Страница:
— Нет, — коротко ответил Руссо. — Это вы расскажите мне про отца Бертье.
Он вел себя как прокурор на суде, хотя Минар не совершил никакого преступления.
— Он здоров и велел вам кланяться.
— А откуда вы его знаете? — спросил Руссо. — Вы, наверное, встречались с ним в Париже?
Минар кивнул, мысленно представляя себе, как дергается голова Жаклин, из которой сжимающие ее белое горло руки Бертье выдавливают последние остатки жизни.
— А Дидро? Вы знаете кого-нибудь из их компании?
Минар не подозревал, что ему придется выбирать между двумя враждующими сторонами. Как бы не ошибиться.
— Дидро — прекрасный человек, — сказал он, стараясь держаться золотой середины.
— А Д'Аламбер? — спросил Руссо, и Минар кивнул. Тогда Руссо добавил: — Я слышал в деревне, что какие-то друзья Д'Аламбера — может быть, его квартиранты — приехали сюда на лето. Значит, это вы?
— Да, это мы, — с готовностью подтвердил Минар, радуясь, что Жан-Жак сам объяснил их появление в этих краях. — Ферран и Минар к вашим услугам.
Руссо приподнял одну бровь:
— Второго, значит, зовут Ферран? Минар кивнул, потом добавил:
— Но это, разумеется, не наши настоящие имена. По какой-то непонятной причине самый знаменитый писатель на свете начинал терять терпение. Вспомнив, что он ждет рассказа об отце Бертье, а не о Ферране, Минар заговорил об обеде, которым их угостили в обители. Но едва он начал описывать закуску, Руссо, который его уже явно не слушал и хотел переменить тему, устало спросил:
— Вы любите играть в шахматы?
— Ну как же, — ответил Минар, — «Режанс» — мой второй дом. — Это было не совсем так. К тому же, вспомнив, что именно в этом кафе Ферран встретил человека с рукописью, от которой пошли все их беды, добавил: — Впрочем, я предпочитаю «Магри».
— В таком случае, — сказал Руссо, едва подавляя вздох, — почему ваш второй дом не «Магри», а «Режанс»?
Как мы знаем, Минар никогда не был силен в логике. К тому же перед его мысленным взором все еще стояло видение отца Бертье, убивающего Жаклин, и он неважно соображал.
— Когда я сказал, что «Режанс» — мой второй дом, я имел в виду, что мой первый дом — «Магри».
— А как же ваша комната у Д'Аламбера?
Минар все больше запутывался.
— Я там так редко бываю, что не считаю ее своим первым домом.
— И даже третьим? — спросила Тереза, заглянувшая узнать, не надо ли пополнить кувшин. Ее вмешательство в разговор заставило Жан-Жака недовольно нахмуриться.
— Нет, — сказал Минар, — даже не третьим. Третьим, пожалуй, можно считать наш домик в Монморанси, а наша комната у Д'Аламбера вообще не считается.
— Однако живете вы все-таки у Д'Аламбера, — с некоторым раздражением напомнил Руссо.
— Да разве это жизнь? — беззаботно бросил Минар.
— Как это понимать? — спросил Руссо, отсылая Терезу кивком головы.
Минару ничего не оставалось, как продолжать импровизировать:
— Вы же знаете, что за человек Д'Аламбер. Я бы никому не посоветовал жить с ним под одной крышей. А уж жена его…
Руссо недоуменно поскреб в голове.
— У Д'Аламбера нет жены! Неужели вы приняли за жену его приемную мать?.. Или вы хотите сказать, что этот карлик, этот урод, этот крикун наконец нашел себе любовницу?
Нет, Руссо явно не жаловал Д'Аламбера, и Минар пожалел, что хорошо о нем отозвался. Но по крайней мере он пренебрежительно поставил свою предполагаемую комнату в доме Д'Аламбера на третье или даже на четвертое место.
— Честно говоря, я предпочитаю общество Дидро, — сказал он.
Глаза Руссо сузились. Он потер подбородок.
— Извините за откровенность, но вы какой-то странный человек. Ваш друг Ферран похож на вас?
— Даже хуже, — с улыбкой ответил Минар, затем уловил в словах Руссо намек. — Но вы не подумайте, в наших отношениях нет ничего зазорного. Мы оба любим уединенную жизнь, но мы просто друзья. По сути дела, братья.
— У которых разные фамилии?
— Кузены.
— В таком случае прошу меня извинить, — сказал Руссо, вставая со стула. — Мне надо работать. Я с удовольствием побеседовал с вами и желаю вам и вашему кузену приятно провести лето в Монморанси. Тереза проводит вас к выходу.
Минар спустился по лестнице, довольный, что так ловко вывернулся из затруднительного положения. Он даже и словом не обмолвился, что друг Руссо отец Бертье — убийца. Способность Минара говорить об одном, думая совершенно о другом, порой поражала даже его самого, хотя он это делал всю свою жизнь. Но почему Жан-Жак заговорил о шахматах? И Минар крикнул с нижних ступеней лестницы:
— Может, как-нибудь сыграем в шахматы? — В ответ Руссо что-то проворчал. — Я приведу Феррана — он играет гораздо лучше меня.
Распрощавшись с Терезой и выразив сожаление, что ему не придется отведать ее морковного супа, Минар вышел через калитку на улицу и тут же расплакался.
— Бедная Жаклин, — прошептал он, утерев слезы рукавом и пускаясь в обратный путь. Бумаги, которые привели его в такое смятение, все еще щекотали его грудь.
Вернувшись домой, он увидел, что Ферран сидит, уронив голову на стол.
— Боже, он и вас убил! — воскликнул Минар, бросаясь к другу. Тот поднял голову с груды рукописей — он просто заснул за работой.
— Минар, иногда мне кажется, что на земле нет человека глупее вас, — сказал он, когда Минар поделился с ним своей теорией. Но тут Минар достал из-за пазухи потерянные странички рукописи. На них были пятна пота, и Ферран вглядывался в них, держа их на расстоянии вытянутой руки. Однако он был вынужден признать, что это — действительно часть сборника, который Ферран теперь называл «Энциклопедией» Розье.
— Тогда нам остается решить последнюю загадку, — сказал Минар. — Почему Бертье, забрав эти бумаги из комнаты убитой им Жаклин, отдал их Руссо?
Ферран медленно покачал головой.
— Перестаньте думать о загадках. Перед нами стоит только одна задача — переписать «Энциклопедию» Розье. Нам не следует ни на что отвлекаться.
