Козаев Азамат. Ледобой. Круг

 
   Деревня встала с ног на голову, от ночной покойственной тишины не осталось и следа. Истошно кричали бабы, ревели мужчины, выли дети, лаяли собаки, ржали лошади. Из оконца первой избы наружу полез тонкий белесый дым, в узкой щели бесновался рыжий отблеск, а впереди, там, где по долине растянулась деревенька, полыхало по-настоящему – кто-то из парней запалил крышу. Многолет рванул вперед, с каждым скачком все глубже погружаясь в омут людского отчаяния, и отчего-то запах крови сделался желанен, словно вода жарким полднем.
   – Вы, вы… – Замахиваясь колуном, растрепанный старик выметнулся навстречу из-за угла ближайшей избы и медленно слишком медленно повел удар на чужака.
   Многолет без единого слова полоснул седовласого, и до боли в зубах захотелось ударить беззащитную жертву ладонью, будто лапой, да чтобы когтями, да чтобы по шее аккурат по горлу. Старик еще падал, когда страшный удар разбил ему гортань, сдирая кожу вместе с бородой. Предводитель маленького отряда задрал губы и, отдаваясь внезапной жажде крови, рявкнул:
   – Деревню сжечь! Будь здоров, Пластун! Людей не жалеть! С возвращением, Залом!
   – С возвращением, Залом! – подхватили остальные, и немедленно жутковатый рев, сотканный из нескольких голосов, улетел в безучастное небо, сереющее на востоке.
   Многолет влетел в избу, крест-накрест раскроил перепуганную старуху – та собиралась швырнуть в незваного гостя горшком, – открыл печь и на лезвии меча перенес углей в угол, на сенную кучу. Швырнул туда же маслянку, прикрыл за собой дверь и с налитыми кровью глазами ринулся дальше.
   Через какое-то время заполыхало полдеревни. Дружинных братцев-князей странным образом «повело» на кровь – будто обезумели. Не чинясь, резали все живое – мужчин, женщин, подростков, собак, – только лошадей не трогали. Угрюмец орудовал двумя здоровенными колунами, и те секли воздух, точно две невесомые хворостины. С обеих рук забил мальчишку лет пятнадцати и его отца, что ринулись на жуткого грабителя с косами. Топоры на длинных древках, отвратительно чавкнув, по самый обух ушли в плоть – так просто не вырвешь, но Угрюмец, взревывая, как настоящий медведь, стряхнул оба тела, будто соломенные чучела. Только безвольные руки болтануло, как пустые рукава.
   Прихват на серп для косьбы травы, как на мясницкий крюк, насадил сухого мужика, с большими залысинами и бородищей до пояса. Аккурат в середину бороды и пришелся железный полумесяц. Рывками выдернул серп из тела, и мало в том осталось бережного отношения к смерти – разворотив рану до безобразной дырищи, оставил бородача на земле. Забежал во двор, и отчаянное лошадиное ржание влилось в море криков и шума.
   Странный азарт завел всех семерых. Будто полезло изнутри такое, о чем даже понятия не имели; лица перекосило, губы задрали, зубы оскалили. Горностай, сам того не замечая, перепачкался кровью, хрипел, как зверь, и слизывал кровь с усов. Выбейзуб разжился ножами и ронял деревенских наземь одного за другим, всаживая лезвия по самую рукоять. Пока дошел до хлева, двое устелили путь к вожделенной лошади…
 
   Из-за угла последней в деревне избы, если спускаться в долину со стороны Бубенца, выглядывал всклокоченный парнишка, тот самый, что выскочил прочь со двора, куда первым делом наведался Многолет. За ним, вдоль стены, друг за другом, беззвучно плача, выстроились дети, трое мальчишек и две девочки. Выглядывать малышне Стружка запретил, плакать в голос – тоже, хотя сам еле сдерживался, чтобы не выскочить на открытое, хоть с палкой, хоть с кулаками. Что-то сдержало. Сам себя не узнал, будто враз отрезало прошлую жизнь, где на тебе лишь послушание, работа в поле и помощь отцу. Вот она, вчерашняя жизнь, догорает и хрипит последние слова, порубленная и заколотая. Нет больше отца, а есть несколько перепуганных малышей, которых последнее дело отдать на растерзание этим ублюдкам, кто бы они ни были.
