Страница:
Когда Рейбен Ринг присоединился к отряду Дадли, последний как раз отдал приказ идти на подмогу тем, кто все еще упорно защищал южный вход в деревню. Работы по обеспечению необходимыми запасами еще не были окончены, и в любом случае целью первостепенной важности было отстоять деревню от врага. Задача, однако, оказалась не такой трудной, как поначалу давали основание думать силы индейцев. Сражение к этому времени докатилось и до отряда во главе с Контентом, и, как следствие, индейцы были вынуждены иметь дело с раздельными силами. Сами постройки с заборами и домами, стоявшими на отшибе, тоже представляли собой многочисленные брустверы, и было ясно, что атакующие действуют с осторожностью и согласованностью, которые выдавали направляющую руку некоего ума, более одаренного, нежели обычно выпадает на долю людей нецивилизованных.
Задача Дадли стала не такой трудной, как раньше, поскольку противник перестал наступать ему навстречу, предпочтя следить за маневрами тех, кто удерживал укрепленный дом, чьей численности они не знали и чьих атак они явно опасались. Как только подкрепление достигло позиции лейтенанта, защищавшего деревню, тот скомандовал залп, и его люди двинулись вперед с криком и гамом, причем одни пели духовные песнопения, другие возвышали голоса в молитве, а некоторые воспользовались простыми и, вероятно, не менее действенными средствами, издавая звуки как можно страшнее. Все это подкреплялось энергичными и прицельными залпами мушкетов и обеспечило успех. Через несколько минут враг бежал, оставив ту сторону долины временно в безопасности.
Преследование было бы безрассудством. Выставив нескольких разведчиков в секреты, весь отряд возвратился с намерением отрезать врага, все еще удерживавшего луга близ гарнизона. Однако такие намерения потерпели неудачу. В тот момент, когда их потеснили, индейцы отошли, очевидно, с целью укрыться под защитой леса. А когда белые вернулись в свои укрепления, индейцы последовали за ними, чтобы показать, что те в дальнейшем не смогут маневрировать без риска подвергнуться серьезному нападению. В этих условиях люди в форте и вокруг него были вынуждены оставаться бездействующими зрителями сцены, которая разворачивалась вокруг «Дома Хиткоута», как обычно именовали жилище старого Марка.
Укрепленное здание было возведено для защиты деревни и ее жителей — цель, которую его расположение делало выполнимой. Но оно не могло оказать никакой помощи тем, кто действовал без поддержки стрелков из мушкетов. Единственным артиллерийским орудием, принадлежавшим поселению, была кулеврина в распоряжении Пуританина, в данный момент послужившая, чтобы остановить продвижение врагов. Но восклицания незнакомца и его призыв к своим людям, завершивший последнюю главу, дали ясно знать, что атака на дом отбита и что дело кровавого свойства теперь предстояло тем, кем предводительствовали он и его соратник.
Земля вокруг дома Хиткоутов позволяла вести более плотный и более ожесточенный бой, чем те, что происходили на других участках поля битвы. Время дало садам разрастись, а благоденствие приумножило и сделало более безопасными огражденные участки и внешние строения. В одном из таких садов и сошлись враждебные отряды, придя к тому исходу, который предвидел воинственный незнакомец.
Контент, подобно Дадли, заставил своих людей разделиться, и они открыли огонь с той же бережной осмотрительностью, что и другой отряд. Успех снова сопутствовал усилиям более дисциплинированных, и белые люди постепенно отбросили врагов, пока не появилась вероятность, что удастся полностью оттеснить их на открытую местность с тыла, — успех, который был бы равносилен победе. Но в этот обещающий момент позади прыгающей и вопящей шайки, все еще мечущейся в разрывах дыма, напоминая множество темных и злобных призраков, справляющих свои дьявольские ритуалы, послышались крики. А затем, когда вождь с тюрбаном на голове, с внушающим ужас голосом и властной статью появился перед ними, вся изломанная линия индейцев получила импульс для броска вперед. Вопли удвоились. Еще один воин, размахивающий томагавком, стал виден на фланге, и вся плотная фаланга ринулась на белых, угрожая смести их подобно тому, как разбушевавшийся поток несет опустошение на своем пути.
— Люди, сомкните ряды! — прокричал незнакомец, пренебрегая укрытием и самой жизнью в момент столь неотложной крайности. — Сомкните ряды, христиане, и держитесь!
Приказ был повторен Контентом и передан из уст в уста. Но прежде чем люди с флангов сумели добраться до центра, удар был нанесен. Всякий порядок нарушился, бой пошел врукопашную, один отряд яростно сражался за победу, а другой знал, что стоит перед смертельной угрозой для своей жизни. После первого залпа мушкетов и свиста стрел, выпущенных из луков, бой продолжался на ножах и топорах. На колющий удар ножа или взмах острого и сверкающего томагавка следовал ответ в виде размашистых и сокрушающих ударов мушкетных прикладов либо удушающей хватки за горло руками, которые смыкались в смертельных тисках. Люди кучей валились друг на друга, а когда победитель поднимался, чтобы отбросить тела тех, кто задыхался у его ног, его хмурый взгляд наталкивался и на друга, и на врага. Сад звенел от воплей индейцев, а колонисты сражались в немом отчаянии. Угрюмая решимость покидала их только вместе с жизнью. И не раз случалось в тот ужасный день, что обычный пахучий знак победы индейца раскачивался перед мрачным и еще осмысленным взором искалеченной жертвы, с головы которой он был содран.
В этой страшной сцене бойни и жестокости главные персонажи нашей легенды не бездействовали. С молчаливым, но глубоким взаимопониманием незнакомец и Контент с сыном встали спина к спине и мужественно сражались против своей злосчастной судьбы. Первый показал себя солдатом не для парада, ибо, зная бесполезность приказов, когда каждый сражается за свою жизнь, он наносил мощные удары молча. Его примеру самоотверженно последовал Контент, а юный Марк действовал со всей энергией своего возраста. Первый натиск врага был отбит, и на минуту появилась слабая перспектива выйти из сражения живыми. По подсказке незнакомца все трое двинулись в том же порядке к дому с намерением положиться на личную энергию после того, как выберутся из толчеи. Но в этот злополучный момент, когда надежда стала обретать черты вероятности, один из вождей скрытно пробрался через ужасающую сумятицу, выискивая повсюду какую-нибудь жертву своего занесенного топора. Толпа низших воинов шла по пятам за ним, и первый же взгляд показал осажденным, что наступил решающий момент.