И, заточив новое перо, Ферран вернулся к переписке трактата, излагавшего теорию Розье относительно сельского хозяйства, с того места, на котором заснул. Минар уныло взял из груды бумаг еще одну статью. Ферран поднял глаза от работы и неодобрительно посмотрел на Минаpa. Минар сел на узел, лежавший около двери, и принялся читать. Ферран углубился в работу.
Учитывая слабость Минара в логике, ему, пожалуй, повезло, что в документе, который он читал, описывалось изготовление «механизма умозаключений». Это, насколько мог понять Минар, был хитроумный прибор типа астролябии или часов, но отличающийся и от того, и от другого тем, что вместо цифр на нем были написаны слова и фразы. Минар не смог постичь принцип действия этой машины, так же как и ее назначение, но ему нравилось складывать и переставлять в уме разнообразные отрывки фраз, из которых должно было получиться умозаключение. В статье приводились примеры способности машины делать логические выводы.
Все люди жаждут славы. Человек — не собака. Следовательно, собаки не жаждут славы.
Прославившийся человек счастлив. Собака не может прославиться. Следовательно, счастливое существо не может быть собакой.
Человек — не собака. Некоторые люди не отличаются трусостью. Следовательно, некоторые собаки не отличаются трусостью.
Все люди — животные. У некоторых животных четыре ноги. Следовательно, у некоторых людей четыре ноги.
Минар решил, что «механизм умозаключений» выйдет отличный, если только кто-нибудь сумеет его сконструировать; однако это маловероятно, если только они с Ферраном не перепишут, как взялись, инструкцию. Но Минар знал и то, что Розье, их загадочный патрон, никогда не найдет их в Монморанси. Энциклопедия теперь принадлежит им, и терпеливый труд Феррана, скрип его пера нужны только ему самому. Точно так же, прочитав эту статью, Минар лишь расширил собственный кругозор, и теперь, когда они с другом оказались в сельской местности, у них наконец появится время изучить предметы и дисциплины, в которых они, к своей досаде, совершенно не разбирались.
Он начал заполнять пробелы в своем образовании с логики. Очень внимательно перечитав статью, Минар решил, что понял все, относящееся к силлогизмам во всех их четырех формах и двухстах пятидесяти шести наклонениях. Ему понадобится эта ясность и четкость мышления, если он хочет когда-нибудь забыть свои невзгоды и бедную Жаклин — тоже.
Прошел час. Ферран писал, Минар читал и уже начал ощущать себя докой в этой области. Он легко разобрался с modus ponens или modus tollens, тогда как modus tollendo ponens и modus ponendo tollens немного его озадачили, пока он не понял, что это, в сущности, то же самое, только менее внятно сформулировано. Логика, заключил он, это просто здравый смысл, а здравым смыслом он руководствовался всю жизнь.
Достанется ли когда-нибудь убийце Жаклин по заслугам? Преступника или повесят, или нет, рассуждал Минар, используя правило, которое, как он теперь знал, называется «принцип исключения среднего». Случится или то, или другое; но если убийцу все равно повесят, Минару незачем заботиться о неизбежном торжестве справедливости; если же нет, усилия Минара все равно будут тщетными. Так что ему надо про это забыть и заняться расширением своего образования.
Прошел еще час, в течение которого дедуктивное мастерство Минара возросло, по его подсчетам, в четыре или пять раз. Если так пойдет дальше, он скоро будет в состоянии решить сложнейшие задачи, стоящие перед человечеством. В какой-то момент он даже спросил Феррана:
— Ферран, вы согласны, что все люди — потенциальные убийцы?
Ферран перестал писать и задумался над этим совершенно не относящимся к делу вопросом.
— Нет, я так не считаю, — сказал он, возвращаясь к своему занятию.
— Каков же будет противоположный постулат? — спросил Минар, на что Ферран ответил, на сей раз не поднимая головы от рукописи:
— Ни один человек не является потенциальным убийцей.
— Ха! — сказал Минар. — Но кто-то же убил бедную Жаклин, значит, все-таки все люди — потенциальные убийцы. — Потом он добавил: — Даже вы или я.
Ферран не расслышал этих слов — или притворился, что не расслышал.
Логическая дедукция — тот же здравый смысл, который Минар безошибочно применял для разрешения повседневных проблем. Но как приятно узнать несколько изысканных терминов и определить с их помощью свои разнообразные суждения! Подумав еще минут десять, Минар так громко и неожиданно вскричал «Ну конечно!», что у Феррана дрогнула рука, и вместо точки над «i» получилась безобразная клякса, которую он тут же принялся соскабливать. Минар же заявил:
— Если я прав, то Жаклин Корне убил сам Жан-Жак Руссо!
Ферран сердито подул на страницу и воззрился на Минара:
— Что вы несете?
— Все очень просто, — объяснил Минар. — Разве вам это не очевидно? Если я прав, утверждая, что Руссо — убийца, тогда, поскольку я действительно прав, Руссо и есть убийца.
Ферран терпеливо его выслушал и сказал:
— Хорошо. Но допустим — как логическую гипотезу (а логика за последние два часа, кажется, совсем сбила вас с панталыку), — допустим, что вы не правы.
Минар закивал, радостно улыбаясь, словно Ферран попал в ловушку, которую он для него приготовил.
— Тогда позвольте мне сформулировать мой тезис иначе: если мое предположение справедливо, то Руссо — убийца.
Он с гордостью ждал ответа Феррана, уверенный, что сокрушил все его доводы.
— Да, — после некоторого размышления согласился Ферран. — А что, если ваше предположение несправедливо?
— Тогда справедливо противоположное. Так каково же будет противоположное утверждение тому, что я сказал: «Если мое предположение справедливо, то Руссо — убийца»?
Ферран, у которого были более важные дела, чем помогать Минару в его логических упражнениях, сказал:
— По-видимому, оно будет: «Если мое предположение несправедливо, то Руссо — убийца».
— Ага! — вскричал Минар. — Но мое предположение несправедливо, и, следовательно, Руссо — убийца.
— Болван, — пробурчал Ферран, но Минара не так-то просто было остановить.
— Хорошо же, — упорствовал он, — если Руссо не убийца, то, может быть, вы — король Франции?
Ферран подумал, что его друг чересчур увлекся изучением логики.
— А завтра вы меня начнете учить, как вывести квадратуру круга и как превратить свинец в золото? — спросил он.
— Очень может быть, — ответил Минар. — Я понял, что «Энциклопедия» Розье поможет мне возместить все мои провалы на экзаменах; хотя проваливался я потому, что в день экзамена был нездоров, или выпил накануне лишнего, или курс читал плохой лектор…
Ферран слышал все эти оправдания еще во время их первого разговора на скамейке — и много раз после.
