Крайтон Майкл. Случай необходимости

   Я поспешил следом.
   К югу от Коммонз городской облик разительно меняется. Так, на Тремонт-Стрит расположены дорогие магазины и первоклассные театры. Вашингтон-Стрит находится всего в квартале отсюда, и характер тамошних увеселительных заведений рассчитан на менее взыскательную публику: бары, проститутки и кинотеатры, в которых крутят порнофильмы. Еще далее кварталом дела обстоят еще круче. Потом идет квартал с китайскими ресторанчиками, где я сейчас и оказался. Еще дальше квартал оптовых магазинчиков. В основном ткани.
   Теперь мы шли по этим улицам.
   Магазины были погружены во тьму. В витринах были выставлены рулоны тканей. Были здесь и большие железные ворота из рифленого железа, куда подъезжали для погрузки и разгрузки грузовики. Несколько маленьких галантерейных лавчонок. Магазинчик театральной бутофории, в витрине которого были выставлены костюмы — чулки для танцовщицы кордебалета, старая военная униформа, несколько париков. В полуподвальном этаже располагался зал для игры в пул, откуда слышался тихий стук шаров.
   На улицах царили темнота и сырость. Навстречу почти не попадалось прохожих. Роман быстро прошел еще один квартал, и затем остановился.
   Я успел нырнуть в какой-то дверной проем. Какое-то время он стоял, оглядываясь по сторонам, а потом отправился дальше. Я снова последовал за ним.
   Он петлял по улицам, несколько раз возвращаясь обратно и часто останавливался, чтобы оглянуться назад. Один раз мимо проехала машина, шины шелестели на мокром тротуаре. Роман бросился в тень, и вышел оттуда только когда машина скрылась из виду.
   Он нервничал, это хорошо.
   Я шел за ним еще по крайней мере с четверть часа. Я никак не мог решить, то ли он на самом деле настолько осторожен или же просто убивает время. Он останавливался несколько раз, и глядел на то, что теперь было у него в руке — может быть часы, может быть еще что-нибудь. Я не мог разглядеть.
   Наконец он направился на север, придерживаясь дальних улочек, обходя стороной Коммонз и Легислатуру Штата. И только теперь я понял, что он направляется на Бикон-Хилл.
   Прошло еще десять минут, и я должно быть, утратил бдительность, потому что случилось так, что я потерял его из виду. Он бросился за угол, а когда, буквально несколько мгновений спустя, я подоспел на то же место, то его нигде не было видно: улица была совершенно пустынна. Я остановился, прислушиваясь к звуку шагов, но все было тихо. Это меня обеспокоило, и я поспешил вперед.
   Все произошло очень быстро.
   Что-то холодное, влажное и очень тяжелое ударило меня по голове и я почувствовал острую боль, холодившую лоб, а потом сильный удар в живот. Я упал на тротуар, и мир закружился у меня перед глазами. Я слышал крик и шаги, а потом была пустота.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

   Это было очень странное зрелище, я чувствовал себя как будто во сне, где все перемешалось. Дома казались черными и огромными, они возвышались и нависали надо мной, угрожая вот-вот обрушиться. И им не было видно конца и края. Мне было мокро и холодно, мое лицо было мокрым от непрекращающегося дождя. Я немного приподнялся на тротуаре и увидел, что асфальт был красным.
   Я приподнялся на локте. Кровь капала на плащ. Я тупо смотрел на красный асфальт. Черт возьми, сколько кровищи. Моя кровь?
   В животе у меня забурлило и меня вырвало. Ужасно кружилась голова, и все перед глазами стало на мгновение зеленым.
   Наконец, сделав над собой усилие, мне удалось подняться на колени.
   Где-то вдалеке я слышал вой сирен. Довольно далеко, но этот звук как будто становился ближе. Я нетвердо стоял на ногах и прислонился к автомобилю, что был припаркован у обочины. Я не знал, где я; на улице было темно и тихо. Я глядел на залитый кровью тротуар, и раздумывал над тем, что же мне теперь делать.
