Страница:
– И конечно, это была идея Гельмута? – спросил я.
– Конечно! – подтвердила Дженни. – И насколько я поняла – всё, что останется от Фридриха и Моники, будет разделено на две равные части – Гельмуту и Мозеру с дочкой. Как бы то ни было, но они все станут невероятно богаты!..
Я так и присел на хвост!
Ах, не зря я сегодня утром в кабинете у Фридриха почувствовал… Или ощутил? Или увидел?.. Пожалуй, и ОЩУТИЛ, и УВИДЕЛ, и ПОЧУВСТВОВАЛ чью-то ТЕНЬ за спиной Франца Мозера! Ах, не зря мне почудилась ЭТА ТЕНЬ!..
И вдруг будто молния пронзила мне мозг!
Вот когда у меня встала шерсть на загривке и вовсю забарабанил кончик хвоста по полу!..
«Стоп! Стоп!.. Стоп!!!» – сказал я сам себе и срывающимся от волнения-голосом стал умолять Дженни:
– Солнышко моё!.. Деточка любимая… Девочка моя ненаглядная! Ради всего святого, Дженни, пупсинька, вспомни, пожалуйста, когда твой Хартманн, узнал о том, что тот груз, за который он должен был нести ответственность, исчез?
– Ну, Мартынчик… Это было так давно! Очень мне нужно помнить про дела этого паршивца и хама!.. —капризно и легковесно отмахнулась Дженни.
Наверное, уважающему себя Коту такие штуки делать непозволительно. Но у меня просто не было другого выхода! Я моментально придавил Дженни к полу двумя лапами, не скрою, изрядно выпустив когти, навалился на неё и прошипел в самое её Собачье ухо:
– Если ты, сучка Грюнвальдская, не вспомнишь то, о чём я тебя спрашиваю, то я в одну секунду перекушу твою тощенькую шейку, и первым трупом во всей вашей фамильной истории окажешься ты! Ясно тебе, дура?!
Дженни испугалась, заплакала. Жалко её было – сердце разрывалось! Но, повторяю, у меня не было другого выхода.
И снова приподнялась скатерть, и к нам заглянул Фридрих. Всё-таки интуиция у него развита безукоризненно! Любой Кот может позавидовать.
Я тут же сделал вид, будто трахаю Дженни. А что мне оставалось делать? Тем более поза уже почти соответствовала…
Фридрих удивлённо и уважительно сделал брови «домиком», пробормотал почему-то по-французски «Миль пардон…», опустил скатерть и вернулся наверх – в круг родных, друзей и врага.
– Ну?! – Я наложил свои клыки на шею Дженни. О, чёрт меня побери… Что же я делаю? Ну а если она действительно не помнит? Не губить же девку понапрасну? Да ещё такую симпатягу!..
– Сейчас… Сейчас!.. Я, кажется, вспомнила… – всхлипывая, провякала полузадушенная Дженни. – Мы приплыли из Петербурга в Киль… Потом целый день ехали в Мюнхен. А о пропаже груза он узнал на следующий день, рано утром…
Теперь у меня не было никаких сомнений – Гельмут Хартманн, хозяин карликового пинчера дамского пола Дженни, муж Моники фон Тифенбах-Хартманн и зять САМОГО Фридриха фон Тифснбаха, был одним из главных «заказчиков» по переправке ста килограммов «нашего» кокаина из Петербурга в Мюнхен, а там – бог весть ещё куда… Это он, Гельмут Хартманн, – один из тех, у кого руки по локоть в крови моего Водилы! Это на его совести должна лежать смерть нашего русского дурака шоферюги Лысого, ради нескольких тысяч вонючих долларов ввязавшегося в гнусную, убийственную авантюру!..
Это он виновен в том, что милая, худенькая еврейская мама Алика, эмигрировавшая из бывшего Советского Союза от Афганистана и Абхазии, от Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика – холодного и профессионального убийцу – именно здесь, на такой благополучной, сытой и якобы цивилизованной земле…
– Что же ты молчала до сих пор… милая? – как можно мягче спросил я у этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово «кретинка» на слово «милая». – Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у моря погоды… А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!
– Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!.. – восторженно пролепетала она и снова стала валиться на спину.
Но, поняв, что у меня сейчас нет никакого желания «слиться с ней в едином экстазе», как когда-то говорил Шура, перешла на совершенно деловой тон:
– Боже мой, Мартынчик! Ну подумай сам: кому я могу всё это рассказать? С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию врача меня всё-таки водили на случку, – так ему бесполезно что-либо вообще говорить…
– Какому ещё «болвану»? – удивлённо спросил я.
– К такому же, как я, карликовому пинчеру – Принцу. И стоило это пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных медалей в сто раз больше, чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же – истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя, Мартынчик, не понимает…
Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни ещё что-то такое болтала, но я уже слушал вполуха.
В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как защитить Фридриха…
…как уберечь Монику?..
…как связаться с полицейским Рэксом?..
…как, в конце концов, мягко выражаясь, нейтрализовать Хартманна и Мозера?..
– Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику? – спросил я у Дженни.
– Что?.. – переспросила Дженни.
– Я спросил: любишь ли ты Монику? – разозлился я.
– Очень! – искренне воскликнула Дженни. – А Гельмута – видеть не могу!!!
Ох уж эти мне высокородно-экзальтированные особы! Проще надо быть, милые дамы, проще…
– Прекрасно, – сказал я. – А как ты относишься к Фридриху фон Тифенбаху?
– С грандиозным уважением!
– Узнай, где Гельмут хранит матрёшку и пультик к ней, которые он привёз из России. И упаси тебя Боже к ним притрагиваться! Поняла?
Дженни закивала своей изящной головкой. Ну как я мог пригрозить ей, что перекушу её тоненькую прелестную шейку?! Господи, ну не сволочь ли я после этого?! Тьфу! Сам себе противен…
– Дженни, лапочка! И не затягивай, умоляю тебя…
– А как мне это тебе сообщить?
– Через пару дней я найду тебя сам.
– Аллес кляр! – сказала Дженни, что по-нашему, по-русски, означало «Всё ясно!».
…А потом, уже к ночи, когда мы с Фридрихом остались во всём доме только вдвоём, мы поднялись на лифте к спальне, у дверей которой стояла миска с чистой водой и было постелено сложенное в несколько раз клетчатое мягкое одеяло.
– Это для тебя, как ты и просил, – сказал мне Фридрих. – А теперь я хотел бы тебя кое-чему научить. Идём.
Мы прошли в спальню. Над прикроватным столиком с очками Фридриха, маленьким радиоприёмником с часами, таблетками, книгой и бутылкой минеральной воды в стену был вмонтирован небольшой пульт с тремя кнопками величиной с пиджачные пуговицы.
