Курылев Олег. Убить фюрера

   В тот же день Адам и его маленький отряд возвратились в базовый лагерь. Он не знал, что как раз накануне Ахмед Ораби-паша поднял восстание против хедива^[21] и его англо-французских опекунов. Отряды мятежного полковника регулярной египетской армии атаковали английские гарнизоны. Каким-то образом о восстании стало известно местным жителям из деревни эль-Курна, расположенной в нескольких километрах от эль-Амарны. Рабочие, набранные из этого селения, стали покидать экспедицию, опасаясь, что их помощь англичанам может не понравиться патриотам. Раскопки пришлось прекратить, все найденное спешно замуровать в одной из усыпальниц и, сняв лагерь, возвращаться на север.
   Дорога была непростой. Их маленький пароходик несколько раз останавливали и досматривали, а однажды даже обстреляли с берега. В эти дни Адам почувствовал недомогание. Врач Уильяма Питри начал лечить его от малярии, но немцу становилось только хуже. В Александрии, куда они добрались лишь через две недели, царили хаос и смятение. С моря город уже блокировал англо-французский флот, однако в стане европейских союзников произошел разлад. Французы отказались от идеи интервенции, и ситуация никак не разрешалась. К этому времени Адам окончательно слег. Он был бы оставлен в одной из местных больниц, если бы не последний, готовившийся к отплытию из блокированной Александрии немецкий пароход, капитан которого согласился забрать соотечественника.
   Вернувшись в Германию, Травиранус еще долго болел. Он лежал в своей берлинской квартире, за ним ухаживал кто-то из родственников, его навещали врач и медицинская cecтpa-монашка. Однажды, когда ему стало лучше, он вспомнил о кристалле из Долины Царей. Почти все его вещи пропали еще по дороге в Александрию. Наверняка пропал и тот камень. Но каково же было его удивление, когда, выдвинув однажды ящик своего письменного стола, Адам сначала услыхал звук – что-то брякало, перекатываясь по фанерному дну, – а потом и увидел свой камень. Тогда, в тот самый момент он вдруг явственно почувствовал, что белый кристалл преследует его. Он сросся с ним в одно целое и управляет его волей. Но это ощущение быстро прошло. В конце концов Травиранус поправился, вернулся в университет, но… это был другой человек.
   Он стал раздражителен и завистлив. Узнав, что как раз на днях Шлиман подарил свои «сокровища Приама» Берлину, за что был удостоен кайзером титула «почетный гражданин города», Травиранус выступил с гневной статьей и обвинениями в незаконном вывозе из Турции принадлежащих ей исторических ценностей. Он доказывал, что вовсе не легендарный Илион был отрыт купцом-дилетантом, что тот только разрушил исторические слои этого города, проскочив нужный, и вместе со своей женой насобирал тысячи золотых ваз и кубков где попало. Он назвал Шлимана обыкновенным торгашом, мечтавшим только повыгоднее продать свои находки, а когда ни Франция, ни Россия, ни Англия не согласились их купить, тот вынужден был «подарить» их Берлину.
   Семена гнева и зависти упали на благодатную почву. Научный мир Германии не хотел признавать за своим неученым соотечественником прав первооткрывателя. Троянские сокровища не стали выставлять, упрятав в хранилищах. Турецкое же правительство, видя такой настрой общественного мнения, инициировало судебный процесс, обвинив Генриха Шлимана в краже.
   Травиранус ликовал. Он продолжал громить и добивать археолога-самоучку, которым еще недавно искренне восхищался. А когда тот внезапно умер, пятидесятилетний доктор Адам Травиранус вдруг потерял к нему и его книгам всякий интерес…
   Старик из пивной рассказывал свою историю от первого лица, но так, будто говорил о другом человеке. К своему собеседнику он изредка обращался «мой молодой друг».