При виде столь многих ненавистных врагов, все еще живых и способных страдать, общий торжествующий крик сорвался с губ индейцев. Их предводитель, как человек, возвышающийся над наиболее грубыми чувствами своих воинов, единственный приближался в молчании. Когда отряд разомкнулся и разделился, чтобы окружить жертвы, судьба свела его лицом к лицу с Марком. Подобно своему противнику, индейский вождь был еще в полном расцвете юной мужественности. По стати, возрасту и ловкости антагонисты выглядели равными. И когда воины вождя бросились на незнакомца и Контента, как люди, знающие, что их предводитель не нуждается в помощи, возникла полная вероятность жестокого боя с сомнительным исходом. Хотя ни один из бойцов не обнаруживал ни малейшего желания избежать схватки, ни один из них не спешил нанести первый удар. Живописец или, скорее, скульптор запечатлел бы позы этих молодых воинов, видя в этом прекрасную возможность показать силу своего искусства.
Марк, подобно большинству своих друзей, сбросил всю лишнюю одежду, прежде чем приблизиться к арене схватки. Верхняя часть его туловища была обнажена до рубашки, и даже та разорвалась пополам в ожесточенных стычках, в которых земля вокруг дома Хиткоутов позволяла вести более плотный и более ожесточенный бой, чем те, что происходили на других участках поля битвы. Время дало садам разрастись, а благоденствие приумножило и сделало более безопасными огражденные участки и внешние строения. В одном из таких садов и сошлись враждебные отряды, придя к тому исходу, который предвидел воинственный незнакомец.
Контент, подобно Дадли, заставил своих людей разделиться, и они открыли огонь с той же бережной осмотрительностью, что и другой отряд. Успех снова сопутствовал усилиям более дисциплинированных, и белые люди постепенно отбросили врагов, пока не появилась вероятность, что удастся полностью оттеснить их на открытую местность с тыла, — успех, который был бы равносилен победе. Но в этот обещающий момент позади прыгающей и вопящей шайки, все еще мечущейся в разрывах дыма, напоминая множество темных и злобных призраков, справляющих свои дьявольские ритуалы, послышались крики. А затем, когда вождь с тюрбаном на голове, с внушающим ужас голосом и властной статью появился перед ними, вся изломанная линия индейцев получила импульс для броска вперед. Вопли удвоились. Еще один воин, размахивающий томагавком, стал виден на фланге, и вся плотная фаланга ринулась на белых, угрожая смести их подобно тому, как разбушевавшийся поток несет опустошение на своем пути.
— Люди, сомкните ряды! — прокричал незнакомец, пренебрегая укрытием и самой жизнью в момент столь неотложной крайности. — Сомкните ряды, христиане, и держитесь!
Приказ был повторен Контентом и передан из уст в уста. Но прежде чем люди с флангов сумели добраться до центра, удар был нанесен. Всякий порядок нарушился, бой пошел врукопашную, один отряд яростно сражался за победу, а другой знал, что стоит перед смертельной угрозой для своей жизни. После первого залпа мушкетов и свиста стрел, выпущенных из луков, бой продолжался на ножах и топорах. На колющий удар ножа или взмах острого и сверкающего томагавка следовал ответ в виде размашистых и сокрушающих ударов мушкетных прикладов либо удушающей хватки за горло руками, которые смыкались в смертельных тисках. Люди кучей валились друг на друга, а когда победитель поднимался, чтобы отбросить тела тех, кто задыхался у его ног, его хмурый взгляд наталкивался и на друга, и на врага. Сад звенел от воплей индейцев, а колонисты сражались в немом отчаянии. Угрюмая решимость покидала их только вместе с жизнью. И не раз случалось в тот ужасный день, что обычный пахучий знак победы индейца раскачивался перед мрачным и еще осмысленным взором искалеченной жертвы, с головы которой он был содран.
В этой страшной сцене бойни и жестокости главные персонажи нашей легенды не бездействовали. С молчаливым, но глубоким взаимопониманием незнакомец и Контент с сыном встали спина к спине и мужественно сражались против своей злосчастной судьбы. Первый показал себя солдатом не для парада, ибо, зная бесполезность приказов, когда каждый сражается за свою жизнь, он наносил мощные удары молча. Его примеру самоотверженно последовал Контент, а юный Марк действовал со всей энергией своего возраста. Первый натиск врага был отбит, и на минуту появилась слабая перспектива выйти из сражения живыми. По подсказке незнакомца все трое двинулись в том же порядке к дому с намерением положиться на личную энергию после того, как выберутся из толчеи. Но в этот злополучный момент, когда надежда стала обретать черты вероятности, один из вождей скрытно пробрался через ужасающую сумятицу, выискивая повсюду какую-нибудь жертву своего занесенного топора. Толпа низших воинов шла по пятам за ним, и первый же взгляд показал осажденным, что наступил решающий момент.
При виде столь многих ненавистных врагов, все еще живых и способных страдать, общий торжествующий крик сорвался с губ индейцев. Их предводитель, как человек, возвышающийся над наиболее грубыми чувствами своих воинов, единственный приближался в молчании. Когда отряд разомкнулся и разделился, чтобы окружить жертвы, судьба свела его лицом к лицу с Марком. Подобно своему противнику, индейский вождь был еще в полном расцвете юной мужественности. По стати, возрасту и ловкости антагонисты выглядели равными. И когда воины вождя бросились на незнакомца и Контента, как люди, знающие, что их предводитель не нуждается в помощи, возникла полная вероятность жестокого боя с сомнительным исходом. Хотя ни один из бойцов не обнаруживал ни малейшего желания избежать схватки, ни один из них не спешил нанести первый удар. Живописец или, скорее, скульптор запечатлел бы позы этих молодых воинов, видя в этом прекрасную возможность показать силу своего искусства.
