---------------------------------------------------------------
Жанр: Детектив с налетом мистики
Spellchecked by Elie A. Tikhomirov
Date: 13 Aug 1998
---------------------------------------------------------------
По пути на разъезд Андрей Ходарев завернул к старику
Устинову под окна. Крепко ударил в облупленный ставень.
-- Дед? Эй! Не помер еще?
В окно высунулась широченная, сивая борода, -- будто кто
подал из избы добрый навильник с сеном.
-- А-а... Андрюха, -- Устинов широко зевнул, перекрестил
рот. -- Ходи в избу, что ли?
-- Некогда, дед. В другой раз.
Ходарев перевесил с занемевшего плеча рюкзак, Звякнуло
железо.
-- Чего нагрузил в мешок-то?
-- Замки, пять штук, -- соврал Андрей, хотя старику
Устинову можно было не врать.
Дед помолчал, обдумывая, и не согласился.
-- Кабы хужей не было. Озлишь поганцев замками, они тебя
вовсе спалят.
-- Давно не был в Волковке? -- Ходарев посмотрел на часы,
не опоздать бы. Но дед жеста не заметил.
-- Ваньку кривого знал ли? Последний двор по нагорной,
пчеловод тоже.
-- Кузнецов?
-- Помер он, две недели как... Я у евонной старухи будку
на тракторных санях купил, насыпуха. Распродает вдова все
Ванькино хозяйство задарма, считай, ну, взял. На хорошавинской
дороге пасека. Там стоит.
-- Та-ак! с тобой ясно, дед. Наложил в мотню, -- Андрей
Ходарев со злостью кинул кепку на глаза.
-- Э, пустое мелешь, погоди-ка...
Устинов исчез в глубине и через минуту появился назад с
плоской, жестяной банкой из-под карамели.
-- В бога веришь? Аль нет? -- Задал он неожиданный вопрос,
пытаясь подковырнуть крышку толстым корявым ногтем. Наконец это
ему удалось. -- Так веришь? Или как?
="Старообрядец хренов, -- ругнулся про себя Ходарев. --
Без бога и на горшок не сядет, чтобы задницу не перекрестить"=.
Однако вслух сказал:
-- Так себе. От случая к случаю.
-- И то дело.
Устинов добыл из коробки оловянный нательный крест на
засаленном гайтане и поманил Андрея под окно.
-- На-ко. Повесь на шею.
Ходарев знал, что старик с Богом шуток не терпит. Замялся:
-- Зачем это?
-- Бери. Бери. Завтра спасибо скажешь.
Андрей хмыкнул и повесил крест на шею, лишь бы отвязаться.
Снова задал вопрос, ради которого завернул к старику:
-- Давно там не был?
-- Ден десять как...
-- Ну?
-- Дак я о чем толкую тебе битый час? Как оттудова
приехал, сразу к Ванькиной вдовице побег. Будку взял у ней.
-- Ну, дед! Ты темнила... еще тот. -- Андрей рубанул
ладонью воздух и повернул прочь, жалея о потерянном напрасно
времени.
-- Во-во, побегай, послушай, как петухи по ночам орут.
Опосля приходи, поговорим!
-- С кем это ты, Афанасей? -- услышал дед за спиной женин
голос.
-- Андрюха прибегал, Ходаренок. На Волковку снарядился.
Старуха сзади заохала.
-- Ты сказал ему, нет? Афанасей? Про Волковку-то?
-- Дураку скажешь, -- хмыкнул Устинов. -- Зубы-то скалить
с такими же. Пусть сам понюхат вначале.
Он грузно опустился на лавку.
-- Ну, чего вытаращилась? Ставь самовар, така-сяка...
Андрей Ходарев, сухой, жесткий мужик лет тридцати пяти с
глубоко запавшими глазами и постоянной щетиной на лице, которая
вылезала сразу же после бритвы, сидел на скамье подле
железнодорожной избушки с путевой связью. Ждал пассажирский. В
самой избушке с закопченными стеклами сердитая баба
неопределенного возраста в сером ватнике, в сером, грязном
платке, время от времени что-то хрипло выкрикивала в телефонную
трубку, эта сердитая баба сидела тут всегда, сколько Андрей
себя помнил.
Со стороны города показался пассажирский -- два зеленых,
обшарпанных вагончика с побитыми стеклами и дверями. В кабине
дизеля Ходарев издалека разглядел знакомого машиниста и на ходу
забросил в кабину рюкзак, вскочил на подножку. На разъезд
медленно втягивался встречный состав с лесом.
-- Далеко рубят?
-- На тридцать третьем. Недорубы подбирают.
-- Остатки?
-- Ну.
Лес шел плохонький, тонкомер, большей частью осина и
березняк. Из-за многократного переруба лесоучастки,
разбросанные вдоль узкоколейки, некогда многолюдные, начали
хиреть, а некоторые были давно брошены и зарастали бурьяном.
Печать запустения коснулась железной дороги тоже -- плясали
костыли в подгнивающих шпалах, шпалы меняли редко, наспех и без
всякой пропитки. Давно заросли кустами противопожарные просеки,
а на полосе отчуждения поднялся лиственный подрост, и зеленые
ветви то и дело хлестали по кабине бегущего локомотивчика,
скребли по вагонным стеклам.
В Волковке, кроме Ходарева, никто не сошел, поселок был
мертв. Затих вдали перестук колес, и Андрей остался на шпалах в
одиночестве.
Майская яркая зелень еще резче подчеркивала провалившиеся,
черные крыши бараков, оседающих в землю. В оконных глазницах
кое-где сохранились стекла, и вечернее, низкое солнце плавилось
в них отраженным заревом. Кладбищенская, гнетущая тишина вокруг
обессмысливала любое созидательное усилие и самое жизнь со
всеми ее тщетами.
В окружающем пейзаже явно чего-то недоставало. Андрей
пригляделся -- еловый синий массивчик на горизонте за зиму
бесследно исчез, и в привычной глазу картине появилась еще одна
зияющая пустота.
Андрей закинул рюкзак на плечо и медленно двинулся в гору
по обдерневшей дороге, на душе было скверно. Решив сократить
путь, он свернул с дороги и пошел напрямую по кустам и
бурьянам, бывшим когда-то огородами.
Его изба, купленная в прошлом году за три сотни, стояла на
отшибе возле леса. Вернее, это была даже не изба, а целое
крестьянское подворье, рубленное встарь из красного леса с
большим толком. Леспромхозовские бараки, поставленные сразу
после войны для спецпоселенцев, быстро пришли в негодность и
теперь догнивали, по словам старика Устинова, чье подворье
стояло на другом конце поселка, здесь был раньше крестьянский
починок на две семьи с небольшими пахотными клиньями.
Не доходя до избы шагов за полсотни, Андрей Ходарев
увидел, что замок на воротах сбит и висит на скобе. В проворе
зияла щель.
