Страница:
О проповедниках смерти
Я вернулся домой после работы. Заратустра уже ждал меня, он приготовил чудесный ужин и сейчас развлекался обстоятельной беседой с моей дворняжкой, поддерживая ее животный интерес к их мнимой дискуссии кусочками колбасы.
— Ах ты, морда полосатая! Да! Вот так!… Молодец! Дай лапу! Вот хорошо! Хорошая собака! Иди хозяина встречай, давай!
Пес метнулся ко мне, тявкнул, ткнул меня лапой и быстро вернулся к Зару.
— Ладно, вот последний, — сказал Заратустра, любуясь той неутолимой жаждой, с которой моя псина схватила налету колбасную шкурку.
— Мы не в духе? — поинтересовался Зар.
— Устал я… Какой-то бег по кругу… Всё без толку.
— Работа не ладится?
— Пациенты не ладятся! Мне кажется, что они вовсе и не хотят лечиться, а просто морочат мне голову! Или, может быть, я совсем ничего не понимаю и требую от них невозможного? Но я-то знаю, что это возможно!
Заратустра молчал.
— Зар, но у них ведь одна жизнь, одна! А они проводят ее в слезах и причитаниях! Они сетуют, осуждают, оценивают, ноют. Они рассчитывают на то, что все как-то само собой разрешится и делать ничего не придется. Они лелеют мечты, которым просто не суждено сбыться: они хотят другого мира, других людей, другой жизни, наконец. Но они себя-других не хотят! А как же иначе-то, если такими, как они есть, только на кладбище и можно рассчитывать! Жить такими просто нельзя! Не получится, не может получиться, «девятнадцать пополам, кажется, не делится»! А я все хожу на эту работу, говорю с глухими, рассчитываю на бессильных, подставляю плечо ложащимся. Может, я дурак круглый? А?… Ну что ты молчишь? Зачем я работаю, зачем?…
Я сидел на стуле, понурый, сердитый, расстроенный сверх всякой меры. Зар подошел ко мне, сел на корточки, посмотрел мне в глаза и со своей растапливающей любую скоробь улыбкой произнес:
— Ты знаешь, зачем.
Ясмущенно улыбнулся в ответ. В моем «канатном» репертуаре есть способ, который я использую для того, чтобы показать человеку, есть ли смысл в том, что он делает, или же его нет. Для это нужно только одно: чтобы он сам Себя спросил: «Зачем?» Если, спросив самого Себя: «Зачем?», он чувствует, что все его существо озаряется светом, нежится теплом, то более мне не придется «мотивировать» его жить по-человечески:делать и радоваться. А если он наталкивается на пустоту, на абсолютную безответность, то сам совершенно явственно осознает, какая отчаянная бессмыслица все его страхи, сомнения и страдания.
— А если бы все они были просветленными, разве бы ты смог ходить на работу? — улыбаясь прищуренным глазом, спросил Заратустра.
Какой он все-таки великий хитрец!
— Я, наверное, ищу благодарности, да? А ведь мне надо… — я посмотрел на Заратустру исподлобья.
— Смешон музыкант, который недоволен своей публикой. Он ведь исполнял музыку, а не публику. Он с равным успехом может упрекнуть погоду в том, что она «не так» отреагировала на его «божественное исполнение». Понятно? А теперь — рыба под майонезом. Предупреждаю, погода тут ни при чем! Тебе понравится… — Господи, он снова расхохотался!
Рыба действительно оказалась выше всяких похвал, но, признаться, это не слишком меня радовало. После ужина Заратустра говорил так:
«Вы не умеете хотеть. Возможно хотеть только возможное. Вы же хотеть пытаетесь то, чего быть не может. Так знайте же, что не хотите вы, но юродствуете! Ушли вы от курса вашего, пустили корабль свой по ветрам иллюзии на остров необитаемый, где царствуют миражи!
Желание — не надежда, но желание только. Не хотите вы невозможного, и только кажется вам, что вы хотите его, на самом деле — вы о нем лишь страдаете. А не хотите страдать — не выдумывайте!
Нет смерти, нежелание — вот что такое конец. А желание — сама жизнь. И боретесь вы не с желанием своим, которое толком даже не чувствуете, воины страха, но боретесь вы с самой своей жизнью!
Говорите вы, что страдание ваше — это желание, не нашедшее себе удовольствия. Даже если оно и так, то разве же лучше его отсутствие? Как прожить без желания, если желание — жизнь? Избегание ваше — вот это смерть, остальное же только кажется ею.
Почему думаете вы о неудовлетворенности желания вашего прежде, чем успели вы захотеть?
Разве не глупо спрашивать: "Зачем не хотеть?" А если спрошу я вас: "Зачем хотеть?" Что, если сами Себя вы так спросите? Разве же не чувствуете вы свет, отвечая, свет, идущий от вас, свет изнутри, вовне идущий? Свет этот — и есть желание ваше!
Способно мертвых разбудить желание ваше, но не этого следует желать вам, но самих Себя. Мертвец, что пытается воскресить труп, пляску перепутал с танцем, безумие — с красотой.
Думаете вы о том, что будет потом, но не знаете вы, что сейчас есть. Неужели не видите вы, что не будет вам завтра, если у вас нет сегодня? Взываете вы к благоразумию, к завтра взываете. А кто ж будет жить, мечтатели?!
Если жизнь ваша — приготовление к смерти, то это не жизнь уже, вы готовы! Считаете вы смерть венцом жизни вашей, я же дивлюсь: как умудряетесь вы на живое надеть мертвое, модельеры смерти?
Говорите вы, что не можете радоваться мелочам. И я тоже не радуюсь мелочам, но что вы называете мелочью? Благоразумие ваше, что сродни безумию, — это называю я мелочью! Завтра ваше, которого нет еще, — это также зову я мелочью! Вчера, которого нет уже, — это считаю я мелочью! И суета ваша, амбиции, страхи, иллюзии — все это братия мелочная. Так думаю я, Заратустра, но что вы называете мелочью? Солнце ли, радость Другого, жизнь свою — это?!
Но не требую я от вас, чтобы думали вы так, как я думаю. Я хочу, чтобы вы думали так, как не можете вы не думать! Я хочу вас Самих!
"Я не требую, я хочу", — так говорит эгоист. Если же вы посмеетесь над ним, если скажете вы ему, что он не получил того, чего хотел, он ответит вам: "Я не хотел, я хочу!"
Если же скажете вы ему, что остался он с носом, он скажет вам: "Это мой нос, и я не хочу вашего!" Не проповедую я, но живу, и хочу я, но не надеюсь!
