Страница:
Он подозвал официанта и попросил принести бокал сока.
– Так мы будем все-таки играть?
– Нет.
– Как нет? Вы же только что уговаривали меня…
– Понимаете, фрау Вини (ведь я могу вас так называть?), по правде говоря, мы пришли сюда не играть – это мы сделаем как-нибудь в другой раз, – мы пришли выиграть. Как говорят в русском городе Одессе, это две большие разницы. Поэтому… – Он снова посмотрел на часы. – Лучше ответьте, какой номер вам больше нравится: шестерка или тридцать три?
– Никакой! – В ее голосе почувствовалась обида.
– Вини!
– Тогда десять.
– Я тоже без ума от десятки, но сейчас нужно выбрать между шестеркой и тридцатью тремя.
«Как я объясню ей потом весь этот бред, если ничего не получится?» – мелькнуло в голове Нижегородского.
Оставалось две минуты. Вадим увидел, как крупье знаком подозвал кого-то из персонала и что-то ему шепнул. «Сейчас его заменят», – догадался Вадим, и через полминуты крупье действительно был заменен розовощеким парнем с набриолиненным чубиком. «Старый знакомый», – отметил Вадим, поворачиваясь к партнерше.
– Ну, вы выбрали?
– Нет, но пускай будет шестерка.
– А чем вам не нравится тридцать три? – страстно зашептал Нижегородский. – Гармония, симметрия, уравновешенность. В конце концов, это возраст несчастного Христа!
– Делайте ваши ставки, господа.
Нижегородский умоляюще посмотрел на молодую вдову.
– Если вам так нужно, то извольте – тридцать три.
Подошел с соком официант. Вадим передал баронессе стакан, посоветовал пить его маленькими глотками и метнулся к окруженному публикой столу. Его рука с предательски блеснувшим перстнем лишь на мгновение возникла над игровым полем стола, положив на черную клетку с номером «33» большой скомканный комок из нескольких десятимарковых банкнотов.
– Ставки больше не принимаются, – по-немецки произнес розовощекий типпер и приготовился крутануть крестовину.
«Уже и крупье в Висбадене не говорят по-французски, – непроизвольно отметил Вадим. – Савва прав: быть войне». Он тут же отошел от стола и даже чуточку присел, чтобы не попасться розовощекому на глаза. И только когда костяной шарик мерно зажужжал, Нижегородский выпрямился, посмотрел на наблюдавшую за его действиями внучку фон Летцендорфа и озорно ей подмигнул.
Теперь уже опасаться чего-либо было поздно. Вадим протиснулся к краю стола и сразу догадался, кто здесь тот самый князь – он стоял, упершись обеими руками в бортик, и напряженно ждал.
– Тридцать три, черное.
– Yes!
Крупье сгреб к себе все проигравшие ставки, после чего, укоризненно качнув головой по поводу варварски скомканных ассигнаций Нижегородского, протянул руку к ним. В следующее мгновение по зеленому штудгартскому сукну с легким звоном рассыпалась полоска из тусклых золотых дисков. Кто-то охнул, на несколько секунд воцарилась полная тишина, нарушить которую, казалось, не мог бы не только шум других столов, но и вой пожарной сирены.
– Чья это ставка? – пробормотал крупье.
– С вашего позволения, моя. Позвольте, господа.
Окружающие расступились. К столу подошел Нижегородский.
– Идите же сюда, фрау фон Вирт, ведь мы выиграли, – радостно позвал он стоявшую поодаль молодую даму.
Толпа зашумела и тут же стала увеличиваться в размерах. Весть о крупном выигрыше мгновенно пролетела по залу, сгоняя с насиженных мест всех тех, кто был свободен. Подошел важного вида администратор.
– Разрешите… Что здесь? Что это за монеты? Э-э нет, это не по правилам.
– Что не по правилам? – спокойно поинтересовался Вадим.
– Не по правилам пускать в игру деньги, не оговоренные в… правилах, – коряво, но убежденно разъяснил администратор.
– Чем же они плохи? Здесь тридцать немецких марок в ассигнациях и пятьдесят английских золотых соверенов, – громко, чтобы все слышали, произнес Вадим. – Что вас не устраивает? – Вадим наклонился к своей спутнице. – Если вам скучно, пройдите в кафетерий, я скоро управлюсь. Обычное дело.
Однако баронесса не спешила уходить. Блеск рассыпанного по зеленому сукну английского золота не оставил равнодушной и ее.
– Я вижу, что это соверены, – с видом знатока заявил администратор, беря со стола одну из монет с чеканным профилем королевы Виктории, – но их нет в нашем перечне. Вам следовало внимательнее ознакомиться с правилами.
Притихшая было публика снова зашумела. Вадим прекрасно понимал, что она будет на его стороне.
– В таком случае вам следовало бы изредка читать вашу собственную рекламу. – Сверкнув перстнем и глядя прямо в глаза своему противнику, Нижегородский спокойно извлек из внутреннего кармана пиджака сложенную узкой полоской газету. – Итак, что мы имеем… ага, цитирую: казино «Арктур» приглашает за свои столы всех желающих… так, это опустим… в зале вам предложат прохладительные напитки… это тоже не то… Вот! К игре допускаются банковские билеты… (тут целый перечень), а также полноценные[45] иностранные монеты, курс которых определен Дойчебанком. – Он положил газету на край стола. – Это «Гессенер анцайгер» недельной давности.
– Все верно, господа, – обратился администратор к присутствующим, – однако где вы видели официальный курс английских соверенов?
С этими словами он небрежно швырнул взятую им монету на стол. Вадим проследил за укатившимся до дальнего бортика диском и медленно произнес:
– Нехорошо так обращаться с предметом, на котором запечатлена любимая бабушка нашего кайзера. Умершая, кстати, у него на руках, – с грустью добавил он.
Произнеся это, из другого кармана он вытащил точно так же, что и в первом случае, сложенную газету. На сей раз это был «Прусский коммерческий вестник».
– А теперь касаемо курса. Один британский шиллинг соотносится с немецкой маркой, как… Другими словами за сто шиллингов полагается сто две марки и пятнадцать пфеннигов. Это данные Дойчебанка от второго апреля. Подписано лично господином Гельферихом. Можете ознакомиться.
Администратор начал понимать, что этот посверкивающий камушками аферист подготовился основательно.
– Что же до золотого соверена, – продолжил Вадим, – то любой гессенский купец подтвердит вам, что, как и двести лет назад, в нем ровно двадцать один шиллинг и шесть пенсов.
