Страница:
Есть у нас, у Котов, такой специальный приёмчик. В обычных драках он практически никогда не применяется. Им пользуются только тогда, когда бой идёт уже не на жизнь, а на смерть: ты прыгаешь на противника, выставив вперёд все четыре лапы с выпущенными на всю длину когтями. Передними лапами вцепляешься во что угодно – в голову, в грудь, в глотку противника. И вплотную притягиваешь его к себе. А когтями задних лап, несколькими мощными ударами разрываешь врага до внутренностей!..
Это, как говорится, Последний Шанс у нас – у Тигров, у Пантер, у Леопардов. Короче, у всех Котово Кошачьих!
– А ты, не торопясь, расшнуровывай фуру, – сказал Алик моему Водиле. – Там одна пачечка у тебя в накладной не числится.
– Что ещё за «пачечка»? – чуть напряжённо спросил Водила.
– Много будешь знать – не успеешь состариться. Не станешь задавать глупые вопросы – получишь пять штук зелёных и предложение на дальнейшее сотрудничество. Каждый рейс – на тех же условиях. Так я говорю? – посмотрел Алик на Лысого.
– Так, так!.. – В испуге Лысый мелко закивал головой и вытащил из кармана джинсов пачечку в пять тысяч долларов.
– Устраивает? – спросил Алик у Водилы.
«Соглашайся, Водила!!! – мысленно завопил я всеми своими мозговыми извилинами; – Тяни время!.. Что-то должно произойти! Миленький, Водила, подожми хвост, не показывай зубы, соглашайся на всё! Сам же говорил – против лома нет приёма… А „козу“ мы им потом всё равно обязательно заделаем!.. Соглашайся!!!»
«Не гони картину, Кыся… – ответил мне, по доктору Шелдрейсу, мой Водила. – Чем быстрее сдамся – тем меньше мне будет веры!»
Водила недоверчиво посмотрел на доллары, спросил у Алика:
– Где гарантия, что это не фальшак?
Не опуская пистолет, Алик симпатично и весело рассмеялся:
– Вот это уже деловой разговор! Тут ты прав – когда имеешь дело с вашими сегодняшними россиянами – гарантий никаких. Но если в этой пачке хоть одна бумажка окажется липовой, я тебе сам заменю её на любую валюту. Естественно, по курсу на день обмена.
– Ну, смотри. Ты сказал!.. – И Водила стал расшнуровывать задний клапан фургона…
Но в эту секунду я – первый, с крыши фургона, а мгновением позже и все трое внизу – Алик, Лысый и Водила – увидели, как в «Зону отдыха» прямо с автобана неторопливо стали вкатываться две ослепительные фары «дальнего света», а выше фар режущим, тревожным посверкиванием крутились два синих проблесковых полицейских фонаря.
Алик моментально засунул пистолет под брючный ремень, запахнул куртку и тихо сказал Водиле:
– Ставь запаску… Разговаривать буду я. Кто пикнет – покойник.
С телепатическим криком: «Вот видишь, Водила! Я же говорил, что что-то должно произойти!!!» – я промчался по всей крыше фургона, перепрыгнул на кабину нашего грузовика и уселся как раз над своим Водилой, который уже позвякивал инструментами у простреленного переднего колёса.
Неожиданно на боку надвигающейся на нас полицейской машины – выше фар, но ниже синих проблесковых фонарей – вспыхнул мощный прожектор и залил белым слепящим светом всю «Зону отдыха», наши три машины, Алика, Лысого, Водилу и меня…
Полиция подъехала совсем близко, поразглядывала нас, выключила прожектор, поменяла «дальний» свет на «ближний» (про это мне уже Водила всё объяснял) и заглушила свой двигатель.
Теперь, когда их сильный свет не бил по глазам, сразу стало видно, что полиция приехала на зелёно-бежевом автобусике, чуть побольше Аликовой «тойоты».
Их было четверо – трое совсем ещё мальчишки, лет двадцати – двадцати трех, а четвёртый – возраста моего Водилы. Он держал в руке длинный собачий поводок и с трудом вытаскивал из машины сонную, упирающуюся овчарку, которой всё было до лампочки. Ей хотелось спать, и она не собиралась вылезать из тёплой машины, пока её художественный руководитель не догадался показать ей на меня, сидящего на крыше кабины, и сказать ей:
– Гляди, Рэкс! Кошка, кошка!..
Тут Рэкс проявил ко мне некоторый слабый интерес и для порядку пару раз на меня гавкнул.
– Заткнись! – сказал я ей по-нашему, по-Животному.
Овчарка тут же заткнулась, села и, склонив голову набок, стала удивлённо меня разглядывать…
Тут я вынужден кое-что объяснить. Обычно, когда Собака склоняет голову набок и якобы внимательно смотрит и слушает, – Люди приходят в такой умилительный восторг, что готовы ей лапы целовать! Людям всегда кажется, что склонённая набок голова Собаки – это признак её мудрого и доброго внимания. На самом деле всё категорически наоборот! Это первый признак Собачьего идиотизма. Если «Собачка склоняет головку набок» – значит, она ни хрена не понимает и находится в состоянии полной и беспросветной дебильной растерянности! Не верите? Почитайте Конрада Лоренца – «Человек находит друга». Превосходная книжка!.. Когда мы с Шурой Плоткиным читали в этой книге про «склонённую набок собачью головку» (вернее, когда Шура мне это читал), мы так хохотали, так веселились, так полюбили эту книгу, что долгое время она была у нас просто настольной, как и книга доктора Ричарда Шелдрейса.
Шура потом признался, что, прочитав Конрада Лоренца, он стал с гораздо меньшим почтением относиться к Собакам и с неизмеримо большим – к Котам.
– Добрый вечер, – по-немецки сказал один из молодых полицейских и спросил моего Водилу: – Почему мотор не выключен?
– Батарея – капут, – ответил Водила, не прекращая работы.
– А с колесом что? – спросил другой.
– На гвоздь напоролся, – беспечно проговорил Алик и сочувственно рассмеялся. – Наверное, только русский грузовик может найти гвоздь на немецком автобане!..
– Нет, почему же? – возразил третий. – Это случается довольно часто. Странно только, что лопнуло переднее колесо. Обычно переднее колесо поднимает гвоздь, а пропарывается уже заднее.
– Рихтиг, – сказал мой Водила, дескать, «правильно».
– Говорите по-немецки? – спросил Водилу руководитель Рэкса.
– Айн бисхен. Немного, Майн фройнд гуте дойче шпрахен. – И Водила кивнул на Алика: – Поговори с ними, Алик, по-ихнему.
Я заметил, что Водила ускорил темп работы, и понял, что он хочет поставить запасное колесо именно в присутствии полиции. Чтобы, когда полиция уедет, наша машина была бы уже на ходу. Что он придумал, я не мог разобрать – в голове у Водилы была какая-то лихорадочная каша. Но я понял единственное: мы обязаны быть на колёсах!
