Страница:
– Перестроиться! – крикнул Ричард – Пехоту вперед!
Прежде чем место убитого занял солдат из второго ряда, – а через медленно падающее тело еще надо переступить, это требует времени, – Дик смог рубануть его соседа и тем спас жизнь замешкавшемуся Роберту. Тычок копья должен был прийтись точно в живот, над лукой, но мессинец не успел вложить в удар всю свою силу, весь свой вес. Дик попал ему в шею, подтянул поводья на себя, чем заставил коня попятиться еще немного и прянуть вбок – чтоб английские пехотинцы смогли протиснуться меж рыцарями. Один из них, благо ростового щита при нем не имелось, поднырнул под брюхо коня корнуоллца, ловко избежал бьющих копыт и тут же ввязался в драку.
Краем глаза молодой рыцарь продолжал следить за действиями своего сюзерена. Нет, ничего, он держится во втором или третьем ряду, хоть и в гуще боя, но не в самом опасном положении. Бой постепенно переместился из ворот на мост, и тут рыцари почувствовали недовольство короля. Он хмурился, жег тяжелым взглядом спины тех, кто пятился, и Роберт Бретейль, распоряжавшийся конными, приказал идти вперед. Щитоносцы все напирали, конница подталкивала свою пехоту в спины, и на середине моста образовалась дикая, кровавая толчея. Теперь люди летели в воду не оттого, что хотели попытаться выбраться из боя хотя бы так, а потому, что нога уже не удерживалась на краю. Солдаты, стиснутые со всех сторон, ворочались глухо и медленно, как сунувшаяся в бобровую нору борзая.
– Вперед! – раздраженно крикнул король. Конница поднажала, и пехотинцы посыпались в ров, как спелые яблоки с дерева, которое как следует тряхнули. Одно было хорошо – как только щитники выбрались из города, с башни перестали кидать камни, боясь попасть в своих. Но продвинуться хоть на шаг к воротам не удавалось. Роберт из Саблайля оглянулся на государя, становящегося все более и более мрачным, перехватил свое короткое (сравнительно, конечно) копье и метнул его вверх. Хоть и короткое, но тяжелое, оно по крутой дуге перепорхнуло через головы английских солдат и раскололо шлем мессинца, который прикрывался щитом только спереди, но не сверху. Сицилиец повалился на впередистоящего.
Образовавшаяся брешь существовала недолго, в нее тут же ворвались англичане. Они не были обременены тяжелыми щитами, поэтому оказались значительно подвижней мессинских пехотинцев. А в сражении с тяжелой пехотой самое трудное – сделать первый шаг.
Главное то, что он был все-таки сделан.
Дик перехватил меч, покрутил его, чтоб размять кисть, и пустил коня вперед. Свой изрубленный щит он выбросил, а рукоять клинка теперь придерживал левой рукой. Его мерин, находясь в крайне раздраженном состоянии, схватил зубами волосы ближайшего солдата, должно быть, потерявшего шлем, и, нагнувшись, хозяин шлепнул лошадь по морде. Конь недовольно фыркнул. Разозленные англичане дрались яростно уже не потому, что так приказал король, а потому, что закончилось терпение. Мессинцы, с которыми в других обстоятельствах почти любой из них с удовольствием бы пил вино или пиво, действительно стали их врагами.
Продвигаясь когда на шаг, когда на два, воины Ричарда вытеснили щитоносцев с моста и, прижав их к воротам, прикрытым расторопными горожанами, перебили всех. К оставшимся в живых англичанам присоединились все те, кто смог выбраться из рва. Кто-то очень быстрый и сообразительный успел усадить меж двух воротных створок тяжелую булаву, острия железного ежа заклинили их, дав время покончить с мессинскими солдатами. Горожане, не умевшие толком обращаться с воротами, после нескольких попыток вытолкнуть булаву или втащить ее внутрь решили, что щель, которая образовалась в результате, слишком мала, чтоб помешать наложить засов. Вдесятером они взялись тяжеленный брус, с пятой попытки умудрились поднять его и даже подтащить к воротам, но обнаружили, что в скобы он не ложится.
Этого времени англичанам хватило с лихвой. Они распахнули створки, сшибли с ног горожан, руки которых были заняты брусом, и перебили всех. Впрочем, даже закрой они эти ворота благополучно, оставалось еще двое, которые никто не собирался закрывать. Дик, подумавший об этом, подивился бессмысленности дела, за которое эти десятеро отдали жизнь.
Он повернулся к Роберту:
– Ты уверен, что другие ворота открыты?
– Да. Мне об этом крикнул Вильгельм из Улера. Он видел.
– Так что же мы ломились сюда? – задал он законный вопрос.
– Потому что там то же самое. Правда, только для нас.
– Как это?
– Вилли сказал, что французов мессинцы пропускали.
– Вот интересно… – пробормотал Дик, ожидая, когда король, распоряжавшийся в воротах, отправится дальше. – Вилли уверен, что это именно так?
– Уверен. Только не называй его Вилли. По крайней мере, в глаза.
– Уэбо! – сердито окликнул король. И ткнул пальцем, указывая, куда именно следует пристроиться его коню. Дик повиновался. – Этот город скоро будет моим…
– Он уже ваш, государь, – ответил молодой рыцарь, отлично понимавший, что Мессина слишком слаба, чтобы сопротивляться ворвавшимся за кольцо стен англичанам.
Сказанное почему-то очень понравилось Ричарду. Английский король благосклонно кивнул головой, на миг задумался, схватился за свою золотую цепь и рванул. Хоть и сделанное добротно, украшение не выдержало. Правитель скомкал перекореженную цепь и сунул ее телохранителю.
– Держи. А вечером получишь еще пятьдесят золотых ливров. – Английский властитель по привычке расплачивался французским золотом.
– Государь…
– Ты хорошо служишь мне. Тех, кто мне служит, я награждаю. И хватит об этом.
Молодой рыцарь не стал спорить и спрятал золотое украшение за пазуху.
Бой продолжился на улицах города. Дик держался рядом с королем, и его величество, словно в самом деле наслаждаясь зрелищем, которое разворачивалось перед глазами, не спешил уезжать. Его конь весело постукивал копытами по булыжнику – он привык не реагировать ни на запах крови и железа, ни на крики и стоны. Корнуоллцу вдруг почудилось, что в словах старого друида была какая-то правда. Постоянно пользоваться вторым зрением оказалось непросто, но, лишь чуть напрягшись, он заметил, как дрожит реальность, как по ней идет рябь, словно по воде, тревожимой ветром, и тянется к английскому государю. Конечно, сама реальность колебаться не могла, это корнуоллец усвоил еще в Озерном крае, дрожь проходила по силе, пронизывающей мир, как волотая нить – драгоценную парчу.
