Страница:
Сижу, смотрю вперёд, в далёкую темноту и сырость, и чудится мне, будто я поздним вечером холодной, дождливой осенью сижу вместе с Моим Шурой Плоткиным на подоконнике настежь распахнутого окна нашей квартиры на восьмом этаже и смотрю в черноту хмурого ночного неба поверх обшарпанных крыш старых пятиэтажных домиков…
В оранжевом свечении оконных квадратов высоких домов крыши пятиэтажек покачиваются и дрожат, и я, словно заворожённый, никак не могу отвести глаз от этого покачивания. А Шура гладит меня по спине и так негромко-негромко спрашивает не своим голосом:
– Нравится тебе море, КЫСЯ?..
Тьфу, пропади ты пропадом!.. Тут же в черноту холодного ночного неба взлетели и там исчезли – и Мой Шура, и наш дом, и наша квартира, и настежь распахнутое окно…
Дрожащие крыши пятиэтажек оказались небольшими волнами, косо бегущими нам наперерез, а оранжево-абажурный свет из окон высоких домов превратился в свет нашего корабля.
И я сижу между тёплых ног Водилы посередине чёрт знает какого количества тревожной чёрной холодной воды, на носу огромного корабля, очень похожего на гигантский двенадцатиэтажный десятиподъездный дом, который только недавно выстроили напротив нашего с Шурой дома. Увижу ли я его когда-нибудь?..
– Что молчишь, Кыся? Как тебе море?.. – И большая, жёсткая, шершавая ладонь Водилы нежно погладила меня по голове.
Вот тут я совсем расклеился! Мне вдруг захотелось стать совсем-совсем маленьким Котёнком и ткнуться носом в родной, пахнущий молоком и мамой сосок, ощутить тепло и податливую ласковость её большого тела, подлезть под её переднюю лапу, закрыть глаза и сладко заснуть, зная, что в эту секунду я защищён от всего на свете… Поразительно! Я же никогда в жизни её не вспоминал!.. Я даже не знаю, как она выглядела… Что со мной?!
И, уже не отдавая себе отчёта в своих действиях, абсолютно рефлекторно, я сделал то, чего никогда не ожидал от самого себя – я лизнул руку Водилы!
– Ах ты ж моя Кыся… – растроганно Щепнул Водила и сказал Лысому: – Айда в ночной бар! По соточке пропустим, пивком переложим, Кысю покормим…
Помню, вернулся раз Шура под утро домой – трезвый, злой, раздражённый! Так ему там не понравилось… Всё, помню, матерился – цены сумасшедшие, выпивку подают какими-то напёрстками; бармены в Запад играют, так сказать, пытаются создать атмосферу «изячной заграничной жизни», пожрать нечего; сегодняшнее «деловое» жлобьё в красных пиджачках с блядями гуляют под большое декольте – прикуривают от стодолларовых бумажек; тут же их бандиты в кожаных курточках и два-три перепуганных иностранца в потёртых джинсиках. И Мой Шура Плоткин, которого один из этих иностранцев и пригласил. Как журналист – журналиста…. Так что о ночном баре у меня были самые неважненькие представления. Потому что Шура зря ничего хаять не станет.
А тут, когда Водила принёс меня в ночной бар, поставил сумку на диванчик рядом с собой и расстегнул у меня над головой молнию, я слегка высунулся, огляделся и офонарел! Красиво – слов нет!!! Почти так же, как в шашлычной у Сурена Гургеновича. Только в тысячу раз красивее!..
М-да… Тут Сурен Гургенович проигрывал со страшной силой! И в ассортименте напитков, и в интерьере, и вообще…
Зато в защиту Сурена Гургеновича должен заметить, что таких аппетитных запахов, как в нашей шашлычной, здесь, конечно, не было. Запахи в ночном корабельном баре, прямо скажем, были не фонтан. Слегка алкоголем, чуть-чуть пивом, еле-еле какими-то бутербродиками, жареными орешками и…
…клянусь, сильно попахивало нашим братом – Котом!.. Вот это да!
Я сразу подумал, что кто-то из посетителей бара с собой тоже Кота принёс. Огляделся кругом – ни души. Только Лысый, мой Водила и Я. И всё. А тянет котовым запахом прямо из-за стойки, за которой пожилой мужик в голубой жилетке и голубой «бабочке» моет стаканы и рюмки. Увидел он моего Водилу и говорит:
– Привет! Ну как, эта черненькая тебе ничего не откусила?
– Ладно тебе… – неожиданно застенчиво прервал его мой Водила. – Ты нам по полторашечке беленькой сделай и пивка холодненького. И орешков на загрыз. О'кей?
– Ноу проблем! «Фишер» будешь?
– У тебя «Фишер» есть?! – удивился Водила.
– Для своих держу, – подмигнул мужик в голубой жилетке. – Покурите, сейчас принесу.
– Что за «Фишер»? – удивился Лысый.
– Пиво такое. Лучше «Карлсберга», лучше «Туборга», лучше любого… Очень редко им его поставляют. И мало.
– Я смотрю, тебя тут все знают, – позавидовал Лысый.
– Не, не все. Новенькие – те и в упор не видят. А кто давно, плавает – те конечно. Я ж только в «Совтрансавто» двадцать лет отышачил. И который год уже на фирму вкалываю. Считай, минимум раз в месяц я со своей лайбой плыву туда и обратно. Я этого бармена уже лет пятнадцать знаю…
Тут Бармен принёс Водиле и Лысому водку, пиво, орешки и даже сухарики с запечённым сыром.
Шура их просто обожал! Сам запекал в нашей духовке, всех угощал и ужасно хвастался этими сухариками. На меня прямо домом нашим пахнуло!..
– Не заложишь? – спросил Водила у Бармена и приоткрыл сумку над моей головой. – Гляди, какую я животную везу. У тебя пожрать для него ничего не найдётся?
Бармен посмотрел на меня, усмехнулся и спросил Водилу:
– Сколько на твоих?
– Пять минут четвёртого.
– Всё! – решительно произнёс Бармен. – Имеем право.
