Страница:
– Всех монахов – вон!
Протестующих воплей выгоняемых из монастыря священнослужителей, а также жалоб ограбленных, избитых он, конечно, не слышал. Мало кто из его рыцарей не испытывал страха перед проклятием попа или монаха, потому выпроваживали их хоть и грубо, но с оглядкой, избегая увечить. Но без некоторых вольностей военные действия, пусть даже самые малые по масштабу, не обходятся, кто-то из солдат совал за пазуху или в мешок содранную с монаха ценность, и никто не обращал на это внимания. Жизнь захваченного монастыря потекла своим чередом. По стенам государь расставил стражу и приказал подать в келью настоятеля, которую занял, хорошего вина, сыра и фруктов, Этбер де Клюни, камергер короля, как ошпаренный выскочил из дверей, оглядел стоящих на галерее рыцарей:
– Так кто из вас сможет сдержаться и не хлебнуть?
Смерил взглядом Дика, с сомнением поморщился и ткнул пальцем в Вильгельма Улерского, обожавшего горячительное:
– Ты будешь искать вино для короля. А ты – уж ладно – тащи сыр.
– Я не слуга, – спокойно отказался корнуоллец. – Я – хранитель жизни и здоровья государя. И никуда не пойду.
Камергер презрительно фыркнул и выбрал другого – недостатка в желающих не ощущалось, рыцари были вечно голодны, а если проникший в кладовую по приказу самого короля посланник сунет в рот горсть фиников или откусит от копченого окорока – ничего страшного. Сыр и фрукты притащили быстро, рыцарь, несший миску с соленым творогом, меланхолично жевал что-то. Потом подоспел Вильгельм Улерский с блестящими глазами и с бочонком в обнимку.
– Охальник, – расхохотался Роберт Саблайльский. – Это никак каберне. Церковное вино.
– Отличное, – подтвердил рыцарь, подозрительно повеселевший, развернул бочонок и выдернул втулку, которая вышла из тесного обхвата бочки до странного легко. Протянул собеседнику. – Попробуешь?
– Куда? – окликнул выглянувший Этбер. – Это его величеству. Неси сюда. – Не слушая королевского камергера, сеньор Саблайльский обмакнул в отверстие палец. – Куда грязными лапами?!
– Надо же убедиться, что вино достойно его величества. – Роберт со смаком облизал руку. – Хорошо. Дай-ка, глотну. – Он с наслаждением всосал в себя хороший глоток – поднять бочонок над головой для него было нетрудным делом.
– Давай сюда! – заорал королевский слуга. Бочонок ему скоро вручили, судя по весу, ополовиненный. Этбер ворчал, но… что он мог сделать? Кроме того, ничуть не собирался что-либо предпринимать – он ожидал худшего. Камердинер унес бочонок и, когда за ним закрылась дверь, Вильгельм подмигнул Дику:
– Там, в подвале, еще есть.
Корнуоллец думал о своем. Он вдруг вспомнил о происшествии в валлийских горах, и его пронизал холодок ужаса. Сколько времени он не исповедовался? Сколько времени не подходил к причастию? Молодой рыцарь принялся переминаться с ноги на ногу, ощущая неудержимое желание бежать куда-то, и немедленно, сейчас же, скорее очиститься от грехов, вкусить Божьей благодати и стать неуязвимым для Далхана Рэил и его присных,
Но как уйти? Дик вопросительно взглянул на Роберта Саблайльского:
– Заменишь меня? Мне надо отлучиться.
Роберт понимающе кивнул. Привлекательный мужчина, он, должно быть, нравился женщинам, и, глядя на его белокурые локоны, в его ясные серые глаза, ни одна девица не могла себе представить, каким жестоким он может быть. Или, может быть, вполне себе представляла? И английские, и французские женщины зачастую отдавали себе отчет в том, какой мир окружает их.
– Думаешь, еще успеешь что-то подхватить? Вряд ли. Церковь его величество запретил грабить.
– Добыча меня не интересует.
– Нет? – Рыцарь из Саблайля передернул плечами. – Иди.
Корнуоллец направился к воротам монастыря. Навстречу ему то и дело встречались солдаты и рыцари, кто бежал по поручению командира, кто тащил припасы для ужина, кто волок простыни, или тяжелый канделябр, или посуду, или замаранную кровью широкую рубаху, или еще что-нибудь из вещей выгнанных монахов. Дик не обращал на это внимания. Он вышел во двор, пересек его и выглянул за ворота.
Монахов загоняли на галеру, но далеко не все из них желали покидать остров. Они кричали, скандалили и осыпали англичан отборной бранью, но эта брань изрекалась по-итальянски, и потому ее все равно никто не понимал. Солдаты подгоняли сицилийцев копьями, пропуская мимо ушей их протесты. Галера должна была доставить людей на противоположный берег пролива и быстрей вернуться назад, к котлу, в котором начинала кипеть наваристая ароматная похлебка.
Корнуоллец махнул рукой солдатам, но они, стремясь скорей сбросить с плеч заботу, сделали вид, что не замечают. В конце концов, этот рыцарь не носил громкого титула и не считался их командиром. Мало ли кто и зачем машет руками?
– Давай, шевелись! – прикрикнул один из солдат, говорил он на английском, который ни один из итальянцев не мог понять, но тон не оставлял возможностей для толкования.
– Стой! – крикнул Дик.
– Ну что? – недовольно спросил солдат, что побойчее.
Корнуоллец не удостоил его ответом. Он обратился прямо к монахам на ломаной смеси итальянского и дурной латыни:
– Кто из вас священник? Кто? Ну… церковь… месса… Ну? Кто из вас? – Он попытался жестами показать, как принимается причастие, потом размашисто перекрестился и ткнул пальцем в сторону башенки монастырского храма, построенного в романском стиле.
Один из монахов в порванной ретивыми солдатами черной одежде попытался выступить вперед – у него было сухое смуглое лицо с острым и длинным носом, кустистыми бровями, почти сросшимися над переносицей и густейшей щеткой черных волос, кольцом охватывающих выстриженную, но плохо выбритую тонзуру, уже успевшую зарасти. Английский солдат попытался помешать ему выступить из толпы, но Дик, внезапно шагнув вперед, толчком в подбородок опрокинул соотечественника на землю.
– Ты! – Англичанин вскочил, за неимением меча выдернул нож и кинулся на молодого рыцаря.
