Внезапно хохочет.
А потом я тут говорю: ах, говорю, моя страсть! Если б вы только знали
мою страсть к нему! Держи себя прилично, прекрати этот дурацкий смех! Это
Борька играл, такой толстый был, внушительный. А сам педераст. Нет, вы только
подумайте: толстый, а педераст. А я педерастов, между прочим, очень даже люблю.
Они верные. На них положиться можно. Они за каждой юбкой гоняться не станут и
никогда тебе с женщиною не изменят. Я даже хотела бы, чтобы у меня муж
был педераст. Но все как-то не получается. У меня ведь два мужа было, а
Арсений, второй -- на шесть лет моложе. Так вт, Борька: держи себя,
говорит, прилично, прекрати этот дурацкий смех! А я вот тк вот смеялась.
(Снова хохочет.) Ну, в общем, я ему отвечаю: тогда, мол, хотите, я
покажу вам, как, мол, я умею петь и танцевать? Этому я обучилась... -- ну
и так далее. А потом я должна была вскочить на стол, который отрежет мне
голову... бритвой... Вот, как будто вскочила.
Подпрыгивает на месте.
Ле шинуа сонт эн п пль малэн = дэ Шанкэ а Пекэн... Ну, в общем, я тут
пою, танцую, а они вокруг стоят, кричат... Нелька Баранова... знаете ее? Ей в
прошлом году заслуженную дали. РСФСР, конечно. Она кричит: сумасшедшая,
сумасшедшая! А Вася так смешно "браво" орет: браво-брависсимо! Это вы должны
понимать, это по-итальянски. А Виктоша, бедненькая, царствие ей небесное...
Крестится, плачет.
Виктоша говорит: тише, тише вы! дайте послушать!
Снова крестится.
Я вот крещусь, а вообще-то какая я верующая? Только название одно.
Арсений говорит: ты, говорит, даже смысла литургии не знаешь. Сам-то у меня
Арсений верит, только странно как-то, по-собачьи. У нас собака есть, для
девочки купили, чау-чау. Тошкой звать. Вот она иной раз сядет около дивана и
смотрит. Арсений говорит: вот, говорит, если есть собаки, значит и Бог есть.
Потому что откуда ж иначе такие глаза? И вообще... Люди, конечно, тоже иногда
умеют смотреть, но что человек -- царь природы -- это мы
привыкли, это мы с рождения выдолбили. А на собаку взглянешь и сразу поймешь,
что не может Бога не быть. Правда, церковь он не призна т. Особенно нашу,
православную. Нету, говорит, в ней гордости. Независимости. А мне, например, в
церкви хорошо. Как вспомню Виктошу в гробу, самой тоже так спокойно делается. И
тоже хочется лечь, и чтоб пели над тобою, и ладаном чтоб кадили... А Сергей
Николаевич сидит в зале, за столиком, молодцы, говорит, прекрасно! А рядом с
ним лампа, света кружок, чай в стакане коричневый. Давай, Вера, кричит мне,
давай свой монолог! -- ну и я уж выдавала как могла. Там у нас двое детей
на сцене было, ну, вы ж знаете пьесу... Дочка завтруппы, а парнишка я уж и не
помню чей. В общем, славное было время, и спектакль славный. Даром что
Пиранделло. Нет, вы представляете: мы все заходим за занавеску, включается
свет, мы стоим тенями. Директор занавеску срывает, а за нею -- ни-ко-го.
Пус-то-та! Вы не помните, я открывала дверь?
Идет к выходу.
Я боюсь, чтоб меня не заперли. В темной комнате. А из-под двери --
лучик надежды. (Поет.) Синенький скромный платочек = падал с опущенных
плеч. = Ты говорила, = что не забыла...
Проверяет дверь, снова щелкает замком.