— Ну так скажите, — вернулся Минар к своей аргументации, — вы — король Франции?
Ферран даже не потрудился ответить.
— Но вы признаете, что если бы Руссо не был убийцей, то вы были бы королем Франции?
Ферран был не в состоянии уловить логику, стоявшую за этим утверждением.
— Если вы когда-нибудь действительно станете адвокатом, Минар, то уж никак не благодаря «Энциклопедии» Розье. Как это вы выводите, что невиновность Руссо делает меня королем?
К этому времени Минар вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате, следуя примеру последователей Аристотеля, которые, как он где-то читал, всегда излагали свои доводы, расхаживая взад и вперед.
— А вот так: в «Энциклопедии» утверждается, что из несправедливого положения можно сделать любой вывод. Если несправедливо, что Руссо — не убийца, то вы — король Франции. А раз вы не король Франции, значит, Руссо — убийца. Сколько вам еще нужно доказательств логического факта, неопровержимого, как математическая теорема, что белую шейку невинной Жаклин стиснули и сломали жестокие руки самого знаменитого писателя на свете?
И Минар залился слезами, хотя трудно было сказать, что он оплакивал — горькую судьбу бедняжки Жаклин, неспособность Феррана следовать его логическим доводам или злодейство Жан-Жака Руссо, прежде вызывавшего у него восхищение.
— Мне очень жаль, мой друг, но вы совершеннейший олух, — только и сказал Ферран, возвращаясь к лежавшей перед ним на столе рукописи.
Но Минар на этом не успокоился. Пока Ферран работал, он торопливо перелистывал статью Розье о логике.
Если «механизм умозаключений» когда-нибудь удастся сконструировать, тогда правильность его анализа будет доказана; если же нет, тогда имеет смысл попытаться построить простые «силлогистические счеты», представляющие собой, по сути, познавательную игрушку, чертежи и расчеты которой были включены в статью. Минар принялся рвать на клочки листы бумаги.
— У нас и так мало бумаги! — воскликнул Ферран. Он рассердился еще больше, когда Минар заточил перо и сунул его в чернильницу Феррана, затем вытащил, чуть не забрызгав его чернилами, и принялся писать что-то на подготовленных им полосках бумаги. Поскольку на столе не было свободного места, Минар расположился на полу и принялся собирать полоски в порядке, рекомендованном Розье. Феррану его занятие представлялось каким-то каббалистическим ритуалом.
Через некоторое время Минар оказался на коленях в центре аккуратно разложенных сорока или пятидесяти полосок бумаги, на которых были написаны слова или фразы типа: «Все убийцы трусы», или «Если человек смертен, то…», или «У некоторых собак четыре ноги». С приближением сумерек эти поспешно нацарапанные надписи становилось все труднее разобрать. Полоски бумаги, казалось, лежали в полном беспорядке, но Минар пальцем прокладывал путь от одной к другой согласно инструкции, в которую он то и дело заглядывал, как моряк, старательно и со знанием дела намечающий курс корабля. Таких путей через лабиринт положений, созданных Минаром, было много, однако каждый приводил его к одному и тому же конечному пункту — полоске бумаги, лежавшей с краю, на которой было написано «Руссо — убийца».
— Я доказал свою правоту шестьюдесятью четырьмя способами, — наконец объявил Минар, — а всего таких способов тысяча двадцать четыре.
Тут в дверь постучали, затем она открылась, подул ветер и перепутал все бумажки. В дверях стоял отец Бертье.
— Ну как вам ваше жилище? — спросил священник. От его зоркого глаза не укрылись ни бумажки, которые Минар принялся укладывать заново, ни листы рукописи, торопливо сложенные Ферраном в стопку.
— Весьма, — ответил Ферран, положив руку на работу, чтобы укрыть ее от взгляда Бертье, а священник тем временем вошел в комнату и устремил взор на ползающего по полу Минара.
— Если вам нужна моя помощь в выполнении миссии… — начал Бертье.
— Надеюсь, вы понимаете, святой отец, — перебил Ферран, — что в нашем деле требуется крайняя осмотрительность. Я даже попросил бы вас, чтобы не компрометировать обитель, полностью предоставить нас самим себе.
— Понимаю, — отозвался отец Бертье. — Но давайте позволим себе некоторую откровенность. — Он затворил за собой дверь и продолжил, понизив голос: — Я знаю, что парламент интересуется Жан-Жаком и что поэтому вас сюда и послали. Вы это практически признали во время нашей беседы в обители. Я ничего не прошу, я не задаю вам вопросов, на которые вы не считаете возможным ответить, я просто хочу вам сказать, что у меня тоже есть друзья и покровители и их интересует тот же самый человек.
— Значит, вы знаете? — сказал Минар.
Раньше он считал, что Бертье был любовником Жаклин и что убил ее он. Какая нелепость! Теперь ему стало ясно, что Бертье знает о преступлении Руссо.
Тут Ферран опять счел нужным вмешаться:
— Нам лучше вести расследование отдельно.
— Разумеется, — с готовностью согласился отец Бертье. — Я просто решил известить вас, что готов в любую минуту оказать вам содействие. — Потом он обратился к Минару: — Я знаю, что вы уже познакомились с Руссо, представившись моим другом, и вы поступили совершенно правильно. Я с удовольствием отведу вас обоих в Монлуи, чтобы представить вас по всей форме. Жан-Жак — апостол простой жизни, но тем не менее любит, чтобы все делалось так, как принято. — Бертье издал нервный заискивающий смешок. — Я готов быть с вами откровенным, господа. Утром вы упомянули имя девушки из нашей округи. Мне ясно, что вы многое знаете и можете использовать это по своему усмотрению. Я хочу сказать одно: поскольку мы с вами преследуем одни и те же цели, весьма возможно, что мы служим одним и тем же людям. Поэтому нам выгоднее быть союзниками. Нам нужно побольше узнать о Руссо, и в этом мы можем помочь друг другу.
— Его арестуют? — спросил Минар.
Феррану пришлось как бы нечаянно сбросить со стола чернильницу, чтобы не дать своему другу сказать лишнее.
— По-моему, арест скорее входит в вашу юрисдикцию, — ответил Бертье. — Я слышал, что это возможно, хотя также считаю возможным, что в качестве компромисса ему позволят бежать из страны. Так будет лучше для всех.
— Но как же возможно в данных обстоятельствах отпустить его на свободу? — воскликнул Минар.