Он закрыл двери бара на ключ, погасил свет, оставив его только над нашим столом и своей стойкой. Сразу стало, даже уютнее…
Потом он пошёл за стойку, снял с бутербродов разную всячину и всё это сложил на небольшой подносик. Туда же он поставил глубокую плошку, а в плошку налил до краёв сливок из красивого картонного пакета. Всё это притащил к нашему столу и сказал:
– Зная тебя, думаю, что и ты меня не заложишь… – И снова пошёл за стойку бара.
Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого Кота. Так вот чей это запах почуял я с самого начала!
Кот висел на руках Бармена без каких-либо признаков жизни. Если бы не его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мёртв…
– Твоего как зовут? – спросил Бармен.
– Кыся… Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает… Я его Кысей зову.
– А моего – Рудольф. – Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками под стол между своим Котом и мной и сказал нам:– Знакомьтесь, ребята. Надеюсь, поделитесь по-братски…
Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:
– Ты давай лопай… Меня уже тошнит смотреть на всё это. Не стесняйся. Как тебя?.. Кыся, что ли?..
– Мартын меня зовут, – ответил я и понял, что драка не состоится.
Бармен принёс для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким горячим чаем и присел за наш столик.
– А водочки? – спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал головой.
– Не пьёт он, не пьёт, – усмехнулся Водила.
– А может, стопарик всё-таки врежешь? – настаивал Лысый.
– Ежели я при своей профессии буду ещё и стопарики врезать, недолго и в ящик сыграть, – рассудительно ответил Бармен. – А у меня в мои пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, сердце как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..
Но Рудольф в его сторону даже ухом не повёл. А мне сказал:
– Он на своём здоровье прямо чокнулся. Ни жены, ни детей… Раз в месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нём минут пять попрыгает – и всё. Таблетки глотает, витамины жрёт. Когда в Стокгольм на «Ильиче» ходили, всё какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Ещё года два назад говорил мне: «Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю – и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто…) маленький кабачок, домик, и заживём мы с тобой, как белые люди»… Сегодня у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он всё не сваливает. Конечно, где мы ещё столько заработаем? Только на нашей русской территории. То – недолив, то – пересортица, то – неучтенка, то – списание… А на «ченче» сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки – он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу – франками… И всё по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это ещё при том, что мы всем поголовно «отмазки» платим – и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьёт на халяву!
– Ты извини меня, Рудик, – говорю. – Я в этом – ни ухом, ни рылом. Мой вроде писателя был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал… Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.
– Ладно, – говорит Рудольф. – Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
– Чего?! – не понял я. – Какой хрящик?
– Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
– Нет.
– Господи… Что же ты тогда знаешь? – удивился Рудик.
– Хек знаю мороженый. Зато когда оттает…
Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам, он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.
– Чего тебе дать-то? – спрашиваю.
– Вон тот хрящик, – говорит Рудольф. – Он у тебя под носом лежит. Запомни – осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров какие бабки делаем… Есть ещё, правда, севрюга, но нам её в этот рейс почему-то не завезли.
Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев… Тьфу! Осетрины, сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывёт свой разговор.
– Куда идёте, чего везёте? – спрашивает Бармен.
– Я водочку «Столичную» в Нюрнберг везу, – говорит Лысый.
– А я фанеру в Мюнхен к Сименсу, – отвечает мой Водила. – Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев. – И Водила кивнул на Лысого.
При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу! Рудольф даже испугался.
– Ты чего?! – говорит. – Успокойся.
– Заткнись… – шиплю ему. – Не мешай слушать!
Мой Водила и говорит Бармену:
– Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами – полтора метра на полтора – и вместе с этой фанерой запродали меня на корню Сименсу. Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого Сименса почти месяц по Германии как папа Карло вкалывать… Да, кстати!.. – Мой Водила повернулся к Лысому. – Я всё хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал… Чего это твои винно водочники вдруг взялись фанерой торговать?
– Откуда мне знать? Может, излишки распродают… Тебе-то что? – ответил Лысый, и я чётко почувствовал, что он снова врёт! Что-то он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал. Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Видать, есть ещё у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин. На то мы и Коты…
– С таможней заморочек не было? – спросил Бармен. – А то они сейчас лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что…
– Меня даже не досматривали – столько лет каждая собака знает, – сказал мой Водила и спросил у Лысого: – А тебя вроде пошерстили малость, да?
– А, пустяки… – отмахнулся Лысый – Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам – чистенький.
«Если не считать полный карман долларов и запах кокаина…» – подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.
– Ну и слава Богу! – сказал Бармен. – А то после того как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом ещё больше наших!
И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал под столом ногами. Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы не выдержали.
– Тебе не кажется, что этот мудак, – и толстый Рудик показывает на ноги Лысого, – во что-то сильно вмазан? Уж больно он дёргается…
– М-гу, – говорю. – Ещё как кажется!
А сам смотрю на ноги моего Водилы – дёрнутся они тоже или нет? Ноги как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвёртого размера. Это я так на глаз определил. Потому что у Шуры Плоткина был сорок первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну совершенно спокойно! Не дёргаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на место…
Вот под стол рука Водилы опустилась. Меня погладила, штанину задрала… Почесала ногу выше носка своими железобетонными ногтями… И снова меня погладила. И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают стоять…
Рудольф тоже следит за ногами моего Водилы и так лениво, едва не засыпая, говорит мне:
– По-моему, Твой даже понятия не имеет, о чём идёт разговор…
– Да нет, – говорю. – Понятие-то он имеет – знаешь сколько лет он Водилой работает? А вот то, что Он сам лично ни в чём таком не участвует – я готов всем святым для себя поклясться!
Причём с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцентно убеждён. Он о кокаине в своей машине и не подозревает!..
– А что для тебя «святое»? – сквозь сытую дремоту поинтересовался Рудольф.
– Как бы тебе это объяснить… – Надо сказать, что я так не люблю об этом говорить, что даже не понимаю, как можно задавать такие бестактные вопросы! – Двух примеров достаточно?
– Вполне, – говорит толстый Рудик.
– Пожалуйста: чтоб мне век Моего Шуру Плоткина не увидеть и чтобы мне больше в жизни ни одной Кошки не трахнуть!!!
