Страница:
Следующим утром одиннадцать всадников через полуденные ворота покинули Гарад-Багри, столицу благословенной Багризеды. Десяток Верны и человек саддхута, тот самый пожилой воин, что обнаружил недюжинный интерес к мечу Маграба. Больше эти двое друг с другом не говорили, но время от времени Верна ловила задумчивый взгляд посланца Бейле-Багри, которым тот окатывал Маграба.
К исходу второго дня отряд вошел в горы. Здешние горы немного походили на горы в княжестве Залома, только пахло тут по-другому и зелени оказалось побольше.
– Там начинается ущелье. Оно довольно широкое, в нем расположились несколько горных сел. Шерсть здешних овец чудо как легка и тепла, а мясо вкуснее, чем от равнинных стад. Все это вы вскоре увидите и попробуете. – Ястам, посланник саддхута, махнул рукой на красивую расщелину меж двух горных кряжей. Долина вышла широка и длинна, где-то у дальнокрая хребты смыкались и все сущее тонуло в голубоватой дымке. – И голову даю на отрез, за нами наблюдает, по крайней мере, одна пара цепких глаз.
– Очень может быть. – Верна крутила головой во все стороны. Красоты восхищали. Понятное дело, если всю жизнь провела у моря, в лесах, а потом за короткое время видишь сразу две горные страны, как сохранить чувства в неприкосновенности? – Ведь как-то разбойники узнавали о том, что движутся отряды саддхута.
– Могли расставить по ущелью дозорных, могли получать ценные сведения в деревне, под страхом смерти или еще как.
– Кто снабжает их едой? Горы все же не шутка, нужно обильно есть и тепло укрываться.
– Сами берут. Обложили данью окрестных селян, вот и жируют на чужом горбу. Три деревни недалеко от крепости. Наведываются, шакалье отродье, во все три!
– В какую направимся мы?
– Все зависит от того, как вы решили извести лихоимцев. – Ястам тревожно взглянул на Верну. – Жители ни в чем не виноваты, мало им нахлебников, так еще и пасть случайной жертвой в схватке…
Еще в детстве слышала про то, как воевода Пыряй угомонил вражеский отряд в одной из войн. Остановился на ночь в какой-то деревеньке, в самом большом доме, выгнал хозяев ночевать к соседям, а своим людям велел не снимать доспехов и вообще не спать. Те думали, храпят пыряевцы в три горла, десятые сны видят, а когда сунулись в гости, кое-кто из любопытных с головой и расстался.
– Что представляет собой крепость?
– Довольно крепкая постройка, почти не тронутая временем. Только одна из стен разрушена землетрясением. Но пастухи говорят, что разбойники худо-бедно восстановили стену, и твердыня снова неприступна – с двух сторон скалы, с третьей обрыв и лишь с четвертой стороны можно подойти к воротам.
– Спуститься со скал невозможно?
– Перестреляют, словно куропаток.
– А ворота?
– Тяжелые, десять человек открывают одновременно, пятеро одну створку, пятеро другую.
Верна прикусила губу. Нет. Не в этот раз доведется сложить голову. Девятеро проникнут в крепость без всяких сомнений, только там, где пройдут Маграб, Тунтун и остальные, ей самой придется труднехонько.
– Веди, старик, в деревню, где есть самый большой дом.
Ястам на мгновение призадумался, огладив бороду.
– У самой маленькой деревни, чуть на отшибе, стоит полуразрушенная конюшня. Некогда в этих местах проходила тропа, и саддхуты держали тут заводных лошадей. Но времена изменились, и теперь о былом напоминает лишь постройка.
Горы становились ближе, надвигаясь, точно молчаливые исполины, делались выше. В небе повисли молочно-белые клубы, чем дальше в глубь горной страны, тем более мрачные и темные. В облачные прорехи ярко светило солнце, и лесистые холмы казались облитыми золотом.
Полдень догнал отряд на подходе к одной из деревень. Засиживаться не стали. Лишь перекусили, напоили лошадей и толково разъяснили старейшине, кто такие и для чего приехали сюда, в горный край.
– Не знаю, отсюда ли полетит весть в крепость разбойников, но, как бы то ни было, первый шаг сделан. – Ястам задумчиво смерил взглядом окрестности, и Верна согласно кивнула.
Долина постепенно забирала вверх, травы пошли сочные, по колено, воздух сделался резче, а если бросить взгляд назад, туда, откуда пришли, все скрыла та же голубоватая дымка.