Обилие силы ошеломило молодого рыцаря. К тому же ее расцвечивали два основных оттенка – серо-черный и красно-пепельный, пахнувшие смертью. Король на своем жеребце казался Дику несокрушимой глыбой благородного мрамора, и энергия наполняла его с избытком. Корнуоллцу подумалось, что с такой накопленной мощью ему удалось бы сделать очень многое, даже, пожалуй, раскрыть врата меж мирами, вернуть Серпиану на родину и отвоевать ее наследство… Что за глупости, сила, поглощенная королем, – заемная, принадлежит она смерти, и касаться ее, должно быть, слишком опасное развлечение. Молодому рыцарю, не знавшему наверняка, показалось, что втягивать энергию умирающих – верный способ загубить в себе что-то важное. Может быть, об этом упоминал старик-друид? И сам Далхан, говоря о Ричарде, обронил, что король «давно уже стал нашим в душе, а это само по себе не так ценно»…
Корнуоллец отвернулся и запретил себе смотреть на государя своим вторым зрением. Ричард – его сеньор, и молодой вассал обязан служить ему даже тогда, когда служить этому человеку уже не захочется. Так что не надо напрасно искушать себя…
ГЛАВА 21
Прежде чем место убитого занял солдат из второго ряда, – а через медленно падающее тело еще надо переступить, это требует времени, – Дик смог рубануть его соседа и тем спас жизнь замешкавшемуся Роберту. Тычок копья должен был прийтись точно в живот, над лукой, но мессинец не успел вложить в удар всю свою силу, весь свой вес. Дик попал ему в шею, подтянул поводья на себя, чем заставил коня попятиться еще немного и прянуть вбок – чтоб английские пехотинцы смогли протиснуться меж рыцарями. Один из них, благо ростового щита при нем не имелось, поднырнул под брюхо коня корнуоллца, ловко избежал бьющих копыт и тут же ввязался в драку.
Краем глаза молодой рыцарь продолжал следить за действиями своего сюзерена. Нет, ничего, он держится во втором или третьем ряду, хоть и в гуще боя, но не в самом опасном положении. Бой постепенно переместился из ворот на мост, и тут рыцари почувствовали недовольство короля. Он хмурился, жег тяжелым взглядом спины тех, кто пятился, и Роберт Бретейль, распоряжавшийся конными, приказал идти вперед. Щитоносцы все напирали, конница подталкивала свою пехоту в спины, и на середине моста образовалась дикая, кровавая толчея. Теперь люди летели в воду не оттого, что хотели попытаться выбраться из боя хотя бы так, а потому, что нога уже не удерживалась на краю. Солдаты, стиснутые со всех сторон, ворочались глухо и медленно, как сунувшаяся в бобровую нору борзая.
– Вперед! – раздраженно крикнул король. Конница поднажала, и пехотинцы посыпались в ров, как спелые яблоки с дерева, которое как следует тряхнули. Одно было хорошо – как только щитники выбрались из города, с башни перестали кидать камни, боясь попасть в своих. Но продвинуться хоть на шаг к воротам не удавалось. Роберт из Саблайля оглянулся на государя, становящегося все более и более мрачным, перехватил свое короткое (сравнительно, конечно) копье и метнул его вверх. Хоть и короткое, но тяжелое, оно по крутой дуге перепорхнуло через головы английских солдат и раскололо шлем мессинца, который прикрывался щитом только спереди, но не сверху. Сицилиец повалился на впередистоящего.
Образовавшаяся брешь существовала недолго, в нее тут же ворвались англичане. Они не были обременены тяжелыми щитами, поэтому оказались значительно подвижней мессинских пехотинцев. А в сражении с тяжелой пехотой самое трудное – сделать первый шаг.
Главное то, что он был все-таки сделан.
Дик перехватил меч, покрутил его, чтоб размять кисть, и пустил коня вперед. Свой изрубленный щит он выбросил, а рукоять клинка теперь придерживал левой рукой. Его мерин, находясь в крайне раздраженном состоянии, схватил зубами волосы ближайшего солдата, должно быть, потерявшего шлем, и, нагнувшись, хозяин шлепнул лошадь по морде. Конь недовольно фыркнул. Разозленные англичане дрались яростно уже не потому, что так приказал король, а потому, что закончилось терпение. Мессинцы, с которыми в других обстоятельствах почти любой из них с удовольствием бы пил вино или пиво, действительно стали их врагами.
Продвигаясь когда на шаг, когда на два, воины Ричарда вытеснили щитоносцев с моста и, прижав их к воротам, прикрытым расторопными горожанами, перебили всех. К оставшимся в живых англичанам присоединились все те, кто смог выбраться из рва. Кто-то очень быстрый и сообразительный успел усадить меж двух воротных створок тяжелую булаву, острия железного ежа заклинили их, дав время покончить с мессинскими солдатами. Горожане, не умевшие толком обращаться с воротами, после нескольких попыток вытолкнуть булаву или втащить ее внутрь решили, что щель, которая образовалась в результате, слишком мала, чтоб помешать наложить засов. Вдесятером они взялись тяжеленный брус, с пятой попытки умудрились поднять его и даже подтащить к воротам, но обнаружили, что в скобы он не ложится.
Этого времени англичанам хватило с лихвой. Они распахнули створки, сшибли с ног горожан, руки которых были заняты брусом, и перебили всех. Впрочем, даже закрой они эти ворота благополучно, оставалось еще двое, которые никто не собирался закрывать. Дик, подумавший об этом, подивился бессмысленности дела, за которое эти десятеро отдали жизнь.
Он повернулся к Роберту:
– Ты уверен, что другие ворота открыты?
– Да. Мне об этом крикнул Вильгельм из Улера. Он видел.
– Так что же мы ломились сюда? – задал он законный вопрос.
– Потому что там то же самое. Правда, только для нас.
– Как это?
– Вилли сказал, что французов мессинцы пропускали.
– Вот интересно… – пробормотал Дик, ожидая, когда король, распоряжавшийся в воротах, отправится дальше. – Вилли уверен, что это именно так?
– Уверен. Только не называй его Вилли. По крайней мере, в глаза.
