Страница:
И, как оказалось, не только в собственных. Ричард выслушал историю с большим вниманием и одобрением.
– Сколько на корабле было его людей?
– Не знаю, государь. В бой вступили не все.
– Скольких ты раскидал?
– Я не считал, ваше величество. То ли четверо, то ли пятеро.
Король приподнял бровь и, хоть ничего не сказал, должно быть, оценил услышанное. В любом случае сказанное ему понравилось.
– Я хотел бы, чтобы больше подобных столкновений между вами не было.
– Обещаю, что не буду провоцировать конфликт, государь.
– А если Бальдер попытается спровоцировать тебя?
– Я позволю ему это.
Ричард замер, хмурясь, словно пытаясь понять, не ослышался ли, но головой покачал не без восхищения:
– Какой же ты нахал и мерзавец, Уэбо! Не понимаю, почему прощаю тебе подобное. Не понимаю.
Дик поклонился, скрывая улыбку. Во взрыве деланного королевского возмущения таилось подспудное разрешение. Ричард похлопал молодого рыцаря по плечу.
– Не понимаю, отчего это Йорк так взъелся на тебя, – потихоньку посмеивался государь. – Неужто только из-за своей жены, этой отъявленной шлюхи?
Корнуоллец поморщился – он не любил рассуждений на подобные темы. Но правителям не указывают, когда и о чем им говорить. Его величество же продолжал, игриво косясь на спутника:
– Сказать по правде, с женой сеньора ты сотворил серьезный грех. Бальдер требовал, чтоб я наказал тебя и за это тоже. – Дик едва удержался от хохота. – Да-да, наказал! Как твой суверен, я должен был наложить на тебя штраф за грех.
– Ваша воля, государь, – поклонился Дик, втайне забавляясь ситуацией. – Честной и беспорочной службой я искуплю перед вами свою вину.
Еще один хлопок по плечу. Судя по всему, этот ответ Ричарду понравился особенно. Он прогудел что-то себе под нос и заявил:
– Хорошо, положим, граф действительно сам виноват. Твоя версия кажется мне более убедительной. Я хорошо знаю Бальдера. – Король, считавший, что прекрасно разбирается в людях, выпятил полные губы. – Я уже вижу, что его претензии необоснованны. Ты – верный слуга короны, а он без помощи моих людей не смог даже со своими евреями справиться. – Корнуоллец, вспомнивший рассказы о произошедшем летом грандиозном еврейском погроме в Йорке, незаметно скривился. – Ты будешь при мне. Конечно, мне понадобятся и твои необычные способности… Кстати, расскажи-ка, что именно ты умеешь?
Дик поклонился в знак того, что не преминет выполнить распоряжение.
Милость государя стала очевидна почти сразу. За столом Дика пересадили повыше, и ему стали доставаться куски получше. Спать он теперь ложился у дверей королевских покоев, что радовало его меньше – жестко, дует, но зато было самым ярким свидетельством высокого положения при дворе, проистекающего из доверия августейшего лица. Так что графу Йоркскому оставалось лишь яриться. Когда Ричард укреплялся в какой-нибудь мысли, ничто не могло его сдвинуть с нее. Теперь он убедил себя, что от этот молодой человек, который, кроме того, может быть ему полезен, продемонстрировал и всецело доказал королю, что верен, а Бальдер всего лишь богач, исполненный досады, вот и все. Английскому правителю хотелось верить, что молодой рыцарь окажется ему надежной опорой. Дику тоже хотелось верить в это. Путешествие по Италии мало походило на боевой поход, несмотря на то что император Священной Римской империи Генрих VI не любил короля Английского, и странствие от Рима до Салерно, да и от Салерно до Реккьи в сопровождении не более чем пятидесяти человек было дерзким вызовом судьбе. Пусть даже граница Королевства двух Сицилий пролегала на полпути между Римом и Салерно, но все-таки та же Италия. Получалось, что хоть и не поход, но Ричард рисковал и наслаждался этим. А потому становился день ото дня все оживленнее и начинал оценивающе поглядывать на женщин.
Первой, конечно же, его внимание привлекла Серпиана. В специально сшитом дорожном платье она ехала в мужском седле и оттого выглядела особенно женственной, особенно привлекательной. Кроме того, это была единственная представительница прекрасной половины на весь отряд. Девушка никогда не обнаруживала следов усталости и, как следствие, не вызывала в окружающих раздражения. Она перестала охотиться по ночам, признав это слишком опасным, и вела себя как и подобает добропорядочной, томной, благородной даме. Серпиана почти всегда молчала, а потому прослыла в этом чисто мужском обществе умной. Она была ближе всех женщин.
Оценивающе разглядывая ее какое-то время, король пришел к выводу, что она худовата, видимо, вследствие походного образа жизни, что «рельеф» недостаточен, но, тем не менее, сказал ехавшему рядом с ним Монтгомери:
– Ce jeune homme a du gout. Sa fille est tres belle. Comment est-elle dans le lit?[15]
– Sire, on dit qu’elle sera sa femme,[16] – возразил Эдмер Монтгомери.
– Moi je suis souverain, et le droit de la premiere nuit est toujours en valeur[17], – коротко хохотнул Ричард.
Дик, обладавший очень острым слухом, стиснул зубы и мысленно выругался. Серпиана, заметив выражение его лица, покосилась на черного королевского жеребца. Вопросительно изогнула бровь.
– О чем они говорили? Я не поняла…
– И незачем, – процедил корнуоллец сквозь зубы. Он с тревогой ожидал, что же случится дальше. Очень не хотелось, чтоб между ними двумя теперь, когда это было так некстати, встала девушка. Но и отступаться от Серпианы только потому, что этого пожелал король, молодой рыцарь не собирался.
Отряд, следуя прихотливым извивам дороги, завернул за выступ стены, которая была сложена из крупных и мелких булыжников, принесенных крестьянами с расчищаемых пашен еще в незапамятные времена, и теперь ехал вдоль виноградника. Тонкие ветви отягощали крупные гроздья спелых, даже уже начинающих терять влагу ягод. Именно из таких получалось наилучшее вино, с самым богатым и тонким букетом. Впрочем, местные калабрийские вина считались посредственными.
