Страница:
Но усилиям Дика он воздал должное. Больше всего, конечно, его заинтересовало сообщение, что городские сановники непременно возместят все убытки, понесенные английскими отрядами, в чем они заверили посланца короля. Государь оживился, внимательно выслушал, покивал и даже не стал пенять молодому рыцарю за то, что тот преступил границы данных ему полномочий. Но возможно, его величество просто не вспомнил, что велел Дику всего лишь съездить и посмотреть, что происходит в городе, и не более.
ГЛАВА 20
ГЛАВА 20
Совещание, которое уговорились провести в мессинском дворце короля Танкреда (августейшие государи долго спорили, отправляя герольда за герольдом, кому именно уступить, и в конце концов решили каждый сделать по небольшой уступке), собрало в одной зале почти всех заинтересованных лиц. Только Танкред не решался показать носа из Палермо – король Ричард вполне мог пойти на то, чтоб захватить гвискаровского бастарда и требовать выкупа. Де Лечче и сам бы так поступил с Плантагенетом, будь у него возможность.
Кроме Мергрита, эмира, Иордана Пинского и других сановников, так или иначе связанных с Танкредом, прибыли король Филипп-Август, его родич Гуго Бургундский, Реджинальд Шартрский, Монассер Лангрский и еще несколько знатных людей Франции. И, конечно, сицилийские священнослужители – не все, лишь трое – архиепископ мессинский, архиепископ с Королевской горы, он же архиепископ Фарусский и архиепископ Таорминский. С Ричардом прибыли его придворные. Все разместились в огромной зале со сводчатым потолком и узкими окнами, больше напоминающими бойницы, с грубоватой массивной мебелью из привозного дуба. Слуги, подав всем гостям прохладительные напитки, внесли на огромных блюдах груды апельсинов, персиков и гранатов. Следом появились сласти.
Съехавшиеся в Мессину сицилийские архиепископы были уверены, что речь пойдет о судьбе престола. Вопрос действительно вызывал немалые сомнения у всех присутствующих. То, что Танкред – бастард, бытовало на уровне сплетни, официально он считался кузеном. Раз уж у покойного Вильгельма имелась дочь, Констанция, ныне супруга правителя Священной Римской империи, сбросить ее со счетов не получилось бы. Сын покойного Гвискара, Боэмунд, дитя несчастной Иоанны, скончался годовалым ребенком, и именно это породило сложности. Так чьи же права выглядели убедительней, весомей? Кузена, тайного бастарда? Супруга дочери? Или жены?
Как оказалось, английского государя по большому счету не интересовала судьба сицилийского трона. Его занимало только приданое сестры, вернее, возмещение за утраченные ценности, которое он мог прибрать в свои руки.
– Как недальновиден Генрих VI, – зло прошептал архиепископ Вильгельм Фарусский Ричарду Мессинскому. – Ему следовало посулить Плантагенету золото, и побольше, и тогда трон достался бы ему.
Архиепископ слыл умным человеком, и на этот раз, как всегда, ухватил самую суть. Слова его, конечно, были злыми, даже не пахли почтительностью, но их все равно никто, кроме архиепископа Мессинского, не услышал. Танкред прочно сидел на троне, за то короткое время, что прошло со дня смерти короля Вильгельма, он успел «пересчитать» казну, подгрести под себя хоть маленькую, но армию и на все хорошие должности рассадить своих людей. Хорошая должность дает хорошие деньги, и свойство человеческой натуры таково, что уже взятый в зубы кусок у любого надо отнимать с боем. Эти сановники держались лишь Танкредом и, конечно, не желали, чтоб на трон сел кто-либо еще. Надо было отдать должное де Лечче – он хорошо продумал свои действия.
Таким же образом он должен был понять, что от Ричарда ему не отбиться, а можно лишь откупиться. Иордан Пинский – полный рыхловатый мужчина с морщинистыми, низко нависающими веками – смаковал северо-итальянское вино и размышлял. Он должен был улаживать все это дело, хоть и всякий раз предпринимал что-нибудь не от имени Танкреда, а как бы от самого себя. Каждый вечер он отправлял сообщения молодому сицилийскому королю и был уверен, что де Лечче непременно прислушается к его советам. Уже однажды Иордан призвал наследника Вильгельма не скупиться с королем Английским и собирался еще раз повторить тот же совет. Небольшое промедление – и Ричард может столковаться с Генрихом VI, которого поддерживает добрая половина государей Европы.
Следовало теперь определить наилучшую сумму – не больше, чем надо, чтоб не разбудить непомерный аппетит короля Англии, и не меньше, чтоб добиться согласия.
Пока же – по крайней мере так считалось – на совещании решали вопрос с мессинскими беспорядками. Сын Генриха II не мог отрицать захвата Баниара и Гриффена, но категорически утверждал, что к покушению на захват всего острова создание двух английских гарнизонов не имеет никакого отношения. Он сердился и повышал голос, и если сицилийцы не верили ему (а они, конечно, не верили), то держали свое мнение при себе. А как было заявить о своем недоверии королю, чьи войска окружали дворец? Ричард заявил, что оба захвата являются всего лишь залогом, и, как только Танкред отдаст ему все, что он отнял у его сестры, супруги последнего Гвискара и законной королевы, гарнизоны сразу же будут убраны.
Требования были законными, потому и захваты теперь выглядели иначе.
В самом деле, можно ли сказать, что Танкред не должен возвращать имущество Иоанны Английской? Невозможно.
Филипп-Август наблюдал за переговорами с внимательностью, которую старался сделать незаметной. То, что Ричард норовит решать все сам, ему не нравилось до ломоты в костях, король предпочитал ждать. «Ты хочешь отдать все Танкреду, – – думал он. – Посмотрим, как тебе это удастся». По большому счету королю Французскому было все равно, но власть давалась в руки того, от кого все зависело, и тут уж оставалось взять ее. Что ж, если поднести трон Сицилии Генриху на своих условиях… Потомок Гуго Капета оживился, продолжая хранить внешнее равнодушие. Поддержка молодого наследника Барбароссы не помешает. Глупо было бы предположить, что Филиппа не угнетал тот факт, что добрая половина Франции принадлежит Ричарду. Куда это годится?
