Корнуэлл Бернард. Еретик

   — Таков обычай, — добавил священник, — да и епископ настаивает, чтобы сожжение производилось при стечении народа.
   — Обычай? — удивился Томас. — Вы так часто сжигаете девушек, что у вас даже сложился обычай?
   Отец Медоуз смущенно замотал головой.
   — Отец Рубер сказал, что мы должны казнить еретичку публично, при всем народе.
   Томас нахмурился.
   — Отец Рубер, — уточнил он, — это тот самый священник, который велел вам сжечь девушку на медленном огне? И объяснил, как правильно сложить костер?
   — Он доминиканец, — ответил отец Медоуз, — настоящий. Он сам уличил эту девицу в ереси и обещал, что будет присутствовать.
   Священник огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть отсутствующего брата Рубера.
   — Он, несомненно, пожалеет, что пропустил такое развлечение, — сказал Томас и жестом приказал своим лучникам расступиться.
   Они образовали проход, по которому сэр Гийом, облаченный в кольчугу, с обнаженным мечом в руке, вывел приговоренную из замка.
   При виде девушки толпа заулюлюкала, но свист, насмешки и оскорбления смолкли, когда стрелки вновь сомкнулись у нее за спиной и подняли свои страшные луки. Робби, в кольчуге и с мечом на боку, протолкался сквозь шеренгу лучников и, не сводя глаз, смотрел на стоящую теперь рядом с Томасом Женевьеву.
   — Это и есть та самая девушка? — спросил Томас.
   — Да, та самая еретичка, — ответил Лоррет.
   Женевьева смотрела на Томаса с недоумением. В последний раз она видела его в монашеском одеянии, нынче же он мало походил на священника, ибо облачился в обержон — прекрасной работы короткую кольчугу, которую он за ночь, пока охранял казематы, чтобы никто не расправился с пленниками, еще и начистил до блеска.
   Женевьева уже не была в лохмотьях. Томас послал в ее камеру двух кухонных служанок с водой, одеждой и костяным гребнем, чтобы она могла привести себя в порядок, и отдал ей белое платье, принадлежавшее жене кастеляна. Платье было дорогое, из тонкого, хорошо отбеленного полотна, расшитое по подолу, вороту и рукавам золотой нитью, однако Женевьева держалась в нем так, словно от рождения привыкла носить столь изысканные наряды. Длинные волосы девушка заплела в косу, скрепив прическу желтой лентой. Она стояла рядом с Томасом со связанными спереди руками. Необычайно высокая для женщины, она не опускала голову и смело глядела на столпившихся горожан.
   Отец Медоуз не без смущения указал на сложенный костер, словно напоминая, что не стоит попусту тянуть время.
   Томас снова взглянул на Женевьеву. Она была одета как невеста — невеста, идущая на смерть, и лучник был поражен ее красотой. Уж не за эту ли красоту так ополчились против нее жители города? Отец Томаса всегда утверждал, что красота вызывает не только любовь, но и ненависть, ибо по самой своей природе она противоречит обыденности и, по сравнению со скукой и грязью повседневной жизни, воспринимается как дерзкий вызов. Красота же Женевьевы, такой высокой, стройной и бледной, казалась неземной. Робби, должно быть, испытывал то же самое, ибо он не отрывал от нее глаз и смотрел с выражением безграничного восхищения.
   Галат Лоррет сделал жест в сторону подготовленного для казни костра.
   — Хочешь, чтобы народ вернулся к работе, распорядись поторопиться с казнью, — сказал он.
   — Так ведь мне отроду не доводилось жечь женщин, — отозвался Томас. — Тут время нужно, чтобы сообразить, что да как делать.
   — Нужно обернуть у нее вокруг пояса цепь, которая крепится к столбу, — начал давать пояснения Лоррет. — А кузнец закрепит ее скобой.
   Он поманил городского кузнеца, ждавшего распоряжений со скобой и молотком в руках.
   — А уголек, чтобы поджечь костер, можно взять из любого очага.
