Я с досадой отметил, что Водила, как сказал бы Шура Плоткин, явно «сорвался с крючка». То есть неожиданно оборвал нить Контакта со мной и переключил своё внимание на чисто внешние, привычные ему раздражители. Но тут же я честно признался себе, что виноват в этом сам. Уж слишком не вовремя я стал вспоминать Шуру, себя и то время, когда мы были молоды… Слишком отвлёкся.
   «Водила! – мысленно сказал я и напрягся так, что у меня даже между ушами заломило. – Постарайся сосредоточиться и понять всё, что я тебе скажу. Пожалуйста, вспомни опять про свою фанеру. Я тебя очень, очень прошу, Водила!!!».
   – И знаешь, Кыся, что мне ещё не нравится? – тут же, почти без паузы, проговорил Водила. – То, что меня пытались на наркоту проверить. Меня! Которого здесь столько лет знают как облупленного. И собачки эти чуть на говно не изошли… Ну их ещё можно понять – им службу служить, а тут мой Кыся им кислород перекрывает! А если они не только на тебя лаяли, а, Кыся?..
   Я поощрительно положил ему на плечо лапу и даже муркнул. Но Водила ласково отодвинул меня и сказал:
   – Отсунься маленько, Кыся. Я закурю. На хера тебе дымом дышать? Эх, жаль, я твою зажигалочку посеял…
   Я испугался, что Контакт снова прервётся, и опять напрягся до головной боли: «У тебя в фуре – минимум сто килограммов кокаина! Его погрузил в твою фуру Лысый. Осторожней с ним! Он вооружён. Он – трус и от испуга может начать стрелять…»
   Стоп, стоп, Мартын!.. Слишком много информации! Что я делаю?! Постепенно, постепенно…
   – А не загрузили ли меня чем-нибудь этаким в той шараге? – Водила приспустил боковое стекло, закурил и уточнил: – Кроме фанеры… А, Кыся? Если пошурупить мозгами – в любую пачку фанеры можно килограмм сто кокаина спрятать. Вырезал в листах круг диаметром с метр, снизу и сверху по паре целых листов прихреначил, а в серёдку хоть слона запихивай! Дескать, водитель на этой машине проверенный, его трясти не станут. А если и стопорнут – все тут ни при чём. Водилу – за жопу и в конверт. И пусть доказывает, что он не верблюд!
   Признаюсь, я был ошеломлён. Не в обиду Шуре Плоткину сказано – теперь я никогда не поручился бы за то, что Шура понял бы меня лучше, чем Водила!..
   – Конечно, – продолжал размышлять Водила, – товар они потеряют… А это минимум по сотне баксов за грамм! То есть – сто тысяч зелёных за кило… А за сто кило?! Охренеть можно!
   «Ты молодец, Водила! Ты умница! – похвалил я его. – Но ты, как мудак, пропустил мимо ушей то, что я сказал тебе про Лысого!..»
   На что Водила мгновенно отреагировал:
   – И знаешь что, Кыся? Если они мне действительно какую-нибудь срань в фуру подбросили – слово даю, что вон тот, – Водила показал на идущий впереди фургон Лысого, – наверняка в этом деле хвост замочил!
   Мне так понравилось это выражение – «замочил хвост»! Потрясающе! Нужно запомнить. Очень может пригодиться…
   – Уж больно он шустрил при погрузке, – вспомнил Водила. – Я ещё тогда подумал – чего он так суетится? И потом… Помнишь, Кыся, когда ночью Бармен вдруг про наркотики заговорил. Не, ты ни хрена тогда, наверное, не слышал – вы там с Рудольфом под столом по буфету гуляли. А я видел, как мой этот лысый сокамерник занервничал!..
   «Да видел я всё, Водила! – мысленно завопил я. – Во всём этом деле самый страшный человек – Бармен!!! Это он тебя подсунул той фирме, он тебя запродал Сименсу на месяц!.. Он велел Лысому пристрелить тебя, если ты не согласишься на их условия!.. Он дал Лысому пистолет с глушителем! Видел по телевизору такие?! Когда я сказал тебе, что Лысый вооружён, ты почему-то не обратил на это внимания. Думай, Водила, думай!..»
