Страница:
На самом деле, Д. Макартур не только не в тягость себе, а в удовольствие занялся решением вопросов, находящихся за "границами генеральского погона", но на "грани войны и мира". Так, например, даже его требования щедрее ассигновать вооруженные силы, увеличить численность офицерского корпуса носили прежде всего "печать политика" и предлагались в русле мероприятий по подавлению левых сил США. А под флагом борьбы с пацифизмом, антипатриотизмом укреплялась реакция. Нет, не о Германии или Японии прежде всего думали Гувер с Макартуром (вспомните процесс над Митчеллом), стремясь выделить из бюджета новые суммы для вооруженных сил, а о "враге внутреннем".
В связи с активизацией милитаристских кругов еженедельник "Уорлд туморроу" провел опрос среди 19 372 служителей протестантской церкви. Он интересовался:
"Считаете ли вы, что церкви Америки должны сегодня зарегистрировать свой отказ поддержать любую войну?" 62 процента опрошенных священников сказали: "Да!"
Корреспондент еженедельника попросил начальника генерального штаба прокомментировать полученные данные. Ответ (напечатан в номере за 2 июня 1931 года) был таков:
"Теперь я в состоянии думать о принципах более высоких и священных, чем те, ради которых приносились наши национальные жертвы в прошлом. История учит нас: религия и патриотизм всегда шли вместе рука об руку в то время, когда атеизм неизбежно сопровождали радикализм, коммунизм, большевизм и другие враги свободной формы правления... Я глубоко верю в то, что важнее всего для существующего и зрелого человечества, которое преданно любит мир, но готово с легким сердцем умереть (то есть начав войну) в защиту правого дела, это христианство. От центра до окраин. Христианство останется ведущей силой".
Таким образом, подобно большинству консерваторов, Д. Макартур всегда соединял политику с религией, возможно, потому, что христианство, и особенно протестантство, несет в себе американское прошлое. Он рассуждал как прагматик, который ставит перед собой задачу примирения разума с религией. Более того, прагматизм не чурается мистического опыта, если только он может обеспечить практические последствия. Если религия, скажем, заставляет хорошо трудиться или помогает осуществлению блокады СССР прекрасно. В период полного господства вещей, природы над человеком, над его сознанием религия укрепляется и приобретает огромную силу. По мере же того, как научное познание становится орудием господства человека над миром вещей, по мере того, как человек не только проникает в понимание внутренних причин и связей явлений, но и пользуется ими в своих интересах, религия отступает в своей привлекательной силе. Поэтому в данной конкретной политико-социальной обстановке Д. Макартур как начальник штаба больше проводил времени над тем, чтобы обеспечить армию оружием, чем над молитвами с просьбой осенить его, как одолеть возможного противника. В данном конкретном случае им был марш ветеранов.
"Ось реальности,- утверждал У. Джемс,- проходит исключительно через эгоистические центры". Прагматик заставляет направлять все наше внимание на земные интересы и на чисто человеческие проблемы. Он берется трактовать вещи и научно и в то же время религиозно. Религия, как и наука, низводится на уровень "выгодных" для жизни концепций. Бог необходим, так как он гарантирует нам вечный и идеальный миропорядок. "Есть бог на небе,- говорил Джемс,- значит, все в мире в порядке".
Если религиозные идеи "работают" на нас, подходят к нашей действительности, отвечают нашим требованиям, то на каком основании прагматизм будет отрицать бытие божие и требования божьих людей?
Бог служителей протестантской церкви и еженедельник "Уорлд туморроу" "не работали" на Макартура. И он встретил в штыки их требование отвергнуть любую войну, в данном случае войну против голодных и обездоленных.
Д. Макартур впоследствии утверждал, будто, переполняемый чувствами христианина и движимый памятью прошлого, хотел помочь участникам голодного марша. Он было взял в руки самописку, чтобы скрепить приказ о выдаче им палаток и направлении на "квартиры" военно-полевых кухонь (хотя бы раз в сутки кормить голодающих). Лжет Макартур. Ни о чем подобном он и не помышлял (автор "Воспоминаний" оправдывается тем, что ему-де запретил чуть ли не сам президент организовать питание "нежеланных гостей Вашингтона", аргументируя табу тем, что в данном случае в американскую столицу ринется вся голодная Америка). Он готовился к сражению.
Прежде всего начальником штаба во взаимодействии с контрразведкой, полицейскими и сыскными службами США от океана до океана была организована слежка за всеми, кто появляет мятежные настроения и недовольство, тут же, на "месте преступления", обнаруженные "настроения и недовольство" объявлялись происками коммунистов. Началась широкая травля "мыслящих не по-американски", которая позднее стала примером, источником "вдохновения" для архиреакционера Дж. Маккарти. ФБР срочно занялось снятием отпечатков пальцев у всех подозрительных. Д. Макартур отдал приказ командующим девяти военных округов "посылать ему лично сведения о каждом агитаторе, который выступает в обличье ветерана". Не лишено оснований предположение о том, что ненависть к бывшим солдатам подогревалась воспоминаниями о встрече на утренней дороге в Вест-Пойнт с сержантом из дивизии "Радуга".
