Страница:
* * *
Когда мы наконец возвратились к себе, Джудит тут же поспешил в дом, чтобы удостовериться, что у детей все в порядке и позвонить Бетти. Мне же предстояло отвезти няню домой. Это была бойкая девушка по имени Салли. А еще она была капитаном группы приветствия в своей школе — «Бруклин-Хай». Обычно, когда мне приходилось отвозить ее домой, мы разговаривали с ней на нейтральные, отвлеченные темы: нравится ли ей в школе, в какой колледж она собирается поступать после ее окончания, и так далее. Но сегодняшним вечером я ощущал, что меня разбирает некое назойливое любопытство, рядом с ней я чувствовал себя стариком, безнадежно отставшим от жизни, как, должно быть чувствует себя человек, проведший много лет на чужбине и на склоне лет вернувшийся на родину. Все вокруг было другим, не таким, как прежде, даже дети, даже молодежь. Мы в их годы вели себя иначе. У этих же были совершенно иные проблемы и соблазны. Наркотики, по крайней мере, у них другие, это точно. Но вот проблемы, наверное, все же остались те же самые. По крайней мере, вам в это очень хотелось бы верить.
В конце концов я сделал для себя вывод, что на вечеринке я, должно быть, перебрал, выпил лишнего и поэтому лучше уж мне помалкивать. Поэтому я молча слушал болтовню Салли о том, как она сдавала экзамен на получение водительской лицензии. Меня не покидала мысль о том, что это с моей стороны это ничто иное, как проявление малодушия, но при всем при этом на душе у меня было легко. А затем я вдруг подумал о том, что все это чрезвычайно глупо. И с какой это стати я буду проявлять любопытство к делам няни моих детей, пытаться заглянуть ей в душу, рискуя при этом быть понятым превратно. Гораздо безопаснее было вести беседы на предмет процедуры получения водительской лицензии; насущная, вполне приемлемая и разумно выбранная тема.
А потом я отчего-то вспомнил об Алане Зеннере. И на память мне снова пришли слова Арта. «Если тебе захочется узнать, каков этот мир на самом деле, то настрой телевизор на программу, по которой идет какое-нибудь интервью и выключи звук.» Несколько дней спустя, я последовал его совету. Довольно необычное ощущение: раскрываются рты, меняют выражения лица, жестикулируют руки. Но не слышно ничего. Совсем ничего. И у вас нет ни малейшего представления о том, что они говорят.
* * *
По телефонной книге я разыскал нужный мне адрес: Самюэль Ф.Арчер, 1334 Лангдон-Стрит. Я набрал номер и услышал в ответ записанный на магнитофон голос:
— Приносим свои извинения, но номер, который вы только что набрали в настоящее время не обслуживается. Более подробную информацию вы сможете получить у нашего оператора. Ждите ответа.
Я ждал. В трубке послышалось шуршание, раздалось несколько ритмичных щелчков, как будто в телефоне забилось сердце, а затем мне ответила телефонистка.
— Справочная служба. По какому номеру вы звоните?
— Семь-четыре-два-один-четыре-четыре-семь.
— Этот номер отключен.
— У вас нет других сведений?
— Нет, сэр.
Очень может статься, что Самюэль Ф.Арчер сменил место жительства, но может быть и нет. Тогда я отправился непосредственно по указанному в телефонной книге адресу. Нужная мне квартира была расположена в старом жилом многоквартирном доме, что стоял на восточном склоне холма Бикон-Хилл. В коридорах пахло кислой капустой и мокрыми пеленками. Я спустился в полуподвал, пройдя один пролет по скрипучим деревянным ступенькам, где горела единственная зеленая лампочка, освещавшая выкрашенную в черный цвет дверь.
Прибитая к двери табличка извещала о том, что ПУТИ ГОСПОДНИ НЕИСПОВЕДИМЫ.
Я постучал.
Из-за двери до моего слуха доносился какой-то скрип, повизгивание, и еще некие звуки, напоминавшие стон и трели. Дверь отворилась, и я оказался лицом к лицу с молодым человеком лет двадцати. Он носил бороду и усы и еще у него были длинные и казавшиеся на вид влажными темные волосы. На нем были парусиновые боюки, сандалии и фиолетовая рубашка в горошек. Он равнодушно глядел на меня, ни выказывая ни удивления, ни любопытства.
— Что вам?
— Я доктор Берри. Вы Самюэль Арчер?
— Нет.
— В таком случае, могу я видеть мистера Арчера?
— Он сейчас очень занят.
— Но мне очень нужно повидать его.
