словами, шлепнут. Без понта. И никуда, выходит, не денешься.
Галчуша пристально смотрит на Витька. Пауза.
Слышь, а ты не знаешь, как они шлепают?
Галчуша. Вообще-то... вообще-то слыхала. По-разному говорят. Что вот по
коридору, например, ведут, ну, как на допрос или там на свиданку. Ведут, ведут,
руки за спину, а потом р-раз -- и все. Или на медосмотр, знаешь, вызывают.
Разденут, взвесят, под ростомер поставят. Эту крышечку, с ростомера, в макушку
тебе упрут, а ствол автоматически против затылка окажется. Ну и тоже --
выстрел и все. А еще вот в камере у нас вчера говорили, будто в душ тебя
заводят, помыться...
Вит к. Да как в камерах травят -- это я и без тебя слышал. А вот на
деле-то как?
Пауза.
Галчуша (трогая Витька за плечо). Чего? Неужто правда? Неужто
расстреляют? Такого вот живого? Красивого?
Вит к. Ох и дура же ты, ох и дура! (Раскачивается из стороны в сторону,
воет.)
Галчуша (гладя Витька по голове). Ну ладно, ну чего ты. Ну, замолчи,
замолчи, ладно?..
Вит к. Услышат, да? Разведут, да? Ты ж вон, понял, визжала! Не подходи, орала.
Глаза, орала, выколю! Тебе ж хорошо должно быть, что разведут...
Галчуша. Ну ладно, ладно, обиделся. Я ж не знала... Я ж не знала, что тебя...
Ну иди сюда, иди... (Обнимает Витька.)
Вит к (вырываясь). Пожалеть решила? Такого красивого? Такого
несчастного? Дрянь дешевая! Обойдусь как-нибудь! У меня вас столько за жизнь
перебывало, что как-нибудь обойдусь!
Галчуша. Ну и подыхай на здоровье!
Вит к. Неизвестно еще! Еще, понял, неизвестно!
Галчуша. Чего уж там неизвестно-то? Сам же сказал -- отклонили.
Вит к. А у меня, может, секрет есть! Они меня, может, и не шлепнут, пока я им
секрет свой не скажу! А я не скажу, я его волкм этим рваным назло не скажу!
Галчуша. Кому твой секрет нужен!
Вит к. А у меня, может, такой секрет, что нужен! Они знаешь как бабки любят?!
Галчуша. Какие бабки?
Вит к. Железные. А тебе что за дело? Ты-то чего выпытываешь? Подсадили что ли?
Срок что ли пообещали скостить? Если расколешь. (Поет.) Он не зы-нал,
что любимая О-ле-га = в уголрозыске тайный агент. И сколько скостить пообещали?
Год? Два? Или всего, понял, пару месяцев?
Галчуша. Ох, и паскуда же ты. Какая сам паскуда, так и обо всех думаешь. Нужны
им твои секреты! А были б нужны -- взяли б в серпы на
растормозку -- как миленький бы все выложил. Еще спасибо бы говорил, что
слушают. Самого, небось, подсадили, и на понт меня берешь. И вообще, пошел ты
знаешь куда!
Галчуша снова встает, идет к двери, стучит. Вит к наблюдает, не трогаясь с
места. Пауза. Суматоха в коридоре.
Вит к. Хорош! Не психуй. Садись, посиди немного. Так и так сейчас
разведут. (Поет.) И при-ды-винулся парень к ней ближе = парень в кепи и
зуб-ы... Тебя как звать?
Галчуша. Галчуша. (Возвращается на диванчик.)
Вит к. А меня -- Вит к. Виктор то есть, но вообще-то -- Вит к. В
декабре, понял, три года будет, как сижу. Шестого декабря. Если, конечно,
будет. Не дожить, наверное. Ты как думаешь, доживу? Может, это они только так
говорят, для понта: расстрел, а на деле и не расстреливают вовсе? Никто ведь не
видел! У меня одного кореша вроде как расстреляли, матери одежду прислали,
справочку медицинскую, с печатью. Кореш, понятно, исчез, но стреляли -- не
стреляли не видел-то никто! Да и какой им смысл? Невыгодно. Может, на рудники
пошлют, на урановые?