   – Ну-ка тихо у меня, – прошипел Стружка. – Кто издаст хоть звук, того ночные душегубы сожрут в один присест! Всем понятно?
   Малыши молча кивнули.
   – Всем взяться за руки, быстренько!
   Подобрал с земли палку, отряхнул от грязи, разломил на пять кусков и велел каждому крепко сжать обломок зубами и нипочем не отпускать.
   – Тот сивый боец, что недавно пришел и стал дальше в долине, все его помнят?
   Ребята кивнули. Колышки в зубах позволяли только негромко мычать и горько всхлипывать.
   – Тише воды ниже травы шасть в темноту и бегом к Сивому. Понятно?
   – А ты? – выдохнул маленький Жилка.
   – А я следом. Пошли, ну же! Изба огнем занимается! Сгореть хотите?
   Дети развернулись и гуськом канули в серую предрассветную хмарь. Сумерки, будто черные воды, поглотили малышню шагах в двадцати от избы.
   Стружка от бессилия кусал губы, лицо пылало. Казалось, выскочи неожиданно да пырни ночного призрака колом, чтобы в спину вошло, а из груди вышло, – время повернет вспять, родители и соседи останутся живы, деревня цела. Но не таковы оказались налетчики. Громила, что зарубил Хромого и его сына, будто услышал скрип зубов, мигом повернулся на звук и долгим, горящим взглядом смерил заугольную темень.
   Стружка дыхание затаил. Хорошо, малыши убежали, бояться теперь не за кого. В темноте носился от дома к дому, по одному собирал соседскую ребятню, уводил подальше, будто наперед знал, что одним отцом душегубы не обойдутся. Хотел разреветься, точно босоногий сопляк, а вот бегал по деревне и собирал малышей, глотая злые слезы.
   Этот гривастый тряхнул космами, задрал голову, шумно потянул носом и так сделался похож на зверюгу, аж не по себе стало. Живот свело, бессилие сковало члены – от непрошеных гостей не уйти.
   За спиной кто-то возник и мощно облапил, закрыв рот и прижав затылком к себе. Стружка обмер и сделался беспомощен, как щука, выброшенная на берег, – зубы есть, а что толку? Некто подошел с той стороны, куда ушли дети. Неужели малышей переловили? Сволочи, гады!
   – Тихо, не мычи. Стой спокойно, не дергайся. Отпускаю…
   Словно билась щучка на берегу, а потом обратно в воду бросили. Унялся пожар внутри, вернулись запахи и звуки. Вот-вот изба заполыхает вся. Стружка оглянулся и облегченно застонал: сивый боец, тот самый. Глядит настороженно, брови сомкнул, зубы стиснул.
   – Кто такие?
   – Не знаю, – прошептал мальчишка. – Лошадей забирают и людей режут. Отца зарубили первым, полдеревни вырезали да пожгли.
   – Сколько их?
   – Не больше десяти. А малышня где?
   – Тычок и Гарька смотрят.
   Тычок – это старик, что пришел с Безродом, а Гарька – та здоровенная бабища, которая то ли жена, то ли сестра, узнать пока не успели.
   – Стой тут, на открытое не суйся.
   – А ты куда?
   – Туда.
   Безрод, не скрываясь, вышел из-за угла, и Стружка с облегчением увидел, что тот не один – в скудном свете пожарища тускло блеснул прямой меч.
   Налетчик с двумя топорами, здоровенный, сам ровно медведь на задних лапах, у ворот хлева неожиданно замер и медленно оглянулся. Стружка рот раскрыл: как? Спиной, что ли, почуял?
   Угрюмец развернулся лицом к человеку с мечом, оскалился и, взревывая, будто всамделишный зверь, бросился на Безрода. Жуткие, окровавленные клинья разрезали воздух – парнишка никогда не слышал, чтобы эти здоровенные топоры секли воздух со свистом, – и оглушительный рык полетел в небо.