— А вы ему кто? Друг?
Теперь он разглядывал меня с неприкрытым подозрением. Снова стали слышны странные звуки — скрежет, сменившийся грохотом и наконец продолжительный свист.
— Мне нужна его помощь, — сказал я.
Услышав об этом, он, казалось, несколько успокоился.
— Не время сейчас.
— Это очень срочно.
— Так ты доктор?
— Да.
— У тебя есть машина?
— Да.
— Какой марки?
— «Шевроле». Шестьдесят пятого года.
— А лицензия?
— Два-один-один-пять-шестнадцать.
— Ладно, — кивнул он. — Ты уж извини, но сам знаешт, какие сейчас времена. Верить никому нельзя.[35] Заходите. — Он сделал шаг назад, давая мне пройти. — Но только помалкивай, не говори ничего, понял? Я ему сам скажу. Он сочиняет и, по-моему, уже слишком увлекся. Седьмой час пошел и вроде бы пока ничего. Но он выходит без проблем. Даже так поздно.
Мы прошли через то, что, скорее всего, было призвано служить гостинной. Здесь стояли диван-кровати и несколько дешевых торшеров. Белые стены были размалеваны странными узорами, состоявшими из волнистых линий, нанесенных флуоресцентными красками. Включенная ультрафиолетовая лампа была, по-видимому, призвана усилить создаваемый эффект.
— Балдеж, — сказал я, надеясь, что это слово в данной ситуации будет уместнее всего.
— Ага, классно.
Мы вошли в смежную с гостиной и тускло освещенную комнату. Очень бледный, невысокого роста молодой человек с огромной копной вьющихся светлых волос на голове, расположился на полу в окружении аппаратуры. У дальней стены стояли две колонки. Был включен магнитофон. Бледный молодой человек возился со своей аппаратурой, крутил ручки, извлекая из нее звуки. Он даже не взглянул в нашу сторону, когда мы вошли. Он как будто был крайне сосредоточен, но все его движения были слишком замедленными.
— Стой тут, — сказал бородач. — Я ему скажу.
Я остался стоять у двери. Бородач же тем временем подошел к своему приятелю и тихонько окликнул его:
— Сэм, а Сэм?
Сэм поднял на него взгляд.
— Привет, — сказал он.
— Сэм, к тебе пришли.
Судя по всему, Сэма весьма озадачило это сообщение.
— Ко мне?
Он все еще не заметил меня.
— Да. Очень приличный человек. Ты понял? Он твой друг.
— Хорошо, — медленно проговорил Сэм.
— Ему нужна твоя помощь. Ты ведь ему поможешь?
— Конечно, — согласился Сэм.
Бородач кивнул мне. Я подошел и поинтересовался у него:
— Что это?
— Амфетамин, — ответил тот. — Седьмой час улета. Ему пора бы уж начать отходить. Но ты начинай понемногу.
— О-кей, — согласился я.
Я присел на корточки рядом с Сэмом. Сэм смотрел на меня, и в его глазах была пустота.
— Я тебя не знаю.
— Меня зовут Джон Берри.
Сэм остался сидеть, не шелохнувшись.
— Ты старый, — сказал он. — По-настоящему старый.
— В каком-то смысле, да, — согласился я.
— Ну ты даешь, чувак. Слышь, Марвин, — обратился он к своему приятелю, — ты видел этого мужика? Он ведь старый.
— Да, — сказал Марвин.
— Ни фига себе! Старый.
— Сэм, — заговорил я, — я твой друг.
Я протянул руку, медленно, так чтобы не испугать его. Он не пожал ее; он взял мою руку за пальцы и поднес поближе к свету. Он медленно переворачивал ее, разглядывая ладонь, дотрагиваясь до пальцев.
— Слушай, мужик, — удивленно сказал он, — ты ведь врач.
— Да, — подтвердил я.
— У тебя руки врача. Я это чувствую.
— Да.
— Ну ты даешь, чувак. Обалдеть. Красивые руки.
Он снова замолчал, продолжая разглядывать мои руки, сжимая их в своей ладони, поглаживая, дотрагиваясь до волосков на тыльной стороне ладони, до ногтей, до кончиков пальцев.
— Они сияют, — сказал он. — Я хочу, чтобы мои руки тоже стали такими.
— А может быть они такие же, — предположил я.
Он выпустил мои ладони и поднес к глазам собственные руки.
— Нет. Они совсем другие, — заключил он наконец.
— А разве это плохо?
Он озадаченно посмотрел на меня.
— А зачем ты пришел?