– Тоже мне – «святое»!.. – презрительно усмехнулся этот жирный кабан Рудик. – Не будет какого-то там Шуры, будет кто-то другой. Никакой разницы. Плевать на них на всех с верхней палубы. А насчёт Кошек… Я вот уже около трех лет плаваю – ни одной Кошки, не видел. Да они мне уже и не нужны… Подумаешь, невидаль – Кошки!..
Боже мой! И это говорит Кот, имеющий доступ к таким харчам!
… – Так ты, может быть вообще кастрат? – испугался я.
– Да нет… Пожалуйста. – Рудольф перевалился на спину и предъявил мне небольшие, но достаточно явственные признаки несомненного Котовства.
Это поразило меня ещё больше. Вот такого я никогда ни в ком не мог понять! Я просто обалдел:
– И тебе никогда, никогда не хочется ЭТОГО?!
– Когда начинал плавать – чего-то в голову лезло, а теперь я даже об ЭТОМ и не думаю. Иногда что-то ЭТАКОЕ приснится, я глаза открою – съем кусочек вестфальской ветчины, или чуть-чуть страсбургского паштета, или севрюжки немного, попью сливочек и снова спокойно засыпаю.
– Господи!!! Рудольф! Как же это можно так?! Ни привязанностей, ни наслаждений!.. Да что же это за жизнь, Рудик?!
– Прекрасная жизнь, Мартын. И если ты этого не понимаешь, мне тебя очень и очень жаль.
А мне чего-то вдруг стало жаль его – толстого, ленивого, обожравшегося, пушистого Кота Рудольфа… И его Бармена, которому пятьдесят два, а сердце у него как у двадцатилетнего. Только он им – этим сердцем – совершенно не пользуется. Во всём себе и своему сердцу отказывает. Не то что Мой Шура Плоткин. Или вот Водила…
Тут как раз слышу, Водила говорит Лысому и Бармену:
– Всё. По последней сигаретке на ход ноги и разбегаемся по койкам, да?
– Погодите, я вам только пепельницу сменю, – говорит Бармен. Унёс пепельницу с окурками, принёс чистую и с упрёком заметил моему Водиле: – А ты всё куришь и куришь! Ну зачем ты куришь?!
– Курить хочется, – незатейливо отвечает Водила.
– Ты не заметил, что вся «крутизна», вся «фирма», все сильно упакованные – уже никто не курит. Как я, например.
– Почему? – простодушно спросил Водила.
– А потому, что люди, которые живут хорошо, хотят прожить ещё дольше, – назидательно проговорил Бармен и, слышу, тут же воскликнул изменившимся голосом: – Ё-моё!.. Это откуда же у тебя такая зажигалка?! Это же настоящий золотой «Картье»!.. Ей же цены нет!
– Ну, парень, ты даёшь!.. – ахнул Лысый.
Я чуть не зашёлся от гордости! Водила снова опустил руку под стол, гладит меня и говорит:
– Это мне сегодня мой Кыся откуда-то приволок. Я после той черненькой прибираюсь в машине, а Кыся мне в зубах эту зажигалку волокет… Видать, кто-то обронил. Завтра утром хочу через корабельную информацию по всему судну объявить – дескать, кто потерял такую-то и такую-то зажигалочку…
– Что, совсем дурак?! – сдавленным голосом спросил Лысый.
– Почему? – удивился Водила. – Человек, может, ищет, с ног сбился…
– Послушайся доброго совета, – тихо сказал Бармен. – Спрячь эту зажигалку и не вздумай ничего объявлять по судну. Человек, который мог потерять ТАКУЮ зажигалку, может купить себе ещё с десяток ТАКИХ зажигалок! Ей цена – минимум три тысячи баксов…
То есть Бармен чуть ли не слово в слово повторил то, что сказала Дженни! Только Дженни, чисто по-дамски, в сто раз преувеличила возможности бывшего хозяина этой зажигалки.
– Ладно вам, – сказал Водила. – Утро вечера мудрёнее. Посчитай-ка, браток, сколько с нас…
– Нисколько, – прервал его Бармен. – Имею право угостить старого знакомого и его друга?
– Ну, спасибо тебе, – просто сказал Водила. – Ежели что нужно из Мюнхена – не стесняйся. Привезу в лучшем виде. Айда, Кыся, в сумку. Прощайся с Рудольфом.
Но попрощаться с Рудиком мне так и не удалось. Он уже минут десять как дрых без задних ног.
Поэтому я в последнюю секунду подцепил лапой здоровенный кусок этой самой… ну как её?.. осетрины и захватил его с собой в сумку. Гостинец для Дженни…
Но вот уж на это мне было совершенно наплевать. Важно, что с ней мне неожиданно было очень и очень неплохо…
Осетрину, которую я приволок для Дженни, пришлось сожрать самому. Оказалось, что ей всякие такие натуральные штуки есть категорически запрещено; Кормят её обычно разными там «Гефлюгель-Крекс», или «Кляйне Либлингскнохен», или, на худой конец, «Крафтфолле Фольнарунг». И строго по часам! Что всё это значило – я так и не смог понять. Хотя Дженни искренне пыталась мне объяснить преимущества той еды перед тем, что обычно жру я. Она перечисляла количество витаминов, лекарственных добавок, сухих овощей и ещё чёрт знает чего, о чём я вообще слышал впервые…
Я же с печалью думал, что эта маленькая утончённая бедняжка, объездившая весь мир, так никогда и не пробовала нашего российского хека, замороженного, наверное, ещё во времена ледникового периода, и не менее искренне сожалел по поводу её столь примитивных представлений «О вкусной и здоровой пище». Это у нас c Шурой Плоткиным такая книга есть. Шура очень дорожит ею. Он всегда говорит, что эта книга – образец полиграфического и идеологического искусства сталинского периода. Что это за период, я не знаю, но полагаю, что он слегка позже ледникового.
– Вполне вероятно, что завтра Твой Мудак снова станет обладателем своей собственной зажигалки, – сказал я Дженни.
И рассказал ей всё, что заявил по этому поводу мой Водила. Назвал даже стоимость зажигалки – три тысячи долларов.