– Уэбо! – сердито окликнул король. И ткнул пальцем, указывая, куда именно следует пристроиться его коню. Дик повиновался. – Этот город скоро будет моим…
– Он уже ваш, государь, – ответил молодой рыцарь, отлично понимавший, что Мессина слишком слаба, чтобы сопротивляться ворвавшимся за кольцо стен англичанам.
Сказанное почему-то очень понравилось Ричарду. Английский король благосклонно кивнул головой, на миг задумался, схватился за свою золотую цепь и рванул. Хоть и сделанное добротно, украшение не выдержало. Правитель скомкал перекореженную цепь и сунул ее телохранителю.
– Держи. А вечером получишь еще пятьдесят золотых ливров. – Английский властитель по привычке расплачивался французским золотом.
– Государь…
– Ты хорошо служишь мне. Тех, кто мне служит, я награждаю. И хватит об этом.
Молодой рыцарь не стал спорить и спрятал золотое украшение за пазуху.
Бой продолжился на улицах города. Дик держался рядом с королем, и его величество, словно в самом деле наслаждаясь зрелищем, которое разворачивалось перед глазами, не спешил уезжать. Его конь весело постукивал копытами по булыжнику – он привык не реагировать ни на запах крови и железа, ни на крики и стоны. Корнуоллцу вдруг почудилось, что в словах старого друида была какая-то правда. Постоянно пользоваться вторым зрением оказалось непросто, но, лишь чуть напрягшись, он заметил, как дрожит реальность, как по ней идет рябь, словно по воде, тревожимой ветром, и тянется к английскому государю. Конечно, сама реальность колебаться не могла, это корнуоллец усвоил еще в Озерном крае, дрожь проходила по силе, пронизывающей мир, как волотая нить – драгоценную парчу.
Обилие силы ошеломило молодого рыцаря. К тому же ее расцвечивали два основных оттенка – серо-черный и красно-пепельный, пахнувшие смертью. Король на своем жеребце казался Дику несокрушимой глыбой благородного мрамора, и энергия наполняла его с избытком. Корнуоллцу подумалось, что с такой накопленной мощью ему удалось бы сделать очень многое, даже, пожалуй, раскрыть врата меж мирами, вернуть Серпиану на родину и отвоевать ее наследство… Что за глупости, сила, поглощенная королем, – заемная, принадлежит она смерти, и касаться ее, должно быть, слишком опасное развлечение. Молодому рыцарю, не знавшему наверняка, показалось, что втягивать энергию умирающих – верный способ загубить в себе что-то важное. Может быть, об этом упоминал старик-друид? И сам Далхан, говоря о Ричарде, обронил, что король «давно уже стал нашим в душе, а это само по себе не так ценно»…
Корнуоллец отвернулся и запретил себе смотреть на государя своим вторым зрением. Ричард – его сеньор, и молодой вассал обязан служить ему даже тогда, когда служить этому человеку уже не захочется. Так что не надо напрасно искушать себя…
ГЛАВА 21
Понадобилась лишь пара часов, чтобы Мессина упала в руки короля, как падают в горсть переспевшие ягоды – от легчайшего прикосновения. Почти на всех башнях взвились флаги с английским львом – на все башни флагов не хватило. Кроме того, недостало расшитых полотнищ на магистрат и таможню, и казначейство осталось не отмеченным. Зато в запале и раздражении его величество приказал непременно нацепить стяг на золоченый крест городского собора. Подождав, пока рыцарь, которому это приказали, отойдет, Дик осторожно заметил, обдумывая каждое слово:
– Государь, это опасно. Люди могут плохо воспринять этот жест.
Ричард нахмурился:
– Получил награду и полагаешь, что можешь мне указывать? Я не спрашивал твоего совета.
– Простите меня, государь… Это не совет. Мы все разделяем ваш гнев, но…
– Я не собираюсь потакать этим наглым сицилийцам!
– Государь, речь не о сицилийцах. Среди англичан есть те, кто может испугаться этого.
Король приказал корнуоллцу замолчать, молодой рыцарь так и сделал. Ему по большому счету было все равно, останется ли флаг на кресте или нет. Он считал, что Бог и не заметит английского флага, коль скоро он не обитает на земле и не мучается тщеславием. Но большинство солдат судили о Боге по себе, Король хоть и отмахнулся для виду, все-таки поразмыслил над словами телохранителя и через несколько минут отправил вслед первому рыцарю второго – отменить приказ.
Как всегда после боя, мертвые лежали на улицах, те, кто хотел уцелеть, прятались в домах, не высовывая наружу носа. Солдаты потихоньку грабили и насиловали, но все это происходило так незаметно, что не стоило и упоминания. Сопротивление было сломлено, остывшие от боевого бешенства и вспышки ненависти англичане стали сволакивать трупы в две соседние кучи – своих и чужих отдельно. Когда на улицах стало более-менее безопасно, в город, пугливо озираясь, проник облаченный в длинную сутану священник с удобной деревянной доской для письма, несколькими старыми пергаментными листами и чернильницей на шее. Он оглядывался гго сторонам, шарахаясь от любого вооруженного человека, будь то белобрысый англичанин или черноволосый итальянец.
Его величество со всей своей свитой как раз неторопливо проезжал мимо ворот, он остановился о чем-то спросить Вильгельма из Улера. Рыцарь орал на работающих солдат, подгоняя их, но при виде короля отвлекся от этого увлекательного занятия и стал что-то объяснять суверену. Поняв, что государь занят, Дик решил ненадолго отлучиться. Он подъехал к воротам и наклонился в седле, состроив почтительную мину. Со священниками всегда следует быть вежливым.
– Что там? – окликнул Ричард, отвлекаясь от разговора с Вильгельмом.
– Государь, это отец Рожер Говеден, – ответил корнуоллец, поскольку священник говорил очень тихо. – Он летописец и хотел бы, насколько возможно, правдиво и точно описать происходящее. Он просит позволения пройти по городу и посмотреть и еще просит дать ему сопровождение, потому как боится.
– Оно и понятно, – проворчал Ричард, смерив взглядом щуплую фигурку святого отца, которого даже широкая одежда не сделала дороднее. – Летопись – это хорошее дело. Даже лучше, чем песни. А что ты там уже понаписал, отец? А? Ну-ка почитай!
