Страница:
— Ох, Майкл, перестань, пожалуйста, говори по-человечески.
Он замолчал, и за это время она приняла решение.
— Мне просто пока, в данный момент, нечего тебе сказать. Мне нечего сказать из того, что я, наверное, должна была бы тебе сказать. Честное слово. Если тебе на самом деле нужно обсудить все это прямо сейчас, можешь позвонить Аллану Баттерману.
— Кому?
— Аллану Баттерману. Он адвокат.
В доме стало темно, как ночью. Прозвучал новый властный раскат грома, миссис Писки запричитала в буфетной и включила свет.
— Думаю, ты найдешь его номер в телефонном справочнике.
Огромные массы теплого влажного воздуха перетекали из комнаты в комнату, миссис Писки суетливо бегала, закрывая окна в столовой, легкие занавески на них беспорядочно метались, как вскинутые в испуге руки.
— Слушай, Майкл, тут дождь начинается, мне надо разыскать Сэм. До свидания.
Она повесила трубку и взглянула на часы. Адвокатская контора уже, наверное, закрыта, она позвонит ему завтра утром, чтобы успеть раньше Майка. Если он вообще будет звонить.
Все хорошо, все в порядке, убеждала она себя; в общем-то она была спокойна, вот только в горле какой-то мерзкий ком.
Все в порядке, потому что всякую чушь типа я-чувствую-что-ты-думаешь, громкие надувные слова, можно теперь говорить, не задевая и не раня друг друга; но каждое обыденное слово казалось до ужаса тяжким, непроизносимым: подгузник, фургон, дом, инструменты. Сэм. Мы.
Так что пусть он разговаривает с Аланом Баттерманом, которому все равно.
Она вышла на веранду. Серые косматые тучи быстро проносились над долиной; деревья пригибались к земле, и листва осыпалась с них, как осенью. Через лужайку бежала Сэм, ветер разметал ее волосы по лицу, за ней шаркал Бони, волоча за собой ее грузовичок. Вокруг них вихрем кружились сухие, попорченные насекомыми листья.
Сдуй, унеси все это, молила Роузи; унеси лето, принеси холодную ясную погоду. Хватит с нее лета. Ей хотелось разводить огонь, спать под одеялом, хотелось ходить в свитере под голыми деревьями, хотелось холодной ясности внутри и снаружи.
Глава восьмая
Он замолчал, и за это время она приняла решение.
— Мне просто пока, в данный момент, нечего тебе сказать. Мне нечего сказать из того, что я, наверное, должна была бы тебе сказать. Честное слово. Если тебе на самом деле нужно обсудить все это прямо сейчас, можешь позвонить Аллану Баттерману.
— Кому?
— Аллану Баттерману. Он адвокат.
В доме стало темно, как ночью. Прозвучал новый властный раскат грома, миссис Писки запричитала в буфетной и включила свет.
— Думаю, ты найдешь его номер в телефонном справочнике.
Огромные массы теплого влажного воздуха перетекали из комнаты в комнату, миссис Писки суетливо бегала, закрывая окна в столовой, легкие занавески на них беспорядочно метались, как вскинутые в испуге руки.
— Слушай, Майкл, тут дождь начинается, мне надо разыскать Сэм. До свидания.
Она повесила трубку и взглянула на часы. Адвокатская контора уже, наверное, закрыта, она позвонит ему завтра утром, чтобы успеть раньше Майка. Если он вообще будет звонить.
Все хорошо, все в порядке, убеждала она себя; в общем-то она была спокойна, вот только в горле какой-то мерзкий ком.
Все в порядке, потому что всякую чушь типа я-чувствую-что-ты-думаешь, громкие надувные слова, можно теперь говорить, не задевая и не раня друг друга; но каждое обыденное слово казалось до ужаса тяжким, непроизносимым: подгузник, фургон, дом, инструменты. Сэм. Мы.
Так что пусть он разговаривает с Аланом Баттерманом, которому все равно.
Она вышла на веранду. Серые косматые тучи быстро проносились над долиной; деревья пригибались к земле, и листва осыпалась с них, как осенью. Через лужайку бежала Сэм, ветер разметал ее волосы по лицу, за ней шаркал Бони, волоча за собой ее грузовичок. Вокруг них вихрем кружились сухие, попорченные насекомыми листья.
Сдуй, унеси все это, молила Роузи; унеси лето, принеси холодную ясную погоду. Хватит с нее лета. Ей хотелось разводить огонь, спать под одеялом, хотелось ходить в свитере под голыми деревьями, хотелось холодной ясности внутри и снаружи.
Глава восьмая
Гроза в тот раз так и не началась и мимо тоже не прошла. Когда утих нагнавший мглу ветер, с неба упало несколько нерешительных капель, а потом все стихло, вечернее небо расчистилось; гроза маячила на горизонте, время от времени негромко ворча; люди на вечеринке у Споффорда говорили друг другу: наверняка под ливень попала какая-нибудь другая компания. Густой жаркий воздух был заряжен близостью грозы, а когда под приветственные тосты и под смех взошла луна, громадная, янтарная, как виски, ее свет позолотил зубчатые кромки туч.
На праздник Пирс и Споффорд поехали на стареньком споффордовском грузовичке. Пирс поставил ноги среди ящиков с инструментами и замасленных тряпок, а Споффорд вел машину, небрежно положив одну руку на руль, а вторую высунул в окно. Гравийная дорога, запахи старого грузовика, обдувавший лицо ночной воздух заставили Пирса вспомнить Кентукки, когда они летними субботними вечерами ухаживали за девчонками, — то состояние свободы и ожидания: эта дорога словно стала продолжением той, по которой он шел когда-то и свернул много лет назад — и вот вдруг вновь вывернул на нее на этом перекрестке, кто бы мог подумать, что она вела именно сюда, кто бы мог подумать.
Они свернули на разбитую дорогу и, прыгая по ухабам, довольно скоро подъехали к закрытому придорожному ларьку. В свете фар Пирс разглядел, что здесь когда-то продавались летние закуски — следовал длинный перечень.
Они припарковались там среди других машин, стареньких, как у Споффорда, и поновее, оснащенных всякими приспособлениями, там стоял один маленький ярко-красный автомобиль с откидным верхом и один огромный фургон. Споффорд снял с сиденья грузовика коричневое одеяло с индейским узором, свернул его и сунул под мышку, подцепил указательным пальцем стоявшую сзади огромную бутыль красного вина, повесил ее на плечо и повел Пирса по тропинке, которая вела за павильон и спускалась среди сосен к треугольному черному с золотыми блестками водоему. По тропинке шли другие люди, темные в тени или белые от света луны, они несли закрытые крышками корзины и вели с собой детей.