– Совершенно верно! – выкрикнул кто-то из задних рядов.
Публика одобрительно зашумела.
– Если же вас затрудняет расчет, то могу сказать, что на столе сейчас тысяча семьсот пять шиллингов, что эквивалентно тысяче девяноста восьми маркам. Прибавим сюда еще тридцать марок бумагой и получим тысячу сто двадцать восемь. – Нижегородский повернулся к Вини: – Стало быть, наш выигрыш, фрау фон Вирт, составил тридцать девять тысяч четыреста восемьдесят марок. – Нижегородский наклонился и галантно поцеловал руку баронессы. – По бокалу секта всем присутствующим, – обратился он к официантам, после чего принужден был с минуту раскланиваться за бурную овацию.
В это время появился хозяин заведения. Он заверил всех, что казино «Арктур» безусловно выплатит выигрыш, и попросил Нижегородского и его спутницу проследовать за ним в кабинет администратора.
– Уже поздно, поезжайте в гостиницу, – сказал Вини Нижегородский. – Не возражайте, я распоряжусь, и вас отвезут. Тут я управлюсь один. Спасибо за победный номер, Вини. Во сколько завтра ваш поезд?..
В кабинете хозяин казино и администратор решили взять Вадима в оборот. Они были единодушны во мнении, что перед ними жулик, но жулик экстра-класса.
– Зачем вы скрыли размер ставки от крупье? Это нарушение.
– Я превысил предельную сумму? – решил сразу перехватить инициативу Нижегородский.
– Нет, но…
– Я запретил вашему крупье пересчитать деньги?
– Нет, но…
– Правилами предписано вслух объявлять сумму?
– Нет, но…
– Может быть, мне предъявить документы? Вот обрадуются ваши коллеги из других заведений, узнав завтра поутру, что в «Арктуре» у выигравших клиентов требуют паспорта.
Нижегородский в третий уже раз полез во внутренний карман пиджака. Он достал пухлое портмоне, из которого на письменный стол выпала небольшая фотокарточка.
– А это что такое? – удивился Вадим и вдруг вспомнил: – Ах да! Это же я на прошлой неделе в берлинском «Кайзерхофе». Обратите внимание на игровой стол, господа.
Он повернул к ним карточку. Снимок был сделан лишь несколько дней назад с помощью Саввиных очков. Каратаев запечатлел сидящего за рулеткой фешенебельного казино Нижегородского, который тем же вечером творчески поработал над полученным изображением. «Я только добавил чуточку экспрессии», – объяснил он свое творчество компаньону.
Расчерченная на квадраты поверхность стола была сплошь завалена скомканными ассигнациями и монетами, да в придачу еще уставлена рюмками на высоких ножках, из которых тоже торчали скомканные или свернутые в трубочку банкноты.
– Так теперь играют в Берлине, господа, – поведал Вадим гессенским провинциалам. – Конечно, не всякий день и не везде, а только в первоклассных заведениях. Согласитесь, неплохо придумано помещать ставку в фужеры, чтобы деньги не рассыпались по столу. И никаких проблем с администрацией казино. Погодите-ка, а это кто? – воскликнул Нижегородский, показывая на игрока рядом с собой. – Бог ты мой! Это же Эйленбург! У меня же с ним встреча в Потсдаме через три дня. Совсем забыл.
– Какой Эйленбург? – в один голос спросили оба провинциала.
– Какой-какой, – махнул фотографией Вадим, пряча ее обратно в бумажник, – тот самый, разумеется, гофмаршал двора его величества, князь Август Эйленбург. Достойнейший человек. А то, что его двоюродный брат сейчас под судом, так это козни завистников. Мда-а-а… Так как же мы поступим, господа?
Через сорок минут Нижегородский сидел на заднем сиденье вызванного администратором казино такси с кожаным портфелем на коленях. По правую и по левую сторону от него восседали двое охранников, которые по приказу хозяина «Арктура», любезного господина Альвейдера, сопровождали дорогого клиента и его выигрыш (портфель на время одолжил тот же Альвейдер) в висбаденское отделение Дармштадского банка.
…На следующий день Нижегородский приехал на вокзал проводить Вини.
– Ваша доля, мадам, – протянул он ей незапечатанный конверт. – Здесь пять тысяч и еще пятнадцать переведены на ваше имя в Берлине. Все, как договаривались… Не спорьте, ведь это вы назвали тот счастливый номер.
– Но, Вацлав…
– И слышать ничего не хочу. В Берлине передавайте привет вашему деду, а в Австрии – его преподобию приору. Надеюсь, теперь-то вы поедете к Либенфельсу?
– Даже не знаю…
– Поезжайте непременно.
– Дело ведь не только в деньгах, – она смутилась, – в восьмом году в первый раз я ездила туда с мужем, два года назад – со своим кузеном, а нынче…
Нижегородский намеренно молчал.
– Нынче мне не с кем, – призналась наконец баронесса. – Ехать же одной или с тетей… нет, это неприлично. В собраниях подобного рода одинокая женщина порождает вопросы и недомолвки. Ведь в ордена нас, женщин, не принимают, и на таких мероприятиях мы должны быть при ком-то. Вы меня понимаете?
Вадим догадался, куда она клонит.
– С удовольствием предложил бы себя в качестве вашего спутника, но…
– Вы заняты?
– Нет, но я чех. В обществе арийских чистокровок моя личность может оказаться персоной нон грата.
– Но мы не скажем, что вы чех, – с энтузиазмом заговорила Вини. – Ваша внешность не вызовет никаких сомнений – уж я-то знаю вкусы этих господ, – а фамилия вполне даже немецкая. Ну что же вы молчите? Теперь вы согласны?
– Что ж, почему бы нет. Но при условии, что вы забираете свой выигрыш.
Они договорились встретиться в Вене в полдень третьего мая у часов на Хоэр Маркт[46]. На всякий случай Вадим дал Вини телефон адвокатской конторы Штруделя, где они могли бы при необходимости оставить друг для друга сообщение.
– Что? Ты собрался ехать к Йоргу Ланцу в Верфенштайн? – удивлению Каратаева не было предела.
– А что такого?
– Зачем тебе, Нижегородскому, это надо?
– Меня попросила Вини. Я не могу отказать внучке – нашего друга барона. Ты дашь очки?
– Еще чего!
– Не будь жмотом, Савва. Тебе же самому интересно все увидеть собственными глазами.
Это был мощный аргумент. Каратаев многое бы дал, чтобы лично побывать в гостях у предмета своих давних исторических исследований. Как назло, и сертификат чистопородности у него имелся, но пригласили, конечно же, не его, а этого дамского любимчика Нижегородского.