Забрызганный чернилами Ферран поднялся с пола с чернильницей и дернул друга за рукав. Как же заткнуть этому глупцу рот! Остается только забить ему в глотку ком бумаги.
— Терпение, Минар, — со всем возможным спокойствием произнес Ферран и добавил, обращаясь к отцу Бертье: — Это, конечно, не его настоящее имя.
— Разумеется, — отозвался тот. — Так вот, завтра я собираюсь навестить Жан-Жака в Монлуи и приглашаю вас с собой. Я сочту за честь представить вас нашему знаменитому писателю, о котором я много чего могу вам порассказать. И, естественно, мы хотим, чтобы ваше пребывание в Монморанси не было отягощено никакими неудобствами. Я буду рад видеть вас у себя за столом и надеюсь, что вы не слишком часто будете отказываться от моего приглашения.
Эта мысль пришлась Минару по душе.
— Не будем, — сказал он. — Но я все равно считаю, что место этого человека — за решеткой.
Тут Ферран закрыл ему рот испачканной чернилами рукой.
— До завтра, — кивнул он Бертье.
Минар мычал и дергался, стараясь освободиться.
— Да, вот еще что, — произнес Бертье, несколько удивленный поведением своих гостей, но не считавший нужным обращать на это внимание. — Я слышал, что в Монморанси появились два человека, снимающие комнату у господина Д'Аламбера. Я так понимаю, это вы?
Ферран кивнул и вскрикнул: Минар укусил его за руку.
— В таком случае до свидания, — спокойно проговорил отец Бертье, вышел и закрыл за собой дверь.
Друзья принялись препираться на тему укушенной руки, пролитых чернил и о том, кому надлежит вымыть пол. Но в результате обнялись и еще раз поклялись в вечной дружбе. Оба прослезились, а потом крепко заснули в своих постелях.
Ферран был прав: их новая жизнь только начиналась. В последующие месяцы друзья обнаружили, что обитель готова давать им работу, им вполне хватало на пропитание, и они все реже обедали у отца Бертье — уже не каждый день, а примерно раз в неделю. Это как будто вполне устраивало священника, щедро платившего им за переписку. Даже Минар, лишившись удовольствия вкусно поесть за столом отца Бертье, научился неплохо готовить, следуя указаниям «Энциклопедии» Розье, которую Ферран продолжал редактировать и переписывать. Срок сдачи работы давно прошел, и Ферран был уверен, что если Розье их выследит, то убьет так же хладнокровно, как он, видимо, убил Жаклин Корне; несмотря на обвинения Минара в адрес Руссо, Ферран был уверен, что Жаклин убил Розье и что о возвращении в Париж не может быть и речи.
Разумеется, речь обо всем этом никогда не заходила в Монлуи, где Ферран и Минар проводили много времени, играя с Руссо в шахматы. Отец Бертье представил их Руссо в пышных выражениях, а тот стал допытываться, не священнослужители ли люди, называющие себя Ферра-ном и Минаром и снимали они, в конце концов, комнату у Д'Аламбера или нет. Тут Тереза принесла кувшин с вином и попросила Руссо еще раз написать Д'Аламберу, потому как ее мать, для которой отец Бертье нашел работу в Париже, опять оказалась на мели. Поскольку Руссо ничего не знал об этой сделке, заключенной у него за спиной, он впал в ярость, и гости ушли. Минар потом сказал, что такого поведения можно ждать именно от убийцы, но отнюдь не от прославленного писателя. В будущем, сказал Минар Феррану, мы должны появляться в доме этого негодяя только со шпагой на поясе. И они начали приходить в Монлуи в длинных плащах, не прекращая, однако, своих визитов, на которых настаивал Минар, надеясь в конце концов обнаружить убедительные доказательства вины Руссо.
Очень скоро все темы разговоров с Руссо были исчерпаны, и шахматы остались единственным предлогом для этих частых встреч. Один из друзей играл с Руссо, другой — наблюдал; если же за шахматной доской оказывались Ферран и Минар, Руссо часто вставал и уходил. Тогда друзьям казалось, что они опять, как встарь, сидят в кафе «Магри», и Ферран проигрывал Минару точно половину партий, хотя этот проигрыш всегда был следствием глупых ошибок, которые он, возможно, делал нарочно во имя вечной дружбы.
Они жили мирной, счастливой жизнью — даже когда пришла зима, погода испортилась и отец Бертье начал напоминать им, что, по их собственным словам, они приехали в Монморанси лишь на лето. Разве их не ждут в Париже? Ферран сказал, что нет, не ждут, но они теперь избегали Руссо и полностью посвятили себя «Энциклопедии», которая разрасталась с каждым днем. К этому времени они приобрели массу знаний по самым разнообразным дисциплинам, причем эти дисциплины у них не совпадали, поскольку они переписывали разные части книги. В результате их дружба не была омрачена соперничеством, и им всегда было о чем поговорить.
Например, как-то раз за обедом Ферран сказал:
— Помните, я однажды сказал, что огонь — это форма жизни?
Как же не помнить! Ведь с этих слов началось их знакомство.
— Я не помню, где я это прочитал. А вы не встречали такого тезиса в «Энциклопедии»?
Минар пересказал ему теорию Розье, согласно которой жизнь состоит в воспроизведении информации.
— В таком случае, — сказал Ферран, — сама «Энциклопедия» — живое существо, а я и вы — просто генерирующие ее органы.
Оба пришли в восторг от этой мысли и выпили в ее честь. Значит, они родились на свет для того, чтобы встретиться и вместе породить книгу, которая их переживет. «Энциклопедия» — их дитя.
К Рождеству Минар стал считать себя специалистом в трех вариантах логики и четырех разделах геометрии. Он также набрался знаний в области хорологии и столярного дела и экспериментировал с производством бумаги, обнаружив, что необходимый запас тряпья можно увеличить, сберегая ворсинки, которые собираются в катышки в наименее доступных частях человеческого тела. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, Минар обирал эти катышки, что для обоих превратилось в любимый ритуал.
Нельзя сказать, что у них совсем не было забот и огорчений. Минар все еще время от времени заливался слезами при воспоминании о бедняжке Жаклин и твердил, что добьется суда над самым знаменитым писателем на свете, тем более что у того даже не хватает вежливости остаться и наблюдать шахматную партию Феррана и Минара. А Ферран каждый раз повторял другу, что тот не должен поминать имени Жаклин ни одной душе, что Бертье шпионит не только за Руссо, но и за ними, а Жан-Бернар Розье никогда не прекратит поиски своей пропавшей «Энциклопедии». Затем Ферран, отыскав катышек волос у себя в пупке, отдавал его Минару в качестве утешения.
