Страница:
- Вы позволите?
- Входите, - Кренстон сдержанно кивнул на второе кресло.
Некоторое время лишь потрескивание догорающих в камине поленьев нарушало ночную тишину. Затем, все так же глядя на короткие язычки пламени, Кренстон проговорил:
- Что будем делать, господин Ларт?
- Я не знаю, - помедлив, ответил Ларт. - Это решит Гретхен.
- И вы согласитесь с ее решением, каким бы оно ни было? - сузив глаза, снова спросил Кренстон.
- Разумеется, - голос Ларта был абсолютно бесстрастным, разве что глуховат немного - видимо это было следствием жестокой простуды, болезнь еще не совсем его оставила, Ларт иногда покашливал.
- Теперь я вижу, что Гретхен была права - возможно, вы ее лучший друг, но не более. Наверно, сердце ваше всецело принадлежит другой, ведь невозможно остаться равнодушным к этой женщине, пробыв с ней рядом хоть какое-то время.
- Гретхен обсуждала с вами наши отношения? - сдержанно улыбнулся Ларт.
- Я не правильно выразился... Едва ли это было обсуждение.
- Это не имеет значения. Как и то, что свои чувства к Гретхен я никак не назвал бы равнодушием. Сейчас только одно имеет значение - то, что сделает ее счастливой. Если она решит, что будет счастлива с вами, значит, она останется здесь. Я уеду один, зная, что она жива, благополучна и вы будете для нее надежной защитой от жизненных невзгод.
- Господин Ларт! - Кренстон не скрывал, что слова Ларта воодушевили его надеждой. - С тех пор, как я встретил Гретхен, это неземное создание, - и я не устаю благословлять тот час, - с тех пор я живу одним лишь стремлением дать ей то, чего она достойна. Я затрудняюсь сказать, что значит для меня Гретхен - слова кажутся мне слишком скудными и малозначительными. Я люблю ее. Никогда в жизни я не был более счастлив, чем в те минуты, когда Гретхен согласилась соединить наши судьбы, стать моей женой. Я никого и никогда не просил ни о чем, привык во всем полагаться только на себя. Но вас я прошу, я готов умолять вас - не отнимайте у меня Гретхен!
Откашлявшись, Ларт проговорил:
- Гретхен не бездушная вещь, которую можно взять, забрать с собой или оставить. Она решит сама. Условимся лишь об одном, господин Кренстон, - не торопите ее с выбором. Нужно дать ей время вновь обрести душевное равновесие. Разговор об этом должен возникнуть лишь тогда, когда уйдет радостная лихорадка, и Гретхен снова станет спокойна.
- Но об этом я должен бы просить вас! Ведь сейчас она с негодованием отбросит саму вероятность вновь расстаться с вами. Господин Ларт, я надеюсь, вы не намерены в ближайшее время покинуть Тополиную Обитель? Оставайтесь моим гостем, я прошу вас.
- Благодарю вас, господин Кренстон, я воспользуюсь вашим гостеприимством. И Гретхен тоже останется в вашем доме до тех пор, пока не сделает окончательного выбора. Господин Кренстон, не ждите от меня какой-либо нечестности. Я глубоко уважаю ваше чувство и обещаю вести себя абсолютно честно по отношению к вам.
Некоторое время сэр Тимотей смотрел на Ларта молча, потом медленно проговорил:
- Господин Ларт... мне искренне жаль, что жизнь противопоставила нас друг другу... Вот вам моя рука, господин Ларт... Между нами женщина, удивительная, дивная, сокровище всей жизни... И я счастлив, что в сердце моем нет по отношению к вам чувства враждебности! Напротив, ко мне приходит мысль: если бы этот человек мог стать мне другом... Я рад, что Гретхен стала связующим звеном между нами.
Глава четвертая
выбор Гретхен
Прошло около двух недель после появления Ларта в Тополиной Обители. Гретхен забыла свои огорчения по поводу того, что Ларт - нежеланный гость в доме Тимотея Кренстона. Сердце ее наполнялось тихой радостью, когда она видела, что Кренстон не только не испытывает антипатии к Ларту, но напротив, мужчины прониклись искренним дружеским расположением друг к другу.
Слуги, справедливо заподозрив в Ларте опасного соперника сэру Кренстону, тоже с удовольствием расстались со своей неприязнью к гостю - те, кто был посвящен в истинное положение дела, а именно: Кренстон, доктор, Ларт и Гретхен, уговорились представить Ларта братом Гретхен. Разумеется, сделано это было не по причине недружелюбия слуг, более важной представлялась возможность избегнуть нездорового любопытства соседей к ситуации, домыслов и сплетен. Таким образом, никто в округе, даже семья Джоберти не знала, кто такой в действительности, этот господин Ларт. А прислуга охотно и с облегчением признала в Ларте любимого братца милой Гретхен. Ну в самом деле, кому же это первому взбрело в голову, что господин Ларт может угрожать счастью их любимого хозяина. Ведь он ведет себя именно как брат, и не более. А лицо ангелочка-Гретхен сияет от счастья, и глаза светятся такой радостью, когда она смотрит на вновь обретенного братца! Так ведь это и понятно, и пусть будет грешно тому, кто заподозрит в ее родственных чувствах что-то другое, ведь она едва не потеряла брата, так как же ей не радоваться такому счастью! И слуги без долгих раздумий перенесли любовь к Гретхен на обожаемого ею "брата", со всеми вытекающими из этого последствиями.
Гретхен была счастлива. И какое имеет значение, что осень не балует солнцем, а из серой пелены, клубящейся наверху вместо неба, то и дело начинает просеиваться мелкий, холодный дождь. Ничто не может разрушить солнечного состояния ее души. Ну право же, достаточно взглянуть на нее вот хоть сейчас, когда, сидя на толстом ковре поблизости от Ларта, она играет с Урсом. Пес позабыл обо всякой солидности, и как щенок, с готовностью кидался за своим поводком, который Гретхен бросала прочь. Схватив его, пес несся назад, но отдать не спешил, и начинался следующий этап забавы. То они тянули поводок каждый к себе, то Урс делал вид, что потерял всякий интерес к игре, ронял его на пол, отворачивался, а то и ложился, опустив голову на лапы. Но стоило Гретхен потянуться за "собственностью" Урса, пес вскакивал, хватал поводок и в полном восторге носился по гостиной. Гретхен вовсе не была в обиде на жадину, и от души хохотала, сидя на полу.
Ларт с улыбкой наблюдал за ними. Обычно в этот час в гостиной бывал и Кренстон, но сегодня его не было дома. Ларт вдруг протянул руку и положил ее на голову Гретхен. Она резко обернулась, с изумлением посмотрела на него все это время Ларт был чрезвычайно скуп на проявление каких-либо чувств, и вдруг этот ласковый жест. Что он значил?
- Нам очень повезло, что вы встретили именно Кренстона, не так ли, Гретти?
