Круми Эндрю. Мистер Ми

   А теперь я расскажу тебе, как научился варить суп. Я пребывал в одиночестве уже второй день и с приближением обеденного часа начал ощущать спазмы в желудке, которые, видимо, были вызваны частично голодом (я питался только хлебом с повидлом), а частично ностальгической грустью. Как я мечтал о восхитительных супах миссис Б.! И тут я решил, что если человек в моем возрасте сумел освоить компьютер, то он также должен быть в состоянии сварить кастрюльку супа. Я надел пальто и отправился в супермаркет.
   Я порядком там побродил, пока нашел необходимые продукты. Собственно говоря, я несколько раз прошел мимо нужного мне отдела, но мое внимание было сосредоточено на указателях, от которых мне не было никакого проку, поскольку ни на одном не упоминалось слово «суп». Хотя супермаркет по размерам не превышает средней библиотеки, система индексов в нем так же далека от логики, как и хаотичный Интернет; единственным инструментом «поиска» оказался хмурый юнец, складывавший в.стопку картонные коробки. Я тронул его за плечо и спросил:
   — А где у вас отдел супов?
   Он посмотрел на меня непонимающим взглядом, словно я задал ему необычайно трудный вопрос (может быть, он недавно поступил на работу?), потом спросил: «Какие супы — в пакетах?» Я постарался вспомнить, оставались ли у миссис Б. после приготовления ее прославленных творений какие-нибудь пакеты, но припомнил лишь, что она чистила и резала разные овощи. Я сказал юнцу, что мне нужны ингредиенты супа в сыром состоянии, может быть, в красных сеточках, которые я видел в мусорном контейнере, когда выбрасывал рекламные проспекты и прочую никому не нужную почту, оставленную миссис Б. для моего ознакомления. Хмурый юнец, казалось, никак не мог взять в толк, что мне надо, и этим напомнил мне Али из Диксонза. Непонятно, чему учат детей в школах. Он сказал, что мне, видимо, нужен отдел «Фрукты и овощи», а когда я его спросил, где он находится, ответил: «Справа, не доходя до „Консервов“.
   — Может быть, мне и помогли бы ваши указания, — сказал я, — если бы я знал, где находятся «Консервы».
   — Ну ладно, пошли, я вам покажу, — пробурчал хмурый юнец. И он привел меня к горе картофеля, моркови и прочих овощей, мимо которой я прошел до того, наверное, раз шесть или семь.
   — А мясо здесь я смогу купить? — спросил я и описал мягкие с жировыми прослойками куски, коими миссис Б. уснащала свои изделия. Но хмурый юнец уже покинул меня и принялся опять складывать коробки. Пожалуй, это единственное занятие, подумал я, которое соответствует его способностям и манерам.
   Овощи я выбирал наугад, решив купить всего понемножку и надеяться на лучшее. Некоторые показались мне весьма странными, особенно имбирь, чьи искривленные корни можно метафорически уподобить пальцам на ногах у миссис Б. (их мне иногда приходилось видеть, когда она, присев на кресло, со стоном сбрасывала с ног домашние тапочки). Я понятия не имею, клала ли она имбирь в свои «болтушки» (во всяком случае, в «Ночах у Амброза», основном источнике моих сведений по кулинарии, это растение не упоминается), однако мне казалось уместным, взяв за образец творения миссис Б., включить ингредиент, напоминавший ее облик.
   Любезная дама, увидев мои затруднения с растущим числом и ассортиментом сеточек с овощами, которые я пытался удержать в одной руке, принесла мне проволочную корзинку. Другая дама, столь же любезная и столь же мне незнакомая, спросила, что я собираюсь делать со всеми этими овощами, и дала мне несколько бесценных советов. Она даже отвела меня к полке, где стояли пакеты с горохом и чечевицей, об огромном значении которых при приготовлении супов я не имел ни малейшего представления.