Галчуша. А на рудники лучше? Медленно-то подыхать.
Вит к. Лучше! Там еще неизвестно.
Галчуша. Известно, неизвестно. Что ж ты так смерти боишься, если сам убивал?
Если, я думаю, кто сам убивает -- бояться не должен.
Вит к. А кто тебе, понял, сказал, что боюсь? Ни хрена я не боюсь. Непривычно
только. К мысли привыкнуть не могу. Жил, жил -- и вдруг!.. И потом: мамка,
сеструха. У меня сеструха знаешь какая девочка?! В университете работает, в
лаболатории. Чистая.
Галчуша. Сеструха! Чего ж ты тогда людей убивал, сеструха?
Вит к. А ты чего целочку строишь? Сама ведь по сто второй. Соучастие -- не
соучастие, сто вторая, она сто вторая и есть! А я, между прочим, я между прочим
специально никого не убил. Так получалось. Выхода не было. И не люди мне
попадались -- одна, понял, мразь. Брал я раз хату на Войковской: рыжь ,
камешки, манты норковые висят. Только дипломат упаковал, линять собираюсь, а
тут, понял, она, хозяйка, заваливает. Я ей тише говорю, посиди, мол,
спокойненько, не рыпайся. Не трону, понял. Я в черных очках работал, в
галстучке, бородка накладная, -- не очень боялся, что опознают. А она,
вишь, нет -- она вопить. Ей, вишь, манта жальчее, чем жизни. Сама, в
общем, выбрала. И потом, знаешь -- на хатах, что я брал, -- там
барахла столько, что по-честному хрен заработаешь. Волк -- они волк и
есть!
Галчуша. А-а-а... Ты, значит, идейный! Экспроприаторов, значит,
экспроприируешь!
Вит к. Чего?
Галчуша. Грабь, говорю, награбленное, так что ли? Устанавливай справедливость!
А кто тебе право давал их судить, волкв этих? Кто тебе право давал ценности
перераспределять?
Вит к. А им кто, понял, давал?
Галчуша. Ты про них не думай, ты про себя. Про них они сами подумают.
Вит к. Ага, подумают!
Галчуша. Не подумают -- им же хуже.
Вит к. Где хуже -- на том свете?
Галчуша. Хоть бы и на том.
Вит к. Слушай, не дави мне на совесть. Не надо! Считай: нету ее у меня,
совести. Нету! И не было никогда! Вот ведь кино интересное получается: с кем,
понял, в камеру ни посадят -- каждый на совесть начинает давить. Хоть,
вроде, и сами в тюрьме. В тюрьму ведь так просто редко попадают, больше за
дело. Не, точно кино! Подсадили, подсадили тебя, девочка, гадом буду! А может,
и ментовка даже. И не стану я с тобой разговаривать. Себе, понял, дороже.
Галчуша. Куда уж дороже, если вышка? А что разговаривать не станешь -- это
ты меня напугал. Смотри: дрожу вся! Ум тебе, видать, страхом отшибло. Была б
подсадная -- тк бы с тобой говорила? Молодец бы, сказала, правильно:
убивал их, волков, и хорошо делал. И сама, дескать, убивала и убивать буду!
Вит к. А! Мы все эти выверты ментовске знаем. Так сказала, эдак сказала.
Сказать, понял, чего хочешь можно. Я уж ученый, не дурачок. Я, понял, школу
кончил. И во (показывает вокруг) -- три курса университета. Да
подсадили -- не подсадили, ментовка -- не ментовка, какая мне в самом
деле разница. Сиди, если сидится. Только не страшно? мне ведь, понял, терять
нечего. Наручники наручниками, а задушу, понял -- не пикнешь. И хрен кто
услышит: вон сирены врубили по новой. Или ты приемчики знаешь: самбо, каратэ?
