– Ты запускай, а там посмотрим. В первую очередь с сегодняшнего числа по декабрь. – Нижегородский быстро зашагал по комнате. – Давай, Савва, давай! Надо выручать барона и его внучку. Вся надежда только на тебя.
   Он некоторое время потолкался рядом, потом вышел в гостиную и принялся расхаживать там.
   – Есть! – раздалось наконец из комнаты Каратаева. – Как там ее полное имя?
   – Вини… нет, погоди, Винифред… Христа…
   Каратаев создал для Вадима второй голографический монитор.
   – Точно! Смотри, это «Берлинер иллюстрирен», «Трагедия на мосту Михаэля»… вот: «10 октября в 9:30 утра в самом центре моста Михаэльбрюк столкнулись два автомобиля, один из которых, сломав ограждение, упал в Шпрее. По словам очевидцев, автомобилем управляла молодая женщина. Ее безжизненное тело удалось поднять из воды лишь через сорок минут. Вскоре погибшая была опознана как баронесса Винифред Христа фон Вирт…»
   – Десятого октября! – закричал Нижегородский. – Так это же сегодня! – Он посмотрел на часы. – Через час! Проверь по другим источникам дату и время. Черт побери, еще немного, и мы бы опоздали!
   Три других источника подтвердили дату и более или менее совпали по времени, но вот в четвертом речь шла о девяти часах ровно. Окончательно выяснилось следующее. Легковой «Форд», за рулем которого находилась вдова лейтенанта фон Вирта, несся на большой скорости на юго-запад по Лихтенбергерштрассе и далее через мост в сторону церкви Святого Михаэля. Примерно в середине моста при обгоне пароконного экипажа машина столкнулась с ехавшим навстречу грузовиком.
   Нижегородский бросился к телефону.
   – Савва, беги на улицу, хватай первую попавшуюся машину и жми к мосту! Знаешь, где это? Я следом!
   – Ты куда хочешь звонить? – спросил Каратаев, надевая пиджак.
   – Барону!
   – При чем тут барон? Что он сделает? Дай-ка трубку. – Савва отобрал у товарища слуховой рожок и принялся набирать номер. – Нужно звонить прямо в «Новую сторожку»… Алло! Фройляйн, полицейское управление на Унтер ден Линден, срочно! Алло, управление?.. Кто говорит? Дежурный?.. Срочно перекройте Михаэльбрюк, а также Лихтенбергерштрассе. Что?.. В направление моста движется легковой «Форд». За рулем, скорее всего, молодая женщина. Нужно немедленно задержать. Что?.. Это машина Генерального штаба. Она только что угнана вместе с секретными документами. Кто говорит?.. – Савва на секунду замешкался. – Говорят из Генерального штаба, разумеется. Полковник Флейтер…штейн. Да! Вам все понятно? Что?.. Оружие не применять ни в коем случае! – Он повесил трубку. – А теперь бежим, посмотрим, что из всего этого выйдет.
   Когда в четверть десятого компаньоны добрались к месту событий, мост был уже перекрыт, вследствие чего с обеих его сторон образовались пробки. Полиция сработала оперативно.
   – Что случилось? – спросил Нижегородский пожилого вахмистра. – Авария?
   – Никакой аварии нет, – ответил унтер-офицер.
   – А мы можем пройти на ту сторону?
   – Нет.
   Компаньоны прошли вдоль набережной и остановились.
   – Мда-а, – произнес Нижегородский, – все это, конечно, хорошо, но… А может, минут через десять снова позвонить в «сторожку» и сказать, что мы пошутили? А то фрау Винифред…
   – Смотри-смотри, – перебил его Каратаев, – похоже, они хотят снять оцепление. Вероятно, полицейские уже созвонились с военными и во всем разобрались. Пошли отсюда.
   Как раз в это время по соседнему мосту на левый берег Шпрее промчался легковой «Форд». Увидав впереди затор, Винифред свернула вбок и поехала другой дорогой. Она не знала, что только что должна была истечь последняя секунда ее жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СОРАТНИКИ

   В декабре, прожив в Берлине ровно год, компаньоны перебрались в Мюнхен.
   Разговоры о переезде Каратаев завел еще осенью. Он упирал на то, что на юге теплее зима и здоровее климат. Говорил, что Берлин ему надоел, что в Баварии намечается интенсивное развитие автомобилестроения, в которое можно выгодно вложить свои капиталы, хотя так и не смог толком объяснить, зачем для этого нужно непременно жить поблизости.