Корнуоллец слегка отклонился, пропуская руку с ножом, качнулся обратно и пнул поскользнувшегося под колено. Следующим пинком он вышиб нож из руки солдата и отшвырнул его в сторону. За свой меч он даже не стал браться, просто наступил ногой на длинные волосы солдата, необдуманно снявшего шлем.
– А теперь я слушаю. Что ты хочешь мне сказать?
Англичанин покосился на кожаный сапог с металлической подковкой, прижимающий к земле его волосы. Из этого положения противник в любой момент мог ударить его в висок или челюсть и при должной сноровке вовсе сломать шею. Ни к чему хорохориться…
– Простите, сэр.
– Подумаю. – Молодой рыцарь убрал ногу. – Иди со мной, монах.
На этот раз облаченному в черное служителю Бога никто не мешал. Он держался с таким достоинством, которого странно было ожидать от человека в его положении и которое оберегло его от прощального досадливого тычка копьем. Монах не оглядывался, но по его напряженной осанке было понятно – он ожидает всего, что угодно. И, конечно, знает, что именно происходит за его спиной. Всех остальных служителей Церкви загнали на галеру, и корабль отчалил от пристани.
У дверей церкви стояли, опираясь на копья, два рыцаря. Они с любопытством посмотрели на вернувшегося каким-то чудом монаха и преградили путь Дику:
– Король запретил солдатам ходить туда.
– Я не солдат.
– Его величество приказал не трогать церковь.
– Я не собираюсь ее трогать. Я собираюсь молиться.
Рыцари переглянулись и неуверенно посторонились.
– Если ты попытаешься забрать оттуда хоть что-нибудь, мы сообщим коннетаблю, что ты нарушил королевский приказ, – сухо сказал первый.
– За такое казнят, – сообщил второй.
– Я знаю, – со сдерживаемым раздражением ответил корнуоллец, входя. Монах решительно последовал за ним.
Внутри лежал бледный полумрак, расцвечиваемый лучами солнца, которые, пройдя сквозь витражи, падали на каменные плиты пола. В храме было три нефа, массивные тяжелые колонны и ни единой фрески. Только большое деревянное распятие, покрытое тонким золотым листом. В глаза были вставлены мелкие искрящиеся камешки, и казалось, что Сын Божий внимательно смотрит на мир. Священник скрылся в боковом нефе и появился вновь уже в облачении, накинутом на изодранную рясу. Он держал в руках чашу для причастия.
– Чего желает сын мой? – спросил он чопорно.
Дик понимал латынь, только говорил с трудом. Он указал на чашу и утвердительно кивнул. Теперь предстояло ждать, пока священник приготовится.
Сицилиец был, видимо, настолько раздражен, что даже не заикнулся о том, чтоб пригласить всех, кто желал; он принялся служить мессу для единственного прихожанина, встав перед уложенной на огромный пюпитр Библией. Он прекрасно читал, и корнуоллец, севший на скамью недалеко от монаха, скоро уверился – слуга Божий знает весь текст наизусть. Это лишь добавляло службе гармонии. Дик внимательно слушал, перебирая в памяти знакомые с детства слова и уверяя себя, что все происходящее наилучшим образом сохранит его от всяческой потусторонней опасности. С не меньшей охотой он преклонил колена перед занавешенной решеткой, хотя этот прием был нелеп в данном случае – и священник, и рыцарь уже смотрели друг другу в глаза, и не могло быть другого мнения, кто именно исповедуется, кто именно выслушивает исповедь.
Приняв причастие, корнуоллец успокоился. Он преклонил колено перед распятием и несколько раз истово перекрестился, одними губами выговаривая слова молитвы «Отче наш». Священник протянул ему свою руку. Дождался поцелуя, благословил.
– Сын мой, тебе следовало бы прийти и вечером, – сказал сицилиец.
Молодой рыцарь понял не сразу, и лишь напрягшись, осознал смысл сказанного. Молча кивнул.
– Тебя что-то тревожит? – помолчав, спросил священник.
– Благодарю вас, святой отец, – пробормотал корнуоллец по-английски и вышел из храма.
На следующий день король, оставив в монастыре небольшой гарнизон, вернулся в Мессину, чувствуя себя триумфатором. Разместив свои войска Баниаре и Гриффене, он мог контролировать город, и почти все понимали это. В расчет не шли два раненых солдата или выбитые зубы коменданта, и даже висельник не считался, но захват укрепленных точек – это уже не шутки. Жители любого города прекрасно понимали, что такое власть иноземцев и чем обычно заканчивается штурм. Да, быть может, король Танкред даст отпор англичанам и даже отомстит, но более вероятно, что правители договорятся. Но даже если и не так – кто возместит горожанам отнятое и сожженное имущество, припасы, кто воскресит мертвых, кто вернет девушкам невинность?
И горожане схватились за оружие. Шум на стенах сперва не обратил на себя внимание рыцарей короля, но, когда они заметили выросшие над зубцами фигуры, поблескивающие в солнечных лучах шлемы и копейные навершия, отбрасывающие целые пригоршни бликов, они и сами схватились за оружие.
– Наконец-то, – хищно улыбнулся Роберт из Саблайля. – Наконец-то…
Он уже рванулся к конюшне, чтоб седлать своего коня и нестись во весь опор к городским стенам, но более осторожный Вильгельм удержал его. Быть в свите его величества почетно, но и налагает определенные обязанности – нельзя скакать куда хочешь. нельзя делать что вздумается. Если король прикажет можно будет отправиться в Мессину резать этих немытых итальяшек, если нет – то нет. И остается лишь молча сетовать на то, что, возможно, лучшая добыча успеет ускользнуть из-под носа. Что поделаешь, долг!…
Ричард, которому сообщили о непредвиденном, вышел из затененной и оттого приятно-прохладной комнаты. Он был не в духе, видимо, излишества за столом накануне дали свои результаты. Несколько минут он хмуро рассматривал кромку стены, искрящуюся металлом, и затворенные ворота, а потом привычно поискал глазами. Углядел Дика и кивнул ему:
– Отправляйся. Посмотри, что там случилось. И возьми с собой кого-нибудь. Если сицилийцы позволили себе что-то особенное!… – Король не договорил, но по его виду было ясно – воевать ему не очень хочется. По крайней мере, сегодня.
Корнуоллец скрыл улыбку поклоном. В конюшне он подумал только о том, как удачно, что Серпиана не слышала, как его отправили «посмотреть», что творится в Мессине. «Наверное, она стала бы волноваться, – тешил он себя честолюбивыми размышлениями. – Лучше, чтоб она не знала…»
– Ты забыл кинжал, – произнес за его спиной знакомый девичий голос. – Захвати с собой. Вдруг пригодится?