- Да... он хороший человек.
- Более чем хороший. Я убеждаюсь, что господин Кренстон очень достойный человек, честный и надежный.
- Ларт... что вы собираетесь сказать мне?.. - осторожно спросила Гретхен.
- Вы намеревались стать супругой господина Кренстона.
Ларт не спрашивал, он напоминал о реальном положении вещей. В лице Гретхен не осталось ничего от радостного возбуждения, теперь оно ясно отражало стремительно меняющиеся чувства: удивление, недоумение, вопрос, даже желание сказать что-то в оправдание... Но она ни сказала ни слова, ждала молча.
- Вы намерены сдержать обещание, данное господину Кренстону? Он, в самом деле, был бы замечательным супругом для вас.
Гретхен молчала. От усилия проникнуть в подоплеку слов Ларта, между ее бровями пролегла тоненькая морщинка, но это не помогло, Гретхен ничего не понимала, потому что мысль о том, что Ларт собирается оставить ее здесь, заполонила все ее существо, лишая воли и разума. Разве не подразумевалось само собой, что они снова вместе?! Оказывается, не подразумевалось, оказывается, это лишь фантазия, придуманная ею, и никак не соответствующая действительности... Ее дорога закончилась здесь. Гретхен опустила голову, не желая показать слезы, навернувшиеся на глаза. Но Ларт не позволил ей этого тронул за подбородок, заставил поднять голову. Слезинки сейчас же сорвались с ресниц, оставили на щеках две дорожки.
- Вы так скоро отвыкли доверять мне свои горести? Предпочитаете держать их при себе? - медленно проговорил Ларт.
Губы у Гретхен задрожали, она едва удержалась, чтобы совсем не расплакаться.
- Слезы отчаяния вместо доверия? Ах, Гретти! Ведь это ни я изменился, а вы. Я вернулся к вам с прежними намерениями и желаниями, может быть даже более сильными, чем прежде. Но за время нашей разлуки с вами произошло многое, я нашел вас иной, в чем-то мне незнакомой. Я знаю, что с господином Кренстоном вас связывает нечто большее, чем дружеское расположение, поэтому я должен спросить о ваших намерениях. Помните, я говорил, что мы не разлучаем близких людей.
- Я должна... ответить немедленно?... - с трудом выговорила Гретхен.
- Не должны. У меня уже есть ваш ответ, - чуть улыбнулся Ларт, осторожно провел пальцем по мокрой дорожке.
В этот момент дверь распахнулась, и вошел Тимотей Кренстон, разогретый быстрой скачкой, с румянцем на щеках. Он остановился, как вкопанный, и улыбка моментально исчезла с его губ. Гретхен быстро встала, шагнула к нему.
- Тимотей... Отпустите меня... - вздрагивающим голосом выговорила она.
Гретхен увидела его растерянные глаза, потом лицо Кренстона потемнело, как будто смутная тень легла на него, взгляд ускользнул от Гретхен, сэр Тимотей повернулся и вышел без единого слова.
Глава пятая
посвящает читателя в секрет дома
Когда Кренстон пришел в себя, он обнаружил, что находится в своем рабочем кабинете, расположенном позади библиотеки. Он не знал, почему забрел сюда, видимо, просто - в убежище. Рабочая комната как нельзя лучше годилась в качестве норы, куда уползает зверь зализывать раны или умирать. В ней даже окон не было, и явиться туда никто не мог - домашние давно привыкли, что без разрешения в эту комнату ни ногой, запрещалось так же тревожить хозяина, когда он находился в своем кабинете, без крайней на то необходимости.
Не зажигая света, Кренстон запер дверь на ключ, и сел, опустив голову на сцепленные руки. Для него исчезло все - время, пространство, и сам он растворился в этой глухой темноте. Но одно осталось - такая же глухая, беспросветная тоска. В нем умерло все, и все потеряло значение кроме живой, трепещущей боли.
Хотя пришел он в эту комнату без определенных намерений, постепенно намерения эти определялись, и Кренстон подумал, что ноги сами собой привели его именно туда, куда надо.
Он вынул спички, зажег свечи. Не глядя, достал из ящика стола несколько листов бумаги, обмакнул перо в чернила...
Закончив писать, сэр Тимотей обвел глазами кабинет. Он смотрел "чужим" взглядом, как будто все предметы, его окружающие, вдруг сделались ему незнакомы, а может быть, они остались в прошлой жизни. Кренстон как будто перешагнул некий предел, а все, чем он жил раньше, осталось по другую сторону.
Он выдвинул поочередно ящики стола, открыл бюро секретера. Наскоро переворошив бумаги, кое-что извлек и положил перед собой.
Когда Гретхен, не находившая себе места, вызвала слугу и спросила, где именно находится сейчас господин Кренстон, его стали искать. Скоро обнаружили, что дверь кабинета приоткрыта, но Кренстона в кабинете не было. Однако, он оставил следы своего пребывания там - на столе обнаружили три письма: одно для Дороти, и два других, запечатанных, для Джоберти и Ларта.
Маленькая комнатушка, в которой Кренстон захотел устроить свой кабинет, раньше была всего-навсего захламленной кладовой, и слуги не понимали, чем приглянулась она хозяину, когда он велел привести ее в порядок. Он проводил здесь много времени, нередко запирая двери кабинета на ключ. Эта комната охранялась особыми, вовсе нехарактерными для господина Кренстона строгостями. И абсолютно никто из домашних не знал, что из старой кладовки имелся тщательно скрытый выход из дома. Через него Кренстон входил в тоннель, проложенный под холмом, и далее, под землей. Таким образом покидая дом, он, незамеченным, оказывался с противоположной стороны холма, в отдаленном овраге, где обычно его уже ждал оседланный конь.
Соорудили этот тайный ход, когда гациендой владел другой человек. В те годы, теперь уже отошедшие в глубины прошлого, места здешние были неспокойны, а жители считались крамольниками, вольнодумцами и мятежниками. Так вот, тогдашний хозяин поместья и был связан с этими вольнодумцами. Более того, это был один из руководителей повстанцев, и комитет нередко собирался в его доме для обсуждения дел и принятия решений. В целях безопасности тогда и прокопали повстанцы этот подземный тоннель. Секрет его хранился тщательно, и лишь через много лет хозяин сделал его подробное описание. Случилось это примерно за год до смерти бывшего мятежника, прожившего долгую и славную жизнь. С тех пор тайна гациенды хранилась у нотариуса. На запечатанном конверте значилось: "Вручить новому владельцу".
Прошло несколько лет прежде, чем появился адресат, кому надлежало вручить письмо, потому что наследники осваивали Американский континент, и лишь формально вступили в права наследования, старое поместье в Испании их мало интересовало. На некоторое время они забыли об усадьбе, а потом поручили своему поверенному заняться ее продажей. Новым хозяином поместья стал сэр Тимотей. Таким образом, приобретая гациенду, он стал и обладателем ее тайны.
