Страница:
Мальчик ничего не ответил, но в добром выражении его смуглого лица мать угадала залог, который искала. Затем, когда юноша с деликатностью своей расы отошел в сторону, чтобы те, кто был привязан друг к другу столь тесными узами, могли отдаться своим чувствам без свидетелей, Руфь вновь приникла к своему чаду со всей материнской нежностью, светившейся в ее глазах.
— Еще раз прошу тебя не следить с чрезмерным любопытством за ужасной схваткой, которая может возникнуть перед нашим домом. Язычники действительно идут на нас с кровавыми намерениями. И молодые, и старые должны теперь показать, что веруют в защиту нашего Господа и такое мужество, какое подобает верующим.
— А почему, матушка, — спросила ее дочь, — они хотят причинить нам зло? Разве мы сделали им что-нибудь плохое?
— Я не знаю. Тот, кто сотворил землю, дал ее нам в пользование, и разум, казалось бы, учит, что если часть ее пустует, тот, кому она действительно нужна, может занять ее.
— Дикарь! — прошептал ребенок, прильнув еще теснее к груди своей нагнувшейся родительницы. — Его глаза сверкают, как звезда, что висит над деревьями.
— Успокойся, доченька. Его дикая натура размышляет над некой воображаемой несправедливостью!
— Ведь мы здесь по праву. Я слыхала, как отец говорил, что, когда Господь подарил меня ему, наша долина была густым лесом, и только тяжкий труд сделал ее такой, какой она стала.
— Я надеюсь, что тому, чему мы радуемся, мы радуемся по праву! И тем не менее, похоже, что дикари готовы отрицать наши притязания.
— А где живут эти кровожадные враги? У них тоже есть долины, как эта, и христиане ворвутся туда ночью, чтобы пролить кровь?
— У них дикие и жестокие обычаи, Руфь, и они мало знают о нашем образе жизни. Они не заботятся о женщине, как люди расы твоего отца, ибо физическая сила ценится больше, чем родственные узы.
Малютка вздрогнула, а когда зарылась лицом глубже в материнскую грудь, то в этом проявилось более сильное чувство любви к матери и более живое его выражение, чем любые прежние ласки в ее детском восприятии. Когда она умолкла, матрона запечатлела прощальный поцелуй на лбу каждого из детей и, громко молясь, чтобы Господь благословил их, вернулась к исполнению обязанностей, требовавших проявления совсем других качеств. Однако, прежде чем покинуть комнату, она еще раз подошла к мальчику и, держа свечу перед его не дрогнувшими глазами, торжественно произнесла:
— Я вверяю моих малюток попечению юного воина!
Его ответный взгляд был, как всегда, холодным, но не обескураживающим. Долгий и пристальный взгляд Руфи не заставил его ответить, и она собралась покинуть помещение, мучимая неопределенностью относительно намерений опекуна, на которого она оставляла девочек, хотя все еще верила, что многочисленные проявления ее доброты к нему за время плена не останутся без вознаграждения. Ее рука задержалась в нерешительности на щеколде двери. Момент благоприятствовал юноше, ибо она вспомнила, каким образом он вернулся этой ночью, как и прежние его поступки, когда он оправдывал доверие, и была близка к тому, чтобы оставить дверь открытой и дать ему возможность выйти, но тут воздух долины наполнили ужасные крики и вопли атакующих дикарей. Оттянув щеколду, встревоженная женщина спустилась без дальнейших раздумий и заторопилась на свой пост с поспешностью человека, сознающего только необходимость своего присутствия в другом месте.
— Встань у бревен, Рейбен Ринг! Отгони этих прячущихся убийц к их кровожадным собратьям, идущим следом! Стрелы! Вот, Дадли, амбразура для твоей доблести. Господь милостив к душам невежественных язычников!
Эти возгласы смешивались с выстрелами мушкетов, воплями воинов, свистом пуль и стрел и со всеми прочими звуками такого рода, образуя ужасающий аккомпанемент, приветствовавший Руфь, когда она вышла во двор. Долина изредка озарялась вспышками огнестрельного оружия, и тогда оглушительный грохот временно преобладал в непроглядной мгле. К счастью, среди всей этой сумятицы и насилия молодые люди из долины оставались верны своему долгу. Опасная попытка перебраться через частокол была уже отбита, и, поскольку выяснился истинный характер двух или трех ложных атак, главные силы гарнизона теперь активно использовались для сопротивления основному наступлению.
— Во имя Того, кто с нами в любой опасности! — воскликнула Руфь, подойдя к двум фигурам, которые так основательно были заняты собственными делами, что не обратили внимания на ее появление. — Скажите мне, как идет бой? Где мой муж и сын? Неужто Провидению угодно, чтобы пострадал кто-нибудь из наших людей?
— Дьяволу было угодно, — возразил Ибен Дадли несколько непочтительно для человека, прошедшего здешнюю школу сдержанности, — направить стрелу индейца сквозь мою куртку и шкуру мне в руку! Потише, Фейс, ты думаешь, девушка, что кожа мужчины подобна одеянию овцы, с которой шерсть можно состричь по желанию. Я не линяющая птица, а это стрела не перо из моего крыла. Пусть Господь простит мошенника за неверную цель вроде моей плоти, говорю я, и аминь, как подобает христианину! У него будет случай рассчитывать на милосердие, видя, что ему не на что больше надеяться в этом мире. Теперь, Фейс, я отдаю должное твоей доброте, и не надо больше колкостей между нами. Твой язычок часто кусает больнее, чем стрела индейца.
— А чья это вина, если старых знакомых подчас недооценивают, разговаривая с новыми? Ты же знаешь, что если говорить как полагается, то ни одна девушка в колонии не ответит вежливее. Рука беспокоит тебя, Дадли?
— Это не пощекотать соломинкой — загнать стрелу с кремневым наконечником до самой кости! Я прощаю тебя за слишком частые разговоры с солдатом и все выпады твоего неутомимого язычка при условии, что…
— Убирайся, скандалист! Ты что, собираешься пустословить здесь всю ночь напролет под предлогом поврежденной кожи и дикарей у наших ворот? Хорошее же мнение составит мадам о твоих подвигах, узнав, что, пока другие юноши отбивали атаки индейцев, ты болтался среди строений!
Смущенный житель пограничья был готов проклясть в душе переменчивый нрав своей возлюбленной, когда боковым зрением увидел, что посторонние уши прислушиваются к их разговору. Схватив оружие, прислоненное к фундаменту блокгауза, он поспешил вслед за матерью семейства, и в следующую минуту его голос и голос его мушкета снова послышались среди общего гама.