Д. Макартур сразу сообразил, что выступление ветеранов, само по себе безобидное, ограничивающееся всего лишь экономическими требованиями, следует использовать как повод, предлог для расправы не только над левыми силами страны, но и над теми, кто выражал недовольство существующими порядками. Надо действовать широким, всеохватывающим фронтом. Ведь если вспомнить Питтсбург и выступление, то что получается? Студенты освистали и генерала, и его идеи. Разве с этим можно мириться? Разве позволительно останавливаться на полдороге? Да, троих студентов арестовали, да, университетское начальство, которое в отличие от студентов "прислушалось" к мыслям и рекомендациям Макартура, дало обещание требовать от всех поступающих в учебные заведения клятву верности. Это, конечно, удовлетворило Макартура. Но ведь мало! Приструнили всего лишь группу студентов - хорошо. Теперь следует приструнить всех. Поэтому в случае с ветеранами Д. Макартур с самого начала действовал масштабно. Прежде всего он объявил, что 90 процентов участников марша вовсе не ветераны.
На такое заявление не мог решиться ординарный человек. Ибо это была величайшая, невероятная ложь! 94 процента участников могли показать солдатские документы. Среди них 67 процентов имели удостоверения участников боевых действий, 20 процентам вообще можно было не иметь никаких документов - калеки. Одна подлость рождала другие. Как свидетельствовал приближенный Макартура генерал-майор Кортни Уитни, было решено представить общественному мнению версию, утверждавшую и доказывающую: в рядах ветеранов "обнаружен большой процент преступников, людей, сидевших в тюрьме за такие злодеяния, как убийство, поножовщина, изнасилование, ограбление, взлом, шантаж, нападение" (вспомнил все же Макартур незнакомца!).
Но этого оказалось мало, да и слишком мелко (против такого подхода и возражал Д. Макартур). Следовало пустить большую, то есть политическую, кровь. Тогда-то вспомнились речи о Римской империи и Карфагене, превратившихся в прах. Нужно во всем обвинить коммунистов, нужно выдать марш ветеранов за марш красных против американских устоев, американского образа жизни - вот искомый масштаб. Где доказательства? Они нашлись. К. Уитни "свидетельствует":
"Захватили секретные документы, из которых явствовало, что существовал коммунистический замысел, который предусматривал даже проведение показного судилища над высокими государственными деятелями и их казнь через повешение перед зданием Капитолия. Самым первым в этом списке значилось имя начальника генерального штаба Дугласа Макартура".
"Не было такого плана,- с возмущением разоблачает фальшивку У. Манчестер,- не существовало подобного секретного документа. Были только голодные американцы".
Но антикоммунистическую карту уже выбросили в большую игру. Д. Макартур настойчиво и упорно твердил:
"Ветераны - это коммунисты, которые собираются осуществить революционные действия".
Начальник генерального штаба выражал удовлетворение тем, что передал свою тревогу не только подчиненным, но и президенту. Хотя как раз не было необходимости в том, чтобы убеждать подчиненных, ну а уж Г. Гувера и подавно. Президент сам носился с "антикоммунистической картой" и готов был подбросить ее кому угодно.
Создавая вокруг себя миф спасителя, главного защитника американского общества от "язвы коммунизма", Д. Макартур высокопарно заявил Д. Эйзенхауэру: "Я чувствую, в воздухе пахнет революцией". Ни больше ни меньше. В силу такого чрезвычайного обстоятельства он ретивейшим образом взялся за выполнение приказа Гувера "убрать ветеранов". В данном случае начальник генерального штаба руководствовался не только приказом главы государства, но и моральными идеологическими обязательствами, которые испытывал перед президентом.
Операция началась 28 июля 1932 года. Утром этого дня полиция уже атаковала лагерь ветеранов, применив огнестрельное оружие. Двое несчастных пали. Однако впечатляющей картины, такой, чтобы продемонстрировать силу, чтобы нагнать страх на всю Америку, по мнению устроителей кровопускания, не получилось. Заурядная полицейская акция. Нужны фронтальные войсковые операции. Как на войне. А такое по плечу только армии.
Д. Макартур решил лично выйти на поле брани. Д. Эйзенхауэр уговаривал его не брать командование операцией на себя. Но у шефа на этот счет была своя точка зрения, свои планы. Он решил показать, что способен не только на теоретические рассуждения в академических стенах, но и на конкретное воплощение антикоммунистических призывов. Д. Макартур понял: он обладатель шанса, который не следует упускать, он должен набирать в глазах своих единомышленников как можно больше очков, которые часто значительнее и ценнее, чем звезды на погонах боевого генерала. Приняв
такое решение, Д. Макартур отдал сразу два приказа: адъютантам срочно доставить из резиденции парадную форму (это подтверждают снимки), майору Джорджу Паттону - силами пехоты, танков и кавалерии окружить монумент Вашингтону. "Мы сломаем хребет Экспедиционной силе за пособием",высокомерно добавил при этом генерал.