Тогда он не имел ни малейшего представления о том, будет ли эта забавная достопримечательность дома иметь какое-либо практическое применение. В то время он еще не знал, что довольно скоро обретет второе имя - Немой Пастор. И тайный выход из дома станет ему крайне необходим и не менее привычен, чем парадная дверь.
За хорошо скрытой массивной дверью, ведущей из кабинета, находилась вполне благоустроенная комната с хорошей вентиляцией, столом, кроватью, и прочей необходимой мебелью. Кренстон мог там переодеться, отдохнуть, если было необходимо, а однажды он около двух недель отлеживался в этой комнатке, залечивал полученную рану, опекаемый другом-доктором.
Кроме Джоберти в тайну хода был посвящен только один из людей Немого Пастора.
Глава шестая
письма
"Моя добрая Дороти, обстоятельства вынуждают меня спешно покинуть этот, полюбившийся мне приют. Я уезжаю из Испании, но куда именно - пока еще не знаю, не решил. Я тотчас сообщу тебе мой новый адрес, едва только он у меня будет, с тем, чтобы ты могла переправлять корреспонденцию, пришедшую на мое имя. Не знаю, скоро ли вернусь в этот дом, поэтому во всем, что касается ведения его, я всецело полагаюсь на тебя. Рассчитай лишних слуг, сократи хозяйство - проводи любые мероприятия, которые сочтешь нужными.
Мисс Гретхен и господин Ларт могут оставаться в Тополиной Обители как угодно долго. Но не исключено, что они захотят уехать. Путь им предстоит неблизкий, потому позаботься, чтобы у них было все необходимое для долгого путешествия, от лошадей и экипажа до теплой одежды. Я очень на тебя рассчитываю, сделай все, как нужно.
С искренним уважением и симпатией сэр Тимотей Кренстон".
Это письмо, самое легкое, Кренстон написал последним. Вторым было письмо, адресованное Джоберти:
"Дорогой друг! Как мы с вами и предполагали, события последнего времени изменили ситуация не в лучшую сторону и непоправимо ее осложнили. Надежды мои не оправдались, и последние новости свидетельствуют со всей очевидностью, что брат мисс Гретхен, глубоко мною уважаемый, должен увезти ее. Помните, я рассказывал вам, что обстоятельства долго не позволяли нам с Гретхен соединить свои судьбы, - видимо, я слишком рано поверил в свою счастливую звезду... Хотя - никто не виноват в том, что так сложилось. Я уезжаю тоже и немедленно - вот такую уступку своему малодушию намерен я сделать. Где остановлюсь, еще не знаю. Я буду писать вам. Благодарю вас за все, Джоберти. Очень надеюсь, что мы еще встретимся. Ваш Тимотей".
А начал он с самого трудного письма, долго сидел, не прикасаясь пером к бумаге, подолгу обдумывал очередную фразу. Он старался быть сдержанным и лаконичным, не позволяя прорваться чувствам, которые он испытывал, и излиться им на бумагу - зачем говорить о том, как больно ему в этот час, что он раздавлен обломками сияющего дворца, выстроенного из мечтаний и надежд. Бесплотные, они оказались невыносимо тяжкими. Но зачем говорить об этом? Чтоб вложить в них укор: о, как вы жестоки! Бессмысленно, глупо.
"Господин Ларт, не судите меня за малодушие - я поступаю так, как считаю правильным. Слова Гретхен были импульсивными, и потому - искренними. Я знаю, что она может передумать, видя перед собой живой укор совести, тогда она начнет анализировать и искать "правильное" решение. Но я не хочу этим пользоваться - я слишком ее люблю.
Однако осмелюсь просить вас время от времени писать мне о том, как сложится дальнейшая судьба Гретхен. И еще более важное: если когда-либо вы поймете, что мисс Гретхен лучше было остаться, чем уехать, что она осознала это и сожалеет о прошлом поступке - не удерживайте ее, дайте возможность вернуться. Меня тревожит то, что Гретхен ослеплена своим чувством к вам, она не понимает, что оно не находит отклика в вашем сердце. Господин Ларт, я так и не узнал, куда и зачем вы увозите Гретхен, - она желает следовать за вами, и этого достаточно. Я могу лишь надеяться, что не ошибся в вас, и вы действительно обладаете именно той высокой степенью благородства, которую я увидел в вас. Это может служить поручительством будущего благополучия Гретхен. Но если она будет несчастна, если осознает, что совершила ошибку, не дайте ей совершить вторую - убедите вернуться в Тополиную Обитель. В этом доме ее будут ждать всегда, сколько бы лет не прошло, и в сердце моем она будет жить до тех пор, покуда жив я сам.
Я полагаю, что вы не пойдете в море до окончания сезона штормов. Этот дом - в полном вашем распоряжении. Если вам удобно, оставайтесь в нем на все время этого вынужденного ожидания. Со своей стороны - я настоятельно рекомендую поступить именно так. Когда решите покинуть Тополиную Обитель, примите великодушно все заботы Дороти, ей даны указания на этот счет".
Глава седьмая
сэр Тимотей определяет судьбу Гретхен
Кренстон был прав: если бы Гретхен была оставлена возможность сто раз подумать, прежде чем принять окончательное решение, то, вполне возможно, на сто первый раз она решила бы сдержать слово, данное сэру Тимотею. Не потому, что так велело ей сердце, - то, что оно велело, Кренстон слышал. Но Гретхен подчинилась бы собственным умозаключениям, возросшим пышным цветом на благодатной почве двух предпосылок.
Первая из них заключалась в ее чувстве обязанности Кренстону, в ее благодарности и сострадании к нему. Слишком много она узнала о нем, слишком много между ними случилось. И взятая в осаду этими чувствами, Гретхен не нашла бы в себе сил опять сказать Кренстону: "Отпустите меня!" потому, что теперь сказать это было бы для нее все равно, что заявить: "Когда мне нечем было жить, дышать, тогда моим воздухом стало ваше благородство и бесконечная доброта. Но мои черные дни остались в прошлом. И теперь вы больше не нужны мне". Заявить это было бы неприемлемо для Гретхен.
И было еще другое, что вторгалось в ее мысли с маниакальной навязчивостью - ощущение, что Ларт по отношению к ней так же руководствуется лишь чувством долга, что он испытал бы облегчение, "пристроив" ее в хорошие руки, и уж разумеется, избавился бы от многих хлопот и тягот, причем совесть его имела все основания быть абсолютно спокойной.
Мысль эта, еще не до конца сформировавшаяся, полуощущение, впервые возникла, когда Ларт заговорил об ее обещании, данном Кренстону, и о том, намерена ли она сдержать свое слово. Застигнутая врасплох, Гретхен испытала боль и отчаяние, но лишь на короткие мгновения, потому что следующие слова Ларта немедленно исцелили ее. Но потом... потом ощущение горечи и некой потери вернулось.