– Сломаешь! Потеряешь!
– Ни в жись!
– Забирай, но без очков даже не думай возвращаться. Понял? В этом случае твоего мопса я вышлю на адрес фон Летцендорфа, там его и заберешь.
– Да нет проблем. Только, Саввушка, подбери мне по этому Либенфельсу что-нибудь из твоего архивчика. Ну чтобы я знал, чего ждать от их компании.
– Что тебя интересует? – спросил, смягчаясь, Каратаев.
– Ну… как, к примеру, они, эти современные монахи, относятся к дамам? Тебе не кажется странным, что на свои слеты они приглашают молодых симпатичных вдовушек?
Каратаев собрался с мыслями.
– Начнем с того, что никакие это не монахи. Это обыкновенная масонская ложа, только не тайная, а открыто пропагандирующая и себя и свои идеи. Настоящие рыцари Храма, как и все остальные монашествующие воины прошлого, не подпускали к себе женщин, за исключением разве что старых сиделок при больных и раненых. Устав строжайше запрещал им целовать даже родную мать.
– За что же такая суровость? – поразился Нижегородский.
– Как это за что? В те времена, чтоб ты знал, женщина в христианском мире считалась нечистым и даже опасным существом, виновным в предательстве, совершенном Евой. Совратив Адама, она лишила людей Благодати. Правда, были отдельные случаи, когда пожилые вдовы умерших рыцарей обращались с прошением о приеме их в орден, где они хотели бы дожить остаток лет. Взамен они отписывали братьям все свое имущество, а таким, как Тереза Португальская или Матильда Английская, было что отписать. Возможно, что просьбы некоторых удовлетворялись, однако жить в пределах орденской прецептории им вряд ли позволялось. Еще вопросы?.. Все? Ну конечно, тебя и тут интересовали только женщины.
В полдень десятого апреля Нижегородский стоял на площади Хоэр Маркт перед изумрудно-зеленой аркой часов страховой компании «Анкер». Здесь он понял, как неудачно они с Вини выбрали место, а главное, время встречи, ведь как раз к полудню, когда часы Анкерур начинают свое представление, перед ними собирается большая толпа приезжих и уличных зевак, отыскать в которой нужного человека не так просто.
Зазвучала музыка. Гид одной из экскурсионных групп принялся громко называть имена исторических персонажей, чьи несколько гротескные фигуры одна за другой стали появляться в специальном окне. Шествие открыл римский император Марк Аврелий, а завершить его должен был композитор Йоганн Гайдн. К моменту появления Евгения Савойского Нижегородского легонько тронули за плечо.
– Господин Пикарт.
– Фрау фон Вирт.
Они отправились гулять по улицам весеннего города. Потом долго бродили по старинному Аугартену, музыкальным аллеям которого мог бы позавидовать иной оперный театр. Обедать решили на Альбертинаплац в ресторане гостиницы «Захер», где снял номер Нижегородский. На десерт он заказал фирменный шоколадный торт.
– Вам «Захер» настоящий или от Демеля? – спросил официант.
– Несите оба, а уж мы решим, какой из них лучше.
Официанты произвели торжественный вынос под музыку. Впереди в высоком колпаке шествовал оберкондитер, затем его помощники, а замыкали шествие два подростка-поваренка с блюдцами и специальными лопатками. На «Захере» настоящем стояла круглая шоколадная печать, на которой так и было оттиснуто: «Настоящий торт Захер». Конкурирующая фирма Демеля, с которой кафе Захера вело когда-то «Семилетнюю сладкую войну»[47] за права на изобретение их основателя, украшала свои изделия треугольной печатью со словами: «Захер от Демеля».
Мнения разделились. Вини отдала предпочтение кондитерам Демеля – поставщикам двора его императорского величества, Нижегородский, который вообще-то не ел сладкого, долго философствовал, пытаясь угадать ингредиенты, окончательно все запутал и выбрал «Захер настоящий».
– Боже мой, Вацлав, а куда девать все остальное?
– Попросим упаковать и отправить к вам в номер.
Простились поздно вечером. Утром Нижегородский обещал заехать за Вини в гостиницу. По дороге в Верфенштайн их ожидало романтическое путешествие по Дунаю.
Круизный пароход «Ахиллес» отчалил от пристани около одиннадцати часов утра. Установились теплые солнечные дни, и почти все пассажиры, разнеся свои вещи по каютам, собрались на открытых палубах. Патефон, усиленный репродуктором, заиграл «На прекрасном голубом Дунае», и пейзажи проплывающего по левому борту Венского леса как нельзя лучше вписывались в музыкальные такты вальса. От тонкой высокой трубы над речной гладью тянулся шлейф черного дыма. Высокое солнце, протяжные гудки, трепещущие на вольном ветру пестрые флаги, которыми была украшена верхняя прогулочная палуба, все это и, конечно же, музыка Штрауса сразу создало праздничное настроение.
Пароход был зафрахтован устроителем фестиваля и вез ту часть его гостей, которая проживала в столице и окрестностях. До Бург Верфенштайна – так официально назывался замок Ланца фон Либенфельса – предстояло проплыть вверх по Дунаю около 220 километров. Учитывая остановки, по времени это должно было занять чуть более суток.
– Как вы устроились, Вини? – спросил Нижегородский, когда они встретились наверху возле шлюпок.
– Сносно. Моя соседка – тихая старушка, имя которой я уже позабыла. Она называет себя консорорессой ордена, что означает, если я правильно поняла, по аналогии с собратом – сосестра. А вы?
– Мой сосед – отставной майор Франц Магуль. Он донат – человек, принявший обет послушания приору, но еще не ставший полноправным братом-рыцарем. Узнав, что я немец, он сразу начал допытываться, не был ли кто из моих родственников в деле при Садовой[48].
– Смотрите, смотрите, – зашептала Вини, – вон Гуго Тауренци. Помните, я вам о нем говорила?.. Да не там, куда вы смотрите? Боже, он идет сюда…
С сигарой в руке к ним подошел человек лет тридцати. Он был худ, имел выпуклые, как при базедовой болезни, глаза, и, судя по всему, чувствовал себя здесь совершенно в своей тарелке. Его лицо – щеку, подбородок и нос – украшали три шрама, которые он носил гордо, как носят боевые награды.
– Баронесса! – воскликнул Тауренци, не обратив на Вадима ни малейшего внимания. – Почему вас не было в прошлом году? Я ждал. Между прочим, – перешел он на доверительный тон, – в салоне накрывают к обеду. Если сядете рядом, я познакомлю вас с моим приятелем. Вы ведь все еще не замужем?