   – Я еще несколько раз приезжал в Египет, но все мои находки, а их было не так много, не приносили мне удовлетворения. Мне постоянно казалось, что я иду по следам других, более талантливых и удачливых, и это причиняло мне душевные муки. В конце концов я решил бросить практическую археологию. Страсть обличения подвигла меня на написание еще одной статьи. В ней я обвинил немецких ученых, тайно вывозивших из Египта обмазанные гипсом статуи. Вы, мой молодой друг, наверняка помните недавний скандал с бюстом Нефертити и другими скульптурами? Наши археологи обманули Департамент древностей, и теперь концессию грозят передать английскому Фонду исследования Египта. – Старик вздохнул и попросил принести себе еще одну кружку. – Я же впервые заговорил об этом двадцать лет назад. Я сказал правду, быть может, немного сгустив краски. Этого мне тогда не простили. За клевету меня лишили докторантуры, и вскоре я был вынужден уйти из университета, громко хлопнув дверью. Впрочем, мое падение как ученого началось задолго до того дня. А с этого момента я стал опускаться и как личность. Деньги у меня водились, а значит, нашлись и друзья. С их помощью я пристрастился к алкоголю, хотя и тешил себя мыслью, что все это временно, кризис пройдет, и я уеду туда, где, как мне казалось, осталась моя опаленная солнцем Атона душа. Когда я натыкался взглядом на корешки и обложки книг, которые написали мои более счастливые коллеги, мое сердце будто сжимала костлявая рука. Порой мне казалось, что «Десять лет раскопок в Египте» Уильяма Питри, книги Мариэтта, Бельцони, Масперо, Ларэ, пылившиеся на полках моих книжных шкафов, смотрели на меня с укором, а то и с презрением. Однажды в порыве безумия я сбросил их на пол и принялся топтать ногами.
   Старик тяжело задышал, схватил обеими руками кружку и долго жадно пил.
   – Крепкие напитки, абсент, а порой и кокаин быстро, в течение одного года сделали свое дело. Последние мечты мои увяли. Изорванные когда-то книги я подклеил и убрал с глаз подальше. Но с этого времени меня стали преследовать ночные кошмары, вернее, всегда один и тот же сон: будто я снова стою посреди едва различимых развалин города Ахетатона и ожидаю восхода солнца. Затем я иду к скалам и зачем-то ищу в них проход. Я нахожу узкую щель, прорезавшую отвесную стену до самого верха и вхожу в нее, словно в извилистый коридор. Мне кажется, что вдали меня ждет нечто особенное, то, что я искал всю свою жизнь. Я иду по узкому проходу, ощущая, как с каждым моим шагом его стены все более сближаются. Но выход уже близок. Там что-то сверкает. Я вижу росписи на стенах большой комнаты, заваленной золотом и уставленной статуями, и продолжаю протискиваться к ней. Я уже повернулся боком. Шершавый гранит цепляется за мою одежду. Наконец я понимаю, что не могу продвинуться дальше ни на дюйм, и хочу повернуть назад. Но коридор позади так же узок, и ужас сковывает мое сознание. Я слышу шорох песка, чувствую, как что-то обвивается вокруг моих ног. Это Меретсегер – богиня-змея, повелительница этих гор, охраняющая покой фараонов и цариц. Становится темно, а ведь совсем недавно был восход. Я слышу еще какой-то шум и догадываюсь, что это движутся жуки скарабеи – падальщики пустыни. Они несутся ко мне черным потоком прямо по отвесным стенам… я кричу и… просыпаюсь.
   Вот так, мой молодой друг. Избежать ночного кошмара я мог, только крепко выпив накануне, да и это порой не помогало. Проснувшись же ночью и придя в себя, я засыпал снова и вскоре опять стоял посреди Ахетатона в ожидании восхода солнца. Но однажды, ровно двадцать лет назад, все это закончилось. Проснувшись как-то после очередного кошмара, я скинул ноги на пол и долго сидел, ухватившись руками за край моего старого кабинетного дивана. Голова моя свесилась на грудь, я тяжело дышал, постепенно приходя в себя. Вдруг я почувствовал, что в комнате кто-то есть. И точно – в кресле напротив окна сидел человек. Лунный свет падал на него сзади, и лица не было видно. На его голове я разобрал очертания тропического шлема, какие любят носить англичане. Если бы не мой недавний сон, от которого я все еще не отошел полностью, я бы, наверное, испугался.
   – Кто вы? – прошептал я пересохшим ртом.
   – Не будем тратить время на выяснение моей личности, – ответил незнакомец. Он говорил не спеша и, мне показалось, с восточным акцентом. – Я прождал вас весь вчерашний день, потом ушел, а когда снова вернулся – уже стемнело. Ваша дверь была растворена, вы спали. Вас могли обворовать или, того хуже, убить.
   – Здесь нечего воровать и некого убивать, – сказал я и поплелся к своему письменному столу.
