Страница:
– И последний вопрос, Костя, – понимая, что аудиенция окончена, поднялся с парчового, инкрустированного речным жемчугом кресла Пухов, – чем я обязан твоему вниманию? Почему именно мне ты оказываешь такую честь?
В этот момент секретарь ввел в пентхауз посетителя. К своему изумлению, майор Пухов узнал в нем Дуба – известного московского «авторитета», занимающегося поставками оружия, транспортными услугами, обеспечением безопасности притонов гомосексуалистов, а также продажей детей в специальные публичные дома. Дуб, естественно, находился во всероссийском розыске, что, естественно, никоим образом не мешало ему открыто жить под Москвой в Барвихе в трехэтажном особняке, записанном на жену какого-то банкира.
Пухов решительно шатнул к двери, не желая дышать одним воздухом с этим отродьем, но Цзю остановил:
– Не торопись, майор, мы ведь не договорили. Я сейчас освобожусь. Вынужден тебя огорчить, Сергей, – повернулся к Дубу. – Твои люди не обеспечили своевременную отгрузку техники в Чкаловске. Но это еще не все. Подобрав на Кутузовском, как было условлено, моих раненых, они стали вымогать у них сверх оговоренного пятьдесят тысяч долларов, обещая в противном случае выбросить их на шоссе. Это совершенно недопустимо, Сергей, ты согласен?
– В Чкаловске уже улажено, – с интересом оглядел пентхауз Дуб, – но перенесено на вечер. Все пройдет ровно, если докинешь пару сотен. Насчет Кутузовского извиняюсь, ребята не врубились. Молодняк. Сам знаешь, Костя, какой у нас нынче в России отвязанный молодняк…
– Это не разговор, Сергей, – звонко рассмеялся Цзю.
– Разговор, на разговор, – пожал плечами Дуб, недовольно стреляя глазами в сторону майора Пухова. – Здесь Москва, а не Китай, Костя, и ты здесь гость, а не хозяин. Мои люди вокруг гостиницы. Ты бы не залупался со мной, а, Костя?
– Я бы не залупался, – с любопытством посмотрел на развалившегося в кресле Дуба Цзю. На него явно произвели впечатление толстые золотые перстни на пальцах российского коллеги и выглядывающая сквозь вольно расстегнутый ворот черной рубашки золотая (почти что якорная) цепь. – Если бы ты меня не обманывал. Зачем вокруг гостиницы твои… люди? – Цзю включил компьютер. На овальном дисплее появилось четкое изображение ночной улицы. Пухов узнал площадь перед гостиницей.
– Раз, два, три… – пересчитал Цзю джипы, постепенно укрупняя изображение. Это было невероятно, но невидимая камера каким-то образом проникала внутрь салонов, на дисплее возникали лица сидящих в джипах. Вот только говорили они как-то странно – как будто скребли ножом по днищу кастрюли. – Изображение транслируется со спутника, майор, – объяснил Цзю, – спутник считывает речь в режиме цифрового кода, потом дает расшифровку. Впрочем, мне кажется, нам нет смысла расшифровывать эту… речь… Если, конечно, ее можно назвать речью… – Цзю нажал клавишу, и три джипа словно по команде оделись пламенем, как в замедленной съемке взлетели на воздух, переворачиваясь днищем вверх, разбрасывая в стороны колеса, двери, фрагменты корпусов.
Дуб бросился к окну, видимо, желая убедиться, что это не оптический обман.
Цзю спустился к бассейну, взял со скамейки мечи.
– Ты можешь защищаться, выбирай любой, – протянул их рукоятками вперед обезумевшему Дубу, – советую тебе воспользоваться черным… – неуловимым движением рукоятки вышиб из руки Дуба пистолет.
Дуб рванул на себя белый меч, бросился на Цзю, как бык на тореадора. Конечно же он понимал, что ему не жить, и пытался яростью, как анестезией, хоть отчасти смягчить ужас предстоящей смерти. Это был старый бандитский прием.
Несколько отчаянных (Дубу было нечего терять, он рубил мечом как топором) ударов Цзю отразил, не вынимая из ножен черного меча. Когда же Дуб с пеной на губах устремился на него, выставив наперевес меч, как копье, Цзю и вовсе бросил свой меч на пол. Он шагнул в сторону, перехватил руку Дуба, легко выхватил из нее белый меч и со свистом – по короткой траектории – махнул им снизу вверх, одновременно опускаясь на левое колено. Обезглавленное тело Дуба широко и как будто осмысленно шагнуло в бассейн, а следом за ним – со значительным перелетом – в голубую воду, как мяч, шлепнулась голова, блеснув на прощанье то ли золотыми зубами, то ли захлестнувшей ее золотой цепью. Цзю придирчиво осмотрел белый меч и свое кимоно. Они были чисты. Нигде – за исключением бассейна – не было ни единой капли крови. Но в бассейне кровь растворялась в воде, а потому ее тоже как бы не было. Просто вода стала немного темнее.
– Я отвечу на твой вопрос майор, – вложил белый меч в ножны, положил его на скамейку Цзю. – Я занимаюсь, как ты, должно быть, понял, подготовительной работой, расчищаю площадку для строительства здания грядущего совершенства. Мысль о грядущем совершенстве сложна и протяженна во времени, майор. Человечество движется к ней не одну тысячу лет. Сейчас оно вышло на финишную прямую; В этом деле задействовано немало людей, майор, хотя иным из них и не дано ощутить свою, так сказать, избранность, принадлежность к тому, что знающие люди полагают совершенством. Твой сын, майор, не сможет меня ни в чем упрекнуть. Секретарь сообщит тебе мой личный номер. Его знают очень немногие. До свидания, майор. Каждая встреча с тобой для меня праздник!
– Мой сын? – Пухов давно подозревал, что мир превратился в сумасшедший дом, но не подозревал, что так окончательно, необратимо, бесповоротно и безнадежно. – Но у меня нет сына, Костя! И я… не собираюсь жениться. Никого даже нет на примете. Разве ты сосватаешь симпатичную темнокожую азиаточку…
– Ты понял меня слишком буквально, – улыбнулся Цзю, – наверное, забыл, что я китаец. Я всего лишь изложил своими словами мысль Конфуция, что истинные дружба и расположение должны простираться сквозь отмеренный тому или иному человеку век. Я намекнул тебе, майор, что мои дружеские чувства распространяются не только на тебя, но и на твою семью. У нас, китайцев, сын считается более удачным и совершенным продолжением отца. Желая мужчине счастья, мы подразумеваем рождение сына. Рождение сына, майор, это состоявшееся свидание с высшими силами. Человеку не дано ни назначить это свидание, ни уклониться от него…
…Набирая девятизначный телефонный номер, майор Пухов не был уверен, что Цзю ответит. Давно известно, что ничто не разрушается так быстро и не исчезает так бесследно, как грандиозные планы. В особенности по переустройству мира. Но Цзю ответил немедленно, как будто находился в соседней комнате мотеля «Глория».