Так ведь на каждую хитрую жопу найдется винт с левой резьбой. Так что смотри.
Гаснет свет. Пауза.
Галчуша (визгливо). Не подходи! Не двигайся, гад! Глаза выткну!
Вит к. Нужна ты мне больно! Я вон за три года темноту первый раз вижу. Аж
голова кругом пошла. А то сутки напролет горит эта стерва под потолком, и нет
от нее спасения. А чего горит? За чем наблюдать? Чтоб я вены себе не вскрыл?
Так если все равно к стенке -- какая вам, понял, разница? Вам же легче.
Меньше хлопот. Да я и при свете, если мне надо, вену вскрою, под одеялом, на
ноге. И без моечки обойдусь. Фильтр, понял, на сигарете подпалю да растопчу об
пол. Не пробовала? (Пауза.) Ну, чего замолкла? Боишься когда страшно? А
вот ты расскажи, расскажи-ка мне, какой у вас, у ментов, резон целыми сутками
свет не гасить?
Пауза.
Галчуша. Вить... (Пауза.) Вит к! А мне сколько дать могут?
Через соучастие. Ты как считаешь? Меня-то не расстреляют?
Вит к (саркастически). Тебя?
Галчуша. Я вообще этого расстрела не понимаю. Если они от меня общество
избавить хотят -- присудили бы, что ли, к червонцу, а сами по-тихому:
хлоп! -- чтоб я не знала, не мучилась. А если меня
наказывают -- какое ж это наказание, если я все равно мертвая буду?
Вит к. А для примера!
Галчуша. Тогда публично надо, на площади.
Вит к. Ага, на Красной. И по первой, понял, программе.
Галчуша. Да кого когда пример испугал! Такие уж примеры происходили...
Пауза.
Я, знаешь... давно это было... я с девочками в кабак как-то пошла. Я не
в Москве живу, в Болшеве. И как раз летчики заваливают: там космический городок
рядом. Ничего ребята, веселые. Капустой сорят. Сначала нам шампанское на стол
посылали, потом сами подсели. Ну, погуляли мы хорошо, ничего не скажу, --
один меня, значит, провожать идет. И такой симпатичный из себя, мне понравился.
Вит к (саркастически). Понравился, говоришь?
Галчуша. И молодой довольно. Ну, завел в парк, приставать начал. Я б ему,
конечно, и сама дала, мне даже хотелось. Красивый. Глянешь -- между ног
мокро и жарко становится. Ты извини, что я такие подробности, вот темно, так я
уж... А в камере девкам разве чего расскажешь? Все ржут, из себя прожженных
корчат. Ну вот, значит, он пристает, а я так, для виду, скорее, для
порядку...
Вит к. Для понту, в общем...
Галчуша. Ага. Сопротивляюсь, короче.
Вит к. Какие вы, бабы!
Галчуша. А, Витя! Бабы как бабы! Люди.
Вит к. Ну и?
Галчуша. Ну, он тут же отстраняется, глаза холодные, голос стальной. Что,
говорит, динамо крутить собралась? Ты, говорит, на мои деньги пила? Я
говорю -- пила. Икру жрала? Я говорю -- жрала. Ты что ж, не знала,
чем это обычно кончается? Я говорю: знала, -- и такая на меня вместо любви
ненависть к нему накатила, ты представить не можешь. Легла я на травку, трусики
сняла, а глаза не закрываю: давай, говорю, давай! За икру, за выпивку! Давай!
Все в порядке! Никакого динама! Ну, думаю -- постесняется. Человек все же.
А он -- ничего. Ложится на меня, пристраивается, пыхтит... А я глаза вс
не закрываю и лицо его навеки фотографирую. Знаешь, как на папочках с
делами менты пишут: ХРАНИТЬ ВЕЧНО. И понимаю, что все: не жить нам двоим
на одной земле, -- мне и подонку этому, летчику...
Вспыхивает свет. Галчуша смолкает, как спотыкается. Пауза.