Результат — это фантазии, выдумка; нет результата «завтра», но каждый миг сейчас — это уже результат. Чего же ждете вы? Зачем «сейчас» вы выдумываете, разве же нет его? Куда ж оно делось? Или вам мало его, или вы не хотите?
Зачем столько вы говорите о времени? Где вы видели время? Вы подобны всаднику ловкому, что сам себя оседлал! Время — плеть. Ну что ж, спешите, скопцы! Спешите, а то опоздаете!
Смотрите, смотрите, сколько торопится трупов! Поспешите, а то опоздаете, не достанется вам могилы, займут ваше место на кладбище! Да, Бог ваш — это страх ваш. Не удивляюсь я, что Его не ощущаете вы, слишком уж Он велик, даже для вас!
Если рожаете вы с тем, чтобы было кому хоронить вас, то не рожаете вы, а хороните. Если же жертвуете вы собой, то, значит, других держите вы за людоедов. Мне же не нужна жертва ваша, а хочу я радости вашей. Да вот кажется только, что вы ее не хотите! Чего ж мне теперь сокрушаться?
Вы или хотите действительно, или умерли. Мертвым я пою песни, благо, они не слышат. Но танцую я только живым! Знайте же это! Я так хочу, это моя жизнь!
Если же вы утомлены жизнью — вы не хотите. Так не смертью ли утомлены души ваши? Утомленные жизнью проповедуют смерть? — Так ведь они и не знают иного!
Думающие о вечном не могут ни жить, ни радовать. Они не хотят, они "хотели бы", не живут они и не радуют. Что сокрушаться о них? Не мое это дело!
А возможность всегда открыта, нужно просто хотеть, зрение же к желанью приложится. Вам нужно, а я хочу!
Нет закрытых дверей для желающего, ибо он хочет войти, но не того, чтобы вы ему отперли! Какое ему до вас дело, если вам до самих Себя дела нет!»
Так говорил Заратустра, а я вспоминал всех моих дорогих невротиков. Я невротик…
Интересно, кто-то слышит мой смех?…
— Ах ты, морда полосатая! Да! Вот так!… Молодец! Дай лапу! Вот хорошо! Хорошая собака! Иди хозяина встречай, давай!
Пес метнулся ко мне, тявкнул, ткнул меня лапой и быстро вернулся к Зару.
— Ладно, вот последний, — сказал Заратустра, любуясь той неутолимой жаждой, с которой моя псина схватила налету колбасную шкурку.
— Мы не в духе? — поинтересовался Зар.
— Устал я… Какой-то бег по кругу… Всё без толку.
— Работа не ладится?
— Пациенты не ладятся! Мне кажется, что они вовсе и не хотят лечиться, а просто морочат мне голову! Или, может быть, я совсем ничего не понимаю и требую от них невозможного? Но я-то знаю, что это возможно!
Заратустра молчал.
— Зар, но у них ведь одна жизнь, одна! А они проводят ее в слезах и причитаниях! Они сетуют, осуждают, оценивают, ноют. Они рассчитывают на то, что все как-то само собой разрешится и делать ничего не придется. Они лелеют мечты, которым просто не суждено сбыться: они хотят другого мира, других людей, другой жизни, наконец. Но они себя-других не хотят! А как же иначе-то, если такими, как они есть, только на кладбище и можно рассчитывать! Жить такими просто нельзя! Не получится, не может получиться, «девятнадцать пополам, кажется, не делится»! А я все хожу на эту работу, говорю с глухими, рассчитываю на бессильных, подставляю плечо ложащимся. Может, я дурак круглый? А?… Ну что ты молчишь? Зачем я работаю, зачем?…
Я сидел на стуле, понурый, сердитый, расстроенный сверх всякой меры. Зар подошел ко мне, сел на корточки, посмотрел мне в глаза и со своей растапливающей любую скоробь улыбкой произнес:
— Ты знаешь, зачем.
Ясмущенно улыбнулся в ответ. В моем «канатном» репертуаре есть способ, который я использую для того, чтобы показать человеку, есть ли смысл в том, что он делает, или же его нет. Для это нужно только одно: чтобы он сам Себя спросил: «Зачем?» Если, спросив самого Себя: «Зачем?», он чувствует, что все его существо озаряется светом, нежится теплом, то более мне не придется «мотивировать» его жить по-человечески:делать и радоваться. А если он наталкивается на пустоту, на абсолютную безответность, то сам совершенно явственно осознает, какая отчаянная бессмыслица все его страхи, сомнения и страдания.
— А если бы все они были просветленными, разве бы ты смог ходить на работу? — улыбаясь прищуренным глазом, спросил Заратустра.
Какой он все-таки великий хитрец!
— Я, наверное, ищу благодарности, да? А ведь мне надо… — я посмотрел на Заратустру исподлобья.
— Смешон музыкант, который недоволен своей публикой. Он ведь исполнял музыку, а не публику. Он с равным успехом может упрекнуть погоду в том, что она «не так» отреагировала на его «божественное исполнение». Понятно? А теперь — рыба под майонезом. Предупреждаю, погода тут ни при чем! Тебе понравится… — Господи, он снова расхохотался!
Рыба действительно оказалась выше всяких похвал, но, признаться, это не слишком меня радовало. После ужина Заратустра говорил так:
«Вы не умеете хотеть. Возможно хотеть только возможное. Вы же хотеть пытаетесь то, чего быть не может. Так знайте же, что не хотите вы, но юродствуете! Ушли вы от курса вашего, пустили корабль свой по ветрам иллюзии на остров необитаемый, где царствуют миражи!
Желание — не надежда, но желание только. Не хотите вы невозможного, и только кажется вам, что вы хотите его, на самом деле — вы о нем лишь страдаете. А не хотите страдать — не выдумывайте!
Нет смерти, нежелание — вот что такое конец. А желание — сама жизнь. И боретесь вы не с желанием своим, которое толком даже не чувствуете, воины страха, но боретесь вы с самой своей жизнью!
Говорите вы, что страдание ваше — это желание, не нашедшее себе удовольствия. Даже если оно и так, то разве же лучше его отсутствие? Как прожить без желания, если желание — жизнь? Избегание ваше — вот это смерть, остальное же только кажется ею.
Почему думаете вы о неудовлетворенности желания вашего прежде, чем успели вы захотеть?
Разве не глупо спрашивать: "Зачем не хотеть?" А если спрошу я вас: "Зачем хотеть?" Что, если сами Себя вы так спросите? Разве же не чувствуете вы свет, отвечая, свет, идущий от вас, свет изнутри, вовне идущий? Свет этот — и есть желание ваше!
Способно мертвых разбудить желание ваше, но не этого следует желать вам, но самих Себя. Мертвец, что пытается воскресить труп, пляску перепутал с танцем, безумие — с красотой.