Он вздохнул и обернулся.
– Может ли что-то миновать твое бдительное ухо? Может ли случиться так, чтоб ты чего-то не узнала?
Серпиана улыбаясь протягивала ему кинжал.
– Змеи вообще прекрасно слышат.
– А мне, помнится, рассказывали, будто змеи лишены слуха как такового.
– Змеи бывают разные. – Она, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. – Береги себя, ладно?… Ладно?
– Конечно.
– Удачи. – И добавила еле слышно: – У тебя все получится.
Он не понял, к чему относилось сказанное, и решил, что обдумать все это можно позже.
Конь домчал его до стен Мессины так быстро, что у ворот еще не успела разгореться свара. В городе оставалось не менее двух сотен английских рыцарей и пехотинцев, какое-то количество лучников. Нетрудно догадаться, что если на улицах еще не начались бои, то драки-то точно идут полным ходом. Как правило, затворяя ворота, гарнизоны крепостей и жители города первым делом спешат избавиться от чужаков – мало ли что. У затворенных ворот молодой рыцарь осадил коня и прищурился – солнце слепило.
Сколько-то англичан оказалось вне Мессины, в виду ворот, наверное, стоило бы поинтересоваться, что они здесь делали, но корнуоллцу было не до того. Он запрокинул голову к башенке над воротами и заорал:
– Эй, что за черт? Открывай!
Кричал по-английски, потом, подумав, повторил то же самое по-французски (позориться со своим убогим итальянским он не стал). Дик не слишком-то рассчитывал, что перед ним распахнут ворота, но хотел посмотреть на реакцию. Сперва ответа не последовало никакого, а потом сверху на несколько голосов закричали что-то непонятное, но явно похожее на ругань. По камню зубцов застучало оружие, раздался скрежет металла. То, что молодой рыцарь понял отчетливо, – пускать его не хотят.
Он усмехнулся, подъехал ближе к воротам и стал колотить в них. Дерево, из которого сбили створки, укрепили полосами металла, по этим-то полосам молодой рыцарь колотил, и из-за кольчужной перчатки, натянутой на плотную кожаную рукавицу, звук получился очень гулкий. Один из англичан, переминающихся близ ворот в сомнении, обратился к корнуоллцу с вопросом. Он был уже немолод, простенький шлем скособочился, и лицо, изрезанное морщинами, выглядело жалким. С другой стороны, лук в его руках, должно быть, становился грозным оружием. В облике этого пожившего англичанина Дик узнал недавнего крестьянина, выкарабкивающегося из-под груды налогов и поборов с помощью браконьерства, Только этот промысел мог обеспечить его семье возможность есть хоть что-то два раза в день, и молодой Уэбо из Уолсмера его не осуждал. А браконьеры, как известно, отлично стреляют.
Сверху донесся отзвук итальянской фразы, в которой молодой рыцарь узнал все то же ругательство. Бойкий на сквернословие сицилиец перегнулся через край стены, грозя стоящим снизу дротиком. «Ругаться – грех, – подумал Дик. – А ты, наверное, и не каялся в этом…» Он повернулся к лучнику:
– Можешь снять со стены этого болвана?
Старик привычно оценил расстояние. Потянул с плеча чехол с луком.
– Не так это сложно.
На то, чтоб стянуть рога лука тетивой, у него ушла пара минут. Бывший браконьер не глядя расстегнул колчан и последовательностью плавных движений, длившихся в одно, отправил стрелу в полет. Вторая сверкнула в воздухе любовно полированным наконечником раньше, чем первая вгрызлась в цель. Сицилиец взмахнул руками и исчез.
– Я просил снять болвана со стены, – поморщился Дик.
– Но это было невозможно. Отдача…
– Так бы и сказал. А теперь он отдышится.
Лучник улыбнулся, и ко всему прочему оказалось, что в его рту не хватает многих зубов. Должно быть, иногда он все-таки попадался лесничим, но ему всегда удавалось отделаться обычными побоями.
– Не отдышится.
– Эй, вы! – заорал корнуоллец снова. – Открывайте! Или начальство позовите! Эй!
Спустя некоторое время Дик все-таки дождался ответа. Чей-то серебряный шлем выглянул из бойницы – слегка, чтоб не зацепило стрелой, хотя, как догадывался молодой рыцарь, стоящий рядом с ним лучник смог бы убить его первой же стрелой не хуже, чем неудачливого сквернослова.
– Чего тебе нужно? – спросил серебряный шлем по-французски.
– Открой ворота! – громко ответил королевский телохранитель.
– Постоишь и снаружи.
– Совсем сдурели? Нарываетесь на неприятности? Думаете, король не сможет взять Мессину? Если захочет, возьмет, и станет жарко, а вы его провоцируете.
– Твой король нос разобьет о стену!
– А ты думай, прежде чем говорить! – заорал Дик. – И позови, наконец, кого-нибудь познатнее. Я не нанимался с мелкой шавкой перелаиваться!
Последовала долгая пауза, которая завершилась неожиданно. Скрипнули петли, что-то загрохотало, и в воротах приоткрылась одна створка – калитка была не предусмотрена. Мрачный сицилиец кивнул корнуоллцу:
– Заезжай, – благо это слово молодой рыцарь понял.
Он бестрепетно тронул коня – тот мотал головой и не хотел заходить в город, откуда отчетливо потягивало страхом. Но все-таки пошел – твердая рука хозяина, умеющего настоять на своем, и заставляла его, и внушала какую-то уверенность. Другие англичане – у ворот их собралось больше двух десятков – тоже попытались пробраться в город, но створка ворот захлопнулась у них перед носом. Скрип этот прозвучал резко и угрожающе, но лицо Дика не дрогнуло ни единым мускулом, если он и боялся, то не собирался это демонстрировать. Молодой рыцарь оглядел столпившихся вокруг него итальянцев – треть составляют солдаты, остальные – ремесленники и босяки, испуганные за свои шкуры, за свое небольшое достояние, за каждую крупицу его.
– Ну, и где кто поглавнее?
Офицер в серебряном шлеме спустился по крутой лесенке с надвратной башни, откуда только-только кричал. Он держался получше, чем сброд, оказавшийся в его распоряжении, и за несколько мгновений, что глядел на него, бастард короля проникся к нему уважением. Он уже знал, что способен оценить человека с первого же взгляда – не то, хорош он или плох, а то, подходит ли он Дику как друг или приятель или нет.
У сицилийца были холодные глаза и жесткие черты лица, наполовину скрытого шлемом.