   Голова раскалывалась, мне необходимо было выпить. Я нашел бутылку, хотел зажечь свечу, но не было спичек. То, что в настольном светильнике давно не было лампочки, я помнил. Я выпил прямо из горлышка.
   – Говорите, что вам надо, и уходите.
   – Мне нужен Феруамон.
   – Что-что? Какой еще фирумон? Не морочьте мне голову: здесь нет ничего, даже спичек.
   – Там, в среднем ящике стола, справа, – спокойно сказал незнакомец. – Белый кристалл, который вы тайно вывезли из Долины Царей, а затем и из Египта.
   Я еще несколько раз отпил из бутылки, и мне стало лучше. Настолько лучше, что я уже не прочь был поговорить с этим типом.
   – Как вы его назвали?
   – Феруамон. Это алмаз. Самый древний алмаз, который когда-либо принадлежал людям. Им владели жрецы Карнакского храма, что на восточном берегу Фив.
   Незнакомец сидел уже возле самого стола, прямо напротив меня, хотя я не видал, когда он встал и придвинул кресло. Его лицо по-прежнему оставалось в тени.
   – Алмаз, – непроизвольно повторил я. – Должно быть, очень дорогой? Если его продать, наверняка хватило бы на оснащение серьезной экспедиции и на взятки чиновникам.
   – Феруамон нельзя продать, – возразил этот тип.
   – Все можно продать и все можно купить, – возразил я и снова приложился к бутылке. – А что нельзя купить за деньги, то можно купить за очень большие деньги. Ха-ха.
   Мне окончательно полегчало. Я откинулся на спинку стула и выдвинул средний ящик стола. Камень, о существовании которого я к тому времени почти позабыл, оказался на месте. Надо же, за последний год я потерял или продал много вещей, но огромный алмаз сохранился.
   – Так почему его нельзя продать? – спросил я, кладя алмаз на стол.
   – Потому что он бесценен. Всякий, кто попытается дать или получить за него цену, погибнет, потому что любая цена недостойна Феруамона.
   – Бросьте! Все это выдумки. Вы так говорите для того, чтобы не платить. Послушайте, а почему вы не украли его, пока я спал?
   – Потому, что сам хочу жить.
   – Не рассказывайте сказки!
   Меня разозлило нахальство этого типа. Влез без спроса в квартиру, да еще и беззастенчиво врет.
   – Это не сказки, – он был невозмутим. – Когда вы, господин Травиранус, нашли камень возле гробницы жреца Хоремхеба и присвоили его себе, то остались живы только благодаря тому, что у Феруамона уже много веков не было хозяина. Вследствие этого сила его ослабла. Однако заметьте: именно тогда с вами начались неприятности. Они преследуют вас с того самого дня, вот уже три десятилетия. Алмаз из Карнакского храма может приносить только зло. Такова уж его сущность. Жрецы знали это и использовали камень в своих целях в соответствии с его предназначением.
   «А ведь в чем-то он прав, – думал я. – В то утро, когда я увидел восход солнца над скалой Дехенет, в моей судьбе произошел излом. Все пошло прахом. Неужели и вправду, не погубив физически, этот чертов алмаз исковеркал меня нравственно?»
   – Как же он оказался в той гробнице? – спросил я.
   – Извольте, я расскажу вкратце, – охотно согласился пришелец. – Вы, конечно, знаете, что, когда Аменхотеп IV сменил имя и, став Эхнатоном, начал войну против традиционных египетских богов, он неоднократно грозил разрушить старые храмы, и в первую очередь фиванские. Первое время он был занят строительством своей новой столицы, да и вначале опасался кардинальными мерами вызвать народные волнения. Когда наконец Эхнатон, несмотря на увещевания своей жены Нефертити, решил перейти от угроз к делу и послал в Фивы войска, жрецы Амона из Карнака вспомнили о «белом амулете», приносящем несчастья тому, кто им владеет. Они решили прибегнуть к его помощи. Подарить его непосредственно было сложно: он не обладал особой красотой и не привлек бы внимание фараона. Тогда его вставили в массивную рукоять специально изготовленного золотого кинжала и преподнесли фараону во время торжеств по случаю прочтения им своей новой поэтической оды Солнцу. Кинжал был специально заказан лучшему мастеру из Мемфиса. Он должен был поразить еретика своей красотой, чтобы тот всегда держал его рядом. Их план сработал. Став хозяином алмаза, Эхнатон сразу поубавил свой пыл. Он сделался вялым, сильно располнел, его стихи, наполненные прежде оптимизмом и жаждой жизни, потускнели. Он отдалил от себя жену – красивейшую и умнейшую женщину Древнего мира. Его постигло разочарование, а жизненные трагедии, такие, как смерть любимой дочери – принцессы Макетатон, – надломили и его рассудок. Он заболел и на семнадцатом году правления умер. «Белый амулет» сделал свое дело. Опальные храмы были спасены, а на престол взошел девятилетний Тутанхатон.