Лысый стоял в паническом перепуге, словно дерьма в рот набрал.
– Приготовьте, пожалуйста, ваши бумаги, – сказал молоденький полицейский.
Он именно так и сказал – «пожалуйста» и «бумаги». А не «Па-а-апрашу документики!», как у нас. Я совершенно не собираюсь идеализировать немецкую полицию, и это будет отчётливо видно из дальнейшего, но вот это «пожалуйста» мне у них очень понравилось.
– Возьми у меня в верхнем кармане куртки, – сказал Водила Лысому. – Рукавицы худые, руки всё равно грязные…
И пока Лысый предъявлял свои документы, пока доставал документы моего Водилы, а совершенно не теряющий присутствия духа Алик весело показывал свои «бумаги» и непрерывно болтал с полицейскими о том, как он встретил своих бывших земляков в Ганновере, как взялся помочь им с немецким, если возникнут в дороге какие-нибудь затруднения, – я напрямую сказал этому задроченному Рэксу:
– Рэкс! Не рычи и не скалься. Хоть на минуту забудь о вековом антагонизме! Не смотри на меня сейчас как на КОТА! Считай, что в эту секунду я для тебя всего лишь источник очень важной служебной информации!..
– Пошёл ты знаешь куда… – ответил мне этот хам. – Тоже мне – «источник информации»! Шайзе…
Но я решил, что вытерплю всё! И постарался сказать самым мирным тоном:
– Рэкс, дорогой!.. Да подавись ты своей Собачьей фанаберией! Будь проще. У нас в машине сто килограммов кокаина. Понял, немецкое твоё рыло?! А этот худенький Алик – убийца! Как говорят в России – исполнитель! Как только вы уедете – он сразу же застрелит моего и вон того – Лысого. Тоже, кстати, бандюга. Неужели ты сам не чувствуешь, как от этого Алика разит оружием?!
– У моих у всех тоже оружие. Я не могу принюхиваться к каждому встречному и поперечному. Будет приказ – понюхаю.
– Ты милицейская Собака или нет?! – заорал я на Рэкса.
– Нет. Я – Собака полицейская.
– Один чёрт! А раз ты полицейская Собака, ты обязан…
– Без приказа я не имею права.
– Идиот безмозглый! Чиновничья твоя морда!.. Какой тебе ещё нужен приказ?! Вот – ты, а вот – преступник!.. Хватай его!
– А где приказ? – тупо спросил Рэкс и, конечно же, «склонил головку набок». – Существуют определённые инструкции…
– Рэкс, браток!.. Плюнь ты на инструкции! Ты же представитель такой страны, с такими дорогами, с такими «Хунде-Барами»!..
Я уже не знал, как ещё польстить этому тупице!
– Хоть раз в жизни прояви инициативу, дубина! Тебя же будут потом на руках носить! На всех углах расхваливать…
– Я никому и никогда не позволяю носить себя на руках, – с достоинством ответил Рэкс. – И хвалить меня тоже не надо. Мне достаточно, чтобы меня не ругали и не уволили.
Я думал, что я сейчас лопну от бессилия, и злости! Я спустился с крыши по открытой двери в кабину, а уже оттуда спрыгнул на землю и сел прямо напротив Рэкса, чем несколько ошарашил и его, и всех вокруг.
– Я обращаюсь к тебе как Животное к Животному! – прямо сказал я Рэксу. – Ты наконец это можешь понять, кретин ты зацикленный?!
– Если ты будешь оскорблять меня при исполнении служебных обязанностей, я задам тебе трёпку, – строго сказал Рэкс.
– И останешься минимум без одного глаза, – пообещал я ему. – За это я тебе отвечаю. Да ещё и морду располосую так, что тебя никто не узнает. А кому в полиции нужна одноглазая Собака? Вот тут-то тебя точно вышибут пинком под хвост с государственной службы. Тем более что свои прямые служебные обязанности ты исполнять отказываешься. Шлемазл!..
Это всегда так Шура Плоткин говорил, когда сталкивался с каким-нибудь абсолютно умственно отсталым типом. Причём, насколько я понял, Шура и сам не знал, что такое «шлемазл». Однажды он сказал мне, что это было любимое ругательство его бабушки. И оно ему ещё в детстве очень понравилось. Понравилось, как звучит.
«Шлемазл… – с разными интонациями повторял Шура. – Шлемазл!.. Нет, в этом что-то есть… Ты слышишь, Мартынчик? Шлемазл – и этим всё сказано!..»
Одним глазом я следил за этим вонючим Рэксом, чтобы он меня сдуру не цапнул, а вторым поглядывал на Водилу и видел, что наш грузовик уже прочно стоит на новом колесе, простреленное валяется рядом, а Водила убирает инструмент в железный ящик с ручками. Я решил сделать последнюю попытку.
– Послушай, шлемазл! – сказал я этому Рэксу. – У тебя хоть с твоим Шефом есть Контакт?
– Какой ещё «контакт»?
– Телепатический, – терпеливо объяснил я.
– А что это такое?
– Ну, он тебя понимает?
– Нам достаточно того, что я Его понимаю. Он приказывает, я делаю. А больше нам ничего не положено.
– Но ты можешь рассказать Ему всё, что я тебе говорил? – продолжал допытываться я.
– Стану я Ему забивать голову всякими Кошачьими бреднями!
Вот тут я унизился до того, что не вмазал ему по рылу за такую в высшей степени оскорбительную фразу, а покорно попросил ещё раз:
– Может быть, ему это не покажется такими уж бреднями. Попробуй, Рэксик, а?..
– Какой я тебе ещё «Рэксик»?! Ты как разговариваешь с полицией?! – вдруг зарычал этот болван и рванулся ко мне.
Я с ходу врезал ему пару раз по харе когтями и мгновенно очутился на крыше кабины.
– Эй, Кыся! Ты чего собачку обижаешь? – крикнул мне Водила.
Впервые в жизни мне дико захотелось выругаться страшным Человеческим матом! И чем грязнее – тем лучше… Мне захотелось выплеснуть на голову этой тупой полицейской Псине поток всех возможных и невозможных людских матерных Слов в самых чудовищных и тошнотворных комбинациях, которые я когда-либо слышал у нас в России!
Но матюги так и застряли у меня в глотке, потому что полицейские сказали всем «Гуте райзе!» – что-то вроде «Счастливого пути!», втащили своего озверевшего болвана Рэкса в машину и уехали. А мы с Водилой остались нос к носу с Лысым и Аликом.
Вот когда я понял, что нам с Водилой надеяться не на кого! Если мы не спасём себя сами, нас никто не спасёт. Тем более что в руке у Алика снова появился его большой пистолет…
Неожиданно в моей голове вдруг возник негромкий голос Водилы: «Не психуй, Кыся. Не дёргайся. Как нибудь выгребемся. Ты там сверху приглядывай за Аликом. Вдруг он стрелять захочет…»
Вслух же Водила сказал:
– Ну что, будем перегружать вашу пачку?