— Принес он вести от частокола? — повторила Руфь, желая, чтобы молодой человек вернулся на свой пост, и в то же время боясь задержать его уход. — Что он говорит о нападении?
— Дикари поплатились за свою смелость, а наши люди пострадали мало. Исключая вон того болвана, что ухитрился подставить руку под стрелу, мне неизвестно, чтобы кто-нибудь из наших был ранен.
— Слышишь! Они отступают! Крики отдаляются, и наши молодые люди одержат верх! Ступай на свое место среди бревен для топлива и последи: пусть ни один соглядатай не останется, чтобы навредить. Господь вспомнил о милосердии, и может так случиться, что это бедствие минует нас!
Чуткое ухо Руфи не обмануло ее. Сумятица нападения постепенно отдалялась от укреплений, и хотя вспышки мушкетов и грохочущие отзвуки, разносившиеся по окружающему лесу, не стали реже, было ясно, что критический момент атаки уже миновал. Вместо яростной попытки захватить частокол внезапным натиском дикари теперь прибегли к более методичным действиям, хотя на первый взгляд не столь пугающим, зато, вероятно, сулившим конечный успех. Руфь воспользовалась временным затишьем, чтобы отыскать тех, в чьем благополучии она была более всего заинтересована.
— Кто-нибудь еще, кроме бравого Дадли, пострадал при нападении? — обеспокоенно спросила женщина, медленно проходя среди группы сумрачных фигур, собравшихся на совет у бровки склона. — Кто-нибудь нуждается в заботливой женской руке? Хиткоут, ты невредим?
— Правда. Тот, чье милосердие велико, позаботился об этом, ибо у нас было мало возможностей подумать о собственной безопасности. Боюсь, что некоторые из наших молодых людей не отнеслись к этому с тем вниманием, какого требует благоразумие.
— Беззаботный Марк не забыл моих наставлений! Мальчик, надеюсь, ты не терял чувства долга настолько, чтобы опережать отца?
— Когда воинственные вопли раздаются меж бревен частокола, матушка, видишь и думаешь только о краснокожих, — возразил мальчик, проводя ладонью по лицу, чтобы скрыть капли крови, сочащиеся с бороздки, оставленной пролетевшей стрелой. — Я держался возле отца, но впереди или позади него, я не заметил из-за темноты.
— Парень вел себя хорошо и достойно, — сказал незнакомец, — и показал, что сделан из того же металла, что его дед. Ба! Что это светится среди сараев? Пожалуй, понадобится вылазка, чтобы спасти от разорения хлебные амбары и твои загоны!
— К сараям! К сараям! — прокричали двое молодых людей через свои бойницы.
— Постройки в огне! — воскликнула одна из служанок, исполнявшая сходную обязанность под прикрытием жилых домов. Затем последовали залпы мушкетов, каждый из которых был нацелен на вспышки света, ярко сверкавшие в опасной близости к горючим материалам, заполнявшим большинство наружных строений. Вопль дикарей и быстро опавшее пламя пылающего клубка возвестили, что цель достигнута с фатальной точностью.
— Это нельзя оставить просто так! — воскликнул Контент, возбужденный до чрезвычайности крайней степенью опасности. — Отец! — громко позвал он. — Сейчас самое время показать всю нашу силу.
За этим призывом последовала минута напряженного ожидания. Потом вся долина внезапно озарилась так, будто поток электрического света промчался по ее сумрачному ложу. Широкая полоса яркого пламени вырвалась из мансарды блокгауза, а затем раздался рев маленькой пушки, которая так долго пребывала там в молчании. Вслед за этим послышался грохот снаряда среди сараев и треск разрываемого дерева. При мгновенной вспышке стали видны до пятидесяти темных фигур, мечущихся между наружных построек в смятении, естественном для их невежества, и с быстротой, соответствовавшей их смятению. Момент был благоприятный. Контент сделал знак Рейбену Рингу. Они вместе вышли через задние ворота и исчезли в направлении амбаров. Время их отсутствия было исполнено напряженного беспокойства для Руфи и тревоги даже для тех, чьи нервы были покрепче. Однако нескольких минут хватило, чтобы успокоить эти чувства, ибо рискнувшие выйти вернулись невредимыми и такими же молчаливыми, какими покинули укрепления. Хруст ног по насту, ржание лошадей и мычание испуганного скота, пока обезумевшие животные метались по полям, вскоре разъяснили, ради чего был затеян этот риск.
— Входи, — прошептала Руфь, придерживая рукой задние ворота. — Входи, ради Бога! Ты выпустил весь скот, чтобы ни одна живая тварь не погибла в огне?
— Весь. И, сказать по правде, вовремя, ибо — смотри! — пожар разгорается!
Контент имел все основания поздравить себя со своей вылазкой, потому что, даже пока он говорил, стало видно, как полускрытые факелы, сделанные по обычаю из горящих сосновых шишек, опять движутся по полям, явно приближаясь к наружным строениям такими окольными и укрытыми тропами, которые могли защитить тех, кто их нес, от выстрелов гарнизона. Было сделано последнее и общее усилие, чтобы остановить опасность. Мушкеты молодых людей не бездействовали, и не однажды цитадель сурового старого Пуританина испускала свой поток пламени, чтобы отогнать опасных пришельцев. Немногочисленные крики разочарования и физической боли со стороны дикарей возвещали об успехе этих залпов. Но хотя большинство тех, кто приблизился к амбарам, было либо отогнано в страхе либо стало жертвой своего безрассудства, один из них, более осмотрительный или более опытный, чем его сотоварищи, нашел способ добиться своей цели.
Стрельба прекратилась, и осажденные поздравляли себя с успехом, когда внезапный свет разлился над полями. Полоса пламени вскоре вихрем взвилась над гребнем пшеничных скирд и быстро охватила горючий материал жадными языками. От этого гибельного разорения средств спасения уже не осталось. Сараи и загоны, еще недавно укрытые ночной темнотой, мгновенно осветились, и жизнь стала бы ценой, уплаченной любой из сторон, если бы кто-то осмелился проникнуть внутрь огненного крута. Жители пограничья вскоре были вынуждены отступить, даже несмотря на скрывавшую их тень от холма, и искать такое укрытие, как частокол, чтобы не стать мишенью для стрелы или пули.