Вот, значит. Отрывок. А еще я вам прочту стихи. Я их никогда не читаю,
но вам, синьор Эдуардо... тьфу, Эдуардо! Синьор Эн-ри-ко! Энрико! Синьор
Эдуардо -- это мой муж. То есть, мой муж -- Арсений, а это мой первый
муж. Эдуард Аркадьевич. Эдик. Эдичка. А стихи, между прочим, только это
т-с-с... никому!.. стихи, между прочим, сочинила я сама. Они, конечно, плохие,
мне и Арсений говорил, что плохие, и Печников, -- зато от чистого сердца.
А Цветаеву вашу валютную я вам читать не стану, не дождетесь! Пусть ее вам кто
другой читает. Нелька пусть Баранова читает! Или ассистенточка. Которая с
Арсением... хы-хы-хы... хо-хо-хо... кофе пила. В Третьяковку ходила. В
Третьяковскую галерею. Я думаю, времени они зря не теряли. Итальяночки, я знаю,
хорошенькие, темпераментные. Мо-ло-день-ки-е! А что? Полюбил, разлюбил. Сердцу,
как говорится, не прикажешь. Был у меня в молодости один... юноша... Так что,
будете слушать мои стихи или нет? Только чур -- не перебивать!
Не-люб-лю!
Идет к занавеске, глотает коньяк.
Называется "Актриса". Это я не про себя сочинила, а так... вообще.
(Читает с выражением.) Дикая бездонность темперамента = затаилась
в сухости двух глаз. = Нету ни порядка, ни регламента... (Долгая пауза.)
Где же спас?! = Подошла (пауза), взглянула в отражение... (Долгая
пауза.) Как люблю я это страстное лицо! (Странно хихикает.)
Отпечатки горнего парения = и земные ласки (пауза) под-ле-цов! Да,
подлецов! Все -- подлецы! Я никому не верю. Эдичка уезжал -- квартиру
под корень вычистил. Даже люстры поснимал. Я возвращаюсь с гастролей, а из
потолка две проволочки торчат. А под ними -- тряпки мои на полу валяются.
И ведь я ж чувствую: он на эти мои тряпки Алку с восьмого этажа водил. Не
постеснялся. А я потом на химчистку пол-зарплаты просадила. Противно.
Пауза.
Или в театре у нас этих парочек! Семейных! Ах-ах! Сю-сю-сю! Только на
гастроли отъедем -- тут же блядовать начинают. У одного у нашего жена
родить вот-вот собирается. Он ее своей матери оставил, стерве, а сам... А она
ведь чувствует! П'жал'ста: мертвый ребеночек. Бугаю-то этому что? Не он
ведь рожает! Или Иван, Холмогоров! На съемки едет, кинозвезда! Тк уж с женою со
своею прощается, так трогательно, так мило. Прямо тут картину снимай, не отходя
от кассы: "Повесть о верной любви". Ну, думаешь, просто сдохнет к вечеру от
разлуки. А в купе у него уже блядь сидит, дожидается. Так есть так. Грязь,
грязь, пакость! Музей-усадьба. Арсений, муж, он ведь тоже блядует! Я его не
поймала ни разу, за руку не схватила, а ведь блядует, сучий кот! Потому что я
за всю жизнь ни-од-но-го мужика не видела, чтобы не блядовал! Нашел себе
какую-нибудь молоденькую. Ассистенточку... Зачем? Зач-чем все это надо? Вот вы
мне ответьте: зач-чем? Молчите? То-то же! Крыть-то нечем! А как вы все Виктошу
в могилу свели? Не прощу, никогда не прощу! Да чего это я перед вами распинаюсь
как дурочка? Я стихи вам читаю? -- вот и слушайте стихи! И нечего мне в
душу лезть. Я уж там сама как-нибудь разберусь, я Богу отвечу...
Читает.
Отпечатки горнего паренья = и земные ласки под-ле-цов! = Я измучилась!
О, дайте же мне роли! -- это я не про себя! Никогда в жизни не побиралась
и не дождетесь! Это вообще! Про Актрису... С большой буквы! Я измучилась!