   Звук сирен становился ближе.
   Спотыкаясь, я забежал за угол и здесь остановился, чтобы перевести дух. Сирены были совсем близко; их голубой свет осветил улицу, на которой я только что стоял.
   Я снова побежал. Я не знал, как далеко удалось мне уйти от того места. Я не знал, где я теперь находился.
   Я продолжал бежать, пока не увидел такси. Машина с работающим вхолостую мотором была припаркована у стоянки.
   Я сказал таксисту:
   — Довезите меня до ближайшей больницы.
   Он посмотрел на мое лицо.
   — Еще чего не хватало, — сказал он.
   Я хотел было сесть в машину.
   — Отвали, приятель. — Он захлопнул дверцу и уехал прочь, оставляя меня стоять посреди улицы.
   В далеке я снова услышал звуки сирен.
   Меня захлестнула новая волна слабости. Я опустился на тротуар и ждал, пока приступ пройдет. Меня снова стошнило. С лица по-прежнему капала кровь. Маленькие красные капельки падали на землю, смешиваясь с тем, что было только что исторгнуто из себя моим желудком.
   Дождь не утихал. Я дрожал от холода, но как раз именно это и удерживал меня от того, чтобы потерять сознание. Я поднялся на ноги и попробовал вспомнить, как все было; я находился где-то южнее Вашингтон-Стрит; на последнем указателе, была надпись Керли-Плейс. Мне это название ни о чем не говорило. И тогда я пошел вперед наугад, нетвердо ступая, часто останавливаясь.
   Я надеялся, что иду в верном направлении. Я знал, что теряю кровь, но не имел понятия, насколько серьезной может оказаться моя рана. Через каждые несколь шагов мне приходилось останавливаться, чтобы прислониться к каой-либо из машин и перевисти дыхание.
   Мне стало еще хуже.
   Я споткнулся и упал, сбивая о тротуар колени и чувствуя адскую боль. Через некоторое время сознание мое все же несколько прояснилось, и я смог снова подняться с земли. Насквозь промокшие ботинки скрипели при ходьбе. Вся моя одежда была насквозь мокрой от дождя и моего собственного пота.
   Я постарался сосредоточиться на скрипе своих туфель и заставил себя идти дальше. Медленно, шаг за шагом. В трех кварталах впереди себя я увидел заженные фонари. Я знал, что мне это по силу.
   Шаг за шагом.
   Я прислонился на минутку к синему автомобилю у обочины, только на минутку, чтобы можно было перевести дух.
 

* * *

 
   — Вот так. Вот так, осторожнее.
   Кто-то поднимал меня. Я сидел в машине и меня вытаскивали из нее. Кто-то забросил мою руку к себе на плечо, и я шел. Впереди яркие огни. Вывеска: «Отделение неотложной помощи». Горит голубая лампа. Медсестра остановилась в дверях.
   — Давай, иди медленно. Все будет в порядке.
   Мне казалось, что моя голова с трудом удерживается на шее. Я попытался, что-то сказать, но во рту у меня все переслохло. Мне было очень холодно и очень хотелось пить. Я взглянул на человека, помогавшего мне идти. Пожилой человек, лысый и с седой бородой. Я старался идти ровнее и тверже держаться на ногах, чтобы как можно меньше обременять его, но ноги были словно ватными и еще меня бил озноб.
   — Хорошо, парень. Иди. Молодец.
   У него был грубоватый голос. Медсестра вышла нам навстречу, выступая из моря ослепительного света, увидела меня и тут же поспешила обратно. Из двери появились двое врачей-практикантов, которые тут же подхватили меня под руки. Они были сильными и высокими, я почувствовал, что меня приподнимает над землей так, что теперь лишь мыски моих туфель едва чиркали по лужам. Моя голова была наклонена вперед, и я чувствовал, как дождевые капли затекают за шиворот. Лысый человек забежал вперед и распахнул двери.