   От волнений я даже не заметил, что дословно повторил фразу Кота-Бродяги, сказанную им мне тогда – в пилипенковском фургончике.
   – Вот я и думаю, – почти впрямую ответил мне Водила, – что за этим стоит кто-то очень крутой. Который и меня хорошо знает, и бабок у него – хоть жопой ешь. Чтобы и за «дурь» отстегнуть, и вокруг всех купить. Ну и не без своих людей здесь, конечно. В Германии. А может, и ещё где. И из рук они свой товар так просто не выпустят. Если всё и вправду так, кто же дирижирует всей этой филармонией?.. А, Кыся?
   «БАРМЕН!!!»– От злости я чуть не укусил Водилу за ухо!
   – Неужто Бармен?! – вдруг спросил Водила и потрясённо посмотрел мне в глаза.
   Чего делать на скорости сто двадцать километров в час, конечно, не следовало. Наша огромная машина непроизвольно вильнула из крайнего правого ряда в средний, и обгонявший нас голландский автобус от ужаса истерически засигналил и замигал всеми своими фарами…
   Водила тут же вывернул руль вправо, вернулся в свой ряд и, глядя теперь только вперёд, жёстко повторил уже даже без намёка на вопросительную интонацию:
   – БАРМЕН…
   И физиономия Водилы застыла с неподвижным, жутковатым и беспощадным выражением лица рабочего из скульптуры «Булыжник – оружие пролетариата». Я когда-то про такие скульптуры видел целую передачу по телевизору…
* * *
   На подъезде к Ганноверу мой Водила знал уже всё!
   Последние полчаса, видимо, на нервной почве, а попросту говоря, на обоюдном вздрюче, наш телепатический Контакт, по доктору Шелдрейсу, превратился в быстрый диалог двоих, понимающих друг друга не только «с полуслова», но и «с полувзгляда».
   Так мы с Водилой в жилу настроились на одну волну! О чём этот симпатяга Ричард Шелдрейс даже и мечтать не мог в своей Англии. Он и не подозревал, что два обыкновенных, беспородных русских – Я и Водила – настолько расширят границы его теории.
   – На чём этот убивец должен за нами ехать? – спрашивал Водила и внимательно поглядывал по сторонам и в оба зеркала.
   «Микроавтобус „тойота“ с мюнхенскими номерами – „М-СН“…»
   – По-ихнему это «М-ЦеХа». А цифры запомнил?
   «Нет. С цифрами у меня с детства заморочки…»
   – Ну ты даёшь, Кыся… Цифры же – самое главное! Что ещё говорил Бармен?
   «Что это его последнее дело. Потом он уходит на покой».
   – Покой я ему, суке, гарантирую. А кто из двоих должен меня на тот свет отправить?
   «Или Лысый, или тот – из „тойоты“. Но тогда и Лысого с тобой вместе».
   – Ага… А они ху-ху не хо-хо? Бляди!
   «Как только они перегрузят кокаин – ты им больше не нужен…»
   – Я им уже не нужен, Кыся. Перевёз «дурь» через границу – и ладушки… Когда в деле корячатся такие бешеные бабки и торчат такие крупные фигуры, как говорил Бармен, – кто же меня в живых оставит? Так что ты, Кыся, если что начнётся – не высовывайся. Я и сам справлюсь…
   «Дурак ты, Водила! Мы с Шурой никогда своих не закладывали! Учти, те оба с оружием…»
   – Хер я положил на их оружие. Не боись, Кыся, – прорвёмся. И ещё шороху наделаем. И на ночёвку в Нюрнберге пусть они не рассчитывают. Сейчас в Ганновере пообедаем с тобой, заправимся под завязку и почешем мимо Нюрнберга с песнями аж до Мюнхена. По дороге они с нами ни хрена не сделают. А там поглядим…
   «Сколько мы уже от Киля проехали?» – спросил я.
   – Километров двести пятьдесят. А что?
   «А до Мюнхена ещё далеко?»
   – Примерно шестьсот с небольшим. Тебе-то это зачем?