— Это ты, Споффорд? — спросила крупная женщина с сигаретой во рту, в платье, похожем на шатер.
— Привет, Вэл.
— Ночка что надо, — сказала Вэл.
— В самый раз.
— Луна в Скорпионе.
— Да ты что?!
— Смотри, будь поосторожней, — хохотнула Вэл, и под приветственные возгласы и собачий лай они вышли на расчищенный от леса участок, заполненный людьми и освещенный кострами.
Споффорд был хозяином вечеринки только в том смысле, что участок берега, где она проходила, принадлежал ему: маленький выгон, которым летом пользовались его родители, торговый павильон, несколько садовых столиков и россыпь каменных очагов, наподобие колец друидов, деревянные мостки и пара уборных — для мальчиков и для девочек Споффорд принес с собой бутыль вина, но вел себя не как хозяин, ну, может, чуточку напоминал знатного синьора, когда, отвечая на приветствия и обмениваясь с народом короткими фразами, вел Пирса через толпу. Столы ломились от всевозможных фруктов, мяса, бутылок, сыров, мисок со всякой всячиной, припасов на целый полк, здесь каждый был хозяином и угощал всех. В некоторых дольменах горел огонь, и ночной воздух был пропитан запахом древесного дыма, из-за сосен слышались приглушенные звуки свирели.
Сунув руки в карманы, раскланиваясь направо и налево по примеру Споффорда, Пирс спустился вслед за ним к кромке воды. Луна, висевшая над внушительных размеров деревьями на дальнем берегу, казалась дырой, прорезанной в обсидиановом небе, чтобы впустить прохладный свет далеких небес. Пока они стояли, из-под воды вдруг показалась человеческая фигура, потом их стало две, потом три, и было такое ощущение, словно все это время они спали на дне реки, а теперь проснулись; обнаженные, смеющиеся на ходу, они забрались по лестнице на мостки и стояли теперь в лунном свете, обсыхая, — три женщины: темная, светлая и кремово-розовая, три фации.
— Ба, да она здесь, — спокойно сказал Споффорд и отвернулся.
— Да? — переспросил Пирс, но отворачиваться не стал. Темная, сдавив волосы руками, выжимала воду, блондинка, держась одной рукой за ее плечо, стояла на одной ноге, обтирая ступни. Третья указала на Пирса; все три взглянули на него и, кажется, рассмеялись; голоса донеслись до него над водой, но слов он не расслышал. Пирс, не вынимая рук из карманов, стоял и улыбался. В этот момент за его спиной раздался тяжелый мягкий топот: мимо промчался обнаженный мужчина с развевающимися длинными волосами и бросился в воду, молитвенно сложив вытянутые руки перед собой, будто решил утопиться, и не просто так, а принеся себя в жертву этим трем наядам, — оказывается, смеялись над ним.
Следом примчался белокурый ребенок, с криком забежал в воду по колено и удивленно остановился; мимо него пролетел ребенок постарше и тоже нырнул. Массивная женщина, должно быть их мать, снимая халат и покачивая на бегу огромными грудями, окунулась вслед за ними, сбив покрытую золотыми блестками воду в серебристую пену.
Пирс отвернулся, ощущение полноты бытия где-то между ключицами не покидало его, и улыбка тоже словно приклеилась к лицу. Адамиты. [54] Их же тыщу лет назад отлучили от церкви — откуда они здесь взялись?
— Такого в городе ни за какие за деньги не купишь, — сказал он Споффорду, который как раз наливал ему красного вина — в лунном свете оно казалось черным. — Не купишь Такого удовольствия.
— Это точно, — ответил Споффорд — Такое не продается.
Он протянул Пирсу толстенный хрусткий косяк, от которого поднимался тягучий дымок.
— Хочешь чего-нибудь поесть?
Жареная кукуруза и помидоры нового урожая, сладкие, как яблоки, рыхлый домашний хлеб, поджаристые копченые сосиски и салаты девяти видов — его картонная тарелка промокла и согнулась от тяжести.
— Как вы думаете, что это такое? — спросил он у женщины, накладывавшей себе на тарелку нечто тортообразное.
— Понятия не имею, — ответила та. — Что-то светлое и на вид съедобное.
Он примостился со своей тарелкой на удобном валуне, отсюда открывался хороший вид на все происходящее; рядом оказался человек, игравший на свирели, мелодия неуверенно лилась по-над поляной из пригоршни скрепленных вместе тростниковых стеблей, да и сам исполнитель напоминал этакого укрощенного Пана: с юношеской бородкой, губы вытянуты в струнку, нижняя подобрана. Возле него сидел сонный мальчик, положив музыканту голову на колени.
— Сиринга.
— Не понял?
— Инструмент, — объяснил Пирс. — Он называется сиринга. Была такая девушка, нимфа, которую полюбил бог Пан. И погнался за ней. Она была невинной, попыталась убежать от него, и в тот момент, когда он почти догнал ее, какой-то другой бог или богиня сжалились над ней и превратили ее в пучок тростника. В самый последний момент.
— Жуть во мраке.
— Ага. А Пан сделал себе из этих тростинок свирель. Сиринга. Кстати, и слово «спринцовка» — отсюда же. И «шприц». Полый тростник. И он играет на ней по сей день.
— А кто заказывает музыку? — спросил музыкант. Он попробовал взять ноту. — На такой много не сыграешь.
— Играйте Музыку Сфер, — сказал Пирс. — Наверняка получится.
— Только подучиться. — Изгиб рта и негромкий осипший голос — казалось, он готов рассмеяться, как будто они с Пирсом только что разыграли на двоих какую-то шутку, которую никто, кроме них, не понял. — Я пытался сыграть «Трех слепых мышат».
Пирс рассмеялся, подумав об октавах и огдоадах, о Пифагоре и о лире Орфея. Ему хотелось поговорить. Это марихуана; в последнее время он редко курил; он давно обнаружил, что какая бы ясность ни устанавливалась при этом внутри него, от косяка он становился въедливым и падким на парадоксы — и тут уж ясности конец. Мужчина со свирелью смотрел на него так, словно пытался вычислить или вспомнить, кто он такой, продолжая приятно улыбаться: с видом соучастника.
— Я нездешний, — сказал Пирс. — Меня зовут Пирс Моффет. Я пришел со Споффордом.
— Меня зовут Бо, — Он не подал руки, но улыбнулся чуть шире.