Аквитания и Пуату должны были быть владениями французской короны. Их принесла в приданое королева Альенор, которая сперва была государыней Франции и лишь потом венчалась с Генрихом. Приданое после развода она забрала с собой. Но где это видано? Отец Филиппа, Людовик, был принужден развестись с женой, поскольку уличил ее в измене, и она сама во всем виновата. Раз так, то земли ей следовало оставить супругу, хотя бы в качестве возмещения. Но эта шлюха подарила их английскому королю. Он правильно сделал, что под конец своего правления заточил ее в крепость, жаль лишь, что земель это Франции не вернуло.
Если Генрих Итальянский будет обязан Филиппу таким большим даром – троном Двух Сицилии, от него можно будет добиться помощи. Рано или поздно и Аквитанию, и Пуату, и другие земли нужно вернуть короне Капетингов. Нечего Плантагенетам делать на этой земле!
– Вы совершенно правы, mon cousin, – сказал, улыбаясь, французский король. – Танкред должен возместить вам и вашей сестре все потери. И, конечно, взятые в залог земли – самый лучший выход из положения. Де Лечче это поймет, конечно.
Было решено, что Ричард больше не будет захватывать ни замков, ни городов, ни монастырей, как только король Танкред выплатит ему возмещение золотом. Далее следовало выяснить, какую именно сумму составит пресловутое возмещение. Иордан Пинский, который прекрасно знал состояние казны своего государя, торговался со знанием дела. Конечно, не требовалось непременно иметь в наличии необходимую сумму, ее можно вносить частями или занять деньги у какого-нибудь банкирского дома, правители часто так поступали. Но свои возможности следовало соразмерять.
Кроме того, ценность приданого и владений королевы Иоанны была известна. Выдавая замуж двенадцатилетнюю дочь, король Генрих приказал, как это было принято, внести все предметы, до последней булавки, в длинный список, и его казначей составил не только перечень с описанием указанных предметов, но и отметил примерную стоимость каждого. Так что здесь вопросов не было. Торг затягивался из-за того, что необходимо было определить размер издержек короля Английского, которые Ричард был не склонен прощать де Лечче. В конце концов поладили на сумме в сорок тысяч унций золота, и Иордан почувствовал, как расслабился и исполнился добродушия английский король. Записанная рукой писца сумма была велика, ее хватило бы на снаряжение еще одного хорошего флота. Можно было не сомневаться, что Иоанне не перепадет ни унции. Сидя рядом с братом, юная вдова не поднимала глаз, она молча ела гранат, пачкая белые манжеты темным соком, и не спорила.
Нельзя было забыть и о том, что помимо Ричарда есть еще Филипп-Август. Издержки французского государя были никак не меньше, чем у англичан, но сумма, предназначавшая ему, была куда скромнее. Синьор Пинский высказал на этот счет должные объяснения. Филипп испытал немалое раздражение, разглядев за его любезностью высокомерное пренебрежение, – власть и возможности Капетингов уступали возможностям Плантагенетов, – но скрыл свои чувства за маской спокойствия. В глубине души он пообещал себе, что расправится с Иорданом. Де Пин был не первым в его списке, но и не последним – свою мстительность Филипп оставил на потом.
Мир, казалось, уже был восстановлен, и теперь предстояло окончательно подкрепить его за пиршественным столом. Но неразличимый шум, и прежде доносившийся до ушей английской, французской и мессинской знати (они, по привычке всех благород-норожденных, не обращали на него внимания), стал громче, причем настолько, что не обращать внимания на него оказалось уже невозможно. Сановники беспокойно зашевелились, и Ричард, успевший пожалеть, что накануне не принял участие в воинском развлечении, требовательно зашарил взглядом – он искал своего коннетабля.
Но коннетабля не было. Военный помощник английского государя на этот раз остался на вилле – это совещание его не интересовало. Блуждающий взгляд короля зацепился за оруженосца Гуго Бургундского, и ему он махнул рукой:
– А ну, посмотри-ка, что там происходит.
– Да, посмотри, – подтвердил рослый бургундец, хмурясь, что Плантагенет счел для себя возможным приказывать чужому вассалу. Но король Филипп настаивал – с Ричардом ссориться не следует, это несвоевременно…
Оруженосец бросился к двери, отворил ее, и вместе с шумом в затененную залу ворвался свет, просачивающийся с галереи. На улицах Мессины было жарко и пыльно, теперь эту пыль легкий ветерок загонял под каменные своды. Злые голоса и крики звучали уже совсем рядом, появились и другие звуки – лязг и звон металла, треск дерева и гул. Что-то происходило на улицах города, и это заставило заволноваться всех присутствующих. Черный Гуго схватился за меч – он почитал себя великим воином, не нуждающимся в телохранителях.
Охрана дворца пополам состояла из людей короля Английского и короля Французского. Люди есть люди – они недолго могли выносить вида сицилийцев, размахивающих прямо перед их носом палками и выхваченными из-под ног камнями. Солдаты ответили пинками и ударами. Завязалась драка, которая с обеих сторон становилась все многолюдней и многолюдней. Из галерей, переходов и залов дворца сбегались солдаты, которые были не прочь размяться, немало таких оказалось и за пределами королевской резиденции. Но и местных жителей становилось все больше и больше.
Гуго Черный, бургундский сеньор, выглянул из цирокого окна нависающей над входом башенки и несколько мгновений рассматривал драку.
– Что происходит? – крикнул он грозно. Мессинцы, задрав головы, получили возможность созерцать роскошный шелковый камзол и налитое дурной кровью одутловатое лицо. А потом в башенку поверх голов англичан и французов вперемешку с ругательствами полетели камни. В большинстве своем они до башенки не долетели, те, что долетели, – не попали, но среди вопящих по-итальянски оказался один знаток французского, и он осыпал ошеломленного Гуго, привыкшего к раболепному почтению черни, отборными матросскими выражениями. Этого бургундец уже не вынес.
– К оружию! – завопил он.
Сеньоры и даже короли, заседавшие совсем недалеко от надвратной башенки, зашевелились. Дик кинулся было к Ричарду, надеясь убедить не лезть в бой, но лицо того в считанные мгновения приобрело хищное выражение, государь оттолкнул своего телохранителя.
– К оружию! – зычно повторил английский правитель.