   «Устанешь так, что они нас голыми руками возьмут…»
   – Не смеши меня, Кыся. Когда я работал на внутрисоюзных рейсах – я по полторы тыщи вёрст без сменщика и без отдыха шуровал по нашим советским колдоёбинам и выёбинам. И на чём?! На стошестидесятисильной «шкоде» с рефрижератором!.. А у нас с тобой почти четыре сотни лошадей вот под этим шведским капотом. И дорожка – лабораторная… Об чём ты, Кыся! Как говорят в Одессе – мне с вас смешно.
   «Ты тогда был моложе…»
   – Зато сейчас я умнее. Гляди, Кыся, как эта лайба ходит! – И Водила пошёл на обгон грузовика Лысого. Я вообще-то ни хрена не понимаю в вождении автомобиля, но, по-моему, Водила это делал мастерски!
   Ах, как я в эту секунду пожалел, что с нами нет Шуры Плоткина! Во-первых, потому, что ВТРОЁМ мы наверняка бы нашли выход из создавшегося положения. А во-вторых, мне бы так хотелось, чтобы Шура увидел меня сейчас – мчащегося по роскошному германскому автобану в замечательном огромном шведском грузовике, запросто и на равных болтающего с Водилой этого грузовика, который вполне мог бы стать Шуриным приятелем…
   Но ещё больше я пожалел, что рядом с нами нет Шуры, когда мы остановились на обед и заправку под Ганновером!
   Он же никогда не видел таких автозаправочных станций… Где, кроме бензина и дизельного топлива, Шура мог бы купить себе всё, что взбрело бы ему в голову – от немецкой бутылки водки с милым названием «Ельцин», и американской шапочки с большим козырьком и надписью «Я люблю Нью-Йорк» – до автомобильного аккумулятора и шин любого размера.
   Здесь же Шура мог бы сходить в неправдоподобно чистенький туалет без запахов мочи и кала; принять горячий душ; пообедать в очень красивом ресторане или (как мы с Водилой и Лысым) в столовой самообслуживания с невероятно аппетитной жратвой; тут же Шура мог бы снять уютную комнатку с ванной в мотеле и переночевать под телевизор с двадцатью шестью программами из Германии, Австрии, Америки, Англии, Франции, Италии и даже Турции, как сказал мне Водила.
   Вот что увидел я, и чего никогда, к сожалению, не видел Мой Шура Плоткин. Подозреваю, что и я всё это увидел из-за экстремальности ситуации.
   Как говорится – не было бы Счастья, да несчастье помогло: приехав на эту заправку, Водила не оставил меня в кабине, а посадил в сумку, ремень перекинул через плечо и потащил меня по всему этому сказочному придорожному раю, приговаривая тихо:
   – А хер их знает, может, они захотят взорвать нашу машину?.. Сейчас это очень даже модно. Мало ли что им в башку встрянет… Так что давай-ка, Кыся, порознь не гулять. Куда я, туда и ты. О'кей? С этой минуты мы оба на военном положении – только вместе! Приказ понял?
   Я чего-то муркнул ему в ответ, и Водила добавил:
   – А кроме всего, это тебе и поглядеть полезно. Такого у нас в России, к сожалению, ещё лет сто не увидишь. А в Германии – на каждом шагу. Это их сильная сторона…
   То, что такие автозаправочные станции не просто «сильная», а ОЧЕНЬ сильная сторона немцев, я убедился, когда при входе в столовую вдруг увидел две пластмассовые миски на низких подставках. В одной миске были навалены аккуратненькие кубики тушёного мяса с какой-то пахучей подливкой, а в другой – чистая, свежая вода.
   Сверху, над мисками, было написано – «Хунде-Бар», что по-нашему, оказывается, – «Собачий Бар»! Так мне перевёл Водила и объяснил, что проезжающие мимо Собаки могут тут бесплатно перекусить и утолить жажду.
   – Лопай, Кыся. Халява, – сказал мне Водила и поставил сумку со мной прямо у мисок.