Он вел себя как прокурор на суде, хотя Минар не совершил никакого преступления.
— Он здоров и велел вам кланяться.
— А откуда вы его знаете? — спросил Руссо. — Вы, наверное, встречались с ним в Париже?
Минар кивнул, мысленно представляя себе, как дергается голова Жаклин, из которой сжимающие ее белое горло руки Бертье выдавливают последние остатки жизни.
— А Дидро? Вы знаете кого-нибудь из их компании?
Минар не подозревал, что ему придется выбирать между двумя враждующими сторонами. Как бы не ошибиться.
— Дидро — прекрасный человек, — сказал он, стараясь держаться золотой середины.
— А Д'Аламбер? — спросил Руссо, и Минар кивнул. Тогда Руссо добавил: — Я слышал в деревне, что какие-то друзья Д'Аламбера — может быть, его квартиранты — приехали сюда на лето. Значит, это вы?
— Да, это мы, — с готовностью подтвердил Минар, радуясь, что Жан-Жак сам объяснил их появление в этих краях. — Ферран и Минар к вашим услугам.
Руссо приподнял одну бровь:
— Второго, значит, зовут Ферран? Минар кивнул, потом добавил:
— Но это, разумеется, не наши настоящие имена. По какой-то непонятной причине самый знаменитый писатель на свете начинал терять терпение. Вспомнив, что он ждет рассказа об отце Бертье, а не о Ферране, Минар заговорил об обеде, которым их угостили в обители. Но едва он начал описывать закуску, Руссо, который его уже явно не слушал и хотел переменить тему, устало спросил:
— Вы любите играть в шахматы?
— Ну как же, — ответил Минар, — «Режанс» — мой второй дом. — Это было не совсем так. К тому же, вспомнив, что именно в этом кафе Ферран встретил человека с рукописью, от которой пошли все их беды, добавил: — Впрочем, я предпочитаю «Магри».
— В таком случае, — сказал Руссо, едва подавляя вздох, — почему ваш второй дом не «Магри», а «Режанс»?
Как мы знаем, Минар никогда не был силен в логике. К тому же перед его мысленным взором все еще стояло видение отца Бертье, убивающего Жаклин, и он неважно соображал.
— Когда я сказал, что «Режанс» — мой второй дом, я имел в виду, что мой первый дом — «Магри».
— А как же ваша комната у Д'Аламбера?
Минар все больше запутывался.
— Я там так редко бываю, что не считаю ее своим первым домом.
— И даже третьим? — спросила Тереза, заглянувшая узнать, не надо ли пополнить кувшин. Ее вмешательство в разговор заставило Жан-Жака недовольно нахмуриться.
— Нет, — сказал Минар, — даже не третьим. Третьим, пожалуй, можно считать наш домик в Монморанси, а наша комната у Д'Аламбера вообще не считается.
— Однако живете вы все-таки у Д'Аламбера, — с некоторым раздражением напомнил Руссо.
— Да разве это жизнь? — беззаботно бросил Минар.
— Как это понимать? — спросил Руссо, отсылая Терезу кивком головы.
Минару ничего не оставалось, как продолжать импровизировать:
— Вы же знаете, что за человек Д'Аламбер. Я бы никому не посоветовал жить с ним под одной крышей. А уж жена его…
Руссо недоуменно поскреб в голове.
— У Д'Аламбера нет жены! Неужели вы приняли за жену его приемную мать?.. Или вы хотите сказать, что этот карлик, этот урод, этот крикун наконец нашел себе любовницу?
Нет, Руссо явно не жаловал Д'Аламбера, и Минар пожалел, что хорошо о нем отозвался. Но по крайней мере он пренебрежительно поставил свою предполагаемую комнату в доме Д'Аламбера на третье или даже на четвертое место.
— Честно говоря, я предпочитаю общество Дидро, — сказал он.
Глаза Руссо сузились. Он потер подбородок.
— Извините за откровенность, но вы какой-то странный человек. Ваш друг Ферран похож на вас?
— Даже хуже, — с улыбкой ответил Минар, затем уловил в словах Руссо намек. — Но вы не подумайте, в наших отношениях нет ничего зазорного. Мы оба любим уединенную жизнь, но мы просто друзья. По сути дела, братья.
— У которых разные фамилии?
— Кузены.
— В таком случае прошу меня извинить, — сказал Руссо, вставая со стула. — Мне надо работать. Я с удовольствием побеседовал с вами и желаю вам и вашему кузену приятно провести лето в Монморанси. Тереза проводит вас к выходу.
Минар спустился по лестнице, довольный, что так ловко вывернулся из затруднительного положения. Он даже и словом не обмолвился, что друг Руссо отец Бертье — убийца. Способность Минара говорить об одном, думая совершенно о другом, порой поражала даже его самого, хотя он это делал всю свою жизнь. Но почему Жан-Жак заговорил о шахматах? И Минар крикнул с нижних ступеней лестницы:
— Может, как-нибудь сыграем в шахматы? — В ответ Руссо что-то проворчал. — Я приведу Феррана — он играет гораздо лучше меня.
Распрощавшись с Терезой и выразив сожаление, что ему не придется отведать ее морковного супа, Минар вышел через калитку на улицу и тут же расплакался.
— Бедная Жаклин, — прошептал он, утерев слезы рукавом и пускаясь в обратный путь. Бумаги, которые привели его в такое смятение, все еще щекотали его грудь.
Вернувшись домой, он увидел, что Ферран сидит, уронив голову на стол.
— Боже, он и вас убил! — воскликнул Минар, бросаясь к другу. Тот поднял голову с груды рукописей — он просто заснул за работой.
— Минар, иногда мне кажется, что на земле нет человека глупее вас, — сказал он, когда Минар поделился с ним своей теорией. Но тут Минар достал из-за пазухи потерянные странички рукописи. На них были пятна пота, и Ферран вглядывался в них, держа их на расстоянии вытянутой руки. Однако он был вынужден признать, что это — действительно часть сборника, который Ферран теперь называл «Энциклопедией» Розье.
— Тогда нам остается решить последнюю загадку, — сказал Минар. — Почему Бертье, забрав эти бумаги из комнаты убитой им Жаклин, отдал их Руссо?
Ферран медленно покачал головой.
— Перестаньте думать о загадках. Перед нами стоит только одна задача — переписать «Энциклопедию» Розье. Нам не следует ни на что отвлекаться.