— Это печальное зрелище для того, кто убирал урожай, желая добра всем людям, — сказал Контент дрожащей жене, которая конвульсивно схватила его руку, когда пламя завихрилось потоками горячего воздуха и, пробежав пару раз по кровле сарая, коварно растеклось вдоль деревянной обшивки. — Плоды благословенного сезона готовы обратиться в пепел в огне этих про…
— Спокойно, Хиткоут! Что такое богатство или полные закрома по сравнению с тем, что остается. Сдерживай это роптание своего духа и благодари Господа за то, что он оставляет нам наших малышек и дарует безопасность внутри наших домов.
— Ты верно говоришь, — отвечал муж, стараясь подражать кроткому смирению спутницы жизни. — Что в самом деле весят дары мира сего, если на другой чаше весов мир в душе. А! Этот злокозненный ветер окончательно губит наш урожай! Яростная стихия в самом центре закромов.
Руфь ничего не ответила, ибо, хотя мирские заботы волновали ее меньше, чем мужа, страшное усиление пожара наполнило ее чувством тревоги за личную безопасность. Огонь перекидывался с крыши на крышу и, встречая повсюду легко воспламеняющиеся материалы, ярко полыхал, пожирая в потоке пламени весь обширный ряд амбаров, сараев, закромов, стойл и наружных строений. До этой минуты напряженное затишье, с надеждой на одной стороне и с опасениями на другой, оставляло обе группы немыми зрителями этой сцены. Но победные крики вскоре возвестили восторг, с которым индейцы стали очевидцами завершения своего жестокого плана. Затем этот взрыв радости сопроводили воинственные вопли, и началась третья атака.
Противники сражались теперь при ярком свете, хотя и менее естественном, но едва ли уступавшем дневному. Поощряемые перспективой успеха, который сулил пожар, дикари ринулись на частокол с большей отвагой, чем обычно им было свойственно проявлять в их осмотрительных военных действиях. Широкая тень от холма и строений на нем лежала на полях со стороны, противоположной пожару, и сквозь этот пояс относительного мрака самая жестокая из банд беспрепятственно проложила себе путь непосредственно к частоколу. Об их появлении возвестили крики радости, ибо слишком много любопытных глаз впитывали пугающую красоту пожарища, чтобы заметить их приближение до того, как атака едва не увенчалась успехом. Натиск защитников и нападающих был теперь одинаково быстр и неудержим. Стрельба была бесполезна, поскольку бревна надежно защищали как нападающих, так и осажденных. Это была битва врукопашную, в которой верх одержала бы численность, если бы более слабой стороне не улыбнулась удача в защите. Удары кинжалов мелькали меж бревен, и изредка слышался выстрел мушкета или свист стрелы.
— Встаньте к укреплениям, люди! — призвал зычным голосом незнакомец, говоривший среди жестокой схватки с той командной и подбадривающей живостью, которую может вселить только знакомство с опасностью. — Встаньте к укреплениям, и они будут неприступными. Ба! Неплохо задумано, друг дикарь, — пробормотал он сквозь зубы, отражая с некоторым риском для одной руки удар, нацеленный на его горло, в то время как другой он схватил воина, наносившего удар, и, с силой гиганта притиснув его обнаженную грудь к пазу между бревнами, погрузил свое собственное острое лезвие в тело по самую рукоять. Глаза жертвы дико выкатились, а когда железная рука, пригвоздившая его к дереву с силой тисков, ослабила хватку, тот свалился недвижимым на землю. Эта смерть сопровождалась привычным воплем разочарования, и нападающие исчезли так же проворно, как и появились.
— Хвала Господу, что мы можем порадоваться своему превосходству! — сказал Контент, пересчитывая своих людей тревожным взглядом, когда все снова собрались на холме, где благодаря яркому свету они могли в относительной безопасности осмотреть наиболее угрожаемые участки защитных укреплений.
— Все налицо, хотя, боюсь, многие ранены.
Молчание и старания большинства из слушавших его остановить кровь были красноречивым ответом.
— Послушай, отец! — сказал остроглазый и наблюдательный Марк. — Какой-то человек на частоколе совсем рядом с калиткой. Это дикарь? Или я вижу там в поле пень?
Все взгляды устремились в направлении руки говорившего, и с несомненностью стало видно, как что-то, имеющее заметное сходство с фигурой человека, взбирается по внутренней стороне одного из бревен. Участок частокола, по которому взбиралась воображаемая фигура, был погружен во мрак больше, чем остальные укрепления, и сомнения относительно нее возникли не только у остроглазого парня, первым обнаружившего ее присутствие.
— Кто повис на нашем частоколе? — позвал Ибен Дадли. — Откликнись, чтобы мы не подстрелили друга!
Пока был слышен звук выстрелов мушкета пограничного жителя, предмет оставался неподвижнее самого леса, а затем послышалось падение на землю как будто бесчувственной массы.
— Упал, словно подстреленный медведь с дерева! Он был живой, иначе никакая моя пуля не могла бы его сбить! — воскликнул Дадли, немного возбужденный при виде успешного попадания в цель.
— Я пойду и проверю, что он за…
Рот юного Марка накрыла ладонь незнакомца, который хладнокровно заметил:
— Я поинтересуюсь судьбой язычника самолично.
Он собрался пройти к этому месту, как вдруг предполагаемый мертвец или раненый вскочил на ноги с воплем, эхом разнесшимся вдоль опушки леса, и огромными и энергичными прыжками помчался под защиту строений. Два или три мушкета прочертили полосы огня поперек его пути, но, по-видимому, безуспешно. Петляя так, чтобы избежать прицельных выстрелов, невредимый дикарь испустил еще один победный вопль и исчез среди зданий. Его крики поняли, ибо с полей донеслись ответные вопли, и враг снаружи снова бросился в атаку.
— Это нельзя оставить без внимания, — сказал тот, кто более благодаря своему самообладанию и властному виду, нежели по признанному праву командовать, незаметно взял на себя основной контроль за важными событиями той ночи. — Человек вроде этого внутри наших стен может быстро принести гибель гарнизону. Он может открыть для вторжения задние ворота.
— Тройные запоры удерживают их, — прервал Контент. — А ключ спрятан там, где никто не сумеет отыскать его, если он не из нашего дома.
— И, к счастью, ключ от потайной калитки у меня, — пробормотал незнакомец, понизив голос. — Пока что все нормально. Но пожар! Пожар! Девушки должны следить за огнем и источниками света, а юноши пусть закрепятся у частокола, ибо эта атака не допускает дальнейшего промедления.