Марк, подобно большинству своих друзей, сбросил всю лишнюю одежду, прежде чем приблизиться к арене схватки. Верхняя часть его туловища была обнажена до рубашки, и Даже та разорвалась пополам в ожесточенных стычках, в которых он уже побывал. Его мощная вздымающаяся грудь была оголена, позволяя видеть белую кожу и голубые вены человека, чьи предки пришли оттуда, где восходит солнце. Его напрягшаяся фигура опиралась на одну ногу, словно припечатанную с вызовом, тогда как другая была выдвинута вперед, подобно рычагу, в ожидании встречного маневра. Его руки были отведены за спину, а ладони крепко сжимали ствол мушкета, грозившего смертью всякому, кто осмелится подойти на доступное ему расстояние. Голова, покрытая короткими вьющимися русыми волосами его саксонских предков, слегка выдвинулась вперед над левым плечом как будто для того, чтобы поддерживать тело в равновесии. Кровь прилила к лицу, губы были сжаты и решительны, жилы на шее и висках вздулись, едва не лопаясь, а глаза сузились, но их взгляд выражал одновременно чувства отчаянной решимости и восторженного удивления.
С другой стороны, индейский воин был человеком еще более примечательным. По обычаю своего народа он появился на поле битвы с голыми ногами и почти неприкрытым телом. Весь его облик изображал человека, приготовившегося к прыжку; и с точки зрения поэзии было бы позволительно сравнить его прямую и проворную фигуру с припавшим к земле ягуаром. Выставленная вперед нога поддерживала тело, сгибаясь не столько под его тяжестью, сколько благодаря свободной игре мускулов и сухожилий, а слегка наклоненная голова выступала немного вперед. Одна рука крепко ухватила черенок топора, лежавшего на одной линии с правым бедром, а другая твердо держала рукоять ножа из оленьего рога, пока еще подвешенного в ножнах у пояса. Выражение лица было серьезным, суровым и, может быть, немного жестоким, но все в целом смягчалось неколебимым и полным достоинства спокойствием вождя с незаурядным характером. Глаза, однако, смотрели пристально и сосредоточенно; и, подобно глазам юноши, чьей жизни он угрожал, казалось, особенно сузились от удивления.
Недолгая пауза, последовавшая за движением, с которым оба противника приняли красивые позы, была полна значения. Ни один не заговорил, ни один не позволил себе играть мускулами, ни один, казалось, даже не дышал. Заминка не была похожа на промедление, необходимое, чтобы приготовиться к бою, потому что каждый стоял, готовый к смертельному выпаду. Точно так же невозможно было проследить в сосредоточенной энергии лица Марка или в надменном и более искушенном выражении лица и глаз индейца что-либо похожее на нерешительность намерений. Чувство, чуждое этой сцене, казалось, владело ими обоими, деятельный мозг каждого бессознательно готовил себя к близкому кровавому поединку, в то время как неведомая сила души ненадолго сдерживала их.
Предсмертный вопль дикаря, сраженного у самых ног своего вождя ударом незнакомца, и ободряющий крик последнего разрушили кратковременное состояние транса. Вождь еще сильнее согнул ноги в коленях, навершие томагавка слегка приподнялось, лезвие ножа сверкнуло из ножен, а приклад мушкета Марка поддался предельному напряжению его сухожилий, когда рядом раздались крик и вопль, не похожие на любые, звучавшие в тот день до этого. В ту же минуту занесенное для удара оружие обоих бойцов замерло, хотя и благодаря воздействию совсем разных сил. Марк почувствовал, как чьи-то руки обхватили его с силой, достаточной, чтобы привести в смятение, хотя и не сломить, а в ушах прозвучал хорошо знакомый голос Уиттала Ринга:
— Бейте лживых и алчных бледнолицых! Они не оставят нам иной пищи, кроме воздуха, и иного питья, кроме воды!
С другой стороны, когда вождь обернулся в гневе, чтобы поразить того, кто посмел остановить его руку, он увидел у своих ног коленопреклоненную фигуру, воздетые руки и смятенные черты Марты. Отведя удар, которым один из воинов уже приготовился лишить жизни молящую, он что-то быстро сказал на своем языке и указал на старавшегося освободиться Марка. Стоявшие рядом индейцы набросились на уже наполовину плененного юношу. Вопль привлек к этому месту еще сотню воинов, а затем в саду воцарилась тишина, такая внезапная и почти такая же пугающая, как предшествовавшая ей сумятица. За ней последовал продолжительный, ужасный и тем не менее полный значения вопль, которым американский воин возвещает о своей победе.
С окончанием схватки в саду звуки битвы прекратились по всей долине. Будучи свидетелями успеха своих врагов, люди в форте видели неизбежность гибели не только для себя, но и для тех немощных, кого они были бы вынуждены оставить без надежной защиты, попытайся они совершить вылазку из своего укрепления. Поэтому им пришлось остаться пассивными и печальными зрителями того зла, которое они не имели средств отвратить.
ГЛАВА XXIV
Час спустя сцена представляла иную картину. Отряды врагов, которые в цивилизованной войне назвали бы группами наблюдения, выжидали при оружии на постах среди зданий или сохраняли свой строй у подножия частокола. Хотя работа по спасению ценностей продолжалась, было очевидно, что, как только первоначальный ужас миновал, хозяева деревни вновь стали обретать некоторую веру в свою способность противостоять врагу. Даже женщины сновали теперь по заросшим травой улицам более уверенно, а собранный внешний вид мужчин выражал решимость, рассчитанную на то, чтобы произвести впечатление на их диких и необузданных противников.