Нижегородский на всякий случай загодя навел биографическую справку об этом человеке и сейчас с любопытством, хотя и украдкой разглядывал его. В легитимной истории оберштурмбаннфюрер СС Тауренци должен был оставить хоть и не очень заметный, но кровавый след. Сухие строки биографии этого человека свидетельствовали, что во время Второй мировой войны он должен стать военным преступником. В 1948 году его дело будет рассматриваться на суде двенадцатого международного трибунала под условным названием «Флорианский шахматист». Несколько лет Тауренци, который так и не станет чемпионом не только мира, но и Австрии, будет руководить одним из сорока девяти филиалов Маутхаузена близ Маркт-Санкт-Флориана. Здесь он преуспеет во многом, особенно в организации шахматных турниров среди узников. Всеми правдами и неправдами он станет переводить в свое отделение хороших игроков из других лагерей и даже попытается сфабриковать несколько обвинений против живущих на свободе австрийских, чешских и венгерских шахматистов, чтобы заполучить их к себе…
В кают-компании всем пассажирам раздали свежий номер «Остары», после чего, разбив триста человек на две равные группы, поочередно накормили вкусным обедом. Многие пассажиры были давно знакомы друг с другом и во время обеда, поделившись на группки, вели обычную салонную болтовню о политике, светских новостях, нарядах и тому подобном. Не забыли промыть кости и царедворцам, при этом больше всех досталось, разумеется, наследнику.
– Друзья? – удивлялся дородный господин слева от Нижегородского. – Где это вы видели друзей у нашего буки? В свое время он даже родного брата сделал своим врагом.
– Фердинанд – патологический убийца, – вторила ему дама справа от Нижегородского. – Говорят, он убил уже триста тысяч животных.
Потом был послеобеденный променад, по окончании которого всех снова пригласили в кают-компанию, но уже на лекцию. Народу на этот раз несколько поубавилось: кое-кто отправился в каюты отдыхать, часть мужчин собралась в курительном салоне. Что касается Нижегородского, то он вынужден был пойти, так как обещал Каратаеву посетить все официальные мероприятия с очками на носу. Они уселись с Вини в заднем ряду и негромко переговаривались, нимало не интересуясь содержанием лекции. Выступал представитель крохотного немецкого отделения ордена.
– …С болью в сердце мы переживаем недуги наших империй. Все, что нам дорого, близко и свято, находится в смертельной опасности. Где и чем заняты наши принцы германской крови в то время, как к власти подбираются смертельные враги этой крови – евреи? Чем грозит эта беспечность нашей германской вере, нашей германской судьбе…
– И все-таки, Вацлав, как вам удалось угадать тот номер в казино? – спрашивала Вини. – У меня сложилось неприятное впечатление, что вы просто знали заранее. Но это же совершенно невозможно.
– Интуиция, – прошептал Нижегородский. – Иногда на меня находит и не такое, но это случается редко. В такие минуты мне самому становится не по себе.
– Что-то со мной ничего подобного вообще никогда не бывает.
– Вы еще молоды.
Тем временем слушателям была предложена небольшая лекция на тему «Рыцарство как носитель гностических традиций», после которой перед собравшимися появился человек в белой мантии. Он стал читать что-то вроде молитвы:
– О, мой Бог! Един твой исток! Един твой Дух! Едино твое измерение! В образе шестиконечной звезды сверкаешь ты сквозь своды времени. Позволь мне объявить о твоих совершенствах, наш старый Бог, наш радостный Бог, Бог, исполненный могущества, Король, Отец с жезлом вселенной, коронованный короной Духа…
Еще минут через десять, решив, что с него достаточно, Нижегородский предложил партнерше покинуть лекторий.
– Хотите немного развлечься? – спросил он Вини. – Вы играете в шахматы? Здесь уютный курительный салон, и там я видел доску с фигурами.
– Что вы задумали?
– Немного подразнить вашего великого и ужасного Тауренци.
– Вацлав, не стоит этого делать. Он способен на любую гнусность.
– Я тоже. Идемте.
Шахматы оказались свободны – вероятно, желающих поиграть в присутствии язвительного и заносчивого чемпиона не находилось.
– Ваши белые, сдавайте, – громко сказал Вадим, закончив расставлять фигуры.
– Учтите, я иногда обыгрываю деда, – предупредила баронесса.
Уже через две минуты к ним подошли, а еще через пять Нижегородский получил мат. Он вздохнул, покачал головой, посетовал на свою невнимательность, вытащил из кармана бумажник и со словами «ваши сто марок, фрау фон Вирт», протянул деньги удивленной женщине.
– Берите, берите, все по-честному. Но я требую сатисфакции, то бишь реванша.
Вини догадалась, что ее партнер ломает комедию, и не стала противиться. Они снова расставили фигуры, и через несколько минут Нижегородский опять полез в свой бумажник. К концу третьей партии появился Тауренци. Он пришел в сопровождении нескольких друзей, чтобы своими собственными глазами убедиться, как кто-то здесь мимоходом зарабатывает за клетчатой доской неплохие деньги. Зрители расступились. Вадим расплатился в третий раз и принялся живо разбирать с кем-то из присутствующих свои ошибки.
– На этот раз я сильно ослабил левый фланг, переведя ладью на g7. Я поспешил, вы согласны? Надо было сначала рокироваться.
На хмыкающего рядом Тауренци он не обращал ни малейшего внимания и даже не смотрел в его сторону.
– Ну-с, фрау фон Вирт, а вы просто молодчина. Я не встречал еще женщину, так ловко орудующую пешками. И тем не менее я не сдаюсь. Не-е-ет, не на того напали! На этот раз я играю белыми и намерен осуществить жесткий прессинг по всей площадке. Е2-е4! Что скажете?
– Да вы, любезнейший, вообще-то играли когда-нибудь по-настоящему? – не вытерпел наконец венский чемпион.
– О-о, милейший, – не отрывая взгляда от доски, пропел Вадим, – с кем я только не играл. У нас в батальоне я твердо держал вторую позицию, и то только потому, что на первой был непревзойденный капитан Лорка… Вам шах, мадам… Так вот, господа, если бы вы видели, как играл наш капитан Лорка, вы были бы свидетелями настоящего искусства интриги, заговора и дикой безжалостной охоты. Особенно он любил погонять вражеского короля по доске, запереть его в каком-нибудь углу и добить эффектным ударом простой пешки. Это была его манера.