   – Знаешь ли ты, например, что только Бавария, Вюртемберг и Баден согласно имперской конституции имеют право на собственное налогообложение производимого на их территориях вина и пива? – приводил он и такие доводы.
   Предостережения Нижегородского о скорой войне и экономической разрухе он отметал: времени еще предостаточно и нужно использовать его для закрепления своих позиций именно на юге Баварии. В конце концов он грозился уехать туда один.
   Прошедший год принес им обоим более десяти миллионов марок. Продолжая снимать скромную, даже по меркам удачливого коммерсанта средней руки квартиру, они незаметно вошли в тысячу самых состоятельных людей Германии. Разумеется, до таких магнатов, как Круппы, им было еще ой как далеко, однако позволить себе по персональному замку они вполне бы уже могли. При всем при том, в отличие от Нижегородского, Каратаев вовсе не собирался становиться промышленником, обзаводиться заводами, рудниками и виноградниками. Его устраивал их имидж крупных акционеров, удачно вкладывающих свои деньги во все передовое и перспективное.
   Основную часть капитала – Вадим называл ее «стратегическим резервом верховного командования» – они держали в акциях компаний, дающих небольшие, но стабильные дивиденды. Металлургический концерн «АО Геш», Лотарингско-Люксембургский чугунный синдикат, горнометаллургические предприятия Верхней Силезии, угольные шахты Саара и Лотарингии. При этом они не стремились овладеть контрольными пакетами и скромно довольствовались тремя-пятью процентами (а чаще и того меньше) акционерного капитала. В числе компаний, акционерами которых стали Флейтер и Пикарт, были и росшие как на дрожжах в тот год «Бадише анилин унд содафабрик» в Людвигсхафене, «Хехстер фарбверке» в Хехстере, «Баер» в Леверкузене, берлинская «АГФА» и несколько других, некоторые из которых уже стали или как раз становились частью химической промышленной корпорации «ИГ Фарбениндустри». Не обошли компаньоны вниманием и электротехническую промышленность империи. В акции «АЭГ» и «Сименс» они обратили около четверти своих денег. При этом порою не удавалось избегать споров и разногласий.
   – «АЭГ» и «Сименс» – непотопляемые дредноуты германской экономики, – доказывал Нижегородский. – Им не страшна даже надвигающаяся война. А вот Круппа с его пушками и линкорами Версаль подрубит под корень. Не забывай, Савва.
   – Ты преподносишь мне известные исторические факты, словно сам дошел до них путем умозаключений и анализа, – оппонировал ему Каратаев. – При чем здесь Версаль, до которого еще почти восемь лет? Пока оружие в цене, мы должны вкладывать и в него. А вообще-то, чтоб ты знал, Круппа сделали вовсе не «Толстые Берты» и эсминцы. Бесшовное железнодорожное колесо, вот что создало это имя и настоящий капитал!
   – Вот именно, – парировал Вадим. – Люди входят в историю, изобретая бесшовное колесо, дефосфоризацию чугуна, получение синтетического аммиака, а мы… Только шелестим бумажками.
   С приходом поздней осени неуемная натура Нижегородского опять не могла найти себе места. В Эльзасе наступило затишье. Отбродившее в чанах вино давно разлили по бочкам и закатили в подвалы на дображивание, лозы подрезали, и всякая деятельность в деревнях замерла. Конечно, и в эту пору у Пьера и Конрада было много забот по сохранению урожая, но кипучей деятельности их оберуправляющего при этом не требовалось.
   – Опять ты за свое! – выходил из себя Каратаев. – Да пойми, Нижегородский, что сейчас не время заниматься прожектерством. Все придумают и без тебя. Наша задача в другом. Ладно, покупай акции «Сименс и Штуккерт», но не бери больше «Сименс и Гальске»: в дивизионе слабых токов нас ожидает стагнация.
   Кое-что вложили они и за пределами рейха. Им шли дивиденды с румынских нефтяных месторождений в Плоешти, бокситных во французском Провансе, железорудных в Швеции, медных в Чили.
   Процентов тридцать, так называемые оперативно-тактические бабки быстрого реагирования, находились в постоянном движении. Как раз они и приносили основной навар на «рискованных» операциях. Чтобы как-то завуалировать их «удачу», Каратаев постоянно настаивал на совершении заведомо проигрышных сделок. Раз пять открыто теряя тысяч по двадцать-пятьдесят, они по-тихому, часто через подставную фирму, срывали где-нибудь полмиллиона.