– Что тебе нужно?
Он говорил на французском очень хорошо, не хуже любого английского придворного, родившегося на туманных островах, а не на материке.
– Легко ответить. – Корнуоллец старался выглядеть веселым. – Что вы тут затеяли? Король желает узнать, что происходит.
– Он не понимает?
– Он сегодня не в духе, и ему не до того, чтобы ломать голову над загадками. Он отправил меня, чтобы получить ясный ответ.
Офицер помолчал.
– Твой король, – начал он, – ведет себя чересчур вызывающе. Разве он не понимает, какие последствия бывают у дел, которые он затеял?
– Не мне и не тебе, сицилиец, обсуждать дела государей. Ни ты, ни я не родились в королевской семье.
– Но здравый смысл никто у нас не отнимал. Что ожидал твой король – что мы будем сидеть и ждать, когда же он разместит свой гарнизон в Мессине? А потом и в Палермо?
Дик усмехнулся и повел плечом – затекала напряженная спина.
– Если бы его величество хотел разместить гарнизон в Мессине, он бы уже сделал это. Он – или Филипп-Август. Вся десятитысячная армия прошла через ваш город. Вы об этом не подумали?
– Чего же твой король хочет сейчас?
– А что, если б с твоей сестрой поступили так недостойно, как Танкред де Лечче, ты б сделал вид, что не замечаешь ничего?
– Я б не стал требовать в отплату за оскорбление золота и серебра, – холодно ответил сицилиец, и молодой рыцарь короля Английского понял, что поймал собеседника. – Именно золота требует твой король от Танкреда. Разве не так?
– Так, – спокойно согласился корнуоллец. – Ты слыхал что-нибудь о законах английского государства? У нас не платят кровью, у нас исчисляют ее цену в золоте. Таков закон, принятый отнюдь не Плантагенетами, но Плантагенеты, повелители этой земли, первыми должны соблюдать свой закон. Ты понимаешь?
Офицер понял, это было написано у него на лице. Он наклонил голову и задумался.
– Отведи меня к городскому голове, – мягко потребовал Дик. – Я должен поговорить с ним.
На улицах города было необычайно людно. Солнце стояло еще высоко, и в это время, как правило, ремесленники, подмастерья и мастера работали в своих мастерских, купцы сидели в лавках или подсчитывали доходы, и лишь на рынке толпились люди. Теперь же Мессина напоминала один большой рынок, особенно это впечатление поддерживало плохое знание сицилийского диалекта итальянского языка – Дик практически ничего не понимал, и выкрики при желании можно было принять за яростный торг. Какой-то горожанин, одетый в чистую, но обтрепанную одежду, кинулся к корнуоллцу, попытался схватить его стремя, что-то крича. Офицер в посеребренном шлеме оттолкнул его ногой.
– Англичан здесь не любят, – сказал итальянец.
Искоса поглядев на спутника.
– И что же? – Молодой рыцарь пожал плечами, деланным равнодушием.
– То, что вряд ли здесь будут с удовольствием принимать короля Ричарда долгое время.
– Здесь будут от всей души любить короля Ричарда, если того захочет городской магистрат. Ну и, конечно, предпримет определенные усилия.
– Почему? – изумился офицер. – Глупый вопрос. Как ты думаешь, почему они называются «власть имущие»?
Посеребренный шлем задумался и промолчал до самого дома городского головы. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: городской магистрат тоже плохо представляет себе, что именно происходит и что со всем этим делать. Судя по всему, Иордан Пинский, которого молодой рыцарь запомнил как самого решительного среди мессинских сановников, в городе отсутствовал. Дик приосанился, поднадул губы и придал себе царственный вид – по крайнем мере настолько, насколько мог. На подъезжающего англичанина знатные сицилийцы посмотрели со смесью опаски, надежды и надменности. Кто-то из них обратился к прибывшему телохранителю короля с вопросом на плохом французском, но корнуоллец не собирался передавать инициативу в чужие руки. Он поспешил взяться за дело сам. Потребовалось немного времени, чтобы убедить представителей городской верхушки, что ссора с английским государем им ни к чему. О свирепости Ричарда ходили слухи, как это водится, на несколько порядков превышавшие реальное положение дел, и на этот раз слухи оказались на руку его слугам. Делая равнодушное лицо, внутри же дрожа от напряжения, Дик говорил, что его величество давно мог захватить город, если б действительно намеревался сделать это, что если его приведут в состояние раздражения, то это коснется всех, начиная со знати и заканчивая городским отребьем. Богачей объединяет одно – все они больше всего на свете боятся потерять свое золото. Корнуоллец попытался уверить тех, с кем беседовал, что сумма отступного, в которую богачам обойдется уход Ричарда из захваченной им Мессины, ежели таковой захват будет иметь место, малой им не покажется. А значит, лучше не тянуть с открытием ворот и принесением извинений.
К собственному изумлению, молодой рыцарь довольно быстро преуспел. Возможно, причина успеха заключалась в том, что взрыв негодования и страха был стихиен. А те, в чьих руках власть, не любят, когда вышедшие из низов стихийные вожди толпы хоть как-то влияют на ход событий. Дика заверили, что недоразумение будет разрешено, виновные наказаны, а король и королевские воины ни в чем не понесут урона и получат все, что им полагается, от мессинских сановников. В знак верности своих слов Мергрит, эмир преподнес корнуоллцу изящный позолоченный кинжал и шелковую рубашку, должно быть, считая, что посланец английского правителя сможет оказать решительное влияние на гневливого Ричарда.
Рыцарь дорогие подарки принял охотно, притом сумел избежать ясных обещаний и поспешил прочь из города, не зная, придется ли ему на самом деле убеждать короля завернуть войско, или нет – вовсе не потому, что надо «отрабатывать» взятку, а оттого, что в сложившейся ситуации лучше решить дело миром.
Да и гибнуть во время штурма, понятное дело, придется не Ричарду, а его рыцарям, то есть, возможно, и самому Дику. Зачем ему это надо?
Но государь все еще хандрил. Может быть, ему и взбрело бы в голову немного подраться, но его рыцари, несколько раз намекавшие сюзерену на такую возможность, слегка переборщили в своем желании дорваться до трофеев. Плантагенету показалось, что на него пытаются повлиять, а он этого не любил. Наорав на Роберта из Саблайля и Готье Буржского, он раздал несколько сокрушительных пощечин (кто поумнее, увернулся) и отправился к королю Филиппу-Августу разгонять скуку. Беспорядки в Мессине его нисколько не заинтересовали.