– Очень жаль… – вздохнула Дженни. – Мне так хотелось, чтобы наш Хам был хоть чем-то наказан! Зажигалка эта действительно от «Картье»: Он её при мне покупал. Но стоила она не три тысячи долларов, а семь тысяч марок. Что в переводе на доллары по курсу того времени – четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть долларов с мелочью. А сегодня доллар упал, и поэтому теперь зажигалка стоит ещё дороже – тысяч пять с половиной долларов…
У меня глаза на лоб полезли! Не от дороговизны этой дерьмовой зажигалки, а от того, как свободно Дженни оперировала всеми этими понятиями. Курсы, цены, валюты… Фантастика!
– Ёлки-палки!.. – поразился я. – Откуда ты всё это знаешь?!
– Мартынчик, родной мой… Ну, подумай сам, в нашем доме говорят только о деньгах. Кроме биржевых ведомостей и сводок курсов валют – никто ничего не читает. Деньги, налоги, проценты… Проценты, деньги, налоги!.. Как скрыть деньги от налогов, как выторговать большие проценты, как обмануть партнёров. И всё. А у меня есть уши. И я круглосуточно варюсь в этом котле. Чего же ты удивляешься, что я так хорошо в этом понимаю?
– Пора, Мартынчик, подбивать бабки и постараться понять, с чем мы остались и на что ещё можем рассчитывать, – как обычно говорил Шура Плоткин после очередного скандала в редакции или внеочередного недельного загула с какой-нибудь девахой, заскочившей к нам в гости «буквально на две минутки». И добавлял: – Начинаем мыслить логически…
Мне иногда хотелось посоветовать Шуре начинать мыслить логически прежде, чем он совершит какой-то шаг, после которого нам волей-неволей с грустью приходилось «подбивать бабки».
Но как это сделать, я не знал, да и сам задумывался над этим только после произошедшего. Ибо одним из Шуриных качеств, которые меня роднили с ним и безумно в нём нравились, была непредсказуемость, очень часто осложнявшая наше существование.
Может быть, я был чуточку порасчетливее и похитрее. Но это во мне уже было, конечно, от моих предков – Тигров, Пантер, Леопардов, Ягуаров там разных… От Рысей, на худой конец.
Храни меня Господь утверждать, что Шура не обладал качествами моих предков только потому, что произошёл от Обезьяны!
В Шуре никакими Обезьянами и не пахло! И вовсе не потому, что в России Шура был беспородным евреем. Я знал десятки его знакомых – и евреев, и русских, от которых так и разило «обезьянством»! Особенно этот запах усилился в Людях за последние пять-шесть лет.
Итак, во имя незабвенного Шуры Плоткина мыслим логически:
…о кокаине, спрятанном в одной из огромных пачек фанеры в нашем грузовике, мой Водила не имеет ни малейшего представления!
Почему? Пожалуйста! Ноги Водилы под столом ночного бара во время разговора о таможенных собачонках, натасканных на наркотики, в немецких морских портах. Так вот, ноги моего Водилы были в это время абсолютно спокойны! Даже толстый обжора Рудольф не преминул это заметить. Это раз.
Второе. Если продолжать мыслить логически…
Золотая зажигалка, которую мы с Дженни преподнесли моему Водиле. Готовность моего честного кретина Водилы вернуть зажигалку стоимостью в приличный автомобиль (хрупкая и несбыточная мечта Моего Шуры!) этому хаму, Хозяину Дженни, который даже не оценит благородства души и порядочности нашего дурачка Водилы, а только лишний раз подумает, что все русские – непроходимые идиоты! Потому что он на месте этого болвана русского хрен бы вернул такую зажигалку кому бы то ни было! Даже самому Бундесканцлеру.
Это мне так Дженни сказала. А мне она врать не станет…
В-третьих же, я вообще безо всяких доказательств беру на себя смелость утверждать, что в деле с кокаином Водила невинен как грудной младенец. Тут я кладу хвост на плаху!
Я совершенно не собираюсь его идеализировать! Наверняка во всём остальном Водила – и хитрован, и добытчик, и шустрила, и ещё чёрт-те что… Недаром он без сучка и задоринки столько лет отработал в одной из самых воровских организаций нашего бывшего государства – в «Совтрансавто»! И по сей день продолжает там вертеть-крутить, только под другой вывеской.
Мой Шура Плоткин как-то писал статью о «Совтрансавто», даже в рейсы с ними ходил – порассказал мне…
Но к кокаину Водила не имеет никакого отношения. И тут, извините, логика – побоку! Тут в дело вступают наши Котово-Кошачьи интуитивно-инстинктивные силы, в анализ которых мне не очень хотелось бы вдаваться. Это надо ЧУВСТВОВАТЬ. Объяснить это невозможно, тем более логически…
Это что касается моего Водилы. Теперь – о Лысом. Вернёмся к ногам под столом.
Бармен начинает молоть про спецсобачек по наркотикам, и ноги Лысого моментально и недвусмысленно реагируют на эту информацию самым что ни есть нервным образом. Прямо-таки – истерически. Это раз!
Второе. Что это за доллары, вынутые Лысым из-под фальшивого дна одной из коробок с водкой? За что? От кого? Тем более что Лысый сказал моему Водиле, что денег у него нет.
Третье. Зачем он соврал моему, что от него только что ушла девка и из каюты он не отлучался? Лишь потому, чтобы мой Водила не узнал, что Лысый в это время был в трюме?
Четвёртое. И по-моему, самое главное! В машине Лысого нет кокаина – это точно. Откуда же на самом Лысом этот запах? Значит, он участвовал в погрузке кокаина в наш грузовик? Так?!
И вообще, с каких это дел винно-водочная фирма вдруг закупает у другой фирмы моего Водилу, проверенного таможнями чуть ли не всех европейских государств, с его громадным автофургоном, загружает его на СВОЕЙ территории почему-то фанерой, и одна из таких пачек – полтора метра на полтора, толщиной в полметра – чуть не сводит меня с ума!.. Сначала приведя меня в безотчётную ярость, а потом повергая чуть ли не в смертельный сон!..
В оранжевом свечении оконных квадратов высоких домов крыши пятиэтажек покачиваются и дрожат, и я, словно заворожённый, никак не могу отвести глаз от этого покачивания. А Шура гладит меня по спине и так негромко-негромко спрашивает не своим голосом:
– Нравится тебе море, КЫСЯ?..