Он сбросил рюкзак на землю и направился в обход. Дверь со
стороны хозяйственных пристроек была нетронута. На сеновал по
широкому бревенчатому въезду -- тоже. Третья дверь, в ограду с
задворок, оставалась на запоре. Андрей подобрал палку и
вернулся к воротам, встав за столбом сбоку, он уперся концом
палки в щеколду и толкнул дверь от себя. Дверь на смазанных
солидолом петлях подалась легко, без скрипа. Он помедлил
несколько и ступил во двор. Встал, давая глазам привыкнуть к
полумраку. Затем по-прежнему с опаской поднялся по высокой
лестнице в сени. Стоя на пороге, помахал палкой перед собой,
поводил по темным углам.
Наконец шагнул в избу.
Смрадный запашок ударил ему в нос. На обеденном столе
возле окна в суповой тарелке лежал темным завитком кусок говна
с воткнутой в него алюминиевой общепитовской вилкой. Рядом с
тарелкой стоял граненый стакан, до краев наполненный желтой,
отстоявшейся мочой, на выскобленной столешнице углем была
накорябана надпись:
ПРИЯТНОГО АППЕТИТА
Ходарев выбросил ="угощение"= за окно. Дверь и окна
оставил открытыми. Огляделся.
="Угощение"= у Пакостника, как он про себя его окрестил,
входило в обязательную программу каждого визита, сверх того
следовало ожидать какоголибо сюрприза. Возможно, не одного. В
избе на сей раз, кажется, ничего тронуто не было. Стекла целы.
Железная кровать... Матрас, набитый соломой. Кстати, матрас мог
бы изрезать. В прошлое лето Пакостник изрезал оставленную на
виду детскую раскладушку, загодя привезенную для дочери,
семилетней Машеньки.
Ходарев обошел печь в центре избы. Комнат и перегородок в
избе не было. Подергал задвижки, печные дверки, убрал
заслонку... Вроде порядок. Даже дрова в плите остались
нетронуты с марта, как он их туда сложил. Он постоял в раздумье
и двинулся на двор. По опыту Андрей знал, что пакостник малым
не ограничится, и лучше обнаружить сюрприз сразу, чем быть
застигнутым врасплох.
В прошлом году, приехав сюда вдвоем с дочкой, Андрей
открыл ворота и слегла замешкался в створе, втаскивая во двор
привезенный с собой алюминиевый бак для воды. И это его спасло.
Из-под крыши что-то оборвалось, и прямо у него перед носом
в землю вонзились тяжелые навозные вилы. Придя в себя, он
обнаружил на черепе обрывки кордной нити. Такая же нитка была
пропущена через скобу засова и привязана к воротам, стоило
надавить на дверь, как вилы упирались череном в поддерживающую
балку крыши на высоте около пяти метров. Еще усилие -- нить
лопалась и...
Андрей представил на мгновение, что Машенька мимо него
могла проскользнуть вперед, и белый как мел без сил опустился
на бак. Дочь, оставив на дороге берестяной кузовок, присела на
обочине на корточки среди ромашковой белой россыпи.
С тех пор ни жену, ни дочь Андрей с собой не брал. По сути
между ним и пакостником началась война. Дважды после вил Андрей
Ходарев просидел в засаде по два дня кряду, незаметно
пробираясь в дом и стараясь не выдать признаков своего
присутствия, но пакостник не появился, однако спустя неделю
Ходарев вновь нашел на столе ="угощение"= и безнадежно
изрубленные десять мешков с картошкой, весь собранный урожай.
Очередная засада ничего не дала, и Ходарев на неделю запер в
ограде двух собак.
О том, что произошло в его отсутствие, он узнал от
Устинова. Старик переметывал разваленный стожок, когда услышал
на другом конце поселка злобный лай. Так лают собаки обычно на
человека, на чужака. Пошел проведать. Пока шел, грохнул
выстрел. Один, потом другой. Опасаясь, как бы самому не
нарваться на заряд дроби, Устинов двинулся в обход через
подступающий к усадьбе лесок, но когда старик добрался наконец
до цели, пакостник успел скрыться. На подкошенной меже валялись
перевернутые четыре улья, которые старик на днях продал
Ходареву по ="льготной"=, как он подшучивал, цене. Ульи старик
поставил обратно на колья и заглянул в ограду. Обе собаки
оказались застрелены. У одной еще подергивались задние лапы, но
и она вскоре вытянулась и затихла.
На следующий день он доложил о случившемся Ходареву.
Андрей закопал собак в лесочке, забрал все, что могло
представлять какую-никакую корысть, а для стрелка ="забыл"= на
подоконнике пачку патронов, заряженных тройной порцией пороха,
калибр стволов он знал доподлинно, поскольку ружье было
украдено у старика Устинова в то же примерно время.
Больше Андрей Ходарев в Волковке не появлялся. Все было
недосуг, да и охота к обустройству у него как-то пропала. Зато
старик Устинов отлучался с Волковской пасеки нечасто. Лето для
пчеловодов в тот год выпало на редкость удачное, с богатым
взятком, поэтому старик сидел там почти безвылазно. Но в редкие
свои приезды исправно докладывал обстановку. Рамки, как будто,
на месте, окна тоже целы. Вроде после тебя никто с тех пор не
бывал.
За лето с двадцати ульев старик Устинов накачал две тонны
меду. Можно сказать, озолотился при нынешних-то бешеных ценах.
Одну флягу с медом по осени он привез Ходареву -- в счет тех
четырех пчелосемей, которые Андрей счел за лучшее оставить у
старика под присмотром.
Такой оборот дел раздразнил Андрея и вызвал новый прилив
деятельности. В марте он раздобыл и доставил на грузовой
платформе в Волковку несколько мешков с цементом. На санях по
насту свозил мешки на двор. В тот же приезд обошел догнивающие
бараки, наковырял из печей пару тыщ кирпича и сложил на обдуве
под навесом. Заодно убедился самолично -- в доме с осени никто
не бывал.
И вдруг -- очередное ="угощение"=, с пожеланием приятного
аппетита. Пакостник открывал новый сезон.
С тяжелым сердцем Ходарев вышел из провонявшей избы на
волю. Глубоко вздохнул. Нельзя сказать, чтобы он не ждал
возобновления боевых действий вовсе, мешки с цементом,
например, он позаботился запрятать подальше в темный закоулок
между двумя хлевушками, а сверху забросал деревянным гнильем и
слегка притрусил спревшим сеном. Схоронено было надежно, и за
цемент Ходарев не беспокоился. Зато кирпич -- лежал на виду.
Он обошел подворье и заглянул под навес, Штук с полсотни
кирпича сверку было разбросано и разбито, однако кладь уцелела.
Затея скорее всего показалась пакостнику чересчур трудоемкой,
надрываться не стал.
И все же по прошлогоднему опыту Андрей Ходарев знал, что
такой мелочевкой пакостник ни в коем разе не ограничится.
Стоило ли ради ="угощения"= и полусотни битого кирпича в такую
даль ="хлебать киселя"=? Он перекидал битый кирпич на кладь --
пригодится забутить фундамент, и пошел проверить мешки с
цементом. На всякий случай.
Во дворе было темно, а за хлевушками вовсе -- глаз выколи.