   Мы оказались в помещении, и там было тепло. Меня уложили на застеленный простыней стол и начали раздевать, но вся одежда насквозь вымокла и пропиталась кровью; вещи липли к моему телу и в конце концов их стали резать ножницами. Это было очень нелегко, и наверное растянуло на многие часы. Я лежал с закрытыми глазами: потому что лампы под потолком горели очень ярко, они слепили глаза и на них было больно смотреть.
   — Взять кровь на гематокрит и сделать перекрестную пробу, — сказал один из врачей. — И подготовьте комплект номер четыре и шовный материал во втором кабинете.
   Они что-то делали с моей головой; я почти не ощущал того, как чьи-то руки прижимают марлевые салфетки к моей коже. Лоб казался холодным и онемевшим. К этому времени им удалось меня раздеть. Меня растерли жестким полотенцем и укутали в одеяло, а потом переложили на другой стол, который тоже был застелен простыней, который тут же покатился по коридору. Я открыл глаза и увидел, что тот пожилой человек с бородой с беспокойством смотрит на меня.
   — Где вы его нашли? — спросил один из врачей.
   — На машине. Он лежал на машине. Сначала я подумал, что он просто напился до бесчуствия. Это было на дороге, понимаете, и я испугался, что он может угодить кому-нибудь под колеса, поэтому я остановился, чтобы убрать его оттуда. Подойдя поближе, я увидел, что он хорошо одет и весь в крови. Я не знаю, что с ним случилось, но на вид он был совсем плох, и поэтому я привез его сюда.
   — А вы не знаете, что это может быть? — спросил практикант.
   — По-моему, его избили.
   — У него нет бумажника, — сказал практикант. — Сколько он вам должен за проезд?
   — Ничего, пустяки, — сказал лысый.
   — Я уверен, что он пожелает заплатить вам.
   — Пустяки, — повторил таксист. — Ну ладно, мне пора.
   — Все же оставьте свои координаты у секретаря, — сказал практикант.
   Но пожилой таксист уже скрылся за дверью.
   Меня привезли в комнату, стены которой были выложены голубым кафелем. У меня над головой был включен хирургический светильник. На меня смотрели чьи-то лица, наполовину скрытые под марлевыми повзяками. На руки врачей натянуты резиновые перчатки.
   — Сначала остановим кровотечение, — сказал все тот же врач. — А потом сделаем рентген. — Он взглянул на меня. — Вы очнулись, сэр?
   Я кивнул и хотел что-то сказать.
   — Нер разговаривайте. У вас может быть сломана челюсть. Сейчас я закрою рану у вас на лбу, а там посмотрим.
   Медсестра умыла меня. Сначала теплым мылом. Губки быстро пропитывались кровью и их приходилось менять.
   — Теперь спирт, — сказала она. — Может немного щипать.
   Молодые врачи-практиканты осматривали рану и разговаривали между собой.
   — Наверное лучше отметить это как шестисантиметровый наружный порез на правом виске.
   Я почти не чувствовал жжения спирта. Он холодил кожу и немного пощипывал, вот и все.
   В руках практикант держал кривую хирургическую иглу, вставленную в иглодержатель. Медсестра отступила назад, и он склонился над моей головой. Я ожидал почувствовать боль, но чувствовал лишь легкое покалывание. Накладывая швы, он сказал:
   — Черт, какой глубокий порез. Совсем как хирургический.
   — Нож?
   — Может быть, но я сомневаюсь в этом.
   Медсестра наложила мне на руку жгут и брала кровь из вены.
   — Введите ему еще противостолбнячную сыворотку, — сказал практикант, продолжая накладывать швы. — И пеницилин. — Тут он обратился ко мне. — Моргните один раз, если «да», и два раза, если «нет». У вас есть аллергия на пенициллин?
   Я моргнул два раза.
   — Вы уверены?
   Я моргнул один раз.
   — Хорошо, — сказал практикант. Он все еще зашивал рану. Медсестра сделала мне два укола. Второй практикант осматривал мое тело и не говорил ничего.