   И вот, сделав все нужные покупки и заплатив за них, я шел по улице, обремененный несколькими целлофановыми пакетами, которые держал в обеих руках. Мне пришло в голову, что, судя по весу, всех этих продуктов, даже не считая добавленной к ним воды, должно хватить на огромную кастрюлю супа. Вдруг я увидел, что навстречу мне кто-то бежит. Это была девушка лет девятнадцати-двадцати, на ней была взмокшая от пота голубая майка. Хвостик стянутых резинкой волос весело мотался на бегу. Я также заметил, что в результате быстрого передвижения ее груди ходили под майкой ходуном. Когда она приблизилась ко мне, я остановил ее, подняв руку (что было непросто, учитывая, какой я держал в ней груз). Девушка посмотрела на меня с удивлением и, во всяком случае, не услышала моих первых слов, потому что в уши у нее были вставлены наушники — они почему-то доставляют удовольствие молодым людям, хотя доносящиеся из них слабые звуки с назойливо повторяющимся ритмом больше всего напоминают жужжание бормашины.
   — Не советую так бегать, милая, — сказал я девушке. — Действие неестественно возросших сил тяжести на ваше тело вызовет обвисание некоторых его частей, и вы уже к тридцати годам будете похожи на мою приятельницу миссис Б.
   Признаюсь, что в основном я имел в виду груди девушки, а мое беспокойство об их состоянии основывалось на изучении обнаженной женщины с книгой в руках на экране компьютера, в результате которого у меня возникло заблуждение, что я так же хорошо разбираюсь в женской анатомии, как и в компьютерах. Как видишь, новое хобби расширило мой кругозор! Разговаривая с этой девушкой, я легко представлял ее лежащей на кровати в обнаженном виде, из чего можно было вывести, что она как бы тоже принимала участие в моих поисках «Энциклопедии» Розье.
   К этому времени она вынула наушники. Я рассказал ей, что меня внезапно покинула миссис Б. (при этом девушка поглядела на меня с сочувствием) и что я несу домой эти овощи, чтобы попытаться сварить из них суп, хотя не надеюсь, что он получится особенно вкусным. Если он хотя бы будет приближаться по качеству к наихудшему, а не наилучшему супу, приготовленному миссис Б., я уже сочту свой опыт удавшимся.
   — Хотите, я помогу вам донести пакеты? — предложила девушка, которую, как оказалось, звали Катриона. Я с благодарностью принял ее предложение. Мы медленно пошли к моему дому, и по дороге она рассказала мне, что изучает науку жизни.
   — Науку жизни? — воскликнул я. — Это, наверное, замечательное времяпрепровождение!
   Она несла больше пакетов, чем я, и, к моему удовольствию, выключила свой магнитофончик. Я с облегчением заметил, что теперь, когда мы шли спокойным шагом, ее груди колыхались гораздо меньше.
   — Мне всегда хотелось поговорить с ученым, — сказал я. — Я хотел бы услышать от него ответ на один вопрос.
   — Какой? — спросила она.
   Мы уже почти подошли к моему дому.
   — Почему на свете не существует зеленых собак и кошек?
   Вопрос, казалось, привел ее в недоумение.
   — То есть как?
   — Есть же зеленые птицы, и насекомые, и змеи, а кошки бывают рыжие, оранжевые и даже голубоватые. Но зеленых не бывает. Это же был бы для них очень полезный цвет — им было бы легче прятаться.
   Катриона остановилась и посмотрела на меня с улыбкой.
   — Не знаю, — сказала она. — На этот вопрос я ответить не могу.
   — Мы уже почти пришли — надо только завернуть за угол. Я могу сам донести все это домой — если вам надо куда-то бежать, хотя, на мой взгляд, этого делать не следует.
   Но Катриона сказала, что донесет покупки до самого дома, а когда мы оказались на пороге, я предложил ей зайти и выпить чашку чая с куском хлеба, намазанным джемом, — если ее устраивает такое угощение (вообще-то я собирался в награду за помощь дать ей немного денег).