И, заточив новое перо, Ферран вернулся к переписке трактата, излагавшего теорию Розье относительно сельского хозяйства, с того места, на котором заснул. Минар уныло взял из груды бумаг еще одну статью. Ферран поднял глаза от работы и неодобрительно посмотрел на Минаpa. Минар сел на узел, лежавший около двери, и принялся читать. Ферран углубился в работу.
Учитывая слабость Минара в логике, ему, пожалуй, повезло, что в документе, который он читал, описывалось изготовление «механизма умозаключений». Это, насколько мог понять Минар, был хитроумный прибор типа астролябии или часов, но отличающийся и от того, и от другого тем, что вместо цифр на нем были написаны слова и фразы. Минар не смог постичь принцип действия этой машины, так же как и ее назначение, но ему нравилось складывать и переставлять в уме разнообразные отрывки фраз, из которых должно было получиться умозаключение. В статье приводились примеры способности машины делать логические выводы.
Все люди жаждут славы. Человек — не собака. Следовательно, собаки не жаждут славы.
Прославившийся человек счастлив. Собака не может прославиться. Следовательно, счастливое существо не может быть собакой.
Человек — не собака. Некоторые люди не отличаются трусостью. Следовательно, некоторые собаки не отличаются трусостью.
Все люди — животные. У некоторых животных четыре ноги. Следовательно, у некоторых людей четыре ноги.
Минар решил, что «механизм умозаключений» выйдет отличный, если только кто-нибудь сумеет его сконструировать; однако это маловероятно, если только они с Ферраном не перепишут, как взялись, инструкцию. Но Минар знал и то, что Розье, их загадочный патрон, никогда не найдет их в Монморанси. Энциклопедия теперь принадлежит им, и терпеливый труд Феррана, скрип его пера нужны только ему самому. Точно так же, прочитав эту статью, Минар лишь расширил собственный кругозор, и теперь, когда они с другом оказались в сельской местности, у них наконец появится время изучить предметы и дисциплины, в которых они, к своей досаде, совершенно не разбирались.
Он начал заполнять пробелы в своем образовании с логики. Очень внимательно перечитав статью, Минар решил, что понял все, относящееся к силлогизмам во всех их четырех формах и двухстах пятидесяти шести наклонениях. Ему понадобится эта ясность и четкость мышления, если он хочет когда-нибудь забыть свои невзгоды и бедную Жаклин — тоже.
Прошел час. Ферран писал, Минар читал и уже начал ощущать себя докой в этой области. Он легко разобрался с modus ponens или modus tollens, тогда как modus tollendo ponens и modus ponendo tollens немного его озадачили, пока он не понял, что это, в сущности, то же самое, только менее внятно сформулировано. Логика, заключил он, это просто здравый смысл, а здравым смыслом он руководствовался всю жизнь.
Достанется ли когда-нибудь убийце Жаклин по заслугам? Преступника или повесят, или нет, рассуждал Минар, используя правило, которое, как он теперь знал, называется «принцип исключения среднего». Случится или то, или другое; но если убийцу все равно повесят, Минару незачем заботиться о неизбежном торжестве справедливости; если же нет, усилия Минара все равно будут тщетными. Так что ему надо про это забыть и заняться расширением своего образования.
Прошел еще час, в течение которого дедуктивное мастерство Минара возросло, по его подсчетам, в четыре или пять раз. Если так пойдет дальше, он скоро будет в состоянии решить сложнейшие задачи, стоящие перед человечеством. В какой-то момент он даже спросил Феррана:
— Ферран, вы согласны, что все люди — потенциальные убийцы?
Ферран перестал писать и задумался над этим совершенно не относящимся к делу вопросом.
— Нет, я так не считаю, — сказал он, возвращаясь к своему занятию.
— Каков же будет противоположный постулат? — спросил Минар, на что Ферран ответил, на сей раз не поднимая головы от рукописи:
— Ни один человек не является потенциальным убийцей.
— Ха! — сказал Минар. — Но кто-то же убил бедную Жаклин, значит, все-таки все люди — потенциальные убийцы. — Потом он добавил: — Даже вы или я.
Ферран не расслышал этих слов — или притворился, что не расслышал.
Логическая дедукция — тот же здравый смысл, который Минар безошибочно применял для разрешения повседневных проблем. Но как приятно узнать несколько изысканных терминов и определить с их помощью свои разнообразные суждения! Подумав еще минут десять, Минар так громко и неожиданно вскричал «Ну конечно!», что у Феррана дрогнула рука, и вместо точки над «i» получилась безобразная клякса, которую он тут же принялся соскабливать. Минар же заявил:
— Если я прав, то Жаклин Корне убил сам Жан-Жак Руссо!
Ферран сердито подул на страницу и воззрился на Минара:
— Что вы несете?
— Все очень просто, — объяснил Минар. — Разве вам это не очевидно? Если я прав, утверждая, что Руссо — убийца, тогда, поскольку я действительно прав, Руссо и есть убийца.
Ферран терпеливо его выслушал и сказал:
— Хорошо. Но допустим — как логическую гипотезу (а логика за последние два часа, кажется, совсем сбила вас с панталыку), — допустим, что вы не правы.
Минар закивал, радостно улыбаясь, словно Ферран попал в ловушку, которую он для него приготовил.
— Тогда позвольте мне сформулировать мой тезис иначе: если мое предположение справедливо, то Руссо — убийца.
Он с гордостью ждал ответа Феррана, уверенный, что сокрушил все его доводы.
— Да, — после некоторого размышления согласился Ферран. — А что, если ваше предположение несправедливо?
— Тогда справедливо противоположное. Так каково же будет противоположное утверждение тому, что я сказал: «Если мое предположение справедливо, то Руссо — убийца»?
Ферран, у которого были более важные дела, чем помогать Минару в его логических упражнениях, сказал:
— По-видимому, оно будет: «Если мое предположение несправедливо, то Руссо — убийца».
— Ага! — вскричал Минар. — Но мое предположение несправедливо, и, следовательно, Руссо — убийца.
— Болван, — пробурчал Ферран, но Минара не так-то просто было остановить.
— Хорошо же, — упорствовал он, — если Руссо не убийца, то, может быть, вы — король Франции?
Ферран подумал, что его друг чересчур увлекся изучением логики.
— А завтра вы меня начнете учить, как вывести квадратуру круга и как превратить свинец в золото? — спросил он.
— Очень может быть, — ответил Минар. — Я понял, что «Энциклопедия» Розье поможет мне возместить все мои провалы на экзаменах; хотя проваливался я потому, что в день экзамена был нездоров, или выпил накануне лишнего, или курс читал плохой лектор…
Ферран слышал все эти оправдания еще во время их первого разговора на скамейке — и много раз после.