Думаете вы о том, что будет потом, но не знаете вы, что сейчас есть. Неужели не видите вы, что не будет вам завтра, если у вас нет сегодня? Взываете вы к благоразумию, к завтра взываете. А кто ж будет жить, мечтатели?!
Если жизнь ваша — приготовление к смерти, то это не жизнь уже, вы готовы! Считаете вы смерть венцом жизни вашей, я же дивлюсь: как умудряетесь вы на живое надеть мертвое, модельеры смерти?
Говорите вы, что не можете радоваться мелочам. И я тоже не радуюсь мелочам, но что вы называете мелочью? Благоразумие ваше, что сродни безумию, — это называю я мелочью! Завтра ваше, которого нет еще, — это также зову я мелочью! Вчера, которого нет уже, — это считаю я мелочью! И суета ваша, амбиции, страхи, иллюзии — все это братия мелочная. Так думаю я, Заратустра, но что вы называете мелочью? Солнце ли, радость Другого, жизнь свою — это?!
Но не требую я от вас, чтобы думали вы так, как я думаю. Я хочу, чтобы вы думали так, как не можете вы не думать! Я хочу вас Самих!
"Я не требую, я хочу", — так говорит эгоист. Если же вы посмеетесь над ним, если скажете вы ему, что он не получил того, чего хотел, он ответит вам: "Я не хотел, я хочу!"
Если же скажете вы ему, что остался он с носом, он скажет вам: "Это мой нос, и я не хочу вашего!" Не проповедую я, но живу, и хочу я, но не надеюсь!
Результат — это фантазии, выдумка; нет результата «завтра», но каждый миг сейчас — это уже результат. Чего же ждете вы? Зачем «сейчас» вы выдумываете, разве же нет его? Куда ж оно делось? Или вам мало его, или вы не хотите?
Зачем столько вы говорите о времени? Где вы видели время? Вы подобны всаднику ловкому, что сам себя оседлал! Время — плеть. Ну что ж, спешите, скопцы! Спешите, а то опоздаете!
Смотрите, смотрите, сколько торопится трупов! Поспешите, а то опоздаете, не достанется вам могилы, займут ваше место на кладбище! Да, Бог ваш — это страх ваш. Не удивляюсь я, что Его не ощущаете вы, слишком уж Он велик, даже для вас!
Если рожаете вы с тем, чтобы было кому хоронить вас, то не рожаете вы, а хороните. Если же жертвуете вы собой, то, значит, других держите вы за людоедов. Мне же не нужна жертва ваша, а хочу я радости вашей. Да вот кажется только, что вы ее не хотите! Чего ж мне теперь сокрушаться?
Вы или хотите действительно, или умерли. Мертвым я пою песни, благо, они не слышат. Но танцую я только живым! Знайте же это! Я так хочу, это моя жизнь!
Если же вы утомлены жизнью — вы не хотите. Так не смертью ли утомлены души ваши? Утомленные жизнью проповедуют смерть? — Так ведь они и не знают иного!
Думающие о вечном не могут ни жить, ни радовать. Они не хотят, они "хотели бы", не живут они и не радуют. Что сокрушаться о них? Не мое это дело!
А возможность всегда открыта, нужно просто хотеть, зрение же к желанью приложится. Вам нужно, а я хочу!
Нет закрытых дверей для желающего, ибо он хочет войти, но не того, чтобы вы ему отперли! Какое ему до вас дело, если вам до самих Себя дела нет!»
Так говорил Заратустра, а я вспоминал всех моих дорогих невротиков. Я невротик…
Интересно, кто-то слышит мой смех?…
О войне и воинах
Иногда коллеги расстраивают меня больше моих пациентов. Нет, даже чаще.
— Ну что ты?… - протянул Зар. — Пустое.
— Знаешь, когда младшая обезьянка изобретает новый способ доставать банан, у нее отбирают добычу. Когда старшая обезьяна изобретает новый способ доставать банан, то у нее учатся. Мы не так-то далеко ушли от приматов! Есть, правда, одно отличие: наши «бананы» нельзя отобрать, они сгниют раньше, чем кто-либо успеет их съесть, отобрав.
«Не мечтайте о великом, будьте великими, — говорил Заратустра. — Зачем воевать вам, если и без войны можно быть победителем?
Не воюйте ни с собой, ни с другими — любой исход только смерть означает. К чему война вам, где не может быть победителя?
Не воюйте с незнанием, ибо на какую победу можете вы рассчитывать? Кого хотите вы в плен взять, чем поживиться?
И со знанием не воюйте, познание — не война, но страда! Воюя, разрушаете вы и отрицаете, а познание действительное — это признание. Лучший результат отрицания — ноль, но что это за победа?
Признайте же поражение свое, не сумевшие, этим дадите слово вы знанию. И знание не учите, но разрешите ему говорить, тогда сможете вы слышать.
Когда же говорите вы сами, то того не услышите, что хотите услышать. Что делаете вы, солдаты речи? Хороший солдат — мертвый солдат. Вы хорошие солдаты!
Воины лучше солдат, ибо отрицают воины сами себя, так что нет, по крайней мере, двусмысленности, впрочем, оттого-то они и глухи, ибо всякая война — сердец контузия.
Не ищите врагов ваших, ибо враги всегда глухи. Но и глухой враг лучше исполнительного солдата, поэтому не ищите вы и солдат.
Война — это безумие мира. Не лечите мир от безумия, но не заражайте его своей злобою. Ненависть слепа, познающие, неужели же не жалко вам глаз ваших?
Великий не воюет, великий обладает, а обладать может он, лишь не притязая. Обладать, не имея, — вот в чем секрет познавшего.
Не имеющий — не потеряет, а потому нечего страшиться ему, таков обладатель истинный. А имеющий уже потерял, ибо остановил он то, что живет лишь в движении.
Обладать — не значит иметь, обладать — значит не бояться. Как можете обладать вы миром, когда мир обладает вами? Что ж нет в вас силы признать принадлежание ваше?
Только принадлежащий и обладает действительно, ибо лишь он не боится потери, ибо не требует, но принадлежит. Нечего терять свободному, только страшащийся и боится!
Рыцари скупые, очнитесь же, ваши ларцы прохудились!
Предоставьте маленьким мальчикам говорить: "Я смогу!" Говорите: "Я смог!" Но помните, что хороша лишь та храбрость, что не боится утраты.
Обладателя я люблю, что знает стыдливость своей сердечности, ибо он не покушается.
Обладателя я люблю, что знает сердечность своей стыдливости, ибо он не противится.
Но если вы сами себя боитесь, разве же я не буду пугаться вас? Безумие пугает! Зачем вы боитесь? Страх, лишь страх защитить может, и только!