Перед цепью солдат Д. Макартур предстал в новеньком отглаженном мундире с "фруктовым салатом"- так на солдатском жаргоне называют орденские планки. Один из репортеров спросил руководителя операции по "захвату инвалидов в клещи", чтобы раздавить их: "Не разумнее было бы оставить награды дома, а не украшать ими мундир именно в такой день?", Д. Макартур обиделся и сказал: "Разве должен я стыдиться их? Каждая заработана в бою". Сапоги блестели. Не сапоги, а пара черных зеркал, галифе топорщилось на зависть любому военному моднику. Как всегда, в руках он держал хлыст.
Может быть, усмиритель-щеголь рассчитывал на то, что один вид орденских планок, генеральский мундир вызовут у части ветеранов чувство стыда за свои лохмотья, у других - ужас, у третьих - невольное желание отдать честь и сделать "кругом, шагом марш!". Вполне допустимо. Однако Д. Макартур рассчитывал не только на "психическую атаку". Она для операции в целом была вспомогательной, но лично для Макартура главной. Генерал должен быть на фотографиях красивым, величественным, именно таким он войдет в историю, предстанет перед потомками: разве джентльмен в безукоризненном мундире и с интеллигентным хлыстиком способен на дурные поступки? Когда на груди благородно посвечивают орденские планки, то в груди должно быть благородное сердце солдата. Так объясняют в Вашингтоне на первый взгляд глупое, безрассудное решение генерала надеть парадную форму.
Сам Д. Макартур описывает свое участие в боевых действиях следующим образом:
"Мы пустили в дело слезоточивый газ (первой жертвой газовой атаки стал первенец "апартаментов на Анакостии" - младенец Бернард Мейерс.- Л. К.). К 9.30 очистили всю территорию вплоть до Анакостии. Демонстрация силы, отличная дисциплина солдат, умелое использование газа обеспечили проведение операции без серьезного кровопролития".
Она длилась всю ночь. Утром, по ее завершении, Д. Макартур, как велел ему военный министр, встретился с представителями печати и сообщил следующее:
"Если бы президент Гувер не действовал таким образом (то есть не прибегнул бы к услугам вооруженных сил и Макартура.- Л. К.), он предстал бы перед серьезной ситуацией. Еще неделя, и правительство оказалось бы в угрожающем положении. Его (Гувера) экстраординарному терпению пришел конец, и он исчерпал все, чтобы избежать стычек, прежде нем решил применить силу".
Многого не рассказал репортерам генерал, многое утаил от общественности. Но репортеры были на улице, они видели, как вел себя Д. Макартур. И многие, в том числе Д. Пирсон, рассказывали о своих впечатлениях. Потому-то одна из газет в эти дни опубликовала карикатуру на генерала Макартура - чудовище в американской военной форме, в руках кинжал, с которого капает кровь. Тогда Макартур рассвирепел от злобы: "У меня в руках был хлыст, а не топор". Но кровь-то пролилась.
Да, много нового узнали люди о человеке с "фруктовым салатом". Один из молодых солдат, не нюхавший пороха, набрасывается на героя первой мировой войны, вырывает у него знамя (а ветераны пришли со знаменами, под которыми сражались во славу "демократических" Соединенных Штатов), а потом плюет в лицо бывшего сержанта Американского экспедиционного корпуса, при этом бросает ему: "Эй ты, старая бабья задница!"
Генерал Макартур присутствовал при этой сцене. Человека, доказавшего свой патриотизм на фронте, обливают грязью площадной брани? И как же он реагировал? С одобрением! Генерал ласково кивнул юному бесстыдному исполнителю его приказов. "Красноречие" солдата весьма понравилось знатоку греческой мифологии. Когда же один из возмущенных американцев при виде безобразной сцены воскликнул: "После такого американский флаг для меня ничего не значит!", Макартур грозно щелкнул пальцами и, уподобившись наглецу, плюнувшему в лицо ветерану, рявкнул: "Если он еще раз откроет пасть, арестуйте!" (и арестовывали, на следующее утро, с явным удовольствием констатирует Д. Макартур, полиция устроила облаву и бросила в тюрьму 36 человек).
В эту "варфоломеевскую ночь по-американски" Д. Макартур совершил много других "подвигов". Основная часть ветеранов разбила лагерь на другом берегу Анакостии. Этот палаточный и картонный городок без крепостной стены, без оружия не представлял никакой угрозы ни президенту, ни Капитолию, ни режиму. Поэтому Г. Гувер, не желая показаться чересчур кровожадным, послал к Макартуру курьеров с приказом остановиться, не переходить мост, не трогать лагерь. Как вспоминает Д. Эйзенхауэр, Д. Макартур, оглушив гонцов потоком бранных слов, заявил: "Я чрезвычайно занят и не желаю, чтобы меня беспокоили приходящие сюда люди, претендующие на то, что они доставляют приказания".
Д. Макартур не остановился. Он предложил штурм моста Элевенс-стрит.