   — В Англии, — сказал Томас, — принято, чтобы палач душил жертву под покровом дыма. Это акт милосердия и осуществляется он с помощью тетивы.
   Он достал из кожаного кошелька у пояса тетиву.
   — У вас тут есть такой же обычай?
   — Есть. Но на еретиков он не распространяется, — строго заявил Галат Лоррет.
   Томас кивнул, вернул тетиву в кошель и, взяв Женевьеву за руку, подвел к столбу. Робби рванулся было вперед, чтобы вмешаться, но сэр Гийом остановил его. Потом Томас заколебался.
   — Должен быть документ, — сказал он Лоррету. — Предписание. Документ, наделяющий светскую власть полномочиями для исполнения приговора, вынесенного церковью.
   — Он был послан кастеляну, — сказал Лоррет.
   — Ему? — Томас посмотрел на жирный труп. — Вот ведь незадача: этот мошенник никаких документов мне не передал, а я не могу взять да и сжечь девушку без соответствующего предписания.
   Лучник растерянно нахмурился, потом повернулся к Робби.
   — Может быть, ты поищешь его? Кажется, я видел в холле сундук с пергаментами. Поройся в нем, поищи свиток с тяжелой печатью.
   Робби, которому трудно было оторвать взгляд от лица Женевьевы, в первый момент выглядел так, будто хотел возразить, но потом вдруг кивнул и зашагал в замок. Томас отступил на шаг, увлекая за собой девушку.
   — Пока мы ждем, — сказал он отцу Медоузу, — может быть, ты напомнишь народу, за что ее хотят сжечь?
   Священник, казалось, растерялся от этого предложения, однако он собрался с мыслями и произнес:
   — У некоторых людей околела скотина. А еще она прокляла жену одного человека.
   На лице Томаса отразилось легкое удивление:
   — Скотина и в Англии иногда дохнет. И мне тоже случалось проклинать чьих-то жен. Разве это делает меня еретиком?
   — Она предсказывает будущее! — возразил Медоуз. — Она плясала обнаженной в грозу и использовала магию, чтобы обнаружить воду.
   — Вот оно что. — Томас выглядел озабоченным. — Воду?
   — С помощью прутика! — вмешался Галат Лоррет. — Это дьявольские чары!
   Томас, казалось, призадумался. Он бросил взгляд на Женевьеву, которую било мелкой дрожью, потом перевел взгляд на отца Медоуза.
   — Скажи мне, отец, — промолвил он, — может быть, я не прав, но я считал, что Моисей ударил по скале посохом своего брата и исторг воду из камня?
   Изучать Священное Писание отцу Медоузу доводилось в незапамятные времена, но эта история показалась ему знакомой.
   — Я припоминаю кое-что подобное, — признал он.
   — Отец! — предостерегающе произнес Галат Лоррет.
   — Молчать! — рявкнул Томас на консула и возвысил голос: — «Cumque elevasset Moses manum, — начал он по памяти и как будто ничего не перепутал, — percutiens virga bis silicem egressae sunt aquae largissimae».
   Невеликое, казалось бы, преимущество — родиться внебрачным отпрыском священника да провести несколько недель в Оксфорде, но нахватанных знаний, как правило, было достаточно, чтобы переспорить настоящего клирика.
   — Ты не перевел мои слова, святой отец, — сказал он священнику. — Давай-ка расскажи народу, как Моисей ударил посохом по скале и оттуда хлынула вода. А потом ответь, в чем грех этой девушки. Ведь если Богу угодно, чтобы воду находили с помощью палки, то что плохого, если она то же самое делала с помощью прутика?
   Толпе это не понравилось. Послышались выкрики, и только вид двух лучников, появившихся на крепостной стене над двумя болтающимися трупами, их утихомирил.
   — Она прокляла женщину и предсказывала будущее, — поспешно перевел священник возгласы протестующих.
   — И что она там увидела, в будущем? — спросил Томас.