   – Главное для нас, – не уставал твердить Савва, – по-прежнему оставаться в тени. Пускай все здесь идет своим чередом, как будто нас нет. Хотя я уже начинаю замечать некоторую деформацию в нынешних биржевых сводках относительно моих архивных данных. Пока только доли процента, но все равно – это тревожный симптом.
   Каратаев не забывал подчеркивать исключительность своего права на владение и анализ собранной им информации. Вадим это постоянно чувствовал, но не обижался.
   …Иногда Нижегородский от скуки просто чудил. Узнав как-то от Каратаева, что такого-то числа небольшой греческий пароходик сядет на риф возле острова Борнхольм, он решил воспользоваться этим случаем и провернуть авантюру с целью немного подзаработать, но, главное, наказать не очень чистую на руку страховую компанию. Ту самую, что отказалась выплатить страховку за испорченный на этом пароходике груз.
   – Мне нужна вся информация по этому происшествию, – заявил он Каратаеву.
   – Что ты задумал?
   – Пока не знаю, но чую, что на этом деле можно неплохо погреть руки.
   «Мидас» должен был выйти из Данцига с грузом русской пшеницы и направиться в норвежский Тронхейм. На подступах к проливу, разделяющему Данию и Швецию, пароход попадет в шторм, получит пробоину и сядет на мель. Никто из команды и нескольких пассажиров не пострадает, да и само судно вскоре будет благополучно снято со скалы и в полузатопленном положении отбуксировано в Рённе. Однако весь груз окажется безвозвратно испорченным. Морская страховая компания «Посейдон» откажется платить страховку, сославшись на какие-то нарушения при оформлении документов. Возникнет тяжба, в ходе которой капитан «Мидаса» (он же владелец) разорится и вынужден будет продать свой пароход за долги.
   Поразмышляв над всем этим пару часов и сделав несколько звонков, Нижегородский нанял опытного торгового агента и уехал с ним в Данциг. Дождавшись там прихода «Мидаса», он тут же поднялся на его борт и заключил с капитаном контракт на перевозку пшеницы в Норвегию. Тысячу тонн залежалого зерна, изрядно подпорченного какими-то жучками, он нашел здесь же в одном из пакгаузов на отшибе. Качество его было столь плохим, что зерно уже собирались продать на корм скоту, но и тут не могли найти покупателя.
   Наблюдая за погрузкой побитых плесенью и изгрызенных крысами мешков, капитан качал головой: после такого дерьма не избежать тотальной дезинфекции трюмов. Однако небывало щедрый фрахт, выплаченный ему странным немцем, заставил смириться с позорным для благородного парохода грузом.
   После погрузки осевший ниже ватерлинии маленький «грек» еще два дня оставался у пирса. Оплатив простой, Нижегородский поставил непременное условие: судно должно выйти в море 19 ноября ровно в час пополудни. Именно эти день и час сулили «Мидасу» встречу с внезапно налетевшим штормом вблизи опасных берегов.
   Тем временем автор авантюры отправился в страховую компанию «Посейдон» и заключил там обоюдовыгодный контракт с минимальным процентом франшизы. Погода стояла отличная, действие страховки по требованию владельца груза распространялось почему-то только до Копенгагена, так что риск компании был минимальным. Подписание бумаг Нижегородский предварил роскошным обедом в обществе страхового агента в ресторане на Базарной площади, да еще подмазал того пухлым конвертом с пятью сотнями марок. Через час после этого он получил от благодарного клерка документ со всеми необходимыми печатями и подписями, согласно которому в случае стопроцентной порчи груза компания выплачивала господину Пикарту двести двадцать тысяч марок. Последовало крепкое рукопожатие и заверения в совершеннейшем почтении.
   – Да! Еще одна маленькая просьба, – сказал Вадим, пряча документы в папку. – Не напишете ли вы мне расписочку в том, что у нас с вами соблюдены все правила и не нарушен ни один из имперских законов? А то, знаете ли…
   Девятнадцатого ноября, помахав рукой своему агенту, отправившемуся на борту «грека» сопровождать груз, Нижегородский сел в поезд и уехал домой.
   – Ну и для чего вся эта канитель? – спросил его Каратаев по прибытии. – Те сто пятьдесят тысяч, что ты потратил на зерно, фрахт и страхование, мы могли бы без всяких заморочек и не менее выгодно пристроить здесь, на бирже.
   Впрочем, Савва не нуждался в ответе. Он понимал, что для Вадима, который по своей сути был игроком, это всего лишь игровая комбинация. Она не сулила большого навара, но привлекала новизной и динамизмом. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось.