К нему уже бежал оруженосец, тащивший кожаный подкольчужник и доспех. Второй нес булаву и шлем короля с золотым львом на гребне. Дик с неудовольствием посмотрел на это изделие ювелирного искусства – шлем был турнирный, в бой Ричард обычно надевал гладкий, без единого украшения, но зато куда более прочный. Но, видимо, боевой не прихватили с собой в замок. У оруженосца было испуганное лицо, он совершенно растерялся и оттого выглядел просто мальчишкой. И без того возраст юноши мог считаться самым подходящим для оруженосца – пятнадцать лет. Но такой вояка, конечно, не сможет проследить за тем, чтобы на его величестве все затянули как положено.
Корнуоллец оттеснил мальчишку и принялся сам облачать Ричарда.
Король, едва на нем закончили прилаживать доспех, вырвал из рук второго оруженосца, тоже мальчишки благородного происхождения, булаву и направился к выходу; Дик спешил за ним по пятам. Он понимал, что пытаться остановить государя бессмысленно, и главное теперь – не дать ему погибнуть. За королем потянулись его подданные, и лишь очень немногие заметили, что как Филипп-Август, так и французы, не считавшиеся вассалами английской Короны, отчего-то мешкали. Исключением из этого правила стал Черный Гуго, ярость которого, в общем, легко понять. Кому понравится, если его обзовут женщиной? Да не просто некоей добропорядочной матроной и матерью семейства, а совершенно особенной женщиной, говоря мягко, непринужденно легкомысленной, к тому же за деньги! Нет, у герцога Бургундского были все основания – ведь за свое легкомыслие сомнительного толка он никогда и ни с кого денег не брал!
И королю Английскому, и его рыцарям даже в голову не пришло кидаться в бой пешими – им подвели коней, ждавших на дворцовой конюшне. Тяжелого Гуго пришлось подсаживать в седло его лохматой гнедой лошади – от ярости он не попадал ногой в стремя. Да и, сказать по правде, при таком обширном животе, который с трудом затолкали под мелкоплетеную кольчугу, взбираться на коня было делом нелегким. Это облекало оруженосцев герцога особыми обязанностями.
Для того чтоб снарядиться в бой, сеньорам потребовалось больше получаса. К тому моменту, когда все они оказались в седлах и вокруг них, как положено, Достроились пешие отряды, собравшиеся со всего замка, мессинцы всласть подрались с солдатами, накрывающими ворота, откатились и снова нахлынули. В их плотную толпу, ощетинившуюся палками, топорами и еще бог знает чем, врезалась небольшая конница. Защитники замка едва успели отскочить с дороги, когда клин вонзился в воющий, размахивающий кулаками монолит и расколол его надвое.
С Ричардом оказалось лишь около тридцати рыцарей, они изо всех сил отмахивались от горожан, обрубали тянущиеся руки, но и сами дрожали перед яростью плотной массы обозленных людей, которые к тому же не понимали французского. Если бы не поддержка пехоты, врубающейся в толпу с уханьем дровосека, вряд ли тридцать конных и король смогли бы хоть что-то сделать.
Мессинцы, охваченные бешенством, хоть кого способного лишить трезвого сознания, кидались на вооруженных, будто бы отлитых в металле воинов чуть ли не с голыми руками. Только от короля Английского, рвавшегося вперед с настойчивостью морского вала, отшатывались даже самые рьяные, и, когда его величество повернул голову, Дик не узнал его лица. Оно, забрызганное чужой кровью, оскаленное, было лишено всего человеческого и напоминало маску зверя. Глянувшие из-под забрала глаза стали желтыми, как у льва или тигра, и щурились, словно избирали себе жертву.
– Опустите забрало, государь! – крикнул корнуоллец. – Опустите!
Ричард не слышал. Он размахивал своей булавой, напоминающей большого ежа, лишенного трех четвертей своих иголок и насаженного на длинную рукоять. Люди сперва жались к его жеребцу, должно быть, надеясь стащить короля с седла, потом начали разбегаться, что-то испуганно крича. Но это им плохо удавалось – напирали задние.
Отбежав назад, несколько десятков горожан, достаточно обеспеченных, чтоб позволить себе иметь воинскую справу (часть из них была в кожано-металлических панцирях, остальные – в плотной бычьей коже, при простеньких круглых щитах и копьях, вытянулись короткой линией поперек дороги. Еще одна линия встала вторым рядом. Первые опустились на одно колено и выставили копья, нацелив их наконечники на таком уровне, чтоб они пришлись приблизительно в грудь или в пах коню, вторые подняли оружие повыше – в шею животному или в корпус всаднику. Подобный строй всегда пугает не только наездников, но и лошадей.
Говоря откровенно, мессинцев, вставших стеной, легко можно было объехать, но не таков был Ричард, нтоб уступить хоть на полшага. Он и не подумал пугаться или сомневаться. Он потянул на себя поводья, задирая голову своему жеребцу, чтоб тот не видел, куда несется, и одновременно всадил шпоры ему в бока. Огромная черная зверюга взвилась от боли, роняя клочья пены с губ, подлетела к строю и внезапно прыгнула.
Чье-то копье оцарапало коню ногу, и жеребец взбесился окончательно. Он вшиб копыта в грудь сицилийцу, опрокинул его, вдавил в землю и принялся ожесточенно топтаться. Стоящие справа и слева мужчины в испуге перед вороным демоном и не менее страшным королем Англии выпустили копья, попытались закрыться руками, словно собственная плоть могла защитить их. Кисти рук того, что оказался справа от него, Ричард раздробил булавой прежде, чем вшибить шлем врага в грудь. Того, что слева, раздавил конь Рича, иначе Ричарда из Камуиллы. Дик рубил сплеча – в бою было не до жалости к жителям города, испуганным поступками английского правителя.
Навстречу своему королю по дороге скакал отряд рыцарей, английские флажки бились по ветру над их шлемами. Опустив копья, они поддели на острия тех, кто еще не успел убежать, и разогнали остальных, до кого даже копьями не удалось дотянуться. Мессинцы вопили, пытались отмахиваться, но кони просто растаптывали их. Конников было слишком много, чтоб уместиться на узкой дороге, потому незадачливую пехоту атаковали сразу с трех сторон. Горожане, вышедшие против чужаков с копьями и топорами, не стали даже пытаться сдаваться, пару рыцарей им удалось стащить с седла, и какое-то время по булыжнику перекатывался оскаленный визжащий ком драки, Потом все стихло.
Ричард сорвал шлем. Его аккуратно подстриженная борода слиплась от крови, но ни единой собственной капли не оросило ее.
– Где вас носило? – заорал он на новоприбывших. – Почему задержались?