   — Что ж, — сказала она, — не откажусь.
   Как все странно складывается, думал я, разыскивая в буфете чай и ломая голову, сколько ложек заварки надо класть. В гостиной сидит Катриона. Кто бы подумал, размышлял я, что спущенное колесо, проливной дождь, случайно обнаруженная книга и странная картинка на экране компьютера дадут мне возможность завести новое интересное знакомство? И где все-таки миссис Б. держит чай? Катриона, видимо, услышав, как я выдвигаю и задвигаю ящики и хлопаю дверцами буфета, пришла на кухню и спросила:
   — Вам помочь?
   Я ответил, что очень даже нуждаюсь в помощи, и предоставил дело приготовления чая ей. Но по крайней мере я могу теперь сказать, что с тех пор, как я заинтересовался компьютерами и как меня покинула миссис Б., я научился, кроме всего прочего, заваривать чай. А ты знаешь, что заварочный чайник надо предварительно согреть?
   Однако Катриону моя беспомощность несколько удивила.
   — Вы в самом деле не знаете, как приготовить чай? — спросила она.
   — Нет. А вот вы изучаете науку жизни, но не знаете, почему не бывает зеленых кошек и собак.
   — Ну, это совсем другое дело, — сказала она и, поставив все на поднос, понесла чай и чашки в гостиную.
   — Разве? — спросил я, следуя за ней.
   — Конечно. Уметь заваривать чай гораздо важнее, чем знать, почему не бывает зеленых кошек.
   — Кошка с вами не согласилась бы, — сказал я, и мы сели за стол. Катриона разливала чай и расспрашивала меня о миссис Б., моей жизни et cetera. Поскольку ты и так знаешь обо мне все, я не буду даже вкратце описывать мои ответы. И все же Катриона часто прерывала меня замечанием типа: «Вы в самом деле никогда не летали на самолете?», «У вас в самом деле никогда не было телевизора?», «Вы в самом деле не знаете, как сварить суп?» Мы уже договорились, что она покажет мне, как это делается, и, честно говоря, меня немного раздражали ее недоуменные восклицания. Я пошел поискать печенье, она пошла за мной и тут же его нашла (в жестяной банке, которую я прежде никогда не видел).
   — Вы умеете водить машину? — спросил я ее.
   — Я учусь, — ответила она.
   — Ну вот, а я уже бог знает сколько лет вожу машину, — с торжеством заявил я. — Вот только иногда забываю заклеить спущенную камеру.
   Затем я рассказал ей, как нашел «Энциклопедию» Розье или, вернее, книгу, в которой она упомянута. Я даже повел ее в кабинет и достал свой экземпляр «Эпистемологии и неразумности», чтобы показать ей место, где упоминаются ксантики. Я считал, что человек, изучающий науку жизни, не может не заинтересоваться сектой, которая считала огонь живым организмом.
   — Разве не удивительно, — сказал я, — что где-то, возможно, существует книга, которая представляет альтернативную философию Вселенной? Хотите еще печенье?
   Она сказала, что хочет.
   Когда мы вернулись в гостиную, я спросил Катриону, есть ли у нее молодой человек, поскольку даже мне было очевидно, что она очень хорошенькая девушка. Она сказала, что недавно порвала с другом, которого звали не то Юен, не то Гери. Какая жалость, сказал я, похоже на то, как мы расстались с миссис Б. Она кивнула и улыбнулась. Было очевидно, что у нее в тот день нет особых дел, и бедняжке ничего не оставалось, как бегать в одиночестве по улицам или пить чай со старым болтуном вроде меня.
   — Вы когда-нибудь были женаты? — спросила она, хотя, казалось бы ответ очевиден. — Или… хотя бы… влюблены?
   — Боже упаси! — воскликнул я, собирая крошки на дне коробки из-под печенья. Вот бы сейчас съесть супчику!