– Где ты сейчас, Константин? – спросил Пухов. – Почему о тебе ничего не слышно?
Цзю ответил, что в данный момент он на острове Фиджи. Майор понял, что находится на правильном пути. Сегодня он почему-то думал о Фиджи, где не был ни разу в жизни.
«Случайные совпадения здесь исключены, – помнится, учил генерал Толстой. – Мысль, которой надлежит превратиться в живое действие, как иголка салфетку пронзает пространство, время и… человеческую голову, независимо от того, о чем в данный момент эта голова думает».
Пухов вспомнил покачивающуюся в бассейне голову Дуба. Интересно, о чем она думала, когда Дуб входил в пентхауз?
– Обо мне и не должно быть слышно, – заметил Цзю. – В то мое посещение Москвы была битва на Калке. Через сколько лет пал Киев?
– Через семнадцать, – произвел в уме нехитрые вычисления Пухов.
– Играй на тотализаторе, майор, – посоветовал Цзю, – ты владеешь бесценным знанием.
Пухов коротко изложил суть дела. Цзю молчал.
– Костя, ты говорил, что твои возможности безграничны, – не без ехидства напомнил майор Пухов.
– Не уходи с этой линии, – послышался голос Цзю. – Я сейчас соединю тебя с дежурным оператором по Гулистану. Можешь говорить с ней по-русски. Да, сообщи ей номер модема, на который она сможет сбрасывать тебе информацию…
В трубке раздался щелчок. Приятный женский голос попросил Пухова сообщить номер и включить компьютер.
– Как мне к вам обращаться? – поинтересовался майор.
– Зовите меня Мария, – ответила оператор.
Пухов вернул кресло с прикрученным к нему электропроводом Нуром в вертикальное положение. Глава службы безопасности Республики Гулистан был близок к инсульту. Майору пришлось достать из холодильника запасливого Гелисхана бутылку минеральной воды, освежить Нура, чтобы он пришел в чувство.
Тем временем неведомая Мария соединилась с компьютером в кабинете Гелисхана. На экран пошла информация из личного дела (досье?) Нура, о существовании которого тот, видимо, не подозревал. Желая доставить Нуру удовольствие, майор Пухов повернул экран таким образом, чтобы Hyp тоже видел.
– Ты богатый парень, Hyp! – воскликнул Пухов, когда на экране возникли цифры номерных счетов в девяти банках Европы.
– Но все же беднее тебя, – побледнел (насколько это было возможно после длительного пребывания на полу с задранными ногами) Hyp, все еще не теряя присутствия духа. Или это были не все номерные счета, или Hyp был равнодушен к деньгам. А может, как большинство гулийцев, считал деньги лотереей, расстраиваться из-за потери которых, равно как и радоваться от приобретения недостойно настоящего мужчины.
– Мы можем заблокировать счета немедленно, – услышал Пухов в телефонной трубке голос Марии, – сделать их достоянием общественности, раскрутить скандал, смешать с дерьмом его посмертную репутацию. Можем просто снять все до копейки через своих людей в банках. Деньги на номерных счетах размещены с нарушением законодательства.
– Не надо пока трогать деньги, – перевел взгляд на Нура майор. – О его посмертной репутации поговорим позже… – Он хотел спросить у Марии, как ему работать с Нуром, что конкретно надо делать, но она ответила, не дожидаясь вопросов Пухова:
– Не беспокойтесь. Наш метод достаточно эффективен. Пусть он просто смотрит на экран. Через полторы минуты спутник войдет в зону прямой трансляции над Лондоном. У вас не будет проблем с изображением.
– Над Лондоном, – специально для Нура повторил Пухов.
Гулиец покачал головой.
– База данных обработана, – объявила Мария. – Не думаю, что у вас возникнут сложности с получением от него нужной информации. Трое его сыновей от первых двух жен погибли в боях. Восемь лет назад в Тбилиси он тайно женился на молодой чеченке. Она родила ему сначала дочерей-близнецов, потом сына. Как вам известно, обычаи гулийцев запрещают брать в жены чеченок, О его новой семье знал только президент Ираклии Глахуна, который помог ему устроить жену и детей в Лондоне, получить английское гражданство под видом эмигрантов из Афганистана. Два года назад Глахуна бесследно исчез, поэтому ваш гулиец уверен, что больше никто не знает про его семью. Мальчик – последняя его сильная привязанность в этой жизни. Наши аналитики не ошибаются – он не отдаст семью.
– Он может не поверить, – возразил Пухов.
– Он не сможет не поверить, – сказала Мария.
– Почему?
– Потому что он будет видеть! Группа уже выехала. Она будет в Челси через пятнадцать минут. Сейчас вы получите картинку.
Майор Пухов испытал к Нуру что-то похожее на жалость.
Константин Цзю оказался прав. Бесконечные формы человеческих страстей, непредсказуемые их сочетания, несмотря на внутренний протест майора Пухова, элементарно умещались в треугольнике – страх за собственную жизнь и жизнь близких, деньги, власть. Единственным утешением для Нура могло явиться понимание того, что его зацепила своими пригнанными шестеренками страшная – вне обычной человеческой логики – машина, не допускающая сбоев и ошибок, не ведающая жалости и милосердия.
На экране возник особняк. Вокруг особняка был сад и зеленый газон. На белой скамейке невероятной красоты молодая женщина читала книгу шестилетнему (не больше) мальчику, который слушал ее с неожиданным для своего возраста вниманием. На экране возникла улица. Две одинаковые девочки (близнецы) шли по улице определенно из школы (рюкзаки за плечами) в сопровождении служанки и высокого человека с усами, в котором Пухов без малейшего труда распознал охранника.
– Его семью охраняют люди из довольно крепкой иранской фирмы, – услышал майор голос Марии. – Они вполне могли бы защитить женщину и детей от киллеров генерала Сака. Против нас они бессильны.
– Там невысоко ставят иранцев, которых ты нанял, Hyp, – кивнул на экран Пухов.
На экране появилась другая лондонская улица, точнее ее проезжая часть, вставший у светофора закрытый фургон с надписью «Установка и ремонт телевизионных антенн».