Дурно не то, чтовы скрываете, дурно то, что скрываетевы. Ибо низка возвышенность всякая, если она ложна.
Знающий не заносчив, знающий злобы не знает, ибо знает он, что ее нет, но есть только страх. Знающий не боится, он знает.
Гордый убеждает меня в своей силе, но я убеждаюсь лишь в его страхе. Он обманывает самого Себя!
У знающего нет врагов. "Каждому свое", — говорит он, говорит, но тем не приговаривает.
Бунт — это слабость рабов, это слабость страшащихся, что бессильны признать свое рабство. Бунт — это доказательство рабства и утверждение страха.
Если признает раб рабство свое, он освободится от страха и не будет рабом более. Ибо нет и не будет свободы иной, кроме свободы от страха!
Нечего терять рабу, кроме своего страха. Так против кого ж бунтует он, если не против самого Себя?
Заткните же уши свои, когда говорит кто-то в вас: "Ты должен!" Слушайте свое: "Я хочу!", ибо это говорите вы Сами.
"Ты должен!" — таковы слова страха вашего, ибо вам страшно платить. Но кто же вынуждает вас покупать?
"Я хочу!" — говорите вы Сами. Но прислушайтесь! — не страх ли подобрался к вам так, шепча гипнотически: "Должен!"
Не надейтесь, что сделают нечто для вас. Ибо большего, чем вы Сами, никто вам не сделает. Так зачем вы размениваете золото на черепки глиняные?
Будьте же эгоистами, ибо слабыми вы никому не нужны! Так что делайте для самих Себя, если думаете о Других!
Человеческое — такова большая гастроль страха вашего. Но не срывайте афиши его, ибо это приемы страха. Не забрасывайте яйцами его тухлыми и овощами гнилыми, ибо не гневом, но радостью победить можно страх человеческого и человеческое вместе с ним. Радуйте самих Себя, если хотите вы Других радовать!
Принадлежите тому, что дорого вам, и не придется повиноваться счастливому! Обладайте тем, что дорого вам, и не придется воевать обладающему! И не ищите пощады для страха вашего, но ищите для него смех!
Так и я не щажу страхов ваших, ибо смешно мне беречь их, когда дорожу я вами, бесстрашные!»
Так говорил Заратустра, чтобы не боялся я быть маленькой обезьянкой, чтобы не боялся быть человеком.
— Ну что ты?… - протянул Зар. — Пустое.
— Знаешь, когда младшая обезьянка изобретает новый способ доставать банан, у нее отбирают добычу. Когда старшая обезьяна изобретает новый способ доставать банан, то у нее учатся. Мы не так-то далеко ушли от приматов! Есть, правда, одно отличие: наши «бананы» нельзя отобрать, они сгниют раньше, чем кто-либо успеет их съесть, отобрав.
«Не мечтайте о великом, будьте великими, — говорил Заратустра. — Зачем воевать вам, если и без войны можно быть победителем?
Не воюйте ни с собой, ни с другими — любой исход только смерть означает. К чему война вам, где не может быть победителя?
Не воюйте с незнанием, ибо на какую победу можете вы рассчитывать? Кого хотите вы в плен взять, чем поживиться?
И со знанием не воюйте, познание — не война, но страда! Воюя, разрушаете вы и отрицаете, а познание действительное — это признание. Лучший результат отрицания — ноль, но что это за победа?
Признайте же поражение свое, не сумевшие, этим дадите слово вы знанию. И знание не учите, но разрешите ему говорить, тогда сможете вы слышать.
Когда же говорите вы сами, то того не услышите, что хотите услышать. Что делаете вы, солдаты речи? Хороший солдат — мертвый солдат. Вы хорошие солдаты!
Воины лучше солдат, ибо отрицают воины сами себя, так что нет, по крайней мере, двусмысленности, впрочем, оттого-то они и глухи, ибо всякая война — сердец контузия.
Не ищите врагов ваших, ибо враги всегда глухи. Но и глухой враг лучше исполнительного солдата, поэтому не ищите вы и солдат.
Война — это безумие мира. Не лечите мир от безумия, но не заражайте его своей злобою. Ненависть слепа, познающие, неужели же не жалко вам глаз ваших?
Великий не воюет, великий обладает, а обладать может он, лишь не притязая. Обладать, не имея, — вот в чем секрет познавшего.
Не имеющий — не потеряет, а потому нечего страшиться ему, таков обладатель истинный. А имеющий уже потерял, ибо остановил он то, что живет лишь в движении.
Обладать — не значит иметь, обладать — значит не бояться. Как можете обладать вы миром, когда мир обладает вами? Что ж нет в вас силы признать принадлежание ваше?
Только принадлежащий и обладает действительно, ибо лишь он не боится потери, ибо не требует, но принадлежит. Нечего терять свободному, только страшащийся и боится!
Рыцари скупые, очнитесь же, ваши ларцы прохудились!
Предоставьте маленьким мальчикам говорить: "Я смогу!" Говорите: "Я смог!" Но помните, что хороша лишь та храбрость, что не боится утраты.
Обладателя я люблю, что знает стыдливость своей сердечности, ибо он не покушается.
Обладателя я люблю, что знает сердечность своей стыдливости, ибо он не противится.
Но если вы сами себя боитесь, разве же я не буду пугаться вас? Безумие пугает! Зачем вы боитесь? Страх, лишь страх защитить может, и только!
Дурно не то, чтовы скрываете, дурно то, что скрываетевы. Ибо низка возвышенность всякая, если она ложна.
Знающий не заносчив, знающий злобы не знает, ибо знает он, что ее нет, но есть только страх. Знающий не боится, он знает.
Гордый убеждает меня в своей силе, но я убеждаюсь лишь в его страхе. Он обманывает самого Себя!
У знающего нет врагов. "Каждому свое", — говорит он, говорит, но тем не приговаривает.
Бунт — это слабость рабов, это слабость страшащихся, что бессильны признать свое рабство. Бунт — это доказательство рабства и утверждение страха.
Если признает раб рабство свое, он освободится от страха и не будет рабом более. Ибо нет и не будет свободы иной, кроме свободы от страха!
Нечего терять рабу, кроме своего страха. Так против кого ж бунтует он, если не против самого Себя?
Заткните же уши свои, когда говорит кто-то в вас: "Ты должен!" Слушайте свое: "Я хочу!", ибо это говорите вы Сами.
"Ты должен!" — таковы слова страха вашего, ибо вам страшно платить. Но кто же вынуждает вас покупать?
"Я хочу!" — говорите вы Сами. Но прислушайтесь! — не страх ли подобрался к вам так, шепча гипнотически: "Должен!"