Тьфу, пропади ты пропадом!.. Тут же в черноту холодного ночного неба взлетели и там исчезли – и Мой Шура, и наш дом, и наша квартира, и настежь распахнутое окно…
Дрожащие крыши пятиэтажек оказались небольшими волнами, косо бегущими нам наперерез, а оранжево-абажурный свет из окон высоких домов превратился в свет нашего корабля.
И я сижу между тёплых ног Водилы посередине чёрт знает какого количества тревожной чёрной холодной воды, на носу огромного корабля, очень похожего на гигантский двенадцатиэтажный десятиподъездный дом, который только недавно выстроили напротив нашего с Шурой дома. Увижу ли я его когда-нибудь?..
– Что молчишь, Кыся? Как тебе море?.. – И большая, жёсткая, шершавая ладонь Водилы нежно погладила меня по голове.
Вот тут я совсем расклеился! Мне вдруг захотелось стать совсем-совсем маленьким Котёнком и ткнуться носом в родной, пахнущий молоком и мамой сосок, ощутить тепло и податливую ласковость её большого тела, подлезть под её переднюю лапу, закрыть глаза и сладко заснуть, зная, что в эту секунду я защищён от всего на свете… Поразительно! Я же никогда в жизни её не вспоминал!.. Я даже не знаю, как она выглядела… Что со мной?!
И, уже не отдавая себе отчёта в своих действиях, абсолютно рефлекторно, я сделал то, чего никогда не ожидал от самого себя – я лизнул руку Водилы!
– Ах ты ж моя Кыся… – растроганно Щепнул Водила и сказал Лысому: – Айда в ночной бар! По соточке пропустим, пивком переложим, Кысю покормим…
* * *
Я же в ночном баре никогда в жизни не был. Я про ночной бар один только раз от Шуры Плоткина слышал.Помню, вернулся раз Шура под утро домой – трезвый, злой, раздражённый! Так ему там не понравилось… Всё, помню, матерился – цены сумасшедшие, выпивку подают какими-то напёрстками; бармены в Запад играют, так сказать, пытаются создать атмосферу «изячной заграничной жизни», пожрать нечего; сегодняшнее «деловое» жлобьё в красных пиджачках с блядями гуляют под большое декольте – прикуривают от стодолларовых бумажек; тут же их бандиты в кожаных курточках и два-три перепуганных иностранца в потёртых джинсиках. И Мой Шура Плоткин, которого один из этих иностранцев и пригласил. Как журналист – журналиста…. Так что о ночном баре у меня были самые неважненькие представления. Потому что Шура зря ничего хаять не станет.
А тут, когда Водила принёс меня в ночной бар, поставил сумку на диванчик рядом с собой и расстегнул у меня над головой молнию, я слегка высунулся, огляделся и офонарел! Красиво – слов нет!!! Почти так же, как в шашлычной у Сурена Гургеновича. Только в тысячу раз красивее!..
М-да… Тут Сурен Гургенович проигрывал со страшной силой! И в ассортименте напитков, и в интерьере, и вообще…
Зато в защиту Сурена Гургеновича должен заметить, что таких аппетитных запахов, как в нашей шашлычной, здесь, конечно, не было. Запахи в ночном корабельном баре, прямо скажем, были не фонтан. Слегка алкоголем, чуть-чуть пивом, еле-еле какими-то бутербродиками, жареными орешками и…
…клянусь, сильно попахивало нашим братом – Котом!.. Вот это да!
Я сразу подумал, что кто-то из посетителей бара с собой тоже Кота принёс. Огляделся кругом – ни души. Только Лысый, мой Водила и Я. И всё. А тянет котовым запахом прямо из-за стойки, за которой пожилой мужик в голубой жилетке и голубой «бабочке» моет стаканы и рюмки. Увидел он моего Водилу и говорит:
– Привет! Ну как, эта черненькая тебе ничего не откусила?
– Ладно тебе… – неожиданно застенчиво прервал его мой Водила. – Ты нам по полторашечке беленькой сделай и пивка холодненького. И орешков на загрыз. О'кей?
– Ноу проблем! «Фишер» будешь?
– У тебя «Фишер» есть?! – удивился Водила.
– Для своих держу, – подмигнул мужик в голубой жилетке. – Покурите, сейчас принесу.
– Что за «Фишер»? – удивился Лысый.
– Пиво такое. Лучше «Карлсберга», лучше «Туборга», лучше любого… Очень редко им его поставляют. И мало.
– Я смотрю, тебя тут все знают, – позавидовал Лысый.
– Не, не все. Новенькие – те и в упор не видят. А кто давно, плавает – те конечно. Я ж только в «Совтрансавто» двадцать лет отышачил. И который год уже на фирму вкалываю. Считай, минимум раз в месяц я со своей лайбой плыву туда и обратно. Я этого бармена уже лет пятнадцать знаю…
Тут Бармен принёс Водиле и Лысому водку, пиво, орешки и даже сухарики с запечённым сыром.
Шура их просто обожал! Сам запекал в нашей духовке, всех угощал и ужасно хвастался этими сухариками. На меня прямо домом нашим пахнуло!..
– Не заложишь? – спросил Водила у Бармена и приоткрыл сумку над моей головой. – Гляди, какую я животную везу. У тебя пожрать для него ничего не найдётся?
Бармен посмотрел на меня, усмехнулся и спросил Водилу:
– Сколько на твоих?
– Пять минут четвёртого.
– Всё! – решительно произнёс Бармен. – Имеем право.
Он закрыл двери бара на ключ, погасил свет, оставив его только над нашим столом и своей стойкой. Сразу стало, даже уютнее…
Потом он пошёл за стойку, снял с бутербродов разную всячину и всё это сложил на небольшой подносик. Туда же он поставил глубокую плошку, а в плошку налил до краёв сливок из красивого картонного пакета. Всё это притащил к нашему столу и сказал:
– Зная тебя, думаю, что и ты меня не заложишь… – И снова пошёл за стойку бара.
Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого Кота. Так вот чей это запах почуял я с самого начала!
Кот висел на руках Бармена без каких-либо признаков жизни. Если бы не его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мёртв…
– Твоего как зовут? – спросил Бармен.
– Кыся… Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает… Я его Кысей зову.