— Ну так скажите, — вернулся Минар к своей аргументации, — вы — король Франции?
Ферран даже не потрудился ответить.
— Но вы признаете, что если бы Руссо не был убийцей, то вы были бы королем Франции?
Ферран был не в состоянии уловить логику, стоявшую за этим утверждением.
— Если вы когда-нибудь действительно станете адвокатом, Минар, то уж никак не благодаря «Энциклопедии» Розье. Как это вы выводите, что невиновность Руссо делает меня королем?
К этому времени Минар вскочил на ноги и принялся расхаживать по комнате, следуя примеру последователей Аристотеля, которые, как он где-то читал, всегда излагали свои доводы, расхаживая взад и вперед.
— А вот так: в «Энциклопедии» утверждается, что из несправедливого положения можно сделать любой вывод. Если несправедливо, что Руссо — не убийца, то вы — король Франции. А раз вы не король Франции, значит, Руссо — убийца. Сколько вам еще нужно доказательств логического факта, неопровержимого, как математическая теорема, что белую шейку невинной Жаклин стиснули и сломали жестокие руки самого знаменитого писателя на свете?
И Минар залился слезами, хотя трудно было сказать, что он оплакивал — горькую судьбу бедняжки Жаклин, неспособность Феррана следовать его логическим доводам или злодейство Жан-Жака Руссо, прежде вызывавшего у него восхищение.
— Мне очень жаль, мой друг, но вы совершеннейший олух, — только и сказал Ферран, возвращаясь к лежавшей перед ним на столе рукописи.
Но Минар на этом не успокоился. Пока Ферран работал, он торопливо перелистывал статью Розье о логике.
Если «механизм умозаключений» когда-нибудь удастся сконструировать, тогда правильность его анализа будет доказана; если же нет, тогда имеет смысл попытаться построить простые «силлогистические счеты», представляющие собой, по сути, познавательную игрушку, чертежи и расчеты которой были включены в статью. Минар принялся рвать на клочки листы бумаги.
— У нас и так мало бумаги! — воскликнул Ферран. Он рассердился еще больше, когда Минар заточил перо и сунул его в чернильницу Феррана, затем вытащил, чуть не забрызгав его чернилами, и принялся писать что-то на подготовленных им полосках бумаги. Поскольку на столе не было свободного места, Минар расположился на полу и принялся собирать полоски в порядке, рекомендованном Розье. Феррану его занятие представлялось каким-то каббалистическим ритуалом.
Через некоторое время Минар оказался на коленях в центре аккуратно разложенных сорока или пятидесяти полосок бумаги, на которых были написаны слова или фразы типа: «Все убийцы трусы», или «Если человек смертен, то…», или «У некоторых собак четыре ноги». С приближением сумерек эти поспешно нацарапанные надписи становилось все труднее разобрать. Полоски бумаги, казалось, лежали в полном беспорядке, но Минар пальцем прокладывал путь от одной к другой согласно инструкции, в которую он то и дело заглядывал, как моряк, старательно и со знанием дела намечающий курс корабля. Таких путей через лабиринт положений, созданных Минаром, было много, однако каждый приводил его к одному и тому же конечному пункту — полоске бумаги, лежавшей с краю, на которой было написано «Руссо — убийца».
— Я доказал свою правоту шестьюдесятью четырьмя способами, — наконец объявил Минар, — а всего таких способов тысяча двадцать четыре.
Тут в дверь постучали, затем она открылась, подул ветер и перепутал все бумажки. В дверях стоял отец Бертье.
— Ну как вам ваше жилище? — спросил священник. От его зоркого глаза не укрылись ни бумажки, которые Минар принялся укладывать заново, ни листы рукописи, торопливо сложенные Ферраном в стопку.
— Весьма, — ответил Ферран, положив руку на работу, чтобы укрыть ее от взгляда Бертье, а священник тем временем вошел в комнату и устремил взор на ползающего по полу Минара.
— Если вам нужна моя помощь в выполнении миссии… — начал Бертье.
— Надеюсь, вы понимаете, святой отец, — перебил Ферран, — что в нашем деле требуется крайняя осмотрительность. Я даже попросил бы вас, чтобы не компрометировать обитель, полностью предоставить нас самим себе.
— Понимаю, — отозвался отец Бертье. — Но давайте позволим себе некоторую откровенность. — Он затворил за собой дверь и продолжил, понизив голос: — Я знаю, что парламент интересуется Жан-Жаком и что поэтому вас сюда и послали. Вы это практически признали во время нашей беседы в обители. Я ничего не прошу, я не задаю вам вопросов, на которые вы не считаете возможным ответить, я просто хочу вам сказать, что у меня тоже есть друзья и покровители и их интересует тот же самый человек.
— Значит, вы знаете? — сказал Минар.
Раньше он считал, что Бертье был любовником Жаклин и что убил ее он. Какая нелепость! Теперь ему стало ясно, что Бертье знает о преступлении Руссо.
Тут Ферран опять счел нужным вмешаться:
— Нам лучше вести расследование отдельно.
— Разумеется, — с готовностью согласился отец Бертье. — Я просто решил известить вас, что готов в любую минуту оказать вам содействие. — Потом он обратился к Минару: — Я знаю, что вы уже познакомились с Руссо, представившись моим другом, и вы поступили совершенно правильно. Я с удовольствием отведу вас обоих в Монлуи, чтобы представить вас по всей форме. Жан-Жак — апостол простой жизни, но тем не менее любит, чтобы все делалось так, как принято. — Бертье издал нервный заискивающий смешок. — Я готов быть с вами откровенным, господа. Утром вы упомянули имя девушки из нашей округи. Мне ясно, что вы многое знаете и можете использовать это по своему усмотрению. Я хочу сказать одно: поскольку мы с вами преследуем одни и те же цели, весьма возможно, что мы служим одним и тем же людям. Поэтому нам выгоднее быть союзниками. Нам нужно побольше узнать о Руссо, и в этом мы можем помочь друг другу.
— Его арестуют? — спросил Минар.
Феррану пришлось как бы нечаянно сбросить со стола чернильницу, чтобы не дать своему другу сказать лишнее.
— По-моему, арест скорее входит в вашу юрисдикцию, — ответил Бертье. — Я слышал, что это возможно, хотя также считаю возможным, что в качестве компромисса ему позволят бежать из страны. Так будет лучше для всех.
— Но как же возможно в данных обстоятельствах отпустить его на свободу? — воскликнул Минар.
Забрызганный чернилами Ферран поднялся с пола с чернильницей и дернул друга за рукав. Как же заткнуть этому глупцу рот! Остается только забить ему в глотку ком бумаги.