— Я тут случайно, — сказал Пирс.
— Ах вот как? — Что-то в объяснениях Пирса веселило музыканта все больше и больше.
— Я направлялся совсем в другую сторону. Потерпел автобусокрушение. Такие дела.
— Значит, такая судьба. И вынесло на тихий бережок.
— Точно.
— Но покалечиться ты все-таки не покалечился, правда?
— Ну…
— Привет, Роузи, — окликнул Бо кого-то в темноте. — Подходи, поболтаем.
Пирс вгляделся в толпу проходящих мимо людей. Темноволосая девушка, которая шла мимо со стаканом пива в руке, обернулась, встретилась с ним глазами, улыбнулась, словно узнала его, и пошла дальше.
— Ну, — сказал Бо, пробегая пальцами по дырочкам свирели, — раз уж ты здесь, наверное, тебе самому так было нужно. Так или иначе. Правильно я говорю?
— Да, пожалуй, — сказал Пирс. Он отставил тарелку в сторону, и рядом моментально очутилась собака, обнюхала ее и ничего интересного для себя не нашла. — В каком-то смысле, наверное, ты прав, — сказал он, поднимаясь.
Мальчик приподнял голову с колена Бо, ему хотелось еще музыки. Бо заиграл. Пирс побрел за привидевшейся ему улыбкой, которая уже успела затеряться среди толпы. Сиринга. Так почем тут идет такой товар? Вещь нужная, на нее повышенный спрос, особенно в этом сезоне. Только ему придется показать свой товар, чтобы продать его, но, показав, он сдаст его бесплатно. Чем ты заплатишь, чтобы узнать где и как, и почему именно тростник, и какие размеры должны быть у трубок, для мелодии и подголосков… Она сидела на бревне у берега, чуть в стороне ото всех; видно было плохо, но потом она принялась перебирать волосы, и он тут же ее узнал. Он услышал, как кто-то из проходивших мимо спросил у нее:
— Привет, а Майк придет, не знаешь?
Она пожала плечами и покачала головой: нет, Майк не придет; или нет, не знаю; или вообще отказалась отвечать на этот вопрос. А может, все вместе взятое.
Она казалась слегка не в своей тарелке и пиво пила большими глотками.
— Привет, Роузи, — сказал Пирс, останавливаясь возле нее. — Как поживает Майк? — Это марихуана, проклятая марихуана, плюс спиртное разбудили у него в душе беса.
— Хорошо, — произнесла она машинально, подняла голову и опять улыбнулась: у нее были блестящие, очень белые зубы, большие и неровные, клыки длинные, а один резец сколот.
— Что-то я вас не припоминаю, — сказала она.
— Вот тебе, здрасьте, — сказал Пирс, присаживаясь рядом, — с глаз долой, из сердца вон.
— Вы из «Чащи»? Я там не всех знаю.
— В чаще?
— Ну… — Она совсем растерялась.
— Я разыграл вас, — сказал Пирс. — Шутка. Мы не были знакомы от Адама. — Но вот вопрос, как мы, попав в рай, узнаем, который там Адам, если нам его не представят. Особенно на этой неделе.
Похоже, она совсем не обиделась, смотрела на него просто с любопытством, ожидай, что будет дальше. Было в ней смутное сходство с длинноносой, пухлощекой скульптурой египетской кошки, летнее платье на ней выглядело мило и как-то по-детски.
— Да нет, — сказал он, — правда, я друг Споффорда. Я пришел сюда с ним.
— А-а.
— Мы познакомились в городе. Я тут в гостях. Но вот думаю, не осесть ли тут, у него. Займусь овечками. — Он засмеялся, и она тоже, кажется, он нащупал нужную ноту; и в этот момент Споффорд, собственной персоной, за компанию с какими-то незнакомыми людьми, появился на мостках и стал снимать одежду.
— Так вы тут всех знаете? — спросила она.
— Никогошеньки, — сказал он. — Я думал, вы тут всех знаете.
— Это не совсем моя компания.
— А Споффорд?
— Ну, его-то, конечно. — Споффорд уже снял с себя все, кроме широкополой соломенной шляпы, остальные принялись его толкать и подначивать, и вскоре свалка организовалась та еще, но Споффорд сумел-таки отбиться ото всех.
— Самый классный мужик здесь, — сказал Пирс. — По-моему.
— Правда?
— Насколько я могу судить.
— А тот парень, с которым вы разговаривали?
— Ничего, толковый, — сказал Пирс. — Но мне такие не очень нравятся.
Они увидели, как Споффорд сорвал шляпу и швырнул ее на мостки; затем подпрыгнул — смотрелся он и впрямь замечательно, отметил про себя Пирс — и нырнул.
— У-у, — сказал Пирс. — Вот это класс.
Она похихикала, наблюдая за ним, пока он наблюдал за Споффордом; стакан она держала обеими руками — потом заглянула внутрь, и стакан оказался пустым. Зазвучала громкая ритмичная музыка, бррум-бум-бум из переносного магнитофона, народ радостно заголосил и захлопал в ладоши. Пирс вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку — подарок отца — и открыл ее; на ней были неизвестно чьи инициалы, металл изрядно потерт, но Аксель решил, что для сына и так сойдет.
— Я обычно не пью ничего крепкого, — сказала она.
— Правда? — сказал он и наклонил фляжку, чтобы налить ей.
— У меня со спиртным довольно сложные отношения. — Она подставила стакан под горлышко, и Пирс стад наливать ей шотландского виски; перед отъездом из города он наполнил фляжку и положил в сумку, вдруг пригодится — вот умница: пригодилось.
— Так откуда я вас знаю? — спросила она, приподнимая край стакана, чтобы он остановился, так всегда делали священники, когда он наливал им вина во время мессы.
— Да вы, собственно, меня еще и не знаете. — Он не стал пить и завинтил фляжку. Ему вдруг захотелось сохранить ясность мысли. Меж адамитов не было стыда во наготе; несть греха спасенным. Он чувствовал себя среди них козлоногим, незваным, но и сам стыда не чувствовал, правда по другой причине. — Я впервые увидел вас сегодня вечером, — он показал на воду, — всплывающей из глубин.
— Правда? — воскликнула она и тоже посмотрела ему прямо в глаза. Музыка звенела и ухала, она покачивала головой в такт, а в глазах у нее плясали чертики. — Ну и как, я вам понравилась?
Они рассмеялись оба, головы их были близко; ее глаза — может, из-за лупы, которая стояла едва ли не в зените, став меньше и белее, но ярче, чем прежде, — ее глаза влажно блестели, но казались не мягкими, а словно бы покрытыми корочкой льда или хрусталя: филигранно тонкой.