   Каково же было удивление Нижегородского, когда через два дня им принесли телеграмму из Копенгагена. В ней агент сообщал, что, несмотря на дозагрузку углем в Заснице, они почти не выбились из графика и дней через пять, если не помешает погода, прибудут в Тронхейм. Он сообщал также, что подтвердил сохранность пшеницы на этом отрезке пути, в чем и расписался в соответствующих бумагах.
   – Это как же так? – Вадим в полной растерянности стоял посреди гостиной с телеграммой в руке, в то время как Каратаев, схватившись руками за живот, повалился на диван и уже не смеялся, а только беззвучно сипел и охал. – Это что же получается? А, Саввушка?
   – Да только то, что ты лопух, – вытирая слезы, отвечал компаньон. – И ничего кроме этого. Сколько раз я тебе говорил, что, как только мы вмешиваемся в какой бы то ни было процесс, его дальнейшее развитие обязательно пойдет по-другому. Вот ты думаешь, что все предусмотрел? Как бы не так! Своей дурацкой пшеницей ты, вероятно, перегрузил пароход, и капитан решил не брать на борт тот запас угля, который взял бы без тебя. Вместо того, чтобы встретиться с ураганом возле роковой скалы и благополучненько сесть там на мель, он пошел в Засниц, а это, как ты понимаешь, немного в другую сторону. С тобой, разумеется, капитан не счел нужным посоветоваться.
   – Черт! – ругнулся Нижегородский. – Ты прав. Я полный идиот. Я не предусмотрел такой вариант.
   – Да даже если бы и предусмотрел, что с того? – пытался разъяснить Каратаев. – Осадка судна другая? Другая! Настроение капитана после общения с тобой тоже, я думаю, хоть немного, но другое. А изменение настроения человека уже определяет изменения в дальнейших его действиях. Даже то, что ты носился там со своей страховкой, не могло не сказаться. Капитан, поняв, что прелое зерно тебе дороже всего на свете, невольно мог постараться вести свою посудину чуточку осторожнее. – Каратаев вдруг снова повалился на диван. – Ха-ха-ха! Еще один великий комбинатор нашелся!.. Что ты теперь будешь делать со своим товаром? Ведь через несколько дней его привезут в Тронхейм. А там, как я догадываюсь, никто не ждет такого подарка. Ха-ха-ха!
   Испив до дна чашу унижения, Нижегородский телеграфировал агенту распоряжение: по прибытии в Тронхейм, не торгуясь, продать зерно любому, кто изъявит желание купить. Из этих денег рассчитаться за выгрузку, портовое обслуживание и уплатить все таможенные сборы. Если, конечно, хватит.
   – Зато мы предотвратили морскую катастрофу, – мрачно заявил за ужином Нижегородский.
   – О да-а-а, – согласился компаньон. – И знаешь, что особенно радует?
   – Ну?
   – Что недорого. Это твое гуманитарное мероприятие стоило нам всего лишь сто пятьдесят тысяч марок.
 
   Несмотря на некоторые досадные просчеты, Нижегородский продолжал заниматься всеми техническими вопросами их компании. Уже к июлю, еще до начала своей винодельческой эпопеи, он создал небольшую брокерскую контору, купил место на Берлинской фондовой бирже и больше не связывался с официальными маклерами. В офисе конторы он зачем-то повесил плакат: «Лучше тридцать раз грохнуться с табуретки, чем один раз свалиться с четвертого этажа». Вероятно, он посчитал, что их фиктивные проигрыши «помалу» как раз и олицетворяли эти падения.
   Примерно в то же время, прибегнув к посредничеству барона фон Летцендорфа, они сделали стотысячное пожертвование на строительство германского Флота Открытого моря. Благодарственная грамота, выданная канцелярией Генерального штаба Кайзермарине господам Флейтеру и Пикарту, помещенная под стекло и обрамленная в тонкую черную рамку, висела с тех пор на стене их гостиной среди идиллических пейзажей фрау Горслебен. Этот «патриотический» ход был задуман с единственной целью: заручиться скрытым покровительством имперских силовых структур, не привлекая, опять же, к своим личностям излишнего общественного внимания.
   – Надеюсь, наш взнос не приведет к чрезмерному усилению их ВМФ, – размышлял Каратаев, глядя на грамоту с государственным гербом, печатью и росчерками. – Очень бы не хотелось, чтобы из-за нас кайзер выиграл Ютландское сражение, например.