Но едва он сунулся в закут, как сразу понял -- его захоронка
безнадежно разорена, под ногу подвернулась гнилая доска и глухо
хрястнула. Выругавшись, он сходил за электрическим фонарем и
осветил очередное разорение. Все мешки до одного были вспороты
и залиты водой. Цемент схватился, и теперь весь угол оказался
завален каменными глыбами.
Тяжело ступая, Ходарев отправился в избу. Сел на кровать.
В памяти сама собой всплыла фраза, то ли прочитанная мимоходом,
то ли где-то услышанная: ="Нет человеку спасения от человека"=.
Андрей не умел сформулировать это словами, зато всегда
чувствовал: вся российская бестолочь до донышка исчерпывается
этой коротенькой и емкой фразой, застрявшей в памяти.
Он вяло, без аппетита сжевал кусок пирога и запил молоком
из полиэтиленовой фляжки. Долго сидел в сумерках, курил,
повесив меж колен широкие костлявые кисти рук.
Потом встал закрыть окна и двери. Смрадный душок из избы
выветрился без следа, к тому же к ночи стало изрядно холодать.
Он снял с гвоздя старенькую, изношенную лопотину, чтобы
укрыться, и лег на кровать.
Вдруг ему пришло в голову, что на мешки с цементом
пакостник наткнулся вовсе не случайно, он их искал
целенаправленно. Ради них он бросил возиться с кирпичом, чего
ни в коем случае не сделал бы, если бы не знал загодя, что
сумеет сотворить пакость почище. Стало быть, он видел или знал
от кого-то, что Ходарев завез к себе в Волковку мешки с
цементом.
Андрей интуитивно почувствовал: мысль эта верная,
прошлогодние события полностью его догадку подтверждали.
Три раза он устраивал засады и в общей сложности проторчал
в кустах ровно неделю, но ни в один из этих дней пакостник ни
разу в Волковке не объявился. Зато четко приходил туда на
следующий день после его отъезда, иногда через день-два. Как
раз во время дежурств Ходарева на работе. Выходит, Пакостник
вполне в курсе всех его дел? Решил, скажем, Ходарев завести
пасеку, а через день после отъезда ульи оказались на земле. И
ружье прихватил не случайно, а, видимо, знал, что в ограде
закрыты собаки. Тем более, что в лес с ружьем еще не сезон. Про
цемент и говорить нечего.
Андрей даже вскочил с кровати. Как ошпаренный. Побегал по
избе, сердито ероша волосы.
Не иначе этим самым Пакостником был кто-то из числа его
знакомых, но причины?.. На кой ляд это понадобилось? Чего ради
в течение вот уже года творить пакость за пакостью, рискуя в
конце концов тоже нарваться? Если бы знать эти самые причины,
или как их?.. мотивы, то, пожалуй, Пакостника он бы в конце
концов вычислил.
Андрей с размаху сел на жалобно скрипнувшую кровать,
запустил пальцы в волосы, перед глазами одно за другим вставали
знакомые лица. Одних он отметал сразу, тех кто не имел даже
представления о Волковке. Других просто потому, что не знал,
чем он мог им до такой степени насолить. Третьих, четвертых
подозревал или реабилитировал по самым разным причинам.
Согрешил даже на старика Устинова. Вот уж кто при желании мог
удобнее всего терроризировать своего соседа. Эта мысль особенно
понравилась ему даже безотносительно к старику Устинову именно
своей человеческой низостью. Таков во всяком случае должен быть
почерк Пакостника, кто бы он ни был.
Прикинув по мелочам, Андрей нашел несколько существенных
несовпадений, и с внутренним облегчением оправдал старика. К
тому же, именно Устинов присоветовал ему приобрести эту избу.
Даже подсказал адрес, у кого.
Андрей Ходарев перебрал еще несколько человек, но наконец
понял, что так ничего не выяснит. Вся его жизнь была на виду --
на службе, в соседях, многочисленные знакомые, родня. Многие
видели, как он привез домой эти злосчастные мешки с цементом.
Потом грузил на платформу, подгадывал к очередному дежурству.
Да мало ли... В общем, чтобы вычислить Пакостника, не хватало
одного существенного звена -- побудительного мотива. Чего ради?
Корысть вроде невелика... Из мести? А может, зависть? Или
просто так, из любви к искусству? Мало ли придурков.
Андрею вдруг пришло в голову, что не он один оказался в
числе пострадавших. У деда Устинова было похищено ружье. В
другой раз Пакостник перевернул сметанный под окнами стожок.
Правда, Устинов отлучался крайне редко, а потому набеги на его
владения носили случайный характер. И не такой опустошительный.
="Так-то оно так, -- подумал Андрей, -- но дед все же
сбежал? В одночасье. Бросил налаженное хозяйство с избой, с
покосом. И купил будку на Хорошавинской дороге, десять кэмэ
пеши!"= Вот этого Андрей Ходарев и вовсе не мог взять в толк.
Для расчетливого, хозяйственного старика поступок более чем
легкомысленный. Пакостник тут не при чем. Старик далеко не из
пугливых, при случае запросто может подстрелить. Да так, что
никто знать не будет.
Новая загадка окончательно спутала Андрею весь ход
рассуждений. ="Чертов дед! Ни слова в простоте, все намеки да
подковырки с финтифлюшками, мать его за ногу!"= -- выругался
он, вспомнив недавний разговор, и лег.
Но не спалось. Лежал, курил. Посидел, опять покурил,
походил по избе. За окнами непроглядная темень -- самая
полночь. Андрей взял фонарь и отправился до ветру. Мысли,
словно старая кляча на водокачке, ходили по кругу, уже по
инерции, ничего к прежнему не добавляя. В рассеянности он
повернул в избу. Было зябко, должно быть, близко к минусу, и
ощущалось какое-то движение воздуха. Видимо, подымался ветер, и
порывы время от времени доносили к нему из темноты обрывки
разговора...
Андрей вдруг спохватился. Голоса?! Откуда здесь было
взяться голосам? Но нет... он отчетливо их различал! Баба и
мужик, кажется, переругивались... И плач ребенка. Временами
плач усиливался. И тотчас пропадал, унесенный порывом ветра,
потом раздавался снова, совсем близко, где-то в крайних
бараках.
До поселка было метров с сотню, и Андрей решил проверить,
кто мог сюда забрести, глядя на ночь, да еще с дитем. Он
продвигался не спеша, освещая яркий круг у себя под ногами. От
этого пятна света ночь вокруг сомкнулась еще плотнее, и он уже
ничего по сторонам не различал. Шел долго -- на голоса, а они
все как будто не приближались. Миновал ближние, незнакомые
ночью развалюхи с черными провалами окон. Пробежал лучам света
вдоль... Потом дорога пошла под гору, к железке. Выходит, он
был где-то посреди поселка, но голоса доносились все так же
далеко. Он сделал еще шагов десять, и вдруг явственно услышал
перебранку, но уже у себя за спиной. Откуда пришел... И плач.
В недоумении Андрей остановился. Выключил фонарь, надеясь,
что глаза привыкнут, и он сможет осмотреться.