Монтгомери, рассматривавший узловатые темные лозы, едва поднимающиеся над усыпанной галькой землей (хорошую винную ягоду выращивают только на каменистой почве), вместо ответа своему государю молча ткнул пальцем в перепархивающую от растения к растению стайку девушек в простеньких светлых платьях, и таким образом обратил внимание развеселившегося короля на более подходящую цель. Юбки девиц были подоткнуты до колен, и крепкие стройные ноги прикрывали лишь подолы длинных рубашек в травяных пятнах. Среди этих девушек имелись самые разные – и стройные, и пухленькие, в одну из таких, особенно сдобную, как подошедшая ватрушка, король вцепился страстным взглядом. Махнул рукой своим людям, и рыцари, уставшие от спокойной, размеренной езды, с гиканьем кинулись на стайку девушек, как охотники на дичь. Пронзительно визжа, девицы стали разбегаться.
Но куда им было тягаться по скорости с конями? Ту в меру пухленькую, которую наметил себе Ричард, один из конников ловко и привычно вздернул на седло, еще двух рыцари поволокли прочь на всякий случай и немного для себя.
Перепуганные девушки пищали и вырывались, но не очень активно. Крестьянки рано знакомились с несправедливостью жизни и исключительными правами власть имущих творить все, что им взбредет в голову. Так что лучше не сопротивляться, потому как иначе бедняжкам придется не сладко, и они это прекрасно знали. Из всех англичан, может быть, лишь Дик подумал о том, что с девушками будет потом. Ричарду же было наплевать на ненавидящие взгляды, которыми провожали его. Хотя итальянцы не менее других привыкли к власти королей, герцогов и графов. Что этим девушкам поставишь в вину?
Стены Мелиды уже вставали над плоским холмом, зеленеющим молодой виноградной лозой. Близ Мелиды располагалось аббатство Святой Троицы, где короля ждали приготовленные роскошные яства и покои, в этих гулких залах, возведенных из местного камня, осенняя полуденная жара почти совсем не чувствовалась. Ричард был оживлен, с удовольствием пробовал то одно, то другое блюдо, собственноручно разломил пирог с соловьями, пальцами выуживал пташек и жевал их прямо с костями, осушал кубок за кубком и сыпал шутками – видимо, в предвкушении. Ему подносили блюда с лакомствами, и, откусив кусок, он бросал остатки на поднос, который пускали вниз по столу. До Дика часто доходили эти надкушенные яства; совершенно не брезгуя ими, он неизменно первым делом предлагал их Серпиане. Она отдавала предпочтение тем, что были недожарены.
Потом король встал, отшвырнул недоеденного перепела собаке, корнуоллец также поднялся, чтобы следовать за ним – в роль телохранителя он вжился незаметно для себя. Молодой рыцарь ждал у двери, но чуть в стороне, считая неприличным вслушиваться в стоны за стеной покоев, и нащупывал кошельке какие-то деньги. Против ожиданий, завидное положение при короле не прибавило особых барышей, и деньги, откопанные в валлийском лесу, стремительно таяли. Но незаработанного, как, всегда, не очень жалко, кроме того, по примеру всех сверстников своего круга Дик не задумывался о том, что будет потом, как и чем он станет жить. Быт замков крупных сеньоров, к которым стекались на службу молодые дворяне, располагал к подобному образу жизни – в любой момент можно было перехватить что-то на кухне, всегда найдется место для спанья и целая рубашка взамен сносившейся. Молодые рыцари редко задумывались о том, как и чем не умереть с голоду.
Дверь королевской спальни распахнулась, и оттуда, шатаясь, вышла девушка в криво надетом платье, с опухшим, покрасневшим лицом. Придержав ее, вдрогнувшую от прикосновения, за локоть, Дик заглянул в покои. Король, полуодетый, лежал на распотрошенной постели и смаковал налитое в цветной стеклянный кубок вино. Увидев корнуоллца, он махнул рукой:
– Пошли ко мне постельничего. А девица пусть идет.
Молодой рыцарь подумал о том, что творится на итальянских дорогах ночью (да то же, что и везде), и попросил:
– Позвольте я отвезу ее, государь.
– Если хочешь. – Ричард усмехнулся, решив, что понял, как на самом деле его вассал собирается проводить время. – Свободен до утра.
– Идем, – сказал Дик девушке на ломаном франко-италийском. Как большинство дворян в его время, он был полиглотом, да и языки тогда были куда как похожи друг на друга, а потому усваивались мгновенно.
Крестьянка скукожилась, с ужасом и неизменной покорностью глядя на него. В этот момент лицо ее показалось ему овечьим. Оглядел ее критически.
– Поправь платье. И пояс завяжи. Не надо всем вокруг знать, что произошло. А теперь идем, поищем твоих товарок.
Но оказалось, что одна из прихваченных по пути девушек уже отпущена и ушла восвояси, а вторая вообще не собиралась уходить. Корнуоллец лишь равнодушно пожал плечами – своего ума другому не приставишь.
– Ну что, по дороге домой будем высматривать твою подругу? – спросил он пухленькую девицу.
– У нее сестра в Мелиде, – постукивая зубами, ответила она. – Наверное, у нее останется.
– Это разумно. Ну, идем.
Плечи молодой крестьянки задрожали, она снова скуксилась и закрыла лицо руками. Дик не знал, как убедить, что ничего плохого ей не сделает. Потому просто успокаивающе погладил по плечу и потянул за собой, на конюшню. Оседлал своего конька, только-только приладившегося поспать, вывел из стойла и посадил ее на седло перед собой.
Тащиться куда-то не хотелось.
– Ну, поехали. Провожу тебя до деревни.
Взглянула недоверчиво и с надеждой:
– Вы меня… не тронете?
– Нет. И не обращайся ко мне так, я же не король. Как тебя зовут?
– Джиованна.
– Красивое имя. Едем… Да, кстати, возьми. – И высыпал ей в ладонь горсть золотых монет. Девушка в растерянности уставилась на деньги. Подобной суммы ей еще не приходилось видеть, тем более держать в руках. – Спрячь. И держись за луку.
Он вез ее по ночной дороге (тьмы не было, светила луна, и небо фосфоресцировало пятнами звезд, неразличимых взглядом в отдельности из-за того, что луна столь ярка), и под его широким плащом она перестала дрожать. Золото, увязанное в косынку, оттягивало ей пазуху, и постепенно перестало холодить тело сквозь тонкую ткань. Деньги были порукой того, что ее вообще впустят в дом.
Привратник аббатства отказался открыть рыцарю большие ворота, но снял замок с маленькой калитки, обращенной к стенам Мелиды, и пообещал, что дождется возвращения корнуоллца, хотя бы он вернулся только утром. Конь бодро застучал копытами по дороге, выжженной до звонкости терракоты, и недавняя пленница короля уверилась, что ее везут домой.