(Многозначительная пауза.) О, дайте же мне роли! = Дайте же мне сильных
ощущений! = Я любить могу до дикой боли, = я страдать умею -- без
сомнений!
Пауза.
Ну как? Прошла я вашу пробу или не прошла? Сцену я вам сыграла? Сыграла.
"Ворону и Лисицу" прочла? Прочла! И еще и поговорили. Только я вам, синьор
Энрико, так скажу: глупость все это и ни к чему. (Шепотом.) Меня ведь
все равно сниматься к вам не-вы-пус-тят. Муж-то мой, Эдик, знаете... у-е-хал.
Через Израиль. У нас ведь только через Израиль выпускают, по другому
нельзя. А с Израилем нет дипломатических отношений. Санитарный день. Он мне из
Америки вызов прислал, гостевой, с девочкою повидаться. (Открывая страшную
тайну.) Девочка-то моя не от Арсения, от этого, от Эдика. Арсений потому и
папою не разрешает себя звать. Он, правда, любит ее как родную, но папою
звать -- ни-ни! Я документы все собрала, а мне полгода -- ни ответа,
ни привета. Ну и пошла в ОВИР. Очередь там -- до вечера. А публика! Вот бы
вам кого в кино вашем снять! Сразу бы Оскара заработали! В общем, нет, говорят,
не выпустим. Никогда мы вас к нему не выпустим. Он, говорят, изменник родины,
он через Израиль уехал, а с такими гражданами у нас разговор простой. Мать вот,
говорят, умирать у него будет -- а все равно не выпустим. Ни ее не
выпустим, ни его к ней не впустим. Так что даже не надейтесь. И ведь кто
говорит? Баба! Моих лет! Симпатичная такая, румяная. И дети, наверное, есть.
Капитан Голубчик. Сами-то ведь, говорю, тоже когда-то умирать будете. А она как
заорет: я вам не позволю оскорблять при исполнении! -- и выгнала. Вы мне,
говорю, хоть бумажку дайте, что отказываете, а она: вон отсюда, на пятнадцать
суток захотела, хулиганка! Ты, орет, пьяная! А сколько я там выпила?!. И что я,
дура, сразу с ним не поехала? Думала, мол: актриса! Чт, мол, мне,
думала, в чужой стране делать, в чужом языке? А какая я актриса? У меня за
восемь лет -- ни одной роли. Санитарный день.
Смеется. Идет за занавеску, допивает коньяк. Бросает пустую бутылку.
В кино меня тоже не снимают. Так. Массовка. Или подружка подружки
героини. Или член бригады коммунистического труда. Была-а, правда, одна
картина, которую специально на меня делали. Так она-то ведь на полке. А
может, и не на полке уже, может, смыли давно. А что? Очень даже
свободно. Как дерьмо с унитаза. Экономия серебра. Санитарный день. Даже
странно, что вы узнали обо мне...
Пауза.
А действительно, откуда вы про меня знаете? Ну, я понимаю. Те кто
помнили меня... Кто мою Жанну смотрели. Сейчас, впрочем, и эти не узнат. А
вы-то откуда? Вы ведь не видели меня никогда! Не-ви-де-ли!
Пауза.
А-а-а... Я-а-асно-о... Это он вас уговорил, чтобы меня отсюда вытащить!
Эдик! Эдичка! Он по девочке соскучился и вас уговорил! И денег вам дал,
наверное. Я ведь знаю: у вас там кого хочешь купить можно. А я-то думаю: откуда
это он про меня узнал? Очки! белый костюм!.. Только просчитались вы с ним, оба!
(Хохочет.) Ничего не выйдет у вас! Девочку-то мою все равно не выпустят,
если б даже меня вы вдруг и купили. Девочку-то заложницею оставят. А одну меня,
как вы думаете, синьор Энрико? -- одну меня станет Эдичка мой покупать?