Звон разбитого стекла, совсем рядом, заставил его
вздрогнуть от неожиданности. Несколько спустя в другом месте
куражливый, явно пьяный голос затянул невразумительный мотив.
Пять-шесть голосов вразнобой и невпопад подхватили
песнопение... На соседней улице, так ему показалось, хлопнула
дверь, и женский визгливый голос огласил темноту матом. В ответ
раздался недвусмысленный, чмокающий звук и похабный смешок.
Плакал ребенок. Мужик бранил бабу, баба на чем свет крыла
мужика.
Взлаяла, загремела цепью собака...
Андрею сделалось жутковато. Он ущипнул себя -- не спит ли?
Потом, желая развеять наваждение, зычно гаркнул в ночь:
-- Эге-гей! Эй!
Постоял, прислушался. Но никто, казалось, не обратил на
его крики внимания. Не прекратилась перебранка. Не залаяла
собака. Мертвый поселок жил своей обыденной убогой жизнью.
Голоса звучали все так же неотчетливо, он не разобрал ни
единого слова, о смысле догадывался разве что по интонациям.
Стуча зубами от холода, Андрей добрался наконец до ограды.
Круто обернулся, сам не зная почему. Шагах в двадцати,
почудилось, из темноты движется за ним белесое пятно, отдаленно
напоминающее женский, размытый силуэт.
Андрей шагнул навстречу. Полоснул вдоль дороги лучом
света. На обочине фонарь выхватил из темноты криво стоящую
бетонную сваю, неизвестно когда и для чего тут забитую.
Андрей зло сплюнул и отправился в избу. Залез под тряпье
на кровать, стараясь согреться. Ощущения после случившегося
были, конечно, мерзкие. Но Андрей Ходарев, человек сугубо
практический, в чудеса сроду не верил, полагая, что у всякого
="чуда"= имеется свое собственное объяснение. Он вспомнил деда
Устинова и крест, который тот повесил ему на шею. Коротко и
нервно хохотнул, представляя на своем месте набожного старика.
То-то, должно быть, бородища стояла дыбом от страха.
-- Тю-тю-уу!
Он даже подскочил. Да не из-за этого ли ="чуда"= дурной
старик бросил все хозяйство? А ведь так и есть, на самом деле.
Петухи, говорит, по ночам орали.
Во придурок так придурок! Домолился божий одуванчик. Таких
историй ="с петухами"= Андрей сам мог бы порассказать с десяток
неменьше. Причем, не выдуманных, а действительно бывших, с ним
лично, а не в Киеве с дядькой. Однажды, к примеру, это в
сентябре было, году в семьдесят девятом, или в семьдесят
восьмом? Весь день с утра в ушах орали петухи. Кругом тайга,
ближняя деревня в сорока километрах, а то и все полста. А
петухи орут. Не близко, правда, но слыхать хорошо. Ну, ладно
если бы он один их слышал, а то вдвоем были. Толик Казенных...
Кобзоном звали, в напарниках у него болтался -- то же самое.
Как петух заорет -- оба слышат, плечами пожимают.
Ну и что с того? Живы остались, никто не помер.
В другой раз, такое же... Но тогда Ходарев уже один был.
Зимой на лыжах. Идет лесом, а в носу откуда ни возьмись --
запах свежей выпечки. Причем, сдобной выпечки. И до того
отчетливо, что слюнки потекли. Полдня шел отплевываясь потом
отстало.
Но самый, пожалуй, диковинный случай произошел с Андреем
совсем недавно. В городе началась форменная голодуха, словно в
блокаду. Магазины пустые, шаром покати. Даже хлеб с перебоями,
с дракой брали. Ну, делать нечего, надо семью кормить. Взял
Ходарев посреди зимы отпуск и -- в лес. Договорился с хозяином
балагана, не за так конечно, обещал поделиться, ну а там дай
бог удачи, как говорится. За день добежал до места, все путем.
Отдохнул, отлежался за ночь. Наутро снова на лыжи и --
вкруговую, петлю километров в тридцать отмахал. Но следы
лосиные нашел, в первый же день. И стоянку обнаружил на вырубке
в старом ельнике. Семенник когда-то оставили. Прикинул по
следам, выходило штуки четыре-пять, с лосятами. С тем и
вернулся в балаган. На радостях выпил солдатские сто грамм.
Но везуха на этом закончилась. На следующий день взыграло
солнце. Безветрие полное. Снег звонкий, хрусткий, лыжи за три
километра человеку слыхать. Чтобы к лосям при такой погоде
подобраться на выстрел, нечего и думать. День минул, другой,
третий. Погода все не меняется. Так неделя прошла, вторая
началаоь. От безделья глаза на лоб лезли. Целыми днями гонял
пустой чай -- чагой заваривал. Оброс бородищей, навроде деда
Устинова, а когда вовсе делалось тошно, вставал на лыжи и без
всякой цели бродил цо лесу. Шлепнул попутно пару тетеревов на
лунках.
Однажды, в очередной раз собравшись на моцион, как он
называл свои вынужденные прогулки, Андрей вышел из зимовья и
стал вытаскивать из-под крыши оставленные там на ночь лыжи.
Потом обернулся и обмер...
По залитой солнцем, заснеженной поляне, прямо перед его
зимовьем, вышли из лесу шестеро охотников. Все в белых
маскхалатах, идут гуськом на лыжах, переговариваются. На
валенках -- белые чехлы. С палками. Даже лица разглядел, вроде
знакомые. А вот кто -- ни одного не вспомнил.
Первая мысль была -- бежать. Если егеря, то за
браконьерство в два счета срок влепят, не охнешь. Даром, что в
городе жрать нечего. Но потом видит: все шестеро вроде как мимо
через поляну идут. Его не замечают. И балаган мимо прошли, не
увидели... Охотнички хреновы. И тут Андрей спохватился. Да ведь
его ищут! Как-никак две недели уже прошло, жена извелась,
поди-ко, дома. Хотя... с чего бы ей? Он и не обещался скоро. И
зачем тогда маскхалаты, если на поиски отправились? Нет, что-то
тут другое. Скорее всего, начальство по лицензии промышляет.
Говядина со свининой надоели, которыми с баз отоваривают, вот
решили лосятинкой разговеться... Жирок на боках разогнать.
Точно. Только вид сделали, будто не заметили его. Дескать, мы
тебя не трогаем, и ты нас знать не знаешь. В глаза не видел.
Который впереди -- егерь, наверняка.
Но тут Андрею пришла в голову другая мысль. За тридцать
верст от дороги никакое начальство на лыжах пеши не потащится.
Они лосей с машин бьют; по лесовозным дорогам в делянку заедут
-- они тут и есть, лоси. В домашних тапочках, считай, охотятся.
Тогда кто? Что за люди такие? Андрей решил окликнуть. В
конце концов, мало ли чего он тут делает. Если бы с лосятиной,
с мясом застукали, это дело другое. На, вяжи в таком разе. А
намерения к делу не пришьешь. Да и любопытство разобрало -- не
утерпел.
-- Эгей! Мужики-и?!