   «Откуда он может знать про алмаз? – думал я, стараясь разглядеть лицо ночного гостя. – Все остальное, из того, что он говорит, общеизвестно. Нет, он обыкновенный шарлатан, пытающийся выудить у меня мой кристалл».
   Между тем гость продолжал:
   – Тутанхатон перебирается в Фивы, заменяет одну букву в своем имени и становится Тутанхамоном – «живым подобием Амона». Он выполняет волю фиванских жрецов и восстанавливает пантеон традиционных египетских божеств. Теперь уже всячески принижается культ бога Атона. Город Ахетатон стремительно опустевает, его храмы и дворцы заносит песком и забвением. Быстро увядает пышная зелень тамарисков, гибнут под палящим солнцем роскошные сикоморы, засыхают тенистые рощи финиковых пальм. Когда юному фараону исполняется восемнадцать лет, некий жрец Хоремхеб, улучив момент, приставляет к затылку спящего Тутанхамона острие того самого золотого кинжала и бьет по его рукояти молотком. Хоремхеб сохранил верность прежнему властителю и его единственному богу Атону. Он отомстил сыну, предавшему дело своего отца. Через год Хоремхеб умирает сам. Его погребают, как жреца, там же, в Долине Царей, и кладут в саркофаг золотой кинжал, подаренный ему перед смертью самим Эхнатоном. Более двадцати пяти веков назад почти все эти могильники становятся неоднократной добычей воров. Когда грабители впервые проникают в усыпальницу Хоремхеба, они не находят здесь особых сокровищ. Золотой кинжал – самое ценное, что там было. Кто-то из воров отбивает с его помощью от барельефов алебастровой гробницы лазуриты и золотые пластинки. Он бьет тяжелой рукоятью кинжала и не замечает, как из нее выпадает Феруамон. Камень закатывается в щель и лежит там две тысячи пятьсот сорок три года, пока некий Адам Травиранус не находит его. Вот и все.
   Мы некоторое время молчали. Я обдумывал услышанное. На мой вопрос, откуда он знает об алмазе и его истории, незнакомец отвечал, что прочел это на каких-то терракотовых табличках, якобы купленных им на одном из каирских базаров. Затем он еще раз заявил, что у меня нет другого пути, как расстаться с камнем из Телль-эль-Амарны. Он не может дать за него денег, но готов взамен открыть одну тайну – такую, за которую сотни археологов с готовностью продадут душу дьяволу.
   – Это что же такое? – спросил я.
   – Я назову вам, где найти неразграбленную усыпальницу.
   – Да ну!
   – Вы ведь мечтали об этом? О нетронутой гробнице, о комнатах, набитых сокровищами. Это усыпальница фараона. Три тысячи триста четыре года назад после совершения всех обрядов ее покинули родственники и жрецы, и рабочие замуровали вход. С тех пор туда никто не входил.
   – Шутить изволите! – не поверил я. – Да если бы вы знали о таком… Нет, я не верю. И зачем, скажите на милость, вам этот камень? Вы же сами уверяете, что он всегда приносит только несчастье. Кому вы хотите его подсунуть?
   Я почти перешел на крик. У меня снова страшно разболелась голова. Я вдруг выхватил из ящика стола лист бумаги и швырнул перед ним:
   – Рисуйте!
   Совершенно невозмутимо странный человек придвинулся ближе. В его руке появилось перо, которое он обмакнул в чернильницу, стоявшую на моем столе. Последняя капля чернил высохла в ней еще три месяца назад, я это хорошо помнил, но на листе стали появляться линии. Сначала я ничего не мог разобрать. Потом мне показалось, что я узнаю расположение скал в Долине Царей и очертание берега Нила. Ночной гость нарисовал три маленьких квадратика и соединил их тремя линиями так, что получился треугольник.