– Не волнуйся, – негромко, с глубоким спокойствием и уверенностью заговорил Дик, которому очень хотелось убедить девушку в том, что жизнь ее не кончена. Не слишком-то смыслящий в женщинах, что-то он угадал глубочайшим чутьем опытного в жизни человека. – Насчет замужества не бойся. Постарайся только поскорее выйти за кого-нибудь. Приданое у тебя теперь достаточное, ничто не помещает завести семью. Скажу по правде, для мужчины не так важно, чтоб твое тело было девственно, главное, чтоб ты еще никого не любила. Тот, кто захочет понять тебя, поймет. Кроме того, не забывай, что ты была с королем, не с кем-нибудь, и при нужде просто напомни об этом, а также о том, что королям не отказывают.
– Это был Рикардо?
– Да, король Ричард… Для многих это кое-что значит. Да в придачу деньги. Скажи, что именно король дал их тебе. Незачем посторонним знать правду. Все у тебя будет хорошо.
– А вдруг ребенок…
– Так и что? Обычное дело. Не от пастуха же, не от золотаря. Кроме того, каков Ричард! Если будет сын, то получится рослый и сильный парень – разве не главное для крестьянина?
Дик помолчал. Какое-то доверие он испытывал к девушке, возможно, потому, что им предстояло расстаться через пару часов и больше никогда не встретиться. Она не смогла бы, даже если б хотела, разнести услышанное настолько широко, чтоб это стало нежелательно для молодого рыцаря. А исповедаться почему-то хотелось. Кроме того, это был самый последний и самый веский довод.
– Моя мать была в таком же положении, что и ты. И ничего. А она не крестьянка, а знатная дама. Дворянка.
Он ощутил, как Джиованна замерла, напряглась, а затем обернулась. Ноги ее не опирались о стремена, потому крестьянка, не слишком-то привычная к верховой езде, пошатнулась и вновь стала смотреть на дорогу.
– Ты – сын короля? – прозорливо предположила девушка, чьи слезы уже совершенно высохли.
–Да.
– А… Твоя мать тоже тогда была девушкой?
Молодой рыцарь поморщился, сочтя вопрос неуместным. Но вопрос задала девушка, и ответить на него оплеухой было невозможно.
– Какая разница? Здесь не имеет значения брак – есть он или нет. Важно лишь то, как ты себя держишь. Если укрепишься в своей невиновности, так же отнесутся к случившемуся остальные. А если станешь чувствовать вину, найдется немало желающих это поддержать. Обвинять других любят все. А свою репутацию надо делать своими руками. Понимаешь?
Он спешился у крайнего дома спящего поселка, прикрытого большим фруктовым садом со стороны дороги, и снял Джиованну с седла. Он не думал, что своими разумными рассуждениями успокоил ее сердце более, чем уговорами или откровенной жалостью. Корнуоллца больше радовало свое спокойствие, посетившее его после собственных слов. Для девушки же сложившаяся ситуация и положение дел в целом не представляло собой катастрофу, скорее уж обыденную неудачу, которая не шла в сравнение с неудачами многих других девушек. Еще на пути в аббатство Святой Троицы она представляла себе всякие ужасы, но ничего такого с ней не случилось. Логические выкладки Дика ее совсем убедили, что прыгать в реку нет нужды.
Она прижала под одеждой тяжелый узелок и бросилась к дому, совсем забыв поблагодарить. От нее, впрочем, ничего подобного и не ждали. Корнуоллец улыбнулся и потянул коня за повод, собираясь ехать в обратный путь. Почему-то на душе у него было очень хорошо.
А ночью под дверь королевской спальни к нему пришла Серпиана, и, укрывшись мехом с головой и тесно прижавшись друг к другу (постель, разостланная на каменном полу, от холода которого ломило кости, была волчьей, одеяло тоже), они целовались с истовостью только-только влюбившихся.
– Расскажи мне о твоей земле, – попросил Дик заплетающимся от усталости языком. Он чувствовал, что засыпает.
Девушка стала рассказывать. Она говорила что-то о лесах, где путь могут найти лишь звери, оборотни или самые умелые и опытные следопыты, об уступчатых горах, поросших можжевельником и эдельвейсом, о степях, где травы под ветром похожи на морской прибой. Рассказывала о городах, чьи белые стены сияли под ярким солнцем так ослепительно, словно их полировали. Говорила о прибрежных башнях, на вершинах которых ночами неизменно горит огонь, указующий путь кораблям. Говорила о могущественных лордах, в руках которых сосредоточена вся магическая власть ее мира, о непобедимых воинах и прекрасных девушках, раз в году выходящих танцевать на лугу перед святилищем, но этого он уже не слышал.
Он уснул, прижимаясь к ее обнаженному плечу, и, когда она приподнялась на локте, чтоб посмотреть на него, даже не вздрогнул. Вьющаяся прядь ее темных волос выскользнула из-под гребня, упала ему на лоб. Он спал и улыбался.
ГЛАВА 17
– Сколько на корабле было его людей?
– Не знаю, государь. В бой вступили не все.
– Скольких ты раскидал?
– Я не считал, ваше величество. То ли четверо, то ли пятеро.
Король приподнял бровь и, хоть ничего не сказал, должно быть, оценил услышанное. В любом случае сказанное ему понравилось.
– Я хотел бы, чтобы больше подобных столкновений между вами не было.
– Обещаю, что не буду провоцировать конфликт, государь.
– А если Бальдер попытается спровоцировать тебя?
– Я позволю ему это.
Ричард замер, хмурясь, словно пытаясь понять, не ослышался ли, но головой покачал не без восхищения:
– Какой же ты нахал и мерзавец, Уэбо! Не понимаю, почему прощаю тебе подобное. Не понимаю.
Дик поклонился, скрывая улыбку. Во взрыве деланного королевского возмущения таилось подспудное разрешение. Ричард похлопал молодого рыцаря по плечу.
– Не понимаю, отчего это Йорк так взъелся на тебя, – потихоньку посмеивался государь. – Неужто только из-за своей жены, этой отъявленной шлюхи?
Корнуоллец поморщился – он не любил рассуждений на подобные темы. Но правителям не указывают, когда и о чем им говорить. Его величество же продолжал, игриво косясь на спутника:
– Сказать по правде, с женой сеньора ты сотворил серьезный грех. Бальдер требовал, чтоб я наказал тебя и за это тоже. – Дик едва удержался от хохота. – Да-да, наказал! Как твой суверен, я должен был наложить на тебя штраф за грех.
– Ваша воля, государь, – поклонился Дик, втайне забавляясь ситуацией. – Честной и беспорочной службой я искуплю перед вами свою вину.