Жанр: Детектив с налетом мистики
Spellchecked by Elie A. Tikhomirov
Date: 13 Aug 1998
---------------------------------------------------------------
По пути на разъезд Андрей Ходарев завернул к старику
Устинову под окна. Крепко ударил в облупленный ставень.
-- Дед? Эй! Не помер еще?
В окно высунулась широченная, сивая борода, -- будто кто
подал из избы добрый навильник с сеном.
-- А-а... Андрюха, -- Устинов широко зевнул, перекрестил
рот. -- Ходи в избу, что ли?
-- Некогда, дед. В другой раз.
Ходарев перевесил с занемевшего плеча рюкзак, Звякнуло
железо.
-- Чего нагрузил в мешок-то?
-- Замки, пять штук, -- соврал Андрей, хотя старику
Устинову можно было не врать.
Дед помолчал, обдумывая, и не согласился.
-- Кабы хужей не было. Озлишь поганцев замками, они тебя
вовсе спалят.
-- Давно не был в Волковке? -- Ходарев посмотрел на часы,
не опоздать бы. Но дед жеста не заметил.
-- Ваньку кривого знал ли? Последний двор по нагорной,
пчеловод тоже.
-- Кузнецов?
-- Помер он, две недели как... Я у евонной старухи будку
на тракторных санях купил, насыпуха. Распродает вдова все
Ванькино хозяйство задарма, считай, ну, взял. На хорошавинской
дороге пасека. Там стоит.
-- Та-ак! с тобой ясно, дед. Наложил в мотню, -- Андрей
Ходарев со злостью кинул кепку на глаза.
-- Э, пустое мелешь, погоди-ка...
Устинов исчез в глубине и через минуту появился назад с
плоской, жестяной банкой из-под карамели.
-- В бога веришь? Аль нет? -- Задал он неожиданный вопрос,
пытаясь подковырнуть крышку толстым корявым ногтем. Наконец это
ему удалось. -- Так веришь? Или как?
="Старообрядец хренов, -- ругнулся про себя Ходарев. --
Без бога и на горшок не сядет, чтобы задницу не перекрестить"=.
Однако вслух сказал:
-- Так себе. От случая к случаю.
-- И то дело.
Устинов добыл из коробки оловянный нательный крест на
засаленном гайтане и поманил Андрея под окно.
-- На-ко. Повесь на шею.
Ходарев знал, что старик с Богом шуток не терпит. Замялся:
-- Зачем это?
-- Бери. Бери. Завтра спасибо скажешь.
Андрей хмыкнул и повесил крест на шею, лишь бы отвязаться.
Снова задал вопрос, ради которого завернул к старику:
-- Давно там не был?
-- Ден десять как...
-- Ну?
-- Дак я о чем толкую тебе битый час? Как оттудова
приехал, сразу к Ванькиной вдовице побег. Будку взял у ней.
-- Ну, дед! Ты темнила... еще тот. -- Андрей рубанул
ладонью воздух и повернул прочь, жалея о потерянном напрасно
времени.
-- Во-во, побегай, послушай, как петухи по ночам орут.
Опосля приходи, поговорим!
-- С кем это ты, Афанасей? -- услышал дед за спиной женин
голос.
-- Андрюха прибегал, Ходаренок. На Волковку снарядился.
Старуха сзади заохала.
-- Ты сказал ему, нет? Афанасей? Про Волковку-то?
-- Дураку скажешь, -- хмыкнул Устинов. -- Зубы-то скалить
с такими же. Пусть сам понюхат вначале.
Он грузно опустился на лавку.
-- Ну, чего вытаращилась? Ставь самовар, така-сяка...
Андрей Ходарев, сухой, жесткий мужик лет тридцати пяти с
глубоко запавшими глазами и постоянной щетиной на лице, которая
вылезала сразу же после бритвы, сидел на скамье подле
железнодорожной избушки с путевой связью. Ждал пассажирский. В
самой избушке с закопченными стеклами сердитая баба
неопределенного возраста в сером ватнике, в сером, грязном
платке, время от времени что-то хрипло выкрикивала в телефонную
трубку, эта сердитая баба сидела тут всегда, сколько Андрей
себя помнил.
Со стороны города показался пассажирский -- два зеленых,
обшарпанных вагончика с побитыми стеклами и дверями. В кабине
дизеля Ходарев издалека разглядел знакомого машиниста и на ходу
забросил в кабину рюкзак, вскочил на подножку. На разъезд
медленно втягивался встречный состав с лесом.
-- Далеко рубят?
-- На тридцать третьем. Недорубы подбирают.
-- Остатки?
-- Ну.
Лес шел плохонький, тонкомер, большей частью осина и
березняк. Из-за многократного переруба лесоучастки,
разбросанные вдоль узкоколейки, некогда многолюдные, начали
хиреть, а некоторые были давно брошены и зарастали бурьяном.
Печать запустения коснулась железной дороги тоже -- плясали
костыли в подгнивающих шпалах, шпалы меняли редко, наспех и без
всякой пропитки. Давно заросли кустами противопожарные просеки,
а на полосе отчуждения поднялся лиственный подрост, и зеленые
ветви то и дело хлестали по кабине бегущего локомотивчика,
скребли по вагонным стеклам.
В Волковке, кроме Ходарева, никто не сошел, поселок был
мертв. Затих вдали перестук колес, и Андрей остался на шпалах в
одиночестве.
Майская яркая зелень еще резче подчеркивала провалившиеся,
черные крыши бараков, оседающих в землю. В оконных глазницах
кое-где сохранились стекла, и вечернее, низкое солнце плавилось
в них отраженным заревом. Кладбищенская, гнетущая тишина вокруг
обессмысливала любое созидательное усилие и самое жизнь со
всеми ее тщетами.
В окружающем пейзаже явно чего-то недоставало. Андрей
пригляделся -- еловый синий массивчик на горизонте за зиму
бесследно исчез, и в привычной глазу картине появилась еще одна
зияющая пустота.
Андрей закинул рюкзак на плечо и медленно двинулся в гору
по обдерневшей дороге, на душе было скверно. Решив сократить
путь, он свернул с дороги и пошел напрямую по кустам и
бурьянам, бывшим когда-то огородами.
Его изба, купленная в прошлом году за три сотни, стояла на
отшибе возле леса. Вернее, это была даже не изба, а целое
крестьянское подворье, рубленное встарь из красного леса с
большим толком. Леспромхозовские бараки, поставленные сразу
после войны для спецпоселенцев, быстро пришли в негодность и
теперь догнивали, по словам старика Устинова, чье подворье
стояло на другом конце поселка, здесь был раньше крестьянский
починок на две семьи с небольшими пахотными клиньями.
Не доходя до избы шагов за полсотни, Андрей Ходарев
увидел, что замок на воротах сбит и висит на скобе. В проворе
зияла щель.
