Кубелка Сюзан. Mадам придет сегодня позже

   Но, как это часто бывает, все получается иначе.
   Незадолго до рассвета Фаусто тихонько прокрадывается в комнату. Ложится рядом со мной и обнимает меня. На нем только пижамная куртка, больше ничего. Я притворяюсь спящей. Что ему еще надо? Все кончено.
   Вдруг я чувствую что-то влажное на своей щеке. Неужели Фаусто плачет? Может, мне это снится? Поднимаю голову. Фаусто всхлипывает, плечи подрагивают, его всего трясет. Он рыдает как ребенок. Я в растерянности. Сколько я его знаю, такого еще не было.
   — Тиция, ты не спишь? Я молчу.
   — Тиция! У меня столько проблем, я сам не знаю, что я делаю. Вся моя жизнь — сплошной бред! Ты не представляешь, как мне плохо!
   Он говорит неразборчиво, я с трудом его понимаю. Львиная грива уткнулась в мою подмышку, от его рыданий сердце обливается кровью.
   Мое сопротивление тает.
   — Какие проблемы? — спрашиваю я с удивлением. — Улица Буде продана, банк получил свои деньги.
   — Это капля в море, — всхлипывает Фаусто. — Я в отчаянии.
   — Тогда продадим «ролле», — утешаю я, — он нам в действительности не нужен, а ты заплатишь свои долги.
   Фаусто продолжает плакать навзрыд.
   — Ты купил картину сегодня вечером? За безумную цену?
   — Нет-нет, — слабым голосом отвечает Фаусто, — другое.
   — Успокойся, — утешаю я, — ну что с тобой может случиться? На крайний случай у тебя есть твоя часть наследства дядюшки Кроноса. Она от тебя никуда не денется, эти деньги с гарантией остаются в фирме. — Фаусто таращится на меня, будто не понимает ни слова. — Или есть что-то еще, чего я не знаю?
   — Все преследуют меня, — со стоном выдавливает Фаусто и теснее прижимает меня к себе.
   — Кто все? — ошарашенно спрашиваю я. — Кого ты имеешь в виду? Не представляю, о ком ты!
   — Я не могу одновременно быть повсюду! Не могу разорваться! Но ты будешь на моей стороне, ты обещаешь?
   — Конечно, — я глажу его непокорные пряди, — только объясни мне, наконец… Скажи мне все!
   — Если все сказать, — произносит он замогильным голосом, — можно все потерять. Друзей, знакомых, собственную жену!
   — Неправда!
   Фаусто приподнимается на локте. Слезы капают мне на лоб.
   — Ты должна простить меня, — голос его дрожит, — я без всякого повода обижаю тебя. Я постоянно причиняю тебе боль. Ты этого не заслужила. — Он ласково гладит мою щеку. — Ты была такая красивая сегодня вечером. Я гордился тобой, но я не выношу, когда ты танцуешь с другим. Тиция! Скажи правду: ты меня еще любишь?
   Он осыпает меня поцелуями.
   Давно уже между нами не было такой близости.
   — Ты любишь меня одного? Солнышко мое! Любовь моя! Тиция! Я единственный у тебя?
   Он целует мои обнаженные плечи, гладит по руке.
   — Ты единственная женщина, созданная для меня. Не забывай этого! Все другое — просто баловство, чтобы доказать себе: «Я живу!» Чтобы удовлетворить свое тщеславие. Но люблю я только тебя! А ты, ты меня тоже любишь?
   — Быть может.
   — Почему только быть может?
   Я не отвечаю. Фаусто опять начинают сотрясать рыдания.
   — Я был невыносим. Я во всем виноват! Но я все исправлю! — Он целует мою грудь, гладит мои ноги, его горячее дыхание обдает мое ухо. Фаусто пристраивается сзади, прижимается к моей спине и медленно входит в меня.
   — О, нет! — стонет он. — Это слишком прекрасно! Он не спеша начинает меня любить. Фантастика!
   После шестинедельного перерыва он для меня как новый мужчина. По сравнению с Томми — просто божество. Я уже забыла, какой он высокий и как идеально подходит к моему телу! Четыре коротких, один долгий удар. Давно он не дарил мне такого наслаждения. Четыре коротких, один глубокий толчок, пауза. Он нежен, пылок, вынослив.