   – Это гробницы Рамсеса II, Мернептаха и Рамсеса VI, – сказал он. – Девятнадцатая и Двадцатая династии Нового Царства. Они еще не найдены, как и много других поблизости. К сожалению, все их разграбили задолго до Рождества Христова. Но, если из вершины треугольника, вот отсюда, где находится усыпальница Рамсеса VI, мы проведем прямую линию к центру стороны, соединяющей две другие вершины, то примерно в пятидесяти метрах в направлении этой медианы найдем несколько древних построек. Это жилища строителей усыпальниц, тех, кто вырубал подземные ходы в скалах Долины Царей. Их построили на месте ранее вырубленного склепа, где был захоронен последний фараон Восемнадцатой династии. Впоследствии никому не приходило в голову, что хижины стоят над могильником. В одном месте здесь свалены груды строительного мусора от более поздних захоронений и обломки кремния. Прямо под ними находится первая ступень, ведущая в подземную галерею.
   – Чья же это усыпальница? – спросил я, пораженный тем, что вспомнил, как сам лично видел однажды остатки этих самых хижин и груды кремния, сваленные где-то между ними. А ведь обломки кремния – первый признак того, что где-то поблизости рубили камень.
   – Я же сказал: последний фараон Восемнадцатой династии, – ответил ночной гость. – Тутанхамон. Тот самый, о котором однажды скажут, что он прославился только тем, что умер.
   – Вы разыгрываете меня…
   – Нисколько. В усыпальнице вы найдете большой, окованный золотом ящик. В нем второй и третий, причем в третьем окажется монолитный саркофаг из желтого кварцита с тремя вложенными друг в друга гробами. Последний гроб выкован из чистого золота, а золотая маска на лице мумии поразит воображение своим совершенством. Впрочем, некоторые чувствительные сердца будут более тронуты, увидав под маской восемнадцатилетнего правителя венок из простых полевых васильков.
   Я взял в руки горящую свечу (не помню, чтобы ее кто-нибудь зажигал) и поднес к лицу говорившего. Рука моя затряслась: на меня смотрели глаза Генриха Шлимана, умершего в Неаполе два года тому назад. Он виновато и даже как-то сочувственно улыбался, а его лицо в красном свете свечи было мраморно-белым. Я закричал и… проснулся.
   Замерзшее окно было подсвечено бликами хмурого зимнего утра. Возле него, как и положено, вдали от стола стояло то самое кресло. На столе – перегоревшая лампа, стопа старых журналов, наполовину пустая бутылка. Накинув халат, я подошел к столу и стал пить прямо из горлышка. Отдышавшись после нескольких глотков, я схватил бронзовую чернильницу, резко перевернул ее и потряс. Она была пуста. Я поплелся на кухню, зажег газовую горелку и поставил чайник. Я делал что-то еще – кажется, резал хлеб, – но последний сон никак не шел у меня из головы. Отбросив нож, я бросился в кабинет и стал шарить в ящиках письменного стола. Кристалла нигде не было. Я стал искать на полу и наткнулся на скомканный бумажный листок. Разворачивая его, я чуть было не порвал листок пополам, так дрожали мои руки.
   Это была та самая схема!
   Здесь мой рассказ можно было бы и закончить. Алмаз пропал. Может быть, он исчез уже несколько месяцев назад, а может, я сам отдал его в ту ночь человеку в тропическом шлеме. Я допускаю, что это был вовсе и не алмаз, но только с той самой поры мои ночные кошмары прекратились. Я стал меньше пить и со временем даже устроился смотрителем в берлинский Египетский музей. Теперь я на пенсии.
 
   На этом история Адама Травирануса обрывалась.
   – Прочитал? – спросил Вадима за ужином Каратаев. – Ну? Что скажешь?
   – Ну-у-у, что тебе сказать, старик… В целом, конечно, неплохо, – выдержав паузу, важно объявил Нижегородский. – Отдает, конечно, Николай Василичем, но в отношении здешней публики это, я думаю, не возбраняется.
   – Каким еще Николай Василичем?