   — Как это грустно, — сказала она, немало меня удивив. Мне казалось, что жалеть меня нет никаких оснований: я был вполне доволен жизнью до того момента, как ее нарушило бегство почтенной миссис Б. Но люди по разному смотрят на вещи, и если бы все события моей жизни были собраны вместе и перелиты в ее жизнь (я полагал, что ей пришла в голову именно эта мысль), то ей наверняка стало бы грустно. Что касается меня, то я просто был голоден.
   — Вы читали Юма? — спросил я ее.
   — Нет, — ответила она.
   — Ну так вот, я убежден, что влюбленность, как бы она ни была необыкновенна и прекрасна, не может сравниться с неиссякаемым наслаждением, которое получаешь, читая и заново оживляя в памяти превосходную прозу этого автора. Вы были влюблены в Юена? (Или Гери, или как там она его назвала.) Катриона задумалась, потом покачала головой, и эта ее неуверенность породила во мне подозрение, что она и сама никогда не была влюблена. Если меня спрашивают, читал ли я такую-то книгу и понравилась ли она мне, я всегда могу дать вполне определенный ответ. Я считаю, что подобные впечатления гораздо более достоверны, прочны и значительны, чем нечто, о чем приходится как следует подумать, разжевывая печенье, прежде чем дать отрицательный ответ.
   — А вам не бывает одиноко? — спросила Катриона, и я ответил, что, конечно, отсутствие миссис Б. сильно осложняет мне жизнь, но что я всегда удовлетворялся обществом своих книг и собственного воображения. Видимо, это убедило ее, что в моей жизни не все так уж «грустно», а я предложил заняться супом.
   Придя в кухню, Катриона сразу сказала, что имбирь не имеет к супу никакого отношения, а также отложила в сторону сладкий картофель и авокадо, сказав, что их можно будет съесть в другой раз. Она ловко покрошила овощи и бросила их в кипящую воду. («Неужели это все, что надо сделать?» — изумленно спросил я.) Она не спешила уходить, даже когда суп уже тихо доваривался на плите и ей больше не надо было меня ничему учить. Она призналась, что тоже голодна, и спросила, можно ли ей пообедать вместе со мной. Как оказалось, это была очень удачная мысль, потому что иначе у меня могло бы уйти несколько часов на поиски тарелок и ложек.
   Когда мы с удовольствием ели суп, я сказал, что до сих пор не могу понять, почему миссис Б. в слезах сбежала из моего дома после того, как подверглась кратковременному воздействию компьютера.
   — А что ее так расстроило? — спросила Катриона, проглатывая очередную ложку супа.
   — Понятия не имею, — ответил я. — Я подозреваю, что у нее просто возникло перенапряжение глаз. Может быть, вы сможете мне это объяснить, поскольку вам известно многое такое, о чем я не имею ни малейшего понятия.
   Я имел в виду приготовление чая, супа, использование переносных магнитофончиков и тому подобное.
   Когда мы опустошили тарелки, Катриона прошла вслед за мной наверх в кабинет.
   — Извините, тут не прибрано. Миссис Б. навела бы утром порядок, если бы…
   Катриона смотрела на экран, вытаращив глаза. Я сам открыл ей дверь кабинета, она вошла, мельком глянула на запертые и теперь уже ненужные книжные шкафы, а потом на светящийся экран. Потом посмотрела на меня, потом — опять на экран и опять на меня. В точности как миссис Б.
   Ты знаешь, что я всегда считал миссис Б. типичным представителем рода человеческого. Если мне надо узнать, «что думает народ», я всегда спрашиваю миссис Б., и то, что она думает (или говорит, что думает, или даже воображает, что думает), я считаю мнением любого обывателя, которому мне вздумалось бы задать тот же вопрос.