Священник поднес к глазам лист и, запинаясь, стал говорить по-латыни. Знаний Дика хватило, лишь чтоб ухватить самое главное – немного о прибытии короля Английского в Мессину, немного о встрече Иоанны, немного о ссоре. Последнее заинтересовало его особенно, и молодой рыцарь сосредоточился на воспоминаниях о школьных годах, когда его учили латыни… Что ж, написанное почти соответствовало действительности. Как там: «…благодаря вмешательству городских властей ссора между мессинцами и английскими войсками прекратилась…»? Дик неслышно вздохнул. О его скромной роли, конечно, никто ничего не узнает.
Король владел языком учености значительно лучше своего молодого телохранителя – на латыни в то время писались все письма, документы, указы и распоряжения, и правитель поневоле научался понимать ее.
– Неплохо, – снизошел Ричард. – Да, неплохо. А теперь пиши так… Ну, пиши, пиши, король диктует!
Рожер Говеден торопливо схватился за чернильницу. Подвешенная на шее, она располагалась так удобно, что ее не требовалось даже снимать – священник просто окунал в нее перо. Положив на доску хорошо отмытый и отскобленный от старых записей лист, он приготовился записывать. Бешено фантазируя, его величество принялся повествовать о бое под стенами Мессины:
– Так, пиши… Значит, «король Английский был принужден ввести в бой свою конницу…» Нет, не надо о коннице. Пиши: «Во время переговоров, когда все уже было готово для заключения мира, злокозненные граждане Мессины в огромном числе…»
– Помедленней, государь! – взмолился Рожер, торопливо корябая неровные буквы. – Умоляю вас…
– Пиши-пиши! «…В огромном числе замышляли напасть изменнически на короля Англии…»
– Государь, – почтительно вставил Вильгельм. – Следовало бы указать, что огромное число мессинцев находилось не в городе, ведь захватить город так быстро оказалось бы невозможным.
– Правильно. Пиши: «Граждане Мессины в огромном количестве удалились в горы и замышляли оттуда изменнически напасть на короля Англии».
– "…на короля Англии".
– Пиши: «Король Англии приказал немедленно взяться за оружие. Сам с немногими поднялся на крутую гору, которую считали неприступной». Записал?
– "…неприступной". Написал, ваше величество.
– Еще пиши: «Когда он достиг вершины горы…»
– Государь, лучше будет добавить «с великим трудом», – вставил Вильгельм, увлеченный этой новой забавой.
– Да, конечно, «…с великим трудом достиг вершины горы, все находившиеся на ней бросились в город, а король преследовал их с мечом в руках». Дальше опишешь эту битву, как должно. Теперь о потерях… – Король задумался. – Да, о потерях… Пиши: «При том из вассалов короля Ангии было убито… скажем, пять рыцарей и десять простых воинов… нет, двадцать простых воинов».
Растерянный отец Рожер поднял глаза от своего листа и посмотрел на трупы, складываемые неподалеку от него, – чтоб удобней было вывозить из города, их собирали почти у самых ворот. Любой человек в то время прекрасно понимал, что означают бездыханные тела, оставленные без погребения под жарким солнцем. Они означали чуму. Так что следовало торопиться. По булыжнику уже грохотали колеса повозок, которые собрали именно затем, чтоб вывезти тела из города.
Святой отец не был слеп, но и глуп он также не был. Спорить с королем? Ну нет…
– А… Что мне написать о погибших мессинцах? – осторожно спросил Говеден.
Ричард с гордостью поглядел на наваленную груду тел – она являлась верным свидетельством доблести и силы его воинства. Но… Государь вспомнил то, что ему говорили об умиротворении захваченных городов. Каким правителем лучше представить себя – великодушным и мягким или жестким и непреклонным? Какой король вызовет восхищение потомков?
Духовник все болтает ему о милосердии. Да, летописец-то тоже священник! Значит, решено.
– Пиши! – решительно приказал государь. – «Из мессинцев никто не погиб». Или нет. Вообще ничего не пиши об этом. Ясно?
– Да, государь, – согласился перепуганный священник, глядя на тела горожан, которые десятеро английских солдат грузили на подводы. Было похоже, что и дюжины больших подвод не хватит, чтоб вывезти всех убитых сицилийцев.
Король удовлетворенно кивнул и неспешно поехал к магистрату и главному городскому собору, где его ждали сановники. Дик задержался возле священника, в растерянности рассматривающего записи, которые сделал. На молодого рыцаря он поднял глаза, круглые от отчаяния.
– Но как же я напишу так? Это же неправда!
– Тогда напишите правду, святой отец, – предложил корнуоллец.
– Как же это возможно? Ведь король приказал… Я сам вижу, сколько людей погибло… Как же быть? – Рожер Говеден схватился за голову, и его тонзура побагровела.
– Тогда просто обойдите этот вопрос, святой отец. Не пишите о том, сколько людей погибло.
– Но его величество продиктовал мне…
– Тогда измените фразу. Добавьте что-нибудь подходящее. – Дику было жаль священника, хотя никакого уважения к нему он не испытывал. – Например: «в числе прочих погибли пятеро рыцарей…». Или так: «Я сам видел, как погибли пятеро рыцарей…» Ну что-нибудь вроде этого.
Говеден поднял посветлевшее лицо и несколько мгновений смотрел на собеседника.
– Благослови тебя Бог, сын мой, – с облегчением произнес он, поднял руку и осенил молодого рыцаря крестом, знаком благословения. – Именно так я и сделаю. Иди с миром.
Корнуоллец толкнул коня пятками и поехал следом за королем.
Разговор у магистрата с перепуганными сановниками получился тягостный. Король Ричард нисколько не сдерживал себя, он орал и грозил, хотя настоящая ярость, выплеснутая в бою, его уже оставила. Гнев его величества носил скорее назидательный характер, но мессинские богачи от страха вжимали головы в плечи. Конечно, не все – Иордан Пинский, и прежде бравший инициативу в свои руки, попытался убедить короля, что слуги Танкреда здесь ни при чем и бунт затеяли «худые» горожане – те, что победнее. Вглядываясь в умные глаза де Пина, Дик уверился в том, что сказанное им, конечно, правда, но далеко не вся. Известное почти всем, то, что бой начался с банальной ссоры торговки и солдата, не желавшего платить, дружно замалчивали.
Сперва доводов Иордана не слушали, потом, когда английский государь слегка устал кричать и убедился, что достаточно напугал сановников, он все-таки выслушал их, сделал вид, что допускает подобную возможность, и предложил представить ему зачинщиков. Мессинцы заверили, что немедленно это сделают.