– Мессинцы захватили ворота, – ответил рыцарь в золотой гривне поверх кольчуги, и по голосу Дик узнал Джорджа Элдли. – Мы хотели отбить их. Ваше величество вышли из замка слишком неожиданно.
«Да уж, – подумал Дик, – очень неожиданно, ни труб, ни литавр. В бою так не будет».
– Только из уважения к твоему отцу я посвятил тебя в рыцари, – проворчал король, остывая. – А ты меня подводишь. Еще и ворота сдали?
– Не отбили. Вы несправедливы к нам.
«Не спорь с королем, – подумал Дик. – Головой рискуешь».
Но его величество не обратил внимания на слова Джорджа Элдли, он рассматривал город. Порой чье-нибудь неумение слушать может оказаться на руку окружающим, как это ни странно. Корнуоллец, успокоенный за приятеля, тоже присмотрелся к укреплениям. Да, похоже, в городе опять творится неизвестно что. В воротах идет схватка – судя по всему, одни пытаются их закрыть, другие – распахнуть настежь, в результате бой идет меж двух недораскрытых створок. Издалека это выглядит любопытно, (словно муравьишки из враждебных куч мусора бьются из-за дохлой гусеницы. Что на самом деле происходит, что станет видно вблизи, известно – Дику случалось созерцать уже не одну схватку.
Ричард тяжело дышал. Он жадно рассматривал бой, его глаза горели туманным, злым светом, ноздри раздувались, и на какой-то момент корнуоллцу подумалось, что король при виде боя испытывает какое-то странное возбуждение, какую-то необычную страсть. Скрипнула кольчужная перчатка, когда пальцы покрепче сжали булаву, государь поднял руку и указал на ворота сакраментальным жестом.
«Спускает нас на Мессину, как свору гончих на оленя», – подумал Дик. Можно представить, чем кончится бой, если перевес окажется на стороне англичан, – они кинутся грабить. Впрочем, мессинцы, если победят, наверное, сделают то же самое. Известно, куда именно поселили королей, а где короли, там, как известно, уйма блестящих предметов.
Конница подтянулась, сплотилась вокруг короля и валом понеслась на город, как на вражескую пехоту, опустив копья; следом подпрыгивала на кочках бегущая пехота. То, что ворота узкие, мост через ров не шире, и по нему в лучшем случае поедут лишь трое конных в ряд, не лишало рыцарей и солдат боевого пыла. Уже на скаку Дик поднял руку, чтоб сотворить крестное знамение, но пальцы наткнулись на шлем, и, к собственному изумлению, молодой рыцарь вместо креста составил заклинание, которое, судя по всему, должно было защитить его в бою и дать удачу. Коротко поразмыслив, он попытался наложить такое же заклинание и на короля. Мгновение оно держалось, а потом защита соскользнула с его величества буквально в считанные мгновения, как слишком тяжелый шелковый плащ с плеч. А вот удачливость задержалась и заполыхала в складках одежды мрачным золотым огнем, напоминающим замутненный отсвет солнечных лучей.
Ричард на действие скачущего рядом телохранителя не обратил ни малейшего внимания.
А потом конники влетели на мост, прогрохотали копытами по запыленному дереву и врезались в толпу. Король бил, не разбираясь, кто свой, кто чужой, и что-то надрывно ревел. Его рыцари, да и он сам на середине моста завязли в месиве тел, оружия и редких доспехов. Испуганные кони метались, норовили встать на дыбы, крушили копытами шлемы и щиты, головы и ребра. Визжали люди, пытаясь остаться в живых, кто-то, спасаясь, прыгнул вниз с моста в воду и пошел ко дну, потому что копье, догнавшее его, вонзилось мессинцу точно между лопатками. Упавшие хватали врага за ноги, пытались воткнуть кинжал хоть куда-нибудь, иногда ошибались и валили наземь своего. Рухнув на землю, ты уже больше не мог рассчитывать подняться, тебя просто растаптывали.
Потом на надвратной башенке появились люди, английские лучники прицелились, и несколько сицилийцев простились с жизнью из-за своего любопытства. В ответ с башни полетели камни. Один из лучников вскользь задел колено Дика; когда угас плеск острой боли, нога осталась онемевшей. Конь корнуоллца, испугавшись толчка, отпрыгнул в сторону, молодой рыцарь удержался в седле лишь потому, что схватился за луку. Неразбериха боя, как ни странно, дала ему несколько мгновений прийти в себя – мессинские солдаты и сами не ожидали камнепада, не рванулись добивать временно беспомощного врага.
Корнуоллец нашел взглядом короля – Ричард, судя по всему, нисколько не пострадал. Мрачный золотой ореол удачи вокруг него немного поблек, налился алой тьмой.
Англичане рвались вперед и, спасаясь от падающих сверху камней, уже не так часто, как вначале, но зато точнее, выдавили сицилийцев сквозь ворота на улицы города. Но ненадолго. Дик старался не удаляться от английского короля более чем на четыре-пять футов. Едва он вывернул из-под широченной арки, отделанной лесенками и сводчатыми проходами, похожими на бойницы, увидел улочки, разбегающиеся в три стороны, как из-за угла появился отряд итальянцев. Судя по тому, как они бежали, это были настоящие солдаты, не горожане, впервые в жизни упихавшиеся в доспехи. В мгновение ока, прямо на бегу, они перестроились, ощетинились копьями из-за высоких прямоугольных щитов.
Корнуоллец подтянул щит повыше, ткнул коня пятками в бока.
– Государь! – крикнул он. – Государь, назад! Назад!
Ричард не слышал. Дик заметил, что Роберт из Саблайля, державшийся по левую руку от короля, смотрит на него. Корнуоллец подмигнул ему и вместе с саблайльцем оттеснил его величество из авангарда. Для Ричарда это прошло почти незаметно, его конь охотно попятился, и теперь король сражался лишь с тем, кого два его спутника пропускали к своему государю.
Рыцари быстро подтянулись, развернули коней мордами навстречу новому противнику, взяли копья наизготовку… Но построить стену, сидя на лошадях, попросту невозможно – не для того предназначаются эти животные, чтоб держать оборону. Нажав, щитники пусть и медленно, но уверенно пошли вперед. Англичане пятились, оставляя после себя мертвых и умирающих. Ряд, отделявший Дика от щитоносцев, быстро истаял, и корнуоллец схватился с мессинцами сам.