– Он сам решил установить на лужайке антенну, – сказала Мария, – чтобы без помех говорить с семьей по спутниковой связи. – Он знает, что должны приехать сегодня.
– Hyp, ты уже понял, кто в фургоне и какую антенну они установят твоей семье? – спросил Пухов.
– Они будут вынуждены насиловать его жену на глазах детей, – с грустью подтвердила Мария.
– Мне очень жаль, Hyp, – вздохнул майор, – но они будут хором трахать твою жену на глазах детей. Дети, Hyp… Да, Hyp, в публичный дом, где разная сволочь платит за то, чтобы девочка была не старше десяти лет. Но это еще не все, Hyp. Они сделают твоего сына педерастом и… евнухом…
Hyp молчал, и у майора Пухова возникло подозрение, что гулиец умер. Но он был жив. Пухов решил было, что Hyp сосредоточился на развязывании электропровода, обошел кресло, проверил узлы. Провод держался молодцом.
Как, впрочем, и Hyp.
Майор посмотрел на экран. Он вдруг понял, почему Hyp держится молодцом. Он не верит своим глазам! То есть он уже понял насчет счетов и дома в Лондоне, но не может поверить, что в фургоне едут убийцы. Пухов посмотрел на часы. Он позвонил Цзю – из Москвы на Фиджи – ровно полчаса назад.
– Мария, – попросил Пухов, – покажи ему ребят в фургоне.
– Они уже подъехали. Сейчас он увидит. Фургон аккуратно припарковался у самых ворот особняка. Выпрыгнувший из кабины малый (Пухову не удалось рассмотреть его лицо) протянул какие-то запаянные в пластик бумаги иранцу. Задняя дверь фургона медленно приоткрылась… Иранец, изучив бумаги, кивнул, обернулся, зовя хозяйку.
– Отбой! – крикнул Hyp.
– Отбой, Мария! – повторил Пухов, понимая, что поздно.
Но оказалось, что не поздно. Взлетевшая над затылком иранца рука с выдвинувшейся из рукава короткой электрошоковой дубинкой стремительно ушла в сторону, как будто ветер – ветер смерти – взлохматил волосы над затылком охранника. Двери фургона закрылись.
– Я жду, Hyp, – напомнил о себе гулийцу майор Пухов.
– Они объяснили, что сначала установят антенну другому заказчику в этом районе, – сказала Мария, – а потом вернутся. Если, конечно, возникнет необходимость.
– Полагаю, что не возникнет, – посмотрел на Нура майор Пухов. – Мария, женщина с детьми остается жить в этом доме. Деньги с номерных счетов должны быть переведены на вполне легальные, личные ее счета.
– Это будет стоить, – ответила Мария. – Комиссионные – три процента от общей суммы. Я остаюсь на связи.
– За три процента все твои деньги переведут на ее имя, – приблизился к Нуру майор Пухов, – тебя устраивают условия?
Hyp не ответил, и майор решил, что условия его устраивают.
– Генерал Сак приказал расстрелять твою мать, – мертвым голосом произнес Hyp. – Исполнителей послал я. Она умерла без мучений. Сак сделал это не по своей воле. У меня нет точных данных, но я думаю, что он получил приказ из Москвы. Ты сам у него спросишь. Основные силы гулийского сопротивления в настоящее время сосредоточены в Москве. Завтра днем или вечером мы должны занять Кремль, Дом правительства, здания Госдумы и Совета Федерации, Минобороны, Лубянку, пункты правительственной и военной связи, телестудии и так далее. Да, и все на юге России атомные электростанции с персоналом в качестве заложников. Генерал Сак обратится завтра ночью к народам России как временный президент восстановленного СССР. В данный момент он находится в воздухе на бомбардировщике ТУ-203, переоборудованном в мобильный командный пункт. Он приземлится на коммерческом Щукинском аэродроме. По документам бомбардировщик принадлежит литовской фирме и перегоняется из Вильнюса в Китай. Я все сказал, майор?
– Нет. Я знаю генерала Сака. Почему не сегодня вечером, а завтра?
– Он должен встретиться с шейхом Али, – чуть слышно произнес Hyp, – и принять окончательное решение. Согласись, майор, Россия – слишком большой кусок.
– Шейх Али еще жив? – удивился Пухов.
– Он прилетит в Москву рейсом пятьсот семьдесят шесть из Аммана сегодня. Я звонил из машины в Шереметьево, думаю, самолет приземлится через час.
– Кто должен встретить и проводить шейха к Саку?
– Я.
– Я, – повторил Пухов.
– Майор, – поднял голову руководитель службы безопасности Республики Гулистан. – Кому бы ты ни служил, но ты не сможешь перевоплотиться в шейха Али.
– Почему? – спросил, поднимая «Fovea», Пухов.
– Видишь ли, майор, эту тайну знают немногие, но шейх Али от рождения… глухонемой. Это все. Я не прощаюсь, майор, мы скоро встретимся. Я готов, майор. Но ты меня быстро догонишь!
– Не сомневаюсь, – отправил пулю точно Нуру в переносицу майор Пухов.
R
В этот момент секретарь ввел в пентхауз посетителя. К своему изумлению, майор Пухов узнал в нем Дуба – известного московского «авторитета», занимающегося поставками оружия, транспортными услугами, обеспечением безопасности притонов гомосексуалистов, а также продажей детей в специальные публичные дома. Дуб, естественно, находился во всероссийском розыске, что, естественно, никоим образом не мешало ему открыто жить под Москвой в Барвихе в трехэтажном особняке, записанном на жену какого-то банкира.
Пухов решительно шатнул к двери, не желая дышать одним воздухом с этим отродьем, но Цзю остановил:
– Не торопись, майор, мы ведь не договорили. Я сейчас освобожусь. Вынужден тебя огорчить, Сергей, – повернулся к Дубу. – Твои люди не обеспечили своевременную отгрузку техники в Чкаловске. Но это еще не все. Подобрав на Кутузовском, как было условлено, моих раненых, они стали вымогать у них сверх оговоренного пятьдесят тысяч долларов, обещая в противном случае выбросить их на шоссе. Это совершенно недопустимо, Сергей, ты согласен?
– В Чкаловске уже улажено, – с интересом оглядел пентхауз Дуб, – но перенесено на вечер. Все пройдет ровно, если докинешь пару сотен. Насчет Кутузовского извиняюсь, ребята не врубились. Молодняк. Сам знаешь, Костя, какой у нас нынче в России отвязанный молодняк…
– Это не разговор, Сергей, – звонко рассмеялся Цзю.