Но дом, внешние постройки и все принадлежности домашнего уюта, так недавно способствовавшие благополучию Хиткоутов, были полностью во власти индейцев. Распахнутые ставни и двери, разбросанная и полуразбитая мебель, картина опустошения, мусор и полное забвение всякого интереса к охране собственности говорили о разнузданном беспорядке успешного штурма. Однако дело разрушения и грабежа прекратилось. Хотя тут и там можно было видеть воина, украшенного согласно склонностям его дикарского вкуса и с личными вещами прежних обитателей дома, сила какой-то невидимой и необычной власти как будто удерживала всякую руку и усмиряла яростный норов победителей. Люди, которыми так недавно двигали самые жестокие страсти нашей природы, оказались внезапно скованы, если не умиротворены. Не было того возбуждения от мстительной вседозволенности, какое обыкновенно сопровождает торжество индейцев, воины таились возле строений и по прилегающим участкам в молчании, хотя угрюмом и зловещем, но примечательном их характерной покорностью событиям.
Главные предводители нападения и все оставшиеся в живых после поражения были в сборе на террасе дома. Руфь, бледная, печальная и скорбящая о других больше, чем о себе, стояла немного в стороне, сопровождаемая Мартой и юной помощницей, чья несчастливая участь сулила ей быть застигнутой при выполнении своих обязанностей в этот полный событий день. Контент, пришелец и Марк находились вместе, подавленные и связанные, единственные оставшиеся в живых из всего отряда, который они так недавно вели в бой. Седые волосы и телесные недуги Пуританина избавили его от подобного унижения. Еще одним существом европейского происхождения среди присутствующих был Уиттал Ринг. Слабоумный медленно бродил среди пленников, иногда позволяя давним воспоминаниям и чувствам овладевать своим притуплённым умом, но чаще потешаясь над несчастными с бессердечием и злобой усыновившего его народа.
Вожди победоносной стороны стояли в центре, по всей видимости занятые обсуждением какого-то серьезного решения. Поскольку их насчитывалось всего несколько, было очевидно, что Совет включал только самых важных из них. Вожди более низкого ранга, но с великими именами в пределах ограниченной славы этих простых племен, общались группами среди деревьев или расхаживали по двору на почтительном расстоянии от своих совещавшихся начальников.
Даже самый несведущий глаз не мог ошибиться насчет личности того, кто обладал наиболее весомым авторитетом. Воин в тюрбане, уже представленный на этих страницах, занимал центр группы в спокойной и полной достоинства позе индейца, выслушивающего или дающего совет. Его мушкет нес человек, стоявший в ожидании, в то время как нож и топор вернулись на свое место на его поясе. Он набросил легкое одеяло, которое лучше было бы назвать плащом, ярко-красного цвета на свое левое плечо, откуда оно красиво ниспадало складками, оставляя всю правую руку свободной, а большую часть его широкой груди выставленной напоказ. Из-под этого плаща по капле медленно стекала кровь, окрашивая пол возле его ног. Выражение лица этого воина было суровым, хотя быстрые движения неустанных глаз выдавали большую работу ума не меньше, чем неуемную подозрительность. Человек, искусный в физиогномике, мог бы также подумать, что тень подавляемого недовольства боролась с хладнокровными привычками, ставшими частью характера этого индивидуума.
Два спутника, стоявшие ближе всех к вождю, были, как и он сам, людьми старше среднего возраста и с похожими выражением и чертами, хотя не так четко обозначенными и не обнаруживавшими признаков недовольства, время от времени мелькавших в глазах, которые, несмотря на столь натренированный и столь деспотичный дух, не всегда могли сдержать свой яркий блеск. Человек говорил, и по его взгляду было видно, что предметом разговора был четвертый и последний из их числа, занимавший позицию, позволявшую слышать то, о чем говорилось.
В лице этого вождя читатель узнает юношу, который вступил в схватку с Марком и чей быстрый маневр на фланге отряда Дадли первым изгнал колонистов с лугов. Красноречивое положение ног, натяжение сухожилий и напряжение мускулов, описанные ранее, теперь исчезли. Они уступили место своеобразному отдыху, отличающему индейского воина в моменты бездействия совершенно так же, как это характеризует поведение человека, приученного к формам более изысканной жизни. Одной рукой он слегка опирался на мушкет, а с запястья другой, свободно лежавшей вдоль его бока, свисал на ремне из оленьей жилы томагавк, ронявший капли человеческой крови. На его теле не было другой одежды, чем та, в которой он сражался, и в отличие от своего более пожилого сотоварища по власти он вышел из боя без единой раны.
Фигура и черты этого молодого воина могли бы служить образцом превосходной индейской мужественности. Налитые, округлые, безупречно правильные конечности отличались чрезвычайной энергией, не будучи столь же примечательны мускулистостью. Последняя особенность, прямая поза, отстраненный и великодушный взгляд, так часто облагораживавший его лик, имели близкое сходство со статуей пифийского Аполлона107, а в налитой, хотя и немного женственной, груди было такое же сходство с тем обликом невинности животного, какой прослеживается в традиционных изображениях Вакха108. Однако сходство с божеством, вряд ли способное пробудить возвышенные чувства в зрителе, не внушало неприязни, ибо оно в какой-то мере смягчало жесткость взгляда, который пронзал подобна взгляду орла и который в ином случае мог оставить впечатление слишком малого сочувствия к привычным человеческим слабостям. Все же молодой вождь был в меньшей степени отмечен этой полноватостью груди — плодом периодов бездействия, постоянной поблажки первейшим потребностям природы и полного воздержания от тяжелого труда по сравнению с большинством тех, кто либо тайно совещались поблизости, либо мерили шагами землю возле дома. В нем это была скорее черта, достойная восхищения, чем упрека, ибо она, казалось, говорила о том, что, вопреки явным признакам суровости, которые обычай и, возможно, характер так же, как и ранг, сконцентрировали в его облике, под всем этим ощущалось и сердце, способное к милосердию человечности. В данном случае его блуждающий взгляд, хотя испытующий и полный значения, явственно смягчался выражением, выдававшим странное и нежеланное душевное смятение.
Совещание троих окончилось, и воин с тюрбаном на голове приблизился к пленникам шагом человека, принявшего решение. Когда грозный вождь подошел ближе, Уиттал отступил, пристроившись сбоку от молодого воина в манере, выдававшей большую близость и, возможно, большее доверие. Внезапная мысль осветила лицо последнего. Он отвел слабоумного на край террасы и заговорил тихо и серьезно, указывая на лес, а когда увидел, что его гонец во всю прыть уже пересекает поля, вернулся со спокойным достоинством в центр группы, расположившись так близко от своего друга, что складки ярко-красного одеяла задевали его локоть. До этого мгновения молчание не прерывалось. Когда большой вождь уловил приход второго, он бросил нерешительный взгляд на своих друзей, но, вновь приняв прежний сосредоточенный вид, заговорил.