Еще один хлопок по плечу. Судя по всему, этот ответ Ричарду понравился особенно. Он прогудел что-то себе под нос и заявил:
– Хорошо, положим, граф действительно сам виноват. Твоя версия кажется мне более убедительной. Я хорошо знаю Бальдера. – Король, считавший, что прекрасно разбирается в людях, выпятил полные губы. – Я уже вижу, что его претензии необоснованны. Ты – верный слуга короны, а он без помощи моих людей не смог даже со своими евреями справиться. – Корнуоллец, вспомнивший рассказы о произошедшем летом грандиозном еврейском погроме в Йорке, незаметно скривился. – Ты будешь при мне. Конечно, мне понадобятся и твои необычные способности… Кстати, расскажи-ка, что именно ты умеешь?
Дик поклонился в знак того, что не преминет выполнить распоряжение.
Милость государя стала очевидна почти сразу. За столом Дика пересадили повыше, и ему стали доставаться куски получше. Спать он теперь ложился у дверей королевских покоев, что радовало его меньше – жестко, дует, но зато было самым ярким свидетельством высокого положения при дворе, проистекающего из доверия августейшего лица. Так что графу Йоркскому оставалось лишь яриться. Когда Ричард укреплялся в какой-нибудь мысли, ничто не могло его сдвинуть с нее. Теперь он убедил себя, что от этот молодой человек, который, кроме того, может быть ему полезен, продемонстрировал и всецело доказал королю, что верен, а Бальдер всего лишь богач, исполненный досады, вот и все. Английскому правителю хотелось верить, что молодой рыцарь окажется ему надежной опорой. Дику тоже хотелось верить в это. Путешествие по Италии мало походило на боевой поход, несмотря на то что император Священной Римской империи Генрих VI не любил короля Английского, и странствие от Рима до Салерно, да и от Салерно до Реккьи в сопровождении не более чем пятидесяти человек было дерзким вызовом судьбе. Пусть даже граница Королевства двух Сицилий пролегала на полпути между Римом и Салерно, но все-таки та же Италия. Получалось, что хоть и не поход, но Ричард рисковал и наслаждался этим. А потому становился день ото дня все оживленнее и начинал оценивающе поглядывать на женщин.
Первой, конечно же, его внимание привлекла Серпиана. В специально сшитом дорожном платье она ехала в мужском седле и оттого выглядела особенно женственной, особенно привлекательной. Кроме того, это была единственная представительница прекрасной половины на весь отряд. Девушка никогда не обнаруживала следов усталости и, как следствие, не вызывала в окружающих раздражения. Она перестала охотиться по ночам, признав это слишком опасным, и вела себя как и подобает добропорядочной, томной, благородной даме. Серпиана почти всегда молчала, а потому прослыла в этом чисто мужском обществе умной. Она была ближе всех женщин.
Оценивающе разглядывая ее какое-то время, король пришел к выводу, что она худовата, видимо, вследствие походного образа жизни, что «рельеф» недостаточен, но, тем не менее, сказал ехавшему рядом с ним Монтгомери:
– Ce jeune homme a du gout. Sa fille est tres belle. Comment est-elle dans le lit?[15]
– Sire, on dit qu’elle sera sa femme,[16] – возразил Эдмер Монтгомери.
– Moi je suis souverain, et le droit de la premiere nuit est toujours en valeur[17], – коротко хохотнул Ричард.
Дик, обладавший очень острым слухом, стиснул зубы и мысленно выругался. Серпиана, заметив выражение его лица, покосилась на черного королевского жеребца. Вопросительно изогнула бровь.
– О чем они говорили? Я не поняла…
– И незачем, – процедил корнуоллец сквозь зубы. Он с тревогой ожидал, что же случится дальше. Очень не хотелось, чтоб между ними двумя теперь, когда это было так некстати, встала девушка. Но и отступаться от Серпианы только потому, что этого пожелал король, молодой рыцарь не собирался.
Отряд, следуя прихотливым извивам дороги, завернул за выступ стены, которая была сложена из крупных и мелких булыжников, принесенных крестьянами с расчищаемых пашен еще в незапамятные времена, и теперь ехал вдоль виноградника. Тонкие ветви отягощали крупные гроздья спелых, даже уже начинающих терять влагу ягод. Именно из таких получалось наилучшее вино, с самым богатым и тонким букетом. Впрочем, местные калабрийские вина считались посредственными.
Монтгомери, рассматривавший узловатые темные лозы, едва поднимающиеся над усыпанной галькой землей (хорошую винную ягоду выращивают только на каменистой почве), вместо ответа своему государю молча ткнул пальцем в перепархивающую от растения к растению стайку девушек в простеньких светлых платьях, и таким образом обратил внимание развеселившегося короля на более подходящую цель. Юбки девиц были подоткнуты до колен, и крепкие стройные ноги прикрывали лишь подолы длинных рубашек в травяных пятнах. Среди этих девушек имелись самые разные – и стройные, и пухленькие, в одну из таких, особенно сдобную, как подошедшая ватрушка, король вцепился страстным взглядом. Махнул рукой своим людям, и рыцари, уставшие от спокойной, размеренной езды, с гиканьем кинулись на стайку девушек, как охотники на дичь. Пронзительно визжа, девицы стали разбегаться.
Но куда им было тягаться по скорости с конями? Ту в меру пухленькую, которую наметил себе Ричард, один из конников ловко и привычно вздернул на седло, еще двух рыцари поволокли прочь на всякий случай и немного для себя.
Перепуганные девушки пищали и вырывались, но не очень активно. Крестьянки рано знакомились с несправедливостью жизни и исключительными правами власть имущих творить все, что им взбредет в голову. Так что лучше не сопротивляться, потому как иначе бедняжкам придется не сладко, и они это прекрасно знали. Из всех англичан, может быть, лишь Дик подумал о том, что с девушками будет потом. Ричарду же было наплевать на ненавидящие взгляды, которыми провожали его. Хотя итальянцы не менее других привыкли к власти королей, герцогов и графов. Что этим девушкам поставишь в вину?
Стены Мелиды уже вставали над плоским холмом, зеленеющим молодой виноградной лозой. Близ Мелиды располагалось аббатство Святой Троицы, где короля ждали приготовленные роскошные яства и покои, в этих гулких залах, возведенных из местного камня, осенняя полуденная жара почти совсем не чувствовалась. Ричард был оживлен, с удовольствием пробовал то одно, то другое блюдо, собственноручно разломил пирог с соловьями, пальцами выуживал пташек и жевал их прямо с костями, осушал кубок за кубком и сыпал шутками – видимо, в предвкушении. Ему подносили блюда с лакомствами, и, откусив кусок, он бросал остатки на поднос, который пускали вниз по столу. До Дика часто доходили эти надкушенные яства; совершенно не брезгуя ими, он неизменно первым делом предлагал их Серпиане. Она отдавала предпочтение тем, что были недожарены.