Приведенный молодой мужчина в рваной куртке и грязных повязках, прикрывающих руки, был, видимо, серьезно ранен, бледен, но тем не менее накрепко связан. На английского короля он смотрел с ненавистью, в которой корнуоллец ни на миг не заподозрил притворства. Да и правильно: кто будет притворяться в угоду кому бы то ни было, если рискует при этом головой? Лицо у пленника-итальянца было выразительное, а блеск в глазах – фанатичный.
Он и в самом деле мог быть зачинщиком, за такими люди охотно идут. Правда, недолго.
Ричард взглянул на приведенного молодого человека с брезгливостью всегда хорошо одетого аристократа.
– Вот этот начал бунт?
– Да, государь. Именно он произносил изменнические речи, призывал к тому, чтоб выкинуть английские войска из Мессины.
– Кто он такой?
– Кузнец.
– Мастер?
– Нет. Работник.
Молодой парень рванулся в сдерживающих его руках и с исказившимися от ярости чертами стал выкрикивать в лицо королю длинные итальянские фразы, которых государь все равно понять не мог. Судя по интонации и тому единственному слову, которое Дик понял из его речи, ругани было значительно больше, чем фраз, способных донести какую-нибудь информацию. «Maledezione! – завопил молодой сицилиец, словно обезумев. – Maledezione!» Последовавших слов корнуоллец не понял. Он рассматривал рвущегося ремесленника с долей уважения, но и с тяжестью на сердце. Именно так дьявол и играет благими побуждениями человеческой души – юноша действовал из благих побуждений, с благими устремлениями, а результатом стала бойня. Теперь оставшиеся в живых будут долго голодать, выплачивая королю возмещение за эту неразбериху.
– Что он говорит? – заинтересовался Ричард. В глазах его зажегся опасный огонек, и, будь Дик на месте бунтовщика, он бы замолчал.
Иордан Пинский смутился:
– Государь, это…
– Переведи мне. Я хочу знать. Ну!
– Он говорит, что вы – исчадие ада, ваше величество, что вы – страшное существо и не человек. Он безумен.
– Почему же? – Король подошел к пленнику, и тот вдруг замолчал, будто ошеломленный. Плантагенет рассматривал его в упор. – Он совершенно прав. Я не человек. Я – король.
Должно быть, молодой сицилиец понял сказанное, потому что он переменился в лице произнес что-то невольно дрогнувшим голосом.
– Что он сказал?
– Coeur de lion, – ответил Иордан. – Он сказал «Львиное сердце». Он сказал, что у вас в груди не человеческое, а львиное сердце.
На корнуоллца, стоявшего неподвижно, дохнуло холодком, и в зале словно бы даже потемнело. Но лицо короля Английского озарилось довольной улыбкой.
– Что ж, я с благодарностью приму столь достойное прозвание, – высокопарно сказал он. Несмотря ни на что, опасный огонек в его глазах не погас. Пожалуй, он вспыхнул с новой силой. – И отплачу достойно. Увести его. – Молодого сицилийца выволокли из залы. – Что ж, вероятно, ваши слова справедливы. Но за горожан несет ответственность магистрат, не так ли?
Молодой рыцарь позволил себе незаметно усмехнуться. Теперь разговор пойдет по накатанной колее, и оскорбление, нанесенное английскому государю, в который раз будет измерено в золоте и серебре. Мессинские богачи, судя по их лицам, уже заранее смирились с этим, решив, что дешевле откупиться, чем отвечать своими головами. Кроме того, при грабеже солдаты нахватают себе больше. Они только подсчитывали, сколько следует предложить, чтоб не обидеть ни Ричарда, ни свои кошельки, – этот Плантагенет уже обошелся им в приличную сумму, в большую, чем, скажем, Филипп-Август.
Но долгий и беспокойный день на этом отнюдь не закончился. К вечеру в магистрат явился Эд де Шалон, посланец короля Франции, и с первых же его слов стало ясно: теперь на очереди ссора Ричарда с Филиппом. Злые огоньки в глазах сына Генриха II лучше любого свидетельства доказывали, что Плантагенету прекрасно известны слухи, гуляющие по Мессине и лагерю английских солдат. Не один и не два человека видели, как подданные французского государя разгуливали по городу, не вступая в бой, их никто не трогал, на их глазах умирали союзники – и ничего. По мнению короля Английского, это было то же предательство.
Но иногда в короле просыпался дальновидный политик – не слишком часто, не слишком умный, но зато хитрый. Глядя на посланника, Ричард щурил желтые глаза хищника, но слушал внимательно. Знавшие его ожидали, что требование Филиппа немедленно снять все английские флаги со всех мессинских башен и водрузить французские вышибет искру, которая воспламенит ситуацию. Но король Англии лишь поджал губы.
– Иди, – сказал он. – И больше не являйся сюда с такими дурацкими предложениями.
Дик, не ожидавший, что его суверен сдержится и не станет затевать перебранку на глазах у мессинских сановников Танкреда, с почтением опустил голову.
Но ссора без свидетелей не заставила себя ждать.
– Этот город брал я! – кричал Ричард. – А ты разгуливал по улицам, и в ус не дуя. Ты клялся, что будешь моим союзником, а теперь вроде как и не имеешь ко всему этому отношения?!
– Да зачем вообще было кидаться в бой? Когда есть возможность договориться, я предпочитаю беречь своих людей.
– Вот и береги их в своем лагере. А на башнях Мессины будут развеваться мои знамена.
– Ты награбил кучу ценностей, получишь огромный выкуп, и из всего этого мне не перепало ни ливра! – вопил Филипп, вышедший из себя. – Так теперь ты еще хочешь представить все так, будто это только твоя заслуга? Если бы не было моих войск, ты от Танкреда не получил бы и двадцати тысяч!
– Это приданое моей сестры!
– Да получит ли она хоть ливр из этиой суммы?
– Это наше семейное дело!
Двое королей были в покоях одни, но кричали так, что слышали их слуги и рыцари, стоящие за дверью.
Дик, став свидетелем перебранки, достойной двух крестьянских сынков, делящих оставшийся после батюшки инвентарь, переглянулся с Вильгельмом из Бара. Обоим было не по себе. За дверями продолжался спор на повышенных тонах, хотя теперь речь шла о Сицилии, вернее, о сферах влияния на этом острове. «Они делят остров, как кусок пирога, – подумал Дик. – Притом что ни один не имеет прав на него». Ричард не отстаивал положение сестры, чтоб править от ее имени, кроме того, сицилийская знать никогда не согласится на это. Филипп же не имел достаточно явных родственных связей с домом Гвискаров.