Музыка была и старой, и новой одновременно, в сопровождении ансамбля попавшихся людям под руку инструментов: трещоток, колотушек, коровьих колокольчиков и бонгов. Танцы тоже были смесью всякой всячины. Деревенская неуклюжесть пополам с шекеровским исступлением [55]; в них участвовали все или почти все; Пирс по большей части отсиживался в сторонке — в городе на дансингах теперь танцевали преимущественно гибкие мальчики в блестках пота, полупрофессионалы, с которыми не потягаешься; во всяком случае, Пирс особым умением не отличался, у него не было привычки к этому веселому обряду, даже в дни великого шествия он так и не научился растворяться в толпе и плыть по течению. Динозавр. А этот люд, скакавший под самопальный ритм, чем-то напомнил ему тогдашнее вселенское шествие; словно одна из трупп или колонн откололась в те времена, забрела сюда и обреталась в счастливом неведении о том, что сталось с товарищами; они все так же дули в свои свирели, исполняли ритуальные пляски, бегали нагишом, но при этом растили детей и овощи, пекли хлеб и делили его с другими по древнему и не стареющему обычаю гостеприимства. Да не может этого быть, показалось; накурился (давний вкус на языке, сладковатый и горелый, его невозможно описать, артишоки плюс древесный дым и попкорн на сливочном масле), и он сам себе казался бродягой, случайно наткнувшимся на чужой праздник, с городской грязью в порах и городскими пороками в сердце.
Флирт. Всего лишь флирт. Он нигде не видел Споффорда — ни в лабиринте танцующих, ни в успокоившейся воде. Роузи ушла и затерялась среди остальных, невозможно было определить, есть ли у нее партнер, да и есть ли здесь вообще у кого-нибудь пара. Наблюдать за такими танцами было забавно еще и потому, что в них открывался характер — никаких обязательных движений не существовало, все зависело от природного чувства ритма и умения им блеснуть. Роузи двигалась отрешенно и сдержанно, выпрямившись, покачивая длинными волосами. Участвуя в этом сборище, она не сливалась с ним, так, словно решила принять участие в ритуальной пляске туземцев, которые были не так грациозны, как она, но зато гораздо лучше знали, зачем они танцуют.
Когда музыка сменилась, она подошла к нему, слегка разрумянившись; только блеск глаз выдавал возбуждение.
— Не хочешь потанцевать?
— Из меня танцор тот еще, — ответил Пирс. — Но вальс за мной, ладно?
— У тебя еще с собой та маленькая бутылочка?
Он откупорил фляжку; она уже потеряла свой стакан, а посему приложилась прямо к горлышку; потом он; потом опять она. Она поглядела вокруг. — Вот что я заметила в твоих друзьях. Они немножко снобы. Без обид.
— Мне они показались очень гостеприимными.
— Ну, тебе-то, конечно.
— Да нет, правда, — произнес Пирс, вставая. — Я тут человек совершенно случайный. — И к ее сведению: — Наверное, уеду завтра. Или послезавтра. В общем, скоро. Это и к лучшему. — Он стал спускаться к воде, она шла следом. Куда запропастился этот Споффорд? В отдалении на поверхности воды медленно крутилась лодка, битком набитая детьми, которые гребли в разные стороны. Другая лодка была привязана к мосткам.
— Ну уж нет, — сказала она. — Ты ведь собираешься поселиться тут у Споффорда. И заняться местными овечками. — Она вернула ему фляжку. — Что же ты все время переиначиваешь свою историю?
— Я живу в Нью-Йорке, — сказал он. — Лет уже, наверное, двести.
— Да что ты? — весело отозвалась она.
— Слушай, — сказал он. — Это не твоя компания, и они снобы, так зачем ты пришла сюда?
— А поплавать. И потанцевать. Просто на людей посмотреть.
— На кого-то конкретно?
— Нет, — сказала она, глядя на него так открыто, как только могли ее странные, покрытые хрустальной корочкой глаза. — Ни на кого конкретно.
Пирс выпил еще и сказал с церемонной любезностью:
— А вы не интересуетесь греблей при луне?
— А ты хоть грести-то умеешь? — А потом как-то по-детски заносчиво: — А вот я умею. По-настоящему.
— Вот и славно, — произнес Пирс, беря ее за локоть. — Будет шанс кое-чему друг друга научить.
И опять прямо в точку, марихуана может любую фразу сделать острой как бритва, он смеялся над словами и над лодкой, которую отвязывал (насколько он помнил, в ней нужно треста лицом назад, чтобы она шла вперед), и над вызревавшей и гревшей душу уверенностью. Он разулся, оставил ботинки с носками на мостках, закатал штаны до колен и оттолкнул лодку, вскочив в нее далеко не так изящно, как хотелось.
Он вывел старую посудину в залитое лунным светом пространство; мышцы постепенно вспоминали те навыки, которым он научился давным-давно на Литл-Сэнди-ривер, в ее притоках и заводях, и опять почудилось: та старая дорога вела сюда, с постукиванием уключин и спокойным журчанием ночной воды под килем.
— Ну вот, — произнес он. — Вот и Блэкберри.
— Ну, это еще не сама река, — сказала она. Она устраивалась на скамейке, расставляя ноги, чтобы не наступить в просочившуюся сквозь днище воду. — Здесь только заводь. Настоящая река вон там. Там. — Она указала пальцем куда-то вдоль берега. Он посмотрел через ее плечо, но выхода не увидел.
— Пойдем туда?
— Если только я смогу найти протоку. Левее, — сказала она. — Нет, левее. Вот так.
Пирс налег на весла, но недостаточно глубоко опустил их в воду и тут же чуть не кувыркнулся назад, на нос; она засмеялась и спросила, уверен ли он, что умеет грести, а еще хвастался, и тон у нее был тот самый, недоверчивый и с поддевкой, каким она комментировала его рассказ: кто он такой и откуда явился. Он не стал обращать внимания, сосредоточился и стал грести, поглядывая через плечо на темную чащу, в которой, казалось, никакого прохода нет и быть не может. Течение мягко несло лодку, и, скорее благодаря направляющему току воды, чем по ее указаниям, они проскользнули в туннель из ив и лунного света.