   — Тиция! Как хорошо с тобой!
   Я почти теряю сознание от упоения. Этот огромный, сильный мужчина во мне и рядом со мной. Он мой муж! Во всем мире нет никого, кроме нас.
   — Тиция! Я не могу без тебя. Скажи, что ты меня любишь! Скажи сейчас!
   — Я люблю тебя! — О, я почти на вершине блаженства! Теперь меня чуть-чуть поласкать, и я буду готова!
   — Забудь обо всем, родная, любимая, — стонет Фаусто, — выбрось заботы из головы, забудь… Ох! — не дожидаясь меня, он дает себе волю. Вот его кульминация! Вот все кончено.
   — О нет! — Он жалобно скулит, как щенок. А я отказываюсь понимать мир. Шесть недель воздержания — и потом такое? Раньше он так никогда не поступал, он всегда думал прежде обо мне. Должно быть, он и вправду переживает чудовищный кризис!
   — Извини! Вышло слишком быстро! — Фаусто вяло гладит мою руку. — Я смертельно устал! Я совершенно без сил. Я больной человек. Тиция, детка, давай немного поспим. У меня глаза слипаются.
   Он поворачивается на спину, раскидывает руки и мгновенно засыпает.
   В отличие от него я долго ворочаюсь в постели. Пытаюсь поласкать сама себя, но без Фаусто желание куда меньше. К тому же меня мучает беспокойство. «Все преследуют меня!» Кто? Где? Когда? Почему?! Его шантажируют? Поэтому он был таким невыносимым в последнее время? Ах, как ужасно, когда мужчина не может говорить открыто.
   Наконец усталость берет свое. Я закрываю глаза. Когда я их снова открываю, на улице ясный день. Меня разбудил громкий стук. Это Лолло в розовом платье просунула голову в дверь.
   — Извините, мадам! Звонила ваша свекровь. Вас и месье в три часа ожидают в Шантаньи. Она сказала, что это очень важно. Надо многое обсудить. Вы должны остаться на выходные и прихватить с собой смокинг и вечернее платье.
   — Спасибо, Лолло. — Я зеваю. Фаусто лежит рядом и посапывает как ребенок.
   — Я достала белый костюм. И голубое вечернее платье с вышивкой от Унгаро. Вас устраивает?
   — Превосходно! Мерси!
   — Можно подавать завтрак?
   Я смотрю на будильник. Двенадцать часов дня.
   — Да, пожалуйста.
   Лолло раздвигает шторы. Мнется у двери.
   — Что-нибудь еще?
   — Да! — Негритянка с важным видом кивает головой. — У Малыша есть работа! Сегодня вечером он начинает. Помощником повара в африканском ресторане. На Гут д’Ор.
   — Поздравляю! Наконец-то добрая весть. Лишь бы он не попался полиции.
   — Нет-нет. Он начеку. А когда подзаработает денег, мы сможем что-нибудь предпринять с его видом на жительство. У меня есть адрес, — заговорщицки продолжает Лолло, — одного адвоката с Маврикия. Он живет в 16-м районе. Старик говорит, что он уже многим помог. Вы, знаете, мадам, у него отличные отношения с префектурой, может, он и для нас что-нибудь сделает!
   Потом она исчезает на кухне, а я выпрыгиваю из кровати. В теле необыкновенная легкость. Окрыленная, иду в свою ванную. У меня опять радость на лице. Глаза ясные, щеки порозовели. До чего прекрасна жизнь!
   А я хотела уходить от Фаусто. Но всего лишь маленький флирт — и тебя снова ценят. Несколько танцев с другим — и тебя уже ласкают и целуют, любят и желают. Пусть даже небезукоризненно, но это было словно все заново.
   Я ложусь на пол и десять раз отжимаюсь. Это хорошо для груди. Чищу зубы и бужу Фаусто свежим, благоухающим поцелуем.
   — Добрый день, любовь моя!
   Он что-то бормочет и сжимает меня в объятиях.
   — Звонила твоя мать. Она хочет нас сегодня видеть! — Он сразу стряхивает с себя сон.