   — Смерть, — ответил вместо отца Медоуза Лоррет. — Она сказала, что город наполнится трупами и мы будем лежать на улицах непогребенными.
   На Томаса эти слова, казалось, произвели впечатление.
   — Надо же, страсти какие! А она, часом, не предсказывала, что вы вернетесь под власть своего законного сеньора? Не говорила, что граф Нортгемптон пришлет сюда меня, а?
   Последовало молчание, затем Медоуз покачал головой.
   — Нет, — сказал он.
   — Выходит, — промолвил Томас, — она не слишком-то хорошо прозревала будущее. Значит, дьявол ей не помогал.
   — Епископский суд решил иначе, — упорствовал Лоррет, — и не твоего ума дело судить, правильно или нет решение законных властей.
   Меч, молниеносно выхваченный Томасом из ножен, для защиты от ржавчины был смазан маслом, и его клинок влажно сверкнул, уткнувшись в отороченное мехом одеяние Галата Лоррета.
   — Я и есть законная власть! — заявил Томас, наступая на отшатнувшегося консула. — И тебе стоит об этом помнить. Я никогда не встречал вашего епископа, но если он считает девушку еретичкой из-за того, что где-то сдохла корова, значит, он дурак, а если он выносит ей приговор, потому что она делает то же самое, что Господь повелел сделать Моисею, значит, он богохульник.
   Лучник снова сделал выпад мечом, заставив Лоррета торопливо попятиться.
   — Какую женщину она прокляла?
   — Мою жену, — с негодованием ответил Лоррет.
   — Она умерла? — спросил Томас.
   — Нет, — признал Лоррет.
   — Значит, проклятие не подействовало, — сказал Томас" возвращая меч в ножны.
   — Она нищенствующая, — не уступал отец Медоуз.
   — А что значит «нищенствующая»? — спросил Томас.
   — Еретичка, — беспомощно промямлил священник.
   — Ты ведь не знаешь, что это значит, верно? — сказал Томас. — Для тебя это просто слово, и за это одно слово ты готов ее сжечь?
   Он вытащил поясной нож, но тут, словно вспомнив о чем-то, снова повернулся к консулу.
   — Я полагаю, ты собираешься послать донесение графу Бера?
   Лоррет попытался изобразить удивление, словно ни о чем подобном и не помышлял.
   — Не держи меня за глупца, — сказал Томас. — Ты, поди, уже состряпал ему послание. Так вот, напиши вашему графу и вашему епископу, сообщи им, что я захватил Кастийон-д'Арбизон, и сообщи им также...
   Томас помолчал. Всю ночь он терзался сомнениями и горячо молился, ибо очень старался быть добрым христианином, но сердце упорно твердило ему, что девушка не должна сгореть. И тот же внутренний голос подсказывал, что его искушает жалость, и золотистые волосы, и блестящие глазки, и он терзался еще пуще, но в конце своих молитв он понял, что не может послать Женевьеву на костер. Так что теперь лучник разрезал веревку, стягивавшую ее руки, а когда в толпе послышались протестующие возгласы, возвысил голос:
   — Скажи вашему епископу, что я освободил эту еретичку.
   Он сунул нож обратно в ножны, правой рукой обнял худенькие плечи Женевьевы и снова обернулся к толпе.
   — Скажи вашему епископу, что она находится под защитой графа Нортгемптона. И если ваш епископ захочет узнать, кто это сделал, назови ему то же самое имя, которое ты сообщишь графу де Бера. Томас из Хуктона.
   — Уктона, — повторил Лоррет, с заминкой произнося непривычное слово.
   — Хуктон, — поправил его Томас, — и скажи ему, что милостью Господней Томас из Хуктона является правителем Кастийон-д'Арбизона.
   — Ты? Будешь здесь править? — возмущенно спросил Лоррет.
   — Буду, — подтвердил Томас. — И как ты сам только что убедился, я принял на себя власть распоряжаться жизнью и смертью. В том числе и твоей, Лоррет.