– Вот это молодец! – восхитился Алик. – А я уж думал, что мне тебя придётся снова уговаривать.
И Алик выразительно помахал пистолетом.
– Пять штук на дороге не валяются. А если потом ещё с каждого рейса так же… Как говорит мой Кыся – чего мне хвост задирать и зубы скалить? – ухмыльнулся Водила.
– Ах, у тебя ещё и Кот говорящий?! Ну, ты грандиозный мужик!
Алик был удивительно артистичен! Он всё время во что-то играл. В «милую мальчишескую беспечность» и «хорошее настроение» с дорожной полицией, в «восхищение» моим Водилой, в «простоту» и «рубаху-парня», в «располагающую открытость». Играл широко, легко, без пережима, целиком отдаваясь только что сочинённому образу…
Однако с Лысым он был строг и неумолим. Но это тоже была своего рода игра – этакий маленький спектакль в расчёте на трусливого и неумного зрителя.
Иногда он терял над собой контроль – всего лишь на секунду, и глаза его становились жёсткими, слишком явно оценивающими каждое чужое движение, каждое слово, каждую интонацию. И я видел, что выстрелить он был готов в любое мгновение.
Ах, если бы он мог сам перегрузить эту дурацкую «фанерную» пачку с кокаином в сто семьдесят кило весом в свою «тойоту»! Он бы просто немедля, по выражению Бармена, «отправил бы гулять по небу» и Лысого, и моего Водилу. В таком деле лишние люди никому не нужны. Это мне ещё по дороге Водила объяснил…
Я мотался по крыше кабины и по верху фургона, стараясь всё время находиться над Аликом и его страшненьким пистолетом. Волей-неволей я пытался настроиться на ЕГО волну, чтобы попробовать хоть как-то предупредить грядущие события. Мысленно я призывал на помощь всё наше Кошачье-Котовое НЕОБЪЯСНИМОЕ – то, что даёт нам возможность непонятным образом ПРЕДВИДЕТЬ СЛУЧАЙ…
В чистом виде я этого так и не смог сделать – он был слишком сильной личностью для меня! Но внезапно я понял, что зато установил с Аликом какой-то странный, необычный, Односторонний Контакт по принципу «я тебя вижу, а ты меня – нет». То есть я для него оставался закрыт, а он для меня – будто голенький…
Я увидел, что он страшно нервничает! Не потому что, как только кокаин будет перегружен в его машину, ему придётся отправить на тот свет двух человек. Это дело привычное. Это, в конце концов, его профессия, А вот то, что обычная, паршивенькая дорожная полиция совершенно случайно заехала в эту идиотскую «Зону отдыха» и внесла в свой компьютер данные документов моего Водилы, Лысого, а вместе с ними и Алика, – вот это может грозить осложнениями. Естественно, после того как найдут трупы этих русских…
Теперь такое стало в Германии столь привычным, что перестало быть сенсацией. Ну, мюнхенский «Абендцайтунг» напечатает фотографии застреленных и выдаст крупный бездарный заголовок – «Кремль протягивает щупальца к Баварии!» Русскоязычная берлинская газетка «Европа-Центр» опубликует небольшую заметочку, подчеркнув, что у них в Берлине ещё не то бывает!.. Наверняка откликнется многостраничный и тоже русский лос-анджелесский альманах «Панорама» – у них здесь есть свой корреспондент. И всё!..
Алик же завтра утром сдаст товар кому надо, получит гонорар за доставку и устранение двух свидетелей, заберёт свою маму и укатит с ней в Италию, в Лидо-ди-Езоло, где на пятнадцати километрах пляжной косы умудрилось расположиться пятьсот отелей любого калибра! Пойди-ка найди там Алика. Тем более что они с мамой покатят туда совсем не с теми документами, которые зарегистрировал компьютер дорожной полиции. И уж конечно, не на этой машине…
Он покажет маме Венецию – туда всего полчаса езды по хорошей дороге, покатает маму на гондоле по всем вонючим венецианским каналам, и гондольеры в одесских соломенных канотье с яркими лентами на тульях будут говорить маме «синьора» и вежливо помогать ей сесть в гондолу и выйти из неё. Алик повезёт маму на три знаменитых островка в Венецианском заливе – Бурано, Мурано и Торчелло. И вместе с ней будет восхищаться виртуозностью потрясающих стеклодувов, шататься по узеньким островным улочкам шириной всего в два – два с половиной метра.
Неделю тому назад на Мурано, именно на такой улочке, Алик застрелил какого-то иркутского не то градоправителя, не то банкира… Кто? Что?.. Этим Алик никогда не интересуется. Он получает заказ, аванс, один час летит из Мюнхена в Венецию, полчаса на катере до Мурано, ещё полчаса на острове, а затем обратно.
Утром, после завтрака с мамой, вылетел, к обеду уже вернулся домой. Мама очень не любит, когда Алик опаздывает к обеду…
А доллары «на дороге не валяются», как сказал этот здоровый русский шоферюга из Питера.
Вот его почему-то Алику жалко… То ли потому, что он с котом ездит, то ли ещё почему. Но жалость для Алика – непозволительная роскошь, и он тут же отметает от себя это непривычное для него ощущение.
Всё-таки есть достаточно серьёзная опасность, что Алика могут вычислить. Особенно если это дело не спустят на тормозах и за расследование возьмётся КРИПО – криминальная полиция. Там ребятишки сидят серьёзные…
Нуда Бог не выдаст, свинья не съест. Овчинка стоила выделки – тут надо быть справедливым. Русские пареньки-исполнители, или, как их теперь стало модным называть – «киллеры», всего за три тысячи баксов из России аж в Америку летают. Плюс, конечно, оплаченная дорога туда и обратно. И какие-то жалкие суточные…
Алик же за дело с кокаином и этими двумя жлобами-водителями только аванс получил пятьдесят тысяч! Не долларов, а немецких марок, но тоже не слабо. Особенно если учесть, что завтра при расчёте он получит ещё столько же.
Многих слов в мыслях Алика я не понял.
Но я понял главное – как бы Алик ни старался казаться спокойным и весёлым малым с пистолетом в руках, он был взвинчен до предела! И поэтому невероятно опасен.
А во-вторых, что бы Алик в эти минуты ни болтал Лысому и моему Водиле о «дальнейшем сотрудничестве», он уже бесповоротно приговорил их к смерти. Прямо здесь, в десяти километрах от Мюнхена. В этой слабоосвешенной придорожной «Зоне отдыха»…
Пока же Алик весело подбадривал Водилу и Лысого, которые кряхтя впихивали в Аликову «тойоту» ту самую кокаиновую пачку «фанеры» в продранном мной полиэтилене…
Наконец всё было закончено – пачка удобно расположилась за задними сиденьями. Водила и Лысый вылезли из микроавтобуса, и Лысый аккуратно прикрыл задние двери «тойоты».