   Должно быть я снова потерял сознание. Вновь открыв глаза, я увидел, что над головой у меня установлен огромный рентгеновский аппарат. Кто-то раздраженно повторял: «Осторожно. Да осторожнее же.»
   Я снова впал в забытье.
   Очнулся я уже в совсем другой комнате. Стены в ней были выкрашены светло-зеленой краской. Занимавшиеся мной практиканты подносили еще сырые рентгеновские снимки к свету и обсуждали их между собой. Затем один из них ушел, а второй подошел ко мне.
   — С вами как будто все в порядке, — сказал он. — Возможно у вас выбито несколько зубов, но трещин и перелосов как будто нет.
   Туман в голове рассеивался; я приходил в себя и уже был в состоянии спросить:
   — Рентгенолог смотрел снимки?
   Этот вопрос застал их врасплох. Они прихили, и в этот момент, должно быть, думали о том же, что и я: о том, что разбирать снимки черепа очень нелегко, и для этого необходимо соответствующий опыт. Они так же не ожидали, что я могу задать подобный вопрос.
   — Нет, рентгенолога сейчас нет на месте.
   — А где же он тогда?
   — Вышел за кофе.
   — Тогда пусть он войдет обратно, — сказал я. У меня во рту все пересохло; челюсть болела. Я дотронулся рукой до щеки и обнаружил большой и очень болезненный желвак. Не удивительно, что они беспокоились о том, что могут быть трещины.
   — Какой у меня крит? — снова спросил я.
   — Что вы сказали, сэр?
   Им было трудно понимать меня, потому что язык у меня заплетался и речь от этого казалась неразборчивой.
   — Я сказал, какой у меня гематокрит?
   Они снова переглянулись между собой, а затем один ответил:
   — Сорок, сэр.
   — Принесите мне воды.
   Один из них отправился за водой. А другой изумленно глядел на меня, как будто только что признал во мне человеческое существо.
   — А вы врач, сэр?
   — Нет, — огрызнулся я. — Я хорошо осведомленный пигмей.
   Смутившись, он вытащил из кармана блокнот м спросил:
   — Вы поступали когда-либо на лечение в эту больницу?
   — Нет, — сказал я. — И сейчас не собираюсь этого делать.
   — Сэр, но вы поступили сюда с резанной раной…
   — Это мое дело. Дайте мне зеркало.
   — Зеркало?
   Я вздохнул.
   — Хочу посмотреть, чего вы там нашили.
   — Сэр, если вы врач…
   — Дайте мне зеркало.
   Зеркало и стакан воды были доставлены мне с впечатляющей поспешностью. Сначала я быстро выпил воду; это было замечательно.
   — Вам лучше не торопиться, сэр.
   — Гематокрит сорок, и это совсем не плохо, — сказал я. — Вы тоже, кстати, об этом знаете.
   Держа зеркало в руке, я рассматривал порез у себя на лбу. Я злился на практикантов, и это раздражение помогало мне забыть о боли. Я разглядывал изогнутый порез, который начинался повыше брови и спускался к уху.
   Они наложили около двадцати швов.
   — Как давно меня привезли? — спросил я.
   — Около часа назад, сэр.
   — Перестаньте называть меня сэром, — сказал я, — и сделайте еще один анализ крови. Я хочу убедиться, что нет внутреннего кровотечения.
   — Сэр, но у вас пульс только семьдесят пять, и цвет вашей кожи…
   — Делайте, что вам говорят, — сказал я.
   Они снова взяли у меня кровь. Практикант набрал в шприц не меньше пяти кубиков.
   — Боже, — сказал я. — Ведь это только на гематокрит.
   Он виновато взглянул на меня и поспешно удалился. Небрежно работают. Для анализа требуется совсем немного крови, какая-то часть миллилитра, фактически может быть достаточно даже капли крови из пальца.
   Я сказал, обращаясь оставшемуся практиканту.