Протестующих воплей выгоняемых из монастыря священнослужителей, а также жалоб ограбленных, избитых он, конечно, не слышал. Мало кто из его рыцарей не испытывал страха перед проклятием попа или монаха, потому выпроваживали их хоть и грубо, но с оглядкой, избегая увечить. Но без некоторых вольностей военные действия, пусть даже самые малые по масштабу, не обходятся, кто-то из солдат совал за пазуху или в мешок содранную с монаха ценность, и никто не обращал на это внимания. Жизнь захваченного монастыря потекла своим чередом. По стенам государь расставил стражу и приказал подать в келью настоятеля, которую занял, хорошего вина, сыра и фруктов, Этбер де Клюни, камергер короля, как ошпаренный выскочил из дверей, оглядел стоящих на галерее рыцарей:
– Так кто из вас сможет сдержаться и не хлебнуть?
Смерил взглядом Дика, с сомнением поморщился и ткнул пальцем в Вильгельма Улерского, обожавшего горячительное:
– Ты будешь искать вино для короля. А ты – уж ладно – тащи сыр.
– Я не слуга, – спокойно отказался корнуоллец. – Я – хранитель жизни и здоровья государя. И никуда не пойду.
Камергер презрительно фыркнул и выбрал другого – недостатка в желающих не ощущалось, рыцари были вечно голодны, а если проникший в кладовую по приказу самого короля посланник сунет в рот горсть фиников или откусит от копченого окорока – ничего страшного. Сыр и фрукты притащили быстро, рыцарь, несший миску с соленым творогом, меланхолично жевал что-то. Потом подоспел Вильгельм Улерский с блестящими глазами и с бочонком в обнимку.
– Охальник, – расхохотался Роберт Саблайльский. – Это никак каберне. Церковное вино.
– Отличное, – подтвердил рыцарь, подозрительно повеселевший, развернул бочонок и выдернул втулку, которая вышла из тесного обхвата бочки до странного легко. Протянул собеседнику. – Попробуешь?
– Куда? – окликнул выглянувший Этбер. – Это его величеству. Неси сюда. – Не слушая королевского камергера, сеньор Саблайльский обмакнул в отверстие палец. – Куда грязными лапами?!
– Надо же убедиться, что вино достойно его величества. – Роберт со смаком облизал руку. – Хорошо. Дай-ка, глотну. – Он с наслаждением всосал в себя хороший глоток – поднять бочонок над головой для него было нетрудным делом.
– Давай сюда! – заорал королевский слуга. Бочонок ему скоро вручили, судя по весу, ополовиненный. Этбер ворчал, но… что он мог сделать? Кроме того, ничуть не собирался что-либо предпринимать – он ожидал худшего. Камердинер унес бочонок и, когда за ним закрылась дверь, Вильгельм подмигнул Дику:
– Там, в подвале, еще есть.
Корнуоллец думал о своем. Он вдруг вспомнил о происшествии в валлийских горах, и его пронизал холодок ужаса. Сколько времени он не исповедовался? Сколько времени не подходил к причастию? Молодой рыцарь принялся переминаться с ноги на ногу, ощущая неудержимое желание бежать куда-то, и немедленно, сейчас же, скорее очиститься от грехов, вкусить Божьей благодати и стать неуязвимым для Далхана Рэил и его присных,
Но как уйти? Дик вопросительно взглянул на Роберта Саблайльского:
– Заменишь меня? Мне надо отлучиться.
Роберт понимающе кивнул. Привлекательный мужчина, он, должно быть, нравился женщинам, и, глядя на его белокурые локоны, в его ясные серые глаза, ни одна девица не могла себе представить, каким жестоким он может быть. Или, может быть, вполне себе представляла? И английские, и французские женщины зачастую отдавали себе отчет в том, какой мир окружает их.
– Думаешь, еще успеешь что-то подхватить? Вряд ли. Церковь его величество запретил грабить.
– Добыча меня не интересует.
– Нет? – Рыцарь из Саблайля передернул плечами. – Иди.
Корнуоллец направился к воротам монастыря. Навстречу ему то и дело встречались солдаты и рыцари, кто бежал по поручению командира, кто тащил припасы для ужина, кто волок простыни, или тяжелый канделябр, или посуду, или замаранную кровью широкую рубаху, или еще что-нибудь из вещей выгнанных монахов. Дик не обращал на это внимания. Он вышел во двор, пересек его и выглянул за ворота.
Монахов загоняли на галеру, но далеко не все из них желали покидать остров. Они кричали, скандалили и осыпали англичан отборной бранью, но эта брань изрекалась по-итальянски, и потому ее все равно никто не понимал. Солдаты подгоняли сицилийцев копьями, пропуская мимо ушей их протесты. Галера должна была доставить людей на противоположный берег пролива и быстрей вернуться назад, к котлу, в котором начинала кипеть наваристая ароматная похлебка.
Корнуоллец махнул рукой солдатам, но они, стремясь скорей сбросить с плеч заботу, сделали вид, что не замечают. В конце концов, этот рыцарь не носил громкого титула и не считался их командиром. Мало ли кто и зачем машет руками?
– Давай, шевелись! – прикрикнул один из солдат, говорил он на английском, который ни один из итальянцев не мог понять, но тон не оставлял возможностей для толкования.
– Стой! – крикнул Дик.
– Ну что? – недовольно спросил солдат, что побойчее.
Корнуоллец не удостоил его ответом. Он обратился прямо к монахам на ломаной смеси итальянского и дурной латыни:
– Кто из вас священник? Кто? Ну… церковь… месса… Ну? Кто из вас? – Он попытался жестами показать, как принимается причастие, потом размашисто перекрестился и ткнул пальцем в сторону башенки монастырского храма, построенного в романском стиле.
Один из монахов в порванной ретивыми солдатами черной одежде попытался выступить вперед – у него было сухое смуглое лицо с острым и длинным носом, кустистыми бровями, почти сросшимися над переносицей и густейшей щеткой черных волос, кольцом охватывающих выстриженную, но плохо выбритую тонзуру, уже успевшую зарасти. Английский солдат попытался помешать ему выступить из толпы, но Дик, внезапно шагнув вперед, толчком в подбородок опрокинул соотечественника на землю.
– Ты! – Англичанин вскочил, за неимением меча выдернул нож и кинулся на молодого рыцаря.
Корнуоллец слегка отклонился, пропуская руку с ножом, качнулся обратно и пнул поскользнувшегося под колено. Следующим пинком он вышиб нож из руки солдата и отшвырнул его в сторону. За свой меч он даже не стал браться, просто наступил ногой на длинные волосы солдата, необдуманно снявшего шлем.