Повернулся к Алику и гордо, как человек, хорошо выполнивший порученную ему работу, улыбнулся и сказал:
– Порядок, Алик!
Вот тут-то и раздался первый выстрел. Он оказался совсем не страшным. Мне вообще почудилось, что кто то рядом присвистнул и сломал небольшую сухую ветку.
Но у Лысого тут же остановились глаза, удивлённо открылся рот, а над правой бровью внезапно возникла тёмно-красная точка величиной с пижамную пуговицу.
Дальнейшее происходило словно во сне. Плавно и почти беззвучно…
С присвистом «сломалась ещё одна сухая ветка», и из шеи уже мёртвого Лысого пульсирующими толчками стала выплёскиваться тёмная густая кровь, а сам он начал падать лицом вниз прямо на асфальтовую дорожку «Зоны отдыха»….
Что-то яростно и бешено крича, безуспешно пытаясь выдрать из-под куртки своё «оружие» – метровый кусок электрического кабеля, мой Водила бросился вперёд на Алика!
Раздался третий выстрел – уже по Водиле… Но мой прыжок на Алика опередил этот выстрел на сотую долю секунды, и поэтому, слава Богу, выстрел оказался не совсем точным.
Я летел с крыши нашего фургона в физиономию Алика, выставив вперёд все свои четыре лапы. Я почувствовал, как когти моих передних лап вошли в кожу его головы и, разрывая её, проскользили по лобной кости, вспарывая правый висок и переносицу Алика. И намертво вонзились у него под глазами. В адской ненависти я запустил когти как можно глубже, передними лапами повис на лице Алика, а задними изо всех сил ударил его по горлу! Один раз, второй, третий!!!
Я слышал его дикий крик, ощущал вкус и запах его крови, рядом со мной палил его пистолет, а я бил, бил, бил задними ногами, разрывая ему подбородок, рот, шею!..
Он пытался сорвать меня со своего лица, задушить, но я совершенно не чувствовал боли и даже сумел прокусить ему в нескольких местах руку…
Когда же ему всё-таки удалось оторвать меня от себя и отбросить в сторону, я прыгнул на него снова. И снова в тот же момент, когда он, залитый кровью, с исполосованным лицом и разорванным горлом, сумел ещё раз выстрелить в моего Водилу. И Водила упал…
Алик снова отшвырнул меня, дважды по мне выстрелил, но глаза его были залиты кровью, он надрывно кашлял, выхаркивал чёрно-красные сгустки и поэтому, как говорил Щура Плоткин, «чтоб попасть в меня – не могло быть и речи».
Вообще-то теперь, задним числом, я отчётливо понимаю, что этот худенький, похожий на старшеклассника-отличника со славным комсомольским послужным списком, полуэстонский-полуеврейский паренёк был человеком несомненно мужественным…
Я хорошо помню, как он деловито вытер рукавом текущую на глаза кровь, двумя руками сжал рукоять большого автоматического пистолета и навёл его в поднимающегося и тоже залитого кровью Водилу.
С третьим прыжком я опоздал… Опоздал ровно настолько же, насколько опередил первый выстрел Алика в моего Водилу!
Но… О счастье!.. Пистолет Алика всего лишь звонко щёлкнул – выстрела не последовало!.. Наверное, что то там в пистолете кончилось, и он просто перестал стрелять. А может быть, Господь Бог наконец увидел сверху творящуюся внизу несправедливость…
Алик отбросил меня в сторону, зашвырнул в кусты пистолет и, кашляя кровью, рванулся к своей «тойоте». Его шатало из стороны в сторону, он плохо держался на ногах и почти ничего не видел, но всё-таки сумел сесть за руль, завёл мотор и с места бросил свою машину прямо на встающего с земли Водилу…
В паническом ужасе я съёжился до размеров месячного Котёнка!
Но в эту секунду Водила неожиданно кинулся плашмя на асфальт, крутанулся с боку на бок и мгновенно оказался под собственным грузовиком.
Раздался жуткий удар – «тойота» с ходу врезалась в могучую раму нашего сорокатонного фургона (все автотехнические подробности у меня, конечно же, от Водилы…), и отвратительный звук разрывающегося металла украсился нежным аккомпанементом звонко рассыпающихся вдребезги разбитых стёкол микроавтобуса Алика.
Искорёженная «тойота» взревела двигателем, со скрежетом выдралась из нашего грузовика задним ходом, а потом рванула вперёд – к выезду на автобан.
Я бросился к своему Водиле.
Скрючившись, поджав колени к самому подбородку и держась руками за живот, Водила лежал на боку под фургоном и тяжело дышал, зажмурив глаза.
Первым выстрелом у него было всего лишь разорвано ухо, а не прострелена голова, как у Лысого, и теперь оттуда обильно текла кровь на лицо, шею, затекала за воротник рубахи… Я стал быстро зализывать ему эту рану, а он открыл глаза и сказал мне негромко:
– Не старайся, Кыся… Там – ерунда. У меня в животе пуля.
Он приподнялся на четвереньки и, как младенец, ещё не умеющий ходить, на карачках выполз из-под фургона, зажимая живот одной рукой… Увидел белую спину и огни уходящей «тойоты» и сказал:
– Не боись, Кыся… Счас мы этому шустрику козу всё-таки заделаем! Ну-ка, лезь в машину…
Я вскочил в кабину, а вот как туда залез Водила – уму непостижимо! Но он забрался туда, взялся за руль и ногой нажал на педаль газа!..
Когда мы резко рванулись за почти скрывшимися задними фонарями «тойоты», распахнутая дверь кабины захлопнулась сама, а мы, обогнув сначала грузовик Лысого, а потом и его самого, головой лежащего в луже собственной крови, выскочили на автобан под звуки своей тревожной сирены с такой скоростью, что все машины, шедшие по направлению к Мюнхену, стали притормаживать, чтобы пропустить нас. Никогда я не ездил с такой страшной скоростью! Да ещё в темноте!.. Да ещё среди мчащихся легковых и грузовых автомобилей! Да ещё шныряя из ряда в ряд под возмущённые и истерические сигналы обгоняемых нами машин!..
– Ах, уйдёт, сука!.. – прерывающимся хриплым голосом бормотал Водила и напряжённо вглядывался вперёд, где то и дело мелькала «спина» Аликовой «тойоты». – Ах, уйдёт, гад… И выживет! И пойдёт опять эта «дурь», эта наркота сраная по всему свету… И люди будут дохнуть от неё, и дети будут её пробовать… В той Настюхиной школе – дочки моей, где всё за доллары – и пирожки с капустой, и академики, – наркота по всем классам гуляет!.. В старших – колются, в младших – нюхают… Вот скажи, Кыся, как уберечь ребёнка?!