– Так мы будем все-таки играть?
– Нет.
– Как нет? Вы же только что уговаривали меня…
– Понимаете, фрау Вини (ведь я могу вас так называть?), по правде говоря, мы пришли сюда не играть – это мы сделаем как-нибудь в другой раз, – мы пришли выиграть. Как говорят в русском городе Одессе, это две большие разницы. Поэтому… – Он снова посмотрел на часы. – Лучше ответьте, какой номер вам больше нравится: шестерка или тридцать три?
– Никакой! – В ее голосе почувствовалась обида.
– Вини!
– Тогда десять.
– Я тоже без ума от десятки, но сейчас нужно выбрать между шестеркой и тридцатью тремя.
«Как я объясню ей потом весь этот бред, если ничего не получится?» – мелькнуло в голове Нижегородского.
Оставалось две минуты. Вадим увидел, как крупье знаком подозвал кого-то из персонала и что-то ему шепнул. «Сейчас его заменят», – догадался Вадим, и через полминуты крупье действительно был заменен розовощеким парнем с набриолиненным чубиком. «Старый знакомый», – отметил Вадим, поворачиваясь к партнерше.
– Ну, вы выбрали?
– Нет, но пускай будет шестерка.
– А чем вам не нравится тридцать три? – страстно зашептал Нижегородский. – Гармония, симметрия, уравновешенность. В конце концов, это возраст несчастного Христа!
– Делайте ваши ставки, господа.
Нижегородский умоляюще посмотрел на молодую вдову.
– Если вам так нужно, то извольте – тридцать три.
Подошел с соком официант. Вадим передал баронессе стакан, посоветовал пить его маленькими глотками и метнулся к окруженному публикой столу. Его рука с предательски блеснувшим перстнем лишь на мгновение возникла над игровым полем стола, положив на черную клетку с номером «33» большой скомканный комок из нескольких десятимарковых банкнотов.
– Ставки больше не принимаются, – по-немецки произнес розовощекий типпер и приготовился крутануть крестовину.
«Уже и крупье в Висбадене не говорят по-французски, – непроизвольно отметил Вадим. – Савва прав: быть войне». Он тут же отошел от стола и даже чуточку присел, чтобы не попасться розовощекому на глаза. И только когда костяной шарик мерно зажужжал, Нижегородский выпрямился, посмотрел на наблюдавшую за его действиями внучку фон Летцендорфа и озорно ей подмигнул.
Теперь уже опасаться чего-либо было поздно. Вадим протиснулся к краю стола и сразу догадался, кто здесь тот самый князь – он стоял, упершись обеими руками в бортик, и напряженно ждал.
– Тридцать три, черное.
– Yes!
Крупье сгреб к себе все проигравшие ставки, после чего, укоризненно качнув головой по поводу варварски скомканных ассигнаций Нижегородского, протянул руку к ним. В следующее мгновение по зеленому штудгартскому сукну с легким звоном рассыпалась полоска из тусклых золотых дисков. Кто-то охнул, на несколько секунд воцарилась полная тишина, нарушить которую, казалось, не мог бы не только шум других столов, но и вой пожарной сирены.
– Чья это ставка? – пробормотал крупье.
– С вашего позволения, моя. Позвольте, господа.
Окружающие расступились. К столу подошел Нижегородский.
– Идите же сюда, фрау фон Вирт, ведь мы выиграли, – радостно позвал он стоявшую поодаль молодую даму.
Толпа зашумела и тут же стала увеличиваться в размерах. Весть о крупном выигрыше мгновенно пролетела по залу, сгоняя с насиженных мест всех тех, кто был свободен. Подошел важного вида администратор.
– Разрешите… Что здесь? Что это за монеты? Э-э нет, это не по правилам.
– Что не по правилам? – спокойно поинтересовался Вадим.
– Не по правилам пускать в игру деньги, не оговоренные в… правилах, – коряво, но убежденно разъяснил администратор.
– Чем же они плохи? Здесь тридцать немецких марок в ассигнациях и пятьдесят английских золотых соверенов, – громко, чтобы все слышали, произнес Вадим. – Что вас не устраивает? – Вадим наклонился к своей спутнице. – Если вам скучно, пройдите в кафетерий, я скоро управлюсь. Обычное дело.
Однако баронесса не спешила уходить. Блеск рассыпанного по зеленому сукну английского золота не оставил равнодушной и ее.
– Я вижу, что это соверены, – с видом знатока заявил администратор, беря со стола одну из монет с чеканным профилем королевы Виктории, – но их нет в нашем перечне. Вам следовало внимательнее ознакомиться с правилами.
Притихшая было публика снова зашумела. Вадим прекрасно понимал, что она будет на его стороне.
– В таком случае вам следовало бы изредка читать вашу собственную рекламу. – Сверкнув перстнем и глядя прямо в глаза своему противнику, Нижегородский спокойно извлек из внутреннего кармана пиджака сложенную узкой полоской газету. – Итак, что мы имеем… ага, цитирую: казино «Арктур» приглашает за свои столы всех желающих… так, это опустим… в зале вам предложат прохладительные напитки… это тоже не то… Вот! К игре допускаются банковские билеты… (тут целый перечень), а также полноценные[45] иностранные монеты, курс которых определен Дойчебанком. – Он положил газету на край стола. – Это «Гессенер анцайгер» недельной давности.
– Все верно, господа, – обратился администратор к присутствующим, – однако где вы видели официальный курс английских соверенов?
С этими словами он небрежно швырнул взятую им монету на стол. Вадим проследил за укатившимся до дальнего бортика диском и медленно произнес:
– Нехорошо так обращаться с предметом, на котором запечатлена любимая бабушка нашего кайзера. Умершая, кстати, у него на руках, – с грустью добавил он.
Произнеся это, из другого кармана он вытащил точно так же, что и в первом случае, сложенную газету. На сей раз это был «Прусский коммерческий вестник».
– А теперь касаемо курса. Один британский шиллинг соотносится с немецкой маркой, как… Другими словами за сто шиллингов полагается сто две марки и пятнадцать пфеннигов. Это данные Дойчебанка от второго апреля. Подписано лично господином Гельферихом. Можете ознакомиться.
Администратор начал понимать, что этот посверкивающий камушками аферист подготовился основательно.
– Что же до золотого соверена, – продолжил Вадим, – то любой гессенский купец подтвердит вам, что, как и двести лет назад, в нем ровно двадцать один шиллинг и шесть пенсов.
– Совершенно верно! – выкрикнул кто-то из задних рядов.