Сказав это, незнакомец подал пример мужества, проследовав на свое место в пикете, где, поддержанный соратниками, продолжал защищать подступы под градом стрел и пуль, выпущенных с большого расстояния, но едва ли менее опасных для находившихся со стороны склона, чем те, что обрушились на гарнизон ранее.
Тем временем Руфь собрала своих помощниц и поспешила выполнить порученную обязанность. Вскоре пламя обильно заливали водой, а поскольку бушующий пожар давал гораздо больше света, чем было необходимо или безопасно, позаботились загасить любой факел или свечу, которые в суматохе тревоги могли оставить без присмотра в просторной анфиладе жилых и конторских помещений.
ГЛАВА XIV
Когда эти предосторожности были приняты, женщины вернулись к своим наблюдательным пунктам, а Руфь, чьей обязанностью в моменты опасности было осуществлять общий надзор, осталась наедине со своими размышлениями и своими страхами. Покинув внутренние комнаты, она подошла к двери, ведущей во двор, и на мгновение забыла о своих сиюминутных заботах при виде впечатляющего зрелища, которое ее окружало.
К этому времени весь обширный ряд наружных строений, сооруженных, как было принято в колониях, из самых горючих материалов и без оглядки на расход дерева, оказался охвачен огнем. Несмотря на то, что не все здания полыхали пламенем, широкие полосы непрерывно пересекали сам двор, и на его поверхности она могла различить мельчайшие предметы, тогда как небосвод перед ней светился грозовым красным отблеском. Сквозь открытые пространства между зданиями четырехугольного двора глаз мог охватить поля, где все свидетельствовало о зловещем намерении дикарей упорно добиваться своей цели.
Было видно, как смуглые звероподобные и почти нагие человеческие фигуры перебегают от укрытия к укрытию, и не было в пределах полета стрелы ни единого пня или бревна, которые не использовались бы для укрытия дерзким и неутомимым врагом. Было ясно, что индейцев насчитывались сотни, и поскольку атака после неудачи неожиданного нападения продолжалась, было также слишком очевидно, что они настроены на победу даже ценой некоторого риска для себя. При этом враг не пренебрегал никакими обычными средствами устрашения. Крики и вопли непрерывно звучали вокруг, а громкие и часто повторяющиеся звуки раковины выдавали хитрость, с помощью которой дикари так часто стремились еще в начале ночи выманить гарнизон за пределы частокола. Изредка разрозненные выстрелы, сделанные прицельно и с любой удобной точки внутри укреплений, свидетельствовали о хладнокровии и бдительности защищающихся. Маленькая пушка в блокгаузе молчала, ибо Пуританин, слишком хорошо зная ее реальную мощь, не хотел подорвать ее репутацию при чересчур частом использовании. Поэтому орудие было оставлено в резерве на те случаи крайней опасности, которых неизбежно следовало ожидать.
На это зрелище Руфь смотрела с печалью, пронизанной страхом. Долго сохранявшаяся безопасность ее сельского жилища была насильственно нарушена, и вместо покоя, настолько близкого к тому святому миру, коего жаждала ее душа, насколько это вообще возможно на Земле, она и все те, кого она больше всего любила, внезапно оказались лицом к лицу с самым устрашающим проявлением человеческой жестокости. В такую минуту в ней пробудились чувства матери. И, не оставляя времени раздумьям, при свете пожара матрона медленно двинулась через запутанные проходы жилого дома на поиски тех, кого она поместила в безопасных комнатах.
— Надеюсь, вы не стали смотреть на поля, дети мои, — сказала почти запыхавшаяся женщина, войдя в комнату. — Возблагодарите Небо, дети. До сих пор усилия дикарей были напрасны, и мы все еще хозяева своих жилищ.
— Почему ночь такая красная? Подойди ближе, матушка. В лесу видно так, словно солнце светит!
— Язычники подожгли наши амбары, и то, что ты видишь, — это свет пламени. Но, к счастью, они не могут поджечь жилые дома, пока твой отец и молодые люди держат в руках оружие. Мы должны быть благодарны за эту безопасность, какой бы хрупкой она ни казалась. Ты преклоняла колени, моя Руфь, и не забыла подумать об отце и брате в своих молитвах?
— Я снова сделаю это, матушка, — прошептал ребенок, опускаясь на колени и зарываясь юным личиком в платье матроны.
— Зачем прятать лицо? Такая юная и невинная девочка, как ты, может с доверием обратить взор к небесам.
— Матушка, я вижу индейца, если не спрячу лица. Он смотрит на меня, боюсь, с желанием причинить нам зло.
— Ты несправедлива к Миантонимо, дитя, — отвечала Руфь, бросив быстрый взгляд вокруг, чтобы отыскать мальчика, который скромно отошел в дальний и более темный угол комнаты. — Я оставила его с тобой как защитника, а не как того, кто захотел бы навредить. А теперь думай о Господе, — она запечатлела поцелуй на холодном мрамороподобном лбу своей дочери, — и питай веру в его доброту. Миантонимо, я опять оставляю тебя с поручением быть их покровителем, — добавила она, покидая дочь и подходя к юноше.
— Матушка! — вскрикнул ребенок. — Иди ко мне, а то я умру!
Руфь молниеносно отвернулась от слушавшего ее пленника. Один взгляд открыл ей опасность, угрожавшую ее чаду. Нагой смуглый дикарь с мощным торсом и зверским видом в устрашающем маскараде боевой раскраски стоял, накручивая шелковистые волосы девочки на одну руку, а в другой держа сверкающий топор над головой, казалось, неминуемо обреченной на гибель девочки.
— Пощады! Пощады! — воскликнула Руфь хриплым от ужаса голосом, упав на колени столько же оттого, что ноги не держали ее, сколько и в мольбе. — Чудовище, убей меня, но пощади дитя!
Глаза индейца обратились на мать, но с выражением, говорившим, как казалось, скорее о желании пересчитать число своих жертв, чем хоть как-то изменить свое намерение. В дьявольском замысле, обличавшем хорошее знакомство с безжалостной практикой, он снова поднял дрожащего, но безгласного ребенка на воздух и с уверенностью хищника приготовился поразить оружием цель. Томагавк описал последний круг над головой, и одно мгновение решило бы судьбу жертвы, если бы пленный мальчик не встал перед страшным исполнителем этой отвратительной сцены. Быстро выбросив вперед руку, он задержал удар. Глубокий горловой звук, выдавший изумление, исторгся из груди дикаря, в то время как его поднятая рука упала, а тело висевшей в воздухе девочки снова коснулось пола. Взгляд и жесты вмешавшегося мальчика выражали скорее властность, нежели негодование или ужас. Вид у него был спокойный, собранный и, как свидетельствовал результат, производивший впечатление.