Водила застонал, прижимая одну руку к животу, а второй быстро вертя руль то в одну, то в другую сторону. Но неожиданно оборвал стон и обрадованно прохрипел:
Это, как говорится, Последний Шанс у нас – у Тигров, у Пантер, у Леопардов. Короче, у всех Котово Кошачьих!
– А ты, не торопясь, расшнуровывай фуру, – сказал Алик моему Водиле. – Там одна пачечка у тебя в накладной не числится.
– Что ещё за «пачечка»? – чуть напряжённо спросил Водила.
– Много будешь знать – не успеешь состариться. Не станешь задавать глупые вопросы – получишь пять штук зелёных и предложение на дальнейшее сотрудничество. Каждый рейс – на тех же условиях. Так я говорю? – посмотрел Алик на Лысого.
– Так, так!.. – В испуге Лысый мелко закивал головой и вытащил из кармана джинсов пачечку в пять тысяч долларов.
– Устраивает? – спросил Алик у Водилы.
«Соглашайся, Водила!!! – мысленно завопил я всеми своими мозговыми извилинами; – Тяни время!.. Что-то должно произойти! Миленький, Водила, подожми хвост, не показывай зубы, соглашайся на всё! Сам же говорил – против лома нет приёма… А „козу“ мы им потом всё равно обязательно заделаем!.. Соглашайся!!!»
«Не гони картину, Кыся… – ответил мне, по доктору Шелдрейсу, мой Водила. – Чем быстрее сдамся – тем меньше мне будет веры!»
Водила недоверчиво посмотрел на доллары, спросил у Алика:
– Где гарантия, что это не фальшак?
Не опуская пистолет, Алик симпатично и весело рассмеялся:
– Вот это уже деловой разговор! Тут ты прав – когда имеешь дело с вашими сегодняшними россиянами – гарантий никаких. Но если в этой пачке хоть одна бумажка окажется липовой, я тебе сам заменю её на любую валюту. Естественно, по курсу на день обмена.
– Ну, смотри. Ты сказал!.. – И Водила стал расшнуровывать задний клапан фургона…
Но в эту секунду я – первый, с крыши фургона, а мгновением позже и все трое внизу – Алик, Лысый и Водила – увидели, как в «Зону отдыха» прямо с автобана неторопливо стали вкатываться две ослепительные фары «дальнего света», а выше фар режущим, тревожным посверкиванием крутились два синих проблесковых полицейских фонаря.
Алик моментально засунул пистолет под брючный ремень, запахнул куртку и тихо сказал Водиле:
– Ставь запаску… Разговаривать буду я. Кто пикнет – покойник.
С телепатическим криком: «Вот видишь, Водила! Я же говорил, что что-то должно произойти!!!» – я промчался по всей крыше фургона, перепрыгнул на кабину нашего грузовика и уселся как раз над своим Водилой, который уже позвякивал инструментами у простреленного переднего колёса.
Неожиданно на боку надвигающейся на нас полицейской машины – выше фар, но ниже синих проблесковых фонарей – вспыхнул мощный прожектор и залил белым слепящим светом всю «Зону отдыха», наши три машины, Алика, Лысого, Водилу и меня…
Полиция подъехала совсем близко, поразглядывала нас, выключила прожектор, поменяла «дальний» свет на «ближний» (про это мне уже Водила всё объяснял) и заглушила свой двигатель.
Теперь, когда их сильный свет не бил по глазам, сразу стало видно, что полиция приехала на зелёно-бежевом автобусике, чуть побольше Аликовой «тойоты».
Их было четверо – трое совсем ещё мальчишки, лет двадцати – двадцати трех, а четвёртый – возраста моего Водилы. Он держал в руке длинный собачий поводок и с трудом вытаскивал из машины сонную, упирающуюся овчарку, которой всё было до лампочки. Ей хотелось спать, и она не собиралась вылезать из тёплой машины, пока её художественный руководитель не догадался показать ей на меня, сидящего на крыше кабины, и сказать ей:
– Гляди, Рэкс! Кошка, кошка!..
Тут Рэкс проявил ко мне некоторый слабый интерес и для порядку пару раз на меня гавкнул.
– Заткнись! – сказал я ей по-нашему, по-Животному.
Овчарка тут же заткнулась, села и, склонив голову набок, стала удивлённо меня разглядывать…
Тут я вынужден кое-что объяснить. Обычно, когда Собака склоняет голову набок и якобы внимательно смотрит и слушает, – Люди приходят в такой умилительный восторг, что готовы ей лапы целовать! Людям всегда кажется, что склонённая набок голова Собаки – это признак её мудрого и доброго внимания. На самом деле всё категорически наоборот! Это первый признак Собачьего идиотизма. Если «Собачка склоняет головку набок» – значит, она ни хрена не понимает и находится в состоянии полной и беспросветной дебильной растерянности! Не верите? Почитайте Конрада Лоренца – «Человек находит друга». Превосходная книжка!.. Когда мы с Шурой Плоткиным читали в этой книге про «склонённую набок собачью головку» (вернее, когда Шура мне это читал), мы так хохотали, так веселились, так полюбили эту книгу, что долгое время она была у нас просто настольной, как и книга доктора Ричарда Шелдрейса.
Шура потом признался, что, прочитав Конрада Лоренца, он стал с гораздо меньшим почтением относиться к Собакам и с неизмеримо большим – к Котам.
– Добрый вечер, – по-немецки сказал один из молодых полицейских и спросил моего Водилу: – Почему мотор не выключен?
– Батарея – капут, – ответил Водила, не прекращая работы.
– А с колесом что? – спросил другой.
– На гвоздь напоролся, – беспечно проговорил Алик и сочувственно рассмеялся. – Наверное, только русский грузовик может найти гвоздь на немецком автобане!..
– Нет, почему же? – возразил третий. – Это случается довольно часто. Странно только, что лопнуло переднее колесо. Обычно переднее колесо поднимает гвоздь, а пропарывается уже заднее.
– Рихтиг, – сказал мой Водила, дескать, «правильно».
– Говорите по-немецки? – спросил Водилу руководитель Рэкса.
– Айн бисхен. Немного, Майн фройнд гуте дойче шпрахен. – И Водила кивнул на Алика: – Поговори с ними, Алик, по-ихнему.
Я заметил, что Водила ускорил темп работы, и понял, что он хочет поставить запасное колесо именно в присутствии полиции. Чтобы, когда полиция уедет, наша машина была бы уже на ходу. Что он придумал, я не мог разобрать – в голове у Водилы была какая-то лихорадочная каша. Но я понял единственное: мы обязаны быть на колёсах!
Лысый стоял в паническом перепуге, словно дерьма в рот набрал.
– Приготовьте, пожалуйста, ваши бумаги, – сказал молоденький полицейский.