   — Это невозможно, — произносит он скороговоркой, — я остаюсь здесь!
   — Нет, мы должны пойти. Большой семейный сбор. А вечером прием.
   Фаусто вздыхает.
   — Без меня, родная. Я не в состоянии подняться. Новый стук в дверь.
   — Месье, — кричит Лолло из коридора, — ваш господин папа на проводе! Можно переключить?
   Телефон возле нашей кровати уже звонит. Фаусто автоматически снимает трубку.
   — Да, папа?
   До меня доносится взволнованный голос свекра, но я не понимаю, о чем речь. Что-то ужасно важное.
   — Как? Что?? — Фаусто рывком садится. — Это не я, папа! Ни в коем случае! Я бы тебе давно сказал! Это был Гелиос. Да, папа. Мы это обсудим. Как скажешь. Разумеется! Мы будем в три! Ты можешь на нас рассчитывать!
   — Бог мой! — Фаусто кладет трубку и подпирает голову руками. — Еще и это!
   — Что случилось? — взволнованно спрашиваю я.
   — Все шишки на меня валятся. — У него такой же взгляд, как прошлой ночью.
   — Я хочу тебе помочь. Могу я что-нибудь сделать? — Можешь, — говорит вдруг серьезно Фаусто. — Если отец скажет что-то, что покажется тебе… э… странным, не верь ни единому слову! Пока ты не поговоришь об этом со мной наедине. Я все тебе тогда объясню.
   — Что странного он может сказать?
   Фаусто молчит. Смотрит сквозь меня, трясет своей гривой.
   — Сегодня будет маленькая катастрофа, — говорит он наконец.
   Он и не подозревает, насколько окажется прав.

7

   Фаусто нем, как могила.
   За всю дорогу в Шантийи он не проронил ни слова. Сидит, склонившись над рулем, нахмурив брови и сморщив лоб. Шоссе мокрое, видно, утром шел дождь. Но солнце постепенно пробивается сквозь облака, и, если верить прогнозу, после обеда будет чудесная погода.
   Вокруг нас море машин: грузовики, автолюбители, автобусы с туристами, мотоциклисты. Важно как следует сконцентрироваться. Фаусто едет со скоростью не больше семидесяти, в черепашьем темпе. Так бывает всегда, когда он едет к родителям. В Шантийи его не тянет. Он ненавидит «встречи богов на Олимпе», как именует семейные торжества. Чем медленнее, тем лучше. Охотнее всего он пошел бы пешком!
   — Сделай одолжение, — говорит он вдруг с убийственно серьезным видом, — забудь то, что я говорил сегодня ночью. Ты же меня знаешь. Если я выпью лишнего, мне мерещатся призраки. От алкоголя у меня начинается мания преследования. Ты абсолютно права. Все чудесно. У нас нет проблем. Никто не гонится за нами. Если родители спросят тебя, скажи: «Мы любим друг друга, и у нас все в полном порядке». Скажешь, ладно?
   — Конечно! А что им так срочно понадобилось, ты можешь мне объяснить?
   — Вечно одно и то же, — смиренно отвечает Фаусто, — показать, что они хозяева!
   Без четверти три мы приезжаем. Последними. Это видно по машинам. Красный «ягуар» Теи стоит у въезда. Черный «мерседес» Мелины — перед одним из гаражей. Ганимед приехал в своем новом фиолетовом «ламборджини», а в глубине, у газона с сиренью, стоит новый белый «порше» Гелиоса. У всех нормальные маневренные, скоростные тачки. Только мы являемся в этом правительственном катафалке. И хотя «ролле» затмевает все и вся, мне он просто велик! Не люблю, когда показывают больше, чем имеют!
   Мы стоим перед «Каскадом» — сказочным имением, приобретенным родоначальником Сент-Аполлов на его первый самостоятельно заработанный миллион. Оно расположено неподалеку от замка и граничит со знаменитым парком Шантийи.
   За высокими воротами из кованого железа с позолоченными наконечниками стрел начинаются семейные владения с озером, рощицей и водопадом, с теннисным кортом, огороженным выгоном и конюшнями, розарием, оранжереей и зимним садом с пальмами и бассейном. Есть и вертолетная площадка, укрытая от глаз рядами тополей и волнисто подстриженной самшитовой изгородью.