— Еще раз прошу тебя не следить с чрезмерным любопытством за ужасной схваткой, которая может возникнуть перед нашим домом. Язычники действительно идут на нас с кровавыми намерениями. И молодые, и старые должны теперь показать, что веруют в защиту нашего Господа и такое мужество, какое подобает верующим.
— А почему, матушка, — спросила ее дочь, — они хотят причинить нам зло? Разве мы сделали им что-нибудь плохое?
— Я не знаю. Тот, кто сотворил землю, дал ее нам в пользование, и разум, казалось бы, учит, что если часть ее пустует, тот, кому она действительно нужна, может занять ее.
— Дикарь! — прошептал ребенок, прильнув еще теснее к груди своей нагнувшейся родительницы. — Его глаза сверкают, как звезда, что висит над деревьями.
— Успокойся, доченька. Его дикая натура размышляет над некой воображаемой несправедливостью!
— Ведь мы здесь по праву. Я слыхала, как отец говорил, что, когда Господь подарил меня ему, наша долина была густым лесом, и только тяжкий труд сделал ее такой, какой она стала.
— Я надеюсь, что тому, чему мы радуемся, мы радуемся по праву! И тем не менее, похоже, что дикари готовы отрицать наши притязания.
— А где живут эти кровожадные враги? У них тоже есть долины, как эта, и христиане ворвутся туда ночью, чтобы пролить кровь?
— У них дикие и жестокие обычаи, Руфь, и они мало знают о нашем образе жизни. Они не заботятся о женщине, как люди расы твоего отца, ибо физическая сила ценится больше, чем родственные узы.
Малютка вздрогнула, а когда зарылась лицом глубже в материнскую грудь, то в этом проявилось более сильное чувство любви к матери и более живое его выражение, чем любые прежние ласки в ее детском восприятии. Когда она умолкла, матрона запечатлела прощальный поцелуй на лбу каждого из детей и, громко молясь, чтобы Господь благословил их, вернулась к исполнению обязанностей, требовавших проявления совсем других качеств. Однако, прежде чем покинуть комнату, она еще раз подошла к мальчику и, держа свечу перед его не дрогнувшими глазами, торжественно произнесла:
— Я вверяю моих малюток попечению юного воина!
Его ответный взгляд был, как всегда, холодным, но не обескураживающим. Долгий и пристальный взгляд Руфи не заставил его ответить, и она собралась покинуть помещение, мучимая неопределенностью относительно намерений опекуна, на которого она оставляла девочек, хотя все еще верила, что многочисленные проявления ее доброты к нему за время плена не останутся без вознаграждения. Ее рука задержалась в нерешительности на щеколде двери. Момент благоприятствовал юноше, ибо она вспомнила, каким образом он вернулся этой ночью, как и прежние его поступки, когда он оправдывал доверие, и была близка к тому, чтобы оставить дверь открытой и дать ему возможность выйти, но тут воздух долины наполнили ужасные крики и вопли атакующих дикарей. Оттянув щеколду, встревоженная женщина спустилась без дальнейших раздумий и заторопилась на свой пост с поспешностью человека, сознающего только необходимость своего присутствия в другом месте.
— Встань у бревен, Рейбен Ринг! Отгони этих прячущихся убийц к их кровожадным собратьям, идущим следом! Стрелы! Вот, Дадли, амбразура для твоей доблести. Господь милостив к душам невежественных язычников!
Эти возгласы смешивались с выстрелами мушкетов, воплями воинов, свистом пуль и стрел и со всеми прочими звуками такого рода, образуя ужасающий аккомпанемент, приветствовавший Руфь, когда она вышла во двор. Долина изредка озарялась вспышками огнестрельного оружия, и тогда оглушительный грохот временно преобладал в непроглядной мгле. К счастью, среди всей этой сумятицы и насилия молодые люди из долины оставались верны своему долгу. Опасная попытка перебраться через частокол была уже отбита, и, поскольку выяснился истинный характер двух или трех ложных атак, главные силы гарнизона теперь активно использовались для сопротивления основному наступлению.
— Во имя Того, кто с нами в любой опасности! — воскликнула Руфь, подойдя к двум фигурам, которые так основательно были заняты собственными делами, что не обратили внимания на ее появление. — Скажите мне, как идет бой? Где мой муж и сын? Неужто Провидению угодно, чтобы пострадал кто-нибудь из наших людей?
— Дьяволу было угодно, — возразил Ибен Дадли несколько непочтительно для человека, прошедшего здешнюю школу сдержанности, — направить стрелу индейца сквозь мою куртку и шкуру мне в руку! Потише, Фейс, ты думаешь, девушка, что кожа мужчины подобна одеянию овцы, с которой шерсть можно состричь по желанию. Я не линяющая птица, а это стрела не перо из моего крыла. Пусть Господь простит мошенника за неверную цель вроде моей плоти, говорю я, и аминь, как подобает христианину! У него будет случай рассчитывать на милосердие, видя, что ему не на что больше надеяться в этом мире. Теперь, Фейс, я отдаю должное твоей доброте, и не надо больше колкостей между нами. Твой язычок часто кусает больнее, чем стрела индейца.
— А чья это вина, если старых знакомых подчас недооценивают, разговаривая с новыми? Ты же знаешь, что если говорить как полагается, то ни одна девушка в колонии не ответит вежливее. Рука беспокоит тебя, Дадли?
— Это не пощекотать соломинкой — загнать стрелу с кремневым наконечником до самой кости! Я прощаю тебя за слишком частые разговоры с солдатом и все выпады твоего неутомимого язычка при условии, что…
— Убирайся, скандалист! Ты что, собираешься пустословить здесь всю ночь напролет под предлогом поврежденной кожи и дикарей у наших ворот? Хорошее же мнение составит мадам о твоих подвигах, узнав, что, пока другие юноши отбивали атаки индейцев, ты болтался среди строений!
Смущенный житель пограничья был готов проклясть в душе переменчивый нрав своей возлюбленной, когда боковым зрением увидел, что посторонние уши прислушиваются к их разговору. Схватив оружие, прислоненное к фундаменту блокгауза, он поспешил вслед за матерью семейства, и в следующую минуту его голос и голос его мушкета снова послышались среди общего гама.
— Принес он вести от частокола? — повторила Руфь, желая, чтобы молодой человек вернулся на свой пост, и в то же время боясь задержать его уход. — Что он говорит о нападении?