Вит к. И чего дальше?
Галчуша. А ничего! Какая тебе разница, чего дальше? Ты же мне все равно не
веришь!
Вит к. А я никому, понял, не верю. Это у меня леригия такая -- не верить
никому. Другие вон православные, мусульманы, католики. Баптисты разные. А у
меня леригия: никому не верить. Я вот тебе не верю, а ты все одно трави.
Байка-то смешная, независимо правда или нет.
Галчуша. Ох, и сучара же ты, ох, и сучара! Ох, правильно тебя к стенке
поставят!
Вит к (поет). Получает-ы же-сы-токий приказ: = убить парня в
ты-рина-ды-цатой камере, = а иначе погуби-ты он нас... Попросись, чтоб тебе
такой приказ жестокий дали. Сама и поставишь к стенке. Кайф словишь. Или
не доверят? Такое не каждой доверяют? Заслужить надо? (Снова поет.)
Гы-рянул вы-сы-трел, и ру-хы-нулся парень...
Галчуша начинает плакать.
Парень в кепи и зу-бы... золотой...
Галчуша (сквозь слезы). Волк, волк! Сплошные волк! Случайная
минуточка... Перед смертью... Подарок! Одни, никого! Любовь, любовь бы могла
быть... Любовь -- она ведь длины, продолжительности не имеет! Она и
секундной может случиться, а чем вся жизнь -- длиннее. И главнее. От любви
дети родятся. И вместо этого злобиться, собачиться... (Плачет.)
Вит к. Ну ты... Ну чего ты! Ну не плачь! Слышь, не плачь, не надо. Ну ты сама
посуди: как, как я тебе поверю?!
Галчуша. Поверю, проверю! Не надо мне верить, не надо! Надо, если у тебя душа
еще осталась, -- надо просто любить! Я ведь тебя ни о чем не спрашиваю,
условий не ставлю!
Вит к. А если ты сука? если ты ментовка? как я тебя полюблю, как?
Галчуша. Да так вот: телом, пальцами, просто, не думая! Кто бы я там ни была.
Хоть трижды ментовка-разментовка! Сейчас ведь я обыкновенная баба!
Вит к приближается к Галчуше и, пожалуй, обнял бы ее, когда б не наручники;
пристально вглядывается в глаза, из которых все текут медленные слезы. Вдруг
резко, по-волчьи, оборачивается, застывает во внимательной, настороженной позе.
Пауза.
Вит к. Видела? Видела?
Галчуша. Что я видела? Что я видела? Ничего я не видела!
Вит к (отодвигаясь от Галчуши, улыбаясь). Ви-идела! Я же сразу усек,
сразу, что подсадка. Я ж носом чую.
Галчуша. Что случилось-то?
Вит к. А ты не знаешь что случилось. Ты, понял, не знаешь, что случилось.
Вертухай в глазок посмотрел -- вот что случилось.
Галчуша. Что ты фигню-то несешь!
Вит к. Значит, не новость для него, что мы здесь вдвоем.
Галчуша. Третий глаз у тебя, что ли? Ты ж спиною стоял, не мог видеть. А я
смотрела.
Вит к. Значит, не случайно.
Галчуша. И никто не заглядывал.
Вит к. Я, понял, Галчуша, третий год в тюряге досиживаю, это уже по второму
кругу -- третий год, хоть, понял, и не знаю, что там менты на своих
папочках пишут, вечно или не вечно.
Галчуша. Следователь как-то сейф открыл, мне случайно на глаза и попалось.
Вит к. А мне вот, понял, ни разу не попалось. Зато я на метр под землю вижу.
Нюх у меня, понял, Галчуша, нюх! Вы со своими ментами только ордер на меня
выписывали, а я уже чувствовал. Пять, понял, недель по пригородам ошивался. А
попал, потому что тайна моя меня жгла. Та самая, за которую ты в этот бокс со
мною запереться не побоялась. Вот меня к сеструхе и понесло. Ей одной мог бы
доверить, никому более.