Но власть на острове они делили, хотя оба договаривались с Танкредом, чем косвенно признавали законность его положения на троне. Де Лечче ни в чем не мог помешать этим королям.
Ричард кричал, что монастырь Гриффен и Баниар – слишком малый залог за сорок тысяч унций золота и что он собирается придержать Мессину с этой целью. Доводы Филиппа, что этот вопрос был решен однозначно только утром, не поколебали его. Тогда король Французский, вспыхнув, обвинил Плантагенета в том, что именно он спровоцировал бунт, чтоб оправдать захват города, который давно планировал. Ричард ответил не меньшим количеством обвинений, и Дик стал опасаться, как бы в покоях не завязалась драка.
До драки, впрочем, не дошло. Исчерпав запал, короли снизили тон, и какое-то время почти ничего не было слышно. Потом волна раздражения поднялась снова, но оно было уже не столь сильным, и из отрывистых реплик корнуоллец понял, что король Английский согласился на то, чтоб власть над городом перешла в руки госпитальеров и тамплиеров, до тех пор, пока деньги не будут уплачены как Танкредом, так и мессинскими сановниками. Это не слишком-то понравилось Филиппу, рассчитывавшему тоже что-нибудь получить с такого большого торгового города, но на дальнейшие уступки Плантагенет идти отказался.
Вильгельм взглянул на корнуоллца с легкой улыбкой – он его помнил и потому отнесся с доверием.
– Горожан вряд ли порадует такое решение королей, – шепнул он, улыбаясь.
– Тут не с чем спорить. Но для всех нас это неплохой выход.
– Государь, это опасно. Люди могут плохо воспринять этот жест.
Ричард нахмурился:
– Получил награду и полагаешь, что можешь мне указывать? Я не спрашивал твоего совета.
– Простите меня, государь… Это не совет. Мы все разделяем ваш гнев, но…
– Я не собираюсь потакать этим наглым сицилийцам!
– Государь, речь не о сицилийцах. Среди англичан есть те, кто может испугаться этого.
Король приказал корнуоллцу замолчать, молодой рыцарь так и сделал. Ему по большому счету было все равно, останется ли флаг на кресте или нет. Он считал, что Бог и не заметит английского флага, коль скоро он не обитает на земле и не мучается тщеславием. Но большинство солдат судили о Боге по себе, Король хоть и отмахнулся для виду, все-таки поразмыслил над словами телохранителя и через несколько минут отправил вслед первому рыцарю второго – отменить приказ.
Как всегда после боя, мертвые лежали на улицах, те, кто хотел уцелеть, прятались в домах, не высовывая наружу носа. Солдаты потихоньку грабили и насиловали, но все это происходило так незаметно, что не стоило и упоминания. Сопротивление было сломлено, остывшие от боевого бешенства и вспышки ненависти англичане стали сволакивать трупы в две соседние кучи – своих и чужих отдельно. Когда на улицах стало более-менее безопасно, в город, пугливо озираясь, проник облаченный в длинную сутану священник с удобной деревянной доской для письма, несколькими старыми пергаментными листами и чернильницей на шее. Он оглядывался гго сторонам, шарахаясь от любого вооруженного человека, будь то белобрысый англичанин или черноволосый итальянец.
Его величество со всей своей свитой как раз неторопливо проезжал мимо ворот, он остановился о чем-то спросить Вильгельма из Улера. Рыцарь орал на работающих солдат, подгоняя их, но при виде короля отвлекся от этого увлекательного занятия и стал что-то объяснять суверену. Поняв, что государь занят, Дик решил ненадолго отлучиться. Он подъехал к воротам и наклонился в седле, состроив почтительную мину. Со священниками всегда следует быть вежливым.
– Что там? – окликнул Ричард, отвлекаясь от разговора с Вильгельмом.
– Государь, это отец Рожер Говеден, – ответил корнуоллец, поскольку священник говорил очень тихо. – Он летописец и хотел бы, насколько возможно, правдиво и точно описать происходящее. Он просит позволения пройти по городу и посмотреть и еще просит дать ему сопровождение, потому как боится.
– Оно и понятно, – проворчал Ричард, смерив взглядом щуплую фигурку святого отца, которого даже широкая одежда не сделала дороднее. – Летопись – это хорошее дело. Даже лучше, чем песни. А что ты там уже понаписал, отец? А? Ну-ка почитай!
Священник поднес к глазам лист и, запинаясь, стал говорить по-латыни. Знаний Дика хватило, лишь чтоб ухватить самое главное – немного о прибытии короля Английского в Мессину, немного о встрече Иоанны, немного о ссоре. Последнее заинтересовало его особенно, и молодой рыцарь сосредоточился на воспоминаниях о школьных годах, когда его учили латыни… Что ж, написанное почти соответствовало действительности. Как там: «…благодаря вмешательству городских властей ссора между мессинцами и английскими войсками прекратилась…»? Дик неслышно вздохнул. О его скромной роли, конечно, никто ничего не узнает.
Король владел языком учености значительно лучше своего молодого телохранителя – на латыни в то время писались все письма, документы, указы и распоряжения, и правитель поневоле научался понимать ее.
– Неплохо, – снизошел Ричард. – Да, неплохо. А теперь пиши так… Ну, пиши, пиши, король диктует!
Рожер Говеден торопливо схватился за чернильницу. Подвешенная на шее, она располагалась так удобно, что ее не требовалось даже снимать – священник просто окунал в нее перо. Положив на доску хорошо отмытый и отскобленный от старых записей лист, он приготовился записывать. Бешено фантазируя, его величество принялся повествовать о бое под стенами Мессины:
– Так, пиши… Значит, «король Английский был принужден ввести в бой свою конницу…» Нет, не надо о коннице. Пиши: «Во время переговоров, когда все уже было готово для заключения мира, злокозненные граждане Мессины в огромном числе…»
– Помедленней, государь! – взмолился Рожер, торопливо корябая неровные буквы. – Умоляю вас…
– Пиши-пиши! «…В огромном числе замышляли напасть изменнически на короля Англии…»
– Государь, – почтительно вставил Вильгельм. – Следовало бы указать, что огромное число мессинцев находилось не в городе, ведь захватить город так быстро оказалось бы невозможным.