Две кнопки, красная и голубая, были расположены в ряд и чуть выше третьей кнопки – жёлтой. Под жёлтой кнопкой в кружочке с кофейное блюдечко было высверлено штук сто маленьких дырочек – словно небольшое ситечко.
– Эта прелестная женщина, фрау Шрёдер, с гордостью говорила, что ты превосходно пользуешься дистанционным пультом управления телевизора. Сам включаешь, сам выключаешь, сам меняешь программы. Это верно?
– Да, – ответил я. – Верно и удивительно несложно.
– Превосходно! В таком случае мои объяснения будут предельно лаконичны. Красная кнопка – включение специальной системы полицейской охраны всего дома, сада, прилегающих служб, ограды, ворот и так далее… Вплоть до каждого окна в отдельности.
Фридрих нажал красную кнопку, и она вдруг засветилась изнутри мягким слабым розовым светом.
– Вот теперь мы с тобой под охраной специального отдела нашей грюнвальдской полиции. И пока мы с тобой не нажмём вот эту голубую кнопку, к нам сюда никто не сможет проникнуть. Ну уж если ухитрится всё таки, его здесь уже будут ждать очень решительные ребята из этого специального отдела. Я надеюсь, что именно таким способом сумею сберечь и знакомого тебе Матисса, и Пикассо, и Дюрера, и Сезанна, и ещё многих и многих… И ряд работ Эгона Шиеле – я его очень люблю! Прелестный был немецкий художник начала века. Я тебе его потом обязательно покажу. Поразительно современен! Да мало ли что хотелось бы уберечь от грязных, вороватых рук… Мы с тобой смотаемся как-нибудь в наш фамильный замок на Ригзее. Я там устроил небольшой музейчик для местных жителей и туристов и изредка пополняю его за счёт своей домашней коллекции…
– А что это за жёлтая кнопка? – спросил я.
– А эта кнопка – дань моей старческой трусости, – грустно сказал Фридрих. – Именно тебе я и хотел поручить эту жёлтую кнопку. Мне шестьдесят пять, и я прожил бурную и прекрасную жизнь! По сей день меня не покинуло ни одно желание молодого человека. К несчастью, мне уже недостаёт сил для исполнения этих желаний, и это меня безумно огорчает и старит ещё больше!.. Знаешь, когда я почувствовал себя стариком? Когда три года назад особая лётная комиссия отобрала у меня пилотское свидетельство, посчитав, что я и так на два года превысил свой возрастной лётный ценз. И я был вынужден продать свой самолёт…
– Ага!.. – подхватил я, лишний раз поражаясь своей догадливости. – И этой жёлтой кнопкой ты теперь вызываешь наёмный самолёт, как такси? Да?..
Я тут же понял, что «обгадился – по самое некуда!..», как говорил Водила. А ведь Фридрих не рассмеялся надо мной, не заржал, как это сделал бы Руджеро Манфреди, не ухмыльнулся, как Шура, не огорчился моей ошибке, как огорчились бы Таня Кох или Хельга. Вот что значит действительно воспитанный и высокообразованный Человек! Я же видел, каких трудов ему стоило сдержать улыбку, но он этого себе не позволил ни на миллионную долю секунды!..
– Нет, Кыся, – спокойно и мягко сказал мне Фридрих. – Наёмный самолёт я вызываю обычно по телефону. А эта жёлтая кнопка – для моментального вызова «Нотартца».
Это по-ихнему – «скорая помощь».
– А вот эти маленькие дырочки – переговорное устройство, – добавил Фридрих. – Как только мы нажмём жёлтую кнопку, нас тут же спросят: «Что с вами, герр фон Тифенбах?» Если я буду в состоянии ответить, они приедут минуты через четыре. Если я уже не смогу ответить, они примчатся сюда через две минуты. Не больше. К сожалению, последнее время я стал почему-то больше нервничать… Ночами, когда я остаюсь совсем один, в голову начинает лезть чёрт знает что – какая-то неясная тревога, мне становится трудно дышать… И в сердце вползает страх смерти!.. Страх, разрушающий разум, логику мышления, трезвость оценок… Я начинаю лихорадочно вспоминать всех, кто умер, не дожив до моего возраста, тупо подсчитываю, на сколько лет я пережил того или иного своего приятеля, и это, я чувствую, действительно приближает меня к смерти… Вот я и боюсь, что не успею нажать эту жёлтую кнопку. Пожалуйста, Кыся, если ты вдруг увидишь, что мне плохо… очень плохо, – нажми эту жёлтую кнопку и отключи полицейскую сигнализацию.
Значит, он тоже в какой-то степени обладает Нашим даром ПРЕДВИДЕНИЯ!.. А то откуда бы эти ночные нервные всплески, ужас надвигающейся смерти?.. Он недостаточно отчётливо понимает то, что ПРЕДВИДИТ, но на то он и Человек, а не Кот. Но зато какой Человек!
– Не беспокойся, Фридрих, – максимально спокойно сказал я. – Всё сделаю вовремя. Тут, как говорят в России, «муха не пролетит»! А если ты почувствуешь себя неважненько (я сознательно употребил такое легкомысленное словечко – для успокоения Фридриха…) в гостиной или в кабинете, или в бильярдной, или в келлере?
– Эта кнопка продублирована во всех комнатах, ванных и туалетах, – смущённо улыбнулся Фридрих. – Я тебе потом всё покажу. Да, кстати, ты не голоден? После «Тантриса» это совершенно нормальное явление.
– Нет, спасибо, – ответил я вежливо. – Как раз «Тантрисом» я абсолютно сыт.
И улёгся на свою клетчатую постель, зазывно пахнущую польской сексапилочкой Баськой Ковальской. Фридрих присел передо мной на корточки, осторожно погладил меня за рваным ухом и тихо сказал:
– Ты даже не представляешь себе, Кыся, как я тебе благодарен за сегодняшний вечер… А теперь я пойду приму душ. Не возражаешь?
– Нет, – муркнул я ему в ответ и с жалостью проследил, с каким трудом он разогнулся и выпрямил ноги.
Фридрих ушёл в ванную, а я лежал и думал, что сыт не только «Тантрисом», но и всей рухнувшей на меня сегодня информацией – и той, которую я сам ПРОЧУВСТВОВАЛ, и той, которую слышал от Дженни, да, пожалуй, и той, которую только что мне грустно поведал Фридрих…
Как же мне связаться с Рэксом?! Неужели он не догадается внушить своему Человеку, что меня следовало бы навестить? Догадался же он позвонить Шрёдерам!.. После той чудовищной ночи на автобане, ей-богу, я вправе рассчитывать хотя бы на небольшое внимание немецкой полиции…
Теперь самое главное – не упустить момент вероятного взрыва! Точнее, момент попытки убийства Фридриха. Естественно, что Фридриху я даже слова про это не вымолвил! Хватит того, что он сам что-то ощущает и пребывает в достаточно нервном состоянии. Не хватает ещё мне подливать масла в огонь…
Как его оставишь в таком состоянии, рядом с этими суками? Мало мне было своей российской преступности, – я теперь, кажется, и в немецкую вляпываюсь…
Ладно, разберёмся. Значит, эти гады хотят взорвать Фридриха в то время, когда он в Рождественскую ночь станет запускать в небо эти огненные штуки…
Стоп! Стоп!.. Стоп!!! В какую ночь – в Рождественскую или Новогоднюю?! Вот где нельзя завалить ухо! Ведь ещё Таня Кох говорила, что между Рождественской ночью и Новогодней – вроде бы целая неделя… Вот, ёлки-палки, где можно пролететь, «как фанера над Парижем»!..