   Стружка прищурился. Невыносимо глядеть, как беспоясого разваливают на части, а если прикрыть глаза, будто спасаешь человека – смежил веки и точно спрятал. Но вместо жуткой гибели соседа вышло совсем невероятное. Парнишка даже рот раскрыл и замер, хотя все кончилось быстрее быстрого.
   «Медведь» рубанул одним из топоров сверху вниз, Безрод ушел от смертоносного клина, а когда пошла вторая рука – бил снизу вверх, наискось, – ухватил топорище, рядом с лапой пришельца. Здоровенный, могучий находник рвал с такой силищей, что Безрода поднесло в воздух и увлекло куда-то за спину «медведю». Ровно кот, Сивый встал на ноги в паре шагов за Угрюмцем, а тот почему-то мелко-мелко задрожал, руки с топорами бессильно повисли, и прямой, точно бревно, душегуб рухнул вперед.
   Стружку зазнобило, едва он вообразил, как ломаются о землю нос и челюсть бугая. Кажется, даже хруст послышался. Сивый отряхнул меч, тускло блеснувший в зареве пожара. Парнишка вышел из-за угла и рот раскрыл от изумления – под здоровяком набежала изрядно большая лужа – темная, будто смола. Только не смола. Жизни в «медведе» больше не было, это стало понятно сразу. Когда только сосед успел разрубить эту сволочь?
   – За мной держись, на рожон не лезь. Тебя не видно и не слышно. Понял?
   – Понял.
   В соседнем дворе кто-то из незваных гостей вывел из хлева гнедого жеребца старика Долгоноса, гордость хозяина, безжалостно зарубленного. Стружка окаменел за углом избы, уперевшись лопатками в бревенчатый замок. Безрод не велел соваться, только ноги сами несут на открытое. Всадник заметил человека с мечом, на мгновение жестокое лицо разбила гримаса удивления – откуда здесь, в глуши, настоящее оружие? – но только на мгновение. Хлопнул жеребца по крупу и рванул вон со двора.
   – Уходит, сволота! – кусая губу, прошептал паренек. – Уходит!..
   Чтобы выехать на улицу, угла избы, в котором притаился Стружка, не миновать, отчаюга и ринулся под ноги коню, забыв предупреждение. Другое дело, что и Безрод не ворон считал. Едва не быстрее всадника сорвался с места, разогнался, как стрела, в один шаг наступил на дровяную колоду и взмыл в воздух. Гнедой поднялся на дыбы, а Сивый вынес пришельца из седла, и тот больше не поднялся. Стружка резво откатился, дабы не попасть под копыта, вскочил и, успокаивая жеребца, похлопал по шее. Разбойник на земле не подавал признаков жизни, а с меча беспоясого капала свежая кровь.
   Друг за другом пятеро на лошадях с разных сторон деревни вынеслись на дорогу и умчались в глубину долины. Последний несколько раз громко крикнул «Уходим!» и проводил злыми глазами бездыханное тело во дворе Долгоноса.
   – Оставайся тут, – буркнул Сивый, вскочил на гнедого и. пустив жеребца с места в галоп, умчался за налетчиками.
   Паренек было со всех ног бросился следом: кто знает, не пригодится ли помощь, – но его окликнули. Из-за хлева, шатаясь и подволакивая ноги, вышел Жила, сосед. Зажимал рану в боку и тяжело опирался на грабли.
   – Ублюдки! Чтоб им пусто стало!
   – Уже стало. – Стружка кивнул на труп. Зло сплюнул.
   – Чья работа? – Жила встал над телом. – Ты умудрился?
   – Куда там! – Парнишка отчего-то закачался. Теперь, когда все закончилось, ушли силы. Враз не стало. – Сивый постарался. Там, во дворе у Хромых, еще один лежит. Беспоясый за этими поскакал.