Галчуша. Что ж ты со мной разговариваешь, если за ментовку держишь?
Вит к. Заткнись, сука дешевая! Пикни мне еще! Хочу и разговариваю.
(Пауза.) Вышел я, понял, из метро, огляделся -- и дворами,
напрямик. А кожею чувствую, вот как сейчас -- всем нутром чувствую:
неладно дело. Даже, понял, остановился на полпути. Ну, постоял, покурил
папиросочку, выматерил себя да и дальше пошел: трус, дескать, дурак,
баба! -- откуда знать-то про это: возьмут -- не возьмут! Третий глаз
у меня что ли! Себе, можно сказать, назло и пошел. А тут мне как раз ствол в
спину упирается. (Пауза.) Вот и выходит, что нюх у меня, Галчуша, нюх. И
до смерти я ему одному верить буду. А не разговорам твоим разговорчивым и не
глазкам твоим лупающим. (Пауза.) Притихла? То-то! Только вот что,
Галчуша, любопытно -- ты на наручники не смотри, они свободные! -- я
сейчас вот душить тебя стану: успеют твои менты меня оттащить или нет?
Вит к медленно протягивает к Галчуше скованные свои руки, Галчуша
напрягается, однако, не шевелится. Вит к неторопливо, плавно, может быть, даже
и нежно проводит пальцами по ее спине, потом еще раз, еще, еще. Вит к начинает
ласкать Галчушу, пропускает между ладонями ее волосы, тыльной стороною ладоней
гладит по щеке, шее...
Интересно: отменили у нас или нет этот дурацкий обычай? Я в кино видел и
так, рассказывали. Ну, последнее желание приговоренного. Дурацкий, потому что
какое ж у приговоренного может быть желание? Первое и последнее: жить! А
этого-то как раз и не положено. Не положено жить! Так, фигня всякая:
кофе, сигаретка, бутерброд, понял, с икрой. И вот все же: вот, допустим, если б
я бабу вдруг пожелал? Ну, у кого жена есть, маруха там, -- это понятно. А
вот если как я -- никого на свете, кроме сеструхи и мамки? Выполнили б
желание или нет? И кого б, интересно, послали? Это ведь хоть
последнюю-распоследнюю шалашовку вызови да прикажи... или попроси там...
Дескать, такое и такое дело. Заплатим, дескать. Срок, дескать, скостим. Она
ведь откажется. Или страшно ей станет, или противно. А и чего тут приятного?
Оно, конечно, и такие есть, которым этого только и подавай, которые кайф особый
словят, если прямо на ней, в самый момент, мужика и шлепнут, -- но поди
такую разыщи! Да она еще и не признается. Или они у вас тоже на спецучете? И
потом -- как это все... устроить-то? Наедине ведь оставить побоятся.
Значит, в присутствии? А ну как в присутствии у меня не
получится? Это ж не икру жрать! Хоть я уж ко всему, кажется, привычный, третий
год под бабьим присмотром на параше сижу, а ну не получится? Тут ведь надо
учитывать, что жить -- минуты осталось...
Галчуша подалась к Витьку, отвечает на ласки, сама робко ласкает.
Слушай! А вот ты бы... Ты бы пошла ко мне перед смертью? Последнюю мою
волю выполнять? Пошла бы? Если б я попросил?
Галчуша. Дурачок. Да неужто не видишь? К тебе каждая бы пошла. Ты сам не
знаешь, какой ты красивый.
Вит к. Ну да. Это ты так говоришь. Восемь месяцев без мужика -- вот и
говоришь. А на воле ты на меня, может, и не взглянула б.
Галчуша. Взглянула б... Я б на тебя всегда взглянула б.
Пауза. Взаимные ласки разгораются.
Вит к. Да чего ж это, чего ж это я с собой делаю? Я ж не верю тебе! Я же
верить тебе не могу! Не должен! Права не имею! Ну зачем, зачем ты это?!