Он именно так и сказал – «пожалуйста» и «бумаги». А не «Па-а-апрашу документики!», как у нас. Я совершенно не собираюсь идеализировать немецкую полицию, и это будет отчётливо видно из дальнейшего, но вот это «пожалуйста» мне у них очень понравилось.
– Возьми у меня в верхнем кармане куртки, – сказал Водила Лысому. – Рукавицы худые, руки всё равно грязные…
И пока Лысый предъявлял свои документы, пока доставал документы моего Водилы, а совершенно не теряющий присутствия духа Алик весело показывал свои «бумаги» и непрерывно болтал с полицейскими о том, как он встретил своих бывших земляков в Ганновере, как взялся помочь им с немецким, если возникнут в дороге какие-нибудь затруднения, – я напрямую сказал этому задроченному Рэксу:
– Рэкс! Не рычи и не скалься. Хоть на минуту забудь о вековом антагонизме! Не смотри на меня сейчас как на КОТА! Считай, что в эту секунду я для тебя всего лишь источник очень важной служебной информации!..
– Пошёл ты знаешь куда… – ответил мне этот хам. – Тоже мне – «источник информации»! Шайзе…
Но я решил, что вытерплю всё! И постарался сказать самым мирным тоном:
– Рэкс, дорогой!.. Да подавись ты своей Собачьей фанаберией! Будь проще. У нас в машине сто килограммов кокаина. Понял, немецкое твоё рыло?! А этот худенький Алик – убийца! Как говорят в России – исполнитель! Как только вы уедете – он сразу же застрелит моего и вон того – Лысого. Тоже, кстати, бандюга. Неужели ты сам не чувствуешь, как от этого Алика разит оружием?!
– У моих у всех тоже оружие. Я не могу принюхиваться к каждому встречному и поперечному. Будет приказ – понюхаю.
– Ты милицейская Собака или нет?! – заорал я на Рэкса.
– Нет. Я – Собака полицейская.
– Один чёрт! А раз ты полицейская Собака, ты обязан…
– Без приказа я не имею права.
– Идиот безмозглый! Чиновничья твоя морда!.. Какой тебе ещё нужен приказ?! Вот – ты, а вот – преступник!.. Хватай его!
– А где приказ? – тупо спросил Рэкс и, конечно же, «склонил головку набок». – Существуют определённые инструкции…
– Рэкс, браток!.. Плюнь ты на инструкции! Ты же представитель такой страны, с такими дорогами, с такими «Хунде-Барами»!..
Я уже не знал, как ещё польстить этому тупице!
– Хоть раз в жизни прояви инициативу, дубина! Тебя же будут потом на руках носить! На всех углах расхваливать…
– Я никому и никогда не позволяю носить себя на руках, – с достоинством ответил Рэкс. – И хвалить меня тоже не надо. Мне достаточно, чтобы меня не ругали и не уволили.
Я думал, что я сейчас лопну от бессилия, и злости! Я спустился с крыши по открытой двери в кабину, а уже оттуда спрыгнул на землю и сел прямо напротив Рэкса, чем несколько ошарашил и его, и всех вокруг.
– Я обращаюсь к тебе как Животное к Животному! – прямо сказал я Рэксу. – Ты наконец это можешь понять, кретин ты зацикленный?!
– Если ты будешь оскорблять меня при исполнении служебных обязанностей, я задам тебе трёпку, – строго сказал Рэкс.
– И останешься минимум без одного глаза, – пообещал я ему. – За это я тебе отвечаю. Да ещё и морду располосую так, что тебя никто не узнает. А кому в полиции нужна одноглазая Собака? Вот тут-то тебя точно вышибут пинком под хвост с государственной службы. Тем более что свои прямые служебные обязанности ты исполнять отказываешься. Шлемазл!..
Это всегда так Шура Плоткин говорил, когда сталкивался с каким-нибудь абсолютно умственно отсталым типом. Причём, насколько я понял, Шура и сам не знал, что такое «шлемазл». Однажды он сказал мне, что это было любимое ругательство его бабушки. И оно ему ещё в детстве очень понравилось. Понравилось, как звучит.
«Шлемазл… – с разными интонациями повторял Шура. – Шлемазл!.. Нет, в этом что-то есть… Ты слышишь, Мартынчик? Шлемазл – и этим всё сказано!..»
Одним глазом я следил за этим вонючим Рэксом, чтобы он меня сдуру не цапнул, а вторым поглядывал на Водилу и видел, что наш грузовик уже прочно стоит на новом колесе, простреленное валяется рядом, а Водила убирает инструмент в железный ящик с ручками. Я решил сделать последнюю попытку.
– Послушай, шлемазл! – сказал я этому Рэксу. – У тебя хоть с твоим Шефом есть Контакт?
– Какой ещё «контакт»?
– Телепатический, – терпеливо объяснил я.
– А что это такое?
– Ну, он тебя понимает?
– Нам достаточно того, что я Его понимаю. Он приказывает, я делаю. А больше нам ничего не положено.
– Но ты можешь рассказать Ему всё, что я тебе говорил? – продолжал допытываться я.
– Стану я Ему забивать голову всякими Кошачьими бреднями!
Вот тут я унизился до того, что не вмазал ему по рылу за такую в высшей степени оскорбительную фразу, а покорно попросил ещё раз:
– Может быть, ему это не покажется такими уж бреднями. Попробуй, Рэксик, а?..
– Какой я тебе ещё «Рэксик»?! Ты как разговариваешь с полицией?! – вдруг зарычал этот болван и рванулся ко мне.
Я с ходу врезал ему пару раз по харе когтями и мгновенно очутился на крыше кабины.
– Эй, Кыся! Ты чего собачку обижаешь? – крикнул мне Водила.
Впервые в жизни мне дико захотелось выругаться страшным Человеческим матом! И чем грязнее – тем лучше… Мне захотелось выплеснуть на голову этой тупой полицейской Псине поток всех возможных и невозможных людских матерных Слов в самых чудовищных и тошнотворных комбинациях, которые я когда-либо слышал у нас в России!
Но матюги так и застряли у меня в глотке, потому что полицейские сказали всем «Гуте райзе!» – что-то вроде «Счастливого пути!», втащили своего озверевшего болвана Рэкса в машину и уехали. А мы с Водилой остались нос к носу с Лысым и Аликом.
Вот когда я понял, что нам с Водилой надеяться не на кого! Если мы не спасём себя сами, нас никто не спасёт. Тем более что в руке у Алика снова появился его большой пистолет…
Неожиданно в моей голове вдруг возник негромкий голос Водилы: «Не психуй, Кыся. Не дёргайся. Как нибудь выгребемся. Ты там сверху приглядывай за Аликом. Вдруг он стрелять захочет…»
Вслух же Водила сказал:
– Ну что, будем перегружать вашу пачку?