Как бы не вышло, что я буду готовиться к взрыву в Новогоднюю ночь, а он раздастся в нашем доме на неделю раньше – в Рождественскую.
Завтра же выяснить, сколько суток осталось до Новогодней ночи, а сколько до Рождественской! Господи, да у нас в Петербурге ни одному Коту в голову не придёт даже думать, которая из этих ночей раньше и чем они вообще отличаются друг от друга!.. А здесь вот – приходится. И не просто так, из пресловутого Кошачьего любопытства, а ради спасения Человеческой жизни и самого себя – я же буду рядом с Фридрихом в момент взрыва. Да хотя бы ради того, чтобы Моника фон Тифенбах-Хартманн не умерла от «разрыва сердца» на могиле своего отца…
Честно говоря, после всего того, что я сегодня услышал под столом «Тантриса» от Дженни, – я совершенно не против взрыва. Только взрыв этот должен произойти чуточку раньше, чем Фридрих запустит свою первую ракету в ночное праздничное небо. И совсем, в другом месте. Ну совершенно не там, где рассчитывают это сделать Гельмут Хартманн и Франц Мозер…
Но сначала – об обстановке в доме.
Во всех многочисленных выходах в сад, внизу дверей и гаражных ворот уже были аккуратно вырезаны небольшие квадратные проходы, сквозь которые я мог покидать дом и возвращаться в него, когда мне вздумается. Сверху этих проходиков герр Лемке предусмотрительно прикрепил заслонки из плотных листов резины, против никчемушных сквозняков. Мне же было достаточно слегка надавить головой или лапой на нижний край заслонки, и она любезно отгибалась, пропуская меня туда, куда мне нужно
Каждый служащий дома фон Тифенбаха имеет свой автомобиль. Не очень новый, не очень дорогой, но собственный. И когда служащие ездят на них по Фридриховым делам, то Фридрих оплачивает им и бензин, и какую-то «амортизацию». Что это такое – понятия не имею.
Так вот, фрау Ингрид Розенмайер, кухарка, уже с раннего утра успела смотаться в ближайшую лавочку и накупила мне разных ихних немецких и английских Кошачьих жратв…
Можно так сказать – «жратв»? Или нужно говорить «жратвы»?.. Ладно, наплевать… Купила она «Катценменю алле зортен» – то есть «Кошачье меню всех сортов» и «Кэтс динер» – «Кошачий обед». И ещё «Мультивитаминпасте» фирмы «Гимперт». И бутылку той же фирмы под названием «Тринкмильх». Что значит – «Питьевое молоко». Кретины, а какое ещё может быть?.. Кстати, вполне приличное! Это был единственный продукт из купленных, который мне хоть как-то подходил. На всё остальное я, к огорчению фрау Розенмайер, даже смотреть не мог.
Слава Богу, к завтраку в это время в столовую спустился Фридрих и предложил мне на выбор пару венских сосисок или половину свежей форели. Здесь эта рыбка в большой чести! Я сожрал и то и другое и выхлестал целую бутылку этого «гимпертовского» молока для Котов.
Фрау Розенмайер увидела, сколько я сожрал только за один завтрак, запаниковала и заперлась в кухне с карандашом, бумагой и электронным калькулятором. У Шуры Плоткина – точно такой же… А через час сложнейших расчётов она представила Фридриху новую повышенную смету на питание, которую Фридрих не глядя утвердил.
Герр Лемке поинтересовался у меня – хороши ли размеры проходов в дом и из дома, и я в благодарность теранулся своим рваным ухом о брючину его комбинезона.
Баська, стерва, совершенно бесцеремонно опрокинула меня на ковёр в гостиной, где орудовала огромным пылесосом, и стала гладить меня по животу, всё больше и больше опуская свою блудливую ручищу в промежность моих задних лап, прямо ТУДА!.. Да ещё при этом, нахалюга, пришёптывала:
– Ах, мне бы такого хлопака!.. Ну и яйки!.. Как у хорошего мужика… Зобачь, маш бабо пляцек!..
Я от неё еле вырвался. Лапы дрожат, хвост – трубой, ТАМ – всё звенит! Поставь пять Кошек в ряд – ни одной мало не будет!
А что такое «маш бабо пляцек», я только потом сообразил. Это вроде нашего «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!».
Уже в саду, когда мы с Фридрихом выходили пройтись по Грюнвальду, встретили мы и Франца Мозера. Они перебросились с Фридрихом двумя-тремя ничего не значащими словами, и Мозер решил меня погладить. Но я непроизвольно прижал уши к затылку, слегка приподнял шерсть на загривке и совсем немножко показал ему свои клыки.
Мозер в испуге отдёрнул руку. И в то же мгновение я ПОЧУВСТВОВАЛ, что он ПОЧУВСТВОВАЛ во мне ВРАГА!
Я отчётливо понимаю всю полуграмотность и нелепость построения последней фразы. Наплевать! Стиль мне потом Шура выправит, когда я доберусь до Петербурга. А пока – пусть будет так. Так хоть и неграмотно, но максимально точно.
Перед выходом из дома, в прихожей величиной с гостиную Шрёдеров, из высокой ажурно-литой круглой бронзовой корзины, в которой торчали зонты и трости, Фридрих вытащил одну трость с жёлтой костяной ручкой и сказал мне:
– Я хочу показать тебе наш Грюнвальдский лес. К несчастью, он излишне цивилизован – водопровод, дорожки, туалеты, указатели, но всё же это – лес. И превосходный! У меня там уйма знакомых деревьев, которые состарились со мной…
И тогда я подумал, что Человек, способный искренне сказать такую фразу, достоин счастливой и нескончаемой жизни! И мой долг Кота-гражданина…
Не хочу впадать в излишнюю патетику, но Я буду не Я, если этим тварям – Хартманну и Мозеру – не заделаю такую козу, как выражался Водила, что чертям тошно станет.
Когда мы вышли за калитку, Фридрих меня сразу же предупредил:
– Кыся, не откажи в любезности, пожалуйста, иди рядом со мной. Не убегай далеко. Здесь очень многие выгуливают своих собак и…
– Не боись, Фридрих! – прервал я его в нашей с Шурой российской манере. – Всех ваших Собак я видел в гробу и в белых тапочках.