   Однажды Каратаев выбежал из своей комнаты с блокнотом в одной руке и «Беговыми ведомостями» в другой. Он был крайне расстроен.
   – Все, доигрались. Результаты двух вчерашних забегов в Хоппегартене не совпали!
   – Но мы же давно ходим на ипподромы не чаще раза в месяц и ставим по чуть-чуть, – пытался возразить Нижегородский.
   – Что-то могло оказать косвенное воздействие. – Савва в сердцах швырнул газету на диван и повалился рядом. – Карл, заявленный в скачках во второй группе, вчера вообще не участвовал. Владелец продал его еще месяц назад, и теперь он где-то во Франции.
   – А кто был владельцем?
   – Какой-то Леонард Швиккерт. Карл считается середнячком и вчера должен был прийти четвертым. Это зловещий знак, Вадим.
   На следующий день Нижегородский, похоже, прояснил ситуацию.
   – Тот самый Швиккерт прогорел недавно на химических акциях «Штеглер и сын», – сообщил он с порога, вернувшись домой. – Помнишь, у нас был небольшой пакет, который мы сбросили перед августовским падением цен на «томасовскую муку»? – Вадим имел в виду фосфорные удобрения. – Этот растяпа купил часть бумаг, возможно посчитав, что моя контора блефует перед крупной закупкой, а он, такой хитрый, вроде как разгадал мою игру.
   – Вот тебе и причина! – воскликнул Каратаев. – Мы входим на ипподром бочком на цыпочках, чтоб никто не заметил, играем там по мелочи, как два нищих эмигранта, а жеребца продают из-за каких-то дурацких акций. Я не удивлюсь, Вадим, если благодаря нашим деньгам, – Савва кивнул в сторону висящей на стене грамоты, – английский Королевский Аскот тринадцатого года, к примеру, преподнесет нам сюрпризы. А что, – стал пояснять он свою мысль, – возможна ведь такая цепочка: на эти деньги моряки закупают у Фридлендера[23] три тысячи тонн лишнего угля, устраивают незапланированные ранее учения с выводом кораблей в зону британских интересов, их Адмиралтейство мгновенно реагирует, отправляет туда свою эскадру, и какой-нибудь капитан или адмирал, вместо того чтобы привезти на скачки свою кобылу, отправляется черт-те куда блюсти интересы короны. Заметь, что эта цепочка достаточно примитивна и приведена мной только в качестве примера. Чтоб до тебя наконец дошло. На самом деле все эти взаимосвязи настолько тонки и случайны, что нам не дано их ни предугадать, ни тем более проследить. Ты чихнешь в трамвае, а через день в казино «Фортуна» заменят заразившегося гриппом крупье. В результате совсем не тот, кто должен был, крупно выиграет, а тот, кого судьба держала за счастливчика, проиграется до нитки. Спустив казенные деньги, он ударится в бега. Судьба занесет его в Белград, где в какой-нибудь пивной он столкнется с неким чахоточным студентом из Боснии. Они повздорят, не сойдясь во мнениях по какому-нибудь мелкому политическому вопросу, этот тип двинет студента по башке кружкой, и тот внезапно поумнеет. Вернувшись к себе в Сараево, он откажется стрелять в австрийского эрцгерцога, да еще и заложит всех своих товарищей по организации. Эрцгерцог останется жив, и Первая мировая война не состоится. А все из-за чего? А из-за того, что какой-то Нижегородский, которого и вовсе не должно тут быть, год назад чихнул в берлинском трамвае.
   По существу возразить было нечего.
   – Что же ты предлагаешь? Лежать с головой под одеялом и носа не высовывать? – спросил Вадим.
   – Не зна-а-аю! – с трагизмом в голосе простонал Каратаев. – Во всяком случае, пора менять место жительства. Но уезжать из Германии тоже нельзя: все мои газетные архивы основаны исключительно на немецкой прессе, и по другим регионам мира они содержат крайне скудную информацию. Хотя кое-что все же имеется.
 
   В конце концов, собрав чемоданы и усадив в корзину выросшего и растолстевшего Густава, они распрощались с фрау Парсеваль. Провожая их, старушка даже всплакнула. Она привыкла к необычным постояльцам. Вацлав, например (товарищ почему-то называл его Вадимом), мог притащиться поздно ночью пьяным и уснуть, сидя на диване в гостиной, даже не сняв пальто. Господин Флейтер (этот вообще имел целую кучу странных непроизносимых имен) мог поутру равнодушно пройти мимо своего друга, позавтракать в одиночестве и уехать по своим делам. Только преданный Густав всегда терпеливо ждал пробуждения хозяина, лизал его руку и вилял хвостиком. Однажды, когда фрау Парсеваль помогла Нижегородскому перебраться в постель, принесла таблетку с водой и мокрое полотенце, он вытащил из кармана стопку крупных купюр и со стоном отдал ей. Сумма оказалась равной ее полугодовому жалованью.