   Старший брат Фаусто, Гелиос Сент-Аполл, унаследует все. В том числе молочную ферму, охотничьи угодья, сады, овощеводство и цветоводство. Он ведет себя так, будто уже хозяин. Братья и сестры хотя и сохраняют пожизненное право на свою комнату в имении и по заведенной в семье традиции могут в любой момент приехать в «Каскад», но решающего голоса они не имеют. И не пытаются иметь. Здесь все по старинке. Кто первым появился на свет, тот и распоряжается. Дело молодежи — помалкивать!
   — Бонжур, дети! — Нас встречает отец семейства собственной персоной. На нем голубой костюм, сшитый на заказ, с белым платочком в кармашке и пучком белых фиалок на левом лацкане. Он потрясающе элегантен. Фаусто очень похож на отца. Что не значит, что они живут душа в душу. Совсем наоборот.
   «Рыбак с рыбаком враждуют чаще всего», — сказал знаменитый Ханеманн. И в этом случае он опять был прав! Сцены между отцом и сыном можно снимать в кино. Посмотрим, что ждет нас на этот раз!
   Мы настороженно приветствуем друг друга и следуем за высокой поджарой фигурой через зал, на террасу. Там собралось все семейство, разодетое в пух и прах. Все держатся немного натянуто, у каждого в руках по полному бокалу.
   — Ну наконец, — говорит свекровь, — мы вас уже заждались. Вечно вы последние.
   Маман сидит в белом плетеном кресле возле низкой балюстрады из серого камня, под огромным зонтиком в сине-белую полоску. За ее спиной навытяжку, как лейб-гвардеец, стоит Гелиос Первый, выполняющий все ее прихоти. Маман восседает на своем троне и только раздает сыновьям поручения. Это тоже традиция на Олимпе.
   — Бонжур, маман! — Мы целуем ее большую, но костлявую руку со сверкающими бриллиантами внушительных размеров.
   — Бонжур, дети!
   Елена Сент-Аполл — сухая блондинка, родом из Афин. Голубое шелковое платье не прибавляет ей красоты. Но ее знаменитые жемчуга идут ей: пять ниток на шее, по пять на каждом запястье, большие жемчужины в ушах. Они делают ее менее унылой и более радостной, чем она есть на самом деле.
   Маман не накрашена, так же как и я, что отмечается с благосклонностью. Кроме того, в угоду ей я надела белый репсовый костюм с голубыми пуговицами, который она любит. Еще на мне брошка в форме цветка из светлых сапфиров и маленьких бриллиантиков — ее подарок на нашу первую годовщину свадьбы. И довершает картину изящная белая соломенная шляпа с ажурными полями и голубой лентой. Голубой и белый — цвета Греции. Здесь, в «Каскаде», это ценят.
   — У тебя свежий вид, — комментирует маман и одаривает меня улыбкой. Но за комплиментом следует критический взгляд на мой плоский живот. А, знаю! Мы обе думаем об одном, но слишком хорошо воспитаны, чтобы произнести это вслух.
   Дворецкий по имени Дмитрий приносит нам шампанское. Беру бокал и приветствую прекрасное семейство. Пусть визиты в «Каскад» не доставляют мне больше радости, но шампанское здесь всегда отменное, а окрестности — просто чудо.
   Господский дом сложен из серого камня, по бокам его обрамляют две круглые островерхие башни. Густой плющ увивает стены до третьего этажа, а на башнях блестящие зеленые листья добрались до крыши. Резиденция достойна кофейных королей: анфилады комнат на трех этажах, просторные салоны, бальный зал; места достаточно для разветвленного семейного клана, у которого, правда, появились проблемы с размножением в этом поколении.
   У Гелиоса Первого всего один ребенок, дочь Косма. Ей семь, больше детей у них нет.
   Мои невестки Теа и Медина вращаются в дурном обществе, обе по нескольку раз были неудачно обручены, и ни одна до сих пор не вышла замуж.