   — Мое имя Джон Берри. Я патологоанатом из «Линкольна».
   — Да, сэр.
   — Ничего записывать не надо.
   — Да, сэр, — он отложил блокнот.
   — Я к вам не поступал, и никаких документальных записей на сей счет быть не должно.
   — Сэр, но если на вас напали и ограбили…
   — На меня никто не нападал, — возразил я. — Я споткнулся и упал. И все. Нелепая случайность.
   — Сэр, но характер травм, полученных вами, указывает на то…
   — Мне нет дела до того, что я не соответствую ни одному из тех, случаев, что описаны в вашем учебнике. Я говорю вам, как было дело, и этого достаточно.
   — Сэр…
   — И без разговоров.
   Я посмотрел на практиканта. На нем были белые брюки и халат, слегка забрызганный кровью; я догадался, что это, наверное, была моя кровь.
   — У вас на халате нет карточки с именем.
   — Нет.
   — Тогда вам лучше приколоть ее. Потому что нам, пациентам, хочется знать, с кем мы говорим.
   Он испустил глубокий вздох и затем сказал:
   — Сэр, я еще учусь на четвертом курсе.
   — Бог ты мой.
   — Сэр.
   — Послушай, сынок. Будет лучше, если ты уяснишь себе кое-что с самого начала. — Я был рад предоставившейся возможности лишний раз позлиться, потому что это придавало мне силы. — Я допускаю, что месячная практика в «неотложке» доставляет тебе особое удовольствие, но, согласись, что мне здесь радоваться нечему. Позови доктора Хаммонда.
   — Кого, сэр?
   — Доктора Хаммонда. Дежурного врача.
   — Да, сэр.
   Он направился к двери, и тут мне стало жалко его, я решил, что обошелся с ним слишком круто. В конце концов он был еще всего лишь студентом, и показался мне довольно славным парнем.
   — Кстати, — окликнул я, — это вы накладывали швы?
   Наступила длинная, неловкая пауза, и наконец он виновато сказал:
   — Да, я.
   — У вас хорошо получилось, — похвалил я его.
   Он расплылся в улыбке:
   — Спасибо, сэр.
   — Не называйте меня сэром. Вы осмотрели рану, прежде чем зашить?
   — Да, с… Да.
   — И каковы ваши впечатления?
   — Порез был наредкость чистым. Как будто резанули бритвой.
   — Или скальпелем? — улыбнулся я.
   — Я вас не понимаю.
   — Мне почему-то кажется, что у вас сегодня будет веселая ночка, — сказал я. — Позовите сюда Хаммонда.
 

* * *

 
   Оставшись в одиночестве, я уже не мог думать ни о чем, кроме боли. Хуже всего дело обстояло в животом; он болел так, как будто бы я проглотил шар для игры в кегли. Я перевернулся на бок, и почувствовал, что как будто стало лучше. Некоторое время спустя, вошел Хаммонд, за которым на некотором расстоянии следовал уже знакомый мне студент-четверокурсник.
   Хаммонд сказал:
   — Привет, Джон.
   — Привет, Нортон. Как успехи?
   — Я не видел, когда тебя привезли, — сказал Нортон, — иначе бы я сам…
   — Не бери в голову. Твои ребята замечательно и сами со всем справились.
   — Что с тобой случилось?
   — Просто несчастный случай.
   — Тебе повезло, — объявил Нортон, разглядывая мою рану. — Задет висок. Кровь, небось, била фонтаном. Но гематокрит этого не показывает.
   — У меня большая селезенка, — сказал я.
   — Может быть. А как ты себя чувствуешь?
   — Как кусок дерьма.
   — Голова болит?
   — Немного. Но сейчас уже лучше.
   — Может быть есть ощущение сонливости? Или тошнота?
   — Перестань, Нортон…
   — А теперь приляг, — сказал Нортон. Он вынул световод и проверил реакцию зрачков, затем посмотрел через офтальмоскоп на глазное дно. После этого он проверил рефлексы. Ноги и руки.