Г. Гувер, вероятно, колебался, боясь общественного мнения, он хотел, чтобы на него "посмотрели с другой стороны". Но на самом деле, если даже и существовал приказ президента, посланный вдогонку карателям, то было уже поздно. К тому же Д. Макартур имел четкое и определенное указание: уничтожить, переломать ветеранам не только хребты, все кости. Никогда служака не стал бы действовать по своей воле. Однако, будучи опытным интриганом, хорошо чувствующим, откуда, куда и зачем дует ветер, он правильно понимал своего президента и знал, что доставит ему большее удовольствие, продолжая наступление на соломенную "крепость" несчастных, чем приостанавливая его.
Перейдя со своими солдатами "вашингтонский Рубикон", "Американский кесарь" превратил убогие шалаши, картонные конуры, лежаки из сена и соломы, тряпичные палатки в огромный пылающий факел. Журналисты видели, как солдат гнался за семилетним мальчиком и проткнул его штыком. Мальчик же хотел спасти кролика. Джо Анджело, ветеран из Камдена (штат Нью-Джерси), видел, как кавалерийский офицер Джордж Паттон ведет своих солдат на разрушение его, Анджело, шалаша. Наконец и эта лачуга загорелась. А ведь Анджело спас Паттона от смерти на Западном фронте.
Дуглас Макартур восстановил порядок. Он весьма гордился собой. Разгром марша ветеранов стал пиком деятельности Макартура на посту начальника генерального штаба, его Монбланом. На очередной встрече с журналистами, как описывает ее К. Блэир, Макартур хвастался тем, что сам принимал все решения, что спас правительство, выгнав ветеранов из Вашингтона. Присутствовавший на пресс-конференции военный министр Герли со знанием дела добавил: "Это была великая победа! Мак проделал выдающуюся работу. Он человек именно этого часа". Министр немного подумал и многозначительно добавил: "Но сию минуту я не должен из кого-то делать героев".
Генерал Макартур, его действия, выход на арену в роли карателя получили одобрение и даже восторженные отзывы не только откровенных реакционеров (это вполне понятно), но тех офицеров, которые "не хотели марать руки", не желали, памятуя о чести армейского мундира, выполнять жандармские функции и гордились тем, что готовили себя к войне против врага внешнего, и в отличие от Макартура избегали не только показываться в эти дни с боевыми медалями, но и прибавлять к ним новые, "добытые" на пролитии крови соотечественников. Они были рады, что за грязную работу взялся аристократ, интеллигент, выпускник Вест-Пойнта, бывший начальник этой академии.
Президент и окружение также испытывали благодарность к генералу. Он брал на себя грех всей американской системы, которая должна быть всегда "чистенькой". Отдельные генералы, в данном случае Макартур, могут совершать позорные поступки, могут не подчиняться совестливым президентам. Но ведь не сам президент, не система! За это реакционная Америка и поклонилась Макартуру.
Однако честная Америка была возмущена. Учитывая такую реакцию, даже те, кто восхищался Макартуром, кто был благодарен ему, даже они, надеясь погасить волну возмущения, считали нужным выразить недовольство самоуправством и слишком жестокими действиями Макартура. Губернатор Нью-Йорка Франклин Рузвельт испытывал, утверждают многие, озабоченность. Ведь он готовился к борьбе за президентское кресло. И в связи с этим не мог не высказаться по поводу бойни в Вашингтоне. Что сказать? Осудить Макартура - потерять голоса ультраправых, вызвать недовольство большого бизнеса. Одобрить акцию правительства Гувера - значит оттолкнуть от себя миллионы избирателей. Рузвельт нашел выход. Положив телефонную трубку после разговора с Хью Лонгом (он носил кличку "королевская рыба"), который будучи губернатором Луизианы, "превратил его в полуфашистский штат", Рузвельт сказал помощнику Рексфорду Гагвеллу (но так, чтобы слова услышали в США все): "Лонг один из двух самых опасных людей в стране", Гагвелл, подыгрывая Рузвельту, в ответ заметил, что вторым, по всей вероятности, является отец Кофлин (священник римско-католической церкви, реакционер, даже церковники называли его нацистом). "Нет,- ответил будущий президент, - другим является Дуглас Макартур". Однако позднее, встретившись с генералом, Рузвельт слегка пожурил его, сказав: "Дуглас, я думаю, что вы наш лучший генерал, но я считаю, что вы были бы самым худшим из политиков".
Другие американцы, не связанные желанием стать президентом и несколько свободные от необходимости маневрировать, высказывались более определенно: "воинствующий головорез", "лощеный реакционер", "фашиствующий демагог, который может поднять всплеск правых и взять контроль над правительством так же, как это сделал недавно Гитлер в Германии". А известный политический деятель, который впоследствии стал государственным секретарем, Гарольд Икес сказал о Д. Макартуре так:
"Это тип человека, который думает, что, когда он попадет на небеса, бог сойдет со своего великого белого трона и уступит его ему".
Д. Макартура называли еще "американским Кавеньяком". Есть нечто сходное даже внешне в биографии Кавеньяка, французского реакционного политического деятеля, палача парижских рабочих, и Макартура. Французский генерал также имел богатый колониальный опыт: принимал участие в завоевании Алжира. В Константине (Алжир) мне довелось работать в местных архивах. Документы о том, как правил колонией Кавеньяк, вызывают такое же чувство, что и документы о присутствии на Филиппинах Макартура. Но главное сходство внутреннее, несмотря на то, что каждый из генералов действовал в разный период: Кавеньяк топил в крови восстание (июнь 1848 г.) парижских рабочих. Д. Макартур жег хибары ветеранов (июль 1932 г.).