Солдат, настойчиво тыкавший щитом в морду его коню, попытался поддеть молодого рыцаря на копье. Дик отбил наконечник и, поскольку топчущийся конь ненадолго развернулся к строю боком, получил возможность ударить ногой в верхнюю часть щита. Ростовой щит – огромный, окованный металлом тяжелый прямоугольник, и, если пришедшийся по нему пинок достаточно силен, воспрепятствовать удару невозможно. Верхняя кромка щита вмяла защитную стрелку солдатского шлема в переносицу, и мессинец без звука рухнул назад.
Кроме Мергрита, эмира, Иордана Пинского и других сановников, так или иначе связанных с Танкредом, прибыли король Филипп-Август, его родич Гуго Бургундский, Реджинальд Шартрский, Монассер Лангрский и еще несколько знатных людей Франции. И, конечно, сицилийские священнослужители – не все, лишь трое – архиепископ мессинский, архиепископ с Королевской горы, он же архиепископ Фарусский и архиепископ Таорминский. С Ричардом прибыли его придворные. Все разместились в огромной зале со сводчатым потолком и узкими окнами, больше напоминающими бойницы, с грубоватой массивной мебелью из привозного дуба. Слуги, подав всем гостям прохладительные напитки, внесли на огромных блюдах груды апельсинов, персиков и гранатов. Следом появились сласти.
Съехавшиеся в Мессину сицилийские архиепископы были уверены, что речь пойдет о судьбе престола. Вопрос действительно вызывал немалые сомнения у всех присутствующих. То, что Танкред – бастард, бытовало на уровне сплетни, официально он считался кузеном. Раз уж у покойного Вильгельма имелась дочь, Констанция, ныне супруга правителя Священной Римской империи, сбросить ее со счетов не получилось бы. Сын покойного Гвискара, Боэмунд, дитя несчастной Иоанны, скончался годовалым ребенком, и именно это породило сложности. Так чьи же права выглядели убедительней, весомей? Кузена, тайного бастарда? Супруга дочери? Или жены?
Как оказалось, английского государя по большому счету не интересовала судьба сицилийского трона. Его занимало только приданое сестры, вернее, возмещение за утраченные ценности, которое он мог прибрать в свои руки.
– Как недальновиден Генрих VI, – зло прошептал архиепископ Вильгельм Фарусский Ричарду Мессинскому. – Ему следовало посулить Плантагенету золото, и побольше, и тогда трон достался бы ему.
Архиепископ слыл умным человеком, и на этот раз, как всегда, ухватил самую суть. Слова его, конечно, были злыми, даже не пахли почтительностью, но их все равно никто, кроме архиепископа Мессинского, не услышал. Танкред прочно сидел на троне, за то короткое время, что прошло со дня смерти короля Вильгельма, он успел «пересчитать» казну, подгрести под себя хоть маленькую, но армию и на все хорошие должности рассадить своих людей. Хорошая должность дает хорошие деньги, и свойство человеческой натуры таково, что уже взятый в зубы кусок у любого надо отнимать с боем. Эти сановники держались лишь Танкредом и, конечно, не желали, чтоб на трон сел кто-либо еще. Надо было отдать должное де Лечче – он хорошо продумал свои действия.
Таким же образом он должен был понять, что от Ричарда ему не отбиться, а можно лишь откупиться. Иордан Пинский – полный рыхловатый мужчина с морщинистыми, низко нависающими веками – смаковал северо-итальянское вино и размышлял. Он должен был улаживать все это дело, хоть и всякий раз предпринимал что-нибудь не от имени Танкреда, а как бы от самого себя. Каждый вечер он отправлял сообщения молодому сицилийскому королю и был уверен, что де Лечче непременно прислушается к его советам. Уже однажды Иордан призвал наследника Вильгельма не скупиться с королем Английским и собирался еще раз повторить тот же совет. Небольшое промедление – и Ричард может столковаться с Генрихом VI, которого поддерживает добрая половина государей Европы.
Следовало теперь определить наилучшую сумму – не больше, чем надо, чтоб не разбудить непомерный аппетит короля Англии, и не меньше, чтоб добиться согласия.
Пока же – по крайней мере так считалось – на совещании решали вопрос с мессинскими беспорядками. Сын Генриха II не мог отрицать захвата Баниара и Гриффена, но категорически утверждал, что к покушению на захват всего острова создание двух английских гарнизонов не имеет никакого отношения. Он сердился и повышал голос, и если сицилийцы не верили ему (а они, конечно, не верили), то держали свое мнение при себе. А как было заявить о своем недоверии королю, чьи войска окружали дворец? Ричард заявил, что оба захвата являются всего лишь залогом, и, как только Танкред отдаст ему все, что он отнял у его сестры, супруги последнего Гвискара и законной королевы, гарнизоны сразу же будут убраны.
Требования были законными, потому и захваты теперь выглядели иначе.
В самом деле, можно ли сказать, что Танкред не должен возвращать имущество Иоанны Английской? Невозможно.
Филипп-Август наблюдал за переговорами с внимательностью, которую старался сделать незаметной. То, что Ричард норовит решать все сам, ему не нравилось до ломоты в костях, король предпочитал ждать. «Ты хочешь отдать все Танкреду, – – думал он. – Посмотрим, как тебе это удастся». По большому счету королю Французскому было все равно, но власть давалась в руки того, от кого все зависело, и тут уж оставалось взять ее. Что ж, если поднести трон Сицилии Генриху на своих условиях… Потомок Гуго Капета оживился, продолжая хранить внешнее равнодушие. Поддержка молодого наследника Барбароссы не помешает. Глупо было бы предположить, что Филиппа не угнетал тот факт, что добрая половина Франции принадлежит Ричарду. Куда это годится?
Аквитания и Пуату должны были быть владениями французской короны. Их принесла в приданое королева Альенор, которая сперва была государыней Франции и лишь потом венчалась с Генрихом. Приданое после развода она забрала с собой. Но где это видано? Отец Филиппа, Людовик, был принужден развестись с женой, поскольку уличил ее в измене, и она сама во всем виновата. Раз так, то земли ей следовало оставить супругу, хотя бы в качестве возмещения. Но эта шлюха подарила их английскому королю. Он правильно сделал, что под конец своего правления заточил ее в крепость, жаль лишь, что земель это Франции не вернуло.