– Разговор, на разговор, – пожал плечами Дуб, недовольно стреляя глазами в сторону майора Пухова. – Здесь Москва, а не Китай, Костя, и ты здесь гость, а не хозяин. Мои люди вокруг гостиницы. Ты бы не залупался со мной, а, Костя?
– Я бы не залупался, – с любопытством посмотрел на развалившегося в кресле Дуба Цзю. На него явно произвели впечатление толстые золотые перстни на пальцах российского коллеги и выглядывающая сквозь вольно расстегнутый ворот черной рубашки золотая (почти что якорная) цепь. – Если бы ты меня не обманывал. Зачем вокруг гостиницы твои… люди? – Цзю включил компьютер. На овальном дисплее появилось четкое изображение ночной улицы. Пухов узнал площадь перед гостиницей.
– Раз, два, три… – пересчитал Цзю джипы, постепенно укрупняя изображение. Это было невероятно, но невидимая камера каким-то образом проникала внутрь салонов, на дисплее возникали лица сидящих в джипах. Вот только говорили они как-то странно – как будто скребли ножом по днищу кастрюли. – Изображение транслируется со спутника, майор, – объяснил Цзю, – спутник считывает речь в режиме цифрового кода, потом дает расшифровку. Впрочем, мне кажется, нам нет смысла расшифровывать эту… речь… Если, конечно, ее можно назвать речью… – Цзю нажал клавишу, и три джипа словно по команде оделись пламенем, как в замедленной съемке взлетели на воздух, переворачиваясь днищем вверх, разбрасывая в стороны колеса, двери, фрагменты корпусов.
Дуб бросился к окну, видимо, желая убедиться, что это не оптический обман.
Цзю спустился к бассейну, взял со скамейки мечи.
– Ты можешь защищаться, выбирай любой, – протянул их рукоятками вперед обезумевшему Дубу, – советую тебе воспользоваться черным… – неуловимым движением рукоятки вышиб из руки Дуба пистолет.
Дуб рванул на себя белый меч, бросился на Цзю, как бык на тореадора. Конечно же он понимал, что ему не жить, и пытался яростью, как анестезией, хоть отчасти смягчить ужас предстоящей смерти. Это был старый бандитский прием.
Несколько отчаянных (Дубу было нечего терять, он рубил мечом как топором) ударов Цзю отразил, не вынимая из ножен черного меча. Когда же Дуб с пеной на губах устремился на него, выставив наперевес меч, как копье, Цзю и вовсе бросил свой меч на пол. Он шагнул в сторону, перехватил руку Дуба, легко выхватил из нее белый меч и со свистом – по короткой траектории – махнул им снизу вверх, одновременно опускаясь на левое колено. Обезглавленное тело Дуба широко и как будто осмысленно шагнуло в бассейн, а следом за ним – со значительным перелетом – в голубую воду, как мяч, шлепнулась голова, блеснув на прощанье то ли золотыми зубами, то ли захлестнувшей ее золотой цепью. Цзю придирчиво осмотрел белый меч и свое кимоно. Они были чисты. Нигде – за исключением бассейна – не было ни единой капли крови. Но в бассейне кровь растворялась в воде, а потому ее тоже как бы не было. Просто вода стала немного темнее.
– Я отвечу на твой вопрос майор, – вложил белый меч в ножны, положил его на скамейку Цзю. – Я занимаюсь, как ты, должно быть, понял, подготовительной работой, расчищаю площадку для строительства здания грядущего совершенства. Мысль о грядущем совершенстве сложна и протяженна во времени, майор. Человечество движется к ней не одну тысячу лет. Сейчас оно вышло на финишную прямую; В этом деле задействовано немало людей, майор, хотя иным из них и не дано ощутить свою, так сказать, избранность, принадлежность к тому, что знающие люди полагают совершенством. Твой сын, майор, не сможет меня ни в чем упрекнуть. Секретарь сообщит тебе мой личный номер. Его знают очень немногие. До свидания, майор. Каждая встреча с тобой для меня праздник!
– Мой сын? – Пухов давно подозревал, что мир превратился в сумасшедший дом, но не подозревал, что так окончательно, необратимо, бесповоротно и безнадежно. – Но у меня нет сына, Костя! И я… не собираюсь жениться. Никого даже нет на примете. Разве ты сосватаешь симпатичную темнокожую азиаточку…
– Ты понял меня слишком буквально, – улыбнулся Цзю, – наверное, забыл, что я китаец. Я всего лишь изложил своими словами мысль Конфуция, что истинные дружба и расположение должны простираться сквозь отмеренный тому или иному человеку век. Я намекнул тебе, майор, что мои дружеские чувства распространяются не только на тебя, но и на твою семью. У нас, китайцев, сын считается более удачным и совершенным продолжением отца. Желая мужчине счастья, мы подразумеваем рождение сына. Рождение сына, майор, это состоявшееся свидание с высшими силами. Человеку не дано ни назначить это свидание, ни уклониться от него…
…Набирая девятизначный телефонный номер, майор Пухов не был уверен, что Цзю ответит. Давно известно, что ничто не разрушается так быстро и не исчезает так бесследно, как грандиозные планы. В особенности по переустройству мира. Но Цзю ответил немедленно, как будто находился в соседней комнате мотеля «Глория».
– Где ты сейчас, Константин? – спросил Пухов. – Почему о тебе ничего не слышно?
Цзю ответил, что в данный момент он на острове Фиджи. Майор понял, что находится на правильном пути. Сегодня он почему-то думал о Фиджи, где не был ни разу в жизни.
«Случайные совпадения здесь исключены, – помнится, учил генерал Толстой. – Мысль, которой надлежит превратиться в живое действие, как иголка салфетку пронзает пространство, время и… человеческую голову, независимо от того, о чем в данный момент эта голова думает».
Пухов вспомнил покачивающуюся в бассейне голову Дуба. Интересно, о чем она думала, когда Дуб входил в пентхауз?
– Обо мне и не должно быть слышно, – заметил Цзю. – В то мое посещение Москвы была битва на Калке. Через сколько лет пал Киев?
– Через семнадцать, – произвел в уме нехитрые вычисления Пухов.
– Играй на тотализаторе, майор, – посоветовал Цзю, – ты владеешь бесценным знанием.
Пухов коротко изложил суть дела. Цзю молчал.
– Костя, ты говорил, что твои возможности безграничны, – не без ехидства напомнил майор Пухов.