Он сбросил рюкзак на землю и направился в обход. Дверь со
стороны хозяйственных пристроек была нетронута. На сеновал по
широкому бревенчатому въезду -- тоже. Третья дверь, в ограду с
задворок, оставалась на запоре. Андрей подобрал палку и
вернулся к воротам, встав за столбом сбоку, он уперся концом
палки в щеколду и толкнул дверь от себя. Дверь на смазанных
солидолом петлях подалась легко, без скрипа. Он помедлил
несколько и ступил во двор. Встал, давая глазам привыкнуть к
полумраку. Затем по-прежнему с опаской поднялся по высокой
лестнице в сени. Стоя на пороге, помахал палкой перед собой,
поводил по темным углам.
Наконец шагнул в избу.
Смрадный запашок ударил ему в нос. На обеденном столе
возле окна в суповой тарелке лежал темным завитком кусок говна
с воткнутой в него алюминиевой общепитовской вилкой. Рядом с
тарелкой стоял граненый стакан, до краев наполненный желтой,
отстоявшейся мочой, на выскобленной столешнице углем была
накорябана надпись:
ПРИЯТНОГО АППЕТИТА
Ходарев выбросил ="угощение"= за окно. Дверь и окна
оставил открытыми. Огляделся.
="Угощение"= у Пакостника, как он про себя его окрестил,
входило в обязательную программу каждого визита, сверх того
следовало ожидать какоголибо сюрприза. Возможно, не одного. В
избе на сей раз, кажется, ничего тронуто не было. Стекла целы.
Железная кровать... Матрас, набитый соломой. Кстати, матрас мог
бы изрезать. В прошлое лето Пакостник изрезал оставленную на
виду детскую раскладушку, загодя привезенную для дочери,
семилетней Машеньки.
Ходарев обошел печь в центре избы. Комнат и перегородок в
избе не было. Подергал задвижки, печные дверки, убрал
заслонку... Вроде порядок. Даже дрова в плите остались
нетронуты с марта, как он их туда сложил. Он постоял в раздумье
и двинулся на двор. По опыту Андрей знал, что пакостник малым
не ограничится, и лучше обнаружить сюрприз сразу, чем быть
застигнутым врасплох.
В прошлом году, приехав сюда вдвоем с дочкой, Андрей
открыл ворота и слегла замешкался в створе, втаскивая во двор
привезенный с собой алюминиевый бак для воды. И это его спасло.
Из-под крыши что-то оборвалось, и прямо у него перед носом
в землю вонзились тяжелые навозные вилы. Придя в себя, он
обнаружил на черепе обрывки кордной нити. Такая же нитка была
пропущена через скобу засова и привязана к воротам, стоило
надавить на дверь, как вилы упирались череном в поддерживающую
балку крыши на высоте около пяти метров. Еще усилие -- нить
лопалась и...
Андрей представил на мгновение, что Машенька мимо него
могла проскользнуть вперед, и белый как мел без сил опустился
на бак. Дочь, оставив на дороге берестяной кузовок, присела на
обочине на корточки среди ромашковой белой россыпи.
С тех пор ни жену, ни дочь Андрей с собой не брал. По сути
между ним и пакостником началась война. Дважды после вил Андрей
Ходарев просидел в засаде по два дня кряду, незаметно
пробираясь в дом и стараясь не выдать признаков своего
присутствия, но пакостник не появился, однако спустя неделю
Ходарев вновь нашел на столе ="угощение"= и безнадежно
изрубленные десять мешков с картошкой, весь собранный урожай.
Очередная засада ничего не дала, и Ходарев на неделю запер в
ограде двух собак.
О том, что произошло в его отсутствие, он узнал от
Устинова. Старик переметывал разваленный стожок, когда услышал
на другом конце поселка злобный лай. Так лают собаки обычно на
человека, на чужака. Пошел проведать. Пока шел, грохнул
выстрел. Один, потом другой. Опасаясь, как бы самому не
нарваться на заряд дроби, Устинов двинулся в обход через
подступающий к усадьбе лесок, но когда старик добрался наконец
до цели, пакостник успел скрыться. На подкошенной меже валялись
перевернутые четыре улья, которые старик на днях продал
Ходареву по ="льготной"=, как он подшучивал, цене. Ульи старик
поставил обратно на колья и заглянул в ограду. Обе собаки
оказались застрелены. У одной еще подергивались задние лапы, но
и она вскоре вытянулась и затихла.
На следующий день он доложил о случившемся Ходареву.
Андрей закопал собак в лесочке, забрал все, что могло
представлять какую-никакую корысть, а для стрелка ="забыл"= на
подоконнике пачку патронов, заряженных тройной порцией пороха,
калибр стволов он знал доподлинно, поскольку ружье было
украдено у старика Устинова в то же примерно время.
Больше Андрей Ходарев в Волковке не появлялся. Все было
недосуг, да и охота к обустройству у него как-то пропала. Зато
старик Устинов отлучался с Волковской пасеки нечасто. Лето для
пчеловодов в тот год выпало на редкость удачное, с богатым
взятком, поэтому старик сидел там почти безвылазно. Но в редкие
свои приезды исправно докладывал обстановку. Рамки, как будто,
на месте, окна тоже целы. Вроде после тебя никто с тех пор не
бывал.
За лето с двадцати ульев старик Устинов накачал две тонны
меду. Можно сказать, озолотился при нынешних-то бешеных ценах.
Одну флягу с медом по осени он привез Ходареву -- в счет тех
четырех пчелосемей, которые Андрей счел за лучшее оставить у
старика под присмотром.
Такой оборот дел раздразнил Андрея и вызвал новый прилив
деятельности. В марте он раздобыл и доставил на грузовой
платформе в Волковку несколько мешков с цементом. На санях по
насту свозил мешки на двор. В тот же приезд обошел догнивающие
бараки, наковырял из печей пару тыщ кирпича и сложил на обдуве
под навесом. Заодно убедился самолично -- в доме с осени никто
не бывал.
И вдруг -- очередное ="угощение"=, с пожеланием приятного
аппетита. Пакостник открывал новый сезон.
С тяжелым сердцем Ходарев вышел из провонявшей избы на
волю. Глубоко вздохнул. Нельзя сказать, чтобы он не ждал
возобновления боевых действий вовсе, мешки с цементом,
например, он позаботился запрятать подальше в темный закоулок
между двумя хлевушками, а сверху забросал деревянным гнильем и
слегка притрусил спревшим сеном. Схоронено было надежно, и за
цемент Ходарев не беспокоился. Зато кирпич -- лежал на виду.
Он обошел подворье и заглянул под навес, Штук с полсотни
кирпича сверку было разбросано и разбито, однако кладь уцелела.
Затея скорее всего показалась пакостнику чересчур трудоемкой,
надрываться не стал.
И все же по прошлогоднему опыту Андрей Ходарев знал, что
такой мелочевкой пакостник ни в коем разе не ограничится.
Стоило ли ради ="угощения"= и полусотни битого кирпича в такую
даль ="хлебать киселя"=? Он перекидал битый кирпич на кладь --
пригодится забутить фундамент, и пошел проверить мешки с
цементом. На всякий случай.
Во дворе было темно, а за хлевушками вовсе -- глаз выколи.