Если Генрих Итальянский будет обязан Филиппу таким большим даром – троном Двух Сицилии, от него можно будет добиться помощи. Рано или поздно и Аквитанию, и Пуату, и другие земли нужно вернуть короне Капетингов. Нечего Плантагенетам делать на этой земле!
– Вы совершенно правы, mon cousin, – сказал, улыбаясь, французский король. – Танкред должен возместить вам и вашей сестре все потери. И, конечно, взятые в залог земли – самый лучший выход из положения. Де Лечче это поймет, конечно.
Было решено, что Ричард больше не будет захватывать ни замков, ни городов, ни монастырей, как только король Танкред выплатит ему возмещение золотом. Далее следовало выяснить, какую именно сумму составит пресловутое возмещение. Иордан Пинский, который прекрасно знал состояние казны своего государя, торговался со знанием дела. Конечно, не требовалось непременно иметь в наличии необходимую сумму, ее можно вносить частями или занять деньги у какого-нибудь банкирского дома, правители часто так поступали. Но свои возможности следовало соразмерять.
Кроме того, ценность приданого и владений королевы Иоанны была известна. Выдавая замуж двенадцатилетнюю дочь, король Генрих приказал, как это было принято, внести все предметы, до последней булавки, в длинный список, и его казначей составил не только перечень с описанием указанных предметов, но и отметил примерную стоимость каждого. Так что здесь вопросов не было. Торг затягивался из-за того, что необходимо было определить размер издержек короля Английского, которые Ричард был не склонен прощать де Лечче. В конце концов поладили на сумме в сорок тысяч унций золота, и Иордан почувствовал, как расслабился и исполнился добродушия английский король. Записанная рукой писца сумма была велика, ее хватило бы на снаряжение еще одного хорошего флота. Можно было не сомневаться, что Иоанне не перепадет ни унции. Сидя рядом с братом, юная вдова не поднимала глаз, она молча ела гранат, пачкая белые манжеты темным соком, и не спорила.
Нельзя было забыть и о том, что помимо Ричарда есть еще Филипп-Август. Издержки французского государя были никак не меньше, чем у англичан, но сумма, предназначавшая ему, была куда скромнее. Синьор Пинский высказал на этот счет должные объяснения. Филипп испытал немалое раздражение, разглядев за его любезностью высокомерное пренебрежение, – власть и возможности Капетингов уступали возможностям Плантагенетов, – но скрыл свои чувства за маской спокойствия. В глубине души он пообещал себе, что расправится с Иорданом. Де Пин был не первым в его списке, но и не последним – свою мстительность Филипп оставил на потом.
Мир, казалось, уже был восстановлен, и теперь предстояло окончательно подкрепить его за пиршественным столом. Но неразличимый шум, и прежде доносившийся до ушей английской, французской и мессинской знати (они, по привычке всех благород-норожденных, не обращали на него внимания), стал громче, причем настолько, что не обращать внимания на него оказалось уже невозможно. Сановники беспокойно зашевелились, и Ричард, успевший пожалеть, что накануне не принял участие в воинском развлечении, требовательно зашарил взглядом – он искал своего коннетабля.
Но коннетабля не было. Военный помощник английского государя на этот раз остался на вилле – это совещание его не интересовало. Блуждающий взгляд короля зацепился за оруженосца Гуго Бургундского, и ему он махнул рукой:
– А ну, посмотри-ка, что там происходит.
– Да, посмотри, – подтвердил рослый бургундец, хмурясь, что Плантагенет счел для себя возможным приказывать чужому вассалу. Но король Филипп настаивал – с Ричардом ссориться не следует, это несвоевременно…
Оруженосец бросился к двери, отворил ее, и вместе с шумом в затененную залу ворвался свет, просачивающийся с галереи. На улицах Мессины было жарко и пыльно, теперь эту пыль легкий ветерок загонял под каменные своды. Злые голоса и крики звучали уже совсем рядом, появились и другие звуки – лязг и звон металла, треск дерева и гул. Что-то происходило на улицах города, и это заставило заволноваться всех присутствующих. Черный Гуго схватился за меч – он почитал себя великим воином, не нуждающимся в телохранителях.
Охрана дворца пополам состояла из людей короля Английского и короля Французского. Люди есть люди – они недолго могли выносить вида сицилийцев, размахивающих прямо перед их носом палками и выхваченными из-под ног камнями. Солдаты ответили пинками и ударами. Завязалась драка, которая с обеих сторон становилась все многолюдней и многолюдней. Из галерей, переходов и залов дворца сбегались солдаты, которые были не прочь размяться, немало таких оказалось и за пределами королевской резиденции. Но и местных жителей становилось все больше и больше.
Гуго Черный, бургундский сеньор, выглянул из цирокого окна нависающей над входом башенки и несколько мгновений рассматривал драку.
– Что происходит? – крикнул он грозно. Мессинцы, задрав головы, получили возможность созерцать роскошный шелковый камзол и налитое дурной кровью одутловатое лицо. А потом в башенку поверх голов англичан и французов вперемешку с ругательствами полетели камни. В большинстве своем они до башенки не долетели, те, что долетели, – не попали, но среди вопящих по-итальянски оказался один знаток французского, и он осыпал ошеломленного Гуго, привыкшего к раболепному почтению черни, отборными матросскими выражениями. Этого бургундец уже не вынес.
– К оружию! – завопил он.
Сеньоры и даже короли, заседавшие совсем недалеко от надвратной башенки, зашевелились. Дик кинулся было к Ричарду, надеясь убедить не лезть в бой, но лицо того в считанные мгновения приобрело хищное выражение, государь оттолкнул своего телохранителя.
– К оружию! – зычно повторил английский правитель.
К нему уже бежал оруженосец, тащивший кожаный подкольчужник и доспех. Второй нес булаву и шлем короля с золотым львом на гребне. Дик с неудовольствием посмотрел на это изделие ювелирного искусства – шлем был турнирный, в бой Ричард обычно надевал гладкий, без единого украшения, но зато куда более прочный. Но, видимо, боевой не прихватили с собой в замок. У оруженосца было испуганное лицо, он совершенно растерялся и оттого выглядел просто мальчишкой. И без того возраст юноши мог считаться самым подходящим для оруженосца – пятнадцать лет. Но такой вояка, конечно, не сможет проследить за тем, чтобы на его величестве все затянули как положено.
Корнуоллец оттеснил мальчишку и принялся сам облачать Ричарда.