   – Гоголем, Саввушка. Его незабвенным «Портретом». Твой Травиранус – это же гоголевский Чартков. Те же сны, та же поломанная психика, только в несколько другой очередности. Тот кромсал полотна талантливых художников, твой топчет книги. Да ты не расстраивайся, я так понимаю, что мы не гонимся за литературной премией и всякие там «букеры» нам не нужны. Мы просто пиарим нашего «Призрака», ведь так?.. Теперь что касается стиля. – Нижегородский явно решил оттянуться в роли критика. – С этим немного похуже. Не спорь, не спорь. Прими уж все мужественно. Ведь это же честертоновщина какая-то, да еще в слащавых русских переводах конца прошлого века. Ни одного крепкого словца или там фривольного высказывания. Я уж молчу о сексе, но, Саввушка, хотя бы легкую эротическую вуаль можно было набросить на образ твоего бесполого героя. И потом: не слишком ли много всяких «атонов» и «амонов»? Женщин, к примеру, это может утомить.
   – Чушь, – обиженно буркнул Каратаев, – женщины тут совершенно ни при чем. Рассказ предназначен для историков. Я хочу заинтересовать именно их и журналистов и, если не сейчас, то сразу после обнаружения гробницы Тутанхамона они, помяни мое слово, клюнут. И без всяких там вуалей.
   – Не сомневаюсь, – согласился Нижегородский. – А когда реально должны отыскать бедного Туги?
   – Через десять лет, в ноябре двадцать второго. Англичане Картер и Карнарвон, вероятно, нашли бы его и раньше, да только концессия на раскопки в Долине Царей с 1902 года принадлежит некоему Теодору Дэвису – бывшему юристу и весьма состоятельному человеку, прозванному за владение контрольным пакетом акций одного из концернов Мистером Медным Королем. Этот американец никого туда не пускает. Он выкопал почти всех представителей XVIII династии фараонов, кроме Тутанхамона. Пять лет назад он нашел и самого Эхнатона, заявив на весь мир, что Долина Царей исчерпана. При желании мы могли бы огорчить самоуверенного папашу Дэвиса: тот, кого он принял за Эхнатона, при жизни им вовсе не был.
   Каратаеву не сиделось на месте. Он вскочил и забегал по комнате.
   – Ты даже не представляешь, Нижегородский, какой поднимется шум и гам в научных и околонаучных кругах. когда англичане найдут Туги. В Луксор рванут тысячи паломников, включая газетчиков. Долину Царей начнут растаскивать по камушку, как Афинский акрополь. И мы должны, быть может как раз с помощью моей новеллы, организовать весь этот бум не позднее будущего года. К весне четырнадцатого, когда голландец закончит Фараона, наш алмаз и все изготовленные из него бриллианты должны стать самыми знаменитыми и самыми драгоценными камнями в мире.
   – Ты уверен?
   – А как же! Подумай сам: в истории о «Проклятии Долины Царей» предсказано не только точное местонахождение долгожданной гробницы, но и кое-что из ее содержимого. Даже тот самый венок из засохших за тысячи лет васильков – правда. Его найдут и об этом напишут. Даже маленькая дырка в черепе мумии, которую, если не подсказать, обнаружат лишь десятилетия спустя. Мистика! Газеты сойдут с ума. Они сразу заметят, что описание таинственного камня из Эль-Амарны в точности соответствует описанию нашего «Английского призрака», приведенному в официальных каталогах. Вплоть до той щербинки на скошенной торцевой грани, о которой, помнишь, ты мне говорил. А если рассказ точен в отношении могил фараонов, то, стало быть, есть все основания поверить и в историю Феруамона. И в нее поверят!
   – А как же неприкосновенность истории? – ехидно заметил Вадим.
   Каратаев стушевался. Он и сам много раз задавал себе вопрос: стоит ли так рискованно манипулировать с этим алмазом. Но очень уж велик был соблазн.
   – Понимаешь, Вадим, это событие скорее культурного поля. На европейскую политику и мировую экономику оно не должно особенно повлиять.
   – Ну допустим, допустим… Ну а потом-то что?
   – Потом? Потом мы выставляем «Фараон» на аукцион. Предаукционный показ проводим в каком-нибудь знаменитом музее, например, в Лувре или в Хофбурге. Соответственно, в Париж или в Вену съезжаются богатеи со всего мира – миллиардеры, шейхи, президенты. Думаю, приедет кто-нибудь из Рокфеллеров – они уже прибрали к рукам почти все южноафриканские алмазные месторождения и наверняка проявят интерес к нашим камням. А теперь вообрази себе: огромный купольный зал, все лишнее убрано, свет приглушен, а в центре в специальной, ярко освещенной витрине за пуленепробиваемым стеклом наш «Фараон»…