– Как?! – не понял Фридрих. – В каких тапочках?! Повтори, пожалуйста, ещё раз.
– Ну, это только так говорится, – поспешил я его заверить. – Дескать, пусть только сунутся!..
– Прелестно, – сказал Фридрих. – Я ценю твою храбрость, но всё же попрошу тебя держаться рядом со мной.
Причём это было сказано тоном, противоречить которому просто не имело смысла.
И я пошёл рядом с Фридрихом, поражаясь такому отточенному сочетанию интеллигентной вежливости с непреклонной волей Человека, привыкшего к неукоснительному исполнению своих распоряжений.
Разные мелкие приключения начались сразу же, как только мы направились к лесу.
Откуда ни возьмись, перед нами вдруг возникла очень пожилая и очень высокая дама с аккуратно уложенными букольками седых волос. Дама была завёрнута в красное клетчатое одеяло – точно такое же, как и то, на котором я спал сегодняшней ночью. В одной руке дама держала длиннющую коричневую сигарету, вставленную в полуметровый мундштук, а в другой руке – туго натянутый поводок, уходящий куда-то в траву.
Поначалу я подумал: там, в траве, пасётся или писает Собачка этой дамы. А ещё лучше бы – Кошка… Повёл носом, принюхался – ни хрена подобного. Ни Собакой, ни Кошкой и не пахло. А пахло каким-то неведомым мне зверем. Причём запах был с явным оттенком опасности…
Дама вежливо поздоровалась с Фридрихом, тот поклонился ей, и в это время на звук голоса дамы из травы вынырнуло НЕЧТО! – что-то коричневое, узкое, длинное, очень хвостатое, стелющееся по самой земле и с такими злобными зубками на маленькой мордочке, что у меня мороз пошёл по спине! Мало того, ОНО лишь увидело нас, как тут же бесстрашно рванулось ко мне, сверкая клыками и яростными глазками!
Не скрою, от неожиданности я шарахнулся метра на полтора вверх и минимум метра на два в сторону! Но дама привычно оттащила от нас свою зверюгу, извинилась и пошла. А эта узкая Меховая Гадина всё оглядывалась на меня, словно сожалела, что ей не дали мной перекусить…
– Что это?.. Кто это?.. – в растерянности спросил я у Фридриха.
– Это баронесса Штраль со своей ручной норкой, – ответил Фридрих. – Не обращай внимания. Ей уже за восемьдесят, она вегетарианка и один из самых активных членов партии «зелёных». Сейчас это очень модно, вот она и завела себе живую норку… Ты испугался?
– Очень уж неожиданно, – промямлил я. – Такого я ещё никогда не видел…
Я хотел было ещё что-то сказать Фридриху, но в этот момент неподалёку от нас остановился «фольксваген-пассат» и из-за руля вылез немолодой человек со странно знакомым лицом. Он неторопливо обошёл свою машину, открыл пассажирскую дверь, и оттуда с громким лаем выскочила огромная овчарка и помчалась мне навстречу!..
Тут-то и произошло то событие, с которого я начал свой рассказ о следующем дне после посещения «Тантриса».
Вот когда я наконец понял подлинный смысл слова «аристократ»!
Не «аристократ» – владелец роскошных домов в Мюнхене, Италии и Швейцарии…
Не «аристократ» – родовой наследник разных там озёрных замков и многомиллионного состояния, которое позволяет ему мотаться по всем аукционам мира – по каким-то там «Сотби» или «Кристи», как говорил профессор фон Дейн, и, не считая бабок, покупать всё, что ему там приглянется…
Нет, это был истинный АРИСТОКРАТ ДУХА – боец и заступник, не ведающий ни преград, ни страха! Как Шура Плоткин… Как Водила!
Но мне Фридрих фон Тифенбах показался ещё более героическим – потому что в отличие от Шуры и Водилы он был маленьким, щуплым, нездоровым, и за его худенькими плечами было шестьдесят пять лет навыхлест прожитой жизни!..
Когда Фридрих увидел, как на меня мчится огромная овчарка, он, ни на секунду не задумавшись, заслонил меня своим телом, поднял над головой трость и бросился вперёд – на овчарку, превосходящую его и в росте, и в весе по меньшей мере в два раза.
– Прочь!!! – грозно закричал Фридрих и замахнулся тростью на огромную овчарку.
Но эта овчарка была, видать, так тренирована, что совершенно не обратила ни малейшего внимания на замечательного и решительного Фридриха фон Тифенбаха, грудью вставшего на мою защиту. В гигантском прыжке она просто взвилась в воздух и с ходу перепрыгнула через моего Фридриха с его задранной вверх тростью!
Это было такое кино!.. Такое кино!.. Обалдеть!!!
По воздуху летит громадная овчарка…
…маленький Фридрих, как курица, спасающая своего цыплёнка, заслоняет меня телом и пытается поразить тростью летящую по небу Собаку…
…а от «фольксвагена-пассата» к нам троим прытью несётся немолодой полный человек со знакомым лицом и вопит на весь Грюнвальд:
– Кыся! Кыся!.. Ты что, не узнал?! Это же Рэкс! Это же Рэкс!..
Мы с Рэксом впереди, Фридрих с Клаусом (так звали полицейского хозяина Рэкса) – чуть сзади.
Рэкс рассказал мне, что после первого звонка к Шрёдерам на следующий день Клаус позвонил им вторично. Но не с утра, лишь вечером, после работы. Наверное, тогда, когда мы с Дженни ужинали в «Тантрисе».
Как я понял из описаний Рэкса, к телефону подошёл Руджеро и с презрительной гордостью лакея сообщил, что «интересующий вас Кот уже приобретён ни больше ни меньше, как самим герром Фридрихом фон Тифенбахом»! И добавил, павлин несчастный, что адресов и телефонов своих постоянных клиентов фирма «Шрёдер и Манфреди» никогда никому не даёт. И с чисто итальянским хамством повесил трубку.
– Конечно! – подтвердила Дженни. – И насколько я поняла – всё, что останется от Фридриха и Моники, будет разделено на две равные части – Гельмуту и Мозеру с дочкой. Как бы то ни было, но они все станут невероятно богаты!..
Я так и присел на хвост!
Ах, не зря я сегодня утром в кабинете у Фридриха почувствовал… Или ощутил? Или увидел?.. Пожалуй, и ОЩУТИЛ, и УВИДЕЛ, и ПОЧУВСТВОВАЛ чью-то ТЕНЬ за спиной Франца Мозера! Ах, не зря мне почудилась ЭТА ТЕНЬ!..
И вдруг будто молния пронзила мне мозг!
Вот когда у меня встала шерсть на загривке и вовсю забарабанил кончик хвоста по полу!..