– Вот это молодец! – восхитился Алик. – А я уж думал, что мне тебя придётся снова уговаривать.
И Алик выразительно помахал пистолетом.
– Пять штук на дороге не валяются. А если потом ещё с каждого рейса так же… Как говорит мой Кыся – чего мне хвост задирать и зубы скалить? – ухмыльнулся Водила.
– Ах, у тебя ещё и Кот говорящий?! Ну, ты грандиозный мужик!
Алик был удивительно артистичен! Он всё время во что-то играл. В «милую мальчишескую беспечность» и «хорошее настроение» с дорожной полицией, в «восхищение» моим Водилой, в «простоту» и «рубаху-парня», в «располагающую открытость». Играл широко, легко, без пережима, целиком отдаваясь только что сочинённому образу…
Однако с Лысым он был строг и неумолим. Но это тоже была своего рода игра – этакий маленький спектакль в расчёте на трусливого и неумного зрителя.
Иногда он терял над собой контроль – всего лишь на секунду, и глаза его становились жёсткими, слишком явно оценивающими каждое чужое движение, каждое слово, каждую интонацию. И я видел, что выстрелить он был готов в любое мгновение.
Ах, если бы он мог сам перегрузить эту дурацкую «фанерную» пачку с кокаином в сто семьдесят кило весом в свою «тойоту»! Он бы просто немедля, по выражению Бармена, «отправил бы гулять по небу» и Лысого, и моего Водилу. В таком деле лишние люди никому не нужны. Это мне ещё по дороге Водила объяснил…
Я мотался по крыше кабины и по верху фургона, стараясь всё время находиться над Аликом и его страшненьким пистолетом. Волей-неволей я пытался настроиться на ЕГО волну, чтобы попробовать хоть как-то предупредить грядущие события. Мысленно я призывал на помощь всё наше Кошачье-Котовое НЕОБЪЯСНИМОЕ – то, что даёт нам возможность непонятным образом ПРЕДВИДЕТЬ СЛУЧАЙ…
В чистом виде я этого так и не смог сделать – он был слишком сильной личностью для меня! Но внезапно я понял, что зато установил с Аликом какой-то странный, необычный, Односторонний Контакт по принципу «я тебя вижу, а ты меня – нет». То есть я для него оставался закрыт, а он для меня – будто голенький…
Я увидел, что он страшно нервничает! Не потому что, как только кокаин будет перегружен в его машину, ему придётся отправить на тот свет двух человек. Это дело привычное. Это, в конце концов, его профессия, А вот то, что обычная, паршивенькая дорожная полиция совершенно случайно заехала в эту идиотскую «Зону отдыха» и внесла в свой компьютер данные документов моего Водилы, Лысого, а вместе с ними и Алика, – вот это может грозить осложнениями. Естественно, после того как найдут трупы этих русских…
Теперь такое стало в Германии столь привычным, что перестало быть сенсацией. Ну, мюнхенский «Абендцайтунг» напечатает фотографии застреленных и выдаст крупный бездарный заголовок – «Кремль протягивает щупальца к Баварии!» Русскоязычная берлинская газетка «Европа-Центр» опубликует небольшую заметочку, подчеркнув, что у них в Берлине ещё не то бывает!.. Наверняка откликнется многостраничный и тоже русский лос-анджелесский альманах «Панорама» – у них здесь есть свой корреспондент. И всё!..
Алик же завтра утром сдаст товар кому надо, получит гонорар за доставку и устранение двух свидетелей, заберёт свою маму и укатит с ней в Италию, в Лидо-ди-Езоло, где на пятнадцати километрах пляжной косы умудрилось расположиться пятьсот отелей любого калибра! Пойди-ка найди там Алика. Тем более что они с мамой покатят туда совсем не с теми документами, которые зарегистрировал компьютер дорожной полиции. И уж конечно, не на этой машине…
Он покажет маме Венецию – туда всего полчаса езды по хорошей дороге, покатает маму на гондоле по всем вонючим венецианским каналам, и гондольеры в одесских соломенных канотье с яркими лентами на тульях будут говорить маме «синьора» и вежливо помогать ей сесть в гондолу и выйти из неё. Алик повезёт маму на три знаменитых островка в Венецианском заливе – Бурано, Мурано и Торчелло. И вместе с ней будет восхищаться виртуозностью потрясающих стеклодувов, шататься по узеньким островным улочкам шириной всего в два – два с половиной метра.
Неделю тому назад на Мурано, именно на такой улочке, Алик застрелил какого-то иркутского не то градоправителя, не то банкира… Кто? Что?.. Этим Алик никогда не интересуется. Он получает заказ, аванс, один час летит из Мюнхена в Венецию, полчаса на катере до Мурано, ещё полчаса на острове, а затем обратно.
Утром, после завтрака с мамой, вылетел, к обеду уже вернулся домой. Мама очень не любит, когда Алик опаздывает к обеду…
А доллары «на дороге не валяются», как сказал этот здоровый русский шоферюга из Питера.
Вот его почему-то Алику жалко… То ли потому, что он с котом ездит, то ли ещё почему. Но жалость для Алика – непозволительная роскошь, и он тут же отметает от себя это непривычное для него ощущение.
Всё-таки есть достаточно серьёзная опасность, что Алика могут вычислить. Особенно если это дело не спустят на тормозах и за расследование возьмётся КРИПО – криминальная полиция. Там ребятишки сидят серьёзные…
Нуда Бог не выдаст, свинья не съест. Овчинка стоила выделки – тут надо быть справедливым. Русские пареньки-исполнители, или, как их теперь стало модным называть – «киллеры», всего за три тысячи баксов из России аж в Америку летают. Плюс, конечно, оплаченная дорога туда и обратно. И какие-то жалкие суточные…
Алик же за дело с кокаином и этими двумя жлобами-водителями только аванс получил пятьдесят тысяч! Не долларов, а немецких марок, но тоже не слабо. Особенно если учесть, что завтра при расчёте он получит ещё столько же.
Многих слов в мыслях Алика я не понял.
Но я понял главное – как бы Алик ни старался казаться спокойным и весёлым малым с пистолетом в руках, он был взвинчен до предела! И поэтому невероятно опасен.
А во-вторых, что бы Алик в эти минуты ни болтал Лысому и моему Водиле о «дальнейшем сотрудничестве», он уже бесповоротно приговорил их к смерти. Прямо здесь, в десяти километрах от Мюнхена. В этой слабоосвешенной придорожной «Зоне отдыха»…
Пока же Алик весело подбадривал Водилу и Лысого, которые кряхтя впихивали в Аликову «тойоту» ту самую кокаиновую пачку «фанеры» в продранном мной полиэтилене…
Наконец всё было закончено – пачка удобно расположилась за задними сиденьями. Водила и Лысый вылезли из микроавтобуса, и Лысый аккуратно прикрыл задние двери «тойоты».