– А теперь я слушаю. Что ты хочешь мне сказать?
Англичанин покосился на кожаный сапог с металлической подковкой, прижимающий к земле его волосы. Из этого положения противник в любой момент мог ударить его в висок или челюсть и при должной сноровке вовсе сломать шею. Ни к чему хорохориться…
– Простите, сэр.
– Подумаю. – Молодой рыцарь убрал ногу. – Иди со мной, монах.
На этот раз облаченному в черное служителю Бога никто не мешал. Он держался с таким достоинством, которого странно было ожидать от человека в его положении и которое оберегло его от прощального досадливого тычка копьем. Монах не оглядывался, но по его напряженной осанке было понятно – он ожидает всего, что угодно. И, конечно, знает, что именно происходит за его спиной. Всех остальных служителей Церкви загнали на галеру, и корабль отчалил от пристани.
У дверей церкви стояли, опираясь на копья, два рыцаря. Они с любопытством посмотрели на вернувшегося каким-то чудом монаха и преградили путь Дику:
– Король запретил солдатам ходить туда.
– Я не солдат.
– Его величество приказал не трогать церковь.
– Я не собираюсь ее трогать. Я собираюсь молиться.
Рыцари переглянулись и неуверенно посторонились.
– Если ты попытаешься забрать оттуда хоть что-нибудь, мы сообщим коннетаблю, что ты нарушил королевский приказ, – сухо сказал первый.
– За такое казнят, – сообщил второй.
– Я знаю, – со сдерживаемым раздражением ответил корнуоллец, входя. Монах решительно последовал за ним.
Внутри лежал бледный полумрак, расцвечиваемый лучами солнца, которые, пройдя сквозь витражи, падали на каменные плиты пола. В храме было три нефа, массивные тяжелые колонны и ни единой фрески. Только большое деревянное распятие, покрытое тонким золотым листом. В глаза были вставлены мелкие искрящиеся камешки, и казалось, что Сын Божий внимательно смотрит на мир. Священник скрылся в боковом нефе и появился вновь уже в облачении, накинутом на изодранную рясу. Он держал в руках чашу для причастия.
– Чего желает сын мой? – спросил он чопорно.
Дик понимал латынь, только говорил с трудом. Он указал на чашу и утвердительно кивнул. Теперь предстояло ждать, пока священник приготовится.
Сицилиец был, видимо, настолько раздражен, что даже не заикнулся о том, чтоб пригласить всех, кто желал; он принялся служить мессу для единственного прихожанина, встав перед уложенной на огромный пюпитр Библией. Он прекрасно читал, и корнуоллец, севший на скамью недалеко от монаха, скоро уверился – слуга Божий знает весь текст наизусть. Это лишь добавляло службе гармонии. Дик внимательно слушал, перебирая в памяти знакомые с детства слова и уверяя себя, что все происходящее наилучшим образом сохранит его от всяческой потусторонней опасности. С не меньшей охотой он преклонил колена перед занавешенной решеткой, хотя этот прием был нелеп в данном случае – и священник, и рыцарь уже смотрели друг другу в глаза, и не могло быть другого мнения, кто именно исповедуется, кто именно выслушивает исповедь.
Приняв причастие, корнуоллец успокоился. Он преклонил колено перед распятием и несколько раз истово перекрестился, одними губами выговаривая слова молитвы «Отче наш». Священник протянул ему свою руку. Дождался поцелуя, благословил.
– Сын мой, тебе следовало бы прийти и вечером, – сказал сицилиец.
Молодой рыцарь понял не сразу, и лишь напрягшись, осознал смысл сказанного. Молча кивнул.
– Тебя что-то тревожит? – помолчав, спросил священник.
– Благодарю вас, святой отец, – пробормотал корнуоллец по-английски и вышел из храма.
На следующий день король, оставив в монастыре небольшой гарнизон, вернулся в Мессину, чувствуя себя триумфатором. Разместив свои войска Баниаре и Гриффене, он мог контролировать город, и почти все понимали это. В расчет не шли два раненых солдата или выбитые зубы коменданта, и даже висельник не считался, но захват укрепленных точек – это уже не шутки. Жители любого города прекрасно понимали, что такое власть иноземцев и чем обычно заканчивается штурм. Да, быть может, король Танкред даст отпор англичанам и даже отомстит, но более вероятно, что правители договорятся. Но даже если и не так – кто возместит горожанам отнятое и сожженное имущество, припасы, кто воскресит мертвых, кто вернет девушкам невинность?
И горожане схватились за оружие. Шум на стенах сперва не обратил на себя внимание рыцарей короля, но, когда они заметили выросшие над зубцами фигуры, поблескивающие в солнечных лучах шлемы и копейные навершия, отбрасывающие целые пригоршни бликов, они и сами схватились за оружие.
– Наконец-то, – хищно улыбнулся Роберт из Саблайля. – Наконец-то…
Он уже рванулся к конюшне, чтоб седлать своего коня и нестись во весь опор к городским стенам, но более осторожный Вильгельм удержал его. Быть в свите его величества почетно, но и налагает определенные обязанности – нельзя скакать куда хочешь. нельзя делать что вздумается. Если король прикажет можно будет отправиться в Мессину резать этих немытых итальяшек, если нет – то нет. И остается лишь молча сетовать на то, что, возможно, лучшая добыча успеет ускользнуть из-под носа. Что поделаешь, долг!…
Ричард, которому сообщили о непредвиденном, вышел из затененной и оттого приятно-прохладной комнаты. Он был не в духе, видимо, излишества за столом накануне дали свои результаты. Несколько минут он хмуро рассматривал кромку стены, искрящуюся металлом, и затворенные ворота, а потом привычно поискал глазами. Углядел Дика и кивнул ему:
– Отправляйся. Посмотри, что там случилось. И возьми с собой кого-нибудь. Если сицилийцы позволили себе что-то особенное!… – Король не договорил, но по его виду было ясно – воевать ему не очень хочется. По крайней мере, сегодня.
Корнуоллец скрыл улыбку поклоном. В конюшне он подумал только о том, как удачно, что Серпиана не слышала, как его отправили «посмотреть», что творится в Мессине. «Наверное, она стала бы волноваться, – тешил он себя честолюбивыми размышлениями. – Лучше, чтоб она не знала…»
– Ты забыл кинжал, – произнес за его спиной знакомый девичий голос. – Захвати с собой. Вдруг пригодится?