Туман впереди, туман сзади и лишь вокруг тебя ясно и светло, усмехнулась Верна. Все как в жизни, куда идешь – непонятно.
– Твои воины молчаливы, – уже в пути, после короткого привала Ястам кивнул на девятку.
– Иногда это благо, можно думать без помех. А ты как будто знаешь кого-то из них.
– Людей не знаю, но узнал меч того, кто называет себя Маграб.
– Меч? – Верна оглянулась, Маграб на кауром жеребце шел сзади. – А что с тем мечом?
– Клеймо, – задумчиво объяснил старик. – На мече стоит клеймо оружейного дома Жарасс.
– На всех мечах стоит какое-нибудь клеймо.
– Сначала мастера из дома Жарасс клеймили мечи речной кувшинкой на стебле, потом кувшинкой без стебля, позже двумя кувшинками, одна подле другой. Единственный знак пришел на смену целому девизу. Кувшинка есть олицетворение чистоты помыслов и твердости духа. Теперь многие подменяют знаками девизы, но тогда Жарассы сделали это первыми в благословенных пределах Багризеды.
– И что здесь удивительного?
– Удивительно то, что мечей с одной кувшинкой на стебле уже давно не осталось. Почитай, двести лет назад был сделан последний.
Верна поджала губу и напряглась.
– А у Маграба…
– Госпожа правильно поняла. У Маграба меч с клеймом в виде одной кувшинки на стебле.
Вот те раз!
– Мало ли что! Может быть, меч передается от сына к отцу. Знавала я такие клинки. В кузне поишь кровью один раз, а дальше только передаешь по наследству, ведь кровь одна.
– Все может быть, – согласился Ястам. – Только Маграб не говорит ничего про свой клинок. Я пытался выяснить, но твой человек молчит.
– А тебе откуда все известно? Ну про мечи.
Ястам вздохнул.
– Мое полное имя Ястам Жарасс, паршивая овца в стаде. Брат продолжил отцово дело, а я… я имею к мечу несколько другое отношение.
– Значит, меч Маграба сработал кто-то из твоих предков?
– Ты совершенно права, дева-воительница. В самом клинке нет ничего удивительного, один или несколько древних мечей могли остаться на белом свете, но меня тревожит одно немаловажное обстоятельство.
– Какое?
– Моя семья ведет учет клинков, словно новорожденных младенцев, каждый находит свое место в списках Жарасс – толстой книге, почти столь же древней и ценной для нас, как самые старые изделия. Каждый меч рождается в муках творчества и полного напряжения душевных сил мастера, совсем как человеческое дитя. Удивительно ли то, что оружейных дел мастера дают каждому клинку собственное имя и заносят в книгу?
Верна перестала дышать. Сейчас Ястам скажет нечто такое, что хоть немного прольет свет на то, кто такие Маграб и остальные. Хоть бы получилось!
– Жаль, что на пергамент нельзя в точности перенести увиденное человеческим глазом. Тогда можно было бы уверенно сказать, что за клинок мы держим в руках и для кого он был сделан. Мы вольны лишь рисовать очертания мечей и сообщать пергаменту характерные особенности. Я нашел в списках Жарасс рисунок меча, очень похожего на тот, которым владеет твой человек. – Старик многозначительно покосился на Верну. – Его сделали двести двадцать лет назад. Сообщается также имя воина, которому предназначался меч.
– Кто он?
– Его звали Маграб.
Какое-то время ехали молча. Перед глазами Верны плыло, еле усидела, не свалилась. Будто заглянула в бездонную пропасть, и от глубины закружилась голова.
– Маграб – значит «безжалостный». – Старик ронял слова задумчиво, будто рассуждал вслух. – Скорее всего, потомственный воин. Маловероятно, что так могли назвать пастуха.
– У нас имя дают лишь после обряда посвящения, когда станет ясно, кто из человека вырастет, пастух или кузнец, воин или гончар. Если мальчишка проявил доблесть, нет ничего удивительного в том, что его назвали Маграб, то есть «безжалостный».
– Наш обычай именовать человека схож с вашим. Имя действительно приходится впору человеку только после того, как он обнаружит свои наклонности. Но вот что интересно – клинок не самый обычный, при том что Маграб обыкновенный правша. На рукояти имеется небольшая приступочка для большого пальца, в этом случае он лежит не на остальных пальцах, образуя кулак, а отдельно. Как по-твоему, госпожа Верна, сколько лет нужно отдать мечу, чтобы понять в себе такую особенность? У человека, взявшего в руки меч совсем недавно, на это просто не найдется времени. Его начнут учить бою на мечах по правилам и мечный хват поставят, как того требует канон. Заказать же меч с подобной особенностью может лишь тот, кто знаком с клинками с детства и к пятнадцати – двадцати годам уже знает, как ему удобнее держать рукоять, иногда вопреки тому, как того требует канон.