Да, Кренстон был прав: останься он рядом с Гретхен, он не потерял бы ее. Но только сердце ее - осталось бы с ним тоже? Обладая ее телом, не утратил бы он безвозвратно душу Гретхен? Или он предпочел бы удовлетвориться этим, чем потерять ее совсем? Кто знает, о чем думал Кренстон? Какие мысли и предчувствия заставили его поступить так, как он поступил? И действительно, был ли этот поступок малодушным, как он сам назвал его, или напротив, потребовал от него мужества и самоотречения ради счастья любимой им женщины...
Как бы то ни было, Кренстон сознательно облегчил Гретхен необходимость сделать выбор. Облегчил, но не избавил совсем. Она обречена была унести с собой смутные сомнения и страхи, оставляя в Тополиной Обители существенную часть себя, часть своей души. Ведь невозможно было представить, что Гретхен перелистнет прошлое, как страницу прочитанной книги, закроет ее и никогда не оглянется назад, забудет людей, сделавших для нее так много...
Кренстон позаботился даже о том, чтобы людская хула не коснулась ее, чтобы в сердцах всех, кто узнал ее, сохранился бы образ прекрасный и чистый, и чтоб мысли о ней были полны сочувствия и сожаления, сетований на неласковую судьбу, помешавшую соединиться двум прекрасным людям... Пусть домысливают ее судьбу в силу собственного воображения, но пусть Гретхен неизменно останется в этих фантазиях достойной любви и сочувствия. Об этом было письмо к Джоберти, - доктор захотел, чтобы и Ларт прочел его. А позже еще несколько людей "удостоятся" особого доверия взглянуть на короткий текст письма. Число их будет очень ограничено, но вполне достаточно, чтобы желание сэра Тимотея исполнилось - о последних событиях в Тополиной Обители в обществе начало складываться именно то мнение, которое ему было нужно.
Но это случится позже. А в первые часы и дни неожиданный отъезд Кренстона и его письма (слова, адресованные Дороти и Джоберти удивительным и стремительным образом стали известны всей прислуге) были подобны грому среди ясного неба, разрушительной катастрофе. И как при настоящей катастрофе, люди вели себя по-разному. Джоберти и Ларт в полной мере сохранили самообладание, не позволили ни мыслям, ни эмоциям взять верх и выплеснуться наружу. Люди, работавшие в гациенде или служащие в доме, были растеряны и ошеломлены. Такой отъезд хозяина выбил почву из-под их ног - ведь исчез объект их заботы, ради кого делалось все в доме, а теперь - зачем? для кого? кому нужен их труд? Оставались, правда, еще гости: мисс Гретхен и господин Ларт. И из этих двоих, разумеется, более всего нуждалась в опеке Гретхен. И с нею обращались так, что еще более усугубляли ее состояние. Бесхитростная Габи входила к Гретхен с подозрительным блеском в карих глазах, а след несчастья и печали на всем облике Гретхен повергал девушку в такое уныние, что она стремглав выбегала из комнаты, чтобы без помех выплакаться где-нибудь в уголке. Все были с Гретхен столь предупредительно заботливы и внимательны, что это походило на обращение с человеком, только что похоронившим кого-то очень близкого. А Гретхен... Ей было плохо. Очень. Что могла она чувствовать, зная, кто всему виной? Никто иной, как она разрушила покой Тополиной Обители. И то, что никто не видел этой ее вины, вовсе не приносило ей облегчения, ведь получалось, что она не по праву пользуется людской жалостью и сочувствием, а знай они правду, - кому бы захотелось ее жалеть. Да и теперь - не все так уж слепы. Дороти. Проницательность и житейская умудренность подсказывали ей истинное положение вещей. И в глазах Дороти Гретхен не видела ни сострадания, ни сочувствия. Одновременно домоправительницу не в чем было упрекнуть, ее поведение было безукоризненным, а только Гретхен остро не хватало особого, ласкового, почти материнского тепла ее глаз.
Глава восьмая
неожиданный визит
Теперь Гретхен хотела бы как можно скорее покинуть Тополиную Обитель, и вздумай кто-то обвинить ее в трусливом бегстве, она и не подумала бы возразить, согласилась бы: "Да, я трусливая, неблагодарная, я знаю, пусть. Но я хочу бежать отсюда, от всех этих добрых людей потому, что не по заслугам мне их доброта..." Может быть, Гретхен надеялась убежать не из дома Кренстона, а от укоров собственной совести, но сейчас она не могла, не хотела разбираться в своих чувствах - ей было плохо, и она искала спасения
А на дворе стояло зимнее ненастье, и все, будто сговорившись, в один голос твердили, что нет никакой возможности пускаться сейчас в дорогу, равно, как и необходимости делать это. Джоберти категорически заявил, что они должны остаться в Тополиной Обители самое меньшее на три недели, потому что дороги местами абсолютно непроходимы, и только самые неотложные дела вынуждает людей покидать в это время теплый и надежный кров. Услыхав это, Гретхен беззвучно застонала. О, нет! Три недели! Это вечность!
Дороти и слов тратить не захотела в обсуждение этой темы. Она бесстрастным голосом, но совершенно безапелляционно заявила, что гости оставлены на ее попечение. Она отвечает перед господином Кренстоном за их благополучие, и, естественно, за здоровье. Потому она не позволит им покинуть дом и уйти в дождь, слякоть, в ледяной ветер. Да помилуйте, о чем тут говорить?!
Гретхен же хотелось вопреки всем разумным доводам умолять Ларта: "Уедем! Пожалуйста!" Но нет, она не умоляла, настолько у нее еще хватало сил и самообладания. Да Ларт, скорее всего, сам понимал ее невысказанные желания. И если не считал нужным им потакать, значит это было нужно. Он заботится о ней самой, о ее здоровье и безопасности - Гретхен оставалось только горько усмехаться про себя: она менее всех понимает, что ей хорошо, а что плохо. А то, что она утратила сон, что она боится встречаться с людьми, ожидая в любую минуту упреков - ведь рано или поздно должны они понять про ее лживость... Нет, нет! Конечно, она не права. Окруженная добротой, зачем она ищет в людях неискренность? Все дело в ней, в том, что она утратила душевный покой, стала болезненно нервной. Надо просто верить Джоберти, Ларту, ведь они и в самом деле, знают, что для нее лучше. Вот в последние дни Ларт просит ее за ужином принимать какое-то лекарство, растворенное в бокале вина. Почему-то она почти обиделась на него из-за этого: "Я абсолютно здорова! Мне не нужны лекарства!" Хорошо хоть не высказалась вслух, хватило ума промолчать. Да ведь молчание бывает красноречивей слов. Глупая, неблагодарная, напыщенная гусыня. Что же это с ней происходит? Неужели она, виноватая перед Кренстоном, Дороти, Джоберти... перед всеми, пытается уверить себя, что это они виноваты перед нею, не понимают ее, обижают... Стыдно... Стыдно...