(Демонстрирует себя.) После того, как люстры поснимал? Станет? Да я,
может, и сама не поеду! Никогда ни перед кем не унижалась и на старости лет
начинать не собираюсь!
Поднимает бутылку, выкапывает на язык последние капли.
Кончилась? Жа-алко. А мой-то, Арсений, болван, прибежал: ах, ты
понравилась самому синьору Энрико! Ах, он собирается тебя снимать!
(Кривляется.) Ах, моя страсть к нему! Если б вы только знали мою
страсть! Да шли бы вы вместе с ним... Он меня, видите ли, снимать собрался в
своем сраном кино! Ах, какая честь, какая радость! Буон джиорно, синьор Энрико!
(Раскланивается.) Буон маттино. Буона нотта, каро синьорэ! (В
объектив.) Ну, чего? Чего уставился? А хочешь -- я тебе секрет скажу? Х-
хочешь?
Нагибается за бутылкой, подносит к камере.
Во, видишь, что это такое? Успокаивающее, да? Лекарство?
Пауза.
Коньяк это, а не лекарство! Что, не нравится? А мне -- нравится!
Хочу и пью. И ни у кого спрашиваться не буду. А если мне страшно, когда не пью?
Если мне повеситься хочется? Такую вот -- будешь снимать? Тогда --
снимай. Я тебе веселенькие съемки устрою.
Хохочет.
Деньги от Эдика получил -- вот и снимай. У тебя ж выхода другого
нету! А то: ах, дорогой синьор Энрико! ах, я вам сейчас сыграю отрывок! ах, я
вам "Ворону и Лисицу" расскажу! Да срать я хотела на ваш отрывок и на вашего
Пиранделло! Я, может, Жанну д'Арк играла! Одна, может, без замен, триста два
спектакля! Вся Москва, может, с ума сходила! Ростропович цветы за кулисы
приносил! Я б у вас за такую роль давно бы миллионершею была, а не сто тридцать
в месяц получала! И за лишней десяткою по массовкам бы не таскалась! Ты
думаешь, это моя юбка? Моя?! Да у меня ни одной тряпки приличной нету! Это я у
суки, у Нельки Барановой взяла, для записи вашей сраной! Не нужна мне ваша
юбка, срать я на нее хотела...
Сдирает юбку, топчет, опускается на пол, на юбку, плачет.
А где моя шляпка? Талисман. Г-где ш-шляп-пка?
Шляпка на ней, но Вера не помнит этого, оглядывается. Пауза.
(Тихо, почти трезво.) Простите меня, синьор Энрико. Вы -- гений.
Правда-правда, вы настоящий гений. А я дрянь и алкоголичка. Я -- пустое
место. Вы только позовите меня, пальцем только поманите. Я за вами башмаки
носить буду.
Пауза. Всхлипывает.
У нас ведь с театром очень плохо. Санитарный день. Сергея Николаевича
выгнали к чертовой матери, он в больницу попал. Пятеро главных сменилось, двое
из провинции. А он сейчас в академическом бульварные пьески ставит для народных
артисток. Пиранделло. А как здорово было двадцать пять лет назад! Вся шваль в
углы забилась, будто ее и не было никогда. Мы по ночам репетировали. Молодые
драматурги пьесы нам носили. А сейчас кто у вас, на Западе, кто в психушке, а
кто -- еще хуже. Но тс-с-с... не будем называть фамилий, синьор Энрико.
Арсений мне так говорит: нам, говорит, всегда кажется, что в молодости лучше
было -- это, говорит, потому, что мы сами тогда лучше были. И верили, что
все из нас получиться может. А сейчас уже видим, что получилось именно.
А ты, говорит, делай свое дело и не обращай внимания. Ты, говорит, программу
"Сказки Андерсена" готовь. А на кой мне сказки этого вашего сраного Андерсена?
Он бы мне еще Пиранделло предложил! Я ведь знаю: это чтоб я не пила. Он, видите
ли, не выносит, когда я пьяная. Я ему, видите ли, не нравлюсь.