Задача Дадли стала не такой трудной, как раньше, поскольку противник перестал наступать ему навстречу, предпочтя следить за маневрами тех, кто удерживал укрепленный дом, чьей численности они не знали и чьих атак они явно опасались. Как только подкрепление достигло позиции лейтенанта, защищавшего деревню, тот скомандовал залп, и его люди двинулись вперед с криком и гамом, причем одни пели духовные песнопения, другие возвышали голоса в молитве, а некоторые воспользовались простыми и, вероятно, не менее действенными средствами, издавая звуки как можно страшнее. Все это подкреплялось энергичными и прицельными залпами мушкетов и обеспечило успех. Через несколько минут враг бежал, оставив ту сторону долины временно в безопасности.
Преследование было бы безрассудством. Выставив нескольких разведчиков в секреты, весь отряд возвратился с намерением отрезать врага, все еще удерживавшего луга близ гарнизона. Однако такие намерения потерпели неудачу. В тот момент, когда их потеснили, индейцы отошли, очевидно, с целью укрыться под защитой леса. А когда белые вернулись в свои укрепления, индейцы последовали за ними, чтобы показать, что те в дальнейшем не смогут маневрировать без риска подвергнуться серьезному нападению. В этих условиях люди в форте и вокруг него были вынуждены оставаться бездействующими зрителями сцены, которая разворачивалась вокруг «Дома Хиткоута», как обычно именовали жилище старого Марка.
Укрепленное здание было возведено для защиты деревни и ее жителей — цель, которую его расположение делало выполнимой. Но оно не могло оказать никакой помощи тем, кто действовал без поддержки стрелков из мушкетов. Единственным артиллерийским орудием, принадлежавшим поселению, была кулеврина в распоряжении Пуританина, в данный момент послужившая, чтобы остановить продвижение врагов. Но восклицания незнакомца и его призыв к своим людям, завершивший последнюю главу, дали ясно знать, что атака на дом отбита и что дело кровавого свойства теперь предстояло тем, кем предводительствовали он и его соратник.
Земля вокруг дома Хиткоутов позволяла вести более плотный и более ожесточенный бой, чем те, что происходили на других участках поля битвы. Время дало садам разрастись, а благоденствие приумножило и сделало более безопасными огражденные участки и внешние строения. В одном из таких садов и сошлись враждебные отряды, придя к тому исходу, который предвидел воинственный незнакомец.
Контент, подобно Дадли, заставил своих людей разделиться, и они открыли огонь с той же бережной осмотрительностью, что и другой отряд. Успех снова сопутствовал усилиям более дисциплинированных, и белые люди постепенно отбросили врагов, пока не появилась вероятность, что удастся полностью оттеснить их на открытую местность с тыла, — успех, который был бы равносилен победе. Но в этот обещающий момент позади прыгающей и вопящей шайки, все еще мечущейся в разрывах дыма, напоминая множество темных и злобных призраков, справляющих свои дьявольские ритуалы, послышались крики. А затем, когда вождь с тюрбаном на голове, с внушающим ужас голосом и властной статью появился перед ними, вся изломанная линия индейцев получила импульс для броска вперед. Вопли удвоились. Еще один воин, размахивающий томагавком, стал виден на фланге, и вся плотная фаланга ринулась на белых, угрожая смести их подобно тому, как разбушевавшийся поток несет опустошение на своем пути.
— Люди, сомкните ряды! — прокричал незнакомец, пренебрегая укрытием и самой жизнью в момент столь неотложной крайности. — Сомкните ряды, христиане, и держитесь!
Приказ был повторен Контентом и передан из уст в уста. Но прежде чем люди с флангов сумели добраться до центра, удар был нанесен. Всякий порядок нарушился, бой пошел врукопашную, один отряд яростно сражался за победу, а другой знал, что стоит перед смертельной угрозой для своей жизни. После первого залпа мушкетов и свиста стрел, выпущенных из луков, бой продолжался на ножах и топорах. На колющий удар ножа или взмах острого и сверкающего томагавка следовал ответ в виде размашистых и сокрушающих ударов мушкетных прикладов либо удушающей хватки за горло руками, которые смыкались в смертельных тисках. Люди кучей валились друг на друга, а когда победитель поднимался, чтобы отбросить тела тех, кто задыхался у его ног, его хмурый взгляд наталкивался и на друга, и на врага. Сад звенел от воплей индейцев, а колонисты сражались в немом отчаянии. Угрюмая решимость покидала их только вместе с жизнью. И не раз случалось в тот ужасный день, что обычный пахучий знак победы индейца раскачивался перед мрачным и еще осмысленным взором искалеченной жертвы, с головы которой он был содран.
В этой страшной сцене бойни и жестокости главные персонажи нашей легенды не бездействовали. С молчаливым, но глубоким взаимопониманием незнакомец и Контент с сыном встали спина к спине и мужественно сражались против своей злосчастной судьбы. Первый показал себя солдатом не для парада, ибо, зная бесполезность приказов, когда каждый сражается за свою жизнь, он наносил мощные удары молча. Его примеру самоотверженно последовал Контент, а юный Марк действовал со всей энергией своего возраста. Первый натиск врага был отбит, и на минуту появилась слабая перспектива выйти из сражения живыми. По подсказке незнакомца все трое двинулись в том же порядке к дому с намерением положиться на личную энергию после того, как выберутся из толчеи. Но в этот злополучный момент, когда надежда стала обретать черты вероятности, один из вождей скрытно пробрался через ужасающую сумятицу, выискивая повсюду какую-нибудь жертву своего занесенного топора. Толпа низших воинов шла по пятам за ним, и первый же взгляд показал осажденным, что наступил решающий момент.