– Не уходи с этой линии, – послышался голос Цзю. – Я сейчас соединю тебя с дежурным оператором по Гулистану. Можешь говорить с ней по-русски. Да, сообщи ей номер модема, на который она сможет сбрасывать тебе информацию…
В трубке раздался щелчок. Приятный женский голос попросил Пухова сообщить номер и включить компьютер.
– Как мне к вам обращаться? – поинтересовался майор.
– Зовите меня Мария, – ответила оператор.
Пухов вернул кресло с прикрученным к нему электропроводом Нуром в вертикальное положение. Глава службы безопасности Республики Гулистан был близок к инсульту. Майору пришлось достать из холодильника запасливого Гелисхана бутылку минеральной воды, освежить Нура, чтобы он пришел в чувство.
Тем временем неведомая Мария соединилась с компьютером в кабинете Гелисхана. На экран пошла информация из личного дела (досье?) Нура, о существовании которого тот, видимо, не подозревал. Желая доставить Нуру удовольствие, майор Пухов повернул экран таким образом, чтобы Hyp тоже видел.
– Ты богатый парень, Hyp! – воскликнул Пухов, когда на экране возникли цифры номерных счетов в девяти банках Европы.
– Но все же беднее тебя, – побледнел (насколько это было возможно после длительного пребывания на полу с задранными ногами) Hyp, все еще не теряя присутствия духа. Или это были не все номерные счета, или Hyp был равнодушен к деньгам. А может, как большинство гулийцев, считал деньги лотереей, расстраиваться из-за потери которых, равно как и радоваться от приобретения недостойно настоящего мужчины.
– Мы можем заблокировать счета немедленно, – услышал Пухов в телефонной трубке голос Марии, – сделать их достоянием общественности, раскрутить скандал, смешать с дерьмом его посмертную репутацию. Можем просто снять все до копейки через своих людей в банках. Деньги на номерных счетах размещены с нарушением законодательства.
– Не надо пока трогать деньги, – перевел взгляд на Нура майор. – О его посмертной репутации поговорим позже… – Он хотел спросить у Марии, как ему работать с Нуром, что конкретно надо делать, но она ответила, не дожидаясь вопросов Пухова:
– Не беспокойтесь. Наш метод достаточно эффективен. Пусть он просто смотрит на экран. Через полторы минуты спутник войдет в зону прямой трансляции над Лондоном. У вас не будет проблем с изображением.
– Над Лондоном, – специально для Нура повторил Пухов.
Гулиец покачал головой.
– База данных обработана, – объявила Мария. – Не думаю, что у вас возникнут сложности с получением от него нужной информации. Трое его сыновей от первых двух жен погибли в боях. Восемь лет назад в Тбилиси он тайно женился на молодой чеченке. Она родила ему сначала дочерей-близнецов, потом сына. Как вам известно, обычаи гулийцев запрещают брать в жены чеченок, О его новой семье знал только президент Ираклии Глахуна, который помог ему устроить жену и детей в Лондоне, получить английское гражданство под видом эмигрантов из Афганистана. Два года назад Глахуна бесследно исчез, поэтому ваш гулиец уверен, что больше никто не знает про его семью. Мальчик – последняя его сильная привязанность в этой жизни. Наши аналитики не ошибаются – он не отдаст семью.
– Он может не поверить, – возразил Пухов.
– Он не сможет не поверить, – сказала Мария.
– Почему?
– Потому что он будет видеть! Группа уже выехала. Она будет в Челси через пятнадцать минут. Сейчас вы получите картинку.
Майор Пухов испытал к Нуру что-то похожее на жалость.
Константин Цзю оказался прав. Бесконечные формы человеческих страстей, непредсказуемые их сочетания, несмотря на внутренний протест майора Пухова, элементарно умещались в треугольнике – страх за собственную жизнь и жизнь близких, деньги, власть. Единственным утешением для Нура могло явиться понимание того, что его зацепила своими пригнанными шестеренками страшная – вне обычной человеческой логики – машина, не допускающая сбоев и ошибок, не ведающая жалости и милосердия.
На экране возник особняк. Вокруг особняка был сад и зеленый газон. На белой скамейке невероятной красоты молодая женщина читала книгу шестилетнему (не больше) мальчику, который слушал ее с неожиданным для своего возраста вниманием. На экране возникла улица. Две одинаковые девочки (близнецы) шли по улице определенно из школы (рюкзаки за плечами) в сопровождении служанки и высокого человека с усами, в котором Пухов без малейшего труда распознал охранника.
– Его семью охраняют люди из довольно крепкой иранской фирмы, – услышал майор голос Марии. – Они вполне могли бы защитить женщину и детей от киллеров генерала Сака. Против нас они бессильны.
– Там невысоко ставят иранцев, которых ты нанял, Hyp, – кивнул на экран Пухов.
На экране появилась другая лондонская улица, точнее ее проезжая часть, вставший у светофора закрытый фургон с надписью «Установка и ремонт телевизионных антенн».
– Он сам решил установить на лужайке антенну, – сказала Мария, – чтобы без помех говорить с семьей по спутниковой связи. – Он знает, что должны приехать сегодня.
– Hyp, ты уже понял, кто в фургоне и какую антенну они установят твоей семье? – спросил Пухов.
– Они будут вынуждены насиловать его жену на глазах детей, – с грустью подтвердила Мария.
– Мне очень жаль, Hyp, – вздохнул майор, – но они будут хором трахать твою жену на глазах детей. Дети, Hyp… Да, Hyp, в публичный дом, где разная сволочь платит за то, чтобы девочка была не старше десяти лет. Но это еще не все, Hyp. Они сделают твоего сына педерастом и… евнухом…
Hyp молчал, и у майора Пухова возникло подозрение, что гулиец умер. Но он был жив. Пухов решил было, что Hyp сосредоточился на развязывании электропровода, обошел кресло, проверил узлы. Провод держался молодцом.
Как, впрочем, и Hyp.
Майор посмотрел на экран. Он вдруг понял, почему Hyp держится молодцом. Он не верит своим глазам! То есть он уже понял насчет счетов и дома в Лондоне, но не может поверить, что в фургоне едут убийцы. Пухов посмотрел на часы. Он позвонил Цзю – из Москвы на Фиджи – ровно полчаса назад.
– Мария, – попросил Пухов, – покажи ему ребят в фургоне.