Галчуша. Подожди. Помолчи. Помолчи немного. Иногда надо уметь помолчать.
Слушай. Слушай меня внимательно. Хороший мой. Желанный. Единственный. Какой ты
горячий! Какой ты сильный! Мне никогда никого больше не надо будет.
Вит к (пытаясь отстраниться от Галчуши). Постой. Постой. Теперь ты
подожди немного. Я не могу. Я не могу... при свете.
Галчуша. Почему, дурачок, почему? Любовь должна быть при свете. Любовь только и
может быть при свете. Любовь прекрасна! Любви не нужно от себя прятаться!
Вит к. А я тебя, может, видеть не могу! Я твое лицо, может, вижу и боюсь тебя!
Понимаешь? Боюсь! Страшно! Ну подожди, подожди минутку! Подожди!
Вит к укладывается на диванчик и, прицелясь, сильным движением ноги посылает
башмак, потом другой в потолок: пытается разбить лампочку; та, защищенная
толстым плафоном, естественно, не поддается. Башмаки с грохотом падают на пол.
Галчуша присаживается, обнимает, целует Витька долгим, подробным, внимательным
поцелуем. Поначалу притихший, Вит к вырывается.
(Негромко, быстро, захлебываясь.) Постой, постой. Я не могу. Я с ума
сейчас сойду. Я не хочу умирать. После этого всего я умирать не хочу. Постой,
постой, не перебивай, послушай. Расколола! Расколола ты меня! Я тебе сдам. Я
тебе все бабки сдам, до копеечки. Там миллиона на четыре будет. Только чтобы не
расстреляли, ладно? Я еще не готов к расстрелу. Думал -- готов, а на деле
нет еще. Следователь мой, падла... он намекал мне... несколько раз намекал...
Сдай, говорит, заначку -- не будет тебе высшей меры. И срок
скостят -- меньше меньшего. Значит, можно так, можно! Я тогда упирался,
думал выкручусь. Потом уж сам намекать пробовал -- а он как оглох. Как
спецом слушать не хочет. Прынцыпиальный вроде! Но я и тогда ничего. Даже
сейчас вот, когда в помиловке отказали. А ты поцеловала меня... колдунья!
ведьма! сука ментовскя! Откуда ты целоваться так выучилась?
Галчуша. От любви, дурачок, от любви!
Вит к. Поцеловала -- и я понял вдруг: ни фига не выкручусь. Шлепнут как
миленького. А заначка -- Бог с нею. Ее еще дед собирать начал. Он ведь,
знаешь, ресторанами на ВДНХ заведовал. Рыжь , камешки, десятки золотые царские.
Заберите, подавитесь: не хочу, как та баба, с Войковской. Которая из-за
норковой шубы... Они знаешь где? Они в бочонке, в пивном, в алюминиевом.
Станция Челюскинская. По Ярославской дороге. Только смотри: ты ведь ментовка!
Ментовка! Я тебе как ментовке сдаю, чтобы все по-честному! Чтобы расстрела на
было. Пусть рудники, согласен -- только чтоб не было расстрела! Смотри,
смотри, я тебе верю! Я тебе верю! Ты поняла: верю! Бочонок в Челюскинской, по
проспекту Старых Большевиков, там пруд заросший...
Галчуша (зажимая ему рукою рот). Молчи, молчи, дурачок! Какая я тебе
ментовка?! Услышат, услышат ведь! Молчи!
Вит к приходит в себя. Смотрит на Галчушу. Долгая пауза. Рухает на
диванчик.
Вит к. Значит, все?! Привет? Неужели -- все?! Неужели на этом и
кончится?
Галчуша подбирается к нему, пытается обнять. Вит к в истерике отбрасывает
ее, колотится о спинку диванчика, воет.
Ну и ладно! Ну и шлепайте! С-сволочи! С-суки! Волк! Права не имеете! Вы
ж назад меня оживить не сможете, так какое вы имеете право?
Галчуша (с неожиданной страстью). А ты какое право имел, а ты?!