Д. Макартур никогда не раскаивался в содеянном. Если же его подвергали критике, он защищался только одним щитом (это когда отбивал нападки своих, когда же атаковал врагов, щит превращался в кинжал):
"Марш ветеранов за пособием был заговором красных, а поскольку он сокрушил сей заговор, то Кремль занес его в список людей, подлежащих уничтожению".
Вообще говоря, Д. Макартур удивляет своим хладнокровием, цинизмом, легким и быстрым переходом от объективного изложения фактов к подтасовке их, откровенной лжи. Не успел ветер развеять пепелища лагеря несчастных, не успела высохнуть кровь убитых и раненых, а Д. Макартур выступает с речью на съезде ветеранов первой мировой войны. Подбоченясь, снова надев все награды, как и тогда, когда молоденький каратель вырвал у ветерана знамя, Д. Макартур вещал, обращаясь (словно ничего не случилось) к памяти павших во Франции:
"Они погибали, ни о чем не спрашивая, ни на что не жалуясь, с верой в сердцах, их уста шептали слова надежды: "мы победим..." Только те достойны жить, кто не боится умереть..."
Эту речь никак иначе не назовешь, кроме как кощунственной.
Казалось бы, после стольких обвинений, после содеянного руками Д. Макартура, чему стал свидетелем мир, звезда его в "демократической Америке" закатится. Ничего подобного! Кавеньяки нужны американской буржуазии. Д. Макартур остался на посту и занялся тем, чтобы взять под контроль взрывоопасные элементы. Он выступил с идеей создания военизированного корпуса гражданского порядка. В него - где силой, где уговорами приглашали молодых рабочих, студентов и т. д. Их посылали на трудные, черные работы. Главным образом, на лесозаготовки. 275 тысяч человек оказались "изъятыми" из политической жизни Соединенных Штатов, они оказались под контролем офицеров и генералов.
Ф. Рузвельт, став президентом, не задвинул Макартура. Значит, ему совсем не был противен "фашиствующий демагог". Более того, президент намеревался даже продлить срок пребывания Дугласа Макартура на посту начальника генерального штаба. Где-то в душе, да и не только в душе, новая администрация была благодарна Д. Макартуру за то, что он таким путем, пусть далеко не демократическим, но все же выпустил пары недовольства, обескровил левые силы.
"Наполеон Лусона"
В последний день 1937 года Соединенные Штаты лишились двухзвездного генерала. В первый день 1938 года мир узнал о появлении на Филиппинах фельдмаршала.
В этих двух событиях фигурировало одно и то же лицо: Дуглас Макартур из советника (в чине американского генерала) президента автономных Филиппин по вопросам обороны был произведен (предварительно уволенный по его просьбе из родной армии) в фельдмаршалы вооруженных сил островной тропической страны.
Четыре звезды красовались на отворотах мундира с ярко-красной подкладкой. Он был сшит из "акульей кожи" - блестящей светло-серой ткани. Когда фельдмаршал вышел из обитых медью массивных дверей гостиницы "Манила", все ахнули - мундир и золотой жезл засверкали под тропическим солнцем.
Корреспонденты, пораженные таким зрелищем, желая передать весь аромат, необычайность происшедшего события и вместе с тем сопроводить картину явления фельдмаршала народу точными словами и комментариями, назвали Дугласа Макартура "диктатором банановой республики", "главным законодателем армейской моды", "мундирозакройщиком, перещеголявшим всех нынешних и будущих модельеров" (фельдмаршальская форма была сшита точно по выкройке, которую разработал сам обладатель жезла), наконец, "Наполеоном Лусона". Лусон - главный остров архипелага, который определяет жизнь своих более чем семи тысяч братьев, от крохотных безымянных до самого большого и богатого недрами Минданао.
Когда Д. Макартур получил очередное назначение на Филиппины (1935 г.), он следующим образом сформулировал задачи своей миссии:
"Эти острова, может быть, и не дверь, контролирующая вход на Тихий океан, может быть, даже не замок на этой двери, но они, несомненно, ключ к замку, открывающему эту дверь для Америки. Я не могу допустить, чтобы этот ключ был потерян".
Сойдя на филиппинский берег, генерал, оставивший пост начальника штаба американской армии и прибывший давать военные советы президенту Кэсону, чтобы построить в колонии сильную армию, поклялся: "Я сделаю Филиппины неприступными", "Я превращу Филиппины в Гибралтар на Тихом океане!" Д. Макартур утверждал, что архипелаг с его присутствием, именно с его личным, находится в полной безопасности. И еще он многозначительно добавил: "Только гениальный человек может защитить Филиппины".
В связи с активизацией милитаристских кругов еженедельник "Уорлд туморроу" провел опрос среди 19 372 служителей протестантской церкви. Он интересовался:
"Считаете ли вы, что церкви Америки должны сегодня зарегистрировать свой отказ поддержать любую войну?" 62 процента опрошенных священников сказали: "Да!"