   — Вот видишь, — сказал я. — Ничего.
   — И все же у тебя может быть гематома.
   — Не-а.
   — Мы хотим, чтобы ты остался здесь на сутки под наблюдением, — продолжал Хаммонд.
   — Еще чего, — я сел на кровати, морщась от боли. Живот продолжал болеть. — Помоги мне встать.
   — Боюсь, что твоя одежда…
   — Была в клочья изрезана. Я знаю. Принеси мне белый халат с брюками, ладно?
   — Халат? Но зачем?
   — Я хочу присутствовать при том, когда привезут остальных, — сказал я.
   — Каких еще «остальных»?
   — Сам увидишь, — ответил я.
   Студент спросил у меня, какой размер одежды я ношу, и сказал ему. Он направился было к двери, но Хаммонд остановил его, ухватив за руку.
   — Обожди немного. — Он снова обернулся ко мне. — Ты получишь одежду только на одном условии.
   — Нортон, ради бога, отстань от меня. У меня нет никакой гематомы. Потому что субдуральная гематома может проявиться только недели или даже месяцы спустя. Сам знаешь.
   — А если она все же окажется эпидуральной? — продолжал упорствовать Хаммонд.
   — На снимках черепа нет трещин, — сказал я. Эпидуральной гематомой называется как внутричерепное кровоизлияние, при котором повреждение артерии вызвано переломом костей черепа. Кровь собирается в черепе, оказывает давление на мозг, и это может стать причиной смерти.
   — Ты же сам сказал, что рентгенолог еще не смотрел снимки.
   — Нортон, имей совесть. Я же не восьмидесятилетняя леди, и поэтому уговаривать меня не надо.
   — Ты получишь халат, — спокойно сказал он, — если останешься здесь на ночь.
   — Но только без регистрации.
   — Ладно, без регистрации. Просто побудешь, здесь, в отделении.
   Я нахмурился.
   — Хорошо, — согласился я наконец. — Здесь я побуду.
   Студент отправился за одеждой для меня. Когда мы остались наедине, Хаммонд покачал головой и спросил.
   — Кто это тебя так отделал?
   — Скоро узнаешь.
   — Этот студент и другой практикант теперь боятся тебя как огня.
   — Я не нарочно. Но они в некотором роде были небрежны. Так что сами виноваты.
   — Сегодня ночью из рентгенологов здесь дежурит Харрисон. Та еще скотина.
   — Ты думаешь, что мне это должно быть интересно?
   — Сам знаешь, как иногда бывает, — сказал он.
   — Да, — согласился я. — Знаю.
   Наконец мне были принесены белый халат и брюки, которые я тут же натянул на себя. Это было очень необычное ощущение; ведь прошло уже несколько лет с тех пор, как я впослеедний раз облачался в подобный наряд и очень гордился этим. И теперь материал казался мне слишком жестким на ощупь, и вообще чувствовал я себя не слишком удобно.
   Ботинки мои тоже нашлись — промокшие насквозь и залитые кровью; я кое как вытер их и надел. Я чувствовал себя ослабшим и усталым, но мне во что бы то ни стало нужно было продержаться еще немного. Этой ночью все должно будет прийти к своей логической развязке. В этом я был уверен.
   Потом я выпил немного кофе и съел сэндвич. Вкуса еды я не почувствовал, у меня было такое ощущение, что мне дали пожевать газетной бумаги, но все же есть было надо. Хаммонд все это время оставался со мной.
   — Кстати, — сказал он, — я проверил Романа Джоунза, как ты и просил.
   — И что?
   — Он был здесь только раз. В урологической клинике. Поступил с признаками почечных колик, и там ему был сделан анализ мочи.
   — А дальше?
   — Гематурия. Красные кровяные клетки содержат ядра.
   — Понятно.