Пирс вынул одно весло из уключины; тут было слишком узко, чтобы грести, течение само знало дорогу. Действуя вторым веслом, он держал лодку подальше от древесных корней и от высокого камыша; он вдруг почувствовал себя невероятно умиротворенным, и еще было такое ощущение, словно ему оказали большую честь. Чем он заслужил право на эту красоту, чем они оба его заслужили; но разве она не всегда жила на расстоянии вытянутой руки от этих мест, словно созданных специально для нее, от этих ив, обмакнувших в воду свои длинные пряди, от этих сонно плавающих лилий? Разве можно побывать здесь и не стать добрым и счастливым человеком?
Она опустила руку в воду.
— Теплее воздуха, — сказала она. — Разве так бывает…
— Поплаваем? — спросил он, и сердце тут же заколотилось как будто у самого горла.
— Ой, глянь-ка сюда, — сказала она, сунув руку в единственный накладной карман платья. — Я нашла в кармане номерок. — Она показала ему билетик беспроигрышной лотереи, держа его между пальцами, расставленными буквой V, как Счастливчик в старой рекламе. — У тебя есть спички?
Вспыхнул огонек, и она взглянула на него вопросительно, неуверенно, даже испуганно; лицо у нее опять изменилось, а может быть, стало еще немного ближе к ее настоящему лицу. Спичка погасла.
— Вон там, — показала она.
Они вошли в основное русло, похожее на широкое черное шоссе, обсаженное огромными деревьями; вверху, как еще одно такое же шоссе, влажно поблескивало небо. Течение лениво несло их к таинственному берегу; Пирс опустил весла в воду. Слабо доносилась музыка праздника, так, словно исходила от туманных золотистых созвездий.
— Сейчас врежемся, — спокойно произнесла Роузи.
Он стал выгребать правым, но лодка стукнулась обо что-то, торчащее прямо из берега, и ее стало разворачивать течением.
Это была маленькая пристань, и лодка замерла, готовая к швартовке, уткнулась в нее, как старая лошадь, которая принесла новичка-всадника назад в свою родную конюшню.
Вот и хорошо. Вот и славно.
Небольшие сходни вели к лестнице, но того, что там дальше, наверху, видно не было.
— Разведаем? — спросил он. — Команде сойти на берег и тащить на борт все, что подвернется под руку.
— Н-ну…
Но он уже набросил носовой фалинь на сваю двумя быстрыми петлями, по крайней мере этот прием он помнил. Он встал, чтобы помочь ей выбраться из лодки.
— А если тут кто-нибудь живет…
— Благорасположенные туземцы.
— А если собака…
У нее была маленькая и влажная ладонь, и, придерживая ее за спину, он почувствовал, как хлопок платья скользит по шелку ее кожи. Стоя рядом с ней, он опять вынул фляжку.
На праздник Пирс и Споффорд поехали на стареньком споффордовском грузовичке. Пирс поставил ноги среди ящиков с инструментами и замасленных тряпок, а Споффорд вел машину, небрежно положив одну руку на руль, а вторую высунул в окно. Гравийная дорога, запахи старого грузовика, обдувавший лицо ночной воздух заставили Пирса вспомнить Кентукки, когда они летними субботними вечерами ухаживали за девчонками, — то состояние свободы и ожидания: эта дорога словно стала продолжением той, по которой он шел когда-то и свернул много лет назад — и вот вдруг вновь вывернул на нее на этом перекрестке, кто бы мог подумать, что она вела именно сюда, кто бы мог подумать.
Они свернули на разбитую дорогу и, прыгая по ухабам, довольно скоро подъехали к закрытому придорожному ларьку. В свете фар Пирс разглядел, что здесь когда-то продавались летние закуски — следовал длинный перечень.
Они припарковались там среди других машин, стареньких, как у Споффорда, и поновее, оснащенных всякими приспособлениями, там стоял один маленький ярко-красный автомобиль с откидным верхом и один огромный фургон. Споффорд снял с сиденья грузовика коричневое одеяло с индейским узором, свернул его и сунул под мышку, подцепил указательным пальцем стоявшую сзади огромную бутыль красного вина, повесил ее на плечо и повел Пирса по тропинке, которая вела за павильон и спускалась среди сосен к треугольному черному с золотыми блестками водоему. По тропинке шли другие люди, темные в тени или белые от света луны, они несли закрытые крышками корзины и вели с собой детей.
— Это ты, Споффорд? — спросила крупная женщина с сигаретой во рту, в платье, похожем на шатер.
— Привет, Вэл.
— Ночка что надо, — сказала Вэл.
— В самый раз.
— Луна в Скорпионе.
— Да ты что?!
— Смотри, будь поосторожней, — хохотнула Вэл, и под приветственные возгласы и собачий лай они вышли на расчищенный от леса участок, заполненный людьми и освещенный кострами.
Споффорд был хозяином вечеринки только в том смысле, что участок берега, где она проходила, принадлежал ему: маленький выгон, которым летом пользовались его родители, торговый павильон, несколько садовых столиков и россыпь каменных очагов, наподобие колец друидов, деревянные мостки и пара уборных — для мальчиков и для девочек Споффорд принес с собой бутыль вина, но вел себя не как хозяин, ну, может, чуточку напоминал знатного синьора, когда, отвечая на приветствия и обмениваясь с народом короткими фразами, вел Пирса через толпу. Столы ломились от всевозможных фруктов, мяса, бутылок, сыров, мисок со всякой всячиной, припасов на целый полк, здесь каждый был хозяином и угощал всех. В некоторых дольменах горел огонь, и ночной воздух был пропитан запахом древесного дыма, из-за сосен слышались приглушенные звуки свирели.
Сунув руки в карманы, раскланиваясь направо и налево по примеру Споффорда, Пирс спустился вслед за ним к кромке воды. Луна, висевшая над внушительных размеров деревьями на дальнем берегу, казалась дырой, прорезанной в обсидиановом небе, чтобы впустить прохладный свет далеких небес. Пока они стояли, из-под воды вдруг показалась человеческая фигура, потом их стало две, потом три, и было такое ощущение, словно все это время они спали на дне реки, а теперь проснулись; обнаженные, смеющиеся на ходу, они забрались по лестнице на мостки и стояли теперь в лунном свете, обсыхая, — три женщины: темная, светлая и кремово-розовая, три фации.
— Ба, да она здесь, — спокойно сказал Споффорд и отвернулся.