– Правильно. Пиши: «Граждане Мессины в огромном количестве удалились в горы и замышляли оттуда изменнически напасть на короля Англии».
– "…на короля Англии".
– Пиши: «Король Англии приказал немедленно взяться за оружие. Сам с немногими поднялся на крутую гору, которую считали неприступной». Записал?
– "…неприступной". Написал, ваше величество.
– Еще пиши: «Когда он достиг вершины горы…»
– Государь, лучше будет добавить «с великим трудом», – вставил Вильгельм, увлеченный этой новой забавой.
– Да, конечно, «…с великим трудом достиг вершины горы, все находившиеся на ней бросились в город, а король преследовал их с мечом в руках». Дальше опишешь эту битву, как должно. Теперь о потерях… – Король задумался. – Да, о потерях… Пиши: «При том из вассалов короля Ангии было убито… скажем, пять рыцарей и десять простых воинов… нет, двадцать простых воинов».
Растерянный отец Рожер поднял глаза от своего листа и посмотрел на трупы, складываемые неподалеку от него, – чтоб удобней было вывозить из города, их собирали почти у самых ворот. Любой человек в то время прекрасно понимал, что означают бездыханные тела, оставленные без погребения под жарким солнцем. Они означали чуму. Так что следовало торопиться. По булыжнику уже грохотали колеса повозок, которые собрали именно затем, чтоб вывезти тела из города.
Святой отец не был слеп, но и глуп он также не был. Спорить с королем? Ну нет…
– А… Что мне написать о погибших мессинцах? – осторожно спросил Говеден.
Ричард с гордостью поглядел на наваленную груду тел – она являлась верным свидетельством доблести и силы его воинства. Но… Государь вспомнил то, что ему говорили об умиротворении захваченных городов. Каким правителем лучше представить себя – великодушным и мягким или жестким и непреклонным? Какой король вызовет восхищение потомков?
Духовник все болтает ему о милосердии. Да, летописец-то тоже священник! Значит, решено.
– Пиши! – решительно приказал государь. – «Из мессинцев никто не погиб». Или нет. Вообще ничего не пиши об этом. Ясно?
– Да, государь, – согласился перепуганный священник, глядя на тела горожан, которые десятеро английских солдат грузили на подводы. Было похоже, что и дюжины больших подвод не хватит, чтоб вывезти всех убитых сицилийцев.
Король удовлетворенно кивнул и неспешно поехал к магистрату и главному городскому собору, где его ждали сановники. Дик задержался возле священника, в растерянности рассматривающего записи, которые сделал. На молодого рыцаря он поднял глаза, круглые от отчаяния.
– Но как же я напишу так? Это же неправда!
– Тогда напишите правду, святой отец, – предложил корнуоллец.
– Как же это возможно? Ведь король приказал… Я сам вижу, сколько людей погибло… Как же быть? – Рожер Говеден схватился за голову, и его тонзура побагровела.
– Тогда просто обойдите этот вопрос, святой отец. Не пишите о том, сколько людей погибло.
– Но его величество продиктовал мне…
– Тогда измените фразу. Добавьте что-нибудь подходящее. – Дику было жаль священника, хотя никакого уважения к нему он не испытывал. – Например: «в числе прочих погибли пятеро рыцарей…». Или так: «Я сам видел, как погибли пятеро рыцарей…» Ну что-нибудь вроде этого.
Говеден поднял посветлевшее лицо и несколько мгновений смотрел на собеседника.
– Благослови тебя Бог, сын мой, – с облегчением произнес он, поднял руку и осенил молодого рыцаря крестом, знаком благословения. – Именно так я и сделаю. Иди с миром.
Корнуоллец толкнул коня пятками и поехал следом за королем.
Разговор у магистрата с перепуганными сановниками получился тягостный. Король Ричард нисколько не сдерживал себя, он орал и грозил, хотя настоящая ярость, выплеснутая в бою, его уже оставила. Гнев его величества носил скорее назидательный характер, но мессинские богачи от страха вжимали головы в плечи. Конечно, не все – Иордан Пинский, и прежде бравший инициативу в свои руки, попытался убедить короля, что слуги Танкреда здесь ни при чем и бунт затеяли «худые» горожане – те, что победнее. Вглядываясь в умные глаза де Пина, Дик уверился в том, что сказанное им, конечно, правда, но далеко не вся. Известное почти всем, то, что бой начался с банальной ссоры торговки и солдата, не желавшего платить, дружно замалчивали.
Сперва доводов Иордана не слушали, потом, когда английский государь слегка устал кричать и убедился, что достаточно напугал сановников, он все-таки выслушал их, сделал вид, что допускает подобную возможность, и предложил представить ему зачинщиков. Мессинцы заверили, что немедленно это сделают.
Приведенный молодой мужчина в рваной куртке и грязных повязках, прикрывающих руки, был, видимо, серьезно ранен, бледен, но тем не менее накрепко связан. На английского короля он смотрел с ненавистью, в которой корнуоллец ни на миг не заподозрил притворства. Да и правильно: кто будет притворяться в угоду кому бы то ни было, если рискует при этом головой? Лицо у пленника-итальянца было выразительное, а блеск в глазах – фанатичный.
Он и в самом деле мог быть зачинщиком, за такими люди охотно идут. Правда, недолго.
Ричард взглянул на приведенного молодого человека с брезгливостью всегда хорошо одетого аристократа.
– Вот этот начал бунт?
– Да, государь. Именно он произносил изменнические речи, призывал к тому, чтоб выкинуть английские войска из Мессины.
– Кто он такой?
– Кузнец.
– Мастер?
– Нет. Работник.
Молодой парень рванулся в сдерживающих его руках и с исказившимися от ярости чертами стал выкрикивать в лицо королю длинные итальянские фразы, которых государь все равно понять не мог. Судя по интонации и тому единственному слову, которое Дик понял из его речи, ругани было значительно больше, чем фраз, способных донести какую-нибудь информацию. «Maledezione! – завопил молодой сицилиец, словно обезумев. – Maledezione!» Последовавших слов корнуоллец не понял. Он рассматривал рвущегося ремесленника с долей уважения, но и с тяжестью на сердце. Именно так дьявол и играет благими побуждениями человеческой души – юноша действовал из благих побуждений, с благими устремлениями, а результатом стала бойня. Теперь оставшиеся в живых будут долго голодать, выплачивая королю возмещение за эту неразбериху.