Пауза.
А он мне -- нравится, он меня спросил? Он мне нравится? Он сам,
бля, такой чистенький! Такой благородненький! Шепот, легкое дыханье, трели,
бля, соловья... Блевать хочется! Не-на-ви-жу! Ты, говорит, посмотри, что ты с
девочкою делаешь! А я говорю: а я ничего, я в порядке. Мы с нею как-нибудь сами
разберемся. Ты-то, говорю, куда лезешь? Девочка-то не-тво-я!
Хохочет.
Я, может, за девочку на Страшном Суде отвечу, а ты-то тут при чем?
Пауза.
А Виктошенька... Виктошенька под самый Новый год умерла. Мне Арсений,
жмот, сволочь, только два бокала шампанского разрешил, а выпить --
хочется. Новый год все-таки. И вот -- гости ушли, он спать завалился,
храпит. А я потихонечку: p-pаз -- в дверь...
Вспоминает про дверь, вскакивает, открывает.
(С облегчением.) Ф-фу... Слава Богу. Не заперто... Ну, в общем, я: р-раз
в дверь, потихонечку, и на такси. Приеду сейчас, думаю, к Виктошеньке, выпьем,
поплачем. Захожу -- а она мертвая. Думала: выпьем, а она -- мертвая.
Ее хоть и отпевали в церкви, а я так считаю (переходит на шепот) ...я
считаю, что она... отравилась. (Громко.) А муж ее, этот сукин сын, этот,
бля, нар-родный! Тоже, чистенький! Гипертонический криз, говорит,
повышенное мозговое давление. Муд-дак! Он у нее сначала ребеночка отобрал, а
потом: гипертонический криз. Она, дескать, сумасшедшая; не воспитывает,
дескать; пьет, мужиков водит! А что ж он, сука, блядун, сам ее бросил? Как у
нее роли были, как премия Ленинского Комсомола -- так пожалуйста. А как
все кончилось... Я ведь вам честно скажу: просто так пить не начинают. И
мужиков водить тоже. Арсений вот говорит: ты посмотри, говорит, сколько
талантливых людей непьющих -- и так и сыплет фамилиями. А когда умер
Володя -- пить, говорит, меньше надо! Я ему даже по морде дала. Слово в
слово как этот... Мокрта... из Управления Культуры. Тот тоже все: пить меньше
надо, пить меньше надо! Я ж его, говнюка, помню, мы ж с ним вместе в ГИТИСе
учились, на заочном. Его все Мокротой звали. Прыщавый такой, губы жирные.
Контрольные вс передувал. По мастерству тройки у преподавателей
выклянчивал. Он и с бабами так унижался. У меня, говорит, полгода никого не
было, я, говорит, по ночам не сплю. Пожалей, говорит, меня, пожалуйста: дай
разочек, ну чего тебе стоит? Одно слово -- Мокрота. А сейчас всей
культурой в Москве заведует!
Пауза.
Так вы ответьте мне, синьор Энрико! Какое право имели ее бросить? А она
взяла да и отравилась. И прекрасно себя чувствует.
Пауза.
А у меня коньяк кончился. Бутылка пустая, и я -- пус-та-я! Даже и
не забеременела с тех пор ни разу. Детей я рожать, конечно, больше не
собираюсь, не такая я дура, -- но вот для интересу хотя бы. И -- ни
разу. Пус-та-я. Сорвешь занавесочку, а там -- ни-ко-го...
Пауза.
Пока не поздно, синьор Эдуардо... тьфу! Эн-ри-ко! Конечно же, Энрико, вы
не обижайтесь, пожалуйста! Синьор Энрико! Пока не поздно -- откажитесь от
меня. Я принесу вам только горе, только несчастье. Я всем приношу только
несчастье. Я Арсению говорю: я, говорю, старая, ты ведь все равно меня бросишь!