   – Зря вы с ним возитесь, фрау Парсеваль, – говорил ей Каратаев, когда экономка в очередной раз стаскивала с пьяного Нижегородского сапоги. – Продрыхнется и сам уползет. Не маленький.
 
* * *
 
   В Мюнхене они сняли небольшой двухэтажный особняк на углу улиц Принца Людвига и Туркенштрассе. Дом был окружен маленьким, если не сказать микроскопическим, парком, в свою очередь обнесенным сплошной оградой, железная решетка которой покоилась на достаточно высоком каменном цоколе.
   – Будет куда выпускать Густава побегать, – окинув взглядом неприбранный садик, заметил довольный Нижегородский.
   – Ты выбираешь жилье для своего мопса или для нас? – недовольно буркнул Каратаев.
   Впрочем, дом был действительно неплох. С задней стороны к нему примыкал небольшой гараж на пару машин, внизу находился вместительный подвал, а под крышей – тесноватая, но хорошо отделанная уютная мансарда. В квартале от этого тихого места шумела людная Бреннерштрассе, выйдя на которую и повернувшись на запад, можно было увидеть Обелиск на площади Каролиненплац.
   На этот раз они наняли молодую экономку (разумеется, Нижегородский разыскал ее лично) и пожилого садовника. Особого ухода, да еще зимой, их сад не требовал, и Гебхард Штарх – так звали садовника – должен был более заниматься самим домом, нежели кустами и деревьями. В его обязанности входило топить камин (наконец-то у них в гостиной был камин), следить, чтобы не текла крыша, а в комнатах не было сквозняков. Также он должен был привозить с рынка продукты, пополнять запасы пива и вина в их подвале и выполнять всякие мелкие поручения.
   Что же касается фройляйн Нэлли, то эта симпатичная двадцатидвухлетняя девушка в полном соответствии с заключенным с нею трудовым соглашением обязана была их вкусно питать, посылать Гебхарда в прачечную, протирать пыль и делать прочую уборку, следя за уютом. В авральные дни, например перед праздником, ей разрешалось приглашать на подмогу свою мать и старшую сестру, живших поблизости. Согласно договору найма за это полагалась дополнительная оплата.
   – А она вообще-то умеет готовить? – с сомнением в голосе поинтересовался Каратаев после первого знакомства с Нэлли Эльштер.
   – А то! – убежденно ответил Нижегородский. – Прелесть, не правда ли? – смотрел он на закрывшуюся за девушкой дверь. – И вообще, Саввыч, не такие уж мы с тобой гурманы. А? В конце концов, здесь полно ресторанов и домашних столовых. Вот, например, «Штефани» – чудесное кафе и совсем неподалеку. В крайнем случае наймем еще какую-нибудь старушку.
   – Ну да, эдакую миссис Хадсон? – язвительно заметил Каратаев.
   Конечно, нанять они могли десяток миссис Хадсон да еще дюжину мистеров Бэрриморов в придачу. Но Савва продолжал требовать неукоснительного соблюдения аскетизма. Во всяком случае, там, где они проживали. Хочешь оттянуться – поезжай туда, где это делают все, а здесь будь добр не оттопыривайся. Что до запущенного сада и слегка обшарпанных стен их жилища, то они вполне соответствовали этим его требованиям. Никто бы не предположил, что здесь обитают два миллионера, планирующие, не «прогореть» ли им на очередной махинации тысяч на пятьдесят, только чтобы не вызвать ненужной зависти и подозрений у знакомых биржевиков по поводу своего бесконечного везения.
   Второй этаж их дома представлял собой две совершенно раздельные квартиры, объединенные общими холлом, столовой и гостиной, наполовину заставленной книжными шкафами. В распоряжении каждого оказались по две комнаты, небольшая спальня, ванная, туалет и широкий коридор с окном в конце, прозванный Нижегородским прогулочной палубой. На первом этаже размещались комнаты для прислуги и всякие подсобные помещения. Здесь же была и кухня, причем обеденные блюда подавались наверх в маленькую раздаточную комнату с помощью специального лифта с ручным приводом.