— Да? — переспросил Пирс, но отворачиваться не стал. Темная, сдавив волосы руками, выжимала воду, блондинка, держась одной рукой за ее плечо, стояла на одной ноге, обтирая ступни. Третья указала на Пирса; все три взглянули на него и, кажется, рассмеялись; голоса донеслись до него над водой, но слов он не расслышал. Пирс, не вынимая рук из карманов, стоял и улыбался. В этот момент за его спиной раздался тяжелый мягкий топот: мимо промчался обнаженный мужчина с развевающимися длинными волосами и бросился в воду, молитвенно сложив вытянутые руки перед собой, будто решил утопиться, и не просто так, а принеся себя в жертву этим трем наядам, — оказывается, смеялись над ним.
Следом примчался белокурый ребенок, с криком забежал в воду по колено и удивленно остановился; мимо него пролетел ребенок постарше и тоже нырнул. Массивная женщина, должно быть их мать, снимая халат и покачивая на бегу огромными грудями, окунулась вслед за ними, сбив покрытую золотыми блестками воду в серебристую пену.
Пирс отвернулся, ощущение полноты бытия где-то между ключицами не покидало его, и улыбка тоже словно приклеилась к лицу. Адамиты. [54] Их же тыщу лет назад отлучили от церкви — откуда они здесь взялись?
— Такого в городе ни за какие за деньги не купишь, — сказал он Споффорду, который как раз наливал ему красного вина — в лунном свете оно казалось черным. — Не купишь Такого удовольствия.
— Это точно, — ответил Споффорд — Такое не продается.
Он протянул Пирсу толстенный хрусткий косяк, от которого поднимался тягучий дымок.
— Хочешь чего-нибудь поесть?
Жареная кукуруза и помидоры нового урожая, сладкие, как яблоки, рыхлый домашний хлеб, поджаристые копченые сосиски и салаты девяти видов — его картонная тарелка промокла и согнулась от тяжести.
— Как вы думаете, что это такое? — спросил он у женщины, накладывавшей себе на тарелку нечто тортообразное.
— Понятия не имею, — ответила та. — Что-то светлое и на вид съедобное.
Он примостился со своей тарелкой на удобном валуне, отсюда открывался хороший вид на все происходящее; рядом оказался человек, игравший на свирели, мелодия неуверенно лилась по-над поляной из пригоршни скрепленных вместе тростниковых стеблей, да и сам исполнитель напоминал этакого укрощенного Пана: с юношеской бородкой, губы вытянуты в струнку, нижняя подобрана. Возле него сидел сонный мальчик, положив музыканту голову на колени.
— Сиринга.
— Не понял?
— Инструмент, — объяснил Пирс. — Он называется сиринга. Была такая девушка, нимфа, которую полюбил бог Пан. И погнался за ней. Она была невинной, попыталась убежать от него, и в тот момент, когда он почти догнал ее, какой-то другой бог или богиня сжалились над ней и превратили ее в пучок тростника. В самый последний момент.
— Жуть во мраке.
— Ага. А Пан сделал себе из этих тростинок свирель. Сиринга. Кстати, и слово «спринцовка» — отсюда же. И «шприц». Полый тростник. И он играет на ней по сей день.
— А кто заказывает музыку? — спросил музыкант. Он попробовал взять ноту. — На такой много не сыграешь.
— Играйте Музыку Сфер, — сказал Пирс. — Наверняка получится.
— Только подучиться. — Изгиб рта и негромкий осипший голос — казалось, он готов рассмеяться, как будто они с Пирсом только что разыграли на двоих какую-то шутку, которую никто, кроме них, не понял. — Я пытался сыграть «Трех слепых мышат».
Пирс рассмеялся, подумав об октавах и огдоадах, о Пифагоре и о лире Орфея. Ему хотелось поговорить. Это марихуана; в последнее время он редко курил; он давно обнаружил, что какая бы ясность ни устанавливалась при этом внутри него, от косяка он становился въедливым и падким на парадоксы — и тут уж ясности конец. Мужчина со свирелью смотрел на него так, словно пытался вычислить или вспомнить, кто он такой, продолжая приятно улыбаться: с видом соучастника.
— Я нездешний, — сказал Пирс. — Меня зовут Пирс Моффет. Я пришел со Споффордом.
— Меня зовут Бо, — Он не подал руки, но улыбнулся чуть шире.
— Я тут случайно, — сказал Пирс.
— Ах вот как? — Что-то в объяснениях Пирса веселило музыканта все больше и больше.
— Я направлялся совсем в другую сторону. Потерпел автобусокрушение. Такие дела.
— Значит, такая судьба. И вынесло на тихий бережок.
— Точно.
— Но покалечиться ты все-таки не покалечился, правда?
— Ну…
— Привет, Роузи, — окликнул Бо кого-то в темноте. — Подходи, поболтаем.
Пирс вгляделся в толпу проходящих мимо людей. Темноволосая девушка, которая шла мимо со стаканом пива в руке, обернулась, встретилась с ним глазами, улыбнулась, словно узнала его, и пошла дальше.
— Ну, — сказал Бо, пробегая пальцами по дырочкам свирели, — раз уж ты здесь, наверное, тебе самому так было нужно. Так или иначе. Правильно я говорю?
— Да, пожалуй, — сказал Пирс. Он отставил тарелку в сторону, и рядом моментально очутилась собака, обнюхала ее и ничего интересного для себя не нашла. — В каком-то смысле, наверное, ты прав, — сказал он, поднимаясь.
Мальчик приподнял голову с колена Бо, ему хотелось еще музыки. Бо заиграл. Пирс побрел за привидевшейся ему улыбкой, которая уже успела затеряться среди толпы. Сиринга. Так почем тут идет такой товар? Вещь нужная, на нее повышенный спрос, особенно в этом сезоне. Только ему придется показать свой товар, чтобы продать его, но, показав, он сдаст его бесплатно. Чем ты заплатишь, чтобы узнать где и как, и почему именно тростник, и какие размеры должны быть у трубок, для мелодии и подголосков… Она сидела на бревне у берега, чуть в стороне ото всех; видно было плохо, но потом она принялась перебирать волосы, и он тут же ее узнал. Он услышал, как кто-то из проходивших мимо спросил у нее:
— Привет, а Майк придет, не знаешь?
Она пожала плечами и покачала головой: нет, Майк не придет; или нет, не знаю; или вообще отказалась отвечать на этот вопрос. А может, все вместе взятое.
Она казалась слегка не в своей тарелке и пиво пила большими глотками.
— Привет, Роузи, — сказал Пирс, останавливаясь возле нее. — Как поживает Майк? — Это марихуана, проклятая марихуана, плюс спиртное разбудили у него в душе беса.
— Хорошо, — произнесла она машинально, подняла голову и опять улыбнулась: у нее были блестящие, очень белые зубы, большие и неровные, клыки длинные, а один резец сколот.