– Ты прав. Человек, для которого сделали этот меч, потомственный воин. Я не знаю, как этот древний меч попал к Маграбу, только мало верю в то, что такому воину не по силам и средствам заказать клинок особо для себя. Такая примечательная особенность мало кому покажется удобной. Не привыкать же к мечу только оттого, что он старый!
– Совершенно верно, госпожа. Хотя мне льстит столь трепетное отношение к оружию моих предков, твоей правоты не признать не могу. Может быть, это другой воин с именем Маграб… хотя, что это я говорю, конечно же другой! Даже предположить боюсь, что наш Маграб и тот воин, для которого сделали меч с приступкой для большого пальца, один и тот же человек.
– Он неплохо выглядит для молодца, которому больше двухсот двадцати лет.
Ястам не ответил, лишь бросил мимолетный взгляд назад, в сторону Маграба.
Зазнобило, как будто напилась холодной воды по самую макушку, нажми чуть сильнее – из ушей польется. Еще ничего не прояснилось, но жутковато делается с каждым днем. А когда последний раз было хорошо? Уже не вспомнить. Если жирной чертой отделять прошлую жизнь от теперешней, хорошо было тогда, когда все оставались живы-здоровы – отец, мать, сестры. Войны и стычки… у кого их не бывает. А после набега на отчий берег все пошло кувырком, каждый день ложится на плечи непосильным бременем и безжалостно давит к земле. Сначала рабство, потом замужество, потом темные, потом бой с Безродом… а вспоминается почему-то баня у Ягоды, когда стало так необыкновенно хорошо, что едва не взлетела.
– Госпожа Верна, слева начинается тропа, которая ведет прямиком в логово разбойников, наш путь лежит дальше. За тем отрогом и находится искомая деревня.
Проводник явно хотел сказать что-то еще, но мялся, будто раздумывал.
– Еще что-то, уважаемый Жарасс?
– Меня давно так не называли, – улыбнулся Ястам. – Прошу тебя, госпожа Верна, приглядись в схватке к Маграбу. Не испытывает ли он неудобств от необычного строения рукояти.
Кивнула. Самой стало интересно узнать, в чем здесь дело. Никогда еще правда не пугала столь же сильно, как теперь. Наверное, так же чувствует себя дурак, взобравшись на сук и собственноручно подрубая его топором. С каждым ударом все ближе падение, и бездна, плотоядно облизываясь, ждет недоумка.
Жарасс переговорил о чем-то со старейшиной, и пастухи, те, что нашлись в деревне, а также их домочадцы со всех ног бросились по домам исполнять поручение саддхута. Если повезет, этот немногочисленный отряд навсегда избавит округу от страшного разбойного бремени. Доски и солома нужны для того, чтобы перестелить рухнувшую кровлю в старой конюшне, именно там останется на ночь отряд из Гарад-Багри.
Верна оглядывала местных исподволь, с любопытством, пусть бы не подумали ничего дурного, просто интересно. Поголовно при шапках, а те круглы и мохнаты, нависают над самыми глазами, но, должно быть, в них тепло. На ногах горцы носили кожаные обмотки – высокие, до колен, у кого-то сшитые в некое подобие сапога, у кого-то просто перетянутые ремнем. Подошва из более толстой бычины, все остальное стриженая овчина. Штаны, рубаха, а поверх надето нечто вроде верховки, длинной, до колен, из грубой шерстяной ткани. Подпоясаны узким поясом с бронзовой застежкой, а на поясе – неизменный у всех пастухов широкий нож в деревянных ножнах.
Несколько раз ловила настороженные взгляды горцев и в недоумении поджимала губы.
– Гляжу на них и ничего не понимаю, – тихо говорила Ястаму. – На пугливых овец не похожи, опять же ножи у каждого, отчего же терпят нахлебников?