   Сосед остервенело пнул тело, не удержался и рухнул рядом…
   Остаток ночи и все утро Стружка сновал по деревне как заведенный. Помогал раненым и делал то, что должен делать полный сил молодой живчик, если остальные ковыляют и колченожат. Полностью сгорело три дома, еще два подожженных удалось отобрать у пламени, огонь лишь опалил изнутри, а наружу не выбрался. Слава богам, уцелели Кудряй, друг-приятель, и Пятнашка, соседская девчонка, хорошенькая аж до коленной дрожи. Убежали подальше и залегли в травах, видели все, но ничем помочь не могли. Кудряй уволок Пятнашку подальше от беды и сам же не выдержал, хотел броситься на помощь старикам. Девчонка повисла на его ногах, опутала, не дала и шагу ступить. Не бить же ее в самом деле. Может быть, жизнь спасла. Ночные разбойники положили без малого десяток человек, и кто знает, обошлось бы этим, не отправь Стружка малышей к Безроду и не подоспей вовремя Сивый. Беспоясый появился лишь после рассвета. Молча спешился, кивнул деревенским и отозвал Тычка в сторону.
   – Много порубили?
   – Девяти не досчитались. Хорошо, остальные живы.
   – Малышню привел?
   – А как же. Вон мамки-бабки слезами заливаются, с рук не отпускают. Один малец остался сиротой, но, думаю, не пропадет. Этих-то догнал?
   Безрод кивнул.
   – Одного догнал, четверо ушли. Думаю, назад не вернутся. Того и хотели – разжиться лошадями да рвануть отсюда.
   – Должно быть, что-то случилось неподалеку. Рядом с деревней телегу нашли. Без лошади. Одна своя лошадь, четыре в Деревне забрали. Чего лоб наморщил?
   Сивый усмехнулся:
   – Не нравится мне это.
   – Что ж хорошего?
   – Не выходит для меня мирной жизни. – Безрод вынул из сапога тряпицу и аккуратно протер клинок. – И тут нашли меня чужие мечи. Это знак.
   – Знак?
   – То ли еще будет, – хмуро покосился на стенающих баб. – Что-то идет за мной из прошлого, никак в покое не оставит. Жди беды.

Часть третья
ПОЛУДЕННЫЕ ЗЕМЛИ

Глава 1
БАГРИЗЕДА

   Ворочалась с боку на бок, воевала с подушкой, да все без толку. Поход за горы, в полуденные степи и дальше к морю долог, самое милое дело набраться сил, только отчего-то не спалось. Ночевали в Последней Надежде, откуда совсем недавно войско ушло походом на Бубенец. Теперь крепость занимал сотенный отряд во главе с Вороном. Сменятся через полгода, уже зимой. Братцы-князья сидели в темнице, скальной вырубке с неким подобием окна – сверху, через колодец лился дневной свет. Ворон досказывал последнее, что еще не успел о переходе через страну Коффир, о полуденных землях.
   – Телегу доверху набейте мехами с водой. На всем пути мест, где можно разжиться водой, – всего ничего. Три или четыре. В каждом заливайте мехи до полного. Много воды в степях не бывает. Коффов не бойся, Посольский знак оградит от неприятностей, а если узнают в лицо и захотят припомнить разоренную заставу, им же хуже. В полуденных княжествах все устроено не так, как у нас. Там люди другие. Хитрее, изворотливее. Будут улыбаться в лицо и за спиной готовить нож для удара. Держись парней и никому не верь. Почти сразу наживешь врагов, и это не зависит от того, под чьи знамена встанешь. У саддхута полно недругов. Держи ухо востро и друзей выбирай с большим тщанием, а лучше всего не заводи оных вовсе. Есть у тебя десяток, его и держись. В ходу там гнутые мечи, чуть легче наших, доспех почти такой же…
   Верна мотала премудрость на ус, которого не было, запоминала все, кивала и в мыслях уже представляла себя в степи, на берегу моря, в стране саддхутов. То, что рассказывает Ворон, дорого стоит, за каждое слово отсыпай по золотому рублю, и не будет много.