– А моего – Рудольф. – Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками под стол между своим Котом и мной и сказал нам:– Знакомьтесь, ребята. Надеюсь, поделитесь по-братски…
Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:
– Ты давай лопай… Меня уже тошнит смотреть на всё это. Не стесняйся. Как тебя?.. Кыся, что ли?..
– Мартын меня зовут, – ответил я и понял, что драка не состоится.
Бармен принёс для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким горячим чаем и присел за наш столик.
– А водочки? – спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал головой.
– Не пьёт он, не пьёт, – усмехнулся Водила.
– А может, стопарик всё-таки врежешь? – настаивал Лысый.
– Ежели я при своей профессии буду ещё и стопарики врезать, недолго и в ящик сыграть, – рассудительно ответил Бармен. – А у меня в мои пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, сердце как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..
Но Рудольф в его сторону даже ухом не повёл. А мне сказал:
– Он на своём здоровье прямо чокнулся. Ни жены, ни детей… Раз в месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нём минут пять попрыгает – и всё. Таблетки глотает, витамины жрёт. Когда в Стокгольм на «Ильиче» ходили, всё какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Ещё года два назад говорил мне: «Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю – и свалю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто…) маленький кабачок, домик, и заживём мы с тобой, как белые люди»… Сегодня у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он всё не сваливает. Конечно, где мы ещё столько заработаем? Только на нашей русской территории. То – недолив, то – пересортица, то – неучтенка, то – списание… А на «ченче» сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки – он тебе сдачу долларами, ты ему доллары, он тебе сдачу – франками… И всё по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это ещё при том, что мы всем поголовно «отмазки» платим – и кухонному шефу, и кладовщикам, и старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас весь пьёт на халяву!
– Ты извини меня, Рудик, – говорю. – Я в этом – ни ухом, ни рылом. Мой вроде писателя был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом недели две выхаживал… Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже чуть не всю тарелку сожрал.
– Ладно, – говорит Рудольф. – Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
– Чего?! – не понял я. – Какой хрящик?
– Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
– Нет.
– Господи… Что же ты тогда знаешь? – удивился Рудик.
– Хек знаю мороженый. Зато когда оттает…
Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопытным глазкам, он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал продолжать.
– Чего тебе дать-то? – спрашиваю.
– Вон тот хрящик, – говорит Рудольф. – Он у тебя под носом лежит. Запомни – осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров какие бабки делаем… Есть ещё, правда, севрюга, но нам её в этот рейс почему-то не завезли.
Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев… Тьфу! Осетрины, сам попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над столом плывёт свой разговор.
– Куда идёте, чего везёте? – спрашивает Бармен.
– Я водочку «Столичную» в Нюрнберг везу, – говорит Лысый.
– А я фанеру в Мюнхен к Сименсу, – отвечает мой Водила. – Хотя грузились на одной фирме. У его хозяев. – И Водила кивнул на Лысого.
При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу! Рудольф даже испугался.
– Ты чего?! – говорит. – Успокойся.
– Заткнись… – шиплю ему. – Не мешай слушать!
Мой Водила и говорит Бармену:
– Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами – полтора метра на полтора – и вместе с этой фанерой запродали меня на корню Сименсу. Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого Сименса почти месяц по Германии как папа Карло вкалывать… Да, кстати!.. – Мой Водила повернулся к Лысому. – Я всё хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал… Чего это твои винно водочники вдруг взялись фанерой торговать?
– Откуда мне знать? Может, излишки распродают… Тебе-то что? – ответил Лысый, и я чётко почувствовал, что он снова врёт! Что-то он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал. Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Видать, есть ещё у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин. На то мы и Коты…
– С таможней заморочек не было? – спросил Бармен. – А то они сейчас лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что…
– Меня даже не досматривали – столько лет каждая собака знает, – сказал мой Водила и спросил у Лысого: – А тебя вроде пошерстили малость, да?
– А, пустяки… – отмахнулся Лысый – Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам – чистенький.
«Если не считать полный карман долларов и запах кокаина…» – подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.
– Ну и слава Богу! – сказал Бармен. – А то после того как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом ещё больше наших!
И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал под столом ногами. Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы не выдержали.
– Тебе не кажется, что этот мудак, – и толстый Рудик показывает на ноги Лысого, – во что-то сильно вмазан? Уж больно он дёргается…
– М-гу, – говорю. – Ещё как кажется!
А сам смотрю на ноги моего Водилы – дёрнутся они тоже или нет? Ноги как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвёртого размера. Это я так на глаз определил. Потому что у Шуры Плоткина был сорок первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну совершенно спокойно! Не дёргаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на место…
Вот под стол рука Водилы опустилась. Меня погладила, штанину задрала… Почесала ногу выше носка своими железобетонными ногтями… И снова меня погладила. И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают стоять…
Рудольф тоже следит за ногами моего Водилы и так лениво, едва не засыпая, говорит мне:
– По-моему, Твой даже понятия не имеет, о чём идёт разговор…
– Да нет, – говорю. – Понятие-то он имеет – знаешь сколько лет он Водилой работает? А вот то, что Он сам лично ни в чём таком не участвует – я готов всем святым для себя поклясться!
Причём с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцентно убеждён. Он о кокаине в своей машине и не подозревает!..
– А что для тебя «святое»? – сквозь сытую дремоту поинтересовался Рудольф.
– Как бы тебе это объяснить… – Надо сказать, что я так не люблю об этом говорить, что даже не понимаю, как можно задавать такие бестактные вопросы! – Двух примеров достаточно?
– Вполне, – говорит толстый Рудик.
– Пожалуйста: чтоб мне век Моего Шуру Плоткина не увидеть и чтобы мне больше в жизни ни одной Кошки не трахнуть!!!
– Тоже мне – «святое»!.. – презрительно усмехнулся этот жирный кабан Рудик. – Не будет какого-то там Шуры, будет кто-то другой. Никакой разницы. Плевать на них на всех с верхней палубы. А насчёт Кошек… Я вот уже около трех лет плаваю – ни одной Кошки, не видел. Да они мне уже и не нужны… Подумаешь, невидаль – Кошки!..
Боже мой! И это говорит Кот, имеющий доступ к таким харчам!