– Твоя правда, госпожа Верна, здешние горцы не из пугливых и опасность их не страшит. Но вот какая обнаружилась штука. – Старик огладил бороду. – Охота на разбойников отнимает очень много времени, и в какой-то миг пастухам пришлось выбирать, чем заниматься: стадами или погоней за разбойниками. Это очень утомительно, день за днем выслеживать лихих людей, в то время как стада остаются без присмотра. Не считать ведь жену достойной заменой пастуху? Разбой – основное занятие сорока недоносков, что засели в крепости, им и заняться больше нечем. А горцам пришлось выбирать, и, разумеется, выбор пал на стада. Пятерых головорезов разбойники все же потеряли убитыми, но пастухи вернулись к стадам, и все стало как прежде. Дешевле вышло кормить лиходеев, чем гоняться за ними по горам. Разбойники пастухов стараются не задирать и не обижать понапрасну, однако и желанными гостями их назвать нельзя. Хорош гость, который день за днем остается в твоем доме и под угрозой ножа требует еды и питья!..
Конюшня вышла что-то около сорока шагов в длину и десяти в ширину, действительно крепкая постройка с единственным недостатком – кровля сгнила и обвалилась внутрь. Где-то местные раздобыли три достаточно длинных бревна, которые бросили поперек, от стены к стене, балки связали между собой длинными жердями. Там, где не хватало собственной длины, жерди связывали друг с другом, а прорехи закрывали шкурами, сеном и соломой. К тому времени, когда солнце пряталось в седловину между горами, место для ночлега подготовили.
Старейшина, горец с длинной бородой в белой, лохматой шапке, сказал Ястаму несколько слов и показал на один из домов, по двору которого неслышными тенями сновали женщины и. как сделалось ясно, готовили трапезу.
– Госпожа Верна, извини этих людей за то, что не приветствовали тебя низким поклоном, подобающим тебе, как человеку саддхута, – улыбаясь, бросил Ястам. – Просто спины их почти не гнутся. Не уверен, что даже пресветлый Бейле-Багри удостоился бы иных почестей.
– Должно быть, разбойникам не слишком сладко в этих краях, – усмехнулась Верна. – Пятеро уже распрощались с жизнью, то ли еще будет.
– И каждая зима уносит одного-двоих, а горцы таковы, что, стиснув зубы, переждут кончину всех душегубов и только плюнут наземь, когда снегом завалит последнего из них. Нас приглашают на трапезу в дом старейшины. Здешний ягненок, жаренный на вертеле, необыкновенное кушанье! Даже Бейле-Багри не едал подобного!
– А что в нем особенного?
– Ягненок вымочен в местном пиве, а такого пива, как ни старались, при дворце сделать не смогли.
– Отчего? Умельцев не нашлось?
– Умельцы есть. – Ястам двусмысленно покачал рукой. – А воды подобающего вкуса – нет. Пресветлому саддхуту боги не сделали исключения. Горная вода льется только в горах.
Ягненка готовил отпрыск старейшины, жилистый мужчина, который уже сам попал в плен к седине – в бороде сверкали несколько белых нитей. Три очага жарко полыхали рядом с домом, и около каждого стоял жбан с широким горлом, доверху наполненный темным пивом.
– В тех больших глиняных чанах держатся освежеванные ягнята. – Ястам кивнул на сосуды. – Чуть погодя мясо определят на огонь, и, клянусь, все духи окрестных гор сбегутся на чудный запах!
Верна сглотнула. Аж скулы свело, так захотелось укусить обыкновенного ржаного хлеба, что пекла бабка Клуга в отцовом тереме. Особенно для малолетки Верны мастерица бросала в хлебец несколько зерен ржи, и когда таковое попадалось на зубы, долго грызла, пока не смалывала в кашицу. Где ты далекое далёко?..
Девятеро не теряли времени даром, завели лошадей в стойла, потом расселись на улице кто где и как один достали оружие для правки. Тряпка, точило, юфтевые пояса, мягкий правильный камень – все с собой и под рукой, даже недостаток света не помеха, все делается на ощупь. Запах подходящих на огне ягнят парней как будто не взволновал, даже головы не повернули.
– Наверняка разбойники уже все знают. – Жарасс отвлекся от разговора и шепнул, кивая в ту сторону, где осталась крепость. Ястам, Верна и девятеро в обществе старейшин сидели на небольшой деревенской площади, где местные собирались для решения важных вопросов. Темнело, сумерки падали стремительно, что еще недавно имело полный цвет, теперь лишь неясно лиловело. – Скорее всего, разбойники не оставят без внимания десяток вооруженных людей, но на всякий случай по моему совету в третью и последнюю деревню отправлен гонец – мальчишка на осле, с тем чтобы наверняка все знали, что прибыл карательный отряд.