- Входите, - Кренстон сдержанно кивнул на второе кресло.
Некоторое время лишь потрескивание догорающих в камине поленьев нарушало ночную тишину. Затем, все так же глядя на короткие язычки пламени, Кренстон проговорил:
- Что будем делать, господин Ларт?
- Я не знаю, - помедлив, ответил Ларт. - Это решит Гретхен.
- И вы согласитесь с ее решением, каким бы оно ни было? - сузив глаза, снова спросил Кренстон.
- Разумеется, - голос Ларта был абсолютно бесстрастным, разве что глуховат немного - видимо это было следствием жестокой простуды, болезнь еще не совсем его оставила, Ларт иногда покашливал.
- Теперь я вижу, что Гретхен была права - возможно, вы ее лучший друг, но не более. Наверно, сердце ваше всецело принадлежит другой, ведь невозможно остаться равнодушным к этой женщине, пробыв с ней рядом хоть какое-то время.
- Гретхен обсуждала с вами наши отношения? - сдержанно улыбнулся Ларт.
- Я не правильно выразился... Едва ли это было обсуждение.
- Это не имеет значения. Как и то, что свои чувства к Гретхен я никак не назвал бы равнодушием. Сейчас только одно имеет значение - то, что сделает ее счастливой. Если она решит, что будет счастлива с вами, значит, она останется здесь. Я уеду один, зная, что она жива, благополучна и вы будете для нее надежной защитой от жизненных невзгод.
- Господин Ларт! - Кренстон не скрывал, что слова Ларта воодушевили его надеждой. - С тех пор, как я встретил Гретхен, это неземное создание, - и я не устаю благословлять тот час, - с тех пор я живу одним лишь стремлением дать ей то, чего она достойна. Я затрудняюсь сказать, что значит для меня Гретхен - слова кажутся мне слишком скудными и малозначительными. Я люблю ее. Никогда в жизни я не был более счастлив, чем в те минуты, когда Гретхен согласилась соединить наши судьбы, стать моей женой. Я никого и никогда не просил ни о чем, привык во всем полагаться только на себя. Но вас я прошу, я готов умолять вас - не отнимайте у меня Гретхен!
Откашлявшись, Ларт проговорил:
- Гретхен не бездушная вещь, которую можно взять, забрать с собой или оставить. Она решит сама. Условимся лишь об одном, господин Кренстон, - не торопите ее с выбором. Нужно дать ей время вновь обрести душевное равновесие. Разговор об этом должен возникнуть лишь тогда, когда уйдет радостная лихорадка, и Гретхен снова станет спокойна.
- Но об этом я должен бы просить вас! Ведь сейчас она с негодованием отбросит саму вероятность вновь расстаться с вами. Господин Ларт, я надеюсь, вы не намерены в ближайшее время покинуть Тополиную Обитель? Оставайтесь моим гостем, я прошу вас.
- Благодарю вас, господин Кренстон, я воспользуюсь вашим гостеприимством. И Гретхен тоже останется в вашем доме до тех пор, пока не сделает окончательного выбора. Господин Кренстон, не ждите от меня какой-либо нечестности. Я глубоко уважаю ваше чувство и обещаю вести себя абсолютно честно по отношению к вам.
Некоторое время сэр Тимотей смотрел на Ларта молча, потом медленно проговорил:
- Господин Ларт... мне искренне жаль, что жизнь противопоставила нас друг другу... Вот вам моя рука, господин Ларт... Между нами женщина, удивительная, дивная, сокровище всей жизни... И я счастлив, что в сердце моем нет по отношению к вам чувства враждебности! Напротив, ко мне приходит мысль: если бы этот человек мог стать мне другом... Я рад, что Гретхен стала связующим звеном между нами.
Глава четвертая
выбор Гретхен
Прошло около двух недель после появления Ларта в Тополиной Обители. Гретхен забыла свои огорчения по поводу того, что Ларт - нежеланный гость в доме Тимотея Кренстона. Сердце ее наполнялось тихой радостью, когда она видела, что Кренстон не только не испытывает антипатии к Ларту, но напротив, мужчины прониклись искренним дружеским расположением друг к другу.
Слуги, справедливо заподозрив в Ларте опасного соперника сэру Кренстону, тоже с удовольствием расстались со своей неприязнью к гостю - те, кто был посвящен в истинное положение дела, а именно: Кренстон, доктор, Ларт и Гретхен, уговорились представить Ларта братом Гретхен. Разумеется, сделано это было не по причине недружелюбия слуг, более важной представлялась возможность избегнуть нездорового любопытства соседей к ситуации, домыслов и сплетен. Таким образом, никто в округе, даже семья Джоберти не знала, кто такой в действительности, этот господин Ларт. А прислуга охотно и с облегчением признала в Ларте любимого братца милой Гретхен. Ну в самом деле, кому же это первому взбрело в голову, что господин Ларт может угрожать счастью их любимого хозяина. Ведь он ведет себя именно как брат, и не более. А лицо ангелочка-Гретхен сияет от счастья, и глаза светятся такой радостью, когда она смотрит на вновь обретенного братца! Так ведь это и понятно, и пусть будет грешно тому, кто заподозрит в ее родственных чувствах что-то другое, ведь она едва не потеряла брата, так как же ей не радоваться такому счастью! И слуги без долгих раздумий перенесли любовь к Гретхен на обожаемого ею "брата", со всеми вытекающими из этого последствиями.
Гретхен была счастлива. И какое имеет значение, что осень не балует солнцем, а из серой пелены, клубящейся наверху вместо неба, то и дело начинает просеиваться мелкий, холодный дождь. Ничто не может разрушить солнечного состояния ее души. Ну право же, достаточно взглянуть на нее вот хоть сейчас, когда, сидя на толстом ковре поблизости от Ларта, она играет с Урсом. Пес позабыл обо всякой солидности, и как щенок, с готовностью кидался за своим поводком, который Гретхен бросала прочь. Схватив его, пес несся назад, но отдать не спешил, и начинался следующий этап забавы. То они тянули поводок каждый к себе, то Урс делал вид, что потерял всякий интерес к игре, ронял его на пол, отворачивался, а то и ложился, опустив голову на лапы. Но стоило Гретхен потянуться за "собственностью" Урса, пес вскакивал, хватал поводок и в полном восторге носился по гостиной. Гретхен вовсе не была в обиде на жадину, и от души хохотала, сидя на полу.
Ларт с улыбкой наблюдал за ними. Обычно в этот час в гостиной бывал и Кренстон, но сегодня его не было дома. Ларт вдруг протянул руку и положил ее на голову Гретхен. Она резко обернулась, с изумлением посмотрела на него все это время Ларт был чрезвычайно скуп на проявление каких-либо чувств, и вдруг этот ласковый жест. Что он значил?
- Нам очень повезло, что вы встретили именно Кренстона, не так ли, Гретти?
- Да... он хороший человек.