Король, едва на нем закончили прилаживать доспех, вырвал из рук второго оруженосца, тоже мальчишки благородного происхождения, булаву и направился к выходу; Дик спешил за ним по пятам. Он понимал, что пытаться остановить государя бессмысленно, и главное теперь – не дать ему погибнуть. За королем потянулись его подданные, и лишь очень немногие заметили, что как Филипп-Август, так и французы, не считавшиеся вассалами английской Короны, отчего-то мешкали. Исключением из этого правила стал Черный Гуго, ярость которого, в общем, легко понять. Кому понравится, если его обзовут женщиной? Да не просто некоей добропорядочной матроной и матерью семейства, а совершенно особенной женщиной, говоря мягко, непринужденно легкомысленной, к тому же за деньги! Нет, у герцога Бургундского были все основания – ведь за свое легкомыслие сомнительного толка он никогда и ни с кого денег не брал!
И королю Английскому, и его рыцарям даже в голову не пришло кидаться в бой пешими – им подвели коней, ждавших на дворцовой конюшне. Тяжелого Гуго пришлось подсаживать в седло его лохматой гнедой лошади – от ярости он не попадал ногой в стремя. Да и, сказать по правде, при таком обширном животе, который с трудом затолкали под мелкоплетеную кольчугу, взбираться на коня было делом нелегким. Это облекало оруженосцев герцога особыми обязанностями.
Для того чтоб снарядиться в бой, сеньорам потребовалось больше получаса. К тому моменту, когда все они оказались в седлах и вокруг них, как положено, Достроились пешие отряды, собравшиеся со всего замка, мессинцы всласть подрались с солдатами, накрывающими ворота, откатились и снова нахлынули. В их плотную толпу, ощетинившуюся палками, топорами и еще бог знает чем, врезалась небольшая конница. Защитники замка едва успели отскочить с дороги, когда клин вонзился в воющий, размахивающий кулаками монолит и расколол его надвое.
С Ричардом оказалось лишь около тридцати рыцарей, они изо всех сил отмахивались от горожан, обрубали тянущиеся руки, но и сами дрожали перед яростью плотной массы обозленных людей, которые к тому же не понимали французского. Если бы не поддержка пехоты, врубающейся в толпу с уханьем дровосека, вряд ли тридцать конных и король смогли бы хоть что-то сделать.
Мессинцы, охваченные бешенством, хоть кого способного лишить трезвого сознания, кидались на вооруженных, будто бы отлитых в металле воинов чуть ли не с голыми руками. Только от короля Английского, рвавшегося вперед с настойчивостью морского вала, отшатывались даже самые рьяные, и, когда его величество повернул голову, Дик не узнал его лица. Оно, забрызганное чужой кровью, оскаленное, было лишено всего человеческого и напоминало маску зверя. Глянувшие из-под забрала глаза стали желтыми, как у льва или тигра, и щурились, словно избирали себе жертву.
– Опустите забрало, государь! – крикнул корнуоллец. – Опустите!
Ричард не слышал. Он размахивал своей булавой, напоминающей большого ежа, лишенного трех четвертей своих иголок и насаженного на длинную рукоять. Люди сперва жались к его жеребцу, должно быть, надеясь стащить короля с седла, потом начали разбегаться, что-то испуганно крича. Но это им плохо удавалось – напирали задние.
Отбежав назад, несколько десятков горожан, достаточно обеспеченных, чтоб позволить себе иметь воинскую справу (часть из них была в кожано-металлических панцирях, остальные – в плотной бычьей коже, при простеньких круглых щитах и копьях, вытянулись короткой линией поперек дороги. Еще одна линия встала вторым рядом. Первые опустились на одно колено и выставили копья, нацелив их наконечники на таком уровне, чтоб они пришлись приблизительно в грудь или в пах коню, вторые подняли оружие повыше – в шею животному или в корпус всаднику. Подобный строй всегда пугает не только наездников, но и лошадей.
Говоря откровенно, мессинцев, вставших стеной, легко можно было объехать, но не таков был Ричард, нтоб уступить хоть на полшага. Он и не подумал пугаться или сомневаться. Он потянул на себя поводья, задирая голову своему жеребцу, чтоб тот не видел, куда несется, и одновременно всадил шпоры ему в бока. Огромная черная зверюга взвилась от боли, роняя клочья пены с губ, подлетела к строю и внезапно прыгнула.
Чье-то копье оцарапало коню ногу, и жеребец взбесился окончательно. Он вшиб копыта в грудь сицилийцу, опрокинул его, вдавил в землю и принялся ожесточенно топтаться. Стоящие справа и слева мужчины в испуге перед вороным демоном и не менее страшным королем Англии выпустили копья, попытались закрыться руками, словно собственная плоть могла защитить их. Кисти рук того, что оказался справа от него, Ричард раздробил булавой прежде, чем вшибить шлем врага в грудь. Того, что слева, раздавил конь Рича, иначе Ричарда из Камуиллы. Дик рубил сплеча – в бою было не до жалости к жителям города, испуганным поступками английского правителя.
Навстречу своему королю по дороге скакал отряд рыцарей, английские флажки бились по ветру над их шлемами. Опустив копья, они поддели на острия тех, кто еще не успел убежать, и разогнали остальных, до кого даже копьями не удалось дотянуться. Мессинцы вопили, пытались отмахиваться, но кони просто растаптывали их. Конников было слишком много, чтоб уместиться на узкой дороге, потому незадачливую пехоту атаковали сразу с трех сторон. Горожане, вышедшие против чужаков с копьями и топорами, не стали даже пытаться сдаваться, пару рыцарей им удалось стащить с седла, и какое-то время по булыжнику перекатывался оскаленный визжащий ком драки, Потом все стихло.
Ричард сорвал шлем. Его аккуратно подстриженная борода слиплась от крови, но ни единой собственной капли не оросило ее.
– Где вас носило? – заорал он на новоприбывших. – Почему задержались?
– Мессинцы захватили ворота, – ответил рыцарь в золотой гривне поверх кольчуги, и по голосу Дик узнал Джорджа Элдли. – Мы хотели отбить их. Ваше величество вышли из замка слишком неожиданно.
«Да уж, – подумал Дик, – очень неожиданно, ни труб, ни литавр. В бою так не будет».
– Только из уважения к твоему отцу я посвятил тебя в рыцари, – проворчал король, остывая. – А ты меня подводишь. Еще и ворота сдали?
– Не отбили. Вы несправедливы к нам.