Верна кивнула. Все правильно. А если разбойники замешкаются, придется влезть на самую высокую гору и с вершины крикнуть на всю округу, дескать, мы пришли по вашу душу, ждем в гости, милости просим.
А ягнята получились на самом деле душистые и необыкновенно вкусные. Работала челюстями, аж за ушами трещало. Девятеро и те подналегли, хотя поди пойми по лицам, нравится или нет. Темно к тому же.
Кровлю перестелили добротно, хоть небо и выдалось чистым и звездным, ни одной сверкающей песчинки изнутри не увидели.
– Подождут да под утро и ударят, – бросил Жарасс. – Я хоть стар и вам молодым не чета, но мешаться под ногами не стану. Глядишь, еще польза от меня получится, уж одного разбойника сотру с лица этой земли.
– Не сомневаюсь.
Верна огляделась. В дальнем углу стоят лошади, полуразрушенные каменные столбики отделяют одно стойло от другого, на той половине конюшни, где столбиков нет, предстоит разместиться людям. На кучу сухостоя брошены овечьи шкуры, и тем бойцы ограждены от холодной земли, и отчего-то припомнилась поляна недалеко от города Срединника и дощатый настил, на котором тогда прекрасно спалось.
– До урочного времени еще долго. Как бы на самом деле не заснуть. Ты уже определила порядок стражи, госпожа Верна? Кто первый?
– Спи спокойно, Ястам Жарасс, потомственный мастер оружейных дел. Мои люди не проспят, разбойники не застанут нас врасплох. А когда все начнется, ради всех богов этой земли, держись поближе ко мне. Так тебе станет видно все и ничто не ускользнет от внимания.
– Ястам, просыпайся! – Верна легко потрясла старого бойца за плечо. Саму только что разбудил Белопер, шепнув: «На окраине деревни люди, много людей». – Светочи жечь не станем, как пить дать разбойники с собой принесли.
Посланник саддхута пробудился легко, как будто ждал. Удивляться нечему – да Верна и не удивилась, – если вся жизнь прошла в схватках, походах, стражах, привычка чутко спать и легко просыпаться въедается в самое существо, точно ржавчина в старое железо.
– Помни мои слова, оружейник, держись подле меня.
– Я многое знаю в кузнечном деле и многое умею, но за всю жизнь сделал едва одну десятую долю того, что сотворил мой брат, – усмехнулся Жарасс. – Благодарю, госпожа Верна, за то, что не считаешь меня разрушителем традиций семьи и погубителем старого ремесла.
– Ты еще обретешь славу человека, который знает оружие с обеих сторон, как оружейник и как воин. Теперь же подготовься. Тьфу, чувствую себя глупым подмастерьем! Что знаю о схватках я и что знаешь ты, человек, убеленный в боях сединами?
– Если света выйдет достаточно, госпожа Верна, приглядись к Маграбу. – В темноте не видела, но Ястам наверняка улыбнулся. – И я раскину взглядом, насколько хватит остроты зрения, но две пары глаз все равно гораздо лучше одной…
Ждали стоя, обнажив клинки и выстроившись в боевой порядок. Та же подкова, только в ее горлышке стояли теперь двое. Ворот в старой конюшне совсем не было, и, скорее всего, разбойники, не мудрствуя лукаво, нападут именно через пустой проем. Позарившись на лошадей, остерегутся стрелять из луков. Наверняка посчитают, будто численный перевес один-вчетверо даст им неоспоримое преимущество, которое только усилит неожиданность нападения.
Привыкла к темноте и легко распознала непроницаемые сгустки мрака, что закрыли собой проем ворот. Было видно звезды над горами и вдруг не стало. Сначала двое, крадучись, встали на пороге, потом неслышно скользнули внутрь… еще двое, а Верна все гадала, когда же светочи зажгут.
Что-то звонко разлетелось о камни, и вспыхнуло по меньшей мере с десяток огней, будто в глиняных горшках несли тлеющие угли и сунули в них светочи, загодя облитые горючим питьем и маслом. И первым, что выхватила Верна из окружающего пространства, враз освещенного десятком трепетных огней, стали изумленные взгляды разбойников, когда перед ними молча встали несуетные бойцы, готовые ко всему и начисто лишенные страха.
Конюшня широка, десяти шагов как раз хватило для того, чтобы отряд Верны окружили со всех сторон, и, едва полное окружение произошло, зазвучали первые мечи.
Все кончилось быстро. Очень быстро, гораздо быстрее того, на что рассчитывал старый боец, посланник Бейле-Багри, и даже скорее того, как предположила Верна, знакомая с умением девятерых не в пример лучше Ястама.