Не надейтесь, что сделают нечто для вас. Ибо большего, чем вы Сами, никто вам не сделает. Так зачем вы размениваете золото на черепки глиняные?
Будьте же эгоистами, ибо слабыми вы никому не нужны! Так что делайте для самих Себя, если думаете о Других!
Человеческое — такова большая гастроль страха вашего. Но не срывайте афиши его, ибо это приемы страха. Не забрасывайте яйцами его тухлыми и овощами гнилыми, ибо не гневом, но радостью победить можно страх человеческого и человеческое вместе с ним. Радуйте самих Себя, если хотите вы Других радовать!
Принадлежите тому, что дорого вам, и не придется повиноваться счастливому! Обладайте тем, что дорого вам, и не придется воевать обладающему! И не ищите пощады для страха вашего, но ищите для него смех!
Так и я не щажу страхов ваших, ибо смешно мне беречь их, когда дорожу я вами, бесстрашные!»
Так говорил Заратустра, чтобы не боялся я быть маленькой обезьянкой, чтобы не боялся быть человеком.
О новом идоле
— Они снова затеяли войну! Мальчишки гибнут, а им хоть бы хны! Интересно, они видели двадцатилетнего молодца без ног?! А без рук? А дементного, после этой чертовой войны?! - я сокрушался, у меня ныло сердце, а перед глазами стояли мальчишки, возмужавшие за считанные месяцы Чеченской войны. Я лечил их, если можно назвать так беседы с людьми, которые не хотят жить…
— Андрей, выключи телевизор, — тихо сказал Заратустра.
Вот, что он говорил мне сегодня:
«У всякого безумия два костыля. «Добро» и «зло» — вот костыли идеологии вашей.
Не может быть идеи у идеологии, все это блеф! Но вот «добро» и «зло» всегда в ней будут! По ним отличайте идеологию.
Одно несет она на знаменах, другое — топчет ногами. И нет для нее ни правых, ни виноватых, ибо не знает она человека, даже говоря о нем, обожествляя! Но знает она лишь «добро» и «зло», ибо она — падальщик.
А стадо ваше не может без идола. Раньше «богам» вы молились, теперь молитесь вы на «человека», гуманизмом зовете вы нового идола. Такова новая религия ваша, новый ваш Вавилон!
Но идолу всегда лгут, ибо надеются на него, а потому требуют от него жадно. И суждено погибнуть идолу этому в безумии бунта своих почитателей, ибо не в силах он оправдать ожидания, ибо нет его: он безответный ответчик. Поругание — такова цена вашей присяги, поклонники идола!
"Добро" и «зло» — их зову я жерновами идеологии! Что за разница вам, о какой из них вас раздавливают, а каким давят? Перемените бирки, если так для вас это важно. Суть идеологии от того не изменится, отнюдь, ибо она раздавливает!
Защитники человека, вы войну осуждаете, но умеете ли вы прежде того осуждать осуждение? С кем вы играете в прятки?! Гуманисты, вы же осуждаете человека! Кто развязал войну, если не человек? Кто взял ружье и выстрелил из него, если не человек? Кого хотите вы защищать? Кто жертвой назначен защиты вашей?
Если думает гуманизм о человеке, то как может он предпочесть одного человека другому? Какая разница для него меж тем, что войну развязал, и тем, что погиб в ней? Разве первый не более второго нуждается в помощи? Кому же вы лжете, рассказывая о гуманизме вашем? Что скрыть вы хотите за красочным словом этим, если не страх ваш, апостолы новые?
Кого топчете вы ногами, если не человека, когда несете на знаменах своих фикцию гуманизма?! Не флаги несете вы, а кресты, глядите же — на них человек, и человек этот мертвый!
Разве может гуманизм делить людей на «добрых» и «злых»? Разве может?! Но делите вы, непоследовательные, а потому лгущие! Не избежать вам, гуманные, осуждения «злых», чего ж стоит тогда гуманность ваша?!
В Лиги вы собирались, и принимали вы Декларации, но разве же вы стали нежнее? Кто нашептывал на ухо вам, как голосовать в Организациях ваших, если не идолы, что не ведают человека? Самим Себе не дали вы права голоса, голосующие за идола! Кого теперь вы пытаетесь обмануть?
Сами вы себя обманули. Думаете, что о «добре» позаботятся Органы? Думаете, что позаботится о вас Государство? Да, оно позаботится! Позаботится оно послать вас на войну, позаботится «добром» оправдать эту бойню! А потом позаботится бросить армаду целую жизнь спасать вашу, чтобы испытывали вы к нему благодарность, страшащиеся! И оно будет заботиться, как бы залатать дырки на теле вашем, испуганные болью! В существе же вашем никто не залатает дыры! Ибо вы предали самих Себя сами, отрекшиеся!
Гуманизм смешал языки, но разве же не потерялся теперь человек, разве не стал он безгласен? Когда говорит Другой другимязыком — я слышу Его, когда же говорит он моим языком — я слышу только себя. Пусть я не понимаю Его, но я устал понимать себя! Пошел гуманизм ваш дорогой легкою, все вам стало понятно, но оказалось, что так ничего и не поняли вы! Стали вы гомогенной массой. Не индивидуальности, но безликости добились вы своим "гуманизмом"!
Есть ли теперь среди вас люди великие? Нет их теперь, ибо только нежные видят великое! Не дорожите вы человеком, но дорожите идеей его! Так и Бога своего никогда не ощущали вы, но только идею Его пестовали. Чужих богов распинали вы, восхваляя собственных, других людей готовы распять вы теперь, чтобы собой насладиться, самих Себя не ведая!
Никогда не видел человек ваш великого, ибо, страшащийся, никогда не был он человеком! И неважно, какова форма страха вашего, ибо страх — это страх, а потому и человек у вас не человек, а только подобие человека. И гуманизм — только страх, облагороженный словом!
Гуманизм сказал вам: "Каждый велик из вас!" И тогда украли вы подвиги героев, мудрость святых похитили и нежность бесстрашных уничтожил и. Но нежны ли вы теперь, насильники? Разве же подвиг — ворованная мудрость ваша? Воровство называете вы «куплей-продажей», я же зову его — «воровством». Плохого нет, наверное, в воровстве этом, да вот только и проку в нем нет никакого — в этом вот беда ваша, о которой вы и не знаете!
Гуманизм сказал вам: "Каждый велик из вас!" И решили вы, что все пути уже пройдены, и можете вы теперь пожинать лавры чужие. Но он вас обманул! Ибо путь ваш только сами вы и пройдете, а не пройдете, то не будет пути вам! Если же купили вы билет на экспресс, то не заметите, когда и погибнете!