— Дикари поплатились за свою смелость, а наши люди пострадали мало. Исключая вон того болвана, что ухитрился подставить руку под стрелу, мне неизвестно, чтобы кто-нибудь из наших был ранен.
— Слышишь! Они отступают! Крики отдаляются, и наши молодые люди одержат верх! Ступай на свое место среди бревен для топлива и последи: пусть ни один соглядатай не останется, чтобы навредить. Господь вспомнил о милосердии, и может так случиться, что это бедствие минует нас!
Чуткое ухо Руфи не обмануло ее. Сумятица нападения постепенно отдалялась от укреплений, и хотя вспышки мушкетов и грохочущие отзвуки, разносившиеся по окружающему лесу, не стали реже, было ясно, что критический момент атаки уже миновал. Вместо яростной попытки захватить частокол внезапным натиском дикари теперь прибегли к более методичным действиям, хотя на первый взгляд не столь пугающим, зато, вероятно, сулившим конечный успех. Руфь воспользовалась временным затишьем, чтобы отыскать тех, в чьем благополучии она была более всего заинтересована.
— Кто-нибудь еще, кроме бравого Дадли, пострадал при нападении? — обеспокоенно спросила женщина, медленно проходя среди группы сумрачных фигур, собравшихся на совет у бровки склона. — Кто-нибудь нуждается в заботливой женской руке? Хиткоут, ты невредим?
— Правда. Тот, чье милосердие велико, позаботился об этом, ибо у нас было мало возможностей подумать о собственной безопасности. Боюсь, что некоторые из наших молодых людей не отнеслись к этому с тем вниманием, какого требует благоразумие.
— Беззаботный Марк не забыл моих наставлений! Мальчик, надеюсь, ты не терял чувства долга настолько, чтобы опережать отца?
— Когда воинственные вопли раздаются меж бревен частокола, матушка, видишь и думаешь только о краснокожих, — возразил мальчик, проводя ладонью по лицу, чтобы скрыть капли крови, сочащиеся с бороздки, оставленной пролетевшей стрелой. — Я держался возле отца, но впереди или позади него, я не заметил из-за темноты.
— Парень вел себя хорошо и достойно, — сказал незнакомец, — и показал, что сделан из того же металла, что его дед. Ба! Что это светится среди сараев? Пожалуй, понадобится вылазка, чтобы спасти от разорения хлебные амбары и твои загоны!
— К сараям! К сараям! — прокричали двое молодых людей через свои бойницы.
— Постройки в огне! — воскликнула одна из служанок, исполнявшая сходную обязанность под прикрытием жилых домов. Затем последовали залпы мушкетов, каждый из которых был нацелен на вспышки света, ярко сверкавшие в опасной близости к горючим материалам, заполнявшим большинство наружных строений. Вопль дикарей и быстро опавшее пламя пылающего клубка возвестили, что цель достигнута с фатальной точностью.
— Это нельзя оставить просто так! — воскликнул Контент, возбужденный до чрезвычайности крайней степенью опасности. — Отец! — громко позвал он. — Сейчас самое время показать всю нашу силу.
За этим призывом последовала минута напряженного ожидания. Потом вся долина внезапно озарилась так, будто поток электрического света промчался по ее сумрачному ложу. Широкая полоса яркого пламени вырвалась из мансарды блокгауза, а затем раздался рев маленькой пушки, которая так долго пребывала там в молчании. Вслед за этим послышался грохот снаряда среди сараев и треск разрываемого дерева. При мгновенной вспышке стали видны до пятидесяти темных фигур, мечущихся между наружных построек в смятении, естественном для их невежества, и с быстротой, соответствовавшей их смятению. Момент был благоприятный. Контент сделал знак Рейбену Рингу. Они вместе вышли через задние ворота и исчезли в направлении амбаров. Время их отсутствия было исполнено напряженного беспокойства для Руфи и тревоги даже для тех, чьи нервы были покрепче. Однако нескольких минут хватило, чтобы успокоить эти чувства, ибо рискнувшие выйти вернулись невредимыми и такими же молчаливыми, какими покинули укрепления. Хруст ног по насту, ржание лошадей и мычание испуганного скота, пока обезумевшие животные метались по полям, вскоре разъяснили, ради чего был затеян этот риск.
— Входи, — прошептала Руфь, придерживая рукой задние ворота. — Входи, ради Бога! Ты выпустил весь скот, чтобы ни одна живая тварь не погибла в огне?
— Весь. И, сказать по правде, вовремя, ибо — смотри! — пожар разгорается!
Контент имел все основания поздравить себя со своей вылазкой, потому что, даже пока он говорил, стало видно, как полускрытые факелы, сделанные по обычаю из горящих сосновых шишек, опять движутся по полям, явно приближаясь к наружным строениям такими окольными и укрытыми тропами, которые могли защитить тех, кто их нес, от выстрелов гарнизона. Было сделано последнее и общее усилие, чтобы остановить опасность. Мушкеты молодых людей не бездействовали, и не однажды цитадель сурового старого Пуританина испускала свой поток пламени, чтобы отогнать опасных пришельцев. Немногочисленные крики разочарования и физической боли со стороны дикарей возвещали об успехе этих залпов. Но хотя большинство тех, кто приблизился к амбарам, было либо отогнано в страхе либо стало жертвой своего безрассудства, один из них, более осмотрительный или более опытный, чем его сотоварищи, нашел способ добиться своей цели.
Стрельба прекратилась, и осажденные поздравляли себя с успехом, когда внезапный свет разлился над полями. Полоса пламени вскоре вихрем взвилась над гребнем пшеничных скирд и быстро охватила горючий материал жадными языками. От этого гибельного разорения средств спасения уже не осталось. Сараи и загоны, еще недавно укрытые ночной темнотой, мгновенно осветились, и жизнь стала бы ценой, уплаченной любой из сторон, если бы кто-то осмелился проникнуть внутрь огненного крута. Жители пограничья вскоре были вынуждены отступить, даже несмотря на скрывавшую их тень от холма, и искать такое укрытие, как частокол, чтобы не стать мишенью для стрелы или пули.
— Это печальное зрелище для того, кто убирал урожай, желая добра всем людям, — сказал Контент дрожащей жене, которая конвульсивно схватила его руку, когда пламя завихрилось потоками горячего воздуха и, пробежав пару раз по кровле сарая, коварно растеклось вдоль деревянной обшивки. — Плоды благословенного сезона готовы обратиться в пепел в огне этих про…
— Спокойно, Хиткоут! Что такое богатство или полные закрома по сравнению с тем, что остается. Сдерживай это роптание своего духа и благодари Господа за то, что он оставляет нам наших малышек и дарует безопасность внутри наших домов.