   С этими словами он повернулся и увел Женевьеву во внутренний двор. Ворота со скрежетом затворились.
   Кастийон-д'Арбизон, за неимением другого развлечения, вернулся к повседневным трудам.

* * *

   Два дня Женевьева молчала и не брала в рот ни крошки. Она не отходила от Томаса, наблюдала за ним, но когда он заговаривал с ней, лишь качала головой. Порой она тихо плакала. Плакала беззвучно, даже не всхлипывая, и лишь в глазах ее стояло отчаяние, а по лицу ручьями текли слезы.
   Робби пытался поговорить с ней, но она шарахалась от него. Хуже того, при его приближении ее бросало в дрожь, что, в свою очередь, обижало Робби.
   — Проклятая чертова еретичка, — ругал он ее на своем шотландском диалекте, и Женевьева, хоть и не зная английского языка, понимала смысл его слов и лишь глядела на Томаса большими испуганными глазами.
   — Она боится, — сказал Томас.
   — Меня? — возмущенно спросил Робби, и это возмущение казалось оправданным, ибо сам облик Робби Дугласа, курносого, простоватого паренька, говорил о добродушном нраве.
   — Ее пытали, — пояснил Томас. — Неужели ты не понимаешь, что после этого чувствует человек?
   Он непроизвольно глянул на костяшки своих пальцев, по-прежнему скрюченных после пыточных тисков. В свое время Томас даже боялся, что никогда больше не сможет натянуть лук, но Робби, как настоящий друг, не дал ему опустить руки.
   — Она обязательно оправится, — сказал он Робби.
   — Я же отношусь к ней по-дружески, — промолвил шотландец.
   Томас поглядел на друга, и Робби покраснел.
   — Епископ ведь пришлет новое предписание, — продолжил шотландец.
   Первый документ, найденный в окованном железом сундуке среди прочих рукописей замка, Томас сжег. Большую часть этих пергаментов составляли податные списки, реестры солдатского жалованья, расписки и тому подобные документы. Были там и монеты, собранные для уплаты податей и составившие первую добычу отряда Томаса.
   — И что ты будешь делать после того, как епископ пришлет новое предписание? — не унимался Робби.
   — А что бы ты хотел, чтобы я сделал? — спросил Томас.
   — У тебя не будет иного выхода, — пылко воскликнул Робби, — тебе придется отправить ее на костер. Епископ от своего не отступится.
   — Вероятно, — согласился Томас. — Когда дело касается костров да пыток, церковь проявляет большую настойчивость.
   — Значит, ей нельзя здесь оставаться! — воскликнул Робби.
   — Я освободил ее, — отозвался Томас, — она может идти куда пожелает.
   — Давай я отвезу ее в По, — предложил Робби. (В По, далеко на западе, стоял ближайший английский гарнизон.) — Там она будет в безопасности. Дай мне неделю на всё про всё, и я доставлю ее туда в целости и сохранности.
   — Ты нужен мне здесь, Робби, — сказал Томас. — Нас мало, а врагов, когда они явятся, будет много.
   — Позволь мне увезти ее отсюда...
   — Она останется, — твердо заявил Томас, — пока не захочет уйти сама.
   Робби собрался что-то возразить, но промолчал, резко повернулся и вышел из комнаты. Сэр Гийом слушал их молча и понял большую часть этого разговора.
   — Через день-другой, — мрачно сказал он по-английски, чтобы не поняла Женевьева, — Робби захочет ее сжечь.
   — Сжечь ее? — изумился Томас. — Что ты! Робби хочет спасти ее.
   — Он хочет ее, — сказал сэр Гийом, — и если не получит, то, пожалуй, решит: пускай она не достанется никому. — Гийом пожал плечами, потом перешел на французский. — Будь она некрасивой, — произнес он, взглянув на Женевьеву, — осталась бы она в живых?
   — Будь она некрасивой, — ответил Томас, — наверное, ее бы не осудили.