Корреспондент еженедельника попросил начальника генерального штаба прокомментировать полученные данные. Ответ (напечатан в номере за 2 июня 1931 года) был таков:
"Теперь я в состоянии думать о принципах более высоких и священных, чем те, ради которых приносились наши национальные жертвы в прошлом. История учит нас: религия и патриотизм всегда шли вместе рука об руку в то время, когда атеизм неизбежно сопровождали радикализм, коммунизм, большевизм и другие враги свободной формы правления... Я глубоко верю в то, что важнее всего для существующего и зрелого человечества, которое преданно любит мир, но готово с легким сердцем умереть (то есть начав войну) в защиту правого дела, это христианство. От центра до окраин. Христианство останется ведущей силой".
Таким образом, подобно большинству консерваторов, Д. Макартур всегда соединял политику с религией, возможно, потому, что христианство, и особенно протестантство, несет в себе американское прошлое. Он рассуждал как прагматик, который ставит перед собой задачу примирения разума с религией. Более того, прагматизм не чурается мистического опыта, если только он может обеспечить практические последствия. Если религия, скажем, заставляет хорошо трудиться или помогает осуществлению блокады СССР прекрасно. В период полного господства вещей, природы над человеком, над его сознанием религия укрепляется и приобретает огромную силу. По мере же того, как научное познание становится орудием господства человека над миром вещей, по мере того, как человек не только проникает в понимание внутренних причин и связей явлений, но и пользуется ими в своих интересах, религия отступает в своей привлекательной силе. Поэтому в данной конкретной политико-социальной обстановке Д. Макартур как начальник штаба больше проводил времени над тем, чтобы обеспечить армию оружием, чем над молитвами с просьбой осенить его, как одолеть возможного противника. В данном конкретном случае им был марш ветеранов.
"Ось реальности,- утверждал У. Джемс,- проходит исключительно через эгоистические центры". Прагматик заставляет направлять все наше внимание на земные интересы и на чисто человеческие проблемы. Он берется трактовать вещи и научно и в то же время религиозно. Религия, как и наука, низводится на уровень "выгодных" для жизни концепций. Бог необходим, так как он гарантирует нам вечный и идеальный миропорядок. "Есть бог на небе,- говорил Джемс,- значит, все в мире в порядке".
Если религиозные идеи "работают" на нас, подходят к нашей действительности, отвечают нашим требованиям, то на каком основании прагматизм будет отрицать бытие божие и требования божьих людей?
Бог служителей протестантской церкви и еженедельник "Уорлд туморроу" "не работали" на Макартура. И он встретил в штыки их требование отвергнуть любую войну, в данном случае войну против голодных и обездоленных.
Д. Макартур впоследствии утверждал, будто, переполняемый чувствами христианина и движимый памятью прошлого, хотел помочь участникам голодного марша. Он было взял в руки самописку, чтобы скрепить приказ о выдаче им палаток и направлении на "квартиры" военно-полевых кухонь (хотя бы раз в сутки кормить голодающих). Лжет Макартур. Ни о чем подобном он и не помышлял (автор "Воспоминаний" оправдывается тем, что ему-де запретил чуть ли не сам президент организовать питание "нежеланных гостей Вашингтона", аргументируя табу тем, что в данном случае в американскую столицу ринется вся голодная Америка). Он готовился к сражению.
Прежде всего начальником штаба во взаимодействии с контрразведкой, полицейскими и сыскными службами США от океана до океана была организована слежка за всеми, кто появляет мятежные настроения и недовольство, тут же, на "месте преступления", обнаруженные "настроения и недовольство" объявлялись происками коммунистов. Началась широкая травля "мыслящих не по-американски", которая позднее стала примером, источником "вдохновения" для архиреакционера Дж. Маккарти. ФБР срочно занялось снятием отпечатков пальцев у всех подозрительных. Д. Макартур отдал приказ командующим девяти военных округов "посылать ему лично сведения о каждом агитаторе, который выступает в обличье ветерана". Не лишено оснований предположение о том, что ненависть к бывшим солдатам подогревалась воспоминаниями о встрече на утренней дороге в Вест-Пойнт с сержантом из дивизии "Радуга".
Д. Макартур сразу сообразил, что выступление ветеранов, само по себе безобидное, ограничивающееся всего лишь экономическими требованиями, следует использовать как повод, предлог для расправы не только над левыми силами страны, но и над теми, кто выражал недовольство существующими порядками. Надо действовать широким, всеохватывающим фронтом. Ведь если вспомнить Питтсбург и выступление, то что получается? Студенты освистали и генерала, и его идеи. Разве с этим можно мириться? Разве позволительно останавливаться на полдороге? Да, троих студентов арестовали, да, университетское начальство, которое в отличие от студентов "прислушалось" к мыслям и рекомендациям Макартура, дало обещание требовать от всех поступающих в учебные заведения клятву верности. Это, конечно, удовлетворило Макартура. Но ведь мало! Приструнили всего лишь группу студентов - хорошо. Теперь следует приструнить всех. Поэтому в случае с ветеранами Д. Макартур с самого начала действовал масштабно. Прежде всего он объявил, что 90 процентов участников марша вовсе не ветераны.