— Ты верно говоришь, — отвечал муж, стараясь подражать кроткому смирению спутницы жизни. — Что в самом деле весят дары мира сего, если на другой чаше весов мир в душе. А! Этот злокозненный ветер окончательно губит наш урожай! Яростная стихия в самом центре закромов.
Руфь ничего не ответила, ибо, хотя мирские заботы волновали ее меньше, чем мужа, страшное усиление пожара наполнило ее чувством тревоги за личную безопасность. Огонь перекидывался с крыши на крышу и, встречая повсюду легко воспламеняющиеся материалы, ярко полыхал, пожирая в потоке пламени весь обширный ряд амбаров, сараев, закромов, стойл и наружных строений. До этой минуты напряженное затишье, с надеждой на одной стороне и с опасениями на другой, оставляло обе группы немыми зрителями этой сцены. Но победные крики вскоре возвестили восторг, с которым индейцы стали очевидцами завершения своего жестокого плана. Затем этот взрыв радости сопроводили воинственные вопли, и началась третья атака.
Противники сражались теперь при ярком свете, хотя и менее естественном, но едва ли уступавшем дневному. Поощряемые перспективой успеха, который сулил пожар, дикари ринулись на частокол с большей отвагой, чем обычно им было свойственно проявлять в их осмотрительных военных действиях. Широкая тень от холма и строений на нем лежала на полях со стороны, противоположной пожару, и сквозь этот пояс относительного мрака самая жестокая из банд беспрепятственно проложила себе путь непосредственно к частоколу. Об их появлении возвестили крики радости, ибо слишком много любопытных глаз впитывали пугающую красоту пожарища, чтобы заметить их приближение до того, как атака едва не увенчалась успехом. Натиск защитников и нападающих был теперь одинаково быстр и неудержим. Стрельба была бесполезна, поскольку бревна надежно защищали как нападающих, так и осажденных. Это была битва врукопашную, в которой верх одержала бы численность, если бы более слабой стороне не улыбнулась удача в защите. Удары кинжалов мелькали меж бревен, и изредка слышался выстрел мушкета или свист стрелы.
— Встаньте к укреплениям, люди! — призвал зычным голосом незнакомец, говоривший среди жестокой схватки с той командной и подбадривающей живостью, которую может вселить только знакомство с опасностью. — Встаньте к укреплениям, и они будут неприступными. Ба! Неплохо задумано, друг дикарь, — пробормотал он сквозь зубы, отражая с некоторым риском для одной руки удар, нацеленный на его горло, в то время как другой он схватил воина, наносившего удар, и, с силой гиганта притиснув его обнаженную грудь к пазу между бревнами, погрузил свое собственное острое лезвие в тело по самую рукоять. Глаза жертвы дико выкатились, а когда железная рука, пригвоздившая его к дереву с силой тисков, ослабила хватку, тот свалился недвижимым на землю. Эта смерть сопровождалась привычным воплем разочарования, и нападающие исчезли так же проворно, как и появились.
— Хвала Господу, что мы можем порадоваться своему превосходству! — сказал Контент, пересчитывая своих людей тревожным взглядом, когда все снова собрались на холме, где благодаря яркому свету они могли в относительной безопасности осмотреть наиболее угрожаемые участки защитных укреплений.
— Все налицо, хотя, боюсь, многие ранены.
Молчание и старания большинства из слушавших его остановить кровь были красноречивым ответом.
— Послушай, отец! — сказал остроглазый и наблюдательный Марк. — Какой-то человек на частоколе совсем рядом с калиткой. Это дикарь? Или я вижу там в поле пень?
Все взгляды устремились в направлении руки говорившего, и с несомненностью стало видно, как что-то, имеющее заметное сходство с фигурой человека, взбирается по внутренней стороне одного из бревен. Участок частокола, по которому взбиралась воображаемая фигура, был погружен во мрак больше, чем остальные укрепления, и сомнения относительно нее возникли не только у остроглазого парня, первым обнаружившего ее присутствие.
— Кто повис на нашем частоколе? — позвал Ибен Дадли. — Откликнись, чтобы мы не подстрелили друга!
Пока был слышен звук выстрелов мушкета пограничного жителя, предмет оставался неподвижнее самого леса, а затем послышалось падение на землю как будто бесчувственной массы.
— Упал, словно подстреленный медведь с дерева! Он был живой, иначе никакая моя пуля не могла бы его сбить! — воскликнул Дадли, немного возбужденный при виде успешного попадания в цель.
— Я пойду и проверю, что он за…
Рот юного Марка накрыла ладонь незнакомца, который хладнокровно заметил:
— Я поинтересуюсь судьбой язычника самолично.
Он собрался пройти к этому месту, как вдруг предполагаемый мертвец или раненый вскочил на ноги с воплем, эхом разнесшимся вдоль опушки леса, и огромными и энергичными прыжками помчался под защиту строений. Два или три мушкета прочертили полосы огня поперек его пути, но, по-видимому, безуспешно. Петляя так, чтобы избежать прицельных выстрелов, невредимый дикарь испустил еще один победный вопль и исчез среди зданий. Его крики поняли, ибо с полей донеслись ответные вопли, и враг снаружи снова бросился в атаку.
— Это нельзя оставить без внимания, — сказал тот, кто более благодаря своему самообладанию и властному виду, нежели по признанному праву командовать, незаметно взял на себя основной контроль за важными событиями той ночи. — Человек вроде этого внутри наших стен может быстро принести гибель гарнизону. Он может открыть для вторжения задние ворота.
— Тройные запоры удерживают их, — прервал Контент. — А ключ спрятан там, где никто не сумеет отыскать его, если он не из нашего дома.
— И, к счастью, ключ от потайной калитки у меня, — пробормотал незнакомец, понизив голос. — Пока что все нормально. Но пожар! Пожар! Девушки должны следить за огнем и источниками света, а юноши пусть закрепятся у частокола, ибо эта атака не допускает дальнейшего промедления.
Сказав это, незнакомец подал пример мужества, проследовав на свое место в пикете, где, поддержанный соратниками, продолжал защищать подступы под градом стрел и пуль, выпущенных с большого расстояния, но едва ли менее опасных для находившихся со стороны склона, чем те, что обрушились на гарнизон ранее.