Повернулся к Алику и гордо, как человек, хорошо выполнивший порученную ему работу, улыбнулся и сказал:
– Порядок, Алик!
Вот тут-то и раздался первый выстрел. Он оказался совсем не страшным. Мне вообще почудилось, что кто то рядом присвистнул и сломал небольшую сухую ветку.
Но у Лысого тут же остановились глаза, удивлённо открылся рот, а над правой бровью внезапно возникла тёмно-красная точка величиной с пижамную пуговицу.
Дальнейшее происходило словно во сне. Плавно и почти беззвучно…
С присвистом «сломалась ещё одна сухая ветка», и из шеи уже мёртвого Лысого пульсирующими толчками стала выплёскиваться тёмная густая кровь, а сам он начал падать лицом вниз прямо на асфальтовую дорожку «Зоны отдыха»….
Что-то яростно и бешено крича, безуспешно пытаясь выдрать из-под куртки своё «оружие» – метровый кусок электрического кабеля, мой Водила бросился вперёд на Алика!
Раздался третий выстрел – уже по Водиле… Но мой прыжок на Алика опередил этот выстрел на сотую долю секунды, и поэтому, слава Богу, выстрел оказался не совсем точным.
Я летел с крыши нашего фургона в физиономию Алика, выставив вперёд все свои четыре лапы. Я почувствовал, как когти моих передних лап вошли в кожу его головы и, разрывая её, проскользили по лобной кости, вспарывая правый висок и переносицу Алика. И намертво вонзились у него под глазами. В адской ненависти я запустил когти как можно глубже, передними лапами повис на лице Алика, а задними изо всех сил ударил его по горлу! Один раз, второй, третий!!!
Я слышал его дикий крик, ощущал вкус и запах его крови, рядом со мной палил его пистолет, а я бил, бил, бил задними ногами, разрывая ему подбородок, рот, шею!..
Он пытался сорвать меня со своего лица, задушить, но я совершенно не чувствовал боли и даже сумел прокусить ему в нескольких местах руку…
Когда же ему всё-таки удалось оторвать меня от себя и отбросить в сторону, я прыгнул на него снова. И снова в тот же момент, когда он, залитый кровью, с исполосованным лицом и разорванным горлом, сумел ещё раз выстрелить в моего Водилу. И Водила упал…
Алик снова отшвырнул меня, дважды по мне выстрелил, но глаза его были залиты кровью, он надрывно кашлял, выхаркивал чёрно-красные сгустки и поэтому, как говорил Щура Плоткин, «чтоб попасть в меня – не могло быть и речи».
Вообще-то теперь, задним числом, я отчётливо понимаю, что этот худенький, похожий на старшеклассника-отличника со славным комсомольским послужным списком, полуэстонский-полуеврейский паренёк был человеком несомненно мужественным…
Я хорошо помню, как он деловито вытер рукавом текущую на глаза кровь, двумя руками сжал рукоять большого автоматического пистолета и навёл его в поднимающегося и тоже залитого кровью Водилу.
С третьим прыжком я опоздал… Опоздал ровно настолько же, насколько опередил первый выстрел Алика в моего Водилу!
Но… О счастье!.. Пистолет Алика всего лишь звонко щёлкнул – выстрела не последовало!.. Наверное, что то там в пистолете кончилось, и он просто перестал стрелять. А может быть, Господь Бог наконец увидел сверху творящуюся внизу несправедливость…
Алик отбросил меня в сторону, зашвырнул в кусты пистолет и, кашляя кровью, рванулся к своей «тойоте». Его шатало из стороны в сторону, он плохо держался на ногах и почти ничего не видел, но всё-таки сумел сесть за руль, завёл мотор и с места бросил свою машину прямо на встающего с земли Водилу…
В паническом ужасе я съёжился до размеров месячного Котёнка!
Но в эту секунду Водила неожиданно кинулся плашмя на асфальт, крутанулся с боку на бок и мгновенно оказался под собственным грузовиком.
Раздался жуткий удар – «тойота» с ходу врезалась в могучую раму нашего сорокатонного фургона (все автотехнические подробности у меня, конечно же, от Водилы…), и отвратительный звук разрывающегося металла украсился нежным аккомпанементом звонко рассыпающихся вдребезги разбитых стёкол микроавтобуса Алика.
Искорёженная «тойота» взревела двигателем, со скрежетом выдралась из нашего грузовика задним ходом, а потом рванула вперёд – к выезду на автобан.
Я бросился к своему Водиле.
Скрючившись, поджав колени к самому подбородку и держась руками за живот, Водила лежал на боку под фургоном и тяжело дышал, зажмурив глаза.
Первым выстрелом у него было всего лишь разорвано ухо, а не прострелена голова, как у Лысого, и теперь оттуда обильно текла кровь на лицо, шею, затекала за воротник рубахи… Я стал быстро зализывать ему эту рану, а он открыл глаза и сказал мне негромко:
– Не старайся, Кыся… Там – ерунда. У меня в животе пуля.
Он приподнялся на четвереньки и, как младенец, ещё не умеющий ходить, на карачках выполз из-под фургона, зажимая живот одной рукой… Увидел белую спину и огни уходящей «тойоты» и сказал:
– Не боись, Кыся… Счас мы этому шустрику козу всё-таки заделаем! Ну-ка, лезь в машину…
Я вскочил в кабину, а вот как туда залез Водила – уму непостижимо! Но он забрался туда, взялся за руль и ногой нажал на педаль газа!..
Когда мы резко рванулись за почти скрывшимися задними фонарями «тойоты», распахнутая дверь кабины захлопнулась сама, а мы, обогнув сначала грузовик Лысого, а потом и его самого, головой лежащего в луже собственной крови, выскочили на автобан под звуки своей тревожной сирены с такой скоростью, что все машины, шедшие по направлению к Мюнхену, стали притормаживать, чтобы пропустить нас. Никогда я не ездил с такой страшной скоростью! Да ещё в темноте!.. Да ещё среди мчащихся легковых и грузовых автомобилей! Да ещё шныряя из ряда в ряд под возмущённые и истерические сигналы обгоняемых нами машин!..
– Ах, уйдёт, сука!.. – прерывающимся хриплым голосом бормотал Водила и напряжённо вглядывался вперёд, где то и дело мелькала «спина» Аликовой «тойоты». – Ах, уйдёт, гад… И выживет! И пойдёт опять эта «дурь», эта наркота сраная по всему свету… И люди будут дохнуть от неё, и дети будут её пробовать… В той Настюхиной школе – дочки моей, где всё за доллары – и пирожки с капустой, и академики, – наркота по всем классам гуляет!.. В старших – колются, в младших – нюхают… Вот скажи, Кыся, как уберечь ребёнка?!
Водила застонал, прижимая одну руку к животу, а второй быстро вертя руль то в одну, то в другую сторону. Но неожиданно оборвал стон и обрадованно прохрипел: