Страница:
Он прошел дворец архиепископа и внезапно увидел собор Святого Стефана. Подойдя к Исполинским вратам западного фасада и посмотрев вверх, он ощутил себя микробом и усомнился в реальности всего происходящего. Вот только что он, Вадик Нижегородский, разговаривал с Адольфом Гитлером. С человеком, не представлявшим на тот момент для окружающих ни малейшего интереса. Сколько гораздо более талантливых, хитрых, амбициозных, жестоких, проницательных и удачливых людей ходит вокруг. Но именно этот простуженный молодой человек, напоминающий больного студента, этакого венского Раскольникова, со временем обойдет всех. И только двое в этом мире знали о его фантастическом и кровавом предначертании. Выражение «Неисповедимы пути Господни» сейчас было неуместно. Исповедимы! Вот только Господни ли это пути?
Он повернул назад и решил еще раз посмотреть свой «офис» возле церкви Иезуитов.
Еще утром в гостинице Нижегородский выписал из телефонного справочника десятка полтора адресов адвокатских контор. Велев консьержу вызвать для него такси, он отправился по этим адресам, уделяя внимание небольшим скромным офисам и вовсе не заходя в те, что побогаче и посолиднее. На улице Шенлатернгассе он наконец нашел то, что искал: маленькая приемная и кабинет. Посетителей не было. В приемной сидел какой-то человек и читал газету. Это оказался секретарь, он же привратник и все остальное. Приняв пальто, он предложил Вадиму пройти в кабинет, а сам остался в прежнем положении и снова занялся газетой.
– Вацлав Пикарт, – представился Нижегородский.
– Адвокат Штрудель. Присаживайтесь. Я весь внимание, господин Пикарт.
Невзрачный человек за большим письменным столом черного лакированного дерева что-то черкнул на листке бумаги. Вероятно, фамилию посетителя.
Вадим сел и осмотрелся. Обстановка скромная, но не бедная. Книжный шкаф заполнен юридической литературой, справочниками, уголовными уложениями и должен был внушать небогатому клиенту (а как раз таких здесь в основном и обслуживали) доверие к компетентности человека за черным письменным столом.
– То, что надо, – пробормотал Вадим.
– Что вы сказали?
Посетитель явно относился к высшему сословию и, судя по выговору и некоторой неуверенности, был иностранцем.
– Сколько стоит час вашей работы, господин адвокат? – спросил он.
– Час? Вам нужна консультация? Все зависит от обстоятельств дела. Иногда приходится наводить справки, нанимать курьера, экипаж, оплачивать почту…
– Тридцать? Пятьдесят?
– Ну-у-у… пятьдесят – это даже много…
– А если я заплачу вам пятьсот за два часа без курьеров, почты и прочего? Вам даже не придется ничего делать.
– Пятьсот? – Штрудель занервничал от неожиданности предложения и заерзал на стуле. Таких денег не платили даже адвокатам австрийских эрцгерцогов.
– Именно.
– А в чем, собственно, суть вопроса? Вы сказали: не придется ничего делать. Это как понимать?
– В самом прямом смысле. Эти два часа от вас потребуется просто отсутствовать на рабочем месте.
– Отсутствовать?
– Ну да. Я хочу арендовать ваше помещение на два часа. Завтра с половины десятого до половины двенадцатого. Хотя думаю управиться значительно раньше.
– Как это арендовать? Для чего?
Нижегородский встал и начал прохаживаться из угла в угол. Потом подошел к окну и посмотрел на улицу.
– Понимаете, в чем дело, мне нужно под видом адвоката побеседовать с одним молодым человеком. Ничего противоправного. С ним хочет встретиться умирающий родственник, и мне поручено организовать эту встречу. Я только сегодня приехал из Берлина. Не принимать же блудного сына в «Империале».
– Так проведите эту встречу здесь в моем присутствии. Поручите мне юридическую сторону вашего задания.
– В том-то и дело, господин Штрудель, что дело это не столько юридическое, сколько нравственное, семейное и очень приватное. Надлежит разрешить некую коллизию между богатым и больным дядюшкой и беспутным племянником, вообразившим, что путь к его высокой цели пролегает через мытарства нищенствующего художника. Я должен уговорить его, именно уговорить отправиться к этому дядюшке. Только и всего. Завтра он явится сюда, мы с ним тихо побеседуем, и вы вернетесь. Обещаю ничего тут не трогать. – Нижегородский достал пухлое портмоне. – Тысяча крон вас устроит?
– Куда же мне прикажете уйти?
– Ну это ваше дело, – Вадим снова подсел к столу. – Сходите в Штадтпарк, прогуляйтесь, тем более что завтра воскресенье. Посетите синематограф. Наконец, можете просто посидеть в приемной вместе с вашим секретарем, но только чур ни во что не вмешиваться. Заодно убедитесь, что здесь не произойдет ни убийства, ни грубой сцены. Дождетесь, когда мой клиент выйдет, и кабинет снова ваш. Полторы тысячи, но это моя последняя цена.
– Право, не знаю…
– Что ж, извините за беспокойство. Сколько я вам должен за потраченное время?
– Я согласен.
На следующий день в половине десятого Нижегородский пил чай в обществе адвоката Штруделя и его помощника. Они расположились в кабинете, но на этот раз Вадим восседал за столом хозяина.
Без четверти десять звякнул колокольчик входной двери.
– Если посетителя зовут не Гитлер, попросите его зайти после двенадцати, – еще раз напомнил Вадим секретарю.
Но это оказался он.
В прихожей Гитлер оставил свое тщательно вычищенное пальто, не ставшее от этого более опрятным. Одет он был в выцветший френч полувоенного образца, который либо сел от многочисленных стирок, либо (и скорее всего) был просто с чужого плеча. Ниже болтались широченные штаны, неимоверно натянутые вверх подтяжками. Из-под гач выглядывали тяжелые солдатские ботинки. «Наряд Чарли Чаплина», – отметил про себя Нижегородский.
Гитлер вошел робко, опасливо окинул взглядом помещение и осторожно сел на предложенный ему стул Его борода была подправлена бритвой и ножницами. Выражение глаз художника таило надежду и сомнение одновременно. Чувствовалось, что он не сомкнул ночью глаз. Может быть, из-за страха, проснувшись, удостовериться, что его удивительная встреча накануне – всего лишь сон. Он много думал обо всем этом, терялся в догадках, строил планы. Он мучительно пытался вспомнить все, что рассказывала ему его забитая мать или властный отец о дедушке Георге. Но не смог вспомнить ничего.
– Я не слишком рано? – спросил Гитлер, чувствуя неловкость от затянувшегося молчания.
Нижегородский посмотрел на Штруделя и помощника, и те вышли, притворив за собой дверь. Он отставил стакан с недопитым чаем и выдвинул верхний ящик стола.
– Не беспокойтесь. Раньше начнем – раньше и кончим. Итак, еще раз уточним: вы Гитлер, Адольф, сын Алоиза и Клары Гитлер. Все так?.. Отлично! Вы, наверное, знаете, что ваш отец был официально усыновлен вашим дедом в возрасте тридцати семи лет. Именно тогда он сменил фамилию Шикльгрубер, взятую им от своей матери Анны. Марии, на Гитлер. Знаете? Замечательно! Так вот, после смерти вашей бабушки ваш дед Георг надолго уехал из родных мест, а когда вернулся для совершения акта усыновления Алоиза Шикльгрубера, то был не один. Приезжал с ним тогда и его двоюродный брат Отто Лидбитер. Повторяю, вас еще не было и в помине. Затем Георг Гитлер уехал в неизвестном направлении, и след его потерялся. Лидбитер же, ваш двоюродный дедушка, если можно так сказать, отправился в Америку и в Европу уже не вернулся. О вашем существовании он узнал совсем недавно. Разумеется, ему стало известно и о вашем брате Алоизе и о сестре Пауле, а также о детях вашего отца от второго брака: опять же Алоизе и Ангелине. Насколько я понимаю, в настоящий момент вы не поддерживаете со всеми ними отношений.
Нижегородский замолчал. Он ожидал ответной реакции.
– Похоже, что все так и есть, – сказал Гитлер. – Только откуда вы знаете про мои отношения с братьями и сестрами?
«А действительно, откуда?» – подумал было Вадим, но его собеседник задал следующий вопрос:
– Чего же хочет сейчас мой двоюродный дед?
– Он хочет, чтобы вы приехали к нему в Америку. В Сан-Франциско, на Западное побережье. Это штат Калифорния.
– Но это невозможно! Вы же видите мое теперешнее состояние! – с отчаянием в голосе воскликнул будущий фюрер.
– На этот счет можете не беспокоиться. Ваш дед распорядился оплатить билеты на пароход и все сопутствующие расходы, если его внуки окажутся не в состоянии сделать это самостоятельно. Повторю еще раз: он очень состоятельный человек.
– Простите, я не совсем понял: речь идет обо всех детях моего отца?
– Разумеется. Нам осталось только разыскать во Франции вашего старшего брата Алоиза.
– А остальные?
– Вероятно, уже пакуют чемоданы. Но все равно у вас есть шанс предстать перед дедом первым.
– Почему?
– Потому что, если вы согласны отправиться немедленно, то сможете отплыть уже через два дня. Надеюсь, у вас нет проблем с полицией и документы в полном порядке?
Нижегородский достал из ящика стола рекламный проспект компании «Уайт стар лайн» с изображением четырехтрубного лайнера в верхней части.
– «Титаник». Десятого числа отходит из французского Шербура. Что-нибудь слышали об этом судне?.. Нет? Ну и ладно. Это новый английский пароход. О нем сейчас много пишут и говорят. Это его первый рейс. Так что вы решаете?
– А как я доберусь до Сан-Франциско? – чуть не шепотом спросил Гитлер.
– В порту Нью-Йорка вас встретит поверенный мистера Лидбитера. Я же довезу вас до Шербура, куплю билет и посажу на пароход. На этом моя миссия закончится.
– Я готов.
Несколько выпученные глаза Гитлера стали еще более выпуклыми и влажными. Вот он – знак судьбы! Неспроста в последнее свое посещение Хофбурга, стоя перед пронзившим тело Христа копьем римского сотника Лонгина, он явственно что-то ощутил. Какая-то электрическая волна. Тысячу раз прав доктор фон Либенфельс, доказывая обладание атлантами – нордическими предками древних германцев – органами чувств, воспринимающими электронный глас богов. Пройдя через нищету и унижение, он начинает путь к своему истинному предназначению. Америка, эта страна вопиющей безнравственности и порока, так же, как и Вена – нарядная, но нечистоплотная блудница, – станут лишь ступенями к его историческому возвращению в лоно матери-Германии. Только там, на родине нибелунгов, на берегах Рейна, в стране древних валькирий, под музыку великого Вагнера пробудится…
– Распишитесь вот тут, – Нижегородский пододвинул Гитлеру какой-то бланк и протянул перо.
– Что это?
– Расписка в получении одной тысячи крон. – Рядом с листком лег пухлый незаклеенный конверт. – Вам нужно немедленно отправляться на Кертнерштрассе, пройтись по магазинам и сменить гардероб. Купите обязательно чемодан. Лучше какого-нибудь яркого цвета, например, желтого. Это поможет быстрее узнать вас на нью-йоркском причале. Я пошлю соответствующую телеграмму. Потом отправляйтесь на Мельдеманштрассе, раздайте долги и выпишитесь из общежития. Завтра ровно в шесть утра ждите меня внизу: поедем на Западный вокзал. Сюда больше не приходите. Вам все понятно? И приведите себя в порядок. Подстригитесь там, что ли.
Гитлер расписался, забрал конверт и ушел, так и не поверив окончательно во все случившееся.
– Вот и все, господин Штрудель, – сказал Нижегородский вошедшему адвокату. – Возвращаю вам ваше место. Да! Если этот молодой господин снова заявится сюда, скажите, что меня нет, что я занят его делом и просил не опаздывать на вокзал. Еще раз спасибо. Будете в Берлине, непременно заходите. Прощайте.
– А куда, собственно, заходить? – недоуменно посмотрел адвокат в сторону тренькнувшей колокольчиком двери.
– Что у вас там, в чемодане, Адольф? Прихватили на память несколько кирпичей из стены вашей богадельни? – спросил Нижегородский, наблюдая, как Гитлер еле втаскивает свой багаж в их двухместное купе.
– Разное, – ответил тот, отдуваясь. – Например, журналы. Я собирал их не один год, порой отказывая себе в самом насущном. Здесь также книги и мои альбомы.
– Можно полюбопытствовать?
Гитлер замялся.
– Вряд ли вам будет это интересно. Все журналы одного издателя и… специфической направленности.
«Знаю я вашу направленность, – подумал Нижегородский. – Лучше бы ты плотнее питался, чем забивал голову бредом выживших из ума профессоров».
Все журналы, многие из которых имели на обложке изображение кометы, оказались действительно одного издательства: это были сорок восемь номеров «Остары» доктора Йорга Ланца фон Либенфельса. Вадим несколько раз слышал это имя от Каратаева. Он знал, что фон Либенфельс купил на берегу Дуная какие-то развалины и организовал там духовный центр ордена новых тамплиеров. Там служились мессы и совершались ритуалы приема неофитов. Придя к власти, Гитлер должен был запретить все ложи и ордена, включая и этот.
Журналы целиком состояли из статей по оккультизму, расовым различиям, ариософии, теософии, проблемам пангерманизма и тому подобному. «Гарпф, фон Вернут, Вармунд, ван Йостенооде», – читал Нижегородский фамилии авторов. Материалы многих номеров подготовил сам фон Либенфельс. А чего стоили названия статей: «Теософия и ассирийские человекозвери», «Корневая раса атлантов и ее чистые и бестиальные подвиды», «Лемурия и Атлантида в свете палеографического картирования мира». Одна только работа «Самарийские, сирийские, готские и арабские интерпретации ранних арамейских источников Пятикнижия», текст которой был насыщен сотнями цитат на неведомых языках, повергала в трепет – как ничтожен ты, читающий сии великие исследования! Названий многих статей Нижегородский вообще не понимал. Он просто не знал таких слов. Иногда в заголовки были включены латинские термины, а то они и вовсе полностью состояли из диковинных слов вроде «Hebdomadarium» или «Tabularium». Однако смысл всей этой эзотерической белиберды просматривался вполне определенный: арийская германская раса должна уничтожить обезьян Содома и, учредив Церковь Святого Духа, превратить землю в «Острова блаженства». Уничтожить либо «гуманно» – методом стерилизации, либо негуманно, простым физическим истреблением. Причем он, чех Вацлав Пикарт, как раз и был из числа этих самых обезьян, подлежащих истреблению, если не в самую первую очередь, то уж во вторую точно.
«И этот гад еще дает мне свои журналы, – все более распаляясь, думал про себя Нижегородский. – Ну нет, голубчик, на этот раз именно я уничтожу тебя».
– Скажите, господин Гитлер, – обратился Вадим к скромному, чисто выбритому молодому человеку со впалыми щеками и небольшими прямоугольными усами над верхней губой, упирающимися в самый нос, – вы всерьез верите в мифический третий глаз, в лемуров, в женщин-зверей, от соития с которыми атланты породили обезьян-недочеловеков и всяких пигмеев?
– Разумеется, это всего лишь полемика, господин Пи-карт, – тщательно подбирая слова, ответил озаренный сказочными надеждами внук Отто Лидбитера. – Я согласен далеко не со всеми авторами этих журналов. Я вообще не признаю философствующих схоластов, запирающихся в своих замках и рядящихся в рыцарские мантии. Они из всего делают тайну, чрезмерно увлекаясь эзотерикой, а я считаю, что за будущее надо бороться открыто. Вы ведь согласны, господин Пикарт, что нельзя винить германскую нацию за ее стремление идти своим путем? Это право любого народа, ведь так?
Далее последовала длиннейшая тирада о том, что у всех европейских наций есть общий враг – евреи. Борьба с ними должна объединить нордические цивилизации и их союзников: англичан, чехов, французов и некоторых других. Иного пути у человечества просто нет. Продукт разлагающей деятельности мирового еврейства – это демократия, парламентаризм, империализм, импрессионизм, валил он все в общую кучу. Далее Гитлер кратко изложил свои взгляды на европейское устройство. Империя Габсбургов давно прогнила и должна быть упразднена. Все составляющие ее народы нужно отделить, а Австрию, Богемию, Моравию и Судеты присоединить к Германии…
«А пошел ты!» – мысленно послал будущего фюрера Вадим и прикрыл глаза. Поезд тронулся. Впереди была Германия, затем Франция.
Но до Зальцбурга им еще довольно долго предстояло ехать по Австрии, пересекая ее почти строго в западном направлении.
Гитлер завороженно смотрел в окно. Кроме Линца, Вены да нескольких деревушек, он практически нигде не бывал. Некоторое время он хранил молчание, потом заговорил и остановить его было уже невозможно. Разве только применив грубость.
– Вы католик, господин Пикарт?.. Нет?.. Вообще неверующий? И правильно! Это просто здорово, ведь наша религия убивает всякую любовь к прекрасному. Причем протестанты еще худшие ханжи, нежели католики. Вы посмотрите, как они одеваются. Это же неряхи! Я тоже окончательно расстался с верой. Еще в школе, переходя из класса Закона Божия в класс естествознания, я испытывал чувство обмана. Там говорили одно, здесь совершенно другое. Потом я понял, что Павел просто извратил учение Христа, который был никаким не сыном божьим, а арийцем. Павел умышленно причислил его к роду Давида и использовал его имя во благо преступных замыслов иудейства. Пораженный христианством, античный мир утратил красоту и ясность.
Временами Нижегородскому становилось даже любопытно. А иногда он ловил себя на том, что не может отказать своему «клиенту» и в логике. А уж в убежденности тем более. Несмотря на мешанину мыслей и бездоказательность суждений.
– Ислам, пожалуй, еще мог бы вдохновить меня и заставить вперить восторженный взор в небо. Но как же скучно на христианских небесах! В этом мире есть гений Шопенгауэра и музыка Рихарда Вагнера, а там только «Алилуйя», глупые младенцы и еще более бестолковые старики и старухи. Церковь стремится заставить нас уверовать в чудо Преображения. Ничего более нелепого человеческий мозг в своем безумии выдумать не мог. И чем он поглощен? Триста лет немцы не могут выяснить, можно ли при совершении причастия вкушать не только «тело», но и «кровь» Христа.
– Однако подростком вы пели в церковном хоре. Я не ошибаюсь? – Иногда Нижегородский задавал вопросы и даже вступал в бесстрастную полемику.
– Вам и это известно! Да. И скажу вам: тогда, как всякий ребенок, я был очень восприимчив к религии. А теперь я говорю: именно еврейское христианство погубило Рим, а вовсе не гунны или германцы. В мир пришел Еврей и притащил свою религию. Найдя слабое место – так называемую больную совесть мира, – он построил алтари неведомому богу. Он, этот Еврей, менял имена: из Савла сделался Павлом, из Мордехая стал Марксом. Еврей – это катализатор, воспламеняющий горючие вещества. Народ, среди которого нет евреев, непременно вернется к естественному миропорядку. Возьмите японцев. Вот прекрасная нация…
– А скажите-ка, Адольф, то пальто, в котором вы были еще вчера, не подарок ли это некоего еврея?
– Откуда вы знаете? – Молодой человек уставился напряженным взглядом в глаза Нижегородского. – Вам рассказал об этом Ганиш? Где вы его нашли? Одно время мы были даже дружны, но потом он украл мои рисунки, да на меня же еще и пожаловался в полицию. Якобы я присвоил себе звание академического художника. Впрочем, неважно. Да, я сильно нуждался. Нет, это не то слово – я бедствовал и вынужден был бороться за свою жизнь в самом прямом смысле. Мне стыдно об этом говорить, но были дни, когда мы с Нейнгольдом Ганишем просто попрошайничали. Так вы не знаете Ганиша, художника из Богемии?.. А что касается пальто… Я понимаю подоплеку вашего вопроса и скажу прямо: среди евреев безусловно есть люди порядочные. Они не предпринимают действий, направленных против германской нации, но поступают при этом не по зову сердца, а придерживаясь четвертой заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле». Вы понимаете? Вся их нравственность основана лишь на достижении личной выгоды. Люгер, губернатор Вены, которого я очень уважаю, несмотря на все страдания и неудачи, преследовавшие меня в его городе, так вот, он сказал однажды, что знал только одного порядочного еврея. Это был Отто Вайнингер. Вы читали его книгу «Пол и характер»?.. Рекомендую прочесть. Так вот он, этот Вайнингер, осознав свою еврейскую сущность, свою принадлежность к народу-паразиту, покончил с собой в возрасте двадцати трех лет. Вот поступок! Но иного выхода у этого бедняги просто не было.
Час назад, сразу за Зальцбургом они пересекли границу, и теперь поезд катился по южной кромке Химзее. Гитлер надолго увлекся красивыми пейзажами озерной глади и живописных берегов. Виды за окном, вероятно, пробуждали в его мозгу позитивные чувства.
– Удивительно, но потомки евреев-метисов, перестающие вступать в еврейские браки, похоже, постепенно освобождаются от вредоносного семени и к восьмому или девятому поколению полностью восстанавливают чистоту крови. А это дает надежду частично пораженным на исцеление в своих потомках.
Проплывающие мимо пейзажи наконец-то отвлекли их созерцателя от антисемитской темы.
– Меня удивляют наши историки и в первую очередь археологи, – заговорил он ни с того ни с сего. – Стоит им найти в наших лесах какой-нибудь древний череп, и они тут же заявляют, что так выглядели наши предки. Найдут каменный топор и делают вывод – это орудие изобретено прагерманцами. Какая чушь! Этим, кстати, грешат многие авторы «Остары». Ведь хорошо известно, что территории древней Германии были сплошь покрыты болотами, пока римляне не вырубили леса на севере Италии и дальше и за Дунай не пошел теплый воздух Средиземноморья. Они, эти умники, считают, что наши предки, как дураки, сидели в болотах среди комаров и лягушек. Получается, что у них не хватало ума найти более пригодное для житья место. И вообще, я никогда не верил в Тевтобургскую битву. В непроходимом лесу нельзя устроить большое сражение. Все это выдумки разных тацитов. Арминий разгромил римлян в честном бою на открытом месте. Так я считаю.
Потом его потянуло на космогонические теории:
– Вы знакомы с гипотезами о Мировом льде? Лично я вполне допускаю, что за десять тысяч лет до нашей эры Земля столкнулась с Луной.
Тут уже Нижегородский не смог обойтись без реплики:
– Это как так? Столкновение Земли даже с двадцатикилометровым астероидом фатально. Потребовались бы сотни миллионов лет на восстановление ее фауны и флоры.
– И вовсе нет, – легко парировал Гитлер, довольный, что сейчас он просветит недалекого в вопросах мироздания собеседника. – Они столкнулись, и Луна отскочила на свою теперешнюю орбиту. Возможно, наша Земля именно тогда забрала у Луны ее атмосферу, и тем самым условия жизни на планете полностью изменились. Я вполне допускаю, что до этого здесь обитали существа, которые благодаря отсутствию атмосферного давления могли жить на любой высоте или глубине. Они имели громадный рост, но при столкновении почти все погибли. Это и были атланты. Спаслись лишь двое…
Дальше шли долгие рассуждения о том, что где-то что-то разверзлось, что-то куда-то хлынуло, потом появился лед (Вадим совершенно не уловил, откуда и для чего), который имел основополагающее значение для зарождения нордической расы. Еще через пятнадцать минут весь этот бред сивой кобылы снова свелся к евреям.
– Вы не курите? – спросил Нижегородский, доставая из кармана небольшой футляр с гаванскими сигарами. – Тогда я выйду в коридор.
В коридоре он открыл окно и ощутил свежий весенний воздух, тот самый, который называют ветром Швабско-Баварской возвышенности. Чем он отличается от всех других ветров, Вадим не знал, а потому без сожаления раскурил свою сигару. «До Парижа этот худосочный всезнайка меня определенно достанет», – подумал он.
Другой бы на его месте радовался: как же, он беседует с будущим потрясателем вселенной! Потом можно смело садиться за книгу. Кажется Коленкур, вспоминая, как драпал с Наполеоном из России, написал свои мемуары «В кибитке с императором». Как насчет «В одном купе с будущим фюрером»? Вот только вся закавыка в том, что если план Нижегородского удастся, то фюрер не состоится. И вся эта говорильня так и останется болтовней венского художника-неудачника, начитавшегося расистской дребедени.
Когда он вернулся в купе, Гитлер снова набросился на него:
– Вот вы курите и тем самым добровольно укорачиваете свою жизнь. Я тоже долгое время курил. Месяцами не ел горячего супа, питаясь черствым хлебом и разбавленным молоком, но зато выкуривал от двадцати пяти до сорока сигарет в день. Я тратил на это тринадцать крейцеров. Потом понял, что мои легкие ничуть не лучше отцовских (он умер от легочного кровотечения) и, если я не перестану курить и не выброшу сигареты в Дунай…
Затем он подробно рассказал Нижегородскому о системах здорового питания, проявив недюжинные познания в диетологии, порассуждал о проблемах рака и медицинской науки вообще, коснулся сельского хозяйства, в частности способов выращивания риса и т. д. и т. п.
В Мюнхене они вышли на перрон размять ноги.
– Вот город, где я хотел бы жить, – сказал Гитлер.
– Что же мешало?
– Переезд сопряжен с тратами, а у меня временами не было трех крон, чтобы внести недельную плату за комнату в нашем общежитии. Но теперь, если в Америке все устроится, я непременно вернусь и поселюсь в Германии. Где-нибудь на Рейне, например в Кёльне, или вот здесь. Но там я не останусь ни одного лишнего дня. И в Вену тоже не вернусь. Фон Либенфельс считает Вену центром Германского возрождения. Он продолжает делать ставку на Габсбургов, в чем я с ним категорически не согласен.
Он повернул назад и решил еще раз посмотреть свой «офис» возле церкви Иезуитов.
Еще утром в гостинице Нижегородский выписал из телефонного справочника десятка полтора адресов адвокатских контор. Велев консьержу вызвать для него такси, он отправился по этим адресам, уделяя внимание небольшим скромным офисам и вовсе не заходя в те, что побогаче и посолиднее. На улице Шенлатернгассе он наконец нашел то, что искал: маленькая приемная и кабинет. Посетителей не было. В приемной сидел какой-то человек и читал газету. Это оказался секретарь, он же привратник и все остальное. Приняв пальто, он предложил Вадиму пройти в кабинет, а сам остался в прежнем положении и снова занялся газетой.
– Вацлав Пикарт, – представился Нижегородский.
– Адвокат Штрудель. Присаживайтесь. Я весь внимание, господин Пикарт.
Невзрачный человек за большим письменным столом черного лакированного дерева что-то черкнул на листке бумаги. Вероятно, фамилию посетителя.
Вадим сел и осмотрелся. Обстановка скромная, но не бедная. Книжный шкаф заполнен юридической литературой, справочниками, уголовными уложениями и должен был внушать небогатому клиенту (а как раз таких здесь в основном и обслуживали) доверие к компетентности человека за черным письменным столом.
– То, что надо, – пробормотал Вадим.
– Что вы сказали?
Посетитель явно относился к высшему сословию и, судя по выговору и некоторой неуверенности, был иностранцем.
– Сколько стоит час вашей работы, господин адвокат? – спросил он.
– Час? Вам нужна консультация? Все зависит от обстоятельств дела. Иногда приходится наводить справки, нанимать курьера, экипаж, оплачивать почту…
– Тридцать? Пятьдесят?
– Ну-у-у… пятьдесят – это даже много…
– А если я заплачу вам пятьсот за два часа без курьеров, почты и прочего? Вам даже не придется ничего делать.
– Пятьсот? – Штрудель занервничал от неожиданности предложения и заерзал на стуле. Таких денег не платили даже адвокатам австрийских эрцгерцогов.
– Именно.
– А в чем, собственно, суть вопроса? Вы сказали: не придется ничего делать. Это как понимать?
– В самом прямом смысле. Эти два часа от вас потребуется просто отсутствовать на рабочем месте.
– Отсутствовать?
– Ну да. Я хочу арендовать ваше помещение на два часа. Завтра с половины десятого до половины двенадцатого. Хотя думаю управиться значительно раньше.
– Как это арендовать? Для чего?
Нижегородский встал и начал прохаживаться из угла в угол. Потом подошел к окну и посмотрел на улицу.
– Понимаете, в чем дело, мне нужно под видом адвоката побеседовать с одним молодым человеком. Ничего противоправного. С ним хочет встретиться умирающий родственник, и мне поручено организовать эту встречу. Я только сегодня приехал из Берлина. Не принимать же блудного сына в «Империале».
– Так проведите эту встречу здесь в моем присутствии. Поручите мне юридическую сторону вашего задания.
– В том-то и дело, господин Штрудель, что дело это не столько юридическое, сколько нравственное, семейное и очень приватное. Надлежит разрешить некую коллизию между богатым и больным дядюшкой и беспутным племянником, вообразившим, что путь к его высокой цели пролегает через мытарства нищенствующего художника. Я должен уговорить его, именно уговорить отправиться к этому дядюшке. Только и всего. Завтра он явится сюда, мы с ним тихо побеседуем, и вы вернетесь. Обещаю ничего тут не трогать. – Нижегородский достал пухлое портмоне. – Тысяча крон вас устроит?
– Куда же мне прикажете уйти?
– Ну это ваше дело, – Вадим снова подсел к столу. – Сходите в Штадтпарк, прогуляйтесь, тем более что завтра воскресенье. Посетите синематограф. Наконец, можете просто посидеть в приемной вместе с вашим секретарем, но только чур ни во что не вмешиваться. Заодно убедитесь, что здесь не произойдет ни убийства, ни грубой сцены. Дождетесь, когда мой клиент выйдет, и кабинет снова ваш. Полторы тысячи, но это моя последняя цена.
– Право, не знаю…
– Что ж, извините за беспокойство. Сколько я вам должен за потраченное время?
– Я согласен.
На следующий день в половине десятого Нижегородский пил чай в обществе адвоката Штруделя и его помощника. Они расположились в кабинете, но на этот раз Вадим восседал за столом хозяина.
Без четверти десять звякнул колокольчик входной двери.
– Если посетителя зовут не Гитлер, попросите его зайти после двенадцати, – еще раз напомнил Вадим секретарю.
Но это оказался он.
В прихожей Гитлер оставил свое тщательно вычищенное пальто, не ставшее от этого более опрятным. Одет он был в выцветший френч полувоенного образца, который либо сел от многочисленных стирок, либо (и скорее всего) был просто с чужого плеча. Ниже болтались широченные штаны, неимоверно натянутые вверх подтяжками. Из-под гач выглядывали тяжелые солдатские ботинки. «Наряд Чарли Чаплина», – отметил про себя Нижегородский.
Гитлер вошел робко, опасливо окинул взглядом помещение и осторожно сел на предложенный ему стул Его борода была подправлена бритвой и ножницами. Выражение глаз художника таило надежду и сомнение одновременно. Чувствовалось, что он не сомкнул ночью глаз. Может быть, из-за страха, проснувшись, удостовериться, что его удивительная встреча накануне – всего лишь сон. Он много думал обо всем этом, терялся в догадках, строил планы. Он мучительно пытался вспомнить все, что рассказывала ему его забитая мать или властный отец о дедушке Георге. Но не смог вспомнить ничего.
– Я не слишком рано? – спросил Гитлер, чувствуя неловкость от затянувшегося молчания.
Нижегородский посмотрел на Штруделя и помощника, и те вышли, притворив за собой дверь. Он отставил стакан с недопитым чаем и выдвинул верхний ящик стола.
– Не беспокойтесь. Раньше начнем – раньше и кончим. Итак, еще раз уточним: вы Гитлер, Адольф, сын Алоиза и Клары Гитлер. Все так?.. Отлично! Вы, наверное, знаете, что ваш отец был официально усыновлен вашим дедом в возрасте тридцати семи лет. Именно тогда он сменил фамилию Шикльгрубер, взятую им от своей матери Анны. Марии, на Гитлер. Знаете? Замечательно! Так вот, после смерти вашей бабушки ваш дед Георг надолго уехал из родных мест, а когда вернулся для совершения акта усыновления Алоиза Шикльгрубера, то был не один. Приезжал с ним тогда и его двоюродный брат Отто Лидбитер. Повторяю, вас еще не было и в помине. Затем Георг Гитлер уехал в неизвестном направлении, и след его потерялся. Лидбитер же, ваш двоюродный дедушка, если можно так сказать, отправился в Америку и в Европу уже не вернулся. О вашем существовании он узнал совсем недавно. Разумеется, ему стало известно и о вашем брате Алоизе и о сестре Пауле, а также о детях вашего отца от второго брака: опять же Алоизе и Ангелине. Насколько я понимаю, в настоящий момент вы не поддерживаете со всеми ними отношений.
Нижегородский замолчал. Он ожидал ответной реакции.
– Похоже, что все так и есть, – сказал Гитлер. – Только откуда вы знаете про мои отношения с братьями и сестрами?
«А действительно, откуда?» – подумал было Вадим, но его собеседник задал следующий вопрос:
– Чего же хочет сейчас мой двоюродный дед?
– Он хочет, чтобы вы приехали к нему в Америку. В Сан-Франциско, на Западное побережье. Это штат Калифорния.
– Но это невозможно! Вы же видите мое теперешнее состояние! – с отчаянием в голосе воскликнул будущий фюрер.
– На этот счет можете не беспокоиться. Ваш дед распорядился оплатить билеты на пароход и все сопутствующие расходы, если его внуки окажутся не в состоянии сделать это самостоятельно. Повторю еще раз: он очень состоятельный человек.
– Простите, я не совсем понял: речь идет обо всех детях моего отца?
– Разумеется. Нам осталось только разыскать во Франции вашего старшего брата Алоиза.
– А остальные?
– Вероятно, уже пакуют чемоданы. Но все равно у вас есть шанс предстать перед дедом первым.
– Почему?
– Потому что, если вы согласны отправиться немедленно, то сможете отплыть уже через два дня. Надеюсь, у вас нет проблем с полицией и документы в полном порядке?
Нижегородский достал из ящика стола рекламный проспект компании «Уайт стар лайн» с изображением четырехтрубного лайнера в верхней части.
– «Титаник». Десятого числа отходит из французского Шербура. Что-нибудь слышали об этом судне?.. Нет? Ну и ладно. Это новый английский пароход. О нем сейчас много пишут и говорят. Это его первый рейс. Так что вы решаете?
– А как я доберусь до Сан-Франциско? – чуть не шепотом спросил Гитлер.
– В порту Нью-Йорка вас встретит поверенный мистера Лидбитера. Я же довезу вас до Шербура, куплю билет и посажу на пароход. На этом моя миссия закончится.
– Я готов.
Несколько выпученные глаза Гитлера стали еще более выпуклыми и влажными. Вот он – знак судьбы! Неспроста в последнее свое посещение Хофбурга, стоя перед пронзившим тело Христа копьем римского сотника Лонгина, он явственно что-то ощутил. Какая-то электрическая волна. Тысячу раз прав доктор фон Либенфельс, доказывая обладание атлантами – нордическими предками древних германцев – органами чувств, воспринимающими электронный глас богов. Пройдя через нищету и унижение, он начинает путь к своему истинному предназначению. Америка, эта страна вопиющей безнравственности и порока, так же, как и Вена – нарядная, но нечистоплотная блудница, – станут лишь ступенями к его историческому возвращению в лоно матери-Германии. Только там, на родине нибелунгов, на берегах Рейна, в стране древних валькирий, под музыку великого Вагнера пробудится…
– Распишитесь вот тут, – Нижегородский пододвинул Гитлеру какой-то бланк и протянул перо.
– Что это?
– Расписка в получении одной тысячи крон. – Рядом с листком лег пухлый незаклеенный конверт. – Вам нужно немедленно отправляться на Кертнерштрассе, пройтись по магазинам и сменить гардероб. Купите обязательно чемодан. Лучше какого-нибудь яркого цвета, например, желтого. Это поможет быстрее узнать вас на нью-йоркском причале. Я пошлю соответствующую телеграмму. Потом отправляйтесь на Мельдеманштрассе, раздайте долги и выпишитесь из общежития. Завтра ровно в шесть утра ждите меня внизу: поедем на Западный вокзал. Сюда больше не приходите. Вам все понятно? И приведите себя в порядок. Подстригитесь там, что ли.
Гитлер расписался, забрал конверт и ушел, так и не поверив окончательно во все случившееся.
– Вот и все, господин Штрудель, – сказал Нижегородский вошедшему адвокату. – Возвращаю вам ваше место. Да! Если этот молодой господин снова заявится сюда, скажите, что меня нет, что я занят его делом и просил не опаздывать на вокзал. Еще раз спасибо. Будете в Берлине, непременно заходите. Прощайте.
– А куда, собственно, заходить? – недоуменно посмотрел адвокат в сторону тренькнувшей колокольчиком двери.
* * *
– Что у вас там, в чемодане, Адольф? Прихватили на память несколько кирпичей из стены вашей богадельни? – спросил Нижегородский, наблюдая, как Гитлер еле втаскивает свой багаж в их двухместное купе.
– Разное, – ответил тот, отдуваясь. – Например, журналы. Я собирал их не один год, порой отказывая себе в самом насущном. Здесь также книги и мои альбомы.
– Можно полюбопытствовать?
Гитлер замялся.
– Вряд ли вам будет это интересно. Все журналы одного издателя и… специфической направленности.
«Знаю я вашу направленность, – подумал Нижегородский. – Лучше бы ты плотнее питался, чем забивал голову бредом выживших из ума профессоров».
Все журналы, многие из которых имели на обложке изображение кометы, оказались действительно одного издательства: это были сорок восемь номеров «Остары» доктора Йорга Ланца фон Либенфельса. Вадим несколько раз слышал это имя от Каратаева. Он знал, что фон Либенфельс купил на берегу Дуная какие-то развалины и организовал там духовный центр ордена новых тамплиеров. Там служились мессы и совершались ритуалы приема неофитов. Придя к власти, Гитлер должен был запретить все ложи и ордена, включая и этот.
Журналы целиком состояли из статей по оккультизму, расовым различиям, ариософии, теософии, проблемам пангерманизма и тому подобному. «Гарпф, фон Вернут, Вармунд, ван Йостенооде», – читал Нижегородский фамилии авторов. Материалы многих номеров подготовил сам фон Либенфельс. А чего стоили названия статей: «Теософия и ассирийские человекозвери», «Корневая раса атлантов и ее чистые и бестиальные подвиды», «Лемурия и Атлантида в свете палеографического картирования мира». Одна только работа «Самарийские, сирийские, готские и арабские интерпретации ранних арамейских источников Пятикнижия», текст которой был насыщен сотнями цитат на неведомых языках, повергала в трепет – как ничтожен ты, читающий сии великие исследования! Названий многих статей Нижегородский вообще не понимал. Он просто не знал таких слов. Иногда в заголовки были включены латинские термины, а то они и вовсе полностью состояли из диковинных слов вроде «Hebdomadarium» или «Tabularium». Однако смысл всей этой эзотерической белиберды просматривался вполне определенный: арийская германская раса должна уничтожить обезьян Содома и, учредив Церковь Святого Духа, превратить землю в «Острова блаженства». Уничтожить либо «гуманно» – методом стерилизации, либо негуманно, простым физическим истреблением. Причем он, чех Вацлав Пикарт, как раз и был из числа этих самых обезьян, подлежащих истреблению, если не в самую первую очередь, то уж во вторую точно.
«И этот гад еще дает мне свои журналы, – все более распаляясь, думал про себя Нижегородский. – Ну нет, голубчик, на этот раз именно я уничтожу тебя».
– Скажите, господин Гитлер, – обратился Вадим к скромному, чисто выбритому молодому человеку со впалыми щеками и небольшими прямоугольными усами над верхней губой, упирающимися в самый нос, – вы всерьез верите в мифический третий глаз, в лемуров, в женщин-зверей, от соития с которыми атланты породили обезьян-недочеловеков и всяких пигмеев?
– Разумеется, это всего лишь полемика, господин Пи-карт, – тщательно подбирая слова, ответил озаренный сказочными надеждами внук Отто Лидбитера. – Я согласен далеко не со всеми авторами этих журналов. Я вообще не признаю философствующих схоластов, запирающихся в своих замках и рядящихся в рыцарские мантии. Они из всего делают тайну, чрезмерно увлекаясь эзотерикой, а я считаю, что за будущее надо бороться открыто. Вы ведь согласны, господин Пикарт, что нельзя винить германскую нацию за ее стремление идти своим путем? Это право любого народа, ведь так?
Далее последовала длиннейшая тирада о том, что у всех европейских наций есть общий враг – евреи. Борьба с ними должна объединить нордические цивилизации и их союзников: англичан, чехов, французов и некоторых других. Иного пути у человечества просто нет. Продукт разлагающей деятельности мирового еврейства – это демократия, парламентаризм, империализм, импрессионизм, валил он все в общую кучу. Далее Гитлер кратко изложил свои взгляды на европейское устройство. Империя Габсбургов давно прогнила и должна быть упразднена. Все составляющие ее народы нужно отделить, а Австрию, Богемию, Моравию и Судеты присоединить к Германии…
«А пошел ты!» – мысленно послал будущего фюрера Вадим и прикрыл глаза. Поезд тронулся. Впереди была Германия, затем Франция.
Но до Зальцбурга им еще довольно долго предстояло ехать по Австрии, пересекая ее почти строго в западном направлении.
Гитлер завороженно смотрел в окно. Кроме Линца, Вены да нескольких деревушек, он практически нигде не бывал. Некоторое время он хранил молчание, потом заговорил и остановить его было уже невозможно. Разве только применив грубость.
– Вы католик, господин Пикарт?.. Нет?.. Вообще неверующий? И правильно! Это просто здорово, ведь наша религия убивает всякую любовь к прекрасному. Причем протестанты еще худшие ханжи, нежели католики. Вы посмотрите, как они одеваются. Это же неряхи! Я тоже окончательно расстался с верой. Еще в школе, переходя из класса Закона Божия в класс естествознания, я испытывал чувство обмана. Там говорили одно, здесь совершенно другое. Потом я понял, что Павел просто извратил учение Христа, который был никаким не сыном божьим, а арийцем. Павел умышленно причислил его к роду Давида и использовал его имя во благо преступных замыслов иудейства. Пораженный христианством, античный мир утратил красоту и ясность.
Временами Нижегородскому становилось даже любопытно. А иногда он ловил себя на том, что не может отказать своему «клиенту» и в логике. А уж в убежденности тем более. Несмотря на мешанину мыслей и бездоказательность суждений.
– Ислам, пожалуй, еще мог бы вдохновить меня и заставить вперить восторженный взор в небо. Но как же скучно на христианских небесах! В этом мире есть гений Шопенгауэра и музыка Рихарда Вагнера, а там только «Алилуйя», глупые младенцы и еще более бестолковые старики и старухи. Церковь стремится заставить нас уверовать в чудо Преображения. Ничего более нелепого человеческий мозг в своем безумии выдумать не мог. И чем он поглощен? Триста лет немцы не могут выяснить, можно ли при совершении причастия вкушать не только «тело», но и «кровь» Христа.
– Однако подростком вы пели в церковном хоре. Я не ошибаюсь? – Иногда Нижегородский задавал вопросы и даже вступал в бесстрастную полемику.
– Вам и это известно! Да. И скажу вам: тогда, как всякий ребенок, я был очень восприимчив к религии. А теперь я говорю: именно еврейское христианство погубило Рим, а вовсе не гунны или германцы. В мир пришел Еврей и притащил свою религию. Найдя слабое место – так называемую больную совесть мира, – он построил алтари неведомому богу. Он, этот Еврей, менял имена: из Савла сделался Павлом, из Мордехая стал Марксом. Еврей – это катализатор, воспламеняющий горючие вещества. Народ, среди которого нет евреев, непременно вернется к естественному миропорядку. Возьмите японцев. Вот прекрасная нация…
– А скажите-ка, Адольф, то пальто, в котором вы были еще вчера, не подарок ли это некоего еврея?
– Откуда вы знаете? – Молодой человек уставился напряженным взглядом в глаза Нижегородского. – Вам рассказал об этом Ганиш? Где вы его нашли? Одно время мы были даже дружны, но потом он украл мои рисунки, да на меня же еще и пожаловался в полицию. Якобы я присвоил себе звание академического художника. Впрочем, неважно. Да, я сильно нуждался. Нет, это не то слово – я бедствовал и вынужден был бороться за свою жизнь в самом прямом смысле. Мне стыдно об этом говорить, но были дни, когда мы с Нейнгольдом Ганишем просто попрошайничали. Так вы не знаете Ганиша, художника из Богемии?.. А что касается пальто… Я понимаю подоплеку вашего вопроса и скажу прямо: среди евреев безусловно есть люди порядочные. Они не предпринимают действий, направленных против германской нации, но поступают при этом не по зову сердца, а придерживаясь четвертой заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле». Вы понимаете? Вся их нравственность основана лишь на достижении личной выгоды. Люгер, губернатор Вены, которого я очень уважаю, несмотря на все страдания и неудачи, преследовавшие меня в его городе, так вот, он сказал однажды, что знал только одного порядочного еврея. Это был Отто Вайнингер. Вы читали его книгу «Пол и характер»?.. Рекомендую прочесть. Так вот он, этот Вайнингер, осознав свою еврейскую сущность, свою принадлежность к народу-паразиту, покончил с собой в возрасте двадцати трех лет. Вот поступок! Но иного выхода у этого бедняги просто не было.
Час назад, сразу за Зальцбургом они пересекли границу, и теперь поезд катился по южной кромке Химзее. Гитлер надолго увлекся красивыми пейзажами озерной глади и живописных берегов. Виды за окном, вероятно, пробуждали в его мозгу позитивные чувства.
– Удивительно, но потомки евреев-метисов, перестающие вступать в еврейские браки, похоже, постепенно освобождаются от вредоносного семени и к восьмому или девятому поколению полностью восстанавливают чистоту крови. А это дает надежду частично пораженным на исцеление в своих потомках.
Проплывающие мимо пейзажи наконец-то отвлекли их созерцателя от антисемитской темы.
– Меня удивляют наши историки и в первую очередь археологи, – заговорил он ни с того ни с сего. – Стоит им найти в наших лесах какой-нибудь древний череп, и они тут же заявляют, что так выглядели наши предки. Найдут каменный топор и делают вывод – это орудие изобретено прагерманцами. Какая чушь! Этим, кстати, грешат многие авторы «Остары». Ведь хорошо известно, что территории древней Германии были сплошь покрыты болотами, пока римляне не вырубили леса на севере Италии и дальше и за Дунай не пошел теплый воздух Средиземноморья. Они, эти умники, считают, что наши предки, как дураки, сидели в болотах среди комаров и лягушек. Получается, что у них не хватало ума найти более пригодное для житья место. И вообще, я никогда не верил в Тевтобургскую битву. В непроходимом лесу нельзя устроить большое сражение. Все это выдумки разных тацитов. Арминий разгромил римлян в честном бою на открытом месте. Так я считаю.
Потом его потянуло на космогонические теории:
– Вы знакомы с гипотезами о Мировом льде? Лично я вполне допускаю, что за десять тысяч лет до нашей эры Земля столкнулась с Луной.
Тут уже Нижегородский не смог обойтись без реплики:
– Это как так? Столкновение Земли даже с двадцатикилометровым астероидом фатально. Потребовались бы сотни миллионов лет на восстановление ее фауны и флоры.
– И вовсе нет, – легко парировал Гитлер, довольный, что сейчас он просветит недалекого в вопросах мироздания собеседника. – Они столкнулись, и Луна отскочила на свою теперешнюю орбиту. Возможно, наша Земля именно тогда забрала у Луны ее атмосферу, и тем самым условия жизни на планете полностью изменились. Я вполне допускаю, что до этого здесь обитали существа, которые благодаря отсутствию атмосферного давления могли жить на любой высоте или глубине. Они имели громадный рост, но при столкновении почти все погибли. Это и были атланты. Спаслись лишь двое…
Дальше шли долгие рассуждения о том, что где-то что-то разверзлось, что-то куда-то хлынуло, потом появился лед (Вадим совершенно не уловил, откуда и для чего), который имел основополагающее значение для зарождения нордической расы. Еще через пятнадцать минут весь этот бред сивой кобылы снова свелся к евреям.
– Вы не курите? – спросил Нижегородский, доставая из кармана небольшой футляр с гаванскими сигарами. – Тогда я выйду в коридор.
В коридоре он открыл окно и ощутил свежий весенний воздух, тот самый, который называют ветром Швабско-Баварской возвышенности. Чем он отличается от всех других ветров, Вадим не знал, а потому без сожаления раскурил свою сигару. «До Парижа этот худосочный всезнайка меня определенно достанет», – подумал он.
Другой бы на его месте радовался: как же, он беседует с будущим потрясателем вселенной! Потом можно смело садиться за книгу. Кажется Коленкур, вспоминая, как драпал с Наполеоном из России, написал свои мемуары «В кибитке с императором». Как насчет «В одном купе с будущим фюрером»? Вот только вся закавыка в том, что если план Нижегородского удастся, то фюрер не состоится. И вся эта говорильня так и останется болтовней венского художника-неудачника, начитавшегося расистской дребедени.
Когда он вернулся в купе, Гитлер снова набросился на него:
– Вот вы курите и тем самым добровольно укорачиваете свою жизнь. Я тоже долгое время курил. Месяцами не ел горячего супа, питаясь черствым хлебом и разбавленным молоком, но зато выкуривал от двадцати пяти до сорока сигарет в день. Я тратил на это тринадцать крейцеров. Потом понял, что мои легкие ничуть не лучше отцовских (он умер от легочного кровотечения) и, если я не перестану курить и не выброшу сигареты в Дунай…
Затем он подробно рассказал Нижегородскому о системах здорового питания, проявив недюжинные познания в диетологии, порассуждал о проблемах рака и медицинской науки вообще, коснулся сельского хозяйства, в частности способов выращивания риса и т. д. и т. п.
В Мюнхене они вышли на перрон размять ноги.
– Вот город, где я хотел бы жить, – сказал Гитлер.
– Что же мешало?
– Переезд сопряжен с тратами, а у меня временами не было трех крон, чтобы внести недельную плату за комнату в нашем общежитии. Но теперь, если в Америке все устроится, я непременно вернусь и поселюсь в Германии. Где-нибудь на Рейне, например в Кёльне, или вот здесь. Но там я не останусь ни одного лишнего дня. И в Вену тоже не вернусь. Фон Либенфельс считает Вену центром Германского возрождения. Он продолжает делать ставку на Габсбургов, в чем я с ним категорически не согласен.