«Стоп! Стоп!.. Стоп!!!» – сказал я сам себе и срывающимся от волнения-голосом стал умолять Дженни:
– Солнышко моё!.. Деточка любимая… Девочка моя ненаглядная! Ради всего святого, Дженни, пупсинька, вспомни, пожалуйста, когда твой Хартманн, узнал о том, что тот груз, за который он должен был нести ответственность, исчез?
– Ну, Мартынчик… Это было так давно! Очень мне нужно помнить про дела этого паршивца и хама!.. —капризно и легковесно отмахнулась Дженни.
Наверное, уважающему себя Коту такие штуки делать непозволительно. Но у меня просто не было другого выхода! Я моментально придавил Дженни к полу двумя лапами, не скрою, изрядно выпустив когти, навалился на неё и прошипел в самое её Собачье ухо:
– Если ты, сучка Грюнвальдская, не вспомнишь то, о чём я тебя спрашиваю, то я в одну секунду перекушу твою тощенькую шейку, и первым трупом во всей вашей фамильной истории окажешься ты! Ясно тебе, дура?!
Дженни испугалась, заплакала. Жалко её было – сердце разрывалось! Но, повторяю, у меня не было другого выхода.
И снова приподнялась скатерть, и к нам заглянул Фридрих. Всё-таки интуиция у него развита безукоризненно! Любой Кот может позавидовать.
Я тут же сделал вид, будто трахаю Дженни. А что мне оставалось делать? Тем более поза уже почти соответствовала…
Фридрих удивлённо и уважительно сделал брови «домиком», пробормотал почему-то по-французски «Миль пардон…», опустил скатерть и вернулся наверх – в круг родных, друзей и врага.
– Ну?! – Я наложил свои клыки на шею Дженни. О, чёрт меня побери… Что же я делаю? Ну а если она действительно не помнит? Не губить же девку понапрасну? Да ещё такую симпатягу!..
– Сейчас… Сейчас!.. Я, кажется, вспомнила… – всхлипывая, провякала полузадушенная Дженни. – Мы приплыли из Петербурга в Киль… Потом целый день ехали в Мюнхен. А о пропаже груза он узнал на следующий день, рано утром…
Теперь у меня не было никаких сомнений – Гельмут Хартманн, хозяин карликового пинчера дамского пола Дженни, муж Моники фон Тифенбах-Хартманн и зять САМОГО Фридриха фон Тифснбаха, был одним из главных «заказчиков» по переправке ста килограммов «нашего» кокаина из Петербурга в Мюнхен, а там – бог весть ещё куда… Это он, Гельмут Хартманн, – один из тех, у кого руки по локоть в крови моего Водилы! Это на его совести должна лежать смерть нашего русского дурака шоферюги Лысого, ради нескольких тысяч вонючих долларов ввязавшегося в гнусную, убийственную авантюру!..
Это он виновен в том, что милая, худенькая еврейская мама Алика, эмигрировавшая из бывшего Советского Союза от Афганистана и Абхазии, от Карабаха и Грозного, мечтавшая уберечь единственного сына от всех наших грязных политических разборок, потеряла своего обожаемого Алика – холодного и профессионального убийцу – именно здесь, на такой благополучной, сытой и якобы цивилизованной земле…
* * *
Я облизывал с ног до головы испуганную, рыдающую Дженни, просил у неё прощения – дескать, всё от нервов, всё от нашего российского дурацкого неумения разрешать конфликтные ситуации путём мирных переговоров… Я даже клялся ей в вечной любви (?!), а у самого в башке билась одна мысль – не справиться мне одному со всей этой, хреновиной на ихней территории! Происходило бы это у нас на пустыре или вообще в Питере – другое дело. Атут, наверное, придётся подключать полицию. Эх, Рэкса бы сейчас сюда, Рэкса!..– Что же ты молчала до сих пор… милая? – как можно мягче спросил я у этой великосветской дурочки, в последнее мгновение заменив слово «кретинка» на слово «милая». – Владеть такой информацией!.. И спокойно сидеть и ждать у моря погоды… А если бы ты меня не встретила? Это же страшно подумать!
– Я знала, я знала, что обязательно встречу тебя!.. – восторженно пролепетала она и снова стала валиться на спину.
Но, поняв, что у меня сейчас нет никакого желания «слиться с ней в едином экстазе», как когда-то говорил Шура, перешла на совершенно деловой тон:
– Боже мой, Мартынчик! Ну подумай сам: кому я могу всё это рассказать? С Людьми я не умею разговаривать, а этому болвану, к которому по настоянию врача меня всё-таки водили на случку, – так ему бесполезно что-либо вообще говорить…
– Какому ещё «болвану»? – удивлённо спросил я.
– К такому же, как я, карликовому пинчеру – Принцу. И стоило это пятьсот марок! Представляешь себе?! Только потому, что у него выставочных медалей в сто раз больше, чем мозгов. Полный идиот! Кстати, к тому же – истерик и импотент. Я пыталась объяснить Монике, что она выбрасывает пятьсот марок на ветер, но она меня не поняла. Меня вообще никто, кроме тебя, Мартынчик, не понимает…
Придя в себя от испуга и неожиданности, Дженни ещё что-то такое болтала, но я уже слушал вполуха.
В голове вертелись и переплетались в тугой клубок мысли о том, как защитить Фридриха…
…как уберечь Монику?..
…как связаться с полицейским Рэксом?..
…как, в конце концов, мягко выражаясь, нейтрализовать Хартманна и Мозера?..
– Скажи, пожалуйста, ты любишь Монику? – спросил я у Дженни.
– Что?.. – переспросила Дженни.
– Я спросил: любишь ли ты Монику? – разозлился я.
– Очень! – искренне воскликнула Дженни. – А Гельмута – видеть не могу!!!
Ох уж эти мне высокородно-экзальтированные особы! Проще надо быть, милые дамы, проще…
– Прекрасно, – сказал я. – А как ты относишься к Фридриху фон Тифенбаху?
– С грандиозным уважением!
– Узнай, где Гельмут хранит матрёшку и пультик к ней, которые он привёз из России. И упаси тебя Боже к ним притрагиваться! Поняла?
Дженни закивала своей изящной головкой. Ну как я мог пригрозить ей, что перекушу её тоненькую прелестную шейку?! Господи, ну не сволочь ли я после этого?! Тьфу! Сам себе противен…
– Дженни, лапочка! И не затягивай, умоляю тебя…
– А как мне это тебе сообщить?
– Через пару дней я найду тебя сам.
– Аллес кляр! – сказала Дженни, что по-нашему, по-русски, означало «Всё ясно!».
* * *
На обратном пути от «Тантриса» в Грюнвальд я мысленно попросил Фридриха приказать Мозеру не обгонять машину Моники и Гельмута. Мне хотелось увидеть их дом и запомнить к нему дорогу. Я же обещал Дженни, что наведаюсь к ним в ближайшее время……А потом, уже к ночи, когда мы с Фридрихом остались во всём доме только вдвоём, мы поднялись на лифте к спальне, у дверей которой стояла миска с чистой водой и было постелено сложенное в несколько раз клетчатое мягкое одеяло.