   – Остальное поймешь сама. Не девочка, разберешься.
   Кивнула – разберусь. Как знать доведется ли еще увидеться, поэтому спросила сейчас. Очень уж хотелось узнать историю Ворона, остался ли кто-нибудь здесь, пока долгие годы таскал галеру саддхута по морям.
   – А почему ты один? Где твои?
   Менее всего ожидал этот вопрос. Поморщился, скривился, отвернулся.
   – Нет моих. Отец погиб на охоте десять лет назад, мать и братья в темнице отдали концы.
   – В темнице?
   – Дабы не мутили народ в округе глупыми россказнями о предательстве, братцы-князья подставили моих. Подбросили немного золота и обвинили в воровстве. Темница их и прикончила.
   – А жена?
   Ворон пожевал губу.
   – Спать иди. Не выспишься.
   – Ты не ответил. А что жена?
   – Ушла. Забрала мальчишку и как в воду канула. Соседи говорили, будто встала на сторону братцев-князей, отреклась от моих.
   Верну передернуло.
   – Виновата?
   – Не знаю. Едва моих бросили в застенок, исчезла. Любой ценой должна была сохранить мальчишку, она это сделала. Разбираться, кто прав, кто виноват, буду позже. Когда найду.
   – Ты мудрый человек, Ворон.
   Крепостной воевода поджал губы, огладил бороду.
   – Мудрым я стал по необходимости. Счастье, что ее не было в деревне тем днем, когда приехал. Прибил бы и разбираться не стал.
   – А если бы меч на тебя подняла?
   Посмотрел так холодно, что Верна поежилась, отвернулась, Дескать, в глаз что-то попало.
   – Ну и дура.
   – Не простил бы?
   – Ты дура. – Ворон усмехнулся. – Туда-сюда рыскаешь, следы нюхаешь, а что ищешь, сама не знаешь.
   – Счастье ищу, – прошептала, глядя в огонь. – Да найти не могу.
   – Мечом счастье рубила? – Недавний соратник ехидно покосился. – Да не зарубила?
   – Этого зарубишь. – Голос предательски дрогнул, и в кои веки не сдержала слез. Уткнулась Ворону в грудь и заревела в голос – хорошо тут, на стене, прятаться не от кого. Долго крепилась, будто день за днем камни за пазуху складывала. И вот полезло, прорвало. Воевода гладил по голове, и на мгновение показалось, будто на голову шапку натянули – здоровенная у Ворона ручища, как у Безрода.
   – На боковую пора. Не выспишься.
   Выплакалась и сразу уснула.
 
   Ушли затемно, небо только начинало светлеть на востоке. Братцев-князей заковали в цепи, руки-ноги, посадили в телегу, прикрыли сверху одеялами, так и повезли. Без сапог, порты и рубаха – вот и вся одежда. Добродей, один из тех, кто семь лет назад уходил этой дорогой на коффов, вел поезд горными тропами на ту сторону. Два дня ушло на преодоление хребта, в эту летнюю пору относительно легко проходимого. Для лошадей тропа вышла более чем посильной, даже тележная упряжка не испытала ощутимых затруднений. Лишь раз дело встало в ширине колеи – случился обвал, и тропу засыпало. Верховые прошли без труда, для телеги же пришлось расчищать проход.
   На исходе второго дня, когда скалы раздались в стороны, безбрежное пространство раскинулось, куда хватало глаз, а небо приобрело голубой цвет, против серого, Добродей попрощался. Свистнул напоследок и убыл восвояси.
   Столько оглушительной пустоты Верна знала только в море, когда глядишь по сторонам и взгляду не за что зацепиться, кроме линии дальнокрая. Интересное дело – облака не пошли дальше гор, как если бы всемогущие боги выстроили невидимую стену, за которую белые клубы проникнуть не могли. Над горами облачно, а в степи бирюзово. Чудеса. Ворон говорил, ходу от гор до моря дней десять, если не спешить и не тащиться из последних сил.
   Спешить некуда.