Тем временем Руфь собрала своих помощниц и поспешила выполнить порученную обязанность. Вскоре пламя обильно заливали водой, а поскольку бушующий пожар давал гораздо больше света, чем было необходимо или безопасно, позаботились загасить любой факел или свечу, которые в суматохе тревоги могли оставить без присмотра в просторной анфиладе жилых и конторских помещений.
ГЛАВА XIV
О мать, печальная и кроткая,
Его не покидай так скоро!
Мать, будь милосердна, подожди!
Когда отчаянье и смерть его удел,
Как можешь ты, столь добрая, земная,
Его теперь оставить?
Дейна
Когда эти предосторожности были приняты, женщины вернулись к своим наблюдательным пунктам, а Руфь, чьей обязанностью в моменты опасности было осуществлять общий надзор, осталась наедине со своими размышлениями и своими страхами. Покинув внутренние комнаты, она подошла к двери, ведущей во двор, и на мгновение забыла о своих сиюминутных заботах при виде впечатляющего зрелища, которое ее окружало.
К этому времени весь обширный ряд наружных строений, сооруженных, как было принято в колониях, из самых горючих материалов и без оглядки на расход дерева, оказался охвачен огнем. Несмотря на то, что не все здания полыхали пламенем, широкие полосы непрерывно пересекали сам двор, и на его поверхности она могла различить мельчайшие предметы, тогда как небосвод перед ней светился грозовым красным отблеском. Сквозь открытые пространства между зданиями четырехугольного двора глаз мог охватить поля, где все свидетельствовало о зловещем намерении дикарей упорно добиваться своей цели.
Было видно, как смуглые звероподобные и почти нагие человеческие фигуры перебегают от укрытия к укрытию, и не было в пределах полета стрелы ни единого пня или бревна, которые не использовались бы для укрытия дерзким и неутомимым врагом. Было ясно, что индейцев насчитывались сотни, и поскольку атака после неудачи неожиданного нападения продолжалась, было также слишком очевидно, что они настроены на победу даже ценой некоторого риска для себя. При этом враг не пренебрегал никакими обычными средствами устрашения. Крики и вопли непрерывно звучали вокруг, а громкие и часто повторяющиеся звуки раковины выдавали хитрость, с помощью которой дикари так часто стремились еще в начале ночи выманить гарнизон за пределы частокола. Изредка разрозненные выстрелы, сделанные прицельно и с любой удобной точки внутри укреплений, свидетельствовали о хладнокровии и бдительности защищающихся. Маленькая пушка в блокгаузе молчала, ибо Пуританин, слишком хорошо зная ее реальную мощь, не хотел подорвать ее репутацию при чересчур частом использовании. Поэтому орудие было оставлено в резерве на те случаи крайней опасности, которых неизбежно следовало ожидать.
На это зрелище Руфь смотрела с печалью, пронизанной страхом. Долго сохранявшаяся безопасность ее сельского жилища была насильственно нарушена, и вместо покоя, настолько близкого к тому святому миру, коего жаждала ее душа, насколько это вообще возможно на Земле, она и все те, кого она больше всего любила, внезапно оказались лицом к лицу с самым устрашающим проявлением человеческой жестокости. В такую минуту в ней пробудились чувства матери. И, не оставляя времени раздумьям, при свете пожара матрона медленно двинулась через запутанные проходы жилого дома на поиски тех, кого она поместила в безопасных комнатах.
— Надеюсь, вы не стали смотреть на поля, дети мои, — сказала почти запыхавшаяся женщина, войдя в комнату. — Возблагодарите Небо, дети. До сих пор усилия дикарей были напрасны, и мы все еще хозяева своих жилищ.
— Почему ночь такая красная? Подойди ближе, матушка. В лесу видно так, словно солнце светит!
— Язычники подожгли наши амбары, и то, что ты видишь, — это свет пламени. Но, к счастью, они не могут поджечь жилые дома, пока твой отец и молодые люди держат в руках оружие. Мы должны быть благодарны за эту безопасность, какой бы хрупкой она ни казалась. Ты преклоняла колени, моя Руфь, и не забыла подумать об отце и брате в своих молитвах?
— Я снова сделаю это, матушка, — прошептал ребенок, опускаясь на колени и зарываясь юным личиком в платье матроны.
— Зачем прятать лицо? Такая юная и невинная девочка, как ты, может с доверием обратить взор к небесам.
— Матушка, я вижу индейца, если не спрячу лица. Он смотрит на меня, боюсь, с желанием причинить нам зло.
— Ты несправедлива к Миантонимо, дитя, — отвечала Руфь, бросив быстрый взгляд вокруг, чтобы отыскать мальчика, который скромно отошел в дальний и более темный угол комнаты. — Я оставила его с тобой как защитника, а не как того, кто захотел бы навредить. А теперь думай о Господе, — она запечатлела поцелуй на холодном мрамороподобном лбу своей дочери, — и питай веру в его доброту. Миантонимо, я опять оставляю тебя с поручением быть их покровителем, — добавила она, покидая дочь и подходя к юноше.
— Матушка! — вскрикнул ребенок. — Иди ко мне, а то я умру!
Руфь молниеносно отвернулась от слушавшего ее пленника. Один взгляд открыл ей опасность, угрожавшую ее чаду. Нагой смуглый дикарь с мощным торсом и зверским видом в устрашающем маскараде боевой раскраски стоял, накручивая шелковистые волосы девочки на одну руку, а в другой держа сверкающий топор над головой, казалось, неминуемо обреченной на гибель девочки.
— Пощады! Пощады! — воскликнула Руфь хриплым от ужаса голосом, упав на колени столько же оттого, что ноги не держали ее, сколько и в мольбе. — Чудовище, убей меня, но пощади дитя!
Глаза индейца обратились на мать, но с выражением, говорившим, как казалось, скорее о желании пересчитать число своих жертв, чем хоть как-то изменить свое намерение. В дьявольском замысле, обличавшем хорошее знакомство с безжалостной практикой, он снова поднял дрожащего, но безгласного ребенка на воздух и с уверенностью хищника приготовился поразить оружием цель. Томагавк описал последний круг над головой, и одно мгновение решило бы судьбу жертвы, если бы пленный мальчик не встал перед страшным исполнителем этой отвратительной сцены. Быстро выбросив вперед руку, он задержал удар. Глубокий горловой звук, выдавший изумление, исторгся из груди дикаря, в то время как его поднятая рука упала, а тело висевшей в воздухе девочки снова коснулось пола. Взгляд и жесты вмешавшегося мальчика выражали скорее властность, нежели негодование или ужас. Вид у него был спокойный, собранный и, как свидетельствовал результат, производивший впечатление.