   Таким образом, реакция миссис Б. на яркую цветную картинку, по-прежнему мерцавшую у меня на экране и изображавшую книгу под заглавием «Ферран и Минар» в руках обнаженной женщины (или, вернее, девушки, поскольку неизвестная мне особа вряд ли была старше Катрионы, которая все еще таращилась на картинку по-рыбьи выпученными глазами) — между прочим, книгу, которую читала нагая женщина, мы с Катрионой впоследствии найдем в одном из огромных «книжных магазинов», расплодившихся в таком множестве за последнее время, — так вот, реакция миссис Б., видимо, была той самой реакцией, которую можно ожидать от любого «благомыслящего» человека; во всяком случае, глаза Катрионы, по-видимому, устав от мелькающего на экране видения, перебегали с экрана на меня точно так же, как перебегали глаза миссис Б. Но у миссис Б. из глаз текли обильные слезы, тогда как глаза Катрионы оставались совершенно сухими. И их взгляд выражал любопытство и осуждение.
   — Это отвратительно, — заявила она наконец.
   Как я уже говорил, меня чрезвычайно интригует тот факт, что все мы видим мир — один и тот же молчаливый и неизменный мир — совершенно по-разному. За все те долгие часы, что я провел, глядя на обнаженную женщину и пытаясь понять, какую еще информацию она может мне поведать о неуловимом Розье (может быть, цвет обоев имеет какое-то значение? Или рисунок на покрывале? Или заглавие книги, которое дало основание «поисковой программе» ассоциировать этот «сайт» с потерянной «Энциклопедией»?), мне ни разу не пришло в голову, что в незнакомой мне обнаженной женщине — такой умиротворенной, задумчивой и поглощенной открытой перед ней книгой — есть что-то отвратительное.
   — Что в ней отвратительного? — спросил я, подходя к экрану, тогда как Катриона от него попятилась.
   — Не в ней. Во всем этом. Извините, но, наверное, мне лучше уйти.
   — Хорошо, — сказал я. — Спасибо за суп.
   Катриона, чье поведение, хотя и выражалось иначе, было так же необъяснимо, как поведение миссис Б. в аналогичной ситуации, стояла неподвижно, несмотря на свое заявление о намерении уйти. «Может, она ждет, чтобы я принес ей пальто?» — подумал я, но, постояв секунду в нерешительности, вспомнил, что она пришла без пальто.
   — Подождите уходить, — сказал я. — Вы не знаете, почему миссис Б. так странно себя повела? Может быть, свечение экрана каким-то образом повредило ей зрение? Может, надо ей посоветовать обратиться к врачу? Я знаю, что два года назад у нее была катаракта…
   Тут Катриона плюхнулась в единственное кресло, находившееся в этой комнате, что было довольно дерзко с ее стороны, поскольку даже миссис Б. не осмеливалась занимать кресло, на котором я работаю (я и сейчас пишу тебе письмо, сидя в этом кресле, а Катриона спит в соседней комнате — но об этом позднее).
   — Вы и вправду не ловите кайф? — спросила она. Я цитирую по памяти, поскольку не видел в ее фразе никакого смысла, но четко запомнил странное слово «кайф».
   — Да нет, — ответил я. — Может быть, вы позволите мне сесть? — Ты знаешь, что мне трудно подолгу стоять. Она освободила кресло, и я с облегчением в него опустился. — Если вы не в силах объяснить реакцию миссис Б., не знаете ли вы, какая может быть связь между этой картинкой и «Энциклопедией» Розье?
   — Ах да, Розье, — словно бы вспомнила Катриона. — Так это все всерьез?
   — Розье? Разумеется.
   — И вы привели меня сюда не для того, чтобы показать эту пакостную картинку?
   — Почему пакостную?
   — Значит, вы вовсе не какой-то извращенец?
   Еще одно непонятное слово. Я покачал головой.
   — Тогда ладно, — сказала Катриона. — Но может быть, нам убрать картинку с экрана?