— Мне нужна твоя помощь.
— Ага. Полный улет. О-кей.
— Мне нужно узнать у тебя кое-что.
То, что с моей стороны это было ошибкой, я осознал только тогда, когда Марвин двинулся в нашу сторону. Сэм ужасно разволновался; я оттолкнул Марвина.
— Все в порядке, Сэм. Все хорошо.
— Ты легавый, — сказал Сэм.
— Нет. Я не легавый. Я не полицейский, Сэм.
— Ты легавый, ты врешь.
— На него часто находит, — пояснил Марвин. — У него навязчивая идея. Боится, что его расколют.
— Ты легавый, вшивый легавый.
— Нет, Сэм, я не полицейский. Если ты не хочешь мне помогать, я уйду.
— Все равно ты легавый. Легавый.
— Нет, Сэм. Нет. Нет.
Затем он вроде бы несколько успокоился и его мышцы понемногу расслаблялись, и тело начинало становиться безвольным.
Я облегченно вздохнул.
— Послушай, Сэм, у тебя есть подружка по имени Пузырик.
— Да.
— Сэм, а она дружит с Карен.
Он сидел, тупо уставившись куда-то в пустоту. На сей раз ждать ответа мне пришлось довольно долго.
— Да. Карен.
— Пузырик жила вместе с Карен. Этим летом.
— Да.
— Ты знал Карен?
— Да.
Дыхание его стало частым, грудь тяжело вздымалась, глаза округлились.
Я осторожно тронул его за плечо.
— Тише, Сэм. Тише. Успокойся. Что-нибудь не так?
— Карен, — сказал он, уставившись на противоположную стену. — Она была… чудовище.
— Сэм…
— Знаешь, мужик, она была хуже всех. Хуже всех на свете.
— Сэм, а где сейчас Пузырик?
— Нет ее. Ушла в гости в Анжеле. Анжела…
— Анжела Хардинг, — подсказал Марвин. — Летом они вместе снимали квартиру — она, Пузырик и Карен.
— А где сейчас живет Анжела, — спросил я у Марвина.
В этот момент Сэм вскочил с пола. «Легавый! Легавый!» — вопил он во все горло. Он замахнулся на меня, но промахнулся, тогда он попытался пнуть меня ногой. Я ухватил его за ногу, и он повалился на пол, попутно задевая что-то из своей аппаратуры. Комната тот же миг наполнилась громким и пронзительным электронным верещанием — ииииииииииииииии.
— Я сейчас принесу торазин,[36] — предложил Марвин.
— К черту торазин, — сказал я. — Помоги мне.
Я схватил Сэма и прижал его к полу. Он продолжал орать, перекрывая несущийся из динамиков электронный писк.
— Легавый! Легавый! Легавый!
Он брыкался, сотрясаясь всем телом. Марвин пытался помочь, но у него ничего не получалось. Сэм с размаху бился головой о пол.
— Поставь ногу ему под голову.
Он не понял меня.
— Давай же! — прикрикнул я.
Он поставил ногу так, чтобы Сэм не разбил голову. Сэм продолжал биться у меня в руках. И тут я резко выпустил его. Он тут же перестал извиваться, посмотрел сперва на свои руки, а затем на меня.
— Послушай, мужик, а в чем дело?
— Ни в чем. Можешь успокоиться, — сказал я.
— Слушай, мужик. Ты отпустил меня.
Я кивнул Марвину, который тут же подошел и выдернул шнуры аппаратуры из розеток. Электронный вой стих. В комнате стало непривычно тихо.
Все еще продолжая пристально разглядывать меня, Сэм сел на полу.
— Слушай, ты меня отпустил. Ведь ты на самом деле меня отпустил.
Он разглядывал мое лицо.
— Мужик, — сказал он, дотрагиваясь до моей щеки, — какой ты красивый.
И затем он поцеловал меня.
* * *
Когда я приехал домой, Джудит уже была в постели. Она не спала.
— Что случилось?
— Меня поцеловали, — сказал я, раздеваясь.
— Кто? Салли? — видимо, подобная возможность представлялась ей чем-то очень забавным.
— Нет. Сэм Арчер.
— Этот композитор?
— Он самый.
— А почему?
— Это долгая история, — сказал я.
— А мне вовсе не хочется спать, — возразила она.
Я рассказал все, как было, а затем наконец забрался в постель и поцеловал жену.
— Странно, — сказал я. — До сегодняшнего дня мне никогда не приходилось целоваться с мужчинами.
Джудит обняла меня за шею.
— Ну и как, понравилось?