   Не вылезая из сумки, я немного попил воды, а мясо есть не стал из-за подливы. Хека у них в этом «Хунде-Баре», конечно, не было. Их халява о нашем хеке даже представления не имела…
   Но несмотря на подливу, несмотря на то, что само название «Хунде-Бар» для меня звучало несколько оскорбительно: можно было вспомнить не только о Собаках, но и о Котах, разъезжающих по германским дорогам, – сама идея создания такой кормушки показалась мне просто превосходной!
   Лысый в Германии был всего второй раз, языка не знал ни словечка и поэтому не отставал от нас ни на шаг. А может, быть, и не только поэтому. Может, ему хотелось найти наиболее подходящий момент, чтобы поговорить с Водилой насчёт кокаина, предложить ему те пять тысяч долларов и договориться насчёт возможности перегрузки той «фанеры» в «тойоту», которой, кстати, почему-то всё не было и не было…
   Я чувствовал, что Лысый в глубине души молится своему Господу Богу, чтобы мой Водила согласился на все его предложения и взял бы пять тысяч долларов. Чтобы Лысому не пришлось хвататься за пистолет с глушителем.
   На голове у Лысого красовался зелёный военный берет десантника, снизу обшитый тоненькой полоской коричневой кожи. Полностью закрывал лысину. Джинсовая куртка распахнута – и всему миру была предъявлена бьющая по глазам ярко-красная рубашка с выпущенным на куртку воротником. Я уж, грешным делом, подумал, что Лысый специально надел такую рубаху, чтобы тот Тип из «тойоты» с мюнхенскими номерами мог его сразу узнать.
   К слову сказать, я обнюхал Лысого со всех сторон и оружейного запаха не обнаружил. Наверное, на время пересечения границы Лысый заныкал пистолет в одну из коробок с водкой в своём фургоне.
   По логическому развитию событий, случай напрямую поговорить с моим Водилой представился Лысому в столовой самообслуживания, где мы втроём обедали.
   Я на секунду отвлекусь от всей этой сволочной криминальной истории, чтобы поведать о блюде, которого я никогда в своей жизни раньше не пробовал и узнал о его изумительном существовании только лишь на той автозаправочной станции под Ганновером.
   Интересно, ел ли когда-нибудь Мой Шура Плоткин «татарский бифштекс»?! Не знаю, не знаю… А вот я – ел! Я его ел в центре самой богатой страны в Европе, как сказал мне мой Водила. А ещё он сказал, когда принёс мне «татарский бифштекс»:
   – Я, Кыся, поглядел у «Хунде-Бара» – ты тушёнку с подливой не очень уважаешь. Может, тебе эта хреновина подойдёт? Мне лично она жутко нравится.
   И показывает мне тарелку, на которой лежит такой довольно крупной лепёшкой одуряюще пахнущий сырой мясной фарш! А вокруг него – кучка мелко нарезанного лука, горка порубленных в крошево солёных огурчиков и штук десять моих любимых оливок без косточек!
   – Етиттвоюмать! – удивился Лысый. – Ну ты даёшь, парень!.. Так ты обе эти тарелки с сырым мясом коту взял, что ли?!
   – Нет. Одну – себе, а что?
   – Так они же по двенадцать марок!.. Я же видел…
   – Ну и что?
   – Как «что»?! Это же почти по девять долларов!..
   – А и хер с ним, – сказал Водила. – Лично мне – Кот дороже.
   Мне это так понравилось, что я даже об его ногу потёрся. А Водила… Вот он иногда такой умный, такой сообразительный бывает, а иногда – мудак мудаком!.. Водила, видишь ли, подумал, что я так выражаю своё нетерпение скорей пожрать, и говорит:
   – Не торопись, Кыся, не торопись. Я вот только эти приправки себе ссыплю, а то ты их вряд ли есть будешь…
   И сгребает с моей тарелки в свою – лук, солёные огурчики и оливки. Вот когда он дошёл до оливок – тут уж извините! Я пулей вылетел из сумки к нему на колени, мгновенно подцепил когтями пару оливок и быстренько отправил их себе в рот!
   За маслины и оливки я могу, по выражению Шуры Плоткина, «продать план родного завода». Шура считал, что такой гастрономический изыск – подтверждение моей яркой индивидуальности.