   После того как я ей объяснил, насколько важна для меня эта «картинка», она показала мне, как ее «сохранить». Эта процедура оказалась ненамного сложнее приготовления супа. Катриона быстро перенесла «файл», в котором содержалась загадочная женщина и вся обстановка ее спальни, на «жесткий диск», откуда я всегда смогу ее вызвать. Она объяснила мне все это, склонившись над столом и деловито щелкая «мышью», пока компьютер не заявил об окончании процедуры резким попискиванием.
   — Я вам очень признателен, — сказал я. Теперь я смогу продолжить поиски Розье, как только Катриона уйдет. Но, несмотря на ранее высказанное намерение, она как будто совсем не собиралась уходить.
   — Давайте выпьем еще чайку, — сказала она.
   Это предложение отнюдь не привело меня в восторг. Ты же знаешь, что в моем возрасте потребление чрезмерного количества жидкости чревато излишними визитами в туалет.
   — Выпейте одна, — ответил я. — А я вернусь к поискам Розье в Интернете. — Видишь, с какой легкостью я научился пользоваться замечательным новым языком, на котором говорят Али, миссис Кемпбелл и мой друг из отдела сервисного обслуживания!
   Катриона, которая только что выразила желание выпить чаю, теперь с характерным отсутствием логики решила, что ей пора идти.
   — Постойте, — вдруг сказала она («Постоять где?» — удивленно подумал я, отрывая взгляд от экрана). — Если ваша уборщица не вернется… если вам нужна помощь…
   Ну конечно! Я забыл про обещанный ей небольшой знак благодарности за то, что она поднесла мои пакеты, сварила суп, показала, как «сохранить файл»… Я встал, сунул руку в карман и вытащил пригоршню монет, которую получил в супермаркете.
   — Купите себе что-нибудь, — сказал я, выбрав из кучи мелочи фунтовую монету. Но Катриону, казалось, насмешило мое предложение, и она оттолкнула мою руку. Я настаивал; она продолжала отказываться; почему-то люди считают необходимым ломаться, когда им даешь то, что они заслужили.
   — Постойте, — повторила она, и я опять не понял, что она имеет в виду, — я и так стоял неподвижно. — Если вам нужна уборщица или помощница по дому, я готова взять на себя эти обязанности. Я не знаю, сколько платят за такую работу, но согласна на жалованье, которое получала миссис Б. И у меня, наверное, получится не хуже. Как вы на это смотрите?
   Мне казалось нелепым принимать ее любезное предложение: разумеется, миссис Б. вернется, и моя жизнь потечет по-старому… А если не вернется? Я впервые понял, в каком я тогда окажусь ужасном положении.
   — До возвращения миссис Б., хорошо? — сказал я.
   — Конечно. Завтра приходить?
   Я кивнул. Катриона улыбнулась и пожала мне руку. Она уже выходила за дверь, а я все еще не осознал этого нового поворота событий. Не успел я узнать об Интернете и «файлах», о том, как варят суп и как выглядят женщины без одежды, как у меня вдруг появилась новая домоправительница. Молодые люди так быстро принимают решения, слишком быстро для старых увальней вроде нас с тобой, правда? Катриона уже вышла на улицу (я увидел ее из окна кабинета: она посмотрела наверх, помахала мне рукой и снова припустилась бежать, хотя я объяснил ей, что этого делать не следует). Подумать только, что все началось с «Энциклопедии», предлагающей альтернативную философию Вселенной, которую я так и не нашел! Я с удовольствием избавился в туалете от избытков жидкости в организме — суп да еще чай! — затем вернулся в кабинет и сел за компьютер, опять набрав для поиска слово «Розье».
   Теперь я хочу ознакомить тебя со статьей, которую я нашел среди тысяч, предложенных мне компьютером.