Публика одобрительно зашумела.
– Если же вас затрудняет расчет, то могу сказать, что на столе сейчас тысяча семьсот пять шиллингов, что эквивалентно тысяче девяноста восьми маркам. Прибавим сюда еще тридцать марок бумагой и получим тысячу сто двадцать восемь. – Нижегородский повернулся к Вини: – Стало быть, наш выигрыш, фрау фон Вирт, составил тридцать девять тысяч четыреста восемьдесят марок. – Нижегородский наклонился и галантно поцеловал руку баронессы. – По бокалу секта всем присутствующим, – обратился он к официантам, после чего принужден был с минуту раскланиваться за бурную овацию.
В это время появился хозяин заведения. Он заверил всех, что казино «Арктур» безусловно выплатит выигрыш, и попросил Нижегородского и его спутницу проследовать за ним в кабинет администратора.
– Уже поздно, поезжайте в гостиницу, – сказал Вини Нижегородский. – Не возражайте, я распоряжусь, и вас отвезут. Тут я управлюсь один. Спасибо за победный номер, Вини. Во сколько завтра ваш поезд?..
В кабинете хозяин казино и администратор решили взять Вадима в оборот. Они были единодушны во мнении, что перед ними жулик, но жулик экстра-класса.
– Зачем вы скрыли размер ставки от крупье? Это нарушение.
– Я превысил предельную сумму? – решил сразу перехватить инициативу Нижегородский.
– Нет, но…
– Я запретил вашему крупье пересчитать деньги?
– Нет, но…
– Правилами предписано вслух объявлять сумму?
– Нет, но…
– Может быть, мне предъявить документы? Вот обрадуются ваши коллеги из других заведений, узнав завтра поутру, что в «Арктуре» у выигравших клиентов требуют паспорта.
Нижегородский в третий уже раз полез во внутренний карман пиджака. Он достал пухлое портмоне, из которого на письменный стол выпала небольшая фотокарточка.
– А это что такое? – удивился Вадим и вдруг вспомнил: – Ах да! Это же я на прошлой неделе в берлинском «Кайзерхофе». Обратите внимание на игровой стол, господа.
Он повернул к ним карточку. Снимок был сделан лишь несколько дней назад с помощью Саввиных очков. Каратаев запечатлел сидящего за рулеткой фешенебельного казино Нижегородского, который тем же вечером творчески поработал над полученным изображением. «Я только добавил чуточку экспрессии», – объяснил он свое творчество компаньону.
Расчерченная на квадраты поверхность стола была сплошь завалена скомканными ассигнациями и монетами, да в придачу еще уставлена рюмками на высоких ножках, из которых тоже торчали скомканные или свернутые в трубочку банкноты.
– Так теперь играют в Берлине, господа, – поведал Вадим гессенским провинциалам. – Конечно, не всякий день и не везде, а только в первоклассных заведениях. Согласитесь, неплохо придумано помещать ставку в фужеры, чтобы деньги не рассыпались по столу. И никаких проблем с администрацией казино. Погодите-ка, а это кто? – воскликнул Нижегородский, показывая на игрока рядом с собой. – Бог ты мой! Это же Эйленбург! У меня же с ним встреча в Потсдаме через три дня. Совсем забыл.
– Какой Эйленбург? – в один голос спросили оба провинциала.
– Какой-какой, – махнул фотографией Вадим, пряча ее обратно в бумажник, – тот самый, разумеется, гофмаршал двора его величества, князь Август Эйленбург. Достойнейший человек. А то, что его двоюродный брат сейчас под судом, так это козни завистников. Мда-а-а… Так как же мы поступим, господа?
Через сорок минут Нижегородский сидел на заднем сиденье вызванного администратором казино такси с кожаным портфелем на коленях. По правую и по левую сторону от него восседали двое охранников, которые по приказу хозяина «Арктура», любезного господина Альвейдера, сопровождали дорогого клиента и его выигрыш (портфель на время одолжил тот же Альвейдер) в висбаденское отделение Дармштадского банка.
…На следующий день Нижегородский приехал на вокзал проводить Вини.
– Ваша доля, мадам, – протянул он ей незапечатанный конверт. – Здесь пять тысяч и еще пятнадцать переведены на ваше имя в Берлине. Все, как договаривались… Не спорьте, ведь это вы назвали тот счастливый номер.
– Но, Вацлав…
– И слышать ничего не хочу. В Берлине передавайте привет вашему деду, а в Австрии – его преподобию приору. Надеюсь, теперь-то вы поедете к Либенфельсу?
– Даже не знаю…
– Поезжайте непременно.
– Дело ведь не только в деньгах, – она смутилась, – в восьмом году в первый раз я ездила туда с мужем, два года назад – со своим кузеном, а нынче…
Нижегородский намеренно молчал.
– Нынче мне не с кем, – призналась наконец баронесса. – Ехать же одной или с тетей… нет, это неприлично. В собраниях подобного рода одинокая женщина порождает вопросы и недомолвки. Ведь в ордена нас, женщин, не принимают, и на таких мероприятиях мы должны быть при ком-то. Вы меня понимаете?
Вадим догадался, куда она клонит.
– С удовольствием предложил бы себя в качестве вашего спутника, но…
– Вы заняты?
– Нет, но я чех. В обществе арийских чистокровок моя личность может оказаться персоной нон грата.
– Но мы не скажем, что вы чех, – с энтузиазмом заговорила Вини. – Ваша внешность не вызовет никаких сомнений – уж я-то знаю вкусы этих господ, – а фамилия вполне даже немецкая. Ну что же вы молчите? Теперь вы согласны?
– Что ж, почему бы нет. Но при условии, что вы забираете свой выигрыш.
Они договорились встретиться в Вене в полдень третьего мая у часов на Хоэр Маркт[46]. На всякий случай Вадим дал Вини телефон адвокатской конторы Штруделя, где они могли бы при необходимости оставить друг для друга сообщение.
* * *
– Что? Ты собрался ехать к Йоргу Ланцу в Верфенштайн? – удивлению Каратаева не было предела.
– А что такого?
– Зачем тебе, Нижегородскому, это надо?
– Меня попросила Вини. Я не могу отказать внучке – нашего друга барона. Ты дашь очки?
– Еще чего!
– Не будь жмотом, Савва. Тебе же самому интересно все увидеть собственными глазами.
Это был мощный аргумент. Каратаев многое бы дал, чтобы лично побывать в гостях у предмета своих давних исторических исследований. Как назло, и сертификат чистопородности у него имелся, но пригласили, конечно же, не его, а этого дамского любимчика Нижегородского.