Он вздохнул и обернулся.
– Может ли что-то миновать твое бдительное ухо? Может ли случиться так, чтоб ты чего-то не узнала?
Серпиана улыбаясь протягивала ему кинжал.
– Змеи вообще прекрасно слышат.
– А мне, помнится, рассказывали, будто змеи лишены слуха как такового.
– Змеи бывают разные. – Она, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. – Береги себя, ладно?… Ладно?
– Конечно.
– Удачи. – И добавила еле слышно: – У тебя все получится.
Он не понял, к чему относилось сказанное, и решил, что обдумать все это можно позже.
Конь домчал его до стен Мессины так быстро, что у ворот еще не успела разгореться свара. В городе оставалось не менее двух сотен английских рыцарей и пехотинцев, какое-то количество лучников. Нетрудно догадаться, что если на улицах еще не начались бои, то драки-то точно идут полным ходом. Как правило, затворяя ворота, гарнизоны крепостей и жители города первым делом спешат избавиться от чужаков – мало ли что. У затворенных ворот молодой рыцарь осадил коня и прищурился – солнце слепило.
Сколько-то англичан оказалось вне Мессины, в виду ворот, наверное, стоило бы поинтересоваться, что они здесь делали, но корнуоллцу было не до того. Он запрокинул голову к башенке над воротами и заорал:
– Эй, что за черт? Открывай!
Кричал по-английски, потом, подумав, повторил то же самое по-французски (позориться со своим убогим итальянским он не стал). Дик не слишком-то рассчитывал, что перед ним распахнут ворота, но хотел посмотреть на реакцию. Сперва ответа не последовало никакого, а потом сверху на несколько голосов закричали что-то непонятное, но явно похожее на ругань. По камню зубцов застучало оружие, раздался скрежет металла. То, что молодой рыцарь понял отчетливо, – пускать его не хотят.
Он усмехнулся, подъехал ближе к воротам и стал колотить в них. Дерево, из которого сбили створки, укрепили полосами металла, по этим-то полосам молодой рыцарь колотил, и из-за кольчужной перчатки, натянутой на плотную кожаную рукавицу, звук получился очень гулкий. Один из англичан, переминающихся близ ворот в сомнении, обратился к корнуоллцу с вопросом. Он был уже немолод, простенький шлем скособочился, и лицо, изрезанное морщинами, выглядело жалким. С другой стороны, лук в его руках, должно быть, становился грозным оружием. В облике этого пожившего англичанина Дик узнал недавнего крестьянина, выкарабкивающегося из-под груды налогов и поборов с помощью браконьерства, Только этот промысел мог обеспечить его семье возможность есть хоть что-то два раза в день, и молодой Уэбо из Уолсмера его не осуждал. А браконьеры, как известно, отлично стреляют.
Сверху донесся отзвук итальянской фразы, в которой молодой рыцарь узнал все то же ругательство. Бойкий на сквернословие сицилиец перегнулся через край стены, грозя стоящим снизу дротиком. «Ругаться – грех, – подумал Дик. – А ты, наверное, и не каялся в этом…» Он повернулся к лучнику:
– Можешь снять со стены этого болвана?
Старик привычно оценил расстояние. Потянул с плеча чехол с луком.
– Не так это сложно.
На то, чтоб стянуть рога лука тетивой, у него ушла пара минут. Бывший браконьер не глядя расстегнул колчан и последовательностью плавных движений, длившихся в одно, отправил стрелу в полет. Вторая сверкнула в воздухе любовно полированным наконечником раньше, чем первая вгрызлась в цель. Сицилиец взмахнул руками и исчез.
– Я просил снять болвана со стены, – поморщился Дик.
– Но это было невозможно. Отдача…
– Так бы и сказал. А теперь он отдышится.
Лучник улыбнулся, и ко всему прочему оказалось, что в его рту не хватает многих зубов. Должно быть, иногда он все-таки попадался лесничим, но ему всегда удавалось отделаться обычными побоями.
– Не отдышится.
– Эй, вы! – заорал корнуоллец снова. – Открывайте! Или начальство позовите! Эй!
Спустя некоторое время Дик все-таки дождался ответа. Чей-то серебряный шлем выглянул из бойницы – слегка, чтоб не зацепило стрелой, хотя, как догадывался молодой рыцарь, стоящий рядом с ним лучник смог бы убить его первой же стрелой не хуже, чем неудачливого сквернослова.
– Чего тебе нужно? – спросил серебряный шлем по-французски.
– Открой ворота! – громко ответил королевский телохранитель.
– Постоишь и снаружи.
– Совсем сдурели? Нарываетесь на неприятности? Думаете, король не сможет взять Мессину? Если захочет, возьмет, и станет жарко, а вы его провоцируете.
– Твой король нос разобьет о стену!
– А ты думай, прежде чем говорить! – заорал Дик. – И позови, наконец, кого-нибудь познатнее. Я не нанимался с мелкой шавкой перелаиваться!
Последовала долгая пауза, которая завершилась неожиданно. Скрипнули петли, что-то загрохотало, и в воротах приоткрылась одна створка – калитка была не предусмотрена. Мрачный сицилиец кивнул корнуоллцу:
– Заезжай, – благо это слово молодой рыцарь понял.
Он бестрепетно тронул коня – тот мотал головой и не хотел заходить в город, откуда отчетливо потягивало страхом. Но все-таки пошел – твердая рука хозяина, умеющего настоять на своем, и заставляла его, и внушала какую-то уверенность. Другие англичане – у ворот их собралось больше двух десятков – тоже попытались пробраться в город, но створка ворот захлопнулась у них перед носом. Скрип этот прозвучал резко и угрожающе, но лицо Дика не дрогнуло ни единым мускулом, если он и боялся, то не собирался это демонстрировать. Молодой рыцарь оглядел столпившихся вокруг него итальянцев – треть составляют солдаты, остальные – ремесленники и босяки, испуганные за свои шкуры, за свое небольшое достояние, за каждую крупицу его.
– Ну, и где кто поглавнее?
Офицер в серебряном шлеме спустился по крутой лесенке с надвратной башни, откуда только-только кричал. Он держался получше, чем сброд, оказавшийся в его распоряжении, и за несколько мгновений, что глядел на него, бастард короля проникся к нему уважением. Он уже знал, что способен оценить человека с первого же взгляда – не то, хорош он или плох, а то, подходит ли он Дику как друг или приятель или нет.
У сицилийца были холодные глаза и жесткие черты лица, наполовину скрытого шлемом.