   Исследования Николаса Клери начались общепринятым образом с изучения классического стихотворного размера. Подобно многим теоретикам, он считал, что риторические высказывания наиболее эффективны, когда они построены вокруг некоего центра равновесия, хотя эта поэтическая «точка опоры» не обязательно должна находиться именно посередине предложения. Типичным примером, о котором высказывался еще Буало, является «Pour Nostre-Dame» Рюйона, где, по всеобщему мнению, осевое слово — «сердце» в четвертой строчке. Однако в пятидесятых годах XVIII века Клери развил общепринятые воззрения и создал свою теорию «механической поэзии».
   Клери описал момент, когда его осенила новая концепция. Он слушал чтение стихов Клемана Маро и вдруг понял, что в стихотворении не только ясно прослушивается риторическая «точка опоры» (ею было слово «мой» или, вернее, предшествующая ему запятая, как отметил Клери в своем «Дневнике»), но что вдобавок весь гармонический эффект стихотворения обеспечивается распределением слов по обе стороны этой точки опоры; слова вдруг представились ему в виде гирек на чашах аптекарских весов, само расположение которых предопределяло общее равновесие. Дальнейшие теоретические исследования Клери подтвердили, что в наиболее совершенных стихах можно математически определить точку, к которой как бы подвешено все остальное и которая поддерживает структуру стихотворения с точностью ювелирных весов.
   Тогда он начал исследовать «распределение гирек» в метрических размерах стихов и драматических произведений. Придав отдельным слогам смысловые величины массы и учитывая пунктуацию и ударение, он смог рассчитать центр тяжести в любой строчке и, в более общем смысле, любого четверостишия, стихотворения или целой трагедии. Эта теоретическая точка опоры составляет фокус для истолкования и понимания всей работы; Береника Расина для Клери становится равноценной второму слогу в слове «детство»; Британик воплощен в слове «лес», а в сердце Федры он увидел точку. Эти интерпретации, однако, не были завершены из-за задержек, вызванных бесконечными разветвлениями теории Клери.
   Его «каталог поэтического равновесия» стал лишь началом. Клери полагал, что сумеет распространить свой подход на прозу и даже на повседневную речь; однако вскоре он обнаружил, что простая система противовесов, которую он нашел в стихах, не является универсальной. Вместо этого, когда Клери применил свой метод «риторических гирек», например, к отрывку из романа мадемуазель де Скюдери «Кир Великий», он обнаружил, что для придания словам прочного и четкого центра тяжести их надо оформить в виде механизма из семи стержней с тремя грузиками на каждом (стержни же прикреплены к легкому каркасу, к которому привязаны связующие нити). Клери попытался построить такой механизм, но этот эквивалент отрывка из романа (первые абзацы восьмого тома «Кира Великого») вызвал такое раздражение у его домохозяина, что тот выбросил машину на улицу, где ее вскоре разобрали на дрова.
   Тем не менее Клери, по его словам, доказал, что «каждое высказывание, которое человек произносит своим голосом, имеет эквивалент в виде механизма, построенного его руками». И Клери занялся поисками этого «механизма», скрытого в самых различных текстах — от Корнеля до призывных криков торговцев рыбой. Однако, памятуя неприятный инцидент с домохозяином, Клери счел за лучшее ограничиться подробными рисунками этих машин, и иллюстрации, на которых они изображены, — самая привлекательная часть его трактата «Механическая поэзия».
   Согласно Клери, любому тексту присуще общее равновесие сил; внутренняя структура работы представляет, по его мнению, сложную систему действия и противодействия, нагрузки и напряжения. Подробный анализ «Опытов» Монтеня являет собой наиболее известный пример его построений: Клери уподобил труд Монтеня механической системе, состоящей из двух тысяч девятисот пятидесяти трех компонентов, организованных в виде стоящего на гладком полу большого стола на шести ножках, лестницы, прислоненной к ближней стене, расположенных с чрезвычайной тщательностью различных предметов (несколько книг, череп) и несколько идеализированного пледа, накинутого на незанятую поверхность стола.