– Они уже подъехали. Сейчас он увидит. Фургон аккуратно припарковался у самых ворот особняка. Выпрыгнувший из кабины малый (Пухову не удалось рассмотреть его лицо) протянул какие-то запаянные в пластик бумаги иранцу. Задняя дверь фургона медленно приоткрылась… Иранец, изучив бумаги, кивнул, обернулся, зовя хозяйку.
– Отбой! – крикнул Hyp.
– Отбой, Мария! – повторил Пухов, понимая, что поздно.
Но оказалось, что не поздно. Взлетевшая над затылком иранца рука с выдвинувшейся из рукава короткой электрошоковой дубинкой стремительно ушла в сторону, как будто ветер – ветер смерти – взлохматил волосы над затылком охранника. Двери фургона закрылись.
– Я жду, Hyp, – напомнил о себе гулийцу майор Пухов.
– Они объяснили, что сначала установят антенну другому заказчику в этом районе, – сказала Мария, – а потом вернутся. Если, конечно, возникнет необходимость.
– Полагаю, что не возникнет, – посмотрел на Нура майор Пухов. – Мария, женщина с детьми остается жить в этом доме. Деньги с номерных счетов должны быть переведены на вполне легальные, личные ее счета.
– Это будет стоить, – ответила Мария. – Комиссионные – три процента от общей суммы. Я остаюсь на связи.
– За три процента все твои деньги переведут на ее имя, – приблизился к Нуру майор Пухов, – тебя устраивают условия?
Hyp не ответил, и майор решил, что условия его устраивают.
– Генерал Сак приказал расстрелять твою мать, – мертвым голосом произнес Hyp. – Исполнителей послал я. Она умерла без мучений. Сак сделал это не по своей воле. У меня нет точных данных, но я думаю, что он получил приказ из Москвы. Ты сам у него спросишь. Основные силы гулийского сопротивления в настоящее время сосредоточены в Москве. Завтра днем или вечером мы должны занять Кремль, Дом правительства, здания Госдумы и Совета Федерации, Минобороны, Лубянку, пункты правительственной и военной связи, телестудии и так далее. Да, и все на юге России атомные электростанции с персоналом в качестве заложников. Генерал Сак обратится завтра ночью к народам России как временный президент восстановленного СССР. В данный момент он находится в воздухе на бомбардировщике ТУ-203, переоборудованном в мобильный командный пункт. Он приземлится на коммерческом Щукинском аэродроме. По документам бомбардировщик принадлежит литовской фирме и перегоняется из Вильнюса в Китай. Я все сказал, майор?
– Нет. Я знаю генерала Сака. Почему не сегодня вечером, а завтра?
– Он должен встретиться с шейхом Али, – чуть слышно произнес Hyp, – и принять окончательное решение. Согласись, майор, Россия – слишком большой кусок.
– Шейх Али еще жив? – удивился Пухов.
– Он прилетит в Москву рейсом пятьсот семьдесят шесть из Аммана сегодня. Я звонил из машины в Шереметьево, думаю, самолет приземлится через час.
– Кто должен встретить и проводить шейха к Саку?
– Я.
– Я, – повторил Пухов.
– Майор, – поднял голову руководитель службы безопасности Республики Гулистан. – Кому бы ты ни служил, но ты не сможешь перевоплотиться в шейха Али.
– Почему? – спросил, поднимая «Fovea», Пухов.
– Видишь ли, майор, эту тайну знают немногие, но шейх Али от рождения… глухонемой. Это все. Я не прощаюсь, майор, мы скоро встретимся. Я готов, майор. Но ты меня быстро догонишь!
– Не сомневаюсь, – отправил пулю точно Нуру в переносицу майор Пухов.
R
Со временем Августа перестала держать обиду на дона Антонио.
Однажды ей приснился огромный черный орел. Дело (во сне) происходило в Гималаях. Они, как догадалась Августа, являлись вотчиной этого сильно шагнувшего вверх (в смысле клюва, размаха крыльев и прочего) по дарвиновской лестнице естественного отбора орла. Он почтительно, чуть склонив голову, смотрел на Августу, определенно изъявляя желание немедленно отправиться в мексиканские пустыни и там среди кактусов, камней, горных лесов и водопадов поискать дона Антонио, наслаждавшегося сытой и безопасной жизнью в образе небольшой мексиканской желудевой совы – Эль Рихо, у которой, как известно, нет естественных врагов в ареале распространения, кроме койотов. Но койоты ходят по земле, а совы летают по воздуху.
Августа отвергла услуги орла. Отнимая у нее мужа, дон Антонио всего лишь исполнял свое предначертание. Как Августа – свое. Она должна была овдоветь именно в тот день и час и ни мгновением раньше или позже.
Отныне жизнь Августы была подчинена одной-единственной цели. Она ощущала себя плывущей в лодке по невидимой реке. В последнее время течение реки резко убыстрилось. Августа явственно различала впереди по курсу шум водопада.
Она не знала, выберется ли из водопада живой, но знала, что миновать его не сможет. В преддверии подобного испытания такие мелочи, как, скажем, месть дону Антонио, представлялись несущественными.
Августа устала от пророчеств.
Иногда ей казалось, что она существует в лесу вечной осени, где опадающие листья-пророчества вечно кружатся в воздухе, не касаясь земли. Пророчества можно было уподобить вспышкам молний, выхватывающим из тьмы фрагменты иных миров. Августа знала свое предначертание и не понимала, что ей в этих фрагментах?
Она чувствовала, что срок приближается. Недавно, раздевшись перед зеркалом, она обратила внимание, какими тугими – как две натянутые тетивы – сделались ее груди. Августа сжала левую грудь. Из заострившегося сосца на руку ей упала тяжелая, как расплавленный мельхиор, капля. Августа попробовала ее на вкус. Капля была невыразимо сладка и горька одновременно, в ней, как в аллегории вина, материализовались неизбывная тщета и безумная надежда.
Это было молоко не для смертных.
Августа выключила свет. Капля светилась на ее ладони! Августа ощутила, как устала ее ладонь держать крохотную светящуюся мельхиоровую каплю. Она как будто стремилась к центру Земли, продавливая, преодолевая все препятствия на своем пути. В довершение чудесных свойств капля оказалась неуничтожимой. Августа поместила ее в пустую хрустальную вазу на кухне. Светящаяся тяжелая капля начала выказывать ревность к прочим молочным продуктам. Они сворачивались, скисали в холодильнике со значительным опережением указанных на коробках и бутылках сроков.
Пролившаяся из груди капля явилась опровержением очередного высказанного Августе пророчества. Чего только не пророчили ей разные люди и… существа, принимающие облик людей!