- Более чем хороший. Я убеждаюсь, что господин Кренстон очень достойный человек, честный и надежный.
- Ларт... что вы собираетесь сказать мне?.. - осторожно спросила Гретхен.
- Вы намеревались стать супругой господина Кренстона.
Ларт не спрашивал, он напоминал о реальном положении вещей. В лице Гретхен не осталось ничего от радостного возбуждения, теперь оно ясно отражало стремительно меняющиеся чувства: удивление, недоумение, вопрос, даже желание сказать что-то в оправдание... Но она ни сказала ни слова, ждала молча.
- Вы намерены сдержать обещание, данное господину Кренстону? Он, в самом деле, был бы замечательным супругом для вас.
Гретхен молчала. От усилия проникнуть в подоплеку слов Ларта, между ее бровями пролегла тоненькая морщинка, но это не помогло, Гретхен ничего не понимала, потому что мысль о том, что Ларт собирается оставить ее здесь, заполонила все ее существо, лишая воли и разума. Разве не подразумевалось само собой, что они снова вместе?! Оказывается, не подразумевалось, оказывается, это лишь фантазия, придуманная ею, и никак не соответствующая действительности... Ее дорога закончилась здесь. Гретхен опустила голову, не желая показать слезы, навернувшиеся на глаза. Но Ларт не позволил ей этого тронул за подбородок, заставил поднять голову. Слезинки сейчас же сорвались с ресниц, оставили на щеках две дорожки.
- Вы так скоро отвыкли доверять мне свои горести? Предпочитаете держать их при себе? - медленно проговорил Ларт.
Губы у Гретхен задрожали, она едва удержалась, чтобы совсем не расплакаться.
- Слезы отчаяния вместо доверия? Ах, Гретти! Ведь это ни я изменился, а вы. Я вернулся к вам с прежними намерениями и желаниями, может быть даже более сильными, чем прежде. Но за время нашей разлуки с вами произошло многое, я нашел вас иной, в чем-то мне незнакомой. Я знаю, что с господином Кренстоном вас связывает нечто большее, чем дружеское расположение, поэтому я должен спросить о ваших намерениях. Помните, я говорил, что мы не разлучаем близких людей.
- Я должна... ответить немедленно?... - с трудом выговорила Гретхен.
- Не должны. У меня уже есть ваш ответ, - чуть улыбнулся Ларт, осторожно провел пальцем по мокрой дорожке.
В этот момент дверь распахнулась, и вошел Тимотей Кренстон, разогретый быстрой скачкой, с румянцем на щеках. Он остановился, как вкопанный, и улыбка моментально исчезла с его губ. Гретхен быстро встала, шагнула к нему.
- Тимотей... Отпустите меня... - вздрагивающим голосом выговорила она.
Гретхен увидела его растерянные глаза, потом лицо Кренстона потемнело, как будто смутная тень легла на него, взгляд ускользнул от Гретхен, сэр Тимотей повернулся и вышел без единого слова.
Глава пятая
посвящает читателя в секрет дома
Когда Кренстон пришел в себя, он обнаружил, что находится в своем рабочем кабинете, расположенном позади библиотеки. Он не знал, почему забрел сюда, видимо, просто - в убежище. Рабочая комната как нельзя лучше годилась в качестве норы, куда уползает зверь зализывать раны или умирать. В ней даже окон не было, и явиться туда никто не мог - домашние давно привыкли, что без разрешения в эту комнату ни ногой, запрещалось так же тревожить хозяина, когда он находился в своем кабинете, без крайней на то необходимости.
Не зажигая света, Кренстон запер дверь на ключ, и сел, опустив голову на сцепленные руки. Для него исчезло все - время, пространство, и сам он растворился в этой глухой темноте. Но одно осталось - такая же глухая, беспросветная тоска. В нем умерло все, и все потеряло значение кроме живой, трепещущей боли.
Хотя пришел он в эту комнату без определенных намерений, постепенно намерения эти определялись, и Кренстон подумал, что ноги сами собой привели его именно туда, куда надо.
Он вынул спички, зажег свечи. Не глядя, достал из ящика стола несколько листов бумаги, обмакнул перо в чернила...
Закончив писать, сэр Тимотей обвел глазами кабинет. Он смотрел "чужим" взглядом, как будто все предметы, его окружающие, вдруг сделались ему незнакомы, а может быть, они остались в прошлой жизни. Кренстон как будто перешагнул некий предел, а все, чем он жил раньше, осталось по другую сторону.
Он выдвинул поочередно ящики стола, открыл бюро секретера. Наскоро переворошив бумаги, кое-что извлек и положил перед собой.
Когда Гретхен, не находившая себе места, вызвала слугу и спросила, где именно находится сейчас господин Кренстон, его стали искать. Скоро обнаружили, что дверь кабинета приоткрыта, но Кренстона в кабинете не было. Однако, он оставил следы своего пребывания там - на столе обнаружили три письма: одно для Дороти, и два других, запечатанных, для Джоберти и Ларта.
Маленькая комнатушка, в которой Кренстон захотел устроить свой кабинет, раньше была всего-навсего захламленной кладовой, и слуги не понимали, чем приглянулась она хозяину, когда он велел привести ее в порядок. Он проводил здесь много времени, нередко запирая двери кабинета на ключ. Эта комната охранялась особыми, вовсе нехарактерными для господина Кренстона строгостями. И абсолютно никто из домашних не знал, что из старой кладовки имелся тщательно скрытый выход из дома. Через него Кренстон входил в тоннель, проложенный под холмом, и далее, под землей. Таким образом покидая дом, он, незамеченным, оказывался с противоположной стороны холма, в отдаленном овраге, где обычно его уже ждал оседланный конь.
Соорудили этот тайный ход, когда гациендой владел другой человек. В те годы, теперь уже отошедшие в глубины прошлого, места здешние были неспокойны, а жители считались крамольниками, вольнодумцами и мятежниками. Так вот, тогдашний хозяин поместья и был связан с этими вольнодумцами. Более того, это был один из руководителей повстанцев, и комитет нередко собирался в его доме для обсуждения дел и принятия решений. В целях безопасности тогда и прокопали повстанцы этот подземный тоннель. Секрет его хранился тщательно, и лишь через много лет хозяин сделал его подробное описание. Случилось это примерно за год до смерти бывшего мятежника, прожившего долгую и славную жизнь. С тех пор тайна гациенды хранилась у нотариуса. На запечатанном конверте значилось: "Вручить новому владельцу".
Прошло несколько лет прежде, чем появился адресат, кому надлежало вручить письмо, потому что наследники осваивали Американский континент, и лишь формально вступили в права наследования, старое поместье в Испании их мало интересовало. На некоторое время они забыли об усадьбе, а потом поручили своему поверенному заняться ее продажей. Новым хозяином поместья стал сэр Тимотей. Таким образом, приобретая гациенду, он стал и обладателем ее тайны.