При виде столь многих ненавистных врагов, все еще живых и способных страдать, общий торжествующий крик сорвался с губ индейцев. Их предводитель, как человек, возвышающийся над наиболее грубыми чувствами своих воинов, единственный приближался в молчании. Когда отряд разомкнулся и разделился, чтобы окружить жертвы, судьба свела его лицом к лицу с Марком. Подобно своему противнику, индейский вождь был еще в полном расцвете юной мужественности. По стати, возрасту и ловкости антагонисты выглядели равными. И когда воины вождя бросились на незнакомца и Контента, как люди, знающие, что их предводитель не нуждается в помощи, возникла полная вероятность жестокого боя с сомнительным исходом. Хотя ни один из бойцов не обнаруживал ни малейшего желания избежать схватки, ни один из них не спешил нанести первый удар. Живописец или, скорее, скульптор запечатлел бы позы этих молодых воинов, видя в этом прекрасную возможность показать силу своего искусства.
Марк, подобно большинству своих друзей, сбросил всю лишнюю одежду, прежде чем приблизиться к арене схватки. Верхняя часть его туловища была обнажена до рубашки, и даже та разорвалась пополам в ожесточенных стычках, в которых земля вокруг дома Хиткоутов позволяла вести более плотный и более ожесточенный бой, чем те, что происходили на других участках поля битвы. Время дало садам разрастись, а благоденствие приумножило и сделало более безопасными огражденные участки и внешние строения. В одном из таких садов и сошлись враждебные отряды, придя к тому исходу, который предвидел воинственный незнакомец.
Контент, подобно Дадли, заставил своих людей разделиться, и они открыли огонь с той же бережной осмотрительностью, что и другой отряд. Успех снова сопутствовал усилиям более дисциплинированных, и белые люди постепенно отбросили врагов, пока не появилась вероятность, что удастся полностью оттеснить их на открытую местность с тыла, — успех, который был бы равносилен победе. Но в этот обещающий момент позади прыгающей и вопящей шайки, все еще мечущейся в разрывах дыма, напоминая множество темных и злобных призраков, справляющих свои дьявольские ритуалы, послышались крики. А затем, когда вождь с тюрбаном на голове, с внушающим ужас голосом и властной статью появился перед ними, вся изломанная линия индейцев получила импульс для броска вперед. Вопли удвоились. Еще один воин, размахивающий томагавком, стал виден на фланге, и вся плотная фаланга ринулась на белых, угрожая смести их подобно тому, как разбушевавшийся поток несет опустошение на своем пути.
— Люди, сомкните ряды! — прокричал незнакомец, пренебрегая укрытием и самой жизнью в момент столь неотложной крайности. — Сомкните ряды, христиане, и держитесь!
Приказ был повторен Контентом и передан из уст в уста. Но прежде чем люди с флангов сумели добраться до центра, удар был нанесен. Всякий порядок нарушился, бой пошел врукопашную, один отряд яростно сражался за победу, а другой знал, что стоит перед смертельной угрозой для своей жизни. После первого залпа мушкетов и свиста стрел, выпущенных из луков, бой продолжался на ножах и топорах. На колющий удар ножа или взмах острого и сверкающего томагавка следовал ответ в виде размашистых и сокрушающих ударов мушкетных прикладов либо удушающей хватки за горло руками, которые смыкались в смертельных тисках. Люди кучей валились друг на друга, а когда победитель поднимался, чтобы отбросить тела тех, кто задыхался у его ног, его хмурый взгляд наталкивался и на друга, и на врага. Сад звенел от воплей индейцев, а колонисты сражались в немом отчаянии. Угрюмая решимость покидала их только вместе с жизнью. И не раз случалось в тот ужасный день, что обычный пахучий знак победы индейца раскачивался перед мрачным и еще осмысленным взором искалеченной жертвы, с головы которой он был содран.
В этой страшной сцене бойни и жестокости главные персонажи нашей легенды не бездействовали. С молчаливым, но глубоким взаимопониманием незнакомец и Контент с сыном встали спина к спине и мужественно сражались против своей злосчастной судьбы. Первый показал себя солдатом не для парада, ибо, зная бесполезность приказов, когда каждый сражается за свою жизнь, он наносил мощные удары молча. Его примеру самоотверженно последовал Контент, а юный Марк действовал со всей энергией своего возраста. Первый натиск врага был отбит, и на минуту появилась слабая перспектива выйти из сражения живыми. По подсказке незнакомца все трое двинулись в том же порядке к дому с намерением положиться на личную энергию после того, как выберутся из толчеи. Но в этот злополучный момент, когда надежда стала обретать черты вероятности, один из вождей скрытно пробрался через ужасающую сумятицу, выискивая повсюду какую-нибудь жертву своего занесенного топора. Толпа низших воинов шла по пятам за ним, и первый же взгляд показал осажденным, что наступил решающий момент.
При виде столь многих ненавистных врагов, все еще живых и способных страдать, общий торжествующий крик сорвался с губ индейцев. Их предводитель, как человек, возвышающийся над наиболее грубыми чувствами своих воинов, единственный приближался в молчании. Когда отряд разомкнулся и разделился, чтобы окружить жертвы, судьба свела его лицом к лицу с Марком. Подобно своему противнику, индейский вождь был еще в полном расцвете юной мужественности. По стати, возрасту и ловкости антагонисты выглядели равными. И когда воины вождя бросились на незнакомца и Контента, как люди, знающие, что их предводитель не нуждается в помощи, возникла полная вероятность жестокого боя с сомнительным исходом. Хотя ни один из бойцов не обнаруживал ни малейшего желания избежать схватки, ни один из них не спешил нанести первый удар. Живописец или, скорее, скульптор запечатлел бы позы этих молодых воинов, видя в этом прекрасную возможность показать силу своего искусства.