   Шли спокойно. Девять дней или одиннадцать – без разницы, запасы воды исправно пополняли в источниках, которые находили аккурат в указанных местах. Людей не встречали, и тем не менее Верна совершенно точно знала, что все время за ними наблюдали цепкие глаза. Пару раз вдалеке подмечали еле заметные облачка пыли, что остались после копыт резвых скакунов, несколько раз дорогу преграждали стада, несметные, долгие и тягучие, как река. Страшенные, бесхвостые волкодавы чутко нюхали воздух перед чужими людьми и молча наблюдали за незнакомцами. Глаз не свели, пока не прошли последние овцы.
   – Боги, сколько же их! – как-то прошептала Верна.
   Нескончаемое подвижное море текло и текло, в нос ударил резкий дух сухой, пропыленной шерсти, Серый Медведь учуял даже запах раздавленного ковыля.
   – Травой пахнет. Горчит.
   Один из загонщиков подъехал.
   – Светлого неба вам, путники!
   – И твоим стадам тучных пастбищ, добрый человек.
   – Мои собственные стада утонут в этом бескрайнем море и растворятся без следа, – рассмеялся тот, кивая на отары. – Я не хозяин всего этого великолепия, только пастух.
   – А кто хозяин?
   – Бейле-Багри, пресветлый саддхут Багризеды.
   – Саддхут за морем, а стада здесь?
   – Почему бы и нет? – улыбнулся погонщик, чьи вислые усы спускались под самый подбородок, а там, сплетенные воедино красной тесьмой, образовали косицу. – Это очень удобно. Пастбища страны Коффир примут еще десять раз по столько же овец и прочей живности.
   – Мы передадим саддхуту весть о благополучии его стад, – усмехнулась Верна. – Наша дорога лежит как раз в Багризеду.
   – Только не говорите пресветлому о том, что вчера мы зажарили трех ягнят саддхута во славу новорожденного мальчишки Керде! – Погонщик, смеясь, кивнул на товарища, видного, как черное пятнышко, далеко-далеко.
   – Не скажем.
 
   Стадо наконец прошло, и, распрощавшись с пастухами, десяток отправился дальше. Солончаковые болота начались на восьмой день пути – страшное место, где от безводья и немилосердной лихорадки многие заломовцы в тот памятный поход нашли гибель. Болота разлились на несколько дней пути и представляли собой не сплошную «дурную» воду, а пятна посреди степи, будто рябь на лице. Жутко стало оттого, что дорога обрывалась не резко и понятно – здесь еще дорога, а там уже болото, – а незаметно, исподволь. Еще недавно ты ступал по твердой земле, а теперь под ногами умягчилось и при каждом шаге коня на поверхность проступает вода. Добро, если поймешь вовремя, что заблудился, и сдашь назад по собственным следам, а вздумаешь пытать судьбу и резать по косой – болото лишь сыто чавкнет. «Запомни, Верна, вам нужны следы больших животных, не меньше волка, – наставлял Ворон. – Полевки и тушканчики пройдут там, куда вам ход заказан. Также подойдут антилопы и дикие ослы…»
   – Сюда. – Маграб указал вправо от себя. Верна никак не могла понять, как он находит правильное направление даже тогда, когда не видно никаких следов.
   – Как тебе это удается?
   – Чувствую, – холодно бросил тот без тени улыбки.
   Последний источник питьевой воды остался в паре дней за спиной, но печальная наука Ворона, оплаченная сотнями жизней, сыграла отряду на руку. На одиннадцатый день, когда впереди расстелилась бескрайняя водная гладь, а степь резко оборвалась вниз, воды в мехах оставалось еще на полдня пути. Как раз достаточно, чтобы дойти берегом до пристани.
 
   В Кеофе, крупном приморском городе, найти подходящее судно оказалось несложно.