Гуманизм сказал вам: "Каждый велик из вас!" И вы задохлись в своей эгофилии. Не стали вы нежными, но потребовали к себе нежности. Радуйтесь, к вам нежна идеология ваша, идеология гуманизма! Не забудьте же выслать мне приглашение на поминки ваши! Давно не пробовал я пирожков с мясом!
Должен был гуманизм сказать вам, что вы страхом своим убиваете самих Себя. Должен был он сказать вам, что «добром» и «злом» вашим душите вы жизнь свою, что одна у вас.
Должен был сказать гуманизм вам, что вы нуждаетесь в человеке: в самом Себе вы нуждаетесь и в Другом. Но нет теперь места, где бы могли Двое уединиться, ибо в головах их квартируют сотни безликих! — И об этом должен был сказать вам гуманизм ваш.
Однако же он молчит, ибо не счастье человека интересует его, а счастье тех, кого назначили вы опекунами гуманизма вашего: государство и органы его, лиги и декларации их, организации и гул их безумия.
Но знайте же, что нет ни государства, ни органов его, ни лиг, ни организаций, а есть только люди, которые хотят быть опекунами вашими. Кого же винить вам теперь в бедах ваших, если не лень и не глупость вашу?
Боитесь вы труда борьбы со страхом вашим. Но чего вам еще желать, как не труда этого? Гуманизма?!
Должен быть человек эгоистом, чтобы быть человеком. Ибо только эгоист любить может, ибо не знает он лени, ибо нет нужды ему преодолевать самого Себя. Только эгоист видеть способен, что нежность одна и есть то великое, что всегда было скрыто от вас!
Не ждите же, что другие сделают из вас человека, ибо должны вы быть эгоистами сами.А этого не купишь ни в кредит, ни в складчину, не узнаешь этого и вприглядку.
И знайте же еще, что, пока страх ваш больше гуманизма вашего, нет в вас и сотой толики гуманизма! Эгоист же не может лгать, ибо знает он, что только себя он обманывает своею ложью.
Слишком высоко ставит эгоист самого Себя, чтобы обманываться! Скорее уж скажет он, что ничего не знает, чем позволит себе обмануться!
Низко же вы сами Себя ставите, если отдаете предпочтение страху!»
Так говорил Заратустра, а я думал, что никто не заставит человека стрелять, кроме его страха. И каждый решает это сам за себя, а эгоист за других не решает. Все же мировые проблемы локализуются в отдельно взятых головах, и они — проблемы этих голов.
Сколько же сора в моей голове! Да, не избежать эгоисту генеральной уборки, прежде чем стать человеком.
— Андрей, выключи телевизор, — тихо сказал Заратустра.
Вот, что он говорил мне сегодня:
«У всякого безумия два костыля. «Добро» и «зло» — вот костыли идеологии вашей.
Не может быть идеи у идеологии, все это блеф! Но вот «добро» и «зло» всегда в ней будут! По ним отличайте идеологию.
Одно несет она на знаменах, другое — топчет ногами. И нет для нее ни правых, ни виноватых, ибо не знает она человека, даже говоря о нем, обожествляя! Но знает она лишь «добро» и «зло», ибо она — падальщик.
А стадо ваше не может без идола. Раньше «богам» вы молились, теперь молитесь вы на «человека», гуманизмом зовете вы нового идола. Такова новая религия ваша, новый ваш Вавилон!
Но идолу всегда лгут, ибо надеются на него, а потому требуют от него жадно. И суждено погибнуть идолу этому в безумии бунта своих почитателей, ибо не в силах он оправдать ожидания, ибо нет его: он безответный ответчик. Поругание — такова цена вашей присяги, поклонники идола!
"Добро" и «зло» — их зову я жерновами идеологии! Что за разница вам, о какой из них вас раздавливают, а каким давят? Перемените бирки, если так для вас это важно. Суть идеологии от того не изменится, отнюдь, ибо она раздавливает!
Защитники человека, вы войну осуждаете, но умеете ли вы прежде того осуждать осуждение? С кем вы играете в прятки?! Гуманисты, вы же осуждаете человека! Кто развязал войну, если не человек? Кто взял ружье и выстрелил из него, если не человек? Кого хотите вы защищать? Кто жертвой назначен защиты вашей?
Если думает гуманизм о человеке, то как может он предпочесть одного человека другому? Какая разница для него меж тем, что войну развязал, и тем, что погиб в ней? Разве первый не более второго нуждается в помощи? Кому же вы лжете, рассказывая о гуманизме вашем? Что скрыть вы хотите за красочным словом этим, если не страх ваш, апостолы новые?
Кого топчете вы ногами, если не человека, когда несете на знаменах своих фикцию гуманизма?! Не флаги несете вы, а кресты, глядите же — на них человек, и человек этот мертвый!
Разве может гуманизм делить людей на «добрых» и «злых»? Разве может?! Но делите вы, непоследовательные, а потому лгущие! Не избежать вам, гуманные, осуждения «злых», чего ж стоит тогда гуманность ваша?!
В Лиги вы собирались, и принимали вы Декларации, но разве же вы стали нежнее? Кто нашептывал на ухо вам, как голосовать в Организациях ваших, если не идолы, что не ведают человека? Самим Себе не дали вы права голоса, голосующие за идола! Кого теперь вы пытаетесь обмануть?
Сами вы себя обманули. Думаете, что о «добре» позаботятся Органы? Думаете, что позаботится о вас Государство? Да, оно позаботится! Позаботится оно послать вас на войну, позаботится «добром» оправдать эту бойню! А потом позаботится бросить армаду целую жизнь спасать вашу, чтобы испытывали вы к нему благодарность, страшащиеся! И оно будет заботиться, как бы залатать дырки на теле вашем, испуганные болью! В существе же вашем никто не залатает дыры! Ибо вы предали самих Себя сами, отрекшиеся!
Гуманизм смешал языки, но разве же не потерялся теперь человек, разве не стал он безгласен? Когда говорит Другой другимязыком — я слышу Его, когда же говорит он моим языком — я слышу только себя. Пусть я не понимаю Его, но я устал понимать себя! Пошел гуманизм ваш дорогой легкою, все вам стало понятно, но оказалось, что так ничего и не поняли вы! Стали вы гомогенной массой. Не индивидуальности, но безликости добились вы своим "гуманизмом"!
Есть ли теперь среди вас люди великие? Нет их теперь, ибо только нежные видят великое! Не дорожите вы человеком, но дорожите идеей его! Так и Бога своего никогда не ощущали вы, но только идею Его пестовали. Чужих богов распинали вы, восхваляя собственных, других людей готовы распять вы теперь, чтобы собой насладиться, самих Себя не ведая!