– Сломаешь! Потеряешь!
– Ни в жись!
– Забирай, но без очков даже не думай возвращаться. Понял? В этом случае твоего мопса я вышлю на адрес фон Летцендорфа, там его и заберешь.
– Да нет проблем. Только, Саввушка, подбери мне по этому Либенфельсу что-нибудь из твоего архивчика. Ну чтобы я знал, чего ждать от их компании.
– Что тебя интересует? – спросил, смягчаясь, Каратаев.
– Ну… как, к примеру, они, эти современные монахи, относятся к дамам? Тебе не кажется странным, что на свои слеты они приглашают молодых симпатичных вдовушек?
Каратаев собрался с мыслями.
– Начнем с того, что никакие это не монахи. Это обыкновенная масонская ложа, только не тайная, а открыто пропагандирующая и себя и свои идеи. Настоящие рыцари Храма, как и все остальные монашествующие воины прошлого, не подпускали к себе женщин, за исключением разве что старых сиделок при больных и раненых. Устав строжайше запрещал им целовать даже родную мать.
– За что же такая суровость? – поразился Нижегородский.
– Как это за что? В те времена, чтоб ты знал, женщина в христианском мире считалась нечистым и даже опасным существом, виновным в предательстве, совершенном Евой. Совратив Адама, она лишила людей Благодати. Правда, были отдельные случаи, когда пожилые вдовы умерших рыцарей обращались с прошением о приеме их в орден, где они хотели бы дожить остаток лет. Взамен они отписывали братьям все свое имущество, а таким, как Тереза Португальская или Матильда Английская, было что отписать. Возможно, что просьбы некоторых удовлетворялись, однако жить в пределах орденской прецептории им вряд ли позволялось. Еще вопросы?.. Все? Ну конечно, тебя и тут интересовали только женщины.
* * *
В полдень десятого апреля Нижегородский стоял на площади Хоэр Маркт перед изумрудно-зеленой аркой часов страховой компании «Анкер». Здесь он понял, как неудачно они с Вини выбрали место, а главное, время встречи, ведь как раз к полудню, когда часы Анкерур начинают свое представление, перед ними собирается большая толпа приезжих и уличных зевак, отыскать в которой нужного человека не так просто.
Зазвучала музыка. Гид одной из экскурсионных групп принялся громко называть имена исторических персонажей, чьи несколько гротескные фигуры одна за другой стали появляться в специальном окне. Шествие открыл римский император Марк Аврелий, а завершить его должен был композитор Йоганн Гайдн. К моменту появления Евгения Савойского Нижегородского легонько тронули за плечо.
– Господин Пикарт.
– Фрау фон Вирт.
Они отправились гулять по улицам весеннего города. Потом долго бродили по старинному Аугартену, музыкальным аллеям которого мог бы позавидовать иной оперный театр. Обедать решили на Альбертинаплац в ресторане гостиницы «Захер», где снял номер Нижегородский. На десерт он заказал фирменный шоколадный торт.
– Вам «Захер» настоящий или от Демеля? – спросил официант.
– Несите оба, а уж мы решим, какой из них лучше.
Официанты произвели торжественный вынос под музыку. Впереди в высоком колпаке шествовал оберкондитер, затем его помощники, а замыкали шествие два подростка-поваренка с блюдцами и специальными лопатками. На «Захере» настоящем стояла круглая шоколадная печать, на которой так и было оттиснуто: «Настоящий торт Захер». Конкурирующая фирма Демеля, с которой кафе Захера вело когда-то «Семилетнюю сладкую войну»[47] за права на изобретение их основателя, украшала свои изделия треугольной печатью со словами: «Захер от Демеля».
Мнения разделились. Вини отдала предпочтение кондитерам Демеля – поставщикам двора его императорского величества, Нижегородский, который вообще-то не ел сладкого, долго философствовал, пытаясь угадать ингредиенты, окончательно все запутал и выбрал «Захер настоящий».
– Боже мой, Вацлав, а куда девать все остальное?
– Попросим упаковать и отправить к вам в номер.
Простились поздно вечером. Утром Нижегородский обещал заехать за Вини в гостиницу. По дороге в Верфенштайн их ожидало романтическое путешествие по Дунаю.
Круизный пароход «Ахиллес» отчалил от пристани около одиннадцати часов утра. Установились теплые солнечные дни, и почти все пассажиры, разнеся свои вещи по каютам, собрались на открытых палубах. Патефон, усиленный репродуктором, заиграл «На прекрасном голубом Дунае», и пейзажи проплывающего по левому борту Венского леса как нельзя лучше вписывались в музыкальные такты вальса. От тонкой высокой трубы над речной гладью тянулся шлейф черного дыма. Высокое солнце, протяжные гудки, трепещущие на вольном ветру пестрые флаги, которыми была украшена верхняя прогулочная палуба, все это и, конечно же, музыка Штрауса сразу создало праздничное настроение.
Пароход был зафрахтован устроителем фестиваля и вез ту часть его гостей, которая проживала в столице и окрестностях. До Бург Верфенштайна – так официально назывался замок Ланца фон Либенфельса – предстояло проплыть вверх по Дунаю около 220 километров. Учитывая остановки, по времени это должно было занять чуть более суток.
– Как вы устроились, Вини? – спросил Нижегородский, когда они встретились наверху возле шлюпок.
– Сносно. Моя соседка – тихая старушка, имя которой я уже позабыла. Она называет себя консорорессой ордена, что означает, если я правильно поняла, по аналогии с собратом – сосестра. А вы?
– Мой сосед – отставной майор Франц Магуль. Он донат – человек, принявший обет послушания приору, но еще не ставший полноправным братом-рыцарем. Узнав, что я немец, он сразу начал допытываться, не был ли кто из моих родственников в деле при Садовой[48].
– Смотрите, смотрите, – зашептала Вини, – вон Гуго Тауренци. Помните, я вам о нем говорила?.. Да не там, куда вы смотрите? Боже, он идет сюда…
С сигарой в руке к ним подошел человек лет тридцати. Он был худ, имел выпуклые, как при базедовой болезни, глаза, и, судя по всему, чувствовал себя здесь совершенно в своей тарелке. Его лицо – щеку, подбородок и нос – украшали три шрама, которые он носил гордо, как носят боевые награды.
– Баронесса! – воскликнул Тауренци, не обратив на Вадима ни малейшего внимания. – Почему вас не было в прошлом году? Я ждал. Между прочим, – перешел он на доверительный тон, – в салоне накрывают к обеду. Если сядете рядом, я познакомлю вас с моим приятелем. Вы ведь все еще не замужем?