— Не очень.
— Странно. А вот мне очень нравится, — сказала она, притягивая меня к себе.
— Держу пари, что ты всю жизнь целовалась исключительно с мужчинами.
— Но у некоторых это получается намного лучше, чем у других.
— И кто же этот некоторый, который лучше других?
— Ты лучше других.
— Это что, комплимент?
Джудит лизнула кончик моего носа.
— Нет, — сказала она, — это руководство к действию.
СРЕДА, 12-Е ОКТЯБРЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Примерно один раз в месяц Всевышнему, по-видимому, все же становится жаль нашу «колыбель свободы», и тогда он великодушно разрешает солнцу появиться в небе над Бостоном. Сегодня был как раз такой день: прохладный, светлый и ясный, и воздух был по-осеннему свеж и прозрачен. Я проснулся в хорошем настроении. Меня не оставляло чувство, что сегодня должно будет произойти нечто очень важное.
У меня был плотный завтрак, включавший помимо всего прочего и два яйца, которые я съел, испытывая при этом некоторые угрызения совести за то, что позволяю себе так легкомысленно наслаждаться содержащимся в них холестеролом. После завтрака я отправился к себе в кабинет, собираясь составить план действий на сегодняшний день. Начал я с того, что набросал на листе бумаги список всех тех людей, с кем мне уже удалось встретиться и постарался решить для себя, на кого из них могут реально пасть подозрения. Выходило, что ни на кого.
Когда речь заходит об аборте, то подозрение в содеянном прежде всего падает на саму женщину, потому что во множестве случаев она пытается сделать его сама себе. Вскрытие показало, что операция Карен, скорее всего, проходила под наркозом; следовательно, сама она никак не могла этого сделать.
Ее брат был знаком с техникой выполнения подобной операции, но в то время он был на дежурстве в больнице. Проверить это было не трудно, и возможно, позже я так и сделаю, но в данный момент у меня не было никаких оснований не доверять ему.
Питеру Рэндаллу и Дж.Д.Рэндаллу, если рассуждать теоретически, эта операция была тоже вполне под силу. Но я все же не мог представить себе, чтобы кто-либо из них стал бы заниматься подобными вещами.
В итоге остаются Арт или кто-нибудь из приятелей Карен с Бикон-Хилл, или же еще кто-то, с кем я еще не встречался и о чьем существовании мне даже не было известно.
Еще некоторое время я сидел над своим списком, а затем набрал номер Корпуса Мэлори городской больницы. Элис не было; и я разговаривал с другой секретаршей.
— К вам уже поступило патологоанатомическое заключение на Карен Рэндалл?
— Какой это номер истории болезни?
— Этого я не знаю.
Ее последующее замечание было выдержано в весьма раздраженном тоне.
— Было бы очень любезно с вашей стороны, если бы вы его узнали.
— И все же, потрудитесь, пожалуйста, найти этот отчет, — сказал я.
Мне было прекрасно известно, что перед секретаршей на столе стоит картотека с результатами всех вскрытий за последний месяц, карточки в которой расставлены как в алфавитном порядке, так и по номерам. Так что ей это будет совсем не трудно.
После длительной паузы она наконец сказала:
— Вот оно. Вагинальное кровотечение, вызванное перфорацией стенки матки и разрывами ткани, как следствие произведенного выскабливания с целью прерывания трехмесячной беременности. Побочный диагноз — общая анафилаксия.
— Ясно, — мрачно сказал я. — Вы уверены в этом?
— Я просто читаю то, что здесь написано, — ответила она.
— Благодарю вас.
Я положил трубку, испытывая при этом очень странное чувство. Джудит принесла мне кофе и тут же спросила:
— Что случилось?
— В отчете по вскрытию сказано, что Карен Рэндалл была беременна.
— Вот как?
— Да.
— А разве этого не было?
— Мне так не показалось, — ответил я.
Я прекрасно знал, что изначально мог ошибиться. Беременность могла подтвердиться при микроскопическом исследовании, в то время как непосредственно само вскрытие ее не показало. Но подобная возможность все же отчего-то представлялась мне маловероятной.
Я позвонил в лабораторию Мерфа, желая узнать, не закончены ли уже тесты с пробами крови. Выяснилось, что еще нет; и результы будут готовы только во второй половине дня. Я сказал, что перезвоню ему позже.
После этого я открыл телефонную книгу и нашел в ней адрес Анжелы Хардинг. Она жила на Каштановой улице, замечательный адрес.
Я отправился на встречу с ней.