Потом король встал, отшвырнул недоеденного перепела собаке, корнуоллец также поднялся, чтобы следовать за ним – в роль телохранителя он вжился незаметно для себя. Молодой рыцарь ждал у двери, но чуть в стороне, считая неприличным вслушиваться в стоны за стеной покоев, и нащупывал кошельке какие-то деньги. Против ожиданий, завидное положение при короле не прибавило особых барышей, и деньги, откопанные в валлийском лесу, стремительно таяли. Но незаработанного, как, всегда, не очень жалко, кроме того, по примеру всех сверстников своего круга Дик не задумывался о том, что будет потом, как и чем он станет жить. Быт замков крупных сеньоров, к которым стекались на службу молодые дворяне, располагал к подобному образу жизни – в любой момент можно было перехватить что-то на кухне, всегда найдется место для спанья и целая рубашка взамен сносившейся. Молодые рыцари редко задумывались о том, как и чем не умереть с голоду.
Дверь королевской спальни распахнулась, и оттуда, шатаясь, вышла девушка в криво надетом платье, с опухшим, покрасневшим лицом. Придержав ее, вдрогнувшую от прикосновения, за локоть, Дик заглянул в покои. Король, полуодетый, лежал на распотрошенной постели и смаковал налитое в цветной стеклянный кубок вино. Увидев корнуоллца, он махнул рукой:
– Пошли ко мне постельничего. А девица пусть идет.
Молодой рыцарь подумал о том, что творится на итальянских дорогах ночью (да то же, что и везде), и попросил:
– Позвольте я отвезу ее, государь.
– Если хочешь. – Ричард усмехнулся, решив, что понял, как на самом деле его вассал собирается проводить время. – Свободен до утра.
– Идем, – сказал Дик девушке на ломаном франко-италийском. Как большинство дворян в его время, он был полиглотом, да и языки тогда были куда как похожи друг на друга, а потому усваивались мгновенно.
Крестьянка скукожилась, с ужасом и неизменной покорностью глядя на него. В этот момент лицо ее показалось ему овечьим. Оглядел ее критически.
– Поправь платье. И пояс завяжи. Не надо всем вокруг знать, что произошло. А теперь идем, поищем твоих товарок.
Но оказалось, что одна из прихваченных по пути девушек уже отпущена и ушла восвояси, а вторая вообще не собиралась уходить. Корнуоллец лишь равнодушно пожал плечами – своего ума другому не приставишь.
– Ну что, по дороге домой будем высматривать твою подругу? – спросил он пухленькую девицу.
– У нее сестра в Мелиде, – постукивая зубами, ответила она. – Наверное, у нее останется.
– Это разумно. Ну, идем.
Плечи молодой крестьянки задрожали, она снова скуксилась и закрыла лицо руками. Дик не знал, как убедить, что ничего плохого ей не сделает. Потому просто успокаивающе погладил по плечу и потянул за собой, на конюшню. Оседлал своего конька, только-только приладившегося поспать, вывел из стойла и посадил ее на седло перед собой.
Тащиться куда-то не хотелось.
– Ну, поехали. Провожу тебя до деревни.
Взглянула недоверчиво и с надеждой:
– Вы меня… не тронете?
– Нет. И не обращайся ко мне так, я же не король. Как тебя зовут?
– Джиованна.
– Красивое имя. Едем… Да, кстати, возьми. – И высыпал ей в ладонь горсть золотых монет. Девушка в растерянности уставилась на деньги. Подобной суммы ей еще не приходилось видеть, тем более держать в руках. – Спрячь. И держись за луку.
Он вез ее по ночной дороге (тьмы не было, светила луна, и небо фосфоресцировало пятнами звезд, неразличимых взглядом в отдельности из-за того, что луна столь ярка), и под его широким плащом она перестала дрожать. Золото, увязанное в косынку, оттягивало ей пазуху, и постепенно перестало холодить тело сквозь тонкую ткань. Деньги были порукой того, что ее вообще впустят в дом.
Привратник аббатства отказался открыть рыцарю большие ворота, но снял замок с маленькой калитки, обращенной к стенам Мелиды, и пообещал, что дождется возвращения корнуоллца, хотя бы он вернулся только утром. Конь бодро застучал копытами по дороге, выжженной до звонкости терракоты, и недавняя пленница короля уверилась, что ее везут домой.
– Не волнуйся, – негромко, с глубоким спокойствием и уверенностью заговорил Дик, которому очень хотелось убедить девушку в том, что жизнь ее не кончена. Не слишком-то смыслящий в женщинах, что-то он угадал глубочайшим чутьем опытного в жизни человека. – Насчет замужества не бойся. Постарайся только поскорее выйти за кого-нибудь. Приданое у тебя теперь достаточное, ничто не помещает завести семью. Скажу по правде, для мужчины не так важно, чтоб твое тело было девственно, главное, чтоб ты еще никого не любила. Тот, кто захочет понять тебя, поймет. Кроме того, не забывай, что ты была с королем, не с кем-нибудь, и при нужде просто напомни об этом, а также о том, что королям не отказывают.
– Это был Рикардо?
– Да, король Ричард… Для многих это кое-что значит. Да в придачу деньги. Скажи, что именно король дал их тебе. Незачем посторонним знать правду. Все у тебя будет хорошо.
– А вдруг ребенок…
– Так и что? Обычное дело. Не от пастуха же, не от золотаря. Кроме того, каков Ричард! Если будет сын, то получится рослый и сильный парень – разве не главное для крестьянина?
Дик помолчал. Какое-то доверие он испытывал к девушке, возможно, потому, что им предстояло расстаться через пару часов и больше никогда не встретиться. Она не смогла бы, даже если б хотела, разнести услышанное настолько широко, чтоб это стало нежелательно для молодого рыцаря. А исповедаться почему-то хотелось. Кроме того, это был самый последний и самый веский довод.
– Моя мать была в таком же положении, что и ты. И ничего. А она не крестьянка, а знатная дама. Дворянка.
Он ощутил, как Джиованна замерла, напряглась, а затем обернулась. Ноги ее не опирались о стремена, потому крестьянка, не слишком-то привычная к верховой езде, пошатнулась и вновь стала смотреть на дорогу.
– Ты – сын короля? – прозорливо предположила девушка, чьи слезы уже совершенно высохли.
–Да.
– А… Твоя мать тоже тогда была девушкой?
Молодой рыцарь поморщился, сочтя вопрос неуместным. Но вопрос задала девушка, и ответить на него оплеухой было невозможно.