– Что он говорит? – заинтересовался Ричард. В глазах его зажегся опасный огонек, и, будь Дик на месте бунтовщика, он бы замолчал.
Иордан Пинский смутился:
– Государь, это…
– Переведи мне. Я хочу знать. Ну!
– Он говорит, что вы – исчадие ада, ваше величество, что вы – страшное существо и не человек. Он безумен.
– Почему же? – Король подошел к пленнику, и тот вдруг замолчал, будто ошеломленный. Плантагенет рассматривал его в упор. – Он совершенно прав. Я не человек. Я – король.
Должно быть, молодой сицилиец понял сказанное, потому что он переменился в лице произнес что-то невольно дрогнувшим голосом.
– Что он сказал?
– Coeur de lion, – ответил Иордан. – Он сказал «Львиное сердце». Он сказал, что у вас в груди не человеческое, а львиное сердце.
На корнуоллца, стоявшего неподвижно, дохнуло холодком, и в зале словно бы даже потемнело. Но лицо короля Английского озарилось довольной улыбкой.
– Что ж, я с благодарностью приму столь достойное прозвание, – высокопарно сказал он. Несмотря ни на что, опасный огонек в его глазах не погас. Пожалуй, он вспыхнул с новой силой. – И отплачу достойно. Увести его. – Молодого сицилийца выволокли из залы. – Что ж, вероятно, ваши слова справедливы. Но за горожан несет ответственность магистрат, не так ли?
Молодой рыцарь позволил себе незаметно усмехнуться. Теперь разговор пойдет по накатанной колее, и оскорбление, нанесенное английскому государю, в который раз будет измерено в золоте и серебре. Мессинские богачи, судя по их лицам, уже заранее смирились с этим, решив, что дешевле откупиться, чем отвечать своими головами. Кроме того, при грабеже солдаты нахватают себе больше. Они только подсчитывали, сколько следует предложить, чтоб не обидеть ни Ричарда, ни свои кошельки, – этот Плантагенет уже обошелся им в приличную сумму, в большую, чем, скажем, Филипп-Август.
Но долгий и беспокойный день на этом отнюдь не закончился. К вечеру в магистрат явился Эд де Шалон, посланец короля Франции, и с первых же его слов стало ясно: теперь на очереди ссора Ричарда с Филиппом. Злые огоньки в глазах сына Генриха II лучше любого свидетельства доказывали, что Плантагенету прекрасно известны слухи, гуляющие по Мессине и лагерю английских солдат. Не один и не два человека видели, как подданные французского государя разгуливали по городу, не вступая в бой, их никто не трогал, на их глазах умирали союзники – и ничего. По мнению короля Английского, это было то же предательство.
Но иногда в короле просыпался дальновидный политик – не слишком часто, не слишком умный, но зато хитрый. Глядя на посланника, Ричард щурил желтые глаза хищника, но слушал внимательно. Знавшие его ожидали, что требование Филиппа немедленно снять все английские флаги со всех мессинских башен и водрузить французские вышибет искру, которая воспламенит ситуацию. Но король Англии лишь поджал губы.
– Иди, – сказал он. – И больше не являйся сюда с такими дурацкими предложениями.
Дик, не ожидавший, что его суверен сдержится и не станет затевать перебранку на глазах у мессинских сановников Танкреда, с почтением опустил голову.
Но ссора без свидетелей не заставила себя ждать.
– Этот город брал я! – кричал Ричард. – А ты разгуливал по улицам, и в ус не дуя. Ты клялся, что будешь моим союзником, а теперь вроде как и не имеешь ко всему этому отношения?!
– Да зачем вообще было кидаться в бой? Когда есть возможность договориться, я предпочитаю беречь своих людей.
– Вот и береги их в своем лагере. А на башнях Мессины будут развеваться мои знамена.
– Ты награбил кучу ценностей, получишь огромный выкуп, и из всего этого мне не перепало ни ливра! – вопил Филипп, вышедший из себя. – Так теперь ты еще хочешь представить все так, будто это только твоя заслуга? Если бы не было моих войск, ты от Танкреда не получил бы и двадцати тысяч!
– Это приданое моей сестры!
– Да получит ли она хоть ливр из этиой суммы?
– Это наше семейное дело!
Двое королей были в покоях одни, но кричали так, что слышали их слуги и рыцари, стоящие за дверью.
Дик, став свидетелем перебранки, достойной двух крестьянских сынков, делящих оставшийся после батюшки инвентарь, переглянулся с Вильгельмом из Бара. Обоим было не по себе. За дверями продолжался спор на повышенных тонах, хотя теперь речь шла о Сицилии, вернее, о сферах влияния на этом острове. «Они делят остров, как кусок пирога, – подумал Дик. – Притом что ни один не имеет прав на него». Ричард не отстаивал положение сестры, чтоб править от ее имени, кроме того, сицилийская знать никогда не согласится на это. Филипп же не имел достаточно явных родственных связей с домом Гвискаров.
Но власть на острове они делили, хотя оба договаривались с Танкредом, чем косвенно признавали законность его положения на троне. Де Лечче ни в чем не мог помешать этим королям.
Ричард кричал, что монастырь Гриффен и Баниар – слишком малый залог за сорок тысяч унций золота и что он собирается придержать Мессину с этой целью. Доводы Филиппа, что этот вопрос был решен однозначно только утром, не поколебали его. Тогда король Французский, вспыхнув, обвинил Плантагенета в том, что именно он спровоцировал бунт, чтоб оправдать захват города, который давно планировал. Ричард ответил не меньшим количеством обвинений, и Дик стал опасаться, как бы в покоях не завязалась драка.
До драки, впрочем, не дошло. Исчерпав запал, короли снизили тон, и какое-то время почти ничего не было слышно. Потом волна раздражения поднялась снова, но оно было уже не столь сильным, и из отрывистых реплик корнуоллец понял, что король Английский согласился на то, чтоб власть над городом перешла в руки госпитальеров и тамплиеров, до тех пор, пока деньги не будут уплачены как Танкредом, так и мессинскими сановниками. Это не слишком-то понравилось Филиппу, рассчитывавшему тоже что-нибудь получить с такого большого торгового города, но на дальнейшие уступки Плантагенет идти отказался.
Вильгельм взглянул на корнуоллца с легкой улыбкой – он его помнил и потому отнесся с доверием.
– Горожан вряд ли порадует такое решение королей, – шепнул он, улыбаясь.
– Тут не с чем спорить. Но для всех нас это неплохой выход.