   Это классический случай. Зачастую пациенты объявляются в клиннике, жалуясь на сильные боли в нижней части живота и сниженный диурез. Наиболее вероятный диагноз — камни в почках, одно из пяти самых болезненных состояний; после постановки подобного диагноза больному практически тут же вводится морфин. Но для того чтобы убедиться наверняка врач назначает сделать анализ мочи, которая затем исследуется на содержание в ней крови. Почечные камни обычно раздражают мочевые пути и вызывают незначительные кровотечения.
   Наркоманы, зная о сравнительной простоте подобного способа получения морфина, зачастую пытаются симулировать почечные колики. И у некоторых из них это получается очень правдоподобно; они знают симптомы и в точности их воспроизводят. Когда же их просят сдать мочу на анализ, то они просто отправляются в туалет, собирают мочу, а затем, уколов палец, капают в нее небольшую каплю крови.
   Но некоторым из них все же не хочется колоть собственные пальцы. И поэтому вместо того, чтобы использовать на это собственную кровь, они пускают в дело заранее принесенную с собой кровь какого-нибудь животного, например, цыпленка. Но все дело в том, что в кровяных клетках цыплят содержатся ядра, в то время, как у человека они отсутствуют. Поэтому обнаружение подобных клеток в моче пациента, поступившего в больницу с почечными коликами, является однозначным указателем того, что это наркоман.
   — А следов от иглы на нем не нашли?
   — Нет. Он ушел из клиники, и больше никогда там не появлялся.
   — Это уже интересно. Значит, возможно, что он колется.
   — Да. Скорее всего.
   После еды я почувствовал себя несколько лучше. Я поднялся на ноги, чувствуя боль и усталость. Я позвонил домой, Джудит, и сказал, что нахожусь в амбулатории «Мем», что со мной все в порядке, и волноваться незачем. Про удар по голове и порез на лбу я умолчал. Я не сомневался, что когда я в своем теперешнем виде заявлюсь домой, она закатит мне истерику, но все-таки нет нужды волновать ее заранее.
   Я шел по коридору рядом с Хамондом, стараясь по возможности не морщиться от боли. Он то и дело интересовался у меня, как я себя чувствую, на что я неизменно отвечал, что чувствую я себя хорошо. Что на самом деле было далеко не так. После еды меня начало тошнить, и стоило мне лишь встать на ноги, и голова начала болеть еще сильнее. Но хуже всего то, что я чувствовал непомерную усталость. Я очень, очень устал.
   Мы подошли ко входу в отделение неотложной помощи. Здесь было устроено нечто вроде стоянки, куда подъезжали машины скорой помощи. В здание больницы вели автоматически раскрывающиеся двери. Мы вышли из здания, и стояли, вдыхая холодный ночной воздух. Ночь стояла дождливая и туманная, и, казалось, ее холодный воздух оказывал на меня благотворное воздействие.
   Хаммонд сказал мне.
   — Ты очень бледный.
   — Со мной все в порядке.
   — Мы еще даже не успели убедиться в том, что у тебя нет внутреннего кровотечения.
   — Со мной все в порядке, — повторил я.
   — Если вдруг почувствуешь себя еще хуже, — настаивал Хаммонд, — скажи мне. Геройствовать здесь никчему.
   — А я и не геройствую, — ответил на это я.
   Мы стояли и ждали. Мимо нас по дороге, шурша шинами по мокрому асфальту, проехал случайный автомобиль. Кругом все было тихо.
   — А что должно произойти? — сказал Хаммонд.
   — Я пока что не уверен. Но мне кажется, должны будут привезти еще негра и девушку.
   — Романа Джоунза? Он что, тоже замешан во всем этом?
   — Думаю, что да.
   Вообще-то я был более чем уверен, что избил меня именно Роман Джоунз, и никто иной. Точно я не помнил ничего; события предшествующие нападению припоминались смутно. Мне следовало бы ожидать этого. Память я не терял, как это бывает обычно при сотрясении и ушибах головного мозга, когда невозможно вспомнить даже того, что происходило за четверть часа до происшествия. Но все же мысли в голове путались.