Каштановая улица берет свое начало в самом конце Чарльз-Стрит, у подножия Бикон-Хилл. Это очень тихий квартал, застроенный старыми домами, с находящимися здесь же антикварными магазинами, уютными ресторанчиками и маленькими бакалейными лавчонками; обитателями этого района были по большей части молодые и лишь еще только приступающие к самостоятельной деловой карьере профессионалы — врачи, адвокаты, банкиры — те, кому для престижа было необходимо иметь хороший адрес, но кому в то же самое время средства еще не позволяли поселиться где-нибудь в Ньютоне или Веллесли. Оставшуюся часть жителей составляли профессионалы старые, люди преклонного возраста, лет пятидесяти-шестидесяти, те кто вернулся сюда после того, как их дети уже давно выросли и создали собственные семьи. Если вам в голову придет мысль обосноваться в Бостоне, то будет лучше всего поселиться на Бикон-Хилл.
Разумеется, проживали в квартале и представители учащейся молодежи, но только обычно им приходилось ютиться в маленьких квартирках по трое или даже по четыре человека; потому что наем жилья небогатый студенческий карман мог оплатить только в складчину. Более старшим обитателям здешнего района, по всей видимости, подобное соседство было по душе. Студенты вносили живое разннобразие в размеренную жизнь тихого квартала. Выражаясь более точно, подобное соседство устраивало их до поры до времени, до тех пор, пока эти самые студенты прилично одевались и чинно себя вели.
Анжела Хардинг жила на втором этаже дома без лифта; я постучал в дверь. Мне открыла стройная, темноволосая девушка в миниюбке и свитере. На щеке у нее был нарисован цветочек, и еще она носила большие старомодные очки со слегка затемненными стеклами.
— Это вы Анжела Хардинг?
— Нет, — ответила девушка. — Вы опоздали. Она уже ушла. Но может быть она будет звонить.
Тогда я сказал.
— Меня зовут доктор Берри. Я патологоанатом.
— А…
Она стояла на пороге в нерешительности, закусив губу и разглядывая меня.
— А вы Пузырик?
— Да, — ответила она. — А откуда вы знаете? — Но она тут же щелкнула пальцами. — Ну конечно же. Это вы были у Супербашки вчера вечером.
— Да.
— Я слышала, что вы заходили к нему.
— Да.
Она отступила от двери, давая мне пройти.
— Заходите.
Мебели в квартире почти не было. В гостинной одиноко стоял диван, и еще на пол было брошено две подушки; через приоткрытую дверь в соседнюю комнату мне была видна неубранная кровать.
— Я собираю сведения о Карен Рэндалл, — сказал я.
— Я слышала.
— Это здесь вы все втроем жили этим летом?
— Ага.
— Когда вы видели Карен в последний раз?
— Мы с ней не виделись вот уже несколько месяцев. И Анжела тоже, — ответила она.
— Анжела сама сказала вам об этом?
— Да. Конечно.
— А когда она вам это сказала?
— Вчера вечером. Вчера мы говорили о Карен. Понимаете, когда только-только узнали об… о том, что с ней случилось.
— Кто вам сказал об этом?
Она пожала плечами.
— Просто пошли слухи.
— Какие слухи?
— Что у нее была неудачная чистка.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Полиция арестовала какого-то врача, — сказала она. — Но ведь вы тоже уже слышали об этом.
— Слышал, — согласился я.
— Возможно, это он сделал, — она снова пожала плечами. Пузырик отбросила с лица спадающие на него пряди длинных черных волос. У нее была очень бледная кожа. — Но я точно не могу сказать. Не знаю.
— Что вы имеете в виду?
— Ну… Карен ведь не была дурочкой. Она знала, чем это черевато. Тем более, что у нее это было не в первый раз. И летом тоже.
— Аборт?
— Ага. Точно. Как раз после последнего аборта она впала в депрессию. И после этого ей даже пару раз было не в кайф, и ее это очень злило. Зациклилась на детях, вот у нее и начинались глюки. Мы даже не хотели, чтобы она ловила кайф, чтобы после аборта прошло какое-то время, но она заупрямилась. С ней было плохо. Совсем плохо.
— Что вы хотите этим сказать? — постарался уточнить я.
— Один раз она представила себя ножом. Тогда она начала как будто выскабливать комнату, не переставая визжать, что все здесь в крови, как будто все стены были в крови. Окна ей представлялись детьми, как будто они чернеют и умирают. Совсем никуда не годится.
— И что вы тогда предприняли?
— Мы заботились о ней, — передернула плечами Пузырик. — Что же еще нам оставалось делать?