Нижегородский на всякий случай загодя навел биографическую справку об этом человеке и сейчас с любопытством, хотя и украдкой разглядывал его. В легитимной истории оберштурмбаннфюрер СС Тауренци должен был оставить хоть и не очень заметный, но кровавый след. Сухие строки биографии этого человека свидетельствовали, что во время Второй мировой войны он должен стать военным преступником. В 1948 году его дело будет рассматриваться на суде двенадцатого международного трибунала под условным названием «Флорианский шахматист». Несколько лет Тауренци, который так и не станет чемпионом не только мира, но и Австрии, будет руководить одним из сорока девяти филиалов Маутхаузена близ Маркт-Санкт-Флориана. Здесь он преуспеет во многом, особенно в организации шахматных турниров среди узников. Всеми правдами и неправдами он станет переводить в свое отделение хороших игроков из других лагерей и даже попытается сфабриковать несколько обвинений против живущих на свободе австрийских, чешских и венгерских шахматистов, чтобы заполучить их к себе…
В кают-компании всем пассажирам раздали свежий номер «Остары», после чего, разбив триста человек на две равные группы, поочередно накормили вкусным обедом. Многие пассажиры были давно знакомы друг с другом и во время обеда, поделившись на группки, вели обычную салонную болтовню о политике, светских новостях, нарядах и тому подобном. Не забыли промыть кости и царедворцам, при этом больше всех досталось, разумеется, наследнику.
– Друзья? – удивлялся дородный господин слева от Нижегородского. – Где это вы видели друзей у нашего буки? В свое время он даже родного брата сделал своим врагом.
– Фердинанд – патологический убийца, – вторила ему дама справа от Нижегородского. – Говорят, он убил уже триста тысяч животных.
Потом был послеобеденный променад, по окончании которого всех снова пригласили в кают-компанию, но уже на лекцию. Народу на этот раз несколько поубавилось: кое-кто отправился в каюты отдыхать, часть мужчин собралась в курительном салоне. Что касается Нижегородского, то он вынужден был пойти, так как обещал Каратаеву посетить все официальные мероприятия с очками на носу. Они уселись с Вини в заднем ряду и негромко переговаривались, нимало не интересуясь содержанием лекции. Выступал представитель крохотного немецкого отделения ордена.
– …С болью в сердце мы переживаем недуги наших империй. Все, что нам дорого, близко и свято, находится в смертельной опасности. Где и чем заняты наши принцы германской крови в то время, как к власти подбираются смертельные враги этой крови – евреи? Чем грозит эта беспечность нашей германской вере, нашей германской судьбе…
– И все-таки, Вацлав, как вам удалось угадать тот номер в казино? – спрашивала Вини. – У меня сложилось неприятное впечатление, что вы просто знали заранее. Но это же совершенно невозможно.
– Интуиция, – прошептал Нижегородский. – Иногда на меня находит и не такое, но это случается редко. В такие минуты мне самому становится не по себе.
– Что-то со мной ничего подобного вообще никогда не бывает.
– Вы еще молоды.
Тем временем слушателям была предложена небольшая лекция на тему «Рыцарство как носитель гностических традиций», после которой перед собравшимися появился человек в белой мантии. Он стал читать что-то вроде молитвы:
– О, мой Бог! Един твой исток! Един твой Дух! Едино твое измерение! В образе шестиконечной звезды сверкаешь ты сквозь своды времени. Позволь мне объявить о твоих совершенствах, наш старый Бог, наш радостный Бог, Бог, исполненный могущества, Король, Отец с жезлом вселенной, коронованный короной Духа…
Еще минут через десять, решив, что с него достаточно, Нижегородский предложил партнерше покинуть лекторий.
– Хотите немного развлечься? – спросил он Вини. – Вы играете в шахматы? Здесь уютный курительный салон, и там я видел доску с фигурами.
– Что вы задумали?
– Немного подразнить вашего великого и ужасного Тауренци.
– Вацлав, не стоит этого делать. Он способен на любую гнусность.
– Я тоже. Идемте.
Шахматы оказались свободны – вероятно, желающих поиграть в присутствии язвительного и заносчивого чемпиона не находилось.
– Ваши белые, сдавайте, – громко сказал Вадим, закончив расставлять фигуры.
– Учтите, я иногда обыгрываю деда, – предупредила баронесса.
Уже через две минуты к ним подошли, а еще через пять Нижегородский получил мат. Он вздохнул, покачал головой, посетовал на свою невнимательность, вытащил из кармана бумажник и со словами «ваши сто марок, фрау фон Вирт», протянул деньги удивленной женщине.
– Берите, берите, все по-честному. Но я требую сатисфакции, то бишь реванша.
Вини догадалась, что ее партнер ломает комедию, и не стала противиться. Они снова расставили фигуры, и через несколько минут Нижегородский опять полез в свой бумажник. К концу третьей партии появился Тауренци. Он пришел в сопровождении нескольких друзей, чтобы своими собственными глазами убедиться, как кто-то здесь мимоходом зарабатывает за клетчатой доской неплохие деньги. Зрители расступились. Вадим расплатился в третий раз и принялся живо разбирать с кем-то из присутствующих свои ошибки.
– На этот раз я сильно ослабил левый фланг, переведя ладью на g7. Я поспешил, вы согласны? Надо было сначала рокироваться.
На хмыкающего рядом Тауренци он не обращал ни малейшего внимания и даже не смотрел в его сторону.
– Ну-с, фрау фон Вирт, а вы просто молодчина. Я не встречал еще женщину, так ловко орудующую пешками. И тем не менее я не сдаюсь. Не-е-ет, не на того напали! На этот раз я играю белыми и намерен осуществить жесткий прессинг по всей площадке. Е2-е4! Что скажете?
– Да вы, любезнейший, вообще-то играли когда-нибудь по-настоящему? – не вытерпел наконец венский чемпион.
– О-о, милейший, – не отрывая взгляда от доски, пропел Вадим, – с кем я только не играл. У нас в батальоне я твердо держал вторую позицию, и то только потому, что на первой был непревзойденный капитан Лорка… Вам шах, мадам… Так вот, господа, если бы вы видели, как играл наш капитан Лорка, вы были бы свидетелями настоящего искусства интриги, заговора и дикой безжалостной охоты. Особенно он любил погонять вражеского короля по доске, запереть его в каком-нибудь углу и добить эффектным ударом простой пешки. Это была его манера.