… – Так ты, может быть вообще кастрат? – испугался я.
– Да нет… Пожалуйста. – Рудольф перевалился на спину и предъявил мне небольшие, но достаточно явственные признаки несомненного Котовства.
Это поразило меня ещё больше. Вот такого я никогда ни в ком не мог понять! Я просто обалдел:
– И тебе никогда, никогда не хочется ЭТОГО?!
– Когда начинал плавать – чего-то в голову лезло, а теперь я даже об ЭТОМ и не думаю. Иногда что-то ЭТАКОЕ приснится, я глаза открою – съем кусочек вестфальской ветчины, или чуть-чуть страсбургского паштета, или севрюжки немного, попью сливочек и снова спокойно засыпаю.
– Господи!!! Рудольф! Как же это можно так?! Ни привязанностей, ни наслаждений!.. Да что же это за жизнь, Рудик?!
– Прекрасная жизнь, Мартын. И если ты этого не понимаешь, мне тебя очень и очень жаль.
А мне чего-то вдруг стало жаль его – толстого, ленивого, обожравшегося, пушистого Кота Рудольфа… И его Бармена, которому пятьдесят два, а сердце у него как у двадцатилетнего. Только он им – этим сердцем – совершенно не пользуется. Во всём себе и своему сердцу отказывает. Не то что Мой Шура Плоткин. Или вот Водила…
Тут как раз слышу, Водила говорит Лысому и Бармену:
– Всё. По последней сигаретке на ход ноги и разбегаемся по койкам, да?
– Погодите, я вам только пепельницу сменю, – говорит Бармен. Унёс пепельницу с окурками, принёс чистую и с упрёком заметил моему Водиле: – А ты всё куришь и куришь! Ну зачем ты куришь?!
– Курить хочется, – незатейливо отвечает Водила.
– Ты не заметил, что вся «крутизна», вся «фирма», все сильно упакованные – уже никто не курит. Как я, например.
– Почему? – простодушно спросил Водила.
– А потому, что люди, которые живут хорошо, хотят прожить ещё дольше, – назидательно проговорил Бармен и, слышу, тут же воскликнул изменившимся голосом: – Ё-моё!.. Это откуда же у тебя такая зажигалка?! Это же настоящий золотой «Картье»!.. Ей же цены нет!
– Ну, парень, ты даёшь!.. – ахнул Лысый.
Я чуть не зашёлся от гордости! Водила снова опустил руку под стол, гладит меня и говорит:
– Это мне сегодня мой Кыся откуда-то приволок. Я после той черненькой прибираюсь в машине, а Кыся мне в зубах эту зажигалку волокет… Видать, кто-то обронил. Завтра утром хочу через корабельную информацию по всему судну объявить – дескать, кто потерял такую-то и такую-то зажигалочку…
– Что, совсем дурак?! – сдавленным голосом спросил Лысый.
– Почему? – удивился Водила. – Человек, может, ищет, с ног сбился…
– Послушайся доброго совета, – тихо сказал Бармен. – Спрячь эту зажигалку и не вздумай ничего объявлять по судну. Человек, который мог потерять ТАКУЮ зажигалку, может купить себе ещё с десяток ТАКИХ зажигалок! Ей цена – минимум три тысячи баксов…
То есть Бармен чуть ли не слово в слово повторил то, что сказала Дженни! Только Дженни, чисто по-дамски, в сто раз преувеличила возможности бывшего хозяина этой зажигалки.
– Ладно вам, – сказал Водила. – Утро вечера мудрёнее. Посчитай-ка, браток, сколько с нас…
– Нисколько, – прервал его Бармен. – Имею право угостить старого знакомого и его друга?
– Ну, спасибо тебе, – просто сказал Водила. – Ежели что нужно из Мюнхена – не стесняйся. Привезу в лучшем виде. Айда, Кыся, в сумку. Прощайся с Рудольфом.
Но попрощаться с Рудиком мне так и не удалось. Он уже минут десять как дрых без задних ног.
Поэтому я в последнюю секунду подцепил лапой здоровенный кусок этой самой… ну как её?.. осетрины и захватил его с собой в сумку. Гостинец для Дженни…
* * *
Остаток ночи я провёл в серебристом «мерседесе» с Дженни, которая клялась мне в любви и в подтверждение искренности своих клятв ублажала меня столь изощрённо, что я было сильно засомневался в её утверждении, будто с ней это происходит впервые и я у неё самый что ни есть – Первый…Но вот уж на это мне было совершенно наплевать. Важно, что с ней мне неожиданно было очень и очень неплохо…
Осетрину, которую я приволок для Дженни, пришлось сожрать самому. Оказалось, что ей всякие такие натуральные штуки есть категорически запрещено; Кормят её обычно разными там «Гефлюгель-Крекс», или «Кляйне Либлингскнохен», или, на худой конец, «Крафтфолле Фольнарунг». И строго по часам! Что всё это значило – я так и не смог понять. Хотя Дженни искренне пыталась мне объяснить преимущества той еды перед тем, что обычно жру я. Она перечисляла количество витаминов, лекарственных добавок, сухих овощей и ещё чёрт знает чего, о чём я вообще слышал впервые…
Я же с печалью думал, что эта маленькая утончённая бедняжка, объездившая весь мир, так никогда и не пробовала нашего российского хека, замороженного, наверное, ещё во времена ледникового периода, и не менее искренне сожалел по поводу её столь примитивных представлений «О вкусной и здоровой пище». Это у нас c Шурой Плоткиным такая книга есть. Шура очень дорожит ею. Он всегда говорит, что эта книга – образец полиграфического и идеологического искусства сталинского периода. Что это за период, я не знаю, но полагаю, что он слегка позже ледникового.
– Вполне вероятно, что завтра Твой Мудак снова станет обладателем своей собственной зажигалки, – сказал я Дженни.
И рассказал ей всё, что заявил по этому поводу мой Водила. Назвал даже стоимость зажигалки – три тысячи долларов.
