Куботиев Алан. Русская фантастика 2005

   Ладно. Вроде отпустило немного. Короче, дальше было вот чего… Стою я, значит, перед закрытой дверью, и прислушиваюсь к тому, что в коридоре происходит. Знаете, бывает иногда такое жуткое заторможенное состояние, – например, если махнешь разом пару стаканов водки или по башке получишь, – словно дело во сне или не с тобой происходит: вроде и страшно, и подташнивает, но знаешь, что в любой момент можешь проснуться или переключиться на другой канал, где мультики показывают, и поэтому ничего не делаешь, а стоишь и смотришь с дурацкой недоверчивой улыбкой, как кретин… Или слушаешь… Ч-ч-черт… В общем, слышу – ползет с той стороны Добрица, корешок мой покойный. Впусти, хрипит! А я даже шевельнуться не могу – как, честное слово, сковало меня по рукам и ногам… Короче, не впустил я его. Все равно он почти сразу голову на пол со стуком уронил и больше не двигался, я бы ничего сделать не успел…
   Судя по доносившемуся из коридора грохоту, дежурный по батальону заклинил палец на курке и бешено вращал стволом автомата, все увеличивая и увеличивая диаметр очерчиваемого круга. Судорожно отбивавшийся от насекомых возле моей двери Вова Пасечник, материвший все святое семейство на чем свет стоит, поймал пулю в живот, булькнул и с омерзительным плеском рухнул прямо в кучу копошащихся червей. На следующем круге в радиус поражения наконец попала и моя дверь. Брызнувшими щепками мне лицо посекло – до сих пор болит. Бросился я на пол и слышу за дверью, у самого лица, какую-то новую гадость – такое хитиновое поскрипывание, и словно кто зубами дерево двери точит. Воображение мигом нарисовало мне здоровенных зубастых мокриц с ладонь величиной. Я таких никогда раньше не видел. Наверное, они жили в самых глубоких канализационных трубах и не вылезали наружу, а наш с Добрицей покойным хлорпикрин их оттуда выкурил. Но главный фокус заключался в том, что отделявшая меня от насекомых дверь неудержимо разлеталась в клочья и осыпалась на пол, расколотая автоматными пулями, и вскоре между мной и мокрицами с человеческими зубами должно было остаться только сантиметров десять свободного пространства.
   Вот тогда-то я и очнулся окончательно. Кое-как развернувшись на четвереньках, рванулся к окну, уже почти ощущая, как мне в ноги впиваются маленькие челюсти. Автомат дежурного захлебнулся – или у него кончились патроны, или насекомые просочились через отверстия в решетке оружейной комнаты. Вылез я в распахнутое по случаю послеполуденной жары окно, поймал ногой карнизик шириной в полкирпича, который всю казарму опоясывает, и пополз по нему, поковылял прочь от окна, вжался в стену, щекой задеваю кирпичи, вниз не смотрю, ногами еле перебираю… Пятый этаж, ети его мать!..
   Добрался до соседнего окна, что в расположение второго батальона выходит, хотел туда залезть, но вовремя прислушался… Бог ты мой! У них тут свой фильм ужасов почище нашего – куда там «Чужие»!.. Маслянистый шелест – черви, сухой шорох – пауки, скребущий треск – жуки, хитиновое поскрипывание – мокрицы и еще какое-то свистящее шипенье – наверняка бледные осклизлые твари с членистыми усами, которым я даже названия подобрать не могу. Копошатся слоем чуть не до потолка. Мерзость-то… Еле живой от страха и отвращения, пополз дальше. Аккуратно ступаю по карнизику размером в полкирпича, мышцы ног болят, руки о стену ободрал до мяса, башка кружится, тошнит страшно, вот-вот сорвусь. Кое-как миновал еще одно окно второго батальона. Туда я даже и пытаться заглядывать не стал, зажмурился, но глухие негромкие удары слышал отчетливо: черви бросались изнутри на оконное стекло, пытаясь меня достать, и у каждого на конце рот-присоска, а внутри него – челюсти вроде сложенных вместе и двигающихся из стороны в сторону бритвенных лезвий. Добрался я до кирпичной ниши возле самого угла казармы, сел в эту нишу и ноги свесил. Мама, думаю, не перебраться мне через угол!
   Внезапно напротив раздался грохот, а потом – звон разбитого стекла. Я вскинул голову. В одном из окон соседнего корпуса казармы возник солдат в разодранной афганке. По-моему, он это стекло прямо кулаками вышиб. Он подавал мне какие-то странные знаки; в руках у него почему-то были огромный китайский веер и чучело фазана. Прыгнул он в окно плечом вперед, видно, рассчитывая в прыжке выдавить оставшийся в раме огромный осколок и броситься вниз. Верхнюю-то часть осколка, растрескавшуюся от первого удара, он действительно выдавил, а вот нижняя, блестящая и зазубренная, на которую он, не рассчитав, рухнул по инерции, разорвала ему живот и выпустила кишки. Даже с такого расстояния я отчетливо увидел, как стеклянное лезвие вспороло его тело, словно консервную банку. Хотя если бы и не этот осколок, падение головой вниз с четвертого этажа вряд ли прибавило бы ему здоровья. Когда он судорожно задергался на своем осколке, до половины свесившись из окна, на его спине появились, отчаянно карабкаясь и отпихивая друг друга, до боли знакомые канализационные твари. И вот тут-то я окончательно понял: а ведь такая чертовщина по всей казарме происходит! Некуда мне бежать! Эти гады, наверное, изо всех унитазов повылазили, изо всех раковин и писсуаров!..
   Только тогда я и обратил внимание на непрерывный странный шорох, текший снизу. Схватился я за водосточную трубу, вниз свесился… Паскудство! Прямо подо мной по горячему асфальту хлещут полчища тварей поганых. Целые коричневые сугробы тварей, которые извиваются, корчатся, шевелятся, кусают друг друга и расползаются, расползаются во все стороны. Шум от них стоит, словно кто разом тысячу бумажных листов комкает. И изо всех канализационных люков они: лезут, карабкаются, шур­шат. Но стошнило меня не из-за этого, а тогда, когда я разглядел между ними отдельные нестандартные экземпляры размерами с хорошую овчарку и червей толщиной с физкультурный канат. Наверное, эти чудовища были у них королями колоний и постоянно прятались в удаленных коллекторах или в каких-нибудь заброшенных канализационных отводах. Вот, значит, по кому караул палил… Видно, дело действительно серьезное, если даже такие монстры наружу повылазили. Я уже потом, в каптерке, представил себе ужас и потрясение часового, когда на его глазах из люка в асфальте выбрался гигантский паук, способный откусить ему руку. А в тот момент моя фантазия не работала, меня хватило только наклониться пониже и вывалить прямо на этих тварей то, что еще оставалось в моем желудке от обеда.
   Тогда я увидел все это очень отчетливо. А вот теперь думаю: как такое могло быть, если я как зажмурился после окна второго батальона, так и не открывал глаз, пока блевать не закончил?..
   Где-то в районе штаба вякнула одинокая автоматная очередь, какая-то зигзагообразная и рваная, словно полоснул кто-то наугад, лишь бы куда. Да, точно, тогда-то я глаза и открыл. Вслед за этим бабахнуло возле столовой, и над крышами складов поднялись клубы белого дыма. Значит, наши еще не сдались, соображаю я. Кто-то пытается эту дрянь «черемухой» травануть. Соображаю я так в перерывах между рвотными спазмами, а сам прикидываю: если твари от выдохшегося хлорпикрина настолько осатанели, что же от «черемухи» будет? И становится мне, прямо скажем, нехорошо. Хотя уж куда хуже вроде бы.
   Больше я ничего подумать не успел, потому что окно, мимо которого я проползал минуту назад, угрожающе затрещало и внезапно вывалилось наружу – они на него, наверное, всей массой изнутри навалились. От отчаяния я сделал единственное, что еще мог сделать: обхватил водосточную трубу руками и ногами и медленно поехал по ней вниз, обдирая локтями и коленями серебристую краску. Доехал я каким-то чудом до третьего этажа и тут почувствовал, что труба вот-вот лопнет. Эти водостоки вечно на соплях крепятся, на проволочках каких-то, на обойных гвоз­диках… Впрочем, спускаться на землю мне с самого начала было ни к чему. Там меня ждали с распростертыми объятиями. Так что шагнул я прямо в закрытое окно третьего этажа, мимо которого как раз проезжал, и оказался в каптерке батальона связи. Вскочил на ноги, весь поцарапанный, в осколках, озираюсь вокруг, как ненормальный. Счастье мое, что в момент первой атаки насекомых каптерка оказалась запертой. Несмотря на непрерывный скребущий шорох в коридоре, в щель под дверью забралось не так уж много насекомых. Не дожидаясь, пока они вцепятся мне в ноги, я расплющил тварей каблуками раньше, чем они успели меня почуять. Двух жуков, сумевших забраться на стол, я сначала не заметил, и тут же был наказан: один из них впился мне в левую кисть, а другой – в предплечье. Рука моментально онемела, словно в нее с размаху ткнули тупой ржавой рогатиной. Вырвал я по очереди тварей из своего мяса, едва не оставив челюсти в ранах, и швырнул об шкаф. Разлетелись жуки по всей каптерке: головы отдельно, лапки отдельно, желудки отдельно. Обшарив все помещение, я никого больше не нашел, но предварительно щель под дверью сейфом металлическим закрыл, а саму дверь на всякий случай шкафами завалил и окно обратно шкафом задвинул – не хватало еще, чтобы червяки с пятого этажа сыпаться начали. Раздавленные остатки маленьких тварей сгреб щеткой в дальний угол и накрыл старыми парадными кителями. В шкафу под парадками обнаружилась непочатая бутылка «Столичной», я ее вскрыл и облил раны как следует, для дезинфекции, а перед этим еще спичками прижег. Потом провел также сеанс внутренней дезинфекции – прямо из горлышка…
   Вот, собственно, и все. Уже очень поздно. Я не знаю, сколько, у меня нет часов. Стемнело давно. Из-под вороха парадок в углу идет нестерпимая вонь. За дверью по-прежнему комкают бумагу и размазывают масло. Кажется, у меня поднялась температура и начался озноб. Ужасно болит поцарапанное лицо, похоже, будет нагноение. Башка, которой я треснулся об зеркало, просто раскалывается. Твари не собираются уходить обратно в канализацию, их дразнит запах крови. Впрочем, обоняние у них развито совсем не так хорошо, как мне показалось вначале, потому что за запертой дверью они оставили меня в покое. Оно и понятно – нельзя иметь хорошее обоняние и жить в канализации. Спасать меня, судя по всему, никто не собирается. Мне не хочется об этом думать, но, похоже, из всей нашей части только я один и выжил. Может быть, сидят где-нибудь еще несколько таких же бедолаг, забаррикадировавшись, тихо с ума сходят… Пока еще в офицерском городке смекнут, что к чему, пока еще зачешутся, пока еще пришлют помощь… Впрочем, черт его знает – может, как раз сейчас лавина кровожадных насекомых выбирается из дренажных колодцев прямо посреди городка. В этом случае там будет не до нас…
   Ну, вот я все и рассказал. Сейчас лежу в каптерке батальона связи на куче мятых матрасов и надиктовываю себе трибунал на старшинский магнитофон. Впрочем, если меня спасут, пленку я заберу с собой и сожгу. Ну а если нет – может быть, потом, когда найдут эту кассету, она пригодится для выяснения обстоятельств… Если ее раньше черви не пожрут… Времени у меня много, жаль только, пленка заканчивается.
   Знаете, дорого бы я дал, чтобы узнать, куда эти горе-строители нашу канализацию вывели, где такая флора и фауна водится. А может, за те годы, что наша воинская часть здесь стоит и отраву под землю спускает, местные насекомые мутировали, как в том фильме «Крысы», и одного маленького толчка, нашей с Добрицей покойным глупости, хватило для того, чтобы выгнать их на поверхность в поисках крови… Либо тот хлорпикрин, что мы бабахнули в канализационный колодец, обжег кого-то из насекомых королей, который отдыхал там в холодке, и обезумевший от боли король устроил нам карательную акцию… Не знаю, не знаю… Если бы не бутылка, в которой на настоящий момент уже ничего не осталось, я вряд ли сумел бы сохранить здравый рассудок посреди этой чертовщины.
   Или я его и так не сохранил?..
   Адски болит башка, которой Ара приложил меня об зеркало.
   Не я ли два дня назад, стоя на вечерней поверке и ощущая нытье в почках, отбитых Железняком, страстно, до боли в стиснутых челюстях желал, чтобы из канализации выбрались полчища насекомых и сожрали всех? И эти звуки – маслянистый шелест, сухой шорох, скребущий треск… разве не эти же самые звуки я слышал почти год после того, как фигакнулся с мопеда?..
   Черт, да видел ли я на самом деле хоть одно атакующее насекомое? Что, если я сейчас приподниму парадки, а под ними ничего не окажется? Если я сейчас посмотрю на свою искусанную руку и увижу на ней следы собственных зубов?..
   Что, если сейчас в каптерку войдет старшина связистов и крайне удивится, обнаружив на вверенной ему территории постороннего солдата – дрожащего, исцарапанного, с блуждающим безумным взглядом?
   Честно говоря, я предпочел бы такой вариант.
   Однако выходить наружу и проверять свои догадки я не собираюсь. Говорят, у психов никогда не возникает сомнений в собственном душевном здоровье. Так что если я выйду из каптерки, а кровожадные насекомые существуют на самом деле, получится очень смешно.
   Все, мужики, нету больше пленки. Живите тысячу лет, только, пожалуйста, будьте поосторожнее со всякими канализа…

Сергей Легеза.
Метель нам пела песенку…

   Здесь, наверное.
   Кабинет – пять на три. Мебелишка потрепанная, со светлой покоробившейся полировкой. На столе, под плексигласом, – календарь, какие-то бумажки. Невнятный плакат на стене: кошечки-собачки.
   Девица – тут же. Невзрачненькая, с мышиным хвостиком волос.
   – А бланки где у вас?
   – Да какие там бланки…
   И в слезы.
   И в дверь.
   И только каблучки зацокали, удаляясь.
   Волька озадачился. Экое, право, начало.
   Прошелся вдоль стен. Старый вытертый паркет поскрипывал и щелкал. От окна поддувало: линялые шторы выгибались пузырем.
   Заведение культуры, н-да…
   – Что, устраиваться?
   Волька едва не подпрыгнул от неожиданности, Оглянулся через плечо.
   Там, у входа, опершись плечом о косяк и сунув руки в карманы, стоял невысокий, крепко сбитый, с намечающейся плешью. Пышные усы спускались к подбородку.
   – Да я, вот…
   – Угу, – кивнул этот, у двери, понимающе. – А Нинка где? Опять убежала? Вот свиристелка… Спишут ведь вчистую. – Выпрямился, поскреб подбородок. – Бланк небось тебе нужен? – спросил.
   Волька кивнул.
   Мужик шагнул к столу, потянул ящик. Склонился, перебирая бумаги и бормоча неразборчиво.
   – Ага, – сказал наконец. – Вот, стало быть, – протянул Вольке бланк. – На имя Панкратия Исидоровича Черного пиши. И главное, срок укажи: с завтрашнего числа и по седьмое. Чтобы потом претензий не было, – добавил. – В сто вторую занесешь, – сказал еще напоследок.
   Кашлянул глухо и вышел.
   Волька присел за стол, склонясь над бланком.
   Где-то вдалеке играла бравурная музыка, говорили что-то неясное. «И славные рыцари…» – донеслось только.
   Веселятся, подумал Волька. Пляшут и поют. Славные рыцари, поди ты.
   Он вздохнул и потянулся за авторучкой – та торчала в стаканчике здесь же, на столе. Разгладил бланк.
   В верхней части – логотип: лев на задних лапах с улыбающейся маской на морде. Ишь ты. Впрочем, кому какое дело? И страньше бывало.
   «Директору ЗАО „Терпсихора“ Черному П.И. …» – начал он.
   Вдали зазвенело железо, потом кто-то взревел: надсадно и яростно.
   Волька прислушался, но рев не повторился, звон тоже стих. С минуту ничего не происходило, но вот – сдвоенные шаги в коридоре, дребезжание железа, легкий скре­жет. Затем дверь распахнулась.
   Двое. Один: в темно-зеленых бриджах, черно-зеленой куртке с красными вставками по рукавам, пояс с кольцами белого металла. У пояса – короткий кинжал в простых черных ножнах. Пепельные волосы спадают на уши, в правой мочке – крупная медная серьга с гранатом. Замшевые сапожки. Второй – в кольчуге, металлические вставки через грудь, волосы под бармицей, полосы сажи на щеках. Тяжеленные с виду сапоги с металлической окантовкой. Несут кого-то: с натугой, по-над самым полом. Третьего. В латах. Волочится рука: покоробившийся обгорелый металл перчатки скребет по паркету.
   – Давай, заноси. Осторожней, осторожней.
   Опустили под стену (латы щелкнули коротко). Тот, что в кольчуге, привалился рядом. Стянул сетку бармицы с головы: волосы слиплись, топорщатся в стороны. Справа, по груди, через металлические бляхи – глубокая вмятина.
   – Леха, – прохрипел второму, с серьгой. – Гони за доктором, Леха. Где-то он возле Сидора терся. Давай.
   Леха кивнул, рванул к двери. Дробно затопотал по коридору.
   Волька смотрел на все это растерянно.
   Этот же, сидящий, отстегнул от пояса флягу, запрокинул голову, ерзая кадыком. Закашлялся.
   – Твою мать, – выдохнул.
   Лежащий под стеной застонал и слабо шевельнулся.
   – Тихо, Семен, тихо, – сидящий приподнялся, придержал лежащего за плечо. – Сейчас Леха доктора приведет, – облизнул губы. – А таки мы его сделали, Семен. – Посмотрел на Вольку через плечо. – Новенький? – спро­сил. – Новенький, – пробормотал, не дожидаясь ответа. – Наблюдай, новенький, как у нас здесь. Весело… – сплюнул в угол.
   Волька лишь сглотнул. Сказать, что все это было не­ожиданным… Куда ж, однако, мы попали? ЗАО «Терпсихора», значит…
   А в дверях нарисовался уже Леха. С ним – старенький врач: бородка клинышком, пенсне даже на переносице. Добрый доктор Айболит, судя по всему. И два оглоеда – в белом и с закатанными рукавами. Группа прикрытия, стало быть.
   Айболит присел, провел ладонью над грудью лежащего, поглядел на второго.
   – Что, – проговорил, – опять попались? Говорили же вам… Берите-ка, ребятки, – уже оглоедам. Те нагнулись слаженно, подхватили Семена под руки и за ноги, понесли.
   Айболит с Лехой помогли встать второму. Тот шагал тяжело, приволакивая ногу. Обернулся от дверей, помахал Вольке.
   – Давай, новенький. Встретимся…
   Некоторое время Волька сидел, словно пришибленный. Вот, значит, как. А главное – им же говорили. Это что ж получается – не впервые, что ли? Просто обалдеть.
   Так стоит ли?
   Он снова поглядел на бланк.
   А впрочем…
   «Заявление…»
   Едва успел начать писать и – поднял голову. Похоже, по коридору опять кто-то шел. Равномерно стучала деревяшка. Тым-тым-тым… Палка? Костыль? Детские санки?
   Скрипнула дверь.
   – Табачку не найдется?
   На пороге стоял… Пират? Да, наверное. Распахнутый, не первой свежести камзол. Треуголка. Седая косичка парика. Деревянная нога и черная повязка на одном глазу. В руке – трубка с прямым чубуком.
   Волька похлопал по карманам, достал пачку.
   Одноногий ловко выщелкнул пару сигарет, распотрошил их над листом бумаги, орудуя узким, синеватой стали ножом, ссыпал табак в трубку. Примял большим пальцем, чиркнул спичкой. Выдохнул серое кольцо в потолок.
   – Красота, – протянул. – Отвыкаешь ведь, – сказал, глядя на Волькину курточку. – Пятнадцать, мать его, человек на сундук мертвеца… А чтобы стопочку кто налил – так скорее удавятся.
   Вокруг левой глазницы у него виделось из-под повязки – блеклое, но явственное – красно-синее месиво шра­мов.
   – Здоровский грим у вас, – кивнул Волька.
   Пират затянулся опять.
   – Грим… – бормотал. – Выйдешь вон работать – узнаешь, какой грим. – Притопнул деревяшкой. – Час который? – спросил.
   – Три почти, – глянул Волька на часы, а одноноги: поскреб подбородок.
   – Пора, – сказал. – Встретимся небось, салажонок, сказал через плечо и затянул хрипло: – Когда воротимся мы в Портленд, клянусь, я сам взойду на плаху…
   Вновь стукнула дверь
   «Вот только в Портленд воротиться – не дай нам, боже, никогда…» – донеслось. Потом хлопнула еще дверь – дальше по коридору, и голос стих.
   Волька потер ладони. Все страныие и страныпе. Но – интересней и интересней. Чем же закончится-то?
   «Прошу принять меня на работу… С условиями труда…» Дата. Подпись.
   Куда теперь? В сто вторую, что ли?
   А где у нас сто вторая? Возле сто первой, надо полагать.
   Волька выглянул в коридор: лампы горели через одну, пыльные тени толпились по углам. Вытертый линолеум, плохо крашенные плинтусы.
   Похоже, в ту сторону, налево.
   За спиной коридор изгибался вправо: где-то там были подмостки.
   Около сто второй, вплотную к стене, стоял стул: старенький, с деревянным жестким сиденьем. Что-то в его пропорциях было не так, но с расстояния оставалось непонятным – что. И лишь подойдя вплотную, Волька понял, в чем дело: ножки у стула были урезаны почти вполовину. Для наших маленьких друзей, видимо. Колобок там или Чебурашка какой.
   Дурдом форменный.
   Из-за двери доносились голоса. Волька прислушался.
   – А ты куда смотрел, Егор? – раздраженно спрашивал знакомый уже голос усатого мужика. – Тебя я о чем просил?
   – Да, Викторыч, не углядишь ведь! Ты ж знаешь, как оно бывает. Как инстинкт все равно что: хоп – и готово…
   – Я тебе дам ли готово»… Это с драконом такие номера проходят: зрители в восторге, а обормоты на роль всегда найдутся. Нервы, опять же, пощекотать. А здесь что прикажешь делать? Опять объявление давать будем? Третий раз за неделю…
   – Так ведь и в сценарии сказано: «…и проглатывает», – заметил осторожно третий голос. – Мы ведь строго придерживаемся…
   – Ты-то хоть помолчи, Варвара-краса… Не тебе ж теперь перед Исидоровичем отдуваться. Намылят вот мне холку – на вас ведь отыграюсь, так и знайте!
   Волька осторожно постучал. Потянул за ручку.
   Усатый («Зам. директора по кадрам Ормусов Г.В.» – вспомнилась Вольке табличка возле двери) нависал над двумя, что сидели тут же, у стола. Один был большой, на полкабинета, в коричневом меховом трико и в гриме: по щекам и подбородку бежала бурая шерсть, лишь глаза высверкивали. Вторая – в безрукавке, мехом наружу, хвост свисает со стула, рыжие волосы растрепаны и лишь кое-как собраны в пучок на затылке. Оба – потупившиеся. Распекают их, похоже.
   – Можно? – шагнул вперед Волька, чувствуя себя довольно неловко.
   Усатый глядел искоса.
   – А-а, новенький… Написал? – протянул руку.
   Волька отдал заявление. Кадровик проглядел: быстро, наискось.
   – Годится, – сказал. Протянул тонкую картонную папку. – На вот. Сценарий. Просмотри до завтра. Ничего сложного – с ходу играть можно.
   Волька кивнул, а усатый помахал рукой.
   – Завтра – в восемь утра: познакомлю с остальными. Все, извини.
   И опять повернулся к этим двоим.
   Волька тихонько прикрыл за собой дверь.
   – В общем, – донеслось, – чтобы в последний раз. Повторится – вышибу сразу. К ветеринарам пойдете, на опыты.
   Волька хмыкнул и неспешно пошел к выходу, заглядывая на ходу в папку. Было там с десяток страниц, текст незамысловатый. «Это – чтобы тебя лучше слышать…» и все такое прочее. На последней странице зацепился глазами: «Охотники разрубают Серому Волку живот, и оттуда выходят невредимые бабушка и Красная Шапочка». Добрая детская сказка со счастливым концом.
   На крыльце он постоял, прикуривая сигарету, кинул спичку в снег. Елка у входа била наряжена, лукаво перемигивались лампочки.
   Проехала машина. «Говорят, под Новый год, что ни пожелается…» – тянулась вслед песенка.
   Волька выдохнул дым и пошел ловить маршрутку.
 

* * *

 
    Директору ЗАО «Терпсихора»
    Черному Панкратию Сидоровичу
    от Агенцова Владимира Павловича
 

ЗАЯВЛЕНИЕ

 

   Прошу принять меня на работу на должность «Серый Волк» для проведения новогодних шоу на срок с 30 декабря … года по 7 января …года. С условиями работы ознакомлен и согласен.
   Инструктаж по технике безопасности на рабочем месте прошел.

29 декабря … года. Агенцов В.П.

Вадим Панов.
Половинки

   «Акции „ТехЭнергоЭкспорта“ не могли упасть на шесть пунктов только из-за неудачного высказывания финансового директора. Проблемы бывают у всех, даже у китов, но спекулянты не станут сбрасывать столь мощные активы после одного интервью. Должно быть что-то еще…»
   В биржевых играх важна каждая мелочь, каждый слух, каждое слово. Любое высказывание может привести к взлету или, наоборот, падению акций. К резкому выигрышу или крупным финансовым потерям. Игорь Тареев знал эти законы лучше других. Он умел играть, был настоящим профессионалом, которому доверяли большие деньги. Принадлежащая Тарееву брокерская компания процветала, сам Игорь славился чутьем, информированностью, удачливостью, но ситуация с «ТехЭнергоЭкспортом» ставила его в тупик.
   «Сбрасывать или подождать?»
   – …альбом. Светка уже заказала столик. – Марина долила кофе и посмотрела на часы. – Ой, опаздываю. У меня переговоры через двадцать минут.
   «Новый альбом? Ах, да, поп-идол десятилетней давности пытается вернуться в обойму». Игорь припомнил, что вчера вечером Маринка долго щебетала с подругами, обсуждая потертого кумира не столь давней юности. Сколько им было во времена расцвета героя? Лет по четырнадцать? По пятнадцать? Судя по последним словам, щебетание закончилось твердым решением посетить мероприятие и воочию полюбоваться на лысеющего кумира.