– Это для тебя, как ты и просил, – сказал мне Фридрих. – А теперь я хотел бы тебя кое-чему научить. Идём.
Мы прошли в спальню. Над прикроватным столиком с очками Фридриха, маленьким радиоприёмником с часами, таблетками, книгой и бутылкой минеральной воды в стену был вмонтирован небольшой пульт с тремя кнопками величиной с пиджачные пуговицы.
Две кнопки, красная и голубая, были расположены в ряд и чуть выше третьей кнопки – жёлтой. Под жёлтой кнопкой в кружочке с кофейное блюдечко было высверлено штук сто маленьких дырочек – словно небольшое ситечко.
– Эта прелестная женщина, фрау Шрёдер, с гордостью говорила, что ты превосходно пользуешься дистанционным пультом управления телевизора. Сам включаешь, сам выключаешь, сам меняешь программы. Это верно?
– Да, – ответил я. – Верно и удивительно несложно.
– Превосходно! В таком случае мои объяснения будут предельно лаконичны. Красная кнопка – включение специальной системы полицейской охраны всего дома, сада, прилегающих служб, ограды, ворот и так далее… Вплоть до каждого окна в отдельности.
Фридрих нажал красную кнопку, и она вдруг засветилась изнутри мягким слабым розовым светом.
– Вот теперь мы с тобой под охраной специального отдела нашей грюнвальдской полиции. И пока мы с тобой не нажмём вот эту голубую кнопку, к нам сюда никто не сможет проникнуть. Ну уж если ухитрится всё таки, его здесь уже будут ждать очень решительные ребята из этого специального отдела. Я надеюсь, что именно таким способом сумею сберечь и знакомого тебе Матисса, и Пикассо, и Дюрера, и Сезанна, и ещё многих и многих… И ряд работ Эгона Шиеле – я его очень люблю! Прелестный был немецкий художник начала века. Я тебе его потом обязательно покажу. Поразительно современен! Да мало ли что хотелось бы уберечь от грязных, вороватых рук… Мы с тобой смотаемся как-нибудь в наш фамильный замок на Ригзее. Я там устроил небольшой музейчик для местных жителей и туристов и изредка пополняю его за счёт своей домашней коллекции…
– А что это за жёлтая кнопка? – спросил я.
– А эта кнопка – дань моей старческой трусости, – грустно сказал Фридрих. – Именно тебе я и хотел поручить эту жёлтую кнопку. Мне шестьдесят пять, и я прожил бурную и прекрасную жизнь! По сей день меня не покинуло ни одно желание молодого человека. К несчастью, мне уже недостаёт сил для исполнения этих желаний, и это меня безумно огорчает и старит ещё больше!.. Знаешь, когда я почувствовал себя стариком? Когда три года назад особая лётная комиссия отобрала у меня пилотское свидетельство, посчитав, что я и так на два года превысил свой возрастной лётный ценз. И я был вынужден продать свой самолёт…
– Ага!.. – подхватил я, лишний раз поражаясь своей догадливости. – И этой жёлтой кнопкой ты теперь вызываешь наёмный самолёт, как такси? Да?..
Я тут же понял, что «обгадился – по самое некуда!..», как говорил Водила. А ведь Фридрих не рассмеялся надо мной, не заржал, как это сделал бы Руджеро Манфреди, не ухмыльнулся, как Шура, не огорчился моей ошибке, как огорчились бы Таня Кох или Хельга. Вот что значит действительно воспитанный и высокообразованный Человек! Я же видел, каких трудов ему стоило сдержать улыбку, но он этого себе не позволил ни на миллионную долю секунды!..
– Нет, Кыся, – спокойно и мягко сказал мне Фридрих. – Наёмный самолёт я вызываю обычно по телефону. А эта жёлтая кнопка – для моментального вызова «Нотартца».
Это по-ихнему – «скорая помощь».
– А вот эти маленькие дырочки – переговорное устройство, – добавил Фридрих. – Как только мы нажмём жёлтую кнопку, нас тут же спросят: «Что с вами, герр фон Тифенбах?» Если я буду в состоянии ответить, они приедут минуты через четыре. Если я уже не смогу ответить, они примчатся сюда через две минуты. Не больше. К сожалению, последнее время я стал почему-то больше нервничать… Ночами, когда я остаюсь совсем один, в голову начинает лезть чёрт знает что – какая-то неясная тревога, мне становится трудно дышать… И в сердце вползает страх смерти!.. Страх, разрушающий разум, логику мышления, трезвость оценок… Я начинаю лихорадочно вспоминать всех, кто умер, не дожив до моего возраста, тупо подсчитываю, на сколько лет я пережил того или иного своего приятеля, и это, я чувствую, действительно приближает меня к смерти… Вот я и боюсь, что не успею нажать эту жёлтую кнопку. Пожалуйста, Кыся, если ты вдруг увидишь, что мне плохо… очень плохо, – нажми эту жёлтую кнопку и отключи полицейскую сигнализацию.
Значит, он тоже в какой-то степени обладает Нашим даром ПРЕДВИДЕНИЯ!.. А то откуда бы эти ночные нервные всплески, ужас надвигающейся смерти?.. Он недостаточно отчётливо понимает то, что ПРЕДВИДИТ, но на то он и Человек, а не Кот. Но зато какой Человек!
– Не беспокойся, Фридрих, – максимально спокойно сказал я. – Всё сделаю вовремя. Тут, как говорят в России, «муха не пролетит»! А если ты почувствуешь себя неважненько (я сознательно употребил такое легкомысленное словечко – для успокоения Фридриха…) в гостиной или в кабинете, или в бильярдной, или в келлере?
– Эта кнопка продублирована во всех комнатах, ванных и туалетах, – смущённо улыбнулся Фридрих. – Я тебе потом всё покажу. Да, кстати, ты не голоден? После «Тантриса» это совершенно нормальное явление.
– Нет, спасибо, – ответил я вежливо. – Как раз «Тантрисом» я абсолютно сыт.
И улёгся на свою клетчатую постель, зазывно пахнущую польской сексапилочкой Баськой Ковальской. Фридрих присел передо мной на корточки, осторожно погладил меня за рваным ухом и тихо сказал:
– Ты даже не представляешь себе, Кыся, как я тебе благодарен за сегодняшний вечер… А теперь я пойду приму душ. Не возражаешь?
– Нет, – муркнул я ему в ответ и с жалостью проследил, с каким трудом он разогнулся и выпрямил ноги.