Вит к. Замолчи! Убью!
Бросается на Галчушу. Завязывается схватка. Потом оба, обессиленные,
отваливаются каждый в свою сторону диванчика. Пауза. Тяжелое дыханье.
А знаешь, почему я тебя недодушил? Потому, оказывается, что у меня еще
надежда есть.
Галчуша вздрагивает.
Надежда. Что выкручусь. (Поет.) Он-ы лежал так спокойно и мило, =
как-ы бывало вечерней порой. = То-ли-ко кепи у сы-те-ны-ки валялось. = Пуля
выбила зуб-ы...
Галчуша. А я бы и не против была. Чтоб додушил. Все какое-то облегчение.
Вит к. Это ты врешь. Так не бывает. Каждый против чтобы его додушили. Это уж
потом можно так говорить, когда проехали, а сопротивлялась -- будь здоров.
У меня могло бы и не получиться.
Галчуша. Не я сопротивлялась -- организм. Подсознание. А я -- я
ребеночка от тебя хочу. Такого же красивого как ты.
Вит к. Но я ведь убийца!
Галчуша. А он не будет убийцей. Я его в любви воспитаю.
Вит к. К кому в любви? К волкам этим, которым норковая шкура собственной
дороже? Которые за четыре миллиона чужой жизнью торгуют? А про папу скажешь:
космонавт, понял, был, погиб на испытаниях?
Галчуша молчит.
То-то. Ответить-то нечего. Осуждаешь меня, осуждаешь. Красивый, не
красивый, а осуждаешь. (Пауза.) Про нас тут забыли, что ли?
Вит к встает, колотит скованными руками в дверь. И как бы в ответ в коридоре
снова врубается резкий, пронзительный голос сирены. Свет в боксе мигает и,
наконец, гаснет.
Завыли, волк. Не до нас им, видать! Ну ни в какую не до нас. Ладно, раз
уж сама судьба так распоряжается -- будь по-твоему. Давай что ли? Ложись.
Раздевайся. Побалуемся напоследок. Заодно и ребеночка тебе заделаю. Ты ведь
знаешь: беременных у нас не расстреливают. По закону не полагается. Гуманный,
понял, закон. Когда родит -- тогда можно, тогда пожалуйста. Сколько хошь.
А беременную -- ни-ни, никак не расстреливают. (Поет.) Г-ырянул
вы-сы-трел, и рухы-нулся парень... Ну ты чего, готова там, нет? Разложилась?
Трусы, понял, сняла? Давай-давай, вертухайся! а то разведут, и не родишь
ребеночка. Для этого дела тоже ведь немножко времени надо. (Поет.)
Парень в кепи и зуб-ы...
Галчуша. А знаешь как все это называется? То, чем ты сейчас пытаешься
заняться?
Вит к (хохотнув). Да кто ж этого не знает? Дело-то, понял, нехитрое. В
школе, в пятом классе, проходят.
Галчуша. Я не про то, которое в пятом классе. Я про тон твой разухабистый, про
словечки эти: побалуемся, разложилась, трусы сняла. Это
вот знаешь как называется?
Пауза.
А называется это, Витенька... Вит к! называется это цинизмом. Когда
человек очень уж боится чего... или дураком выглядеть боится, или обманутым
быть... он вот так вот, примерно, как ты сейчас, выламывается. Дескать, ничего
для него нет святого... надо всем, дескать, посмеяться может... море ему по
колено и сам черт не брат. А на деле-то, Витенька, на деле цинизм только и
показывает, что жутко человеку, что сильно ему одиноко. Что душа у человека
нежная и ранимая. Так что ни с настроения ты меня цинизмом своим не собьешь, ни
обидишь...
Вит к. Да я... да я... гадом буду... да я... просто...
Галчуша. И я... и я... просто... Боже, как все просто, как все до поганости, до
тошноты просто! Ну иди, иди, ну иди сюда, глупенький. Иди ко мне! Я тебе
помогу...