Но едва он сунулся в закут, как сразу понял -- его захоронка
безнадежно разорена, под ногу подвернулась гнилая доска и глухо
хрястнула. Выругавшись, он сходил за электрическим фонарем и
осветил очередное разорение. Все мешки до одного были вспороты
и залиты водой. Цемент схватился, и теперь весь угол оказался
завален каменными глыбами.
Тяжело ступая, Ходарев отправился в избу. Сел на кровать.
В памяти сама собой всплыла фраза, то ли прочитанная мимоходом,
то ли где-то услышанная: ="Нет человеку спасения от человека"=.
Андрей не умел сформулировать это словами, зато всегда
чувствовал: вся российская бестолочь до донышка исчерпывается
этой коротенькой и емкой фразой, застрявшей в памяти.
Он вяло, без аппетита сжевал кусок пирога и запил молоком
из полиэтиленовой фляжки. Долго сидел в сумерках, курил,
повесив меж колен широкие костлявые кисти рук.
Потом встал закрыть окна и двери. Смрадный душок из избы
выветрился без следа, к тому же к ночи стало изрядно холодать.
Он снял с гвоздя старенькую, изношенную лопотину, чтобы
укрыться, и лег на кровать.
Вдруг ему пришло в голову, что на мешки с цементом
пакостник наткнулся вовсе не случайно, он их искал
целенаправленно. Ради них он бросил возиться с кирпичом, чего
ни в коем случае не сделал бы, если бы не знал загодя, что
сумеет сотворить пакость почище. Стало быть, он видел или знал
от кого-то, что Ходарев завез к себе в Волковку мешки с
цементом.
Андрей интуитивно почувствовал: мысль эта верная,
прошлогодние события полностью его догадку подтверждали.
Три раза он устраивал засады и в общей сложности проторчал
в кустах ровно неделю, но ни в один из этих дней пакостник ни
разу в Волковке не объявился. Зато четко приходил туда на
следующий день после его отъезда, иногда через день-два. Как
раз во время дежурств Ходарева на работе. Выходит, Пакостник
вполне в курсе всех его дел? Решил, скажем, Ходарев завести
пасеку, а через день после отъезда ульи оказались на земле. И
ружье прихватил не случайно, а, видимо, знал, что в ограде
закрыты собаки. Тем более, что в лес с ружьем еще не сезон. Про
цемент и говорить нечего.
Андрей даже вскочил с кровати. Как ошпаренный. Побегал по
избе, сердито ероша волосы.
Не иначе этим самым Пакостником был кто-то из числа его
знакомых, но причины?.. На кой ляд это понадобилось? Чего ради
в течение вот уже года творить пакость за пакостью, рискуя в
конце концов тоже нарваться? Если бы знать эти самые причины,
или как их?.. мотивы, то, пожалуй, Пакостника он бы в конце
концов вычислил.
Андрей с размаху сел на жалобно скрипнувшую кровать,
запустил пальцы в волосы, перед глазами одно за другим вставали
знакомые лица. Одних он отметал сразу, тех кто не имел даже
представления о Волковке. Других просто потому, что не знал,
чем он мог им до такой степени насолить. Третьих, четвертых
подозревал или реабилитировал по самым разным причинам.
Согрешил даже на старика Устинова. Вот уж кто при желании мог
удобнее всего терроризировать своего соседа. Эта мысль особенно
понравилась ему даже безотносительно к старику Устинову именно
своей человеческой низостью. Таков во всяком случае должен быть
почерк Пакостника, кто бы он ни был.
Прикинув по мелочам, Андрей нашел несколько существенных
несовпадений, и с внутренним облегчением оправдал старика. К
тому же, именно Устинов присоветовал ему приобрести эту избу.
Даже подсказал адрес, у кого.
Андрей Ходарев перебрал еще несколько человек, но наконец
понял, что так ничего не выяснит. Вся его жизнь была на виду --
на службе, в соседях, многочисленные знакомые, родня. Многие
видели, как он привез домой эти злосчастные мешки с цементом.
Потом грузил на платформу, подгадывал к очередному дежурству.
Да мало ли... В общем, чтобы вычислить Пакостника, не хватало
одного существенного звена -- побудительного мотива. Чего ради?
Корысть вроде невелика... Из мести? А может, зависть? Или
просто так, из любви к искусству? Мало ли придурков.
Андрею вдруг пришло в голову, что не он один оказался в
числе пострадавших. У деда Устинова было похищено ружье. В
другой раз Пакостник перевернул сметанный под окнами стожок.
Правда, Устинов отлучался крайне редко, а потому набеги на его
владения носили случайный характер. И не такой опустошительный.
="Так-то оно так, -- подумал Андрей, -- но дед все же
сбежал? В одночасье. Бросил налаженное хозяйство с избой, с
покосом. И купил будку на Хорошавинской дороге, десять кэмэ
пеши!"= Вот этого Андрей Ходарев и вовсе не мог взять в толк.
Для расчетливого, хозяйственного старика поступок более чем
легкомысленный. Пакостник тут не при чем. Старик далеко не из
пугливых, при случае запросто может подстрелить. Да так, что
никто знать не будет.
Новая загадка окончательно спутала Андрею весь ход
рассуждений. ="Чертов дед! Ни слова в простоте, все намеки да
подковырки с финтифлюшками, мать его за ногу!"= -- выругался
он, вспомнив недавний разговор, и лег.
Но не спалось. Лежал, курил. Посидел, опять покурил,
походил по избе. За окнами непроглядная темень -- самая
полночь. Андрей взял фонарь и отправился до ветру. Мысли,
словно старая кляча на водокачке, ходили по кругу, уже по
инерции, ничего к прежнему не добавляя. В рассеянности он
повернул в избу. Было зябко, должно быть, близко к минусу, и
ощущалось какое-то движение воздуха. Видимо, подымался ветер, и
порывы время от времени доносили к нему из темноты обрывки
разговора...
Андрей вдруг спохватился. Голоса?! Откуда здесь было
взяться голосам? Но нет... он отчетливо их различал! Баба и
мужик, кажется, переругивались... И плач ребенка. Временами
плач усиливался. И тотчас пропадал, унесенный порывом ветра,
потом раздавался снова, совсем близко, где-то в крайних
бараках.
До поселка было метров с сотню, и Андрей решил проверить,
кто мог сюда забрести, глядя на ночь, да еще с дитем. Он
продвигался не спеша, освещая яркий круг у себя под ногами. От
этого пятна света ночь вокруг сомкнулась еще плотнее, и он уже
ничего по сторонам не различал. Шел долго -- на голоса, а они
все как будто не приближались. Миновал ближние, незнакомые
ночью развалюхи с черными провалами окон. Пробежал лучам света
вдоль... Потом дорога пошла под гору, к железке. Выходит, он
был где-то посреди поселка, но голоса доносились все так же
далеко. Он сделал еще шагов десять, и вдруг явственно услышал
перебранку, но уже у себя за спиной. Откуда пришел... И плач.
В недоумении Андрей остановился. Выключил фонарь, надеясь,
что глаза привыкнут, и он сможет осмотреться.