Один дед – он называл себя гинекологом доном Антонио – предсказал ей долгую счастливую жизнь с мужем, которого сам же и скосил пневматической почтой – газонокосилкой судьбы. Другой – этот величался генералом госбезопасности Толстым – предрек ей немедленную смерть от появившегося на свет первенца.
Августа сделала вывод, что люди, которым суждено своими глазами увидеть конец света, точнее того, что принято называть цивилизацией Homo sapiens, врут как сивые мерины. Если у нее с таким запасом во времени появилось молоко – она будет кормить грудью своего первенца. А значит, вовсе не умрет сразу после родов. Куда сложнее было опровергнуть другое пророчество генерала Толстого – что она будет вынашивать первенца не девять, а тринадцать месяцев. Похоже, хитрый дед просто продлевал себе век, зная ее слабость к разного рода спорам, пари, проверкам пророчеств на вшивость.
Сравнивая двух стариков – дона Антонио и генерала Толстого – Августа приходила к выводу, что дон Антонио, пожалуй, будет посимпатичнее. Он был прародителем расы южноамериканских индейцев – людей природы, – загнанных цивилизацией Homo sapiens в резервации.
Он занимался, в сущности, благородным делом – возвращал бабам утраченную способность рожать. Мужская сила дона Антонио, генерала Толстого, прочих свидетелей предстоящего конца света лежала за пределами постижения обыденным сознанием.
Августе было доподлинно известно, что в клинике дона Антонио есть специальное, похожее на дорогой отель, отделение, где останавливаются женщины, отчаявшиеся родить. Последней их надеждой был дон Антонио. Но не как врач, а как мужчина.
Августа видела там женщин всех возрастов, рас, габаритов. Восьмидесятилетнюю с овуванчиковым пухом на розовом черепе обезумевшую старуху-миллиардершу. Арабку-террористку с вычищенным, бесплодным, как пустыня, лоном, принявшим в себя двадцатисантиметровый осколок бомбы в автобусе Иерусалим-Хайфа. Из-за паспортной проверки она не успела вовремя покинуть автобус. Стопятидесятикилограммовую жену африканского вождя, нижнюю часть тела которой, как утюгом, прогладил копытами носорог. Все они жаждали стать матерями, как и некоторые бывшие мужчины, изменившие пол под скальпелем хирурга. Для одних сеанс любви с доном Антонио обходился в миллион долларов. С других он не брал ни цента. История клиники не знала случая, чтобы страждущая женщина уехала из Санта-Моники не забеременев.
«Бог даст вам ребенка, – каждый раз говорил дон Антонио, прощаясь с плачущей от счастья будущей матерью, – в виде исключения. Больше у вас такого шанса не будет. Берегите его. Вы знаете правило: ко мне можно приехать только один раз в жизни».
Августа не сомневалась, что после того, как она во сне отказалась от услуг орла, дон Антонио снова вернется в свою клинику. Интересно, подумала она, сколько сыновей и дочерей дона Антонио ходит по свету?
В отличие от дона Антонио, растворяющегося в природе, вливающего вино жизни в старые, безнадежно износившиеся мехи грешной женской плоти, генерал Толстой растворялся в социально-политических катаклизмах, вливал вино новых идей в безнадежно износившийся, на глазах разъезжающийся и не удерживающий в себе вино новых идей, вообще ничего не удерживающий, мех огромного – пока еще в одну восьмую часть суши – государства, которое, как он с удивлением рассказывал Августе, решительно ничем не примечательный, вырвавшийся из-под трехсотлетнего ига народ вдруг могучим ударом утвердил на просторах Евразии, а к исходу XX века не менее неожиданно взял да отдал на волю внешних (то есть чужих и враждебных ему) сил. Дон Антонио давал жизнь новым людям, делал (по крайней мере на какое-то время) женщин (их матерей) счастливыми. Генерал Толстой – новым социальным технологиям, политическим и экономическим проектам, от которых счастья в мире определенно не прибавлялось. Августа не раз заставала его в кабинете внимательно рассматривающим на огромном (для воспроизведения передаваемых со спутников картинок) экране очертания России, бывшей РСФСР.
Страна, несмотря на наличие внутри себя отдельных независимых, полунезависимых и воюющих за независимость территорий, все еще занимала северную оконечность Евразии, напоминала на экране (почему-то там превалировала красная – с многочисленными оттенками – гамма цветов) исклеванный в кровь, безвольно свесившийся гребень некогда удалого, а ныне шатающегося в изнеможении на подламывающихся желтых ногах среднеазиатских пустынь, можно сказать, готового «в ощип» петуха.
Вторым излюбленным занятием генерала Толстого было созерцание круглосуточного спутникового телевизионного канала, транслирующего исключительно музыкальные клипы. Генерал Толстой, если верить его рассказам, чудом спасся во время чудовищного землетрясения, погубившего Атлантиду. Он утверждал, что оно было делом рук военспецов из параллельного мира. Еще раньше (во времена динозавров) он наслаждался в раю на земле в хрустальных полостях Антарктиды. Он был человеком (существом) весьма почтенного возраста.
Однажды ей приснился огромный черный орел. Дело (во сне) происходило в Гималаях. Они, как догадалась Августа, являлись вотчиной этого сильно шагнувшего вверх (в смысле клюва, размаха крыльев и прочего) по дарвиновской лестнице естественного отбора орла. Он почтительно, чуть склонив голову, смотрел на Августу, определенно изъявляя желание немедленно отправиться в мексиканские пустыни и там среди кактусов, камней, горных лесов и водопадов поискать дона Антонио, наслаждавшегося сытой и безопасной жизнью в образе небольшой мексиканской желудевой совы – Эль Рихо, у которой, как известно, нет естественных врагов в ареале распространения, кроме койотов. Но койоты ходят по земле, а совы летают по воздуху.
Августа отвергла услуги орла. Отнимая у нее мужа, дон Антонио всего лишь исполнял свое предначертание. Как Августа – свое. Она должна была овдоветь именно в тот день и час и ни мгновением раньше или позже.
Отныне жизнь Августы была подчинена одной-единственной цели. Она ощущала себя плывущей в лодке по невидимой реке. В последнее время течение реки резко убыстрилось. Августа явственно различала впереди по курсу шум водопада.
Она не знала, выберется ли из водопада живой, но знала, что миновать его не сможет. В преддверии подобного испытания такие мелочи, как, скажем, месть дону Антонио, представлялись несущественными.
Августа устала от пророчеств.