   Сэр Гийом пожал плечами. Его незаконнорожденная дочь Элеанор была подругой Томаса, пока ее не убил Ги Вексий. Теперь сэр Гийом посмотрел на Женевьеву и понял, что она красавица.
   — Ты ничем не лучше шотландца, — сказал рыцарь.
   На вторую ночь после того, как они захватили замок, когда люди, высланные в рейд за фуражом, все благополучно вернулись домой, лошади были накормлены, ворота заперты, часовые расставлены, а ужин съеден, и бойцы в большинстве своем легли спать, Женевьева бочком вышла из алькова за гобеленом, где Томас предоставил ей кровать кастеляна, и подошла к очагу, возле которого устроился Томас с загадочной книгой своего отца. Обычно Робби и сэр Гийом спали в холле вместе с Томасом, но сегодня сэр Гийом отвечал за караул, а Робби внизу пил и играл в кости с ратниками.
   Женевьева в длинном белом платье тихо сошла с помоста, подошла к его креслу и опустилась на колени у огня. Некоторое время она, не отрываясь, смотрела на пламя, потом подняла глаза на Томаса, и он залюбовался игрой света и тени на ее лице. Лицо как лицо, говорил он себе, однако на самом деле это лицо его завораживало.
   — Если бы я была некрасивой, — спросила вдруг девушка, заговорив в первый раз с самого своего освобождения, — я бы все равно осталась жива?
   — Да, — сказал Томас.
   — Так за что же ты спас мне жизнь?
   Томас закатал рукав и показал ей шрамы на руке.
   — Меня тоже пытал доминиканец, — сказал он.
   — Каленым железом?
   — И каленым железом тоже.
   Она поднялась с колен, обвила руками его шею и положила голову ему на плечо. Девушка молчала, он тоже, оба не шевелились. Томас вспоминал боль, унижение, ужас, и на глаза его невольно наворачивались слезы.
   Тут заскрипели старые петли, и дверь отворилась. Томас сидел спиной к двери и не видел вошедшего, но Женевьева вскинула голову, чтобы посмотреть, кто нарушил их уединение. Повисла тишина, затем послышался звук затворяемой двери и удаляющиеся по лестнице шаги. Томасу не было нужды спрашивать, кто приходил. Он и так понял: это был Робби.
   Женевьева снова положила голову ему на плечо. Она молчала. Он чувствовал, как бьется ее сердце.
   — Ночью хуже всего, — сказала она.
   — Я знаю, — сказал Томас.
   — Днем, — сказала она, — есть на что смотреть. А в темноте остаются только воспоминания.
   — Я знаю.
   Не разнимая рук, она откинула голову и устремила на него жаркий, пламенный взгляд.
   — Я ненавижу его, — сказала она, и Томас понял, что речь идет о ее мучителе. — Его зовут отец Рубер, — продолжила девушка, — и я хочу увидеть его душу в аду.
   Томас, который убил своего мучителя, не знал, что сказать, поэтому промолвил уклончиво:
   — Бог распорядится его душой.
   — До Бога порой кажется так далеко, — сказала Женевьева, — особенно когда темно.
   — Тебе нужно есть, — сказал он, — и нужно спать.
   — Не могу спать, — сказала она.
   — Надо — значит, будешь, — возразил Томас, снял ее руки со своей шеи и отвел в альков за гобелен. Где и остался.
   Наутро Робби перестал разговаривать с Томасом. Правда, их отчуждение не так бросалось в глаза, ибо у всех было по горло дел. Требовалось собрать с города и заложить в замке на хранение запас провизии. Местного кузнеца надо было научить, как изготавливать английские наконечники для стрел, а самим бойцам нарубить тополей и ясеней на заготовки для щитов. Гусям общипали крылья на оперение для стрел, словом, люди Томаса ни минуты не сидели без дела. Только вот настроение у всех было мрачным. Воодушевление, охватившее всех после того, как отряд с такой легкостью захватил замок, сменилось тревогой, и Томас, в первую очередь отвечавший за боевой дух, понимал, что дело плохо.