   Ганимед, самый младший, названный в честь виночерпия богов, хотя и любит хорошее вино, но совершенно равнодушен к женщинам, о чем ни при каких обстоятельствах нельзя упоминать вслух. Ему ведь всего тридцать, очаровательному мальчику. Как знать, может, все еще изменится?
   Да, небо над «Каскадом» хмурится. Вместо неугомонных ватаг ребятишек большой дом населяют враждующие взрослые, и это причина, почему я боюсь приезжать сюда на выходные. Я ненавижу ссоры. Я с детства не привыкла к этому, но здесь без них не обходится.
   — Здравствуй, Мелина. Здравствуй, Теа. — Я целую невесток в обе щеки. Рядом со мной они похожи на здоровенных костистых кобыл! Как странно! То, что красиво у братьев, смотрится грубо и угловато у сестер: волосы жесткие, глаза водянисто-голубые. Теа по крайней мере стройная. Но у Мелины двадцать лишних кило на бедрах и животе. Ее фигура напоминает грушу, что она пытается скрыть широкими длинными платьями с вышивкой и струящимися шарфами.
   Обе не переносят меня. Они обожают братьев и не терпят конкуренции. Были против нашей свадьбы. Мелина во что бы то ни стало хотела спарить Фаусто со своей подругой и никогда не простит мне, что это не удалось. До сих пор она не может смотреть мне в глаза.
   — Бонжур, Тиция! — Косма целует мне руку. Она тоже скорее несимпатична, хотя ее мать Флора считается красавицей.
   Наследство Сент-Аполлов не идет на пользу женщинам. Зато мужчины сияют неотразимым великолепием. Гермес, Гелиос, Ганимед и Фаусто красавцы, каких поискать: высокие, мужественного телосложения, с шапкой пышных волос и лучащимися голубыми глазами. Каждый Жест, каждое движение исполнены силы и благородства. Породистые хищники с широкими плечами, мускулистыми руками, длинными сильными ногами, всегда готовые выпустить когти.
   Только Ганимед чересчур раздражителен. Много пьет, быстро краснеет, чуть что — сразу обижается. Но и он писаный красавец. Четверо мужчин столпились перед маман и жарко ей что-то доказывают. Что здесь происходит?!
   — Ты знаешь, почему мы здесь? — спрашиваю я Флору, у которой довольно несчастный вид. Говорят, брак шатается. Подробности неизвестны. Она сегодня вся в желтом. Шляпа, перчатки, костюм — в нежных пастельных тонах. Даже ее длинные рыжие волосы скреплены на затылке желтой заколкой.
   — Я знаю, — с важным видом вмешивается Мелина. — Папа скажет об этом за обедом.
   — Что-то связанное с бизнесом? — нервно спрашивает Флора и осушает свой бокал, который тут же вновь наполняется Дмитрием.
   Мелина высокомерно улыбается.
   — Скажу лишь одно: вам надо быть готовыми кое к чему.
   — Кому вам? — спрашиваю я, не зная за собой никакой вины.
   — Вам обеим, Флоре и тебе. Кому же еще? — Мелина наслаждается своей властью над нами. — Лучше всего, не теряйте время и подавайте на развод.
   — Может, ты разрешишь нам остаться на обед? — надменно бросает Флора, и я восторгаюсь ее смелостью. — Кстати, давно хотела сказать тебе, Мелина… — Больше она ничего не успевает произнести, потому что Дмитрий просит к столу, и процессия трогается с места в большую столовую.
   Впереди шагает папа, непререкаемый авторитет. За ним маман, ведомая под руку своим первенцем. Следом Фаусто и Ганимед, дальше Теа и Мелина, а мы замыкаем шествие.
   Косме, бедному ребенку, сегодня нельзя со всеми. Ее покормят на кухне. Что наводит на размышления и усугубляет напряженную атмосферу.
   Мы молча входим в обшитый деревом великолепный зал, который велик настолько, что в нем можно разместить государственную делегацию. Так же молча занимаем места за огромным столом в форме подковы, который распорядился сколотить родоначальник Сент-Аполлов, когда приобрел «Каскад».
   Этот стол знавал более веселые времена. Обручения и крестины, дни рождения и свадьбы, балы и летние праздники — здесь спокойно размещаются двести человек. Мы едва заполняем изгиб подковы. Молча ожидаем, когда папа Гермес начнет говорить. Но он не торопится.