«Не спорь с королем, – подумал Дик. – Головой рискуешь».
Но его величество не обратил внимания на слова Джорджа Элдли, он рассматривал город. Порой чье-нибудь неумение слушать может оказаться на руку окружающим, как это ни странно. Корнуоллец, успокоенный за приятеля, тоже присмотрелся к укреплениям. Да, похоже, в городе опять творится неизвестно что. В воротах идет схватка – судя по всему, одни пытаются их закрыть, другие – распахнуть настежь, в результате бой идет меж двух недораскрытых створок. Издалека это выглядит любопытно, (словно муравьишки из враждебных куч мусора бьются из-за дохлой гусеницы. Что на самом деле происходит, что станет видно вблизи, известно – Дику случалось созерцать уже не одну схватку.
Ричард тяжело дышал. Он жадно рассматривал бой, его глаза горели туманным, злым светом, ноздри раздувались, и на какой-то момент корнуоллцу подумалось, что король при виде боя испытывает какое-то странное возбуждение, какую-то необычную страсть. Скрипнула кольчужная перчатка, когда пальцы покрепче сжали булаву, государь поднял руку и указал на ворота сакраментальным жестом.
«Спускает нас на Мессину, как свору гончих на оленя», – подумал Дик. Можно представить, чем кончится бой, если перевес окажется на стороне англичан, – они кинутся грабить. Впрочем, мессинцы, если победят, наверное, сделают то же самое. Известно, куда именно поселили королей, а где короли, там, как известно, уйма блестящих предметов.
Конница подтянулась, сплотилась вокруг короля и валом понеслась на город, как на вражескую пехоту, опустив копья; следом подпрыгивала на кочках бегущая пехота. То, что ворота узкие, мост через ров не шире, и по нему в лучшем случае поедут лишь трое конных в ряд, не лишало рыцарей и солдат боевого пыла. Уже на скаку Дик поднял руку, чтоб сотворить крестное знамение, но пальцы наткнулись на шлем, и, к собственному изумлению, молодой рыцарь вместо креста составил заклинание, которое, судя по всему, должно было защитить его в бою и дать удачу. Коротко поразмыслив, он попытался наложить такое же заклинание и на короля. Мгновение оно держалось, а потом защита соскользнула с его величества буквально в считанные мгновения, как слишком тяжелый шелковый плащ с плеч. А вот удачливость задержалась и заполыхала в складках одежды мрачным золотым огнем, напоминающим замутненный отсвет солнечных лучей.
Ричард на действие скачущего рядом телохранителя не обратил ни малейшего внимания.
А потом конники влетели на мост, прогрохотали копытами по запыленному дереву и врезались в толпу. Король бил, не разбираясь, кто свой, кто чужой, и что-то надрывно ревел. Его рыцари, да и он сам на середине моста завязли в месиве тел, оружия и редких доспехов. Испуганные кони метались, норовили встать на дыбы, крушили копытами шлемы и щиты, головы и ребра. Визжали люди, пытаясь остаться в живых, кто-то, спасаясь, прыгнул вниз с моста в воду и пошел ко дну, потому что копье, догнавшее его, вонзилось мессинцу точно между лопатками. Упавшие хватали врага за ноги, пытались воткнуть кинжал хоть куда-нибудь, иногда ошибались и валили наземь своего. Рухнув на землю, ты уже больше не мог рассчитывать подняться, тебя просто растаптывали.
Потом на надвратной башенке появились люди, английские лучники прицелились, и несколько сицилийцев простились с жизнью из-за своего любопытства. В ответ с башни полетели камни. Один из лучников вскользь задел колено Дика; когда угас плеск острой боли, нога осталась онемевшей. Конь корнуоллца, испугавшись толчка, отпрыгнул в сторону, молодой рыцарь удержался в седле лишь потому, что схватился за луку. Неразбериха боя, как ни странно, дала ему несколько мгновений прийти в себя – мессинские солдаты и сами не ожидали камнепада, не рванулись добивать временно беспомощного врага.
Корнуоллец нашел взглядом короля – Ричард, судя по всему, нисколько не пострадал. Мрачный золотой ореол удачи вокруг него немного поблек, налился алой тьмой.
Англичане рвались вперед и, спасаясь от падающих сверху камней, уже не так часто, как вначале, но зато точнее, выдавили сицилийцев сквозь ворота на улицы города. Но ненадолго. Дик старался не удаляться от английского короля более чем на четыре-пять футов. Едва он вывернул из-под широченной арки, отделанной лесенками и сводчатыми проходами, похожими на бойницы, увидел улочки, разбегающиеся в три стороны, как из-за угла появился отряд итальянцев. Судя по тому, как они бежали, это были настоящие солдаты, не горожане, впервые в жизни упихавшиеся в доспехи. В мгновение ока, прямо на бегу, они перестроились, ощетинились копьями из-за высоких прямоугольных щитов.
Корнуоллец подтянул щит повыше, ткнул коня пятками в бока.
– Государь! – крикнул он. – Государь, назад! Назад!
Ричард не слышал. Дик заметил, что Роберт из Саблайля, державшийся по левую руку от короля, смотрит на него. Корнуоллец подмигнул ему и вместе с саблайльцем оттеснил его величество из авангарда. Для Ричарда это прошло почти незаметно, его конь охотно попятился, и теперь король сражался лишь с тем, кого два его спутника пропускали к своему государю.
Рыцари быстро подтянулись, развернули коней мордами навстречу новому противнику, взяли копья наизготовку… Но построить стену, сидя на лошадях, попросту невозможно – не для того предназначаются эти животные, чтоб держать оборону. Нажав, щитники пусть и медленно, но уверенно пошли вперед. Англичане пятились, оставляя после себя мертвых и умирающих. Ряд, отделявший Дика от щитоносцев, быстро истаял, и корнуоллец схватился с мессинцами сам.
Солдат, настойчиво тыкавший щитом в морду его коню, попытался поддеть молодого рыцаря на копье. Дик отбил наконечник и, поскольку топчущийся конь ненадолго развернулся к строю боком, получил возможность ударить ногой в верхнюю часть щита. Ростовой щит – огромный, окованный металлом тяжелый прямоугольник, и, если пришедшийся по нему пинок достаточно силен, воспрепятствовать удару невозможно. Верхняя кромка щита вмяла защитную стрелку солдатского шлема в переносицу, и мессинец без звука рухнул назад.