Фридрих ушёл в ванную, а я лежал и думал, что сыт не только «Тантрисом», но и всей рухнувшей на меня сегодня информацией – и той, которую я сам ПРОЧУВСТВОВАЛ, и той, которую слышал от Дженни, да, пожалуй, и той, которую только что мне грустно поведал Фридрих…
Как же мне связаться с Рэксом?! Неужели он не догадается внушить своему Человеку, что меня следовало бы навестить? Догадался же он позвонить Шрёдерам!.. После той чудовищной ночи на автобане, ей-богу, я вправе рассчитывать хотя бы на небольшое внимание немецкой полиции…
Теперь самое главное – не упустить момент вероятного взрыва! Точнее, момент попытки убийства Фридриха. Естественно, что Фридриху я даже слова про это не вымолвил! Хватит того, что он сам что-то ощущает и пребывает в достаточно нервном состоянии. Не хватает ещё мне подливать масла в огонь…
Как его оставишь в таком состоянии, рядом с этими суками? Мало мне было своей российской преступности, – я теперь, кажется, и в немецкую вляпываюсь…
Ладно, разберёмся. Значит, эти гады хотят взорвать Фридриха в то время, когда он в Рождественскую ночь станет запускать в небо эти огненные штуки…
Стоп! Стоп!.. Стоп!!! В какую ночь – в Рождественскую или Новогоднюю?! Вот где нельзя завалить ухо! Ведь ещё Таня Кох говорила, что между Рождественской ночью и Новогодней – вроде бы целая неделя… Вот, ёлки-палки, где можно пролететь, «как фанера над Парижем»!..
Как бы не вышло, что я буду готовиться к взрыву в Новогоднюю ночь, а он раздастся в нашем доме на неделю раньше – в Рождественскую.
Завтра же выяснить, сколько суток осталось до Новогодней ночи, а сколько до Рождественской! Господи, да у нас в Петербурге ни одному Коту в голову не придёт даже думать, которая из этих ночей раньше и чем они вообще отличаются друг от друга!.. А здесь вот – приходится. И не просто так, из пресловутого Кошачьего любопытства, а ради спасения Человеческой жизни и самого себя – я же буду рядом с Фридрихом в момент взрыва. Да хотя бы ради того, чтобы Моника фон Тифенбах-Хартманн не умерла от «разрыва сердца» на могиле своего отца…
Честно говоря, после всего того, что я сегодня услышал под столом «Тантриса» от Дженни, – я совершенно не против взрыва. Только взрыв этот должен произойти чуточку раньше, чем Фридрих запустит свою первую ракету в ночное праздничное небо. И совсем, в другом месте. Ну совершенно не там, где рассчитывают это сделать Гельмут Хартманн и Франц Мозер…
* * *
Уже на следующий день произошло маленькое событие, которое утвердило меня в правильности моего решения…Но сначала – об обстановке в доме.
Во всех многочисленных выходах в сад, внизу дверей и гаражных ворот уже были аккуратно вырезаны небольшие квадратные проходы, сквозь которые я мог покидать дом и возвращаться в него, когда мне вздумается. Сверху этих проходиков герр Лемке предусмотрительно прикрепил заслонки из плотных листов резины, против никчемушных сквозняков. Мне же было достаточно слегка надавить головой или лапой на нижний край заслонки, и она любезно отгибалась, пропуская меня туда, куда мне нужно
Каждый служащий дома фон Тифенбаха имеет свой автомобиль. Не очень новый, не очень дорогой, но собственный. И когда служащие ездят на них по Фридриховым делам, то Фридрих оплачивает им и бензин, и какую-то «амортизацию». Что это такое – понятия не имею.
Так вот, фрау Ингрид Розенмайер, кухарка, уже с раннего утра успела смотаться в ближайшую лавочку и накупила мне разных ихних немецких и английских Кошачьих жратв…
Можно так сказать – «жратв»? Или нужно говорить «жратвы»?.. Ладно, наплевать… Купила она «Катценменю алле зортен» – то есть «Кошачье меню всех сортов» и «Кэтс динер» – «Кошачий обед». И ещё «Мультивитаминпасте» фирмы «Гимперт». И бутылку той же фирмы под названием «Тринкмильх». Что значит – «Питьевое молоко». Кретины, а какое ещё может быть?.. Кстати, вполне приличное! Это был единственный продукт из купленных, который мне хоть как-то подходил. На всё остальное я, к огорчению фрау Розенмайер, даже смотреть не мог.
Слава Богу, к завтраку в это время в столовую спустился Фридрих и предложил мне на выбор пару венских сосисок или половину свежей форели. Здесь эта рыбка в большой чести! Я сожрал и то и другое и выхлестал целую бутылку этого «гимпертовского» молока для Котов.
Фрау Розенмайер увидела, сколько я сожрал только за один завтрак, запаниковала и заперлась в кухне с карандашом, бумагой и электронным калькулятором. У Шуры Плоткина – точно такой же… А через час сложнейших расчётов она представила Фридриху новую повышенную смету на питание, которую Фридрих не глядя утвердил.
Герр Лемке поинтересовался у меня – хороши ли размеры проходов в дом и из дома, и я в благодарность теранулся своим рваным ухом о брючину его комбинезона.
Баська, стерва, совершенно бесцеремонно опрокинула меня на ковёр в гостиной, где орудовала огромным пылесосом, и стала гладить меня по животу, всё больше и больше опуская свою блудливую ручищу в промежность моих задних лап, прямо ТУДА!.. Да ещё при этом, нахалюга, пришёптывала:
– Ах, мне бы такого хлопака!.. Ну и яйки!.. Как у хорошего мужика… Зобачь, маш бабо пляцек!..
Я от неё еле вырвался. Лапы дрожат, хвост – трубой, ТАМ – всё звенит! Поставь пять Кошек в ряд – ни одной мало не будет!
А что такое «маш бабо пляцек», я только потом сообразил. Это вроде нашего «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!».
Уже в саду, когда мы с Фридрихом выходили пройтись по Грюнвальду, встретили мы и Франца Мозера. Они перебросились с Фридрихом двумя-тремя ничего не значащими словами, и Мозер решил меня погладить. Но я непроизвольно прижал уши к затылку, слегка приподнял шерсть на загривке и совсем немножко показал ему свои клыки.
Мозер в испуге отдёрнул руку. И в то же мгновение я ПОЧУВСТВОВАЛ, что он ПОЧУВСТВОВАЛ во мне ВРАГА!
Я отчётливо понимаю всю полуграмотность и нелепость построения последней фразы. Наплевать! Стиль мне потом Шура выправит, когда я доберусь до Петербурга. А пока – пусть будет так. Так хоть и неграмотно, но максимально точно.