Никогда не видел человек ваш великого, ибо, страшащийся, никогда не был он человеком! И неважно, какова форма страха вашего, ибо страх — это страх, а потому и человек у вас не человек, а только подобие человека. И гуманизм — только страх, облагороженный словом!
Гуманизм сказал вам: "Каждый велик из вас!" И тогда украли вы подвиги героев, мудрость святых похитили и нежность бесстрашных уничтожил и. Но нежны ли вы теперь, насильники? Разве же подвиг — ворованная мудрость ваша? Воровство называете вы «куплей-продажей», я же зову его — «воровством». Плохого нет, наверное, в воровстве этом, да вот только и проку в нем нет никакого — в этом вот беда ваша, о которой вы и не знаете!
Гуманизм сказал вам: "Каждый велик из вас!" И решили вы, что все пути уже пройдены, и можете вы теперь пожинать лавры чужие. Но он вас обманул! Ибо путь ваш только сами вы и пройдете, а не пройдете, то не будет пути вам! Если же купили вы билет на экспресс, то не заметите, когда и погибнете!
Гуманизм сказал вам: "Каждый велик из вас!" И вы задохлись в своей эгофилии. Не стали вы нежными, но потребовали к себе нежности. Радуйтесь, к вам нежна идеология ваша, идеология гуманизма! Не забудьте же выслать мне приглашение на поминки ваши! Давно не пробовал я пирожков с мясом!
Должен был гуманизм сказать вам, что вы страхом своим убиваете самих Себя. Должен был он сказать вам, что «добром» и «злом» вашим душите вы жизнь свою, что одна у вас.
Должен был сказать гуманизм вам, что вы нуждаетесь в человеке: в самом Себе вы нуждаетесь и в Другом. Но нет теперь места, где бы могли Двое уединиться, ибо в головах их квартируют сотни безликих! — И об этом должен был сказать вам гуманизм ваш.
Однако же он молчит, ибо не счастье человека интересует его, а счастье тех, кого назначили вы опекунами гуманизма вашего: государство и органы его, лиги и декларации их, организации и гул их безумия.
Но знайте же, что нет ни государства, ни органов его, ни лиг, ни организаций, а есть только люди, которые хотят быть опекунами вашими. Кого же винить вам теперь в бедах ваших, если не лень и не глупость вашу?
Боитесь вы труда борьбы со страхом вашим. Но чего вам еще желать, как не труда этого? Гуманизма?!
Должен быть человек эгоистом, чтобы быть человеком. Ибо только эгоист любить может, ибо не знает он лени, ибо нет нужды ему преодолевать самого Себя. Только эгоист видеть способен, что нежность одна и есть то великое, что всегда было скрыто от вас!
Не ждите же, что другие сделают из вас человека, ибо должны вы быть эгоистами сами.А этого не купишь ни в кредит, ни в складчину, не узнаешь этого и вприглядку.
И знайте же еще, что, пока страх ваш больше гуманизма вашего, нет в вас и сотой толики гуманизма! Эгоист же не может лгать, ибо знает он, что только себя он обманывает своею ложью.
Слишком высоко ставит эгоист самого Себя, чтобы обманываться! Скорее уж скажет он, что ничего не знает, чем позволит себе обмануться!
Низко же вы сами Себя ставите, если отдаете предпочтение страху!»
Так говорил Заратустра, а я думал, что никто не заставит человека стрелять, кроме его страха. И каждый решает это сам за себя, а эгоист за других не решает. Все же мировые проблемы локализуются в отдельно взятых головах, и они — проблемы этих голов.
Сколько же сора в моей голове! Да, не избежать эгоисту генеральной уборки, прежде чем стать человеком.
О рыночных мухах
Пациентка принесла мне для ознакомления книжку какого-то психолога средней руки. Суть этого удивительного своей беспутностью бестселлера сводилась к следующему: существует карма, существуют уровни, где прохлаждаются души умерших, все объясняется двумя этими несложными константами.
Особенное же впечатление на умы пациентов клиники неврозов произвели следующие соображения автора: у каждого из нас есть притязания, и, чтобы нас от этих притязаний избавить, некие ангелы-смотрители посылают нам то, что будет этим нашим притязаниям в жесткой форме противоречить.
Например: женщина, мечтающая об идеальном муже, получит в день свадьбы исчадие ада; человек, помешавшийся на деньгах, денег не получит; а если кто зарвался в своих притязаниях, тот и вовсе ничего не получит, поскольку обратное соорудить несчастному ангелу не под силу.
Замечательная теория! По крайней мере, она лучше всех прочих объясняет моим пациентам, почему их жизнь не удалась: все дело в злосчастных ангелах! Не знаю, на что рассчитывал автор, но это, по-моему, единственный результат, которого он добился своим захватывающим слабые умы опусом.
Зар, конечно, смеялся, как сумасшедший, листая эту брошюру. А я злился: ну ведь глупость! Зар не унимался, и хохот его был так заразителен, что через какое-то время я стал подсмеиваться, потом смеяться, а спустя еще пару минут мы оба ухохатывались, корчась на полу в характерных для этого дела судорогах; Зар сполз с дивана, я рухнул там, где стоял.
Что так сильно развеселило Зара, известно только самому Зару, а я смеялся над той серьезностью, с которой я принял эту глупость к своему «благородному» сердцу.
Когда мы отсмеялись и отдышались, Заратустра говорил так:
«Говорите глупости с серьезным лицом — это выглядит обаятельно! Очень! Мудрость же обаятельна сама по себе, поэтому не важно, как вы говорите о ней.
Не выбирайте также и тех, кому и что говорить. Мудрый нуждается в глазах, а не в ушах. Мудрому скучно в его одиночестве, а у одиночества нет глаз.
В чем отличие мудрого от глупца? Мудрый видит то, что есть, глупец — то, чего недостает ему. Поскольку последнего нет, то каждый глупец видит свое. Забавен разговор двух глупцов, и содержательно молчание мудрых.
"Я" искажает собой реальность, у мудрого нет «Я», а глупец гордится своим безумием. Нет знания о реальности, есть знание лишь о «Я» — это единственное, что можно было бы знать. Но глупец не знает именно этого!
Спросите глупца о том, как представляет он себе мир. И когда он расскажет вам, вы узнаете его «Я», только он об этом не будет знать. Мудрый не ждет понимания, но живет — в том его знание.
Муха ничем не хуже пчелы. Только глупец скажет, что помет хуже меда, он скажет также, что день лучше ночи, лето — зимы, а жизнь — смерти. Он рассказал вам о своем "Я", так поверьте ж ему!
Актеры — актеры. Кто видит в них плутов, видимо, сам плут. Игра — мастерство актеров; пчела не способна быть мухой — дурна ли она оттого? Что ж набрасываетесь вы на актеров? Зачем срываете вы с них маски? Вы пропустите представление, любители правды!