Так бросай лучше сейчас! А то я принесу тебе несчастье. А он отвечает: не ищи,
отвечает, виноватых. Бог, говорит, с ними: с твоим главным, с твоим Сергеем
Николаевичем, не в них, говорит, дело! Когда в мир приходит художник, ему
обязательно должно быть плохо. Это закон природы, трагизм бытия. Это было и
будет во все времена, при любом строе! (Кричит.) А мне что, легче, что
трагизм бытия?! Мне что, легче, что при любом строе?! Я, может, покоя хочу! Я,
может, всю жизнь работала, а теперь хочу по-ко-я!
Плачет. Поднимает бутылку, переворачивает ее.
У вас выпить не найдется? А!.. я забыла... вы там, у себя... В Италии...
Ну и хрен с вами. У вас там вокруг итальянточки, ассистенточки. Которых мой
Арсений по Третьяковкам водит. Хо-хо-хо! Хы-хы-хы! Ну как? Третьяковка ей наша
понравилась? Третьяковская галерея? Поглянулась?
Пауза.
А ведь Третьяковка же тогда не работала. Они как раз проводку меняли. У
нас же там соседка служит, экскурсоводом. Я в экспедицию уезжала, на площадке
ее встретила. Она говорит: у нас, говорит, санитарный день. Проводку меняют.
Три недели гулять, говорит, будем. В счет отпуска. Так как же он мог ее в
Третьяковку водить? Если проводку меняли? То-то я и гляжу: ни письма, ни
сценария! "Золушка"! Сказки Андерсена! Пиранделло! Вас просто нету ни в какой
Италии! Ни ассистенточки вашей, ни вас! Пус-то-та! Ну, где она, ваша Италия?
Где? Покажите?! А-а-а... Так-то! Не такая я уж и дурочка, я все-о понимаю. Вы
рассчитывали: я забуду, -- а я по-о-омню. Третьяковка-то на ремонте была.
Ловко я вас на чистую воду вывела? А я тут, идиотка, рассыпаюсь перед ним,
песенки пою! Нету вас, нету! И белого костюма нету, и очков! Вас Арсений
выдумал, сучий кот! Поманю ее, дескать, синьором Энрико, она, блядища, губенки
раскатает, а я пленочку на экспертизу, а ее -- в дурдом. Материнских прав,
дескать, лишу и блядей водить буду. А может, ты еще и девочку мою получить
хочешь? Мамочка старая, так девочку? Во-о-от почему ты не разрешал, чтоб она
тебя папою звала! А что? Самый возраст! Одиннадцатый год! Грудки как раз
набухают. Мамочку мы в дурдом засадим, а доченьку на кроватку, ножки в стороны
и -- пошл! (Показывает.)
Пауза. Крестится.
Чур, чур меня! Боже мой, Боже! (Колет руку булавкою.) Ася,
Асенька! Какая же я дрянь, дрянь, дрянь! С-сука последняя!
Пауза.
Что же это вы со мною сделали?! С-сволочи! Сво-ло-чи!
Бежит к дверям, те не открываются. Колотит в них.
Выпустите меня!
Став спиною, бьет в двери ногами.
Откройте! Откройте! Откройте, я вам говорю! Вы меня еще не знаете! Я
кричать буду! (Кричит.) А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..
Постепенно затихает, вместо криков -- всхлипывания.
Выпустите меня, пожалуйста. Я никому не скажу. Правда-правда: никому. Я
боюсь одна. Я не могу, когда запирают. Мне страшно.
Пауза.
Я в туалет хочу.
Плачет.
Я ведь женщина! Как вам не стыдно?
Постепенно успокаивается.
Ладно. Ни у кого ничего никогда не просила. Выйду сама. Я ведь уже не
маленькая. Подумаешь, напугали: двери заперли.
Идет к окну, напевая.
Синенький скромный платочек = падал с опущенных плеч. = Ты говорила, =
что не забыла...