   С тех пор как Шура случайно обнаружил мою необъяснимую страсть к этому далеко не кошачьему продукту, он мне с каждого гонорара, с каждого аванса, с любой халтурки покупал банку консервированных оливок и первое время даже устраивал маленькие представления для своих друзей. Он брал самую большую оливку в зубы, опускался на ковёр, становился на карачки и, оскалившись, тянулся ко мне. Я подходил и осторожно зубами вынимал изо рта Шуры эту оливку под шумные аплодисменты присутствующих.
   Если же гостей не было, а оливки имелись, то мы всё равно частенько исполняли этот, как говорил Шура, «смертельный номер». Просто так. Друг для друга.
   Иногда, глядя на то, как я лопаю оливки или маслины, Шура вспоминал какую-то «чеховскую Кошку», которая жрала с голодухи огурцы. Долгое время я думал, что «чеховская Кошка» – название неизвестной мне кошачьей породы. Вроде «сиамской Кошки» или «сибирской». Но потом узнал от Шуры, что Чехов, вроде моего Плоткина, тоже был литератором, и Шура его очень любил и уважал. А вот как сам Чехов относился к моему Плоткину – об этом никогда разговора не было…
   …Короче, жрал я этот потрясающий «татарский бифштекс», свежайший сырой мясной фарш, закусывал своими любимыми оливками, чем привёл в немалое удивление и своего Водилу, и Лысого, который время от времени заглядывал ко мне под стол и говорил:
   – Ну и котяра… Вот это да!..
   – Кыся – что надо. Можно сказать – друг, товарищ и брат. А башковитый!.. Он про тебя счас такое понимает, что если бы ты, к примеру, узнал – сразу бы выпал в осадок, – вдруг сказал Водила.
   Я с перепугу даже есть перестал. Ну что за трепло?! Кто его за язык тянет раньше времени?! Ты подожди, когда Лысый сам расколется. Когда первым заговорит о деле…
   Но Лысый, слава Богу, не принял всерьёз последнюю фразу Водилы. Он рассмеялся и, словно отвечая мне, сказал:
   – Слушай… Я всё хотел с тобой об одном деле поговорить.
   Ох, ёлки-палки! Неужели я действую и на Лысого?! Потряс!!! Как же это обратить в нашу с Водилой пользу?..
   А мой Водила, засранец такой, не просёк ответственности момента – заткнуться и слушать – и говорит Лысому:
   – Ты еврей или русский?
   Лысый обиделся, разозлился, разнервничался:
   – Да ты чё?! Белены объелся?! Нашёл, бля, еврея!.. Да я русак чистейших кровей! Да я этих жидов!.. Ты чё? В своём уме?!
   – Ну всё, всё… Извини, браток, – говорит мой Водила. – Просто ты счас в столовке сидишь, кушаешь, а беретку свою не снимаешь, как положено по христианскому обычаю. Вот я и подумал – уж не еврей ли ты? Им то, как раз по ихней вере, положено за столом сидеть в такой шапочке – кипа называется…
   Лысый нехотя стянул берет с головы и обиженно произнёс:
   – Ты тоже, знаешь, говори, да не заговаривайся. Я, может, стесняюсь здесь своей плешью отсвечивать. Вот и ношу беретку.
   – Госссподи!.. – виновато вздохнул Водила. – Да носи ты хоть шапку-ушанку, хоть с голой жопой ходи – кто тебе тут чего скажет? Не, правда, извини меня, корешок… Не хотел обидеть. Тем более что я лично евреев даже очень уважаю. Не обижайся. Давай я лучше тебе частушку хорошую спою, чтобы ты на меня зла не держал…
   И Водила тихонько запел:
 
Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются у блядей…
Ах, почему они не вьются
У порядочных людей?..
 
   Неожиданно чей-то молодой и приятный голос так же негромко продолжил:
 
Потому что у блядей
Деньги есть для бигудей,
А у порядочных людей
Всё уходит на блядей!..