Звон разбитого стекла, совсем рядом, заставил его
вздрогнуть от неожиданности. Несколько спустя в другом месте
куражливый, явно пьяный голос затянул невразумительный мотив.
Пять-шесть голосов вразнобой и невпопад подхватили
песнопение... На соседней улице, так ему показалось, хлопнула
дверь, и женский визгливый голос огласил темноту матом. В ответ
раздался недвусмысленный, чмокающий звук и похабный смешок.
Плакал ребенок. Мужик бранил бабу, баба на чем свет крыла
мужика.
Взлаяла, загремела цепью собака...
Андрею сделалось жутковато. Он ущипнул себя -- не спит ли?
Потом, желая развеять наваждение, зычно гаркнул в ночь:
-- Эге-гей! Эй!
Постоял, прислушался. Но никто, казалось, не обратил на
его крики внимания. Не прекратилась перебранка. Не залаяла
собака. Мертвый поселок жил своей обыденной убогой жизнью.
Голоса звучали все так же неотчетливо, он не разобрал ни
единого слова, о смысле догадывался разве что по интонациям.
Стуча зубами от холода, Андрей добрался наконец до ограды.
Круто обернулся, сам не зная почему. Шагах в двадцати,
почудилось, из темноты движется за ним белесое пятно, отдаленно
напоминающее женский, размытый силуэт.
Андрей шагнул навстречу. Полоснул вдоль дороги лучом
света. На обочине фонарь выхватил из темноты криво стоящую
бетонную сваю, неизвестно когда и для чего тут забитую.
Андрей зло сплюнул и отправился в избу. Залез под тряпье
на кровать, стараясь согреться. Ощущения после случившегося
были, конечно, мерзкие. Но Андрей Ходарев, человек сугубо
практический, в чудеса сроду не верил, полагая, что у всякого
="чуда"= имеется свое собственное объяснение. Он вспомнил деда
Устинова и крест, который тот повесил ему на шею. Коротко и
нервно хохотнул, представляя на своем месте набожного старика.
То-то, должно быть, бородища стояла дыбом от страха.
-- Тю-тю-уу!
Он даже подскочил. Да не из-за этого ли ="чуда"= дурной
старик бросил все хозяйство? А ведь так и есть, на самом деле.
Петухи, говорит, по ночам орали.
Во придурок так придурок! Домолился божий одуванчик. Таких
историй ="с петухами"= Андрей сам мог бы порассказать с десяток
неменьше. Причем, не выдуманных, а действительно бывших, с ним
лично, а не в Киеве с дядькой. Однажды, к примеру, это в
сентябре было, году в семьдесят девятом, или в семьдесят
восьмом? Весь день с утра в ушах орали петухи. Кругом тайга,
ближняя деревня в сорока километрах, а то и все полста. А
петухи орут. Не близко, правда, но слыхать хорошо. Ну, ладно
если бы он один их слышал, а то вдвоем были. Толик Казенных...
Кобзоном звали, в напарниках у него болтался -- то же самое.
Как петух заорет -- оба слышат, плечами пожимают.
Ну и что с того? Живы остались, никто не помер.
В другой раз, такое же... Но тогда Ходарев уже один был.
Зимой на лыжах. Идет лесом, а в носу откуда ни возьмись --
запах свежей выпечки. Причем, сдобной выпечки. И до того
отчетливо, что слюнки потекли. Полдня шел отплевываясь потом
отстало.
Но самый, пожалуй, диковинный случай произошел с Андреем
совсем недавно. В городе началась форменная голодуха, словно в
блокаду. Магазины пустые, шаром покати. Даже хлеб с перебоями,
с дракой брали. Ну, делать нечего, надо семью кормить. Взял
Ходарев посреди зимы отпуск и -- в лес. Договорился с хозяином
балагана, не за так конечно, обещал поделиться, ну а там дай
бог удачи, как говорится. За день добежал до места, все путем.
Отдохнул, отлежался за ночь. Наутро снова на лыжи и --
вкруговую, петлю километров в тридцать отмахал. Но следы
лосиные нашел, в первый же день. И стоянку обнаружил на вырубке
в старом ельнике. Семенник когда-то оставили. Прикинул по
следам, выходило штуки четыре-пять, с лосятами. С тем и
вернулся в балаган. На радостях выпил солдатские сто грамм.
Но везуха на этом закончилась. На следующий день взыграло
солнце. Безветрие полное. Снег звонкий, хрусткий, лыжи за три
километра человеку слыхать. Чтобы к лосям при такой погоде
подобраться на выстрел, нечего и думать. День минул, другой,
третий. Погода все не меняется. Так неделя прошла, вторая
началаоь. От безделья глаза на лоб лезли. Целыми днями гонял
пустой чай -- чагой заваривал. Оброс бородищей, навроде деда
Устинова, а когда вовсе делалось тошно, вставал на лыжи и без
всякой цели бродил цо лесу. Шлепнул попутно пару тетеревов на
лунках.
Однажды, в очередной раз собравшись на моцион, как он
называл свои вынужденные прогулки, Андрей вышел из зимовья и
стал вытаскивать из-под крыши оставленные там на ночь лыжи.
Потом обернулся и обмер...
По залитой солнцем, заснеженной поляне, прямо перед его
зимовьем, вышли из лесу шестеро охотников. Все в белых
маскхалатах, идут гуськом на лыжах, переговариваются. На
валенках -- белые чехлы. С палками. Даже лица разглядел, вроде
знакомые. А вот кто -- ни одного не вспомнил.
Первая мысль была -- бежать. Если егеря, то за
браконьерство в два счета срок влепят, не охнешь. Даром, что в
городе жрать нечего. Но потом видит: все шестеро вроде как мимо
через поляну идут. Его не замечают. И балаган мимо прошли, не
увидели... Охотнички хреновы. И тут Андрей спохватился. Да ведь
его ищут! Как-никак две недели уже прошло, жена извелась,
поди-ко, дома. Хотя... с чего бы ей? Он и не обещался скоро. И
зачем тогда маскхалаты, если на поиски отправились? Нет, что-то
тут другое. Скорее всего, начальство по лицензии промышляет.
Говядина со свининой надоели, которыми с баз отоваривают, вот
решили лосятинкой разговеться... Жирок на боках разогнать.
Точно. Только вид сделали, будто не заметили его. Дескать, мы
тебя не трогаем, и ты нас знать не знаешь. В глаза не видел.
Который впереди -- егерь, наверняка.
Но тут Андрею пришла в голову другая мысль. За тридцать
верст от дороги никакое начальство на лыжах пеши не потащится.
Они лосей с машин бьют; по лесовозным дорогам в делянку заедут
-- они тут и есть, лоси. В домашних тапочках, считай, охотятся.
Тогда кто? Что за люди такие? Андрей решил окликнуть. В
конце концов, мало ли чего он тут делает. Если бы с лосятиной,
с мясом застукали, это дело другое. На, вяжи в таком разе. А
намерения к делу не пришьешь. Да и любопытство разобрало -- не
утерпел.
-- Эгей! Мужики-и?!