Открывает шпингалеты, дергает раму. За окном -- пустота. Вера
взбирается на подоконник.
(Громко.) Последний раз спрашиваю: вы откроете или нет?
Пауза.
Пусть тогда вам будет хуже. Так есть так. А пленку я оставляю на
память. На ней ведь все равно не я. Настоящей-то меня давно не существует. Вы
все есть, а меня -- не существует. И синьор Энрико, и ассистенточка, и
Арсений, и Эдуард Аркадьевич... Эдичка... Эдик. Две проволочки торчат. И Сергей
Николаевич есть, и Виктоша... А меня... Девочка походит на Эдика. Еврейская
девочка. "Р" не выговаривает. "Жаворонок" не идет. Картину смыли.
(Изображает смыв унитаза.) Ведь это же (снова демонстрирует себя)
не я. Это же -- санитарный день. А от меня осталось что-нибудь? Где оно
осталось? Покажите, где? Шляпка осталась.
Снимает шляпку, бросает в окно, следит за полетом. Отшатывается.
Нет. Слишком высоко. Четырнадцатый этаж. Или пятнадцатый? Если бы
капельку пониже. Хоть (смеется) сантиметров на десять. Мои ноги... они
ведь совсем поломаются... жа-алко... кости будут торчать... Суповой набор...
Мясо по-суворовски. Надгробные речи пойдут -- как над Виктошенькою... От
местного комитета. От Мокроты...
Спрыгивает в комнату.
Не дождетесь. Я лучше по-другому уйду. Кра-си-во. Не доставлю вам
удовольствия. Меня Сергей Николаевич научил. Стану за занавесочку,
дерну -- и нет меня. Тю-тю. Пус-то-та. Санитарный день. Вечный санитарный
день. А пустоту в темную комнату не запрете! (Напевает.) Ты говорила, =
что не забыла...
Становится за занавеску.
Только надо, чтоб тень.
Оглядывается, зажигает настольную лампу, направляет, чтобы на занавеске
появилась тень.
Вот сейчас хорошо. От-лич-но! Итак: не-су-ще-ству-
ю!
Один силуэт в середине полиэтилена.
К этому моменту у зрителей должно создаться впечатление, что Вера, едва
дернет занавеску, и впрямь исчезнет. Поэтому, когда она остается за сорванным
полиэтиленом, ее удивленное осматривание себя, ощупывание -- должны
показаться естественными..
Стало быть, я все-таки есть? Не получилось? Не дошла до кондиции? Тем
грустнее. Тогда... тогда -- отдавайте пленку. А то, видите ли, он с
Кокошей и с Тотошей по аллее проходил! Сказки, бля, Андерсена. Ни к чему она
вам, поняли? Ни к чему! Выманили у меня обманом: синьор Энрико!
ассистенточка! -- вот теперь и отдавайте. Две проволочки у них торчат, а
ребеночек все равно -- мертвенький! Не хочу, чтоб смотрели! Хочу, чтоб
свечи, чтоб ладаном! А экспертизы никакой не хочу. Не позволяю! Вэр из найт
лайф ин тхиз сити?
Идет к видеомагнитофону, нажимает клавиши, бобины начинают вертеться в
обратную сторону с большой скоростью.
Вы меня заперли? Вы обедаете? Вы в Третьяковку пошли? В Третьяковскую
галерею? Так есть так! Потому что все мы -- изменники родины. Все! Без
исключения! И голыми руками нас не возьмешь! Думаете, один лопух на могиле
вырастет? Отнюдь! Ангелы на небо заберут. В белом костюме, в очках...