Протянув руку, она взяла со стола кружку и проволочку, загнутую небольшой петлей на конце. Она взмахнула петлей, и тот час же в воздухе появилась целая стайка мыльных пузырей, которые затем стали медленно планировать вниз. Она глядела на них. Один за другим пузыри касались пола и лопались.
— Никуда не годится.
— А у кого она летом делала аборт?
Пузырик рассмеялась.
— Не знаю.
— А как это происходило?
— Ну, она залетела. Тогда она объявила, что спиногрыз ей не нужен и поэтому она собирается избавиться от него. Она где-то пропадала целый день, а затем объявилась здесь как ни в чем не бывало, довольная и счастливая.
— И никаких проблем?
— Абсолютно, — она выпустила в воздух новую вереницу мыльных пузырей и смотрела на них. — Совершенно никаких. Извините, я отойду на минутку.
Она отправилась в кухню, где налила себе стакан воды и выпила какую-то таблетку.
— Отходняк начинался, — пояснила она, вернувшись.
— А что это было?
— Бомбы.
— Бомбы?
— Ну да. А что же еще, — она нетерпеливо взмахнула рукой.
— Амфетамин?
— Метедрин.
— И вы постоянно на нем?
— Сразу видно, что вы врач, — она снова отбросила с лица упавшие на него длинные пряди. — Постоянно задаете вопросы.
— А где вы достаете это?
Я успел разглядеть капсулу. В ней было по меньшей мере пять миллиграмм, в то время как товар, появляющийся на черном рынке имел по большей части расфасовку по одному миллиграмму.
— Не будем об этом, — сказала она. — Договорились? Как будто ничего не было.
— Если вы не хотели, заострять на этом мое внимание, — сказал я, — то зачем же тогда было принимать это так, чтобы я видел?
— Ну вот, опять вы за свое.
— Просто интересно.
— Захотелось немного порисоваться, — ответила она.
— Вполне возможно.
— А то как же, — она рассмеялась.
— А Карен что, тоже сидела на амфетаминах?
— Карен сидела на всем, что можно было колоть и пить, — вздохнула Пузырик. — И на амфетаминах в том числе.
Вид у меня был наверное довольно озадаченный, и тогда она сделала пальцем у локтя колющее движение, имитирующее внутривенную инъекцию, рассчитывая видимо, что так до меня быстрее дойдет.
— Кроме нее этим больше никто не кололся, — пояснила Пузырик.
— Но предпочитала она…
— ЛСД. И еще как-то был ДМТ.
— И как она себя чувствовала после?
— Чертовски паршиво. Она как будто выключалась, едва не помирала. Это был настоящий отходняк.
— И долго она оставалась в таком «выключенном» состоянии?
У меня был плотный завтрак, включавший помимо всего прочего и два яйца, которые я съел, испытывая при этом некоторые угрызения совести за то, что позволяю себе так легкомысленно наслаждаться содержащимся в них холестеролом. После завтрака я отправился к себе в кабинет, собираясь составить план действий на сегодняшний день. Начал я с того, что набросал на листе бумаги список всех тех людей, с кем мне уже удалось встретиться и постарался решить для себя, на кого из них могут реально пасть подозрения. Выходило, что ни на кого.
Когда речь заходит об аборте, то подозрение в содеянном прежде всего падает на саму женщину, потому что во множестве случаев она пытается сделать его сама себе. Вскрытие показало, что операция Карен, скорее всего, проходила под наркозом; следовательно, сама она никак не могла этого сделать.
Ее брат был знаком с техникой выполнения подобной операции, но в то время он был на дежурстве в больнице. Проверить это было не трудно, и возможно, позже я так и сделаю, но в данный момент у меня не было никаких оснований не доверять ему.
Питеру Рэндаллу и Дж.Д.Рэндаллу, если рассуждать теоретически, эта операция была тоже вполне под силу. Но я все же не мог представить себе, чтобы кто-либо из них стал бы заниматься подобными вещами.
В итоге остаются Арт или кто-нибудь из приятелей Карен с Бикон-Хилл, или же еще кто-то, с кем я еще не встречался и о чьем существовании мне даже не было известно.
Еще некоторое время я сидел над своим списком, а затем набрал номер Корпуса Мэлори городской больницы. Элис не было; и я разговаривал с другой секретаршей.
— К вам уже поступило патологоанатомическое заключение на Карен Рэндалл?
— Какой это номер истории болезни?
— Этого я не знаю.
Ее последующее замечание было выдержано в весьма раздраженном тоне.