— Что-то я вас не припоминаю, — сказала она.
— Вот тебе, здрасьте, — сказал Пирс, присаживаясь рядом, — с глаз долой, из сердца вон.
— Вы из «Чащи»? Я там не всех знаю.
— В чаще?
— Ну… — Она совсем растерялась.
— Я разыграл вас, — сказал Пирс. — Шутка. Мы не были знакомы от Адама. — Но вот вопрос, как мы, попав в рай, узнаем, который там Адам, если нам его не представят. Особенно на этой неделе.
Похоже, она совсем не обиделась, смотрела на него просто с любопытством, ожидай, что будет дальше. Было в ней смутное сходство с длинноносой, пухлощекой скульптурой египетской кошки, летнее платье на ней выглядело мило и как-то по-детски.
— Да нет, — сказал он, — правда, я друг Споффорда. Я пришел сюда с ним.
— А-а.
— Мы познакомились в городе. Я тут в гостях. Но вот думаю, не осесть ли тут, у него. Займусь овечками. — Он засмеялся, и она тоже, кажется, он нащупал нужную ноту; и в этот момент Споффорд, собственной персоной, за компанию с какими-то незнакомыми людьми, появился на мостках и стал снимать одежду.
— Так вы тут всех знаете? — спросила она.
— Никогошеньки, — сказал он. — Я думал, вы тут всех знаете.
— Это не совсем моя компания.
— А Споффорд?
— Ну, его-то, конечно. — Споффорд уже снял с себя все, кроме широкополой соломенной шляпы, остальные принялись его толкать и подначивать, и вскоре свалка организовалась та еще, но Споффорд сумел-таки отбиться ото всех.
— Самый классный мужик здесь, — сказал Пирс. — По-моему.
— Правда?
— Насколько я могу судить.
— А тот парень, с которым вы разговаривали?
— Ничего, толковый, — сказал Пирс. — Но мне такие не очень нравятся.
Они увидели, как Споффорд сорвал шляпу и швырнул ее на мостки; затем подпрыгнул — смотрелся он и впрямь замечательно, отметил про себя Пирс — и нырнул.
— У-у, — сказал Пирс. — Вот это класс.
Она похихикала, наблюдая за ним, пока он наблюдал за Споффордом; стакан она держала обеими руками — потом заглянула внутрь, и стакан оказался пустым. Зазвучала громкая ритмичная музыка, бррум-бум-бум из переносного магнитофона, народ радостно заголосил и захлопал в ладоши. Пирс вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку — подарок отца — и открыл ее; на ней были неизвестно чьи инициалы, металл изрядно потерт, но Аксель решил, что для сына и так сойдет.
— Я обычно не пью ничего крепкого, — сказала она.
— Правда? — сказал он и наклонил фляжку, чтобы налить ей.
— У меня со спиртным довольно сложные отношения. — Она подставила стакан под горлышко, и Пирс стад наливать ей шотландского виски; перед отъездом из города он наполнил фляжку и положил в сумку, вдруг пригодится — вот умница: пригодилось.
— Так откуда я вас знаю? — спросила она, приподнимая край стакана, чтобы он остановился, так всегда делали священники, когда он наливал им вина во время мессы.
— Да вы, собственно, меня еще и не знаете. — Он не стал пить и завинтил фляжку. Ему вдруг захотелось сохранить ясность мысли. Меж адамитов не было стыда во наготе; несть греха спасенным. Он чувствовал себя среди них козлоногим, незваным, но и сам стыда не чувствовал, правда по другой причине. — Я впервые увидел вас сегодня вечером, — он показал на воду, — всплывающей из глубин.
— Правда? — воскликнула она и тоже посмотрела ему прямо в глаза. Музыка звенела и ухала, она покачивала головой в такт, а в глазах у нее плясали чертики. — Ну и как, я вам понравилась?
Они рассмеялись оба, головы их были близко; ее глаза — может, из-за лупы, которая стояла едва ли не в зените, став меньше и белее, но ярче, чем прежде, — ее глаза влажно блестели, но казались не мягкими, а словно бы покрытыми корочкой льда или хрусталя: филигранно тонкой.
Музыка была и старой, и новой одновременно, в сопровождении ансамбля попавшихся людям под руку инструментов: трещоток, колотушек, коровьих колокольчиков и бонгов. Танцы тоже были смесью всякой всячины. Деревенская неуклюжесть пополам с шекеровским исступлением [55]; в них участвовали все или почти все; Пирс по большей части отсиживался в сторонке — в городе на дансингах теперь танцевали преимущественно гибкие мальчики в блестках пота, полупрофессионалы, с которыми не потягаешься; во всяком случае, Пирс особым умением не отличался, у него не было привычки к этому веселому обряду, даже в дни великого шествия он так и не научился растворяться в толпе и плыть по течению. Динозавр. А этот люд, скакавший под самопальный ритм, чем-то напомнил ему тогдашнее вселенское шествие; словно одна из трупп или колонн откололась в те времена, забрела сюда и обреталась в счастливом неведении о том, что сталось с товарищами; они все так же дули в свои свирели, исполняли ритуальные пляски, бегали нагишом, но при этом растили детей и овощи, пекли хлеб и делили его с другими по древнему и не стареющему обычаю гостеприимства. Да не может этого быть, показалось; накурился (давний вкус на языке, сладковатый и горелый, его невозможно описать, артишоки плюс древесный дым и попкорн на сливочном масле), и он сам себе казался бродягой, случайно наткнувшимся на чужой праздник, с городской грязью в порах и городскими пороками в сердце.
Флирт. Всего лишь флирт. Он нигде не видел Споффорда — ни в лабиринте танцующих, ни в успокоившейся воде. Роузи ушла и затерялась среди остальных, невозможно было определить, есть ли у нее партнер, да и есть ли здесь вообще у кого-нибудь пара. Наблюдать за такими танцами было забавно еще и потому, что в них открывался характер — никаких обязательных движений не существовало, все зависело от природного чувства ритма и умения им блеснуть. Роузи двигалась отрешенно и сдержанно, выпрямившись, покачивая длинными волосами. Участвуя в этом сборище, она не сливалась с ним, так, словно решила принять участие в ритуальной пляске туземцев, которые были не так грациозны, как она, но зато гораздо лучше знали, зачем они танцуют.
Когда музыка сменилась, она подошла к нему, слегка разрумянившись; только блеск глаз выдавал возбуждение.
— Не хочешь потанцевать?
— Из меня танцор тот еще, — ответил Пирс. — Но вальс за мной, ладно?