   Сэр Гийом д'Эвек, который был гораздо старше Томаса, разъяснил причину происходящего.
   — Дело в девушке, — сказал он. — Она должна умереть.
   Разговор происходил в большом холле, и Женевьева, сидевшая у огня, поняла, о чем речь. Робби пришел с сэром Гийомом, но теперь он смотрел на девушку не со страстным вожделением, а с нескрываемой ненавистью.
   — Объясни почему, — потребовал Томас.
   Он перечитывал копию книги своего отца со странными намеками на Грааль. Ее переписывали в спешке, кое-где неразборчивыми каракулями, многое в ней казалось бессмыслицей, но он верил, что когда-нибудь ему удастся извлечь из нее какой-нибудь толк.
   — Она еретичка! — сказал сэр Гийом.
   — Она проклятая ведьма, — запальчиво бросил Робби.
   Теперь он уже немного говорил по-французски, достаточно, чтобы понять разговор, но предпочел высказать свое возражение по-английски.
   — Ее не обвиняли в колдовстве, — сказал Томас.
   — Черт побери! Она использовала магию!
   Томас отложил пергамент в сторону.
   — Я замечал за тобой, — сказал он Робби, — что ты стучишь по дереву, когда чем-то встревожен. А зачем?
   Робби сверкнул на него глазами.
   — Подумаешь! Все так делают.
   — Тебе что, на проповеди велели так делать?
   — При чем тут проповедь? Все так делают, вот и всё.
   — Зачем?
   Робби выглядел сердитым, но умудрился найти ответ:
   — Чтобы отвратить зло. Зачем же еще?
   — Однако нигде, ни в Священном Писании, ни в трудах Отцов церкви ты не найдешь такого совета. Это не христианский обычай, однако ты его соблюдаешь. Что же, я должен за это отправить тебя на суд епископа? Или, не утруждая епископа, сам отправить тебя на костер?
   — Что за чушь собачья? — возмутился Робби.
   Сэр Гийом успокоил шотландца и заговорил сам:
   — Томас, эта девица — еретичка, она осуждена церковью и, если останется здесь, это навлечет на нас беду. Люди волнуются, понимаешь ты или нет? Бога ради, Томас! Ну что хорошего может проистечь из укрывания еретички? Все знают, что такие дела чреваты злом.
   Томас так хлопнул по столу, что Женевьева вздрогнула.
   — Ты, — он указал на сэра Гийома, — сжег мою деревню, убил мою мать и моего отца-священника и после этого ты говоришь мне о зле?
   Гийому нечего было возразить на эти обвинения, он и сам не знал, как стал другом человека, которого осиротил, но все же не смолчал перед разгневанным Томасом.
   — Я знаю зло, — сказал он, — потому что сам творил зло. Но Господь простит нас.
   — Господь простит тебя, — спросил Томас, — а ее не простит?
   — Так решила церковь.
   — А я решил иначе, — упорствовал Томас.
   — Боже милостивый, — воскликнул сэр Гийом, — ты что, вообразил себя хреновым Папой?
   Ему понравились английские бранные слова, и он пускал их в ход вперемежку с родными французскими.
   — Она околдовала тебя, — пробурчал Робби.
   Женевьева посмотрела так, точно хотела заговорить, но передумала и отвернулась. Вместе с порывом ветра в окно залетели струи дождя, на полу образовалась лужа.
   Сэр Гийом посмотрел на девушку, потом перевел взгляд на Томаса.
   — Люди ее не потерпят, — сказал он.
   — Потому что ты их мутишь, — рявкнул Томас, хотя и знал, что смута идет от Робби, а не от сэра Гийома.
   С тех пор как Томас перерезал узы Женевьевы, он все время терзался, зная, что его долг сжечь Женевьеву, и чувствуя, что не может этого сделать. Его отец, безумный, гневный и блистательный в своем гневном безумии, как-то раз едко высмеял церковные представления о ереси.