 
   Я сидел под столом со своей тарелкой и, кроме чужих ног в потрёпанных джинсах и кроссовках на липучках, ни черта больше не видел. А сердце у меня уже тревожно кувыркнулось, дыхание перехватило, и последняя оливка встала поперёк горла. Еле проглотил. Уж слишком от этого любителя частушек тянуло кисло оружейным металлическим запахом!
   – Здорово, мужики! – услышал я и на всякий случай вспрыгнул на один из двух свободных стульев у нашего столика.
   Мало ли… Чем чёрт не шутит? Может, и я пригожусь.
   У нашего стола стоял худенький, невысокий и по-человечески очень симпатичный паренёк лет девятнадцати-двадцати. В руках он держал пластмассовый поднос с тарелками, стаканом апельсинового сока и большой кружкой кофе. Он открыто и обаятельно улыбался моему Водиле и Лысому, а увидев меня, удивлённо поднял брови, рассмеялся и сказал:
   – Вот так Котик!.. Прямо громила с большой дороги! А я слышу – по-русски говорят, да ещё и частушки поют. Что же такое, думаю? Это ж у нас тут не каждый день… Я и решил подойти. Ничего? Не помешаю?
   – Присаживайся, браток, – приветливо сказал ему мой Водила.
* * *
   Звали его Алик. Наш – ленинградец. Или – петербуржец? Теперь с этими ново-старыми названиями вечная путаница.
   Алик успел захватить и последний год Афганистана, и в Карабахе повоевал. Сначала на одной стороне, потом – на другой. Там стали платить больше. И не в рублях, а в долларах. Сейчас живёт в Мюнхене, со старенькой еврейской мамой. Он у неё – поздний ребёнок. Отец был эстонец. Умер уже давно. Сам Алик говорит и по-немецки, и по-английски. По-английски – хуже. А эстонский – совсем забыл. И лет ему, оказалось, двадцать девять. Хотя больше чем на двадцать он никак не выглядел!..
   – Помню, в кино «детям до шестнадцати» билет не продают, сигареты не отпускают, ну, а насчёт выпивки – полный атас!.. По любому поводу приходилось паспорт предъявлять, – смеялся Алик.
   – Это всё уже древняя история, – сказал Водила. – Сейчас наши «цветы жизни» и куревом, и водкой, и порнухой, и наркотой – чуть не с детсада начинают задвигаться. Малолетние проституточки – от восьми до двенадцати лет, смех сказать, – у Дворца пионеров – угол Фонтанки и Невского, кучкуются. Или в Гостином дворе промышляют… Вот так-то, Алик. Приезжай, не пожалеешь. Давно в Союзе не был?
   – В России, – поправил Лысый Водилу.
   – Один хер. Сколько лет, как ты уже дрыснул оттуда? Если я тебя правильно понял, – сказал Водила и в упор посмотрел на Алика.
   – Приятно иметь дело с понятливым человеком! – весело рассмеялся Алик. – Вот уж пятый год здесь кручусь. А в Питер ехать, честно скажу, неохота. Говорят, у вас там беспредел, бандитизм…
   – Устарелые сведения, сынок, – сказал Водила. – Раньше – да, было. Захочешь дельце организовать, к тебе тут же бандюги с пушками, гранатами: «Плати бабки!» А ты ещё ни копья не заработал. Они тебя и за ноги подвесят, и раскалённым утюгом по причинному месту, а то и вовсе в твоей же ванне тебя и утопят… А счас всё культурненько. У тебя юрист и бухгалтер, и у них – юрист и бухгалтер. Да ещё покруче твоих. В конце каждого месяца – пожалте документацию… Хочешь иметь «крышу» – чтобы тебя больше никто не трогал, – десять процентиков с чистого дохода! Bcё по-божески. Так что не боись, Алик! Посети нашу колыбель уже четырех революций. А то с этими немцами – тоска одна…
   – Не в немцах дело, мужики. Я ведь в основном с нашими, с русскими работаю. Всю дорогу в разъездах… То в Америку лечу на один день, то на три-четыре часа в Италию, то в Швейцарию. Последнее время очень много приходится в Испанию ездить. А недавно даже в Австралию летал на сутки!..