На такое заявление не мог решиться ординарный человек. Ибо это была величайшая, невероятная ложь! 94 процента участников могли показать солдатские документы. Среди них 67 процентов имели удостоверения участников боевых действий, 20 процентам вообще можно было не иметь никаких документов - калеки. Одна подлость рождала другие. Как свидетельствовал приближенный Макартура генерал-майор Кортни Уитни, было решено представить общественному мнению версию, утверждавшую и доказывающую: в рядах ветеранов "обнаружен большой процент преступников, людей, сидевших в тюрьме за такие злодеяния, как убийство, поножовщина, изнасилование, ограбление, взлом, шантаж, нападение" (вспомнил все же Макартур незнакомца!).
Но этого оказалось мало, да и слишком мелко (против такого подхода и возражал Д. Макартур). Следовало пустить большую, то есть политическую, кровь. Тогда-то вспомнились речи о Римской империи и Карфагене, превратившихся в прах. Нужно во всем обвинить коммунистов, нужно выдать марш ветеранов за марш красных против американских устоев, американского образа жизни - вот искомый масштаб. Где доказательства? Они нашлись. К. Уитни "свидетельствует":
"Захватили секретные документы, из которых явствовало, что существовал коммунистический замысел, который предусматривал даже проведение показного судилища над высокими государственными деятелями и их казнь через повешение перед зданием Капитолия. Самым первым в этом списке значилось имя начальника генерального штаба Дугласа Макартура".
"Не было такого плана,- с возмущением разоблачает фальшивку У. Манчестер,- не существовало подобного секретного документа. Были только голодные американцы".
Но антикоммунистическую карту уже выбросили в большую игру. Д. Макартур настойчиво и упорно твердил:
"Ветераны - это коммунисты, которые собираются осуществить революционные действия".
Начальник генерального штаба выражал удовлетворение тем, что передал свою тревогу не только подчиненным, но и президенту. Хотя как раз не было необходимости в том, чтобы убеждать подчиненных, ну а уж Г. Гувера и подавно. Президент сам носился с "антикоммунистической картой" и готов был подбросить ее кому угодно.
Создавая вокруг себя миф спасителя, главного защитника американского общества от "язвы коммунизма", Д. Макартур высокопарно заявил Д. Эйзенхауэру: "Я чувствую, в воздухе пахнет революцией". Ни больше ни меньше. В силу такого чрезвычайного обстоятельства он ретивейшим образом взялся за выполнение приказа Гувера "убрать ветеранов". В данном случае начальник генерального штаба руководствовался не только приказом главы государства, но и моральными идеологическими обязательствами, которые испытывал перед президентом.
Операция началась 28 июля 1932 года. Утром этого дня полиция уже атаковала лагерь ветеранов, применив огнестрельное оружие. Двое несчастных пали. Однако впечатляющей картины, такой, чтобы продемонстрировать силу, чтобы нагнать страх на всю Америку, по мнению устроителей кровопускания, не получилось. Заурядная полицейская акция. Нужны фронтальные войсковые операции. Как на войне. А такое по плечу только армии.
Д. Макартур решил лично выйти на поле брани. Д. Эйзенхауэр уговаривал его не брать командование операцией на себя. Но у шефа на этот счет была своя точка зрения, свои планы. Он решил показать, что способен не только на теоретические рассуждения в академических стенах, но и на конкретное воплощение антикоммунистических призывов. Д. Макартур понял: он обладатель шанса, который не следует упускать, он должен набирать в глазах своих единомышленников как можно больше очков, которые часто значительнее и ценнее, чем звезды на погонах боевого генерала. Приняв
такое решение, Д. Макартур отдал сразу два приказа: адъютантам срочно доставить из резиденции парадную форму (это подтверждают снимки), майору Джорджу Паттону - силами пехоты, танков и кавалерии окружить монумент Вашингтону. "Мы сломаем хребет Экспедиционной силе за пособием",высокомерно добавил при этом генерал.
Перед цепью солдат Д. Макартур предстал в новеньком отглаженном мундире с "фруктовым салатом"- так на солдатском жаргоне называют орденские планки. Один из репортеров спросил руководителя операции по "захвату инвалидов в клещи", чтобы раздавить их: "Не разумнее было бы оставить награды дома, а не украшать ими мундир именно в такой день?", Д. Макартур обиделся и сказал: "Разве должен я стыдиться их? Каждая заработана в бою". Сапоги блестели. Не сапоги, а пара черных зеркал, галифе топорщилось на зависть любому военному моднику. Как всегда, в руках он держал хлыст.