Великое без великого, что представил это великое, — мед без пчелы, он сладок, но мертв. Но и великий пуст, если он не представил великого. Если же его не услышали, не будет сокрушаться великий, ибо он ищет глаза, а не уши!
Нет новых ценностей, ибо ни форма, ни содержание сущности не меняют. Слепец глядит пустыми глазами, мудрый не ищет таких глаз. Интерес — вот что подлинно интересно в глазах! В глазах познающего интерес познающего, в глазах мудреца — интерес к интересу познающего.
Нет проблем, кроме глупости. Но ведь глупость отнюдь не проблема, так что не переживайте из-за нее! А ее переживания просто глупы, так не переживайте же из-за ее переживаний! Вы не можете любить глупость, так что же? Вы можете радоваться вместе с ней. Все имеют право на радость.
Гул рынка приятен тому, кто не ищет того, чего нет. Гул рынка приятен мудрецу. Только глупец будет сокрушаться от этого гула. В этом гуле — жизнь, мудрый любит жизнь, ибо любит он то, что есть. Любит — и только!
Глупость не противоположна мудрости. Они не соприкасаются, как огонь не дотрагивается до воды, кипящей в чугунке. Всякая глупость сокрыта в чугунке глупца, что же боитесь вы глупости? Только глупец боится глупости, мудрый же просто не желает разбивать хрупкую тару.
Кто за мишурой не разглядел сути, тот видел лишь мишуру, но он ею радуется. Так чего ж теперь мудрому сокрушаться? Радость — всегда радость, если радость, и только. Суть же — не самоцель, мудрый о том лучше знает любого глупца! Лучше быть калифом на час, чем калифом навсегда! Так не бойтесь же смеха людского, не противьтесь гневу людей, не избегайте их глаз. Как иначе узнают они о мудрости вашей? Пусть час будет вам вечностью, нежели вечность — часом!
Особенное же впечатление на умы пациентов клиники неврозов произвели следующие соображения автора: у каждого из нас есть притязания, и, чтобы нас от этих притязаний избавить, некие ангелы-смотрители посылают нам то, что будет этим нашим притязаниям в жесткой форме противоречить.
Например: женщина, мечтающая об идеальном муже, получит в день свадьбы исчадие ада; человек, помешавшийся на деньгах, денег не получит; а если кто зарвался в своих притязаниях, тот и вовсе ничего не получит, поскольку обратное соорудить несчастному ангелу не под силу.
Замечательная теория! По крайней мере, она лучше всех прочих объясняет моим пациентам, почему их жизнь не удалась: все дело в злосчастных ангелах! Не знаю, на что рассчитывал автор, но это, по-моему, единственный результат, которого он добился своим захватывающим слабые умы опусом.
Зар, конечно, смеялся, как сумасшедший, листая эту брошюру. А я злился: ну ведь глупость! Зар не унимался, и хохот его был так заразителен, что через какое-то время я стал подсмеиваться, потом смеяться, а спустя еще пару минут мы оба ухохатывались, корчась на полу в характерных для этого дела судорогах; Зар сполз с дивана, я рухнул там, где стоял.
Что так сильно развеселило Зара, известно только самому Зару, а я смеялся над той серьезностью, с которой я принял эту глупость к своему «благородному» сердцу.
Когда мы отсмеялись и отдышались, Заратустра говорил так:
«Говорите глупости с серьезным лицом — это выглядит обаятельно! Очень! Мудрость же обаятельна сама по себе, поэтому не важно, как вы говорите о ней.
Не выбирайте также и тех, кому и что говорить. Мудрый нуждается в глазах, а не в ушах. Мудрому скучно в его одиночестве, а у одиночества нет глаз.
В чем отличие мудрого от глупца? Мудрый видит то, что есть, глупец — то, чего недостает ему. Поскольку последнего нет, то каждый глупец видит свое. Забавен разговор двух глупцов, и содержательно молчание мудрых.
"Я" искажает собой реальность, у мудрого нет «Я», а глупец гордится своим безумием. Нет знания о реальности, есть знание лишь о «Я» — это единственное, что можно было бы знать. Но глупец не знает именно этого!
Спросите глупца о том, как представляет он себе мир. И когда он расскажет вам, вы узнаете его «Я», только он об этом не будет знать. Мудрый не ждет понимания, но живет — в том его знание.
Муха ничем не хуже пчелы. Только глупец скажет, что помет хуже меда, он скажет также, что день лучше ночи, лето — зимы, а жизнь — смерти. Он рассказал вам о своем "Я", так поверьте ж ему!
Актеры — актеры. Кто видит в них плутов, видимо, сам плут. Игра — мастерство актеров; пчела не способна быть мухой — дурна ли она оттого? Что ж набрасываетесь вы на актеров? Зачем срываете вы с них маски? Вы пропустите представление, любители правды!
Великое без великого, что представил это великое, — мед без пчелы, он сладок, но мертв. Но и великий пуст, если он не представил великого. Если же его не услышали, не будет сокрушаться великий, ибо он ищет глаза, а не уши!
Нет новых ценностей, ибо ни форма, ни содержание сущности не меняют. Слепец глядит пустыми глазами, мудрый не ищет таких глаз. Интерес — вот что подлинно интересно в глазах! В глазах познающего интерес познающего, в глазах мудреца — интерес к интересу познающего.
Нет проблем, кроме глупости. Но ведь глупость отнюдь не проблема, так что не переживайте из-за нее! А ее переживания просто глупы, так не переживайте же из-за ее переживаний! Вы не можете любить глупость, так что же? Вы можете радоваться вместе с ней. Все имеют право на радость.
Гул рынка приятен тому, кто не ищет того, чего нет. Гул рынка приятен мудрецу. Только глупец будет сокрушаться от этого гула. В этом гуле — жизнь, мудрый любит жизнь, ибо любит он то, что есть. Любит — и только!
Глупость не противоположна мудрости. Они не соприкасаются, как огонь не дотрагивается до воды, кипящей в чугунке. Всякая глупость сокрыта в чугунке глупца, что же боитесь вы глупости? Только глупец боится глупости, мудрый же просто не желает разбивать хрупкую тару.
Кто за мишурой не разглядел сути, тот видел лишь мишуру, но он ею радуется. Так чего ж теперь мудрому сокрушаться? Радость — всегда радость, если радость, и только. Суть же — не самоцель, мудрый о том лучше знает любого глупца! Лучше быть калифом на час, чем калифом навсегда! Так не бойтесь же смеха людского, не противьтесь гневу людей, не избегайте их глаз. Как иначе узнают они о мудрости вашей? Пусть час будет вам вечностью, нежели вечность — часом!