Ни остановить, ни извлечь пленку Вере не удается, и она принимается
откручивать гайки-барашки, снимает какую-то панельку, лезет внутрь
видеомагнитофона. Сильный электрический удар швыряет ее, кажется, что мертвую,
на пол. В аппарате что-то срабатывает, щелкают реле, на экранах появляется
изображение: "Буон джиорно, синьор Энрико. Хотя, когда вы будете смотреть эту
пленку, у вас вполне могут быть утро или ночь. Такой фразы я, естественно, не
нашла, зато вот, на всякий случай: буон маттино, синьор Энрико. Буона нотта,
каро синьорэ. Впрочем, буон маттино у вас, кажется, не говорят, а буона нотта
это пожелание спокойного сна, что несколько, я бы сказала, комично в данной
ситуации, так что все равно получается: буон джиорно, синьор Энрико. Буон
джиорно, соно мольто лиэта ди фарэ ла суа коношенца. Да темпо
дезидераво..." и так далее. Вера приподнимает
голову -- становится ясно, что она просто вдребезину пьяна.
Н-ну что? Вз-зяли м-меня голыми руками? Вз-зяли? Богу я отвечу за все. А
с вами р-разговаривать... н-не... ж-желаю...
Засыпает, свернувшись калачиком. Бобины крутятся. Идет изображение.
Занавес.
Москва, 1981 г.
лица:
Галчуша
Вит к
Прапорщик
место:
тюрьма; бокс: в такие запирают подследственных по пути на допрос или назад:
выждать ли очередь, чтоб не столкнулись ли с товарищами по несчастью
время:
тревога
В углу сжалась Галчуша. Дверь резко открывается, пропускает Витька в робе
смертника и наручниках, захлопывается с железным лязгом. Галчуша
вскрикивает.
Вит к. Тише! Тише ты! Кто такая? Из обслуги? Подследственная?
Галчуша. Подследственная.
Вит к. Во, понял, подарочки делает судьба! Живую бабу перед смертью показывает.
И даже, кажется, подержаться дает. (Напевает.) Гы-рянул высытрел, и
рухнулся парень...
Галчуша. Не подходи! Заору! Глаза выткну!
Вит к. Кто тебя тут услышит? Шухер-то какой! Сирены! Побег... Хотя отсюда
сбежишь, как же! Разве сильно уж кто отчаянный. Начальства, наверное, ждут. Так
перетрухали, что в одном, понял, боксе с бабою заперли.
Галчуша. Я сказала: не подходи!
Вит к. Или ты здесь не случайно? Может, у ментов положено смертникам такие
подарки делать? Тогда б условия могли устроить поприличнее: кровать, понял,
простыночку.
Галчуша. Не подходи, говорю!
Вит к. А то во, понял, -- диванчик: ни сшить, ни сварить, ни украсть, ни
покараулить.
Вит к двигается на Галчушу. Та вскакивает, пытается проскользнуть, чтоб
постучать в дверь. Но Вит к сильным, согласованным движением скованных рук
отшвыривает Галчушу.
Да не трону я тебя, дура! Не бзди... И вообще -- закованный.
(Садится на край диванчика. Поет.) Парень в кепи и зу-бы золотой...
Сколько сидишь?
Галчуша. Восьмой месяц.
Вит к. Это, понял, семечки. А статья какая?
Галчуша. Все равно не поверишь. Через соучастие. Сто вторая.
Вит к. О-го, понял! Не слабо! Очень даже поверю. Своя, значит. И чего орать?
Галчуша. Какая я тебе своя?! говорю ж -- через соучастие. Я сама
никого не убивала.
Вит к. Ах, не убива-а-ла! А убивать, значит, нехорошо. Бяки, значит, кто
убивает. Редиски. Брезгуешь, значит! Моральный выносишь этот... вердик. В войну
убивать, значит, хорошо, героически; расстреливать -- нормально; а вот так
вот убивать -- плохо, значит. Интересное кино...
Галчуша. А ты что, вот так вот убивал?
Вит к. Я-то? (Улыбается.) Я-то, понял, и так убивал, и эдак, и
по-третьему. Только больше уж, наверное, не буду. Исправили. Перевоспитали. K
вышке, понял, приговорили. Ой, сирены как воют! Сейчас вот таскали приятную