– Какая разница? Здесь не имеет значения брак – есть он или нет. Важно лишь то, как ты себя держишь. Если укрепишься в своей невиновности, так же отнесутся к случившемуся остальные. А если станешь чувствовать вину, найдется немало желающих это поддержать. Обвинять других любят все. А свою репутацию надо делать своими руками. Понимаешь?
Он спешился у крайнего дома спящего поселка, прикрытого большим фруктовым садом со стороны дороги, и снял Джиованну с седла. Он не думал, что своими разумными рассуждениями успокоил ее сердце более, чем уговорами или откровенной жалостью. Корнуоллца больше радовало свое спокойствие, посетившее его после собственных слов. Для девушки же сложившаяся ситуация и положение дел в целом не представляло собой катастрофу, скорее уж обыденную неудачу, которая не шла в сравнение с неудачами многих других девушек. Еще на пути в аббатство Святой Троицы она представляла себе всякие ужасы, но ничего такого с ней не случилось. Логические выкладки Дика ее совсем убедили, что прыгать в реку нет нужды.
Она прижала под одеждой тяжелый узелок и бросилась к дому, совсем забыв поблагодарить. От нее, впрочем, ничего подобного и не ждали. Корнуоллец улыбнулся и потянул коня за повод, собираясь ехать в обратный путь. Почему-то на душе у него было очень хорошо.
А ночью под дверь королевской спальни к нему пришла Серпиана, и, укрывшись мехом с головой и тесно прижавшись друг к другу (постель, разостланная на каменном полу, от холода которого ломило кости, была волчьей, одеяло тоже), они целовались с истовостью только-только влюбившихся.
– Расскажи мне о твоей земле, – попросил Дик заплетающимся от усталости языком. Он чувствовал, что засыпает.
Девушка стала рассказывать. Она говорила что-то о лесах, где путь могут найти лишь звери, оборотни или самые умелые и опытные следопыты, об уступчатых горах, поросших можжевельником и эдельвейсом, о степях, где травы под ветром похожи на морской прибой. Рассказывала о городах, чьи белые стены сияли под ярким солнцем так ослепительно, словно их полировали. Говорила о прибрежных башнях, на вершинах которых ночами неизменно горит огонь, указующий путь кораблям. Говорила о могущественных лордах, в руках которых сосредоточена вся магическая власть ее мира, о непобедимых воинах и прекрасных девушках, раз в году выходящих танцевать на лугу перед святилищем, но этого он уже не слышал.
Он уснул, прижимаясь к ее обнаженному плечу, и, когда она приподнялась на локте, чтоб посмотреть на него, даже не вздрогнул. Вьющаяся прядь ее темных волос выскользнула из-под гребня, упала ему на лоб. Он спал и улыбался.
ГЛАВА 17
Наутро король был в наилучшем расположении духа, но это расположение дало неожиданные для его слуг результаты. Откушав утреннее жаркое, сдобренное чесноком, и съев рыбную начинку пирога (был как раз постный день), государь заявил, что намерен прогуляться до Реккьи пешочком и без сопровождения, благо расстояние не очень велико. Эдмер Монтгомери, как всегда, выразил согласие и тут же взглядом дал знать Дику и еще десятку рыцарей, что им следует быть наготове. Ричард против обыкновения этот взгляд заметил и, радуясь своей проницательности, весело воскликнул:
– А если отправишь кого-нибудь следом, я отрублю тебе голову!
Эдмер изменился в лице. И, помедлив минутку, возразил:
– Путешествовать в одиночестве не подобает вам, государь. Не сами же вы будете ловить коня, если понадобится. Это не соответствует вашему королевскому достоинству.
Король задумался, и его блуждающий взгляд привычно остановился на Дике.
– Пожалуй, да. Уэбо, ты отправишься со мной. Что-то легкое и гибкое приникло к руке корнуоллца сзади, и по дыханию он узнал Серпиану.
– Нет, – едва шевеля губами, сказал он. – Ты останешься с отрядом. Не беспокойся и держись поближе к Трагерну. – Обернулся и заметил, как на лице красавицы появилось лукаво-озадаченное выражение.
– И кто кого будет защищать? – не без иронии уточнила она.
– Неважно. Главное, чтоб оба уцелели.
Королю подвели его коня – здоровенного лохматого жеребца (Ричард не терпел ни кобыл, ни меринов), поскольку выражение «прогуляться пешочком» не следовало понимать буквально. Дик лишний раз проверил седельные сумы, прежде чем подняться в седло, – в пути государь мог захотеть вина, закуски или чего-то посущественней, например поесть. Поход походом, но для короля вино должно быть всегда.
– Кубок положил? – пробормотал подбежавший постельничий, сжимая в руке узелок с засахаренными фруктами. Королевский слуга не вышел ростом, и, чтоб верховой услышал, ему пришлось подпрыгивать. Так что сказанное прозвучало очень громко.
– Взял-взял, – густо расхохотался Ричард. – Он – запасливый молодой человек. Поторапливайся, Уэбо!
– Я готов,государь, И они отправились.
Широкая дорога, на славу убитая колесами купеческих телег, избегала крутых подъемов и спусков, оно и понятно – торговцам надо было непременно обеспечить сохранность своих телег, лошадей и груза, а не сеять его по пути в порт. Тракт неторопливо спускался с холма, далее огибал следующий и выходил к самому побережью, захватывая как Семинару, так и Реккью, и местечко, называемое Сцилла. Побережье там было опасное, море изобиловало рифами, и в шторм там нередко гибли корабли. На берегу скоро появилось небольшое селенье, жители его промышляли рыбу, но жили по большей части тем, что дарило им море после шторма. С другой стороны, спасшиеся моряки получали в этом селении помощь, впрочем, лишь тогда, когда не пытались претендовать на спасенные с корабля остатки груза.
Впрочем, закон «что упало, то пропало» действовал повсеместно, к нему привыкли и пытались не противоречить, а лишь предотвратить «падение». Дорога, по которой ехали Ричард и Дик, спускалась прямо к Фар-Мескинскому проливу, называемому еще Мессинским. Пролив не шел ни в какое сравнение с Ла-Маншем, в нем было лишь около трех-четырех морских миль в самом узком месте, некоторые называли его рекой. Пролив отделял Калабрию от Сицилии, через него предстояло переправляться в Мессину, где английского короля ждали его войска, его союзник Филипп-Август и чиновники Танкреда де Лечче, не предвидящего для себя ничего хорошего от англичанина, брата все еще находящейся при нем Иоанны.