   Подаются блюда.
   Я вздыхаю. Еда в «Каскаде» для меня сущая мука. Ничто на тяжелых серебряных подносах не устраивает меня. Жирная печенка больных гусей. Съедаю петрушку с краю.
   Копченая маринованная семга. Беру лимон и тост
   Жареная свинина со сливками. Довольствуюсь гарниром. Этим сыт не будешь.
   Наконец салат. Объедение! И вот огромный поднос превосходных сыров. Мое спасение. Сразу наполняю тарелку. Ибо взять сыр второй раз предосудительно. Это значит обидеть хозяйку — здесь нечего есть, и приходится набивать живот сыром. Нет, я на такое не отважусь! Хотя в моем случае это именно так!
   Итак, что же на сердце у папаши Гермеса? Подается десерт — торт-мороженое с марципановым соусом, а мы все еще ничего не знаем. Наконец; когда приносят кофе со сладкими разноцветными птифурами, он поднимает руку.
   — Дети мои, — старик задумчиво обводит взглядом присутствующих, — я созвал вас, чтобы сообщить то, что касается всех. Перехожу сразу к сути. Как вы знаете, в октябре мне исполняется семьдесят пять лет. Я рассчитываю прожить еще два десятилетия и возглавлять фирму. За оставшиеся мне двадцать лет, так пожелал Всевышний, я намерен воспитать преемника.
   Всеобщее изумление. Преемника? Что хочет сказать этим папа? Ведь Гелиос — преемник, кронпринц, первенец, которому все завидуют и которого никто не любит. Что за подводные течения? Флора озабоченно играет своим огромным солитером.
   Гелиос откашливается.
   — Дорогой папа, — начинает он нарочито бодрым тоном, — я не совсем понимаю. Что ты имеешь в виду под…
   — Под преемником? — громко перебивает его родитель. — Это меня не удивляет. Ты никогда не понимал меня! Ты глух, слеп и глуп. По сравнению с тобой осел — просто гений. Ты наша катастрофа, да будет тебе это известно. Все, что ты начинаешь в фирме, разваливается. Ты допускаешь ошибку за ошибкой… Даже когда я был новичком, я не был столь несостоятельным!
   Он делает маленькую паузу и набирает в легкие воздух.
   — Если бы я сегодня умер, фирма вскоре бы обанкротилась. Через год все здесь было бы пущено с молотка. Я думал о Ганимеде и Фаусто, но это тоже не вариант. Короче, я перевожу свои деньги на внука! И потому вы сегодня все здесь. Встряхните свои уставшие чресла. Я желаю, чтобы через год здесь кричали младенцы!
   Наступает мертвая тишина. Смущенно прокашливается Ганимед. Тяжело дышит Гелиос. Кусает губы Флора. Лишь Мелина жует с набитым ртом и отправляет в глотку один птифур за другим.
   — Поняли? — повышает голос Гермес. — Нам нужно потомство! Мужского пола. Вы все ни на что не годитесь. Целое поколение избаловано, изнежено, ни характера, ни тонкого ума. Плохое вино. Остается надеяться, что следующее поколение будет лучше.
   Я исподтишка посматриваю на Фаусто. Он хватается за свою рюмку коньяка и одним махом опрокидывает ее. Потом, не поднимая глаз, смотрит в стол.
   — Фаусто!
   — Да, папа?
   — Что ты можешь сказать?
   — Я постараюсь!
   — Флора!
   — Да, папа?
   — Расшевели своего мужа! Тиция! Я хочу серьезно поговорить с тобой. Речь идет о нашей империи. Ты красивая женщина. А что ожидают от красивой женщины в наших кругах? Отвечай, дитя мое!
   Я молчу.
   — Что она родит красивых детей! — рявкает Гермес. — Поняла? И больше ничего. А вовсе не то, что она будет перестраивать квартиры, продавать дома или придумывать никому не нужные ткани и мебель.
   Мы хотим внуков! Дельных внуков, раз сыновья ни к чему не пригодны! Я ясно выражаюсь?
   — Да, папа.
   Гермес откашливается.