– Очень жаль… – вздохнула Дженни. – Мне так хотелось, чтобы наш Хам был хоть чем-то наказан! Зажигалка эта действительно от «Картье»: Он её при мне покупал. Но стоила она не три тысячи долларов, а семь тысяч марок. Что в переводе на доллары по курсу того времени – четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть долларов с мелочью. А сегодня доллар упал, и поэтому теперь зажигалка стоит ещё дороже – тысяч пять с половиной долларов…
У меня глаза на лоб полезли! Не от дороговизны этой дерьмовой зажигалки, а от того, как свободно Дженни оперировала всеми этими понятиями. Курсы, цены, валюты… Фантастика!
– Ёлки-палки!.. – поразился я. – Откуда ты всё это знаешь?!
– Мартынчик, родной мой… Ну, подумай сам, в нашем доме говорят только о деньгах. Кроме биржевых ведомостей и сводок курсов валют – никто ничего не читает. Деньги, налоги, проценты… Проценты, деньги, налоги!.. Как скрыть деньги от налогов, как выторговать большие проценты, как обмануть партнёров. И всё. А у меня есть уши. И я круглосуточно варюсь в этом котле. Чего же ты удивляешься, что я так хорошо в этом понимаю?
* * *
Под утро, когда я, пресыщенный и опустошённый этой маленькой Мессалиной из серебристого «мерседеса», благодарно облизанный ею от хвоста до кончиков моих усов, снова оказался в кабине cвоего грузовика, – я, прежде чем сомкнуть глаза в тяжёлом и заслуженном сне, всё-таки решил подвести некоторые итоги увиденному и услышанному.– Пора, Мартынчик, подбивать бабки и постараться понять, с чем мы остались и на что ещё можем рассчитывать, – как обычно говорил Шура Плоткин после очередного скандала в редакции или внеочередного недельного загула с какой-нибудь девахой, заскочившей к нам в гости «буквально на две минутки». И добавлял: – Начинаем мыслить логически…
Мне иногда хотелось посоветовать Шуре начинать мыслить логически прежде, чем он совершит какой-то шаг, после которого нам волей-неволей с грустью приходилось «подбивать бабки».
Но как это сделать, я не знал, да и сам задумывался над этим только после произошедшего. Ибо одним из Шуриных качеств, которые меня роднили с ним и безумно в нём нравились, была непредсказуемость, очень часто осложнявшая наше существование.
Может быть, я был чуточку порасчетливее и похитрее. Но это во мне уже было, конечно, от моих предков – Тигров, Пантер, Леопардов, Ягуаров там разных… От Рысей, на худой конец.
Храни меня Господь утверждать, что Шура не обладал качествами моих предков только потому, что произошёл от Обезьяны!
В Шуре никакими Обезьянами и не пахло! И вовсе не потому, что в России Шура был беспородным евреем. Я знал десятки его знакомых – и евреев, и русских, от которых так и разило «обезьянством»! Особенно этот запах усилился в Людях за последние пять-шесть лет.
Итак, во имя незабвенного Шуры Плоткина мыслим логически:
…о кокаине, спрятанном в одной из огромных пачек фанеры в нашем грузовике, мой Водила не имеет ни малейшего представления!
Почему? Пожалуйста! Ноги Водилы под столом ночного бара во время разговора о таможенных собачонках, натасканных на наркотики, в немецких морских портах. Так вот, ноги моего Водилы были в это время абсолютно спокойны! Даже толстый обжора Рудольф не преминул это заметить. Это раз.
Второе. Если продолжать мыслить логически…
Золотая зажигалка, которую мы с Дженни преподнесли моему Водиле. Готовность моего честного кретина Водилы вернуть зажигалку стоимостью в приличный автомобиль (хрупкая и несбыточная мечта Моего Шуры!) этому хаму, Хозяину Дженни, который даже не оценит благородства души и порядочности нашего дурачка Водилы, а только лишний раз подумает, что все русские – непроходимые идиоты! Потому что он на месте этого болвана русского хрен бы вернул такую зажигалку кому бы то ни было! Даже самому Бундесканцлеру.
Это мне так Дженни сказала. А мне она врать не станет…
В-третьих же, я вообще безо всяких доказательств беру на себя смелость утверждать, что в деле с кокаином Водила невинен как грудной младенец. Тут я кладу хвост на плаху!
Я совершенно не собираюсь его идеализировать! Наверняка во всём остальном Водила – и хитрован, и добытчик, и шустрила, и ещё чёрт-те что… Недаром он без сучка и задоринки столько лет отработал в одной из самых воровских организаций нашего бывшего государства – в «Совтрансавто»! И по сей день продолжает там вертеть-крутить, только под другой вывеской.
Мой Шура Плоткин как-то писал статью о «Совтрансавто», даже в рейсы с ними ходил – порассказал мне…
Но к кокаину Водила не имеет никакого отношения. И тут, извините, логика – побоку! Тут в дело вступают наши Котово-Кошачьи интуитивно-инстинктивные силы, в анализ которых мне не очень хотелось бы вдаваться. Это надо ЧУВСТВОВАТЬ. Объяснить это невозможно, тем более логически…
Это что касается моего Водилы. Теперь – о Лысом. Вернёмся к ногам под столом.
Бармен начинает молоть про спецсобачек по наркотикам, и ноги Лысого моментально и недвусмысленно реагируют на эту информацию самым что ни есть нервным образом. Прямо-таки – истерически. Это раз!
Второе. Что это за доллары, вынутые Лысым из-под фальшивого дна одной из коробок с водкой? За что? От кого? Тем более что Лысый сказал моему Водиле, что денег у него нет.
Третье. Зачем он соврал моему, что от него только что ушла девка и из каюты он не отлучался? Лишь потому, чтобы мой Водила не узнал, что Лысый в это время был в трюме?
Четвёртое. И по-моему, самое главное! В машине Лысого нет кокаина – это точно. Откуда же на самом Лысом этот запах? Значит, он участвовал в погрузке кокаина в наш грузовик? Так?!
И вообще, с каких это дел винно-водочная фирма вдруг закупает у другой фирмы моего Водилу, проверенного таможнями чуть ли не всех европейских государств, с его громадным автофургоном, загружает его на СВОЕЙ территории почему-то фанерой, и одна из таких пачек – полтора метра на полтора, толщиной в полметра – чуть не сводит меня с ума!.. Сначала приведя меня в безотчётную ярость, а потом повергая чуть ли не в смертельный сон!..