   – И это всё за свой счёт?! В Австралию, в Америку?.. – ошарашенно спросил Лысый.
   – Что ты, что ты! Нет, конечно. Все переезды за счёт заказчика, – успокоил Лысого добродушный Алик.
   – Что же это за работа такая?! – не мог уняться Лысый.
   – Чисто юридическая, – симпатично улыбнулся Алик.
   Мы с Водилой видели, что от зависти и жадности Лысый даже багровыми пятнами покрылся:
   – И сколько же тебе плотют за эту работу?..
   – Ты даёшь, паря, – сказал мой Водила Лысому. – Кто же теперь такие вопросы задаёт?
   – Нет, почему же? – мило возразил Алик. – Я свою работу люблю, делать её стараюсь толково, и платят мне очень неплохо. Хотя и каждый раз по-разному. Тут учитывается, и дальность расстояния, и сложность исполнения, и, как всегда, сжатые сроки… Словом, любое такое задание слегка попахивает нашей родной совковой штурмовщинкой. Но главное, конечно, – Клиент! Кто он, что он, сколько стоит? И само собой, срывы там, ошибки – абсолютно исключены. Иначе я могу вылететь с этой работы так далеко, что лучше об этом даже не думать… А платят вполне прилично – хватает и на хлеб с маслом, и на кусок очень хорошей ветчины.
   Водила снял меня со стула и посадил к себе на колени. Положил свою огромную лапищу мне на загривок, и я тут же услышал его вопрос:
   «Ты всё понял, Кыся?»
   «Ещё бы! Я это понял, как только он допел твою дурацкую песенку, – ответил я. – От него же просто несёт пистолетом! Неужели ты не чувствуешь на нём запаха оружия?!»
   «Нет, – сказал Водила. – Зато я чувствую всё остальное».
   «Пожалуйста, спроси его, куда и на чём он едет. Нам нужно исключить какие-либо сомнения».
   – А сейчас куда, Алик? – тут же спросил Водила.
   – В Мюнхен.
   – На чём?
   Алик повернулся к окну, показал пальцем на стоянку легковых автомобилей и сказал:
   – А во-о-он моя «тойота»… Белый микроавтобусик видишь? Номера – «эМЦеХа семьдесят четыре – двадцать шесть». Это и есть мой катафалк!.. – И Алик весело и внимательно посмотрел на Лысого.
   У Лысого самым натуральным образом отвалилась нижняя челюсть. Таким растерянным я его ещё ни разу не видел…
   – Всё, ребятишки, – решительно сказал мой Водила и встал со стула, – Кончили травить. Ещё пилить чёрт-те сколько. А перед дорожкой надо и Кысю выгулять, и самому вдумчиво отлить. Ещё и в лавочку заскочить… Занимай своё место, Кыся!
   Я впрыгнул в сумку, и мы вышли из столовой. У «Хунде-Бара» пританцовывал какой-то пуделек. Почуяв меня, он стал тревожно оглядываться по сторонам и даже чего-то вякать. Однако как только мы вышли на свежий воздух, пуделек тут же вернулся к миске с той отвратительной подливкой и тушёным мясом.
   Было отчётливо видно, что Лысый всё ещё не может прийти в себя. Никак он не ожидал, что «исполнителем», профессиональным убийцей может оказаться этот невысокий, худенький мальчик с беленькими вьющимися волосиками. Такой улыбчивый, смешливый и умненький. Ни дать ни взять – десятиклассник, отличник и комсомолец из недавнего советского прошлого…
   – Что, земляки, в Мюнхен вместе пойдём? – весело спросил Алик.
   – Дак… Вот как напарник скажет… – Лысый совсем смешался.
   – А чего!.. – беспечно сказал Водила. – Ежели вы нас с Кысей подождёте – найн проблем. Нет вопросов. Айда, Кыся, вон к тем кустикам.
   У кустов Водила вытряхнул меня из сумки, сел на скамейку у мусорного бака и закурил сигаретку. Рядом присели Лысый и Алик.
   – Давай, Кыся, не задерживайся! – крикнул мне Водила. – Я лучше потом остановлюсь и ещё раз тебя выпущу!..