— У тебя еще с собой та маленькая бутылочка?
Он откупорил фляжку; она уже потеряла свой стакан, а посему приложилась прямо к горлышку; потом он; потом опять она. Она поглядела вокруг. — Вот что я заметила в твоих друзьях. Они немножко снобы. Без обид.
— Мне они показались очень гостеприимными.
— Ну, тебе-то, конечно.
— Да нет, правда, — произнес Пирс, вставая. — Я тут человек совершенно случайный. — И к ее сведению: — Наверное, уеду завтра. Или послезавтра. В общем, скоро. Это и к лучшему. — Он стал спускаться к воде, она шла следом. Куда запропастился этот Споффорд? В отдалении на поверхности воды медленно крутилась лодка, битком набитая детьми, которые гребли в разные стороны. Другая лодка была привязана к мосткам.
— Ну уж нет, — сказала она. — Ты ведь собираешься поселиться тут у Споффорда. И заняться местными овечками. — Она вернула ему фляжку. — Что же ты все время переиначиваешь свою историю?
— Я живу в Нью-Йорке, — сказал он. — Лет уже, наверное, двести.
— Да что ты? — весело отозвалась она.
— Слушай, — сказал он. — Это не твоя компания, и они снобы, так зачем ты пришла сюда?
— А поплавать. И потанцевать. Просто на людей посмотреть.
— На кого-то конкретно?
— Нет, — сказала она, глядя на него так открыто, как только могли ее странные, покрытые хрустальной корочкой глаза. — Ни на кого конкретно.
Пирс выпил еще и сказал с церемонной любезностью:
— А вы не интересуетесь греблей при луне?
— А ты хоть грести-то умеешь? — А потом как-то по-детски заносчиво: — А вот я умею. По-настоящему.
— Вот и славно, — произнес Пирс, беря ее за локоть. — Будет шанс кое-чему друг друга научить.
И опять прямо в точку, марихуана может любую фразу сделать острой как бритва, он смеялся над словами и над лодкой, которую отвязывал (насколько он помнил, в ней нужно треста лицом назад, чтобы она шла вперед), и над вызревавшей и гревшей душу уверенностью. Он разулся, оставил ботинки с носками на мостках, закатал штаны до колен и оттолкнул лодку, вскочив в нее далеко не так изящно, как хотелось.
Он вывел старую посудину в залитое лунным светом пространство; мышцы постепенно вспоминали те навыки, которым он научился давным-давно на Литл-Сэнди-ривер, в ее притоках и заводях, и опять почудилось: та старая дорога вела сюда, с постукиванием уключин и спокойным журчанием ночной воды под килем.
— Ну вот, — произнес он. — Вот и Блэкберри.
— Ну, это еще не сама река, — сказала она. Она устраивалась на скамейке, расставляя ноги, чтобы не наступить в просочившуюся сквозь днище воду. — Здесь только заводь. Настоящая река вон там. Там. — Она указала пальцем куда-то вдоль берега. Он посмотрел через ее плечо, но выхода не увидел.
— Пойдем туда?
— Если только я смогу найти протоку. Левее, — сказала она. — Нет, левее. Вот так.
Пирс налег на весла, но недостаточно глубоко опустил их в воду и тут же чуть не кувыркнулся назад, на нос; она засмеялась и спросила, уверен ли он, что умеет грести, а еще хвастался, и тон у нее был тот самый, недоверчивый и с поддевкой, каким она комментировала его рассказ: кто он такой и откуда явился. Он не стал обращать внимания, сосредоточился и стал грести, поглядывая через плечо на темную чащу, в которой, казалось, никакого прохода нет и быть не может. Течение мягко несло лодку, и, скорее благодаря направляющему току воды, чем по ее указаниям, они проскользнули в туннель из ив и лунного света.
Пирс вынул одно весло из уключины; тут было слишком узко, чтобы грести, течение само знало дорогу. Действуя вторым веслом, он держал лодку подальше от древесных корней и от высокого камыша; он вдруг почувствовал себя невероятно умиротворенным, и еще было такое ощущение, словно ему оказали большую честь. Чем он заслужил право на эту красоту, чем они оба его заслужили; но разве она не всегда жила на расстоянии вытянутой руки от этих мест, словно созданных специально для нее, от этих ив, обмакнувших в воду свои длинные пряди, от этих сонно плавающих лилий? Разве можно побывать здесь и не стать добрым и счастливым человеком?
Она опустила руку в воду.
— Теплее воздуха, — сказала она. — Разве так бывает…
— Поплаваем? — спросил он, и сердце тут же заколотилось как будто у самого горла.
— Ой, глянь-ка сюда, — сказала она, сунув руку в единственный накладной карман платья. — Я нашла в кармане номерок. — Она показала ему билетик беспроигрышной лотереи, держа его между пальцами, расставленными буквой V, как Счастливчик в старой рекламе. — У тебя есть спички?
Вспыхнул огонек, и она взглянула на него вопросительно, неуверенно, даже испуганно; лицо у нее опять изменилось, а может быть, стало еще немного ближе к ее настоящему лицу. Спичка погасла.
— Вон там, — показала она.
Они вошли в основное русло, похожее на широкое черное шоссе, обсаженное огромными деревьями; вверху, как еще одно такое же шоссе, влажно поблескивало небо. Течение лениво несло их к таинственному берегу; Пирс опустил весла в воду. Слабо доносилась музыка праздника, так, словно исходила от туманных золотистых созвездий.
— Сейчас врежемся, — спокойно произнесла Роузи.
Он стал выгребать правым, но лодка стукнулась обо что-то, торчащее прямо из берега, и ее стало разворачивать течением.
Это была маленькая пристань, и лодка замерла, готовая к швартовке, уткнулась в нее, как старая лошадь, которая принесла новичка-всадника назад в свою родную конюшню.
Вот и хорошо. Вот и славно.
Небольшие сходни вели к лестнице, но того, что там дальше, наверху, видно не было.
— Разведаем? — спросил он. — Команде сойти на берег и тащить на борт все, что подвернется под руку.
— Н-ну…
Но он уже набросил носовой фалинь на сваю двумя быстрыми петлями, по крайней мере этот прием он помнил. Он встал, чтобы помочь ей выбраться из лодки.
— А если тут кто-нибудь живет…
— Благорасположенные туземцы.
— А если собака…
У нее была маленькая и влажная ладонь, и, придерживая ее за спину, он почувствовал, как хлопок платья скользит по шелку ее кожи. Стоя рядом с ней, он опять вынул фляжку.