   — Ты целый год замужем. Мы ждем и ждем. Посмотри мне в глаза. Ты бесплодна?
   Фаусто поднимает голову.
   — Это уже слишком, папа!
   — Закрой рот! — взрывоподобно отрезает Гермес. — Я разговариваю со своей невесткой. Итак, дитя мое, ты не ешь мяса. Ты не ешь рыбы. Ты питаешься, как индийский гуру. Ты больна?
   — Нет, папа.
   — Что сказал доктор Фокар, к которому я тебя посылал?
   — Он сказал, что у меня все в порядке. Правда, папа. Мне очень жаль, но…
   — Что значит «тебе жаль»? Ты не хочешь детей? Из принципа?
   — Хочу! Еще как хочу! Но Фаусто… Ты должен поговорить с ним. Это не делают в одиночку.
   — Фаусто? — удивленно переспрашивает Гермес. — Как Фаусто? Он уделяет тебе недостаточно внимания?
   Теа хихикает и толкает в бок Ганимеда, который охотнее всего залез бы сейчас под стол. Интимные разговоры вызывают у него ужас. Он боится их, как черт ладана. Еще никогда он не был так смущен — то краснеет, то бледнеет и вообще не решается поднять глаза.
   — Беременность портит фигуру, — роняет Мелина, будто разговаривая сама с собой. — Была бы у меня такая симпатичная фигура, я бы, честно говоря, тоже не стала уродовать ее ради ребенка.
   — Не будь такой злобной, — ставит ее на место мать. — Так, Тиция, что там с Фаусто? Он импотент?
   — Мама, я прошу тебя! — вскакивает Фаусто.
   — Сядь! — выходит из себя Гермес. — Мы среди своих. Я могу откровенно поговорить со своими детьми? Итак, в чем дело? Я жду ответа! Только быстро!
   Фаусто плюхается на свой стул и сверлит меня глазами. Молчи, приказывает его взгляд. Что мне делать, черт побери?
   — Итак, что он делает неправильно, мой господин сын? — Гермес грохочет все громче и громче. — Он пьет? Храпит? Бродит во сне? У него определенные склонности, которые ты не одобряешь? Что он делает или, наоборот, не делает?
   Его тон не терпит возражений.
   — Фаусто… э… он высчитывает дни.
   — Что он делает? — ошеломленно спрашивает Гермес, не ожидавший такого. — Высчитывает дни? В постели? До того? Или после? А почему, если позволите спросить?
   — Не в постели! В ванной! Он высчитывает в ванной, папа!
   — В ванной? — повторяет в растерянности Гермес. — Что считать моему сыну в ванной вместо того, чтобы сделать тебе в постели хорошенького ребенка? Я сгораю от любопытства! Ты можешь мне объяснить?
   Гелиос довольно ухмыляется и наклоняется вперед, чтобы лучше слышать.
   — Он высчитывает дни, когда я могу забеременеть, папа!
   — Я не понимаю ни слова. — Гермес беспомощно оглядывается на жену.
   — Откуда он знает дни, когда ты можешь забеременеть? — заинтересованно спрашивает маман, и ее брови ползут наверх.
   — Он смотрит в ванной в моем календаре! — Фаусто вздыхает и смиренно трясет своей львиной гривой. Гелиос блаженствует и радостно подливает себе коньяка.
   — Это преступление! — орет Гермес. — Он забирается в ванную и подсчитывает дни в календаре, вместо того чтобы заботиться о своей красивой жене? А потом? Что происходит потом? Он ведь не может считать всю ночь, а? Что он делает, когда закончит свои подсчеты? Говори, Тиция! Он уже не может потом?
   — Если… если опасно и я могла бы забеременеть, — смущенно лепечу я, он становится страшно утомленным и засыпает.
   — Ты хочешь сказать… Непостижимо! Он высчитывает твои плодотворные дни и не притрагивается к тебе? Фаусто, ты рехнулся? Ты занимаешься математическими расчетами, чтобы твоя жена не понесла? Она осознанно лежит, так сказать, под паром? Значит, ты виноват, ты предотвращаешь детей? Ты считаешь ночами дни в ванной, чтобы не стать отцом? Мне стыдно за тебя! Ты просто кретин!