Марк, подобно большинству своих друзей, сбросил всю лишнюю одежду, прежде чем приблизиться к арене схватки. Верхняя часть его туловища была обнажена до рубашки, и Даже та разорвалась пополам в ожесточенных стычках, в которых он уже побывал. Его мощная вздымающаяся грудь была оголена, позволяя видеть белую кожу и голубые вены человека, чьи предки пришли оттуда, где восходит солнце. Его напрягшаяся фигура опиралась на одну ногу, словно припечатанную с вызовом, тогда как другая была выдвинута вперед, подобно рычагу, в ожидании встречного маневра. Его руки были отведены за спину, а ладони крепко сжимали ствол мушкета, грозившего смертью всякому, кто осмелится подойти на доступное ему расстояние. Голова, покрытая короткими вьющимися русыми волосами его саксонских предков, слегка выдвинулась вперед над левым плечом как будто для того, чтобы поддерживать тело в равновесии. Кровь прилила к лицу, губы были сжаты и решительны, жилы на шее и висках вздулись, едва не лопаясь, а глаза сузились, но их взгляд выражал одновременно чувства отчаянной решимости и восторженного удивления.
С другой стороны, индейский воин был человеком еще более примечательным. По обычаю своего народа он появился на поле битвы с голыми ногами и почти неприкрытым телом. Весь его облик изображал человека, приготовившегося к прыжку; и с точки зрения поэзии было бы позволительно сравнить его прямую и проворную фигуру с припавшим к земле ягуаром. Выставленная вперед нога поддерживала тело, сгибаясь не столько под его тяжестью, сколько благодаря свободной игре мускулов и сухожилий, а слегка наклоненная голова выступала немного вперед. Одна рука крепко ухватила черенок топора, лежавшего на одной линии с правым бедром, а другая твердо держала рукоять ножа из оленьего рога, пока еще подвешенного в ножнах у пояса. Выражение лица было серьезным, суровым и, может быть, немного жестоким, но все в целом смягчалось неколебимым и полным достоинства спокойствием вождя с незаурядным характером. Глаза, однако, смотрели пристально и сосредоточенно; и, подобно глазам юноши, чьей жизни он угрожал, казалось, особенно сузились от удивления.
Недолгая пауза, последовавшая за движением, с которым оба противника приняли красивые позы, была полна значения. Ни один не заговорил, ни один не позволил себе играть мускулами, ни один, казалось, даже не дышал. Заминка не была похожа на промедление, необходимое, чтобы приготовиться к бою, потому что каждый стоял, готовый к смертельному выпаду. Точно так же невозможно было проследить в сосредоточенной энергии лица Марка или в надменном и более искушенном выражении лица и глаз индейца что-либо похожее на нерешительность намерений. Чувство, чуждое этой сцене, казалось, владело ими обоими, деятельный мозг каждого бессознательно готовил себя к близкому кровавому поединку, в то время как неведомая сила души ненадолго сдерживала их.
Предсмертный вопль дикаря, сраженного у самых ног своего вождя ударом незнакомца, и ободряющий крик последнего разрушили кратковременное состояние транса. Вождь еще сильнее согнул ноги в коленях, навершие томагавка слегка приподнялось, лезвие ножа сверкнуло из ножен, а приклад мушкета Марка поддался предельному напряжению его сухожилий, когда рядом раздались крик и вопль, не похожие на любые, звучавшие в тот день до этого. В ту же минуту занесенное для удара оружие обоих бойцов замерло, хотя и благодаря воздействию совсем разных сил. Марк почувствовал, как чьи-то руки обхватили его с силой, достаточной, чтобы привести в смятение, хотя и не сломить, а в ушах прозвучал хорошо знакомый голос Уиттала Ринга:
— Бейте лживых и алчных бледнолицых! Они не оставят нам иной пищи, кроме воздуха, и иного питья, кроме воды!
С другой стороны, когда вождь обернулся в гневе, чтобы поразить того, кто посмел остановить его руку, он увидел у своих ног коленопреклоненную фигуру, воздетые руки и смятенные черты Марты. Отведя удар, которым один из воинов уже приготовился лишить жизни молящую, он что-то быстро сказал на своем языке и указал на старавшегося освободиться Марка. Стоявшие рядом индейцы набросились на уже наполовину плененного юношу. Вопль привлек к этому месту еще сотню воинов, а затем в саду воцарилась тишина, такая внезапная и почти такая же пугающая, как предшествовавшая ей сумятица. За ней последовал продолжительный, ужасный и тем не менее полный значения вопль, которым американский воин возвещает о своей победе.
С окончанием схватки в саду звуки битвы прекратились по всей долине. Будучи свидетелями успеха своих врагов, люди в форте видели неизбежность гибели не только для себя, но и для тех немощных, кого они были бы вынуждены оставить без надежной защиты, попытайся они совершить вылазку из своего укрепления. Поэтому им пришлось остаться пассивными и печальными зрителями того зла, которое они не имели средств отвратить.
ГЛАВА XXIV
Да вправду ли мы их с тобой видали?
Не пьяного ли мы поели корня,
Который разум нам сковал?
«Макбет»106
Час спустя сцена представляла иную картину. Отряды врагов, которые в цивилизованной войне назвали бы группами наблюдения, выжидали при оружии на постах среди зданий или сохраняли свой строй у подножия частокола. Хотя работа по спасению ценностей продолжалась, было очевидно, что, как только первоначальный ужас миновал, хозяева деревни вновь стали обретать некоторую веру в свою способность противостоять врагу. Даже женщины сновали теперь по заросшим травой улицам более уверенно, а собранный внешний вид мужчин выражал решимость, рассчитанную на то, чтобы произвести впечатление на их диких и необузданных противников.
Но дом, внешние постройки и все принадлежности домашнего уюта, так недавно способствовавшие благополучию Хиткоутов, были полностью во власти индейцев. Распахнутые ставни и двери, разбросанная и полуразбитая мебель, картина опустошения, мусор и полное забвение всякого интереса к охране собственности говорили о разнузданном беспорядке успешного штурма. Однако дело разрушения и грабежа прекратилось. Хотя тут и там можно было видеть воина, украшенного согласно склонностям его дикарского вкуса и с личными вещами прежних обитателей дома, сила какой-то невидимой и необычной власти как будто удерживала всякую руку и усмиряла яростный норов победителей. Люди, которыми так недавно двигали самые жестокие страсти нашей природы, оказались внезапно скованы, если не умиротворены. Не было того возбуждения от мстительной вседозволенности, какое обыкновенно сопровождает торжество индейцев, воины таились возле строений и по прилегающим участкам в молчании, хотя угрюмом и зловещем, но примечательном их характерной покорностью событиям.