Перед выходом из дома, в прихожей величиной с гостиную Шрёдеров, из высокой ажурно-литой круглой бронзовой корзины, в которой торчали зонты и трости, Фридрих вытащил одну трость с жёлтой костяной ручкой и сказал мне:
– Я хочу показать тебе наш Грюнвальдский лес. К несчастью, он излишне цивилизован – водопровод, дорожки, туалеты, указатели, но всё же это – лес. И превосходный! У меня там уйма знакомых деревьев, которые состарились со мной…
И тогда я подумал, что Человек, способный искренне сказать такую фразу, достоин счастливой и нескончаемой жизни! И мой долг Кота-гражданина…
Не хочу впадать в излишнюю патетику, но Я буду не Я, если этим тварям – Хартманну и Мозеру – не заделаю такую козу, как выражался Водила, что чертям тошно станет.
Когда мы вышли за калитку, Фридрих меня сразу же предупредил:
– Кыся, не откажи в любезности, пожалуйста, иди рядом со мной. Не убегай далеко. Здесь очень многие выгуливают своих собак и…
– Не боись, Фридрих! – прервал я его в нашей с Шурой российской манере. – Всех ваших Собак я видел в гробу и в белых тапочках.
– Как?! – не понял Фридрих. – В каких тапочках?! Повтори, пожалуйста, ещё раз.
– Ну, это только так говорится, – поспешил я его заверить. – Дескать, пусть только сунутся!..
– Прелестно, – сказал Фридрих. – Я ценю твою храбрость, но всё же попрошу тебя держаться рядом со мной.
Причём это было сказано тоном, противоречить которому просто не имело смысла.
И я пошёл рядом с Фридрихом, поражаясь такому отточенному сочетанию интеллигентной вежливости с непреклонной волей Человека, привыкшего к неукоснительному исполнению своих распоряжений.
Разные мелкие приключения начались сразу же, как только мы направились к лесу.
Откуда ни возьмись, перед нами вдруг возникла очень пожилая и очень высокая дама с аккуратно уложенными букольками седых волос. Дама была завёрнута в красное клетчатое одеяло – точно такое же, как и то, на котором я спал сегодняшней ночью. В одной руке дама держала длиннющую коричневую сигарету, вставленную в полуметровый мундштук, а в другой руке – туго натянутый поводок, уходящий куда-то в траву.
Поначалу я подумал: там, в траве, пасётся или писает Собачка этой дамы. А ещё лучше бы – Кошка… Повёл носом, принюхался – ни хрена подобного. Ни Собакой, ни Кошкой и не пахло. А пахло каким-то неведомым мне зверем. Причём запах был с явным оттенком опасности…
Дама вежливо поздоровалась с Фридрихом, тот поклонился ей, и в это время на звук голоса дамы из травы вынырнуло НЕЧТО! – что-то коричневое, узкое, длинное, очень хвостатое, стелющееся по самой земле и с такими злобными зубками на маленькой мордочке, что у меня мороз пошёл по спине! Мало того, ОНО лишь увидело нас, как тут же бесстрашно рванулось ко мне, сверкая клыками и яростными глазками!
Не скрою, от неожиданности я шарахнулся метра на полтора вверх и минимум метра на два в сторону! Но дама привычно оттащила от нас свою зверюгу, извинилась и пошла. А эта узкая Меховая Гадина всё оглядывалась на меня, словно сожалела, что ей не дали мной перекусить…
– Что это?.. Кто это?.. – в растерянности спросил я у Фридриха.
– Это баронесса Штраль со своей ручной норкой, – ответил Фридрих. – Не обращай внимания. Ей уже за восемьдесят, она вегетарианка и один из самых активных членов партии «зелёных». Сейчас это очень модно, вот она и завела себе живую норку… Ты испугался?
– Очень уж неожиданно, – промямлил я. – Такого я ещё никогда не видел…
Я хотел было ещё что-то сказать Фридриху, но в этот момент неподалёку от нас остановился «фольксваген-пассат» и из-за руля вылез немолодой человек со странно знакомым лицом. Он неторопливо обошёл свою машину, открыл пассажирскую дверь, и оттуда с громким лаем выскочила огромная овчарка и помчалась мне навстречу!..
Тут-то и произошло то событие, с которого я начал свой рассказ о следующем дне после посещения «Тантриса».
Вот когда я наконец понял подлинный смысл слова «аристократ»!
Не «аристократ» – владелец роскошных домов в Мюнхене, Италии и Швейцарии…
Не «аристократ» – родовой наследник разных там озёрных замков и многомиллионного состояния, которое позволяет ему мотаться по всем аукционам мира – по каким-то там «Сотби» или «Кристи», как говорил профессор фон Дейн, и, не считая бабок, покупать всё, что ему там приглянется…
Нет, это был истинный АРИСТОКРАТ ДУХА – боец и заступник, не ведающий ни преград, ни страха! Как Шура Плоткин… Как Водила!
Но мне Фридрих фон Тифенбах показался ещё более героическим – потому что в отличие от Шуры и Водилы он был маленьким, щуплым, нездоровым, и за его худенькими плечами было шестьдесят пять лет навыхлест прожитой жизни!..
Когда Фридрих увидел, как на меня мчится огромная овчарка, он, ни на секунду не задумавшись, заслонил меня своим телом, поднял над головой трость и бросился вперёд – на овчарку, превосходящую его и в росте, и в весе по меньшей мере в два раза.
– Прочь!!! – грозно закричал Фридрих и замахнулся тростью на огромную овчарку.
Но эта овчарка была, видать, так тренирована, что совершенно не обратила ни малейшего внимания на замечательного и решительного Фридриха фон Тифенбаха, грудью вставшего на мою защиту. В гигантском прыжке она просто взвилась в воздух и с ходу перепрыгнула через моего Фридриха с его задранной вверх тростью!
Это было такое кино!.. Такое кино!.. Обалдеть!!!
По воздуху летит громадная овчарка…
…маленький Фридрих, как курица, спасающая своего цыплёнка, заслоняет меня телом и пытается поразить тростью летящую по небу Собаку…
…а от «фольксвагена-пассата» к нам троим прытью несётся немолодой полный человек со знакомым лицом и вопит на весь Грюнвальд:
– Кыся! Кыся!.. Ты что, не узнал?! Это же Рэкс! Это же Рэкс!..
* * *
Потом мы все четверо гуляли по Грюнвальдскому лесу.Мы с Рэксом впереди, Фридрих с Клаусом (так звали полицейского хозяина Рэкса) – чуть сзади.
Рэкс рассказал мне, что после первого звонка к Шрёдерам на следующий день Клаус позвонил им вторично. Но не с утра, лишь вечером, после работы. Наверное, тогда, когда мы с Дженни ужинали в «Тантрисе».
Как я понял из описаний Рэкса, к телефону подошёл Руджеро и с презрительной гордостью лакея сообщил, что «интересующий вас Кот уже приобретён ни больше ни меньше, как самим герром Фридрихом фон Тифенбахом»! И добавил, павлин несчастный, что адресов и телефонов своих постоянных клиентов фирма «Шрёдер и Манфреди» никогда никому не даёт. И с чисто итальянским хамством повесил трубку.