Вит к. Подожди... ты ж мне это... ты ж это... во! ты ж про летчика
недорассказала.
Галчуша. Да что про летчика. Что там дорассказывать. Все ведь давно понятно про
летчика. Ну, ребята были знакомые. Ну, намекнула я им. Ну, они летчика
выловили, замочили. Капусты при нем оказалось как при дураке махорки. Потом уж
спецом стали мы гусей этих вылавливать. Так, бригадой, года полтора и работали.
По ресторанчикам подмосковным. Да неужели ж ты меня к летчику ревнуешь?
Вит к (поет). Есть в саду ре-сы-торанычик пу-бы-личной. = О-ле-ге скучно
и грустно одной. = Подошел паренек-ы си-мы-патичной, = парень в кепи...
Галчуша. Не надо, Витенька! Я понимаю: тебе страшно, тебе одиноко, но ты все
равно не пой. Иди лучше ко мне. Вместе не так страшно будет. Ну, иди сюда. Вот
хорошо, мой маленький. Вот так. Хорошо. Замечательно. Поцелуй. Поцелуй меня. Да
нет! -- вот сюда поцелуй. И сюда. И сюда тоже. (Пауза.) Витя,
Витенька, дорогой мой, единственный. А тебе? А тебе хорошо? Тебе хорошо со
мною? Ну, не молчи, не молчи, отвечай, пожалуйста! Отвечай! Хорошо тебе?
Хорошо?
Вит к. Галя... Галочка... Галинька... Никакая ты не Галчуша!
Галчуша. Никакая я не Галчуша.
Вит к. Как в тебе кровь-то колотится.
Галчуша. Это не во мне, не во мне. Это твоя кровь. Это ты свою
кровь слышишь. Она в ушах у тебя стучит. Это... это наша кровь, наша. Ой,
нежнее, нежнее! Ты ж поломаешь меня, медвежонок мой плюшевый! Нежнее...
нежнее... Слышишь? Слышишь? Это под твоими руками во мне косточки трещат!
Нежнее... нежнее...
Вит к. Ты ведьма, ведьма, ведьма какая-то... Ни одна баба со мною никогда
такого не делала. Я как в первый раз, в первый раз будто. Что ж это у тебя за
секрет такой?
Галчуша. Нету, нету во мне секрета, Витенька. Нету! Любовь одна. И ты ведь тоже
меня любишь, скажи! Любишь?! Любишь? Ну не молчи, не молчи, скажи! Любишь?
Вит к. Я... боюсь... я не знаю как это сказать. Я ни разу в жизни не говорил
такого.
Галчуша. Если боишься -- значит любишь. Значит -- действительно
любишь. Если б не любил -- сказал бы. Чего уж тогда было бы не сказать?
Слово и слово.
Вит к. Ага. Если бы не любил, чего было бы не сказать? Это ты правду, это ты в
точку заметила. Слово и слово. Но почему же, скажи, почему мне тогда тебя так
убить хочется? Раздавить! Задушить... Будто не люблю я тебя, а ненавижу?
Галчуша. И это правильно, Витенька, и это верно. Если любишь --
обязательно хочется убить, обязательно ненавидишь. Потому что понимаешь: без
своей половинки ты никто, и жить незачем. А половинка -- хоть и
половинка -- все же не ты. У половинки своя судьба, своя воля. Захочет
половинка -- уйдет. Или страшнее: не уходя, половинкою быть перестанет. И
тогда кровью истечешь. Вот за это, за эту ее власть над собою, и ненавидишь ее,
за это и убить готов. А вместе и себя, потому что нет тебе без нее жизни!
Вит к. Нету жизни, нету!
Галчуша. Так что ненавидь, ненавидь, ненавидь меня, пожалуйста. Ненавидь меня
еще, еще, еще больнее!
Вит к. Ненавижу... Ненавижу тебя... (Пауза.) Лю-би-ма-я...
Галчуша. Единственный... Но только скажи: это не потому, что сирены! Не потому,