Главные предводители нападения и все оставшиеся в живых после поражения были в сборе на террасе дома. Руфь, бледная, печальная и скорбящая о других больше, чем о себе, стояла немного в стороне, сопровождаемая Мартой и юной помощницей, чья несчастливая участь сулила ей быть застигнутой при выполнении своих обязанностей в этот полный событий день. Контент, пришелец и Марк находились вместе, подавленные и связанные, единственные оставшиеся в живых из всего отряда, который они так недавно вели в бой. Седые волосы и телесные недуги Пуританина избавили его от подобного унижения. Еще одним существом европейского происхождения среди присутствующих был Уиттал Ринг. Слабоумный медленно бродил среди пленников, иногда позволяя давним воспоминаниям и чувствам овладевать своим притуплённым умом, но чаще потешаясь над несчастными с бессердечием и злобой усыновившего его народа.
Вожди победоносной стороны стояли в центре, по всей видимости занятые обсуждением какого-то серьезного решения. Поскольку их насчитывалось всего несколько, было очевидно, что Совет включал только самых важных из них. Вожди более низкого ранга, но с великими именами в пределах ограниченной славы этих простых племен, общались группами среди деревьев или расхаживали по двору на почтительном расстоянии от своих совещавшихся начальников.
Даже самый несведущий глаз не мог ошибиться насчет личности того, кто обладал наиболее весомым авторитетом. Воин в тюрбане, уже представленный на этих страницах, занимал центр группы в спокойной и полной достоинства позе индейца, выслушивающего или дающего совет. Его мушкет нес человек, стоявший в ожидании, в то время как нож и топор вернулись на свое место на его поясе. Он набросил легкое одеяло, которое лучше было бы назвать плащом, ярко-красного цвета на свое левое плечо, откуда оно красиво ниспадало складками, оставляя всю правую руку свободной, а большую часть его широкой груди выставленной напоказ. Из-под этого плаща по капле медленно стекала кровь, окрашивая пол возле его ног. Выражение лица этого воина было суровым, хотя быстрые движения неустанных глаз выдавали большую работу ума не меньше, чем неуемную подозрительность. Человек, искусный в физиогномике, мог бы также подумать, что тень подавляемого недовольства боролась с хладнокровными привычками, ставшими частью характера этого индивидуума.
Два спутника, стоявшие ближе всех к вождю, были, как и он сам, людьми старше среднего возраста и с похожими выражением и чертами, хотя не так четко обозначенными и не обнаруживавшими признаков недовольства, время от времени мелькавших в глазах, которые, несмотря на столь натренированный и столь деспотичный дух, не всегда могли сдержать свой яркий блеск. Человек говорил, и по его взгляду было видно, что предметом разговора был четвертый и последний из их числа, занимавший позицию, позволявшую слышать то, о чем говорилось.
В лице этого вождя читатель узнает юношу, который вступил в схватку с Марком и чей быстрый маневр на фланге отряда Дадли первым изгнал колонистов с лугов. Красноречивое положение ног, натяжение сухожилий и напряжение мускулов, описанные ранее, теперь исчезли. Они уступили место своеобразному отдыху, отличающему индейского воина в моменты бездействия совершенно так же, как это характеризует поведение человека, приученного к формам более изысканной жизни. Одной рукой он слегка опирался на мушкет, а с запястья другой, свободно лежавшей вдоль его бока, свисал на ремне из оленьей жилы томагавк, ронявший капли человеческой крови. На его теле не было другой одежды, чем та, в которой он сражался, и в отличие от своего более пожилого сотоварища по власти он вышел из боя без единой раны.
Фигура и черты этого молодого воина могли бы служить образцом превосходной индейской мужественности. Налитые, округлые, безупречно правильные конечности отличались чрезвычайной энергией, не будучи столь же примечательны мускулистостью. Последняя особенность, прямая поза, отстраненный и великодушный взгляд, так часто облагораживавший его лик, имели близкое сходство со статуей пифийского Аполлона107, а в налитой, хотя и немного женственной, груди было такое же сходство с тем обликом невинности животного, какой прослеживается в традиционных изображениях Вакха108. Однако сходство с божеством, вряд ли способное пробудить возвышенные чувства в зрителе, не внушало неприязни, ибо оно в какой-то мере смягчало жесткость взгляда, который пронзал подобна взгляду орла и который в ином случае мог оставить впечатление слишком малого сочувствия к привычным человеческим слабостям. Все же молодой вождь был в меньшей степени отмечен этой полноватостью груди — плодом периодов бездействия, постоянной поблажки первейшим потребностям природы и полного воздержания от тяжелого труда по сравнению с большинством тех, кто либо тайно совещались поблизости, либо мерили шагами землю возле дома. В нем это была скорее черта, достойная восхищения, чем упрека, ибо она, казалось, говорила о том, что, вопреки явным признакам суровости, которые обычай и, возможно, характер так же, как и ранг, сконцентрировали в его облике, под всем этим ощущалось и сердце, способное к милосердию человечности. В данном случае его блуждающий взгляд, хотя испытующий и полный значения, явственно смягчался выражением, выдававшим странное и нежеланное душевное смятение.
Совещание троих окончилось, и воин с тюрбаном на голове приблизился к пленникам шагом человека, принявшего решение. Когда грозный вождь подошел ближе, Уиттал отступил, пристроившись сбоку от молодого воина в манере, выдававшей большую близость и, возможно, большее доверие. Внезапная мысль осветила лицо последнего. Он отвел слабоумного на край террасы и заговорил тихо и серьезно, указывая на лес, а когда увидел, что его гонец во всю прыть уже пересекает поля, вернулся со спокойным достоинством в центр группы, расположившись так близко от своего друга, что складки ярко-красного одеяла задевали его локоть. До этого мгновения молчание не прерывалось. Когда большой вождь уловил приход второго, он бросил нерешительный взгляд на своих друзей, но, вновь приняв прежний сосредоточенный вид, заговорил.