Поедом ела глазами руку Маграба, как тот держит меч. Ничего не углядела. Клинок в умелых руках размазался в неясный блик, смутный и нечеткий, и лишь раз увидела то, что хотела, – на краткий миг воин замер, погрузив меч в тело разбойника едва не по рукоять, – большой палец покоился на приступочке, похожей на канавку, прямо под крестовиной.
Друг другу не мешались, хоть и орудовали с обеих рук, а разбойники падали кругом, как спелые колосья под серпом. Так лесорубы отсекают сучья с повалки, когда ищут лучшего в умении и скорости – резко, четко, с двух топоров, деловито и сноровисто, раз-два-раз-два, и так же сучья проигрывают людям в быстроте.
Ястам не успел стреножить боевой азарт, как все закончилось – парни деловито отряхивают мечи, обтирают клинки о трупы и разбредаются по углам, подбирать светочи, дабы не запалили сухостой.
– Не угодно ли потом сосчитать трупы? – потащила старого бойца наружу, ему вовсе не нужно видеть то, что теперь начнется.
Жарасс не нашелся что сказать. Лишь попеременно косил то на Верну, то на собственный меч, так и не утоливший жажду разбойничьей крови. Человек Бейле-Багри смотрел кругом глазами, широкими, как расписные блюдца на пиршественном столе саддхута, и потрясенно качал головой. Голос вернулся к Ястаму лишь на улице, когда Верна крикнула вовне:
– Вставайте, жители деревни! Опасность миновала! Все кончено!
– Я не верю в то, что видел, – прошептал оружейник-воин. – Разбойников не стало так же быстро, как огонь пожирает легкую газовую ткань! Твои люди орудуют клинками скорее, чем крутятся спицы в колесе, пущенном с высокой горы! Я не увидел ровным счетом ничего! Разбойников прирезали, как бессловесный скот, к слову сказать, они и смотрелись так же беспомощно, как оглушенное животное под священным ножом! Я поражен! Потрясен!..
А когда наружу со светочами вышли девятеро, жующие на ходу, и бывалый воин понял, что именно перемалывают крепкие челюсти и отчего усы и бороды парней перепачканы свежей кровью, Ястама повело. К старой конюшне уже спешили пастухи, Верна поддержала Жарасса и шепнула:
– Скажи им, пусть вытащат порубленных разбойников наружу и заберут себе разбойничье добро из крепости…
Обратно в Гарад-Багри ехали молча. И без того отряд не отличался особой говорливостью, а после того, как уста замкнул Ястам, стало вовсе тихо, как в пустыне. Верна не тормошила старого бойца, пусть придет в себя и отмолчится. Себя вспомнила, когда увидела девятку в бою первый раз. Жарасс еще молодцом, не пускает слюни и не глядит пустыми глазами в никуда. Просто сцепил зубы и желваками играет под седой бородой.
– Госпожа Верна, не пойми старика неправильно, – заговорил наконец. – Я молчу оттого, что ни о чем ином говорить не смогу, а любой разговор кажется мне пустым сотрясением воздуха против того, что видел собственными глазами. Ищу слова, которыми поведаю пресветлому саддхуту истину о недавнем бое в горах, и не нахожу. Сказать, что сорок два разбойника полегли за несколько мгновений, – ничего не сказать. Как я объясню правителю то мельтешение мечей перед глазами, которое заворожило меня, точно дудочка заклинателя змей? Какими словами описать то молниеносное искусство умерщвления врагов, которым твои люди владеют лучше всех, кого я только встречал на своем длинном жизненном пути? С кем сравнить мне разбойников, ставших вдруг медлительными и беспомощными? Может быть, с черепахой и гепардом? Или с бабочкой и стрелой?
Верна, хмуро улыбаясь, пожала плечами. Как бы ни расписал старик бойню в конюшне, саддхут поймет все правильно. Правитель далеко не дурак. И, пожалуй, теперь можно надеяться на скорую гибель, ведь Ястам недавно обмолвился о том, что Багризеду с некоторых пор трясет. Неспокойно сделалось на границах и на море, у окрестных князей прорезались острые зубы и нагулялся отменный аппетит.
Ближе к вечеру второго дня на дальнокрае вытянулась полоска моря и вскоре поднялся холм, под которым вольно раскинулся город. Нагретый жарким солнцем воздух струился, и отдаленность трепетала, словно косынка на ветру. Холм дрожал и кривлялся в голубоватом мареве, точно скоморох.