— Терпение, Минар, — со всем возможным спокойствием произнес Ферран и добавил, обращаясь к отцу Бертье: — Это, конечно, не его настоящее имя.
— Разумеется, — отозвался тот. — Так вот, завтра я собираюсь навестить Жан-Жака в Монлуи и приглашаю вас с собой. Я сочту за честь представить вас нашему знаменитому писателю, о котором я много чего могу вам порассказать. И, естественно, мы хотим, чтобы ваше пребывание в Монморанси не было отягощено никакими неудобствами. Я буду рад видеть вас у себя за столом и надеюсь, что вы не слишком часто будете отказываться от моего приглашения.
Эта мысль пришлась Минару по душе.
— Не будем, — сказал он. — Но я все равно считаю, что место этого человека — за решеткой.
Тут Ферран закрыл ему рот испачканной чернилами рукой.
— До завтра, — кивнул он Бертье.
Минар мычал и дергался, стараясь освободиться.
— Да, вот еще что, — произнес Бертье, несколько удивленный поведением своих гостей, но не считавший нужным обращать на это внимание. — Я слышал, что в Монморанси появились два человека, снимающие комнату у господина Д'Аламбера. Я так понимаю, это вы?
Ферран кивнул и вскрикнул: Минар укусил его за руку.
— В таком случае до свидания, — спокойно проговорил отец Бертье, вышел и закрыл за собой дверь.
Друзья принялись препираться на тему укушенной руки, пролитых чернил и о том, кому надлежит вымыть пол. Но в результате обнялись и еще раз поклялись в вечной дружбе. Оба прослезились, а потом крепко заснули в своих постелях.
Ферран был прав: их новая жизнь только начиналась. В последующие месяцы друзья обнаружили, что обитель готова давать им работу, им вполне хватало на пропитание, и они все реже обедали у отца Бертье — уже не каждый день, а примерно раз в неделю. Это как будто вполне устраивало священника, щедро платившего им за переписку. Даже Минар, лишившись удовольствия вкусно поесть за столом отца Бертье, научился неплохо готовить, следуя указаниям «Энциклопедии» Розье, которую Ферран продолжал редактировать и переписывать. Срок сдачи работы давно прошел, и Ферран был уверен, что если Розье их выследит, то убьет так же хладнокровно, как он, видимо, убил Жаклин Корне; несмотря на обвинения Минара в адрес Руссо, Ферран был уверен, что Жаклин убил Розье и что о возвращении в Париж не может быть и речи.
Разумеется, речь обо всем этом никогда не заходила в Монлуи, где Ферран и Минар проводили много времени, играя с Руссо в шахматы. Отец Бертье представил их Руссо в пышных выражениях, а тот стал допытываться, не священнослужители ли люди, называющие себя Ферра-ном и Минаром и снимали они, в конце концов, комнату у Д'Аламбера или нет. Тут Тереза принесла кувшин с вином и попросила Руссо еще раз написать Д'Аламберу, потому как ее мать, для которой отец Бертье нашел работу в Париже, опять оказалась на мели. Поскольку Руссо ничего не знал об этой сделке, заключенной у него за спиной, он впал в ярость, и гости ушли. Минар потом сказал, что такого поведения можно ждать именно от убийцы, но отнюдь не от прославленного писателя. В будущем, сказал Минар Феррану, мы должны появляться в доме этого негодяя только со шпагой на поясе. И они начали приходить в Монлуи в длинных плащах, не прекращая, однако, своих визитов, на которых настаивал Минар, надеясь в конце концов обнаружить убедительные доказательства вины Руссо.
Очень скоро все темы разговоров с Руссо были исчерпаны, и шахматы остались единственным предлогом для этих частых встреч. Один из друзей играл с Руссо, другой — наблюдал; если же за шахматной доской оказывались Ферран и Минар, Руссо часто вставал и уходил. Тогда друзьям казалось, что они опять, как встарь, сидят в кафе «Магри», и Ферран проигрывал Минару точно половину партий, хотя этот проигрыш всегда был следствием глупых ошибок, которые он, возможно, делал нарочно во имя вечной дружбы.
Они жили мирной, счастливой жизнью — даже когда пришла зима, погода испортилась и отец Бертье начал напоминать им, что, по их собственным словам, они приехали в Монморанси лишь на лето. Разве их не ждут в Париже? Ферран сказал, что нет, не ждут, но они теперь избегали Руссо и полностью посвятили себя «Энциклопедии», которая разрасталась с каждым днем. К этому времени они приобрели массу знаний по самым разнообразным дисциплинам, причем эти дисциплины у них не совпадали, поскольку они переписывали разные части книги. В результате их дружба не была омрачена соперничеством, и им всегда было о чем поговорить.
Например, как-то раз за обедом Ферран сказал:
— Помните, я однажды сказал, что огонь — это форма жизни?
Как же не помнить! Ведь с этих слов началось их знакомство.
— Я не помню, где я это прочитал. А вы не встречали такого тезиса в «Энциклопедии»?
Минар пересказал ему теорию Розье, согласно которой жизнь состоит в воспроизведении информации.
— В таком случае, — сказал Ферран, — сама «Энциклопедия» — живое существо, а я и вы — просто генерирующие ее органы.
Оба пришли в восторг от этой мысли и выпили в ее честь. Значит, они родились на свет для того, чтобы встретиться и вместе породить книгу, которая их переживет. «Энциклопедия» — их дитя.
К Рождеству Минар стал считать себя специалистом в трех вариантах логики и четырех разделах геометрии. Он также набрался знаний в области хорологии и столярного дела и экспериментировал с производством бумаги, обнаружив, что необходимый запас тряпья можно увеличить, сберегая ворсинки, которые собираются в катышки в наименее доступных частях человеческого тела. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, Минар обирал эти катышки, что для обоих превратилось в любимый ритуал.
Нельзя сказать, что у них совсем не было забот и огорчений. Минар все еще время от времени заливался слезами при воспоминании о бедняжке Жаклин и твердил, что добьется суда над самым знаменитым писателем на свете, тем более что у того даже не хватает вежливости остаться и наблюдать шахматную партию Феррана и Минара. А Ферран каждый раз повторял другу, что тот не должен поминать имени Жаклин ни одной душе, что Бертье шпионит не только за Руссо, но и за ними, а Жан-Бернар Розье никогда не прекратит поиски своей пропавшей «Энциклопедии». Затем Ферран, отыскав катышек волос у себя в пупке, отдавал его Минару в качестве утешения.