   То, что считается ересью сегодня, сказал отец Ральф, завтра может быть признано церковной доктриной, а Господь Бог не нуждается в услугах одних людей, чтобы жечь других. Он прекрасно может сделать это и сам.
   Томас лежал без сна, терзаясь в мучительных раздумьях и все это время сознавая, как сильно желает он Женевьеву. Он спас ее не потому, что его одолели богословские сомнения, а потому, что его одолела страсть и сочувствие к живой душе, претерпевшей страдания по вине церкви.
   Робби, обычно такой прямодушный и порядочный, кое-как справился со своим гневом.
   — Томас, — сказал он спокойно, — подумай о том, зачем мы явились сюда, и подумай, дарует ли Господь нам успех, если мы оставим у себя еретичку.
   — Я только об этом и думаю, — сказал Томас.
   — Некоторые из солдат уже поговаривают о том, чтобы уйти, — предостерег его сэр Гийом. — О том, чтобы подыскать себе другого начальника.
   — Лучше я уйду, — подала в первый раз голос Женевьева. — Вернусь на север. Я не хочу вам мешать.
   — Далеко не уйдешь, — возразил Томас. — И сколько, по-твоему, ты проживешь? Если мои солдаты не порешат тебя прямо во дворе, то уж горожане точно прикончат на улице.
   — Так что же мне делать? — спросила она.
   — Пойдем со мной, — сказал Томас и направился к нише рядом с дверью, где висело распятие. Он стянул его с гвоздя и поманил к себе девушку, сэра Гийома и Робби. — Идемте.
   Он вывел их во двор замка, где большинство из его людей дожидались результатов депутации Гийома и Робби. При появлении Женевьевы поднялся недовольный ропот, и Томас понял, что рискует потерять доверие своих подчиненных. Он был слишком молод, чтобы командовать таким большим отрядом, но солдаты поверили ему, так же как и граф Нортгемптон, решивший, что он справится заданием. И вот он столкнулся с первым серьезным испытанием. Томас ждал испытания, но полагал, что это будет испытание битвой, однако дело сложилось иначе, и ему не оставалось ничего другого, кроме как попытаться справиться с возникшими затруднениями.
   Томас остановился на верхней ступени выходившей на двор лестницы, дождался, когда все взоры обратятся к нему, и громко сказал:
   — Сэр Гийом! Сходи к кому-нибудь из городских священников и попроси у него облатку. Освященную облатку, из тех, что приготовлены для ближайшей церемонии.
   Сэр Гийом заколебался.
   — А если они откажут?
   — Ты солдат, а они нет, — сказал Томас, и люди в толпе заухмылялись.
   Сэр Гийом кивнул, опасливо глянул на Женевьеву и жестом позвал за собой двух ратников. Те повиновались неохотно, никому не хотелось пропустить, что еще отчудит Томас, но сэр Гийом рыкнул, и они последовали за ним за ворота. Томас высоко поднял распятие.
   — Если эта девушка служит дьяволу, — сказал он, — она не сможет посмотреть на это и не сможет коснуться его. Если я поднесу его к ее глазам, она ослепнет! Если я коснусь ее кожи, она станет кровоточить. Вы знаете это! Вы слышали об этом от ваших матерей! Этому учили вас священники в своих проповедях!
   Многие закивали, и все, разинув рты, глазели, как Томас поднес распятие к открытым глазам Женевьевы, а потом коснулся им ее лба. Некоторые затаили дыхание и очень удивились, увидев, что глаза Женевьевы целы и на прозрачной белой коже не осталось отметины.
   — Это дьявол ей помогает! — выкрикнул, однако, кто-то.
   — Ну ты и болван! — Томас возмущенно сплюнул. — Дьявол, выходит, помогает ей проделывать колдовские трюки? Тогда почему он не помог ей убежать? Почему она сидела в подвале и не удрала? Почему сейчас стоит здесь и у нее не выросли крылья, чтобы улететь, оставив всех нас с носом? Почему, а?