– Что тебе нужно?
Он говорил на французском очень хорошо, не хуже любого английского придворного, родившегося на туманных островах, а не на материке.
– Легко ответить. – Корнуоллец старался выглядеть веселым. – Что вы тут затеяли? Король желает узнать, что происходит.
– Он не понимает?
– Он сегодня не в духе, и ему не до того, чтобы ломать голову над загадками. Он отправил меня, чтобы получить ясный ответ.
Офицер помолчал.
– Твой король, – начал он, – ведет себя чересчур вызывающе. Разве он не понимает, какие последствия бывают у дел, которые он затеял?
– Не мне и не тебе, сицилиец, обсуждать дела государей. Ни ты, ни я не родились в королевской семье.
– Но здравый смысл никто у нас не отнимал. Что ожидал твой король – что мы будем сидеть и ждать, когда же он разместит свой гарнизон в Мессине? А потом и в Палермо?
Дик усмехнулся и повел плечом – затекала напряженная спина.
– Если бы его величество хотел разместить гарнизон в Мессине, он бы уже сделал это. Он – или Филипп-Август. Вся десятитысячная армия прошла через ваш город. Вы об этом не подумали?
– Чего же твой король хочет сейчас?
– А что, если б с твоей сестрой поступили так недостойно, как Танкред де Лечче, ты б сделал вид, что не замечаешь ничего?
– Я б не стал требовать в отплату за оскорбление золота и серебра, – холодно ответил сицилиец, и молодой рыцарь короля Английского понял, что поймал собеседника. – Именно золота требует твой король от Танкреда. Разве не так?
– Так, – спокойно согласился корнуоллец. – Ты слыхал что-нибудь о законах английского государства? У нас не платят кровью, у нас исчисляют ее цену в золоте. Таков закон, принятый отнюдь не Плантагенетами, но Плантагенеты, повелители этой земли, первыми должны соблюдать свой закон. Ты понимаешь?
Офицер понял, это было написано у него на лице. Он наклонил голову и задумался.
– Отведи меня к городскому голове, – мягко потребовал Дик. – Я должен поговорить с ним.
На улицах города было необычайно людно. Солнце стояло еще высоко, и в это время, как правило, ремесленники, подмастерья и мастера работали в своих мастерских, купцы сидели в лавках или подсчитывали доходы, и лишь на рынке толпились люди. Теперь же Мессина напоминала один большой рынок, особенно это впечатление поддерживало плохое знание сицилийского диалекта итальянского языка – Дик практически ничего не понимал, и выкрики при желании можно было принять за яростный торг. Какой-то горожанин, одетый в чистую, но обтрепанную одежду, кинулся к корнуоллцу, попытался схватить его стремя, что-то крича. Офицер в посеребренном шлеме оттолкнул его ногой.
– Англичан здесь не любят, – сказал итальянец.
Искоса поглядев на спутника.
– И что же? – Молодой рыцарь пожал плечами, деланным равнодушием.
– То, что вряд ли здесь будут с удовольствием принимать короля Ричарда долгое время.
– Здесь будут от всей души любить короля Ричарда, если того захочет городской магистрат. Ну и, конечно, предпримет определенные усилия.
– Почему? – изумился офицер. – Глупый вопрос. Как ты думаешь, почему они называются «власть имущие»?
Посеребренный шлем задумался и промолчал до самого дома городского головы. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: городской магистрат тоже плохо представляет себе, что именно происходит и что со всем этим делать. Судя по всему, Иордан Пинский, которого молодой рыцарь запомнил как самого решительного среди мессинских сановников, в городе отсутствовал. Дик приосанился, поднадул губы и придал себе царственный вид – по крайнем мере настолько, насколько мог. На подъезжающего англичанина знатные сицилийцы посмотрели со смесью опаски, надежды и надменности. Кто-то из них обратился к прибывшему телохранителю короля с вопросом на плохом французском, но корнуоллец не собирался передавать инициативу в чужие руки. Он поспешил взяться за дело сам. Потребовалось немного времени, чтобы убедить представителей городской верхушки, что ссора с английским государем им ни к чему. О свирепости Ричарда ходили слухи, как это водится, на несколько порядков превышавшие реальное положение дел, и на этот раз слухи оказались на руку его слугам. Делая равнодушное лицо, внутри же дрожа от напряжения, Дик говорил, что его величество давно мог захватить город, если б действительно намеревался сделать это, что если его приведут в состояние раздражения, то это коснется всех, начиная со знати и заканчивая городским отребьем. Богачей объединяет одно – все они больше всего на свете боятся потерять свое золото. Корнуоллец попытался уверить тех, с кем беседовал, что сумма отступного, в которую богачам обойдется уход Ричарда из захваченной им Мессины, ежели таковой захват будет иметь место, малой им не покажется. А значит, лучше не тянуть с открытием ворот и принесением извинений.
К собственному изумлению, молодой рыцарь довольно быстро преуспел. Возможно, причина успеха заключалась в том, что взрыв негодования и страха был стихиен. А те, в чьих руках власть, не любят, когда вышедшие из низов стихийные вожди толпы хоть как-то влияют на ход событий. Дика заверили, что недоразумение будет разрешено, виновные наказаны, а король и королевские воины ни в чем не понесут урона и получат все, что им полагается, от мессинских сановников. В знак верности своих слов Мергрит, эмир преподнес корнуоллцу изящный позолоченный кинжал и шелковую рубашку, должно быть, считая, что посланец английского правителя сможет оказать решительное влияние на гневливого Ричарда.
Рыцарь дорогие подарки принял охотно, притом сумел избежать ясных обещаний и поспешил прочь из города, не зная, придется ли ему на самом деле убеждать короля завернуть войско, или нет – вовсе не потому, что надо «отрабатывать» взятку, а оттого, что в сложившейся ситуации лучше решить дело миром.
Да и гибнуть во время штурма, понятное дело, придется не Ричарду, а его рыцарям, то есть, возможно, и самому Дику. Зачем ему это надо?
Но государь все еще хандрил. Может быть, ему и взбрело бы в голову немного подраться, но его рыцари, несколько раз намекавшие сюзерену на такую возможность, слегка переборщили в своем желании дорваться до трофеев. Плантагенету показалось, что на него пытаются повлиять, а он этого не любил. Наорав на Роберта из Саблайля и Готье Буржского, он раздал несколько сокрушительных пощечин (кто поумнее, увернулся) и отправился к королю Филиппу-Августу разгонять скуку. Беспорядки в Мессине его нисколько не заинтересовали.