Тогда он не имел ни малейшего представления о том, будет ли эта забавная достопримечательность дома иметь какое-либо практическое применение. В то время он еще не знал, что довольно скоро обретет второе имя - Немой Пастор. И тайный выход из дома станет ему крайне необходим и не менее привычен, чем парадная дверь.
За хорошо скрытой массивной дверью, ведущей из кабинета, находилась вполне благоустроенная комната с хорошей вентиляцией, столом, кроватью, и прочей необходимой мебелью. Кренстон мог там переодеться, отдохнуть, если было необходимо, а однажды он около двух недель отлеживался в этой комнатке, залечивал полученную рану, опекаемый другом-доктором.
Кроме Джоберти в тайну хода был посвящен только один из людей Немого Пастора.
Глава шестая
письма
"Моя добрая Дороти, обстоятельства вынуждают меня спешно покинуть этот, полюбившийся мне приют. Я уезжаю из Испании, но куда именно - пока еще не знаю, не решил. Я тотчас сообщу тебе мой новый адрес, едва только он у меня будет, с тем, чтобы ты могла переправлять корреспонденцию, пришедшую на мое имя. Не знаю, скоро ли вернусь в этот дом, поэтому во всем, что касается ведения его, я всецело полагаюсь на тебя. Рассчитай лишних слуг, сократи хозяйство - проводи любые мероприятия, которые сочтешь нужными.
Мисс Гретхен и господин Ларт могут оставаться в Тополиной Обители как угодно долго. Но не исключено, что они захотят уехать. Путь им предстоит неблизкий, потому позаботься, чтобы у них было все необходимое для долгого путешествия, от лошадей и экипажа до теплой одежды. Я очень на тебя рассчитываю, сделай все, как нужно.
С искренним уважением и симпатией сэр Тимотей Кренстон".
Это письмо, самое легкое, Кренстон написал последним. Вторым было письмо, адресованное Джоберти:
"Дорогой друг! Как мы с вами и предполагали, события последнего времени изменили ситуация не в лучшую сторону и непоправимо ее осложнили. Надежды мои не оправдались, и последние новости свидетельствуют со всей очевидностью, что брат мисс Гретхен, глубоко мною уважаемый, должен увезти ее. Помните, я рассказывал вам, что обстоятельства долго не позволяли нам с Гретхен соединить свои судьбы, - видимо, я слишком рано поверил в свою счастливую звезду... Хотя - никто не виноват в том, что так сложилось. Я уезжаю тоже и немедленно - вот такую уступку своему малодушию намерен я сделать. Где остановлюсь, еще не знаю. Я буду писать вам. Благодарю вас за все, Джоберти. Очень надеюсь, что мы еще встретимся. Ваш Тимотей".
А начал он с самого трудного письма, долго сидел, не прикасаясь пером к бумаге, подолгу обдумывал очередную фразу. Он старался быть сдержанным и лаконичным, не позволяя прорваться чувствам, которые он испытывал, и излиться им на бумагу - зачем говорить о том, как больно ему в этот час, что он раздавлен обломками сияющего дворца, выстроенного из мечтаний и надежд. Бесплотные, они оказались невыносимо тяжкими. Но зачем говорить об этом? Чтоб вложить в них укор: о, как вы жестоки! Бессмысленно, глупо.
"Господин Ларт, не судите меня за малодушие - я поступаю так, как считаю правильным. Слова Гретхен были импульсивными, и потому - искренними. Я знаю, что она может передумать, видя перед собой живой укор совести, тогда она начнет анализировать и искать "правильное" решение. Но я не хочу этим пользоваться - я слишком ее люблю.
Однако осмелюсь просить вас время от времени писать мне о том, как сложится дальнейшая судьба Гретхен. И еще более важное: если когда-либо вы поймете, что мисс Гретхен лучше было остаться, чем уехать, что она осознала это и сожалеет о прошлом поступке - не удерживайте ее, дайте возможность вернуться. Меня тревожит то, что Гретхен ослеплена своим чувством к вам, она не понимает, что оно не находит отклика в вашем сердце. Господин Ларт, я так и не узнал, куда и зачем вы увозите Гретхен, - она желает следовать за вами, и этого достаточно. Я могу лишь надеяться, что не ошибся в вас, и вы действительно обладаете именно той высокой степенью благородства, которую я увидел в вас. Это может служить поручительством будущего благополучия Гретхен. Но если она будет несчастна, если осознает, что совершила ошибку, не дайте ей совершить вторую - убедите вернуться в Тополиную Обитель. В этом доме ее будут ждать всегда, сколько бы лет не прошло, и в сердце моем она будет жить до тех пор, покуда жив я сам.
Я полагаю, что вы не пойдете в море до окончания сезона штормов. Этот дом - в полном вашем распоряжении. Если вам удобно, оставайтесь в нем на все время этого вынужденного ожидания. Со своей стороны - я настоятельно рекомендую поступить именно так. Когда решите покинуть Тополиную Обитель, примите великодушно все заботы Дороти, ей даны указания на этот счет".
Глава седьмая
сэр Тимотей определяет судьбу Гретхен
Кренстон был прав: если бы Гретхен была оставлена возможность сто раз подумать, прежде чем принять окончательное решение, то, вполне возможно, на сто первый раз она решила бы сдержать слово, данное сэру Тимотею. Не потому, что так велело ей сердце, - то, что оно велело, Кренстон слышал. Но Гретхен подчинилась бы собственным умозаключениям, возросшим пышным цветом на благодатной почве двух предпосылок.
Первая из них заключалась в ее чувстве обязанности Кренстону, в ее благодарности и сострадании к нему. Слишком много она узнала о нем, слишком много между ними случилось. И взятая в осаду этими чувствами, Гретхен не нашла бы в себе сил опять сказать Кренстону: "Отпустите меня!" потому, что теперь сказать это было бы для нее все равно, что заявить: "Когда мне нечем было жить, дышать, тогда моим воздухом стало ваше благородство и бесконечная доброта. Но мои черные дни остались в прошлом. И теперь вы больше не нужны мне". Заявить это было бы неприемлемо для Гретхен.
И было еще другое, что вторгалось в ее мысли с маниакальной навязчивостью - ощущение, что Ларт по отношению к ней так же руководствуется лишь чувством долга, что он испытал бы облегчение, "пристроив" ее в хорошие руки, и уж разумеется, избавился бы от многих хлопот и тягот, причем совесть его имела все основания быть абсолютно спокойной.
Мысль эта, еще не до конца сформировавшаяся, полуощущение, впервые возникла, когда Ларт заговорил об ее обещании, данном Кренстону, и о том, намерена ли она сдержать свое слово. Застигнутая врасплох, Гретхен испытала боль и отчаяние, но лишь на короткие мгновения, потому что следующие слова Ларта немедленно исцелили ее. Но потом... потом ощущение горечи и некой потери вернулось.