— Было бы очень любезно с вашей стороны, если бы вы его узнали.
— И все же, потрудитесь, пожалуйста, найти этот отчет, — сказал я.
Мне было прекрасно известно, что перед секретаршей на столе стоит картотека с результатами всех вскрытий за последний месяц, карточки в которой расставлены как в алфавитном порядке, так и по номерам. Так что ей это будет совсем не трудно.
После длительной паузы она наконец сказала:
— Вот оно. Вагинальное кровотечение, вызванное перфорацией стенки матки и разрывами ткани, как следствие произведенного выскабливания с целью прерывания трехмесячной беременности. Побочный диагноз — общая анафилаксия.
— Ясно, — мрачно сказал я. — Вы уверены в этом?
— Я просто читаю то, что здесь написано, — ответила она.
— Благодарю вас.
Я положил трубку, испытывая при этом очень странное чувство. Джудит принесла мне кофе и тут же спросила:
— Что случилось?
— В отчете по вскрытию сказано, что Карен Рэндалл была беременна.
— Вот как?
— Да.
— А разве этого не было?
— Мне так не показалось, — ответил я.
Я прекрасно знал, что изначально мог ошибиться. Беременность могла подтвердиться при микроскопическом исследовании, в то время как непосредственно само вскрытие ее не показало. Но подобная возможность все же отчего-то представлялась мне маловероятной.
Я позвонил в лабораторию Мерфа, желая узнать, не закончены ли уже тесты с пробами крови. Выяснилось, что еще нет; и результы будут готовы только во второй половине дня. Я сказал, что перезвоню ему позже.
После этого я открыл телефонную книгу и нашел в ней адрес Анжелы Хардинг. Она жила на Каштановой улице, замечательный адрес.
Я отправился на встречу с ней.
* * *
Каштановая улица берет свое начало в самом конце Чарльз-Стрит, у подножия Бикон-Хилл. Это очень тихий квартал, застроенный старыми домами, с находящимися здесь же антикварными магазинами, уютными ресторанчиками и маленькими бакалейными лавчонками; обитателями этого района были по большей части молодые и лишь еще только приступающие к самостоятельной деловой карьере профессионалы — врачи, адвокаты, банкиры — те, кому для престижа было необходимо иметь хороший адрес, но кому в то же самое время средства еще не позволяли поселиться где-нибудь в Ньютоне или Веллесли. Оставшуюся часть жителей составляли профессионалы старые, люди преклонного возраста, лет пятидесяти-шестидесяти, те кто вернулся сюда после того, как их дети уже давно выросли и создали собственные семьи. Если вам в голову придет мысль обосноваться в Бостоне, то будет лучше всего поселиться на Бикон-Хилл.
Разумеется, проживали в квартале и представители учащейся молодежи, но только обычно им приходилось ютиться в маленьких квартирках по трое или даже по четыре человека; потому что наем жилья небогатый студенческий карман мог оплатить только в складчину. Более старшим обитателям здешнего района, по всей видимости, подобное соседство было по душе. Студенты вносили живое разннобразие в размеренную жизнь тихого квартала. Выражаясь более точно, подобное соседство устраивало их до поры до времени, до тех пор, пока эти самые студенты прилично одевались и чинно себя вели.
Анжела Хардинг жила на втором этаже дома без лифта; я постучал в дверь. Мне открыла стройная, темноволосая девушка в миниюбке и свитере. На щеке у нее был нарисован цветочек, и еще она носила большие старомодные очки со слегка затемненными стеклами.
— Это вы Анжела Хардинг?
— Нет, — ответила девушка. — Вы опоздали. Она уже ушла. Но может быть она будет звонить.
Тогда я сказал.
— Меня зовут доктор Берри. Я патологоанатом.
— А…
Она стояла на пороге в нерешительности, закусив губу и разглядывая меня.
— А вы Пузырик?
— Да, — ответила она. — А откуда вы знаете? — Но она тут же щелкнула пальцами. — Ну конечно же. Это вы были у Супербашки вчера вечером.
— Да.
— Я слышала, что вы заходили к нему.
— Да.
Она отступила от двери, давая мне пройти.
— Заходите.
Мебели в квартире почти не было. В гостинной одиноко стоял диван, и еще на пол было брошено две подушки; через приоткрытую дверь в соседнюю комнату мне была видна неубранная кровать.
— Я собираю сведения о Карен Рэндалл, — сказал я.
— Я слышала.
— Это здесь вы все втроем жили этим летом?
— Ага.
— Когда вы видели Карен в последний раз?