   – И ладьи они по-другому строят, – бормотала Верна, оглядывая величавый корабль с надстройкой на корме и строгими обводами. Впереди, точно рог, выдавался толстый брус. – Парус треугольный, борта прямые. Если еще скажут, что баба в море приносит несчастье…
   Недостатка в постоялых дворах не случилось. Выбрали для ночлега один из многих, и Верна, оставив братцев-князей на попечение двух сторожей, с остальными парнями вышла поглазеть на город. Лес остался далеко на полуночи, поэтому дома в этих краях поднимали из камня, желтого скального сланца. Мало того что солнца здесь оказалось предостаточно и весь город показался золотым от полуденного света, так и камень построек своим цветом лишь усиливал ощущение жары. Иногда дома белили или обмазывали светлой глиной, и тогда стены сглаживались до ровного и отливали светом так, что приходилось щуриться.
   Здешний народ кутался в светлые одежды, и поначалу Верне казалось, будто ходить по солнцепеку, закутавшись до самых глаз, чрезвычайно утомительно. Впрочем, первому впечатлению решила не доверять, а почаще вспоминать отцово наставление: «Если что-то кажется тебе глупым, возможно, не все понимаешь».
   На торге – огромной площади, заставленной многочисленными разноцветными шатрами, – пахло так, словно всемогущие боги собрали все запахи полуночи и перемешали с полуденными. Свежий древесный тес, жаркая, настоянная пыль, раздавленная хвоя, острая рыба, полевое разнотравье и неуловимый запах прохлады, что источали плоды на лотке одного из торговцев. Будто вдыхаешь свежесть морозного утра.
   Верна не удержалась и купила «яблоко» (так про себя окрестила желтый кругляк), остро исходящее волшебным ароматом. Но стоило только надрезать и взять дольку в рот, челюсти мигом свело от кислоты, только не той противной, от которой хочется плеваться, а благородной, что заставляет раскрыть глаза, а самое нутро восхищенно замереть. Задышала часто-часто, и когда жадно глотала воздух, нёбо едва не поморозило, словно кругом не знойный полдень, а лютая зима. Чудеса!
   Купчина сказал, будто здешние девы каждое утро вкушают дольку этого необыкновенного плода, чтобы сообщить дыханию чистоту и невинность. Хмыкнула и прикупила сразу мешочек, а купец вдогонку крикнул, дескать, желтые «яблоки» не гниют, а только сохнут, и стоит бросить их в воду на полдня, как они вновь напитаются соком.
   Прикупила бабских нарядов, чем сама себя удивила, а только до зуда в руках захотелось ярких платьев и шалей. Сбросить штаны, сапоги, рубаху и облачиться в расписные тряпки, и чтобы груди не стесняли кожаные доспехи, а невесомо облегали яркие ткани.
   – Вернемся к себе, выгоню всех из палаты, затворюсь и стану крутиться перед зерцалом, – шепнула сама себе. – Скоро помру, доведется ли еще поносить?
   Как сказала, так и сделала. Еще долго стены постоялого двора по обе стороны от некой двери подпирал собою десяток воев, причем двое из них звякали под одеждами цепями.
   Вышли на следующий день засветло, а в закатных сумерках при спокойном море и попутном ветре пристали в столице Багризеды.
   Город стоял чуть поодаль на холме, сглаженную горку венчал чудный терем, по всей видимости, обиталище саддхута. Купола, синие будто небо, красовались над белыми башнями, ровно воздуся сгустились и обрели осязаемость. В море еще худо-бедно веяло прохладой, но стоило сойти с корабля и ступить в пределы каменной пристани, обдало влажной жарой, словно попала в парную, настоянную на неведомых травах. Над камнями знойно клубился раскаленный воздух, очертания города плыли и волновались, только приморским бризом время от времени сносило марево, но ненадолго. В носу сделалось влажно и горячо, а лицо точно распарили и сбрызнули травяным настоем.
   – Невольники есть? Я даю хорошую цену! – не успели сойти на берег, налетел какой-то человек, потряхивая пестрым кошелем. Невысокий и круглый, словно печеный колобок. – Только Глаздано дает истинную цену!
   – А что, уважаемый Глаздано, говорят, пресветлый саддхут Бейле-Багри с некоторых памятных пор испытывает непроходящую нужду в невольниках? – Верна ехидно улыбнулась.