Но Ричард нисколько не торопился – проехав немного по удобному тракту, внезапно свернул на проселочную тропку, змеей извивавшейся меж низеньких каменных оград, с которых осыпались булыжники, меж огромных пробковых дубов, пиний и невысоких плодовых деревьев, с которых был снят уже почти весь урожай. Сентябрь шел к концу, дневная жара еще держалась, но ночами время от времени задувал прохладный ветерок, и итальянцы начинали кутаться в плащи. Для привыкших к холоду и дождям англичан сентябрьская Италия была комфортней, чем знойная, летняя. Скоро должны были прийти холода, зимой изредка даже выпадал легкий снежок, правда, совсем немного и ненадолго.
Дик вдыхал аромат увядающей зелени и спелых фруктов, остатки которых, украшающие траву, подъедали свиньи, и молодому рыцарю почему-то вспомнилось, как пекли хлеб из молодого зерна в его родном Уолсмере, и происходило это именно в конце сентября, до того хватало старых запасов. В Корнуолле в это время пахло яблоками, здесь же – апельсинами. Апельсины вызывали у него изжогу.
За апельсиновой рощей укрывалось селение, но дома Ричард решил объехать стороной, и его конь, то мотая головой, а то начиная тянуться в сторону, которая казалась ему особенно соблазнительной, весело прошелся копытами по каким-то посадкам. Молодой рыцарь лениво оглядел деревню – немного домов, поля, пастбище в отдалении. За селением начиналась каменная ограда какой-то виллы, а с другой стороны от нее – домик, сложенный из камня и до самой крыши оплетенный диким виноградом. Вокруг него тоже что-то росло, но тем не менее хватило одного взгляда, что понять – дом не крестьянский. Двери не было, полог откинут, и, заинтересовавшись, Ричард спешился, кинул повод (жеребец очень обрадовался, с места рванул куда-то, Дик едва успел его перехватить) и направился внутрь.
– Государь! – окликнул молодой рыцарь. Король отмахнулся. Для того чтоб войти, ему пришлось сильно наклониться. Он исчез в полутьме хижины, и корнуоллец заторопился. Лошадей следовало привязать, чтоб не убежали, чтоб не ловить их по всем окрестным полям, а подходящего кольца, выступа или деревянного столба не было. Выбрав ветку покрепче, молодой рыцарь закинул поводья и затянул их узлом. Черный жеребец посмотрел на него укоризненно.
Хижину (вернее, очень аккуратный, добротно сложенный домик) окружала зелень, и тень фруктовых деревьев падала на крышу, набранную из полос деревянной дранки. Окошки были малы, вместо ставней – горизонтально набитые планки, защищающие от солнечных лучей. В стороне от двери на вытоптанном пятачке стояли козлы для распилки бревен и пенек, значит, хозяин дома – обеспеченный человек, ибо дрова стоили довольно дорого. Крестьяне в теплое время года обходились тюрями и болтушками, хлеб пекли раз в две недели, а мылись в реке, даже зимой не каждый день растапливали очаг. Положив ладонь на меч, Дик нырнул в дверной проем и остановился у порога.
Никого, кроме Ричарда, в доме не оказалось, К тому же король был занят – он рассматривал сидящую у него на руке птицу. Серое оперение казалось темным, быть может, в полутьме домика, и оттого корнуоллец не сразу узнал ястреба, крупного, с острым, загнутым вниз крючком клювом. Ястреб выглядел спокойным, он смирно сидел на руке короля и посматривал на него желтым подвижным глазом. Английский государь, большой любитель охоты, как и войны, любовался великолепной птицей.
– Посмотри. – Ричард протянул руку к молодому рыцарю. – Какой красавец. Крупный. И порода редкая. Посмотри!
Дик рассматривал птицу. Да, порода была редкая. Обычно ястребы серые, со светлой грудкой в темных крапинах-перышках, с темно-серыми крыльями и спинкой, где, наоборот, крапины белые. Этот же казался более темным, чем другие, не серым, а серо-черным. Желтые глаза были обведены черными серпиками, и оттого взгляд казался особенно пристальным. Ястреба, похоже, прекрасно обучили, он не выражал беспокойства при виде человека, послушно и привычно сидел на рукаве, уцепившись когтями за толстую ткань. Король и виду не подавал, что ему может быть больно от хватки хищной птицы.
– Должно быть, его учили, – заметил он.
Корнуоллец широким жестом обвел все, что было в домике, – небольшой очаг без вытяжной трубы, скобленый стол и две лавки, свернутую и уложенную в углу постель и развешанные на брусе крученые бечевки разной длины, нарукавники из такой плотной кожи, что ее не пронзили бы и когти стервятника, колпачки на длинных завязках, ногавки и прочие принадлежности ястребиной охоты. Очевидно, что именно хозяин дома обучал этого ястреба. Ричард сдернул с бруса один из нарукавников и обмотал запястье. Посадил ястреба обратно на руку, и тот с удовольствием вонзил когти в привычный предмет. Следом государь снял подходящий по размеру колпачок, нахлобучил его на птицу – ястреб отнесся этому спокойно.
– А если отправишь кого-нибудь следом, я отрублю тебе голову!
Эдмер изменился в лице. И, помедлив минутку, возразил:
– Путешествовать в одиночестве не подобает вам, государь. Не сами же вы будете ловить коня, если понадобится. Это не соответствует вашему королевскому достоинству.
Король задумался, и его блуждающий взгляд привычно остановился на Дике.
– Пожалуй, да. Уэбо, ты отправишься со мной. Что-то легкое и гибкое приникло к руке корнуоллца сзади, и по дыханию он узнал Серпиану.
– Нет, – едва шевеля губами, сказал он. – Ты останешься с отрядом. Не беспокойся и держись поближе к Трагерну. – Обернулся и заметил, как на лице красавицы появилось лукаво-озадаченное выражение.
– И кто кого будет защищать? – не без иронии уточнила она.
– Неважно. Главное, чтоб оба уцелели.
Королю подвели его коня – здоровенного лохматого жеребца (Ричард не терпел ни кобыл, ни меринов), поскольку выражение «прогуляться пешочком» не следовало понимать буквально. Дик лишний раз проверил седельные сумы, прежде чем подняться в седло, – в пути государь мог захотеть вина, закуски или чего-то посущественней, например поесть. Поход походом, но для короля вино должно быть всегда.
– Кубок положил? – пробормотал подбежавший постельничий, сжимая в руке узелок с засахаренными фруктами. Королевский слуга не вышел ростом, и, чтоб верховой услышал, ему пришлось подпрыгивать. Так что сказанное прозвучало очень громко.
– Взял-взял, – густо расхохотался Ричард. – Он – запасливый молодой человек. Поторапливайся, Уэбо!