— Мы с ней не виделись вот уже несколько месяцев. И Анжела тоже, — ответила она.
— Анжела сама сказала вам об этом?
— Да. Конечно.
— А когда она вам это сказала?
— Вчера вечером. Вчера мы говорили о Карен. Понимаете, когда только-только узнали об… о том, что с ней случилось.
— Кто вам сказал об этом?
Она пожала плечами.
— Просто пошли слухи.
— Какие слухи?
— Что у нее была неудачная чистка.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Полиция арестовала какого-то врача, — сказала она. — Но ведь вы тоже уже слышали об этом.
— Слышал, — согласился я.
— Возможно, это он сделал, — она снова пожала плечами. Пузырик отбросила с лица спадающие на него пряди длинных черных волос. У нее была очень бледная кожа. — Но я точно не могу сказать. Не знаю.
— Что вы имеете в виду?
— Ну… Карен ведь не была дурочкой. Она знала, чем это черевато. Тем более, что у нее это было не в первый раз. И летом тоже.
— Аборт?
— Ага. Точно. Как раз после последнего аборта она впала в депрессию. И после этого ей даже пару раз было не в кайф, и ее это очень злило. Зациклилась на детях, вот у нее и начинались глюки. Мы даже не хотели, чтобы она ловила кайф, чтобы после аборта прошло какое-то время, но она заупрямилась. С ней было плохо. Совсем плохо.
— Что вы хотите этим сказать? — постарался уточнить я.
— Один раз она представила себя ножом. Тогда она начала как будто выскабливать комнату, не переставая визжать, что все здесь в крови, как будто все стены были в крови. Окна ей представлялись детьми, как будто они чернеют и умирают. Совсем никуда не годится.
— И что вы тогда предприняли?
— Мы заботились о ней, — передернула плечами Пузырик. — Что же еще нам оставалось делать?
Протянув руку, она взяла со стола кружку и проволочку, загнутую небольшой петлей на конце. Она взмахнула петлей, и тот час же в воздухе появилась целая стайка мыльных пузырей, которые затем стали медленно планировать вниз. Она глядела на них. Один за другим пузыри касались пола и лопались.
— Никуда не годится.
— А у кого она летом делала аборт?
Пузырик рассмеялась.
— Не знаю.
— А как это происходило?
— Ну, она залетела. Тогда она объявила, что спиногрыз ей не нужен и поэтому она собирается избавиться от него. Она где-то пропадала целый день, а затем объявилась здесь как ни в чем не бывало, довольная и счастливая.
— И никаких проблем?
— Абсолютно, — она выпустила в воздух новую вереницу мыльных пузырей и смотрела на них. — Совершенно никаких. Извините, я отойду на минутку.
Она отправилась в кухню, где налила себе стакан воды и выпила какую-то таблетку.
— Отходняк начинался, — пояснила она, вернувшись.
— А что это было?
— Бомбы.
— Бомбы?
— Ну да. А что же еще, — она нетерпеливо взмахнула рукой.
— Амфетамин?
— Метедрин.
— И вы постоянно на нем?
— Сразу видно, что вы врач, — она снова отбросила с лица упавшие на него длинные пряди. — Постоянно задаете вопросы.
— А где вы достаете это?
Я успел разглядеть капсулу. В ней было по меньшей мере пять миллиграмм, в то время как товар, появляющийся на черном рынке имел по большей части расфасовку по одному миллиграмму.
— Не будем об этом, — сказала она. — Договорились? Как будто ничего не было.
— Если вы не хотели, заострять на этом мое внимание, — сказал я, — то зачем же тогда было принимать это так, чтобы я видел?
— Ну вот, опять вы за свое.
— Просто интересно.
— Захотелось немного порисоваться, — ответила она.
— Вполне возможно.
— А то как же, — она рассмеялась.
— А Карен что, тоже сидела на амфетаминах?
— Карен сидела на всем, что можно было колоть и пить, — вздохнула Пузырик. — И на амфетаминах в том числе.
Вид у меня был наверное довольно озадаченный, и тогда она сделала пальцем у локтя колющее движение, имитирующее внутривенную инъекцию, рассчитывая видимо, что так до меня быстрее дойдет.
— Кроме нее этим больше никто не кололся, — пояснила Пузырик.
— Но предпочитала она…
— ЛСД. И еще как-то был ДМТ.
— И как она себя чувствовала после?
— Чертовски паршиво. Она как будто выключалась, едва не помирала. Это был настоящий отходняк.
— И долго она оставалась в таком «выключенном» состоянии?