Иногда ей казалось, что она существует в лесу вечной осени, где опадающие листья-пророчества вечно кружатся в воздухе, не касаясь земли. Пророчества можно было уподобить вспышкам молний, выхватывающим из тьмы фрагменты иных миров. Августа знала свое предначертание и не понимала, что ей в этих фрагментах?
Она чувствовала, что срок приближается. Недавно, раздевшись перед зеркалом, она обратила внимание, какими тугими – как две натянутые тетивы – сделались ее груди. Августа сжала левую грудь. Из заострившегося сосца на руку ей упала тяжелая, как расплавленный мельхиор, капля. Августа попробовала ее на вкус. Капля была невыразимо сладка и горька одновременно, в ней, как в аллегории вина, материализовались неизбывная тщета и безумная надежда.
Это было молоко не для смертных.
Августа выключила свет. Капля светилась на ее ладони! Августа ощутила, как устала ее ладонь держать крохотную светящуюся мельхиоровую каплю. Она как будто стремилась к центру Земли, продавливая, преодолевая все препятствия на своем пути. В довершение чудесных свойств капля оказалась неуничтожимой. Августа поместила ее в пустую хрустальную вазу на кухне. Светящаяся тяжелая капля начала выказывать ревность к прочим молочным продуктам. Они сворачивались, скисали в холодильнике со значительным опережением указанных на коробках и бутылках сроков.
Пролившаяся из груди капля явилась опровержением очередного высказанного Августе пророчества. Чего только не пророчили ей разные люди и… существа, принимающие облик людей!
Один дед – он называл себя гинекологом доном Антонио – предсказал ей долгую счастливую жизнь с мужем, которого сам же и скосил пневматической почтой – газонокосилкой судьбы. Другой – этот величался генералом госбезопасности Толстым – предрек ей немедленную смерть от появившегося на свет первенца.
Августа сделала вывод, что люди, которым суждено своими глазами увидеть конец света, точнее того, что принято называть цивилизацией Homo sapiens, врут как сивые мерины. Если у нее с таким запасом во времени появилось молоко – она будет кормить грудью своего первенца. А значит, вовсе не умрет сразу после родов. Куда сложнее было опровергнуть другое пророчество генерала Толстого – что она будет вынашивать первенца не девять, а тринадцать месяцев. Похоже, хитрый дед просто продлевал себе век, зная ее слабость к разного рода спорам, пари, проверкам пророчеств на вшивость.
Сравнивая двух стариков – дона Антонио и генерала Толстого – Августа приходила к выводу, что дон Антонио, пожалуй, будет посимпатичнее. Он был прародителем расы южноамериканских индейцев – людей природы, – загнанных цивилизацией Homo sapiens в резервации.
Он занимался, в сущности, благородным делом – возвращал бабам утраченную способность рожать. Мужская сила дона Антонио, генерала Толстого, прочих свидетелей предстоящего конца света лежала за пределами постижения обыденным сознанием.
Августе было доподлинно известно, что в клинике дона Антонио есть специальное, похожее на дорогой отель, отделение, где останавливаются женщины, отчаявшиеся родить. Последней их надеждой был дон Антонио. Но не как врач, а как мужчина.
Августа видела там женщин всех возрастов, рас, габаритов. Восьмидесятилетнюю с овуванчиковым пухом на розовом черепе обезумевшую старуху-миллиардершу. Арабку-террористку с вычищенным, бесплодным, как пустыня, лоном, принявшим в себя двадцатисантиметровый осколок бомбы в автобусе Иерусалим-Хайфа. Из-за паспортной проверки она не успела вовремя покинуть автобус. Стопятидесятикилограммовую жену африканского вождя, нижнюю часть тела которой, как утюгом, прогладил копытами носорог. Все они жаждали стать матерями, как и некоторые бывшие мужчины, изменившие пол под скальпелем хирурга. Для одних сеанс любви с доном Антонио обходился в миллион долларов. С других он не брал ни цента. История клиники не знала случая, чтобы страждущая женщина уехала из Санта-Моники не забеременев.
«Бог даст вам ребенка, – каждый раз говорил дон Антонио, прощаясь с плачущей от счастья будущей матерью, – в виде исключения. Больше у вас такого шанса не будет. Берегите его. Вы знаете правило: ко мне можно приехать только один раз в жизни».
Августа не сомневалась, что после того, как она во сне отказалась от услуг орла, дон Антонио снова вернется в свою клинику. Интересно, подумала она, сколько сыновей и дочерей дона Антонио ходит по свету?
В отличие от дона Антонио, растворяющегося в природе, вливающего вино жизни в старые, безнадежно износившиеся мехи грешной женской плоти, генерал Толстой растворялся в социально-политических катаклизмах, вливал вино новых идей в безнадежно износившийся, на глазах разъезжающийся и не удерживающий в себе вино новых идей, вообще ничего не удерживающий, мех огромного – пока еще в одну восьмую часть суши – государства, которое, как он с удивлением рассказывал Августе, решительно ничем не примечательный, вырвавшийся из-под трехсотлетнего ига народ вдруг могучим ударом утвердил на просторах Евразии, а к исходу XX века не менее неожиданно взял да отдал на волю внешних (то есть чужих и враждебных ему) сил. Дон Антонио давал жизнь новым людям, делал (по крайней мере на какое-то время) женщин (их матерей) счастливыми. Генерал Толстой – новым социальным технологиям, политическим и экономическим проектам, от которых счастья в мире определенно не прибавлялось. Августа не раз заставала его в кабинете внимательно рассматривающим на огромном (для воспроизведения передаваемых со спутников картинок) экране очертания России, бывшей РСФСР.
Страна, несмотря на наличие внутри себя отдельных независимых, полунезависимых и воюющих за независимость территорий, все еще занимала северную оконечность Евразии, напоминала на экране (почему-то там превалировала красная – с многочисленными оттенками – гамма цветов) исклеванный в кровь, безвольно свесившийся гребень некогда удалого, а ныне шатающегося в изнеможении на подламывающихся желтых ногах среднеазиатских пустынь, можно сказать, готового «в ощип» петуха.
Вторым излюбленным занятием генерала Толстого было созерцание круглосуточного спутникового телевизионного канала, транслирующего исключительно музыкальные клипы. Генерал Толстой, если верить его рассказам, чудом спасся во время чудовищного землетрясения, погубившего Атлантиду. Он утверждал, что оно было делом рук военспецов из параллельного мира. Еще раньше (во времена динозавров) он наслаждался в раю на земле в хрустальных полостях Антарктиды. Он был человеком (существом) весьма почтенного возраста.