– Я готов,государь, И они отправились.
Широкая дорога, на славу убитая колесами купеческих телег, избегала крутых подъемов и спусков, оно и понятно – торговцам надо было непременно обеспечить сохранность своих телег, лошадей и груза, а не сеять его по пути в порт. Тракт неторопливо спускался с холма, далее огибал следующий и выходил к самому побережью, захватывая как Семинару, так и Реккью, и местечко, называемое Сцилла. Побережье там было опасное, море изобиловало рифами, и в шторм там нередко гибли корабли. На берегу скоро появилось небольшое селенье, жители его промышляли рыбу, но жили по большей части тем, что дарило им море после шторма. С другой стороны, спасшиеся моряки получали в этом селении помощь, впрочем, лишь тогда, когда не пытались претендовать на спасенные с корабля остатки груза.
Впрочем, закон «что упало, то пропало» действовал повсеместно, к нему привыкли и пытались не противоречить, а лишь предотвратить «падение». Дорога, по которой ехали Ричард и Дик, спускалась прямо к Фар-Мескинскому проливу, называемому еще Мессинским. Пролив не шел ни в какое сравнение с Ла-Маншем, в нем было лишь около трех-четырех морских миль в самом узком месте, некоторые называли его рекой. Пролив отделял Калабрию от Сицилии, через него предстояло переправляться в Мессину, где английского короля ждали его войска, его союзник Филипп-Август и чиновники Танкреда де Лечче, не предвидящего для себя ничего хорошего от англичанина, брата все еще находящейся при нем Иоанны.
Но Ричард нисколько не торопился – проехав немного по удобному тракту, внезапно свернул на проселочную тропку, змеей извивавшейся меж низеньких каменных оград, с которых осыпались булыжники, меж огромных пробковых дубов, пиний и невысоких плодовых деревьев, с которых был снят уже почти весь урожай. Сентябрь шел к концу, дневная жара еще держалась, но ночами время от времени задувал прохладный ветерок, и итальянцы начинали кутаться в плащи. Для привыкших к холоду и дождям англичан сентябрьская Италия была комфортней, чем знойная, летняя. Скоро должны были прийти холода, зимой изредка даже выпадал легкий снежок, правда, совсем немного и ненадолго.
Дик вдыхал аромат увядающей зелени и спелых фруктов, остатки которых, украшающие траву, подъедали свиньи, и молодому рыцарю почему-то вспомнилось, как пекли хлеб из молодого зерна в его родном Уолсмере, и происходило это именно в конце сентября, до того хватало старых запасов. В Корнуолле в это время пахло яблоками, здесь же – апельсинами. Апельсины вызывали у него изжогу.
За апельсиновой рощей укрывалось селение, но дома Ричард решил объехать стороной, и его конь, то мотая головой, а то начиная тянуться в сторону, которая казалась ему особенно соблазнительной, весело прошелся копытами по каким-то посадкам. Молодой рыцарь лениво оглядел деревню – немного домов, поля, пастбище в отдалении. За селением начиналась каменная ограда какой-то виллы, а с другой стороны от нее – домик, сложенный из камня и до самой крыши оплетенный диким виноградом. Вокруг него тоже что-то росло, но тем не менее хватило одного взгляда, что понять – дом не крестьянский. Двери не было, полог откинут, и, заинтересовавшись, Ричард спешился, кинул повод (жеребец очень обрадовался, с места рванул куда-то, Дик едва успел его перехватить) и направился внутрь.
– Государь! – окликнул молодой рыцарь. Король отмахнулся. Для того чтоб войти, ему пришлось сильно наклониться. Он исчез в полутьме хижины, и корнуоллец заторопился. Лошадей следовало привязать, чтоб не убежали, чтоб не ловить их по всем окрестным полям, а подходящего кольца, выступа или деревянного столба не было. Выбрав ветку покрепче, молодой рыцарь закинул поводья и затянул их узлом. Черный жеребец посмотрел на него укоризненно.
Хижину (вернее, очень аккуратный, добротно сложенный домик) окружала зелень, и тень фруктовых деревьев падала на крышу, набранную из полос деревянной дранки. Окошки были малы, вместо ставней – горизонтально набитые планки, защищающие от солнечных лучей. В стороне от двери на вытоптанном пятачке стояли козлы для распилки бревен и пенек, значит, хозяин дома – обеспеченный человек, ибо дрова стоили довольно дорого. Крестьяне в теплое время года обходились тюрями и болтушками, хлеб пекли раз в две недели, а мылись в реке, даже зимой не каждый день растапливали очаг. Положив ладонь на меч, Дик нырнул в дверной проем и остановился у порога.
Никого, кроме Ричарда, в доме не оказалось, К тому же король был занят – он рассматривал сидящую у него на руке птицу. Серое оперение казалось темным, быть может, в полутьме домика, и оттого корнуоллец не сразу узнал ястреба, крупного, с острым, загнутым вниз крючком клювом. Ястреб выглядел спокойным, он смирно сидел на руке короля и посматривал на него желтым подвижным глазом. Английский государь, большой любитель охоты, как и войны, любовался великолепной птицей.
– Посмотри. – Ричард протянул руку к молодому рыцарю. – Какой красавец. Крупный. И порода редкая. Посмотри!
Дик рассматривал птицу. Да, порода была редкая. Обычно ястребы серые, со светлой грудкой в темных крапинах-перышках, с темно-серыми крыльями и спинкой, где, наоборот, крапины белые. Этот же казался более темным, чем другие, не серым, а серо-черным. Желтые глаза были обведены черными серпиками, и оттого взгляд казался особенно пристальным. Ястреба, похоже, прекрасно обучили, он не выражал беспокойства при виде человека, послушно и привычно сидел на рукаве, уцепившись когтями за толстую ткань. Король и виду не подавал, что ему может быть больно от хватки хищной птицы.
– Должно быть, его учили, – заметил он.
Корнуоллец широким жестом обвел все, что было в домике, – небольшой очаг без вытяжной трубы, скобленый стол и две лавки, свернутую и уложенную в углу постель и развешанные на брусе крученые бечевки разной длины, нарукавники из такой плотной кожи, что ее не пронзили бы и когти стервятника, колпачки на длинных завязках, ногавки и прочие принадлежности ястребиной охоты. Очевидно, что именно хозяин дома обучал этого ястреба. Ричард сдернул с бруса один из нарукавников и обмотал запястье. Посадил ястреба обратно на руку, и тот с удовольствием вонзил когти в привычный предмет. Следом государь снял подходящий по размеру колпачок, нахлобучил его на птицу – ястреб отнесся этому спокойно.