Да, Кренстон был прав: останься он рядом с Гретхен, он не потерял бы ее. Но только сердце ее - осталось бы с ним тоже? Обладая ее телом, не утратил бы он безвозвратно душу Гретхен? Или он предпочел бы удовлетвориться этим, чем потерять ее совсем? Кто знает, о чем думал Кренстон? Какие мысли и предчувствия заставили его поступить так, как он поступил? И действительно, был ли этот поступок малодушным, как он сам назвал его, или напротив, потребовал от него мужества и самоотречения ради счастья любимой им женщины...
Как бы то ни было, Кренстон сознательно облегчил Гретхен необходимость сделать выбор. Облегчил, но не избавил совсем. Она обречена была унести с собой смутные сомнения и страхи, оставляя в Тополиной Обители существенную часть себя, часть своей души. Ведь невозможно было представить, что Гретхен перелистнет прошлое, как страницу прочитанной книги, закроет ее и никогда не оглянется назад, забудет людей, сделавших для нее так много...
Кренстон позаботился даже о том, чтобы людская хула не коснулась ее, чтобы в сердцах всех, кто узнал ее, сохранился бы образ прекрасный и чистый, и чтоб мысли о ней были полны сочувствия и сожаления, сетований на неласковую судьбу, помешавшую соединиться двум прекрасным людям... Пусть домысливают ее судьбу в силу собственного воображения, но пусть Гретхен неизменно останется в этих фантазиях достойной любви и сочувствия. Об этом было письмо к Джоберти, - доктор захотел, чтобы и Ларт прочел его. А позже еще несколько людей "удостоятся" особого доверия взглянуть на короткий текст письма. Число их будет очень ограничено, но вполне достаточно, чтобы желание сэра Тимотея исполнилось - о последних событиях в Тополиной Обители в обществе начало складываться именно то мнение, которое ему было нужно.
Но это случится позже. А в первые часы и дни неожиданный отъезд Кренстона и его письма (слова, адресованные Дороти и Джоберти удивительным и стремительным образом стали известны всей прислуге) были подобны грому среди ясного неба, разрушительной катастрофе. И как при настоящей катастрофе, люди вели себя по-разному. Джоберти и Ларт в полной мере сохранили самообладание, не позволили ни мыслям, ни эмоциям взять верх и выплеснуться наружу. Люди, работавшие в гациенде или служащие в доме, были растеряны и ошеломлены. Такой отъезд хозяина выбил почву из-под их ног - ведь исчез объект их заботы, ради кого делалось все в доме, а теперь - зачем? для кого? кому нужен их труд? Оставались, правда, еще гости: мисс Гретхен и господин Ларт. И из этих двоих, разумеется, более всего нуждалась в опеке Гретхен. И с нею обращались так, что еще более усугубляли ее состояние. Бесхитростная Габи входила к Гретхен с подозрительным блеском в карих глазах, а след несчастья и печали на всем облике Гретхен повергал девушку в такое уныние, что она стремглав выбегала из комнаты, чтобы без помех выплакаться где-нибудь в уголке. Все были с Гретхен столь предупредительно заботливы и внимательны, что это походило на обращение с человеком, только что похоронившим кого-то очень близкого. А Гретхен... Ей было плохо. Очень. Что могла она чувствовать, зная, кто всему виной? Никто иной, как она разрушила покой Тополиной Обители. И то, что никто не видел этой ее вины, вовсе не приносило ей облегчения, ведь получалось, что она не по праву пользуется людской жалостью и сочувствием, а знай они правду, - кому бы захотелось ее жалеть. Да и теперь - не все так уж слепы. Дороти. Проницательность и житейская умудренность подсказывали ей истинное положение вещей. И в глазах Дороти Гретхен не видела ни сострадания, ни сочувствия. Одновременно домоправительницу не в чем было упрекнуть, ее поведение было безукоризненным, а только Гретхен остро не хватало особого, ласкового, почти материнского тепла ее глаз.
Глава восьмая
неожиданный визит
Теперь Гретхен хотела бы как можно скорее покинуть Тополиную Обитель, и вздумай кто-то обвинить ее в трусливом бегстве, она и не подумала бы возразить, согласилась бы: "Да, я трусливая, неблагодарная, я знаю, пусть. Но я хочу бежать отсюда, от всех этих добрых людей потому, что не по заслугам мне их доброта..." Может быть, Гретхен надеялась убежать не из дома Кренстона, а от укоров собственной совести, но сейчас она не могла, не хотела разбираться в своих чувствах - ей было плохо, и она искала спасения
А на дворе стояло зимнее ненастье, и все, будто сговорившись, в один голос твердили, что нет никакой возможности пускаться сейчас в дорогу, равно, как и необходимости делать это. Джоберти категорически заявил, что они должны остаться в Тополиной Обители самое меньшее на три недели, потому что дороги местами абсолютно непроходимы, и только самые неотложные дела вынуждает людей покидать в это время теплый и надежный кров. Услыхав это, Гретхен беззвучно застонала. О, нет! Три недели! Это вечность!
Дороти и слов тратить не захотела в обсуждение этой темы. Она бесстрастным голосом, но совершенно безапелляционно заявила, что гости оставлены на ее попечение. Она отвечает перед господином Кренстоном за их благополучие, и, естественно, за здоровье. Потому она не позволит им покинуть дом и уйти в дождь, слякоть, в ледяной ветер. Да помилуйте, о чем тут говорить?!
Гретхен же хотелось вопреки всем разумным доводам умолять Ларта: "Уедем! Пожалуйста!" Но нет, она не умоляла, настолько у нее еще хватало сил и самообладания. Да Ларт, скорее всего, сам понимал ее невысказанные желания. И если не считал нужным им потакать, значит это было нужно. Он заботится о ней самой, о ее здоровье и безопасности - Гретхен оставалось только горько усмехаться про себя: она менее всех понимает, что ей хорошо, а что плохо. А то, что она утратила сон, что она боится встречаться с людьми, ожидая в любую минуту упреков - ведь рано или поздно должны они понять про ее лживость... Нет, нет! Конечно, она не права. Окруженная добротой, зачем она ищет в людях неискренность? Все дело в ней, в том, что она утратила душевный покой, стала болезненно нервной. Надо просто верить Джоберти, Ларту, ведь они и в самом деле, знают, что для нее лучше. Вот в последние дни Ларт просит ее за ужином принимать какое-то лекарство, растворенное в бокале вина. Почему-то она почти обиделась на него из-за этого: "Я абсолютно здорова! Мне не нужны лекарства!" Хорошо хоть не высказалась вслух, хватило ума промолчать. Да ведь молчание бывает красноречивей слов. Глупая, неблагодарная, напыщенная гусыня. Что же это с ней происходит? Неужели она, виноватая перед Кренстоном, Дороти, Джоберти... перед всеми, пытается уверить себя, что это они виноваты перед нею, не понимают ее, обижают... Стыдно... Стыдно...