Может быть, усмиритель-щеголь рассчитывал на то, что один вид орденских планок, генеральский мундир вызовут у части ветеранов чувство стыда за свои лохмотья, у других - ужас, у третьих - невольное желание отдать честь и сделать "кругом, шагом марш!". Вполне допустимо. Однако Д. Макартур рассчитывал не только на "психическую атаку". Она для операции в целом была вспомогательной, но лично для Макартура главной. Генерал должен быть на фотографиях красивым, величественным, именно таким он войдет в историю, предстанет перед потомками: разве джентльмен в безукоризненном мундире и с интеллигентным хлыстиком способен на дурные поступки? Когда на груди благородно посвечивают орденские планки, то в груди должно быть благородное сердце солдата. Так объясняют в Вашингтоне на первый взгляд глупое, безрассудное решение генерала надеть парадную форму.
Сам Д. Макартур описывает свое участие в боевых действиях следующим образом:
"Мы пустили в дело слезоточивый газ (первой жертвой газовой атаки стал первенец "апартаментов на Анакостии" - младенец Бернард Мейерс.- Л. К.). К 9.30 очистили всю территорию вплоть до Анакостии. Демонстрация силы, отличная дисциплина солдат, умелое использование газа обеспечили проведение операции без серьезного кровопролития".
Она длилась всю ночь. Утром, по ее завершении, Д. Макартур, как велел ему военный министр, встретился с представителями печати и сообщил следующее:
"Если бы президент Гувер не действовал таким образом (то есть не прибегнул бы к услугам вооруженных сил и Макартура.- Л. К.), он предстал бы перед серьезной ситуацией. Еще неделя, и правительство оказалось бы в угрожающем положении. Его (Гувера) экстраординарному терпению пришел конец, и он исчерпал все, чтобы избежать стычек, прежде нем решил применить силу".
Многого не рассказал репортерам генерал, многое утаил от общественности. Но репортеры были на улице, они видели, как вел себя Д. Макартур. И многие, в том числе Д. Пирсон, рассказывали о своих впечатлениях. Потому-то одна из газет в эти дни опубликовала карикатуру на генерала Макартура - чудовище в американской военной форме, в руках кинжал, с которого капает кровь. Тогда Макартур рассвирепел от злобы: "У меня в руках был хлыст, а не топор". Но кровь-то пролилась.
Да, много нового узнали люди о человеке с "фруктовым салатом". Один из молодых солдат, не нюхавший пороха, набрасывается на героя первой мировой войны, вырывает у него знамя (а ветераны пришли со знаменами, под которыми сражались во славу "демократических" Соединенных Штатов), а потом плюет в лицо бывшего сержанта Американского экспедиционного корпуса, при этом бросает ему: "Эй ты, старая бабья задница!"
Генерал Макартур присутствовал при этой сцене. Человека, доказавшего свой патриотизм на фронте, обливают грязью площадной брани? И как же он реагировал? С одобрением! Генерал ласково кивнул юному бесстыдному исполнителю его приказов. "Красноречие" солдата весьма понравилось знатоку греческой мифологии. Когда же один из возмущенных американцев при виде безобразной сцены воскликнул: "После такого американский флаг для меня ничего не значит!", Макартур грозно щелкнул пальцами и, уподобившись наглецу, плюнувшему в лицо ветерану, рявкнул: "Если он еще раз откроет пасть, арестуйте!" (и арестовывали, на следующее утро, с явным удовольствием констатирует Д. Макартур, полиция устроила облаву и бросила в тюрьму 36 человек).
В эту "варфоломеевскую ночь по-американски" Д. Макартур совершил много других "подвигов". Основная часть ветеранов разбила лагерь на другом берегу Анакостии. Этот палаточный и картонный городок без крепостной стены, без оружия не представлял никакой угрозы ни президенту, ни Капитолию, ни режиму. Поэтому Г. Гувер, не желая показаться чересчур кровожадным, послал к Макартуру курьеров с приказом остановиться, не переходить мост, не трогать лагерь. Как вспоминает Д. Эйзенхауэр, Д. Макартур, оглушив гонцов потоком бранных слов, заявил: "Я чрезвычайно занят и не желаю, чтобы меня беспокоили приходящие сюда люди, претендующие на то, что они доставляют приказания".
Д. Макартур не остановился. Он предложил штурм моста Элевенс-стрит.
Г. Гувер, вероятно, колебался, боясь общественного мнения, он хотел, чтобы на него "посмотрели с другой стороны". Но на самом деле, если даже и существовал приказ президента, посланный вдогонку карателям, то было уже поздно. К тому же Д. Макартур имел четкое и определенное указание: уничтожить, переломать ветеранам не только хребты, все кости. Никогда служака не стал бы действовать по своей воле. Однако, будучи опытным интриганом, хорошо чувствующим, откуда, куда и зачем дует ветер, он правильно понимал своего президента и знал, что доставит ему большее удовольствие, продолжая наступление на соломенную "крепость" несчастных, чем приостанавливая его.
Перейдя со своими солдатами "вашингтонский Рубикон", "Американский кесарь" превратил убогие шалаши, картонные конуры, лежаки из сена и соломы, тряпичные палатки в огромный пылающий факел. Журналисты видели, как солдат гнался за семилетним мальчиком и проткнул его штыком. Мальчик же хотел спасти кролика. Джо Анджело, ветеран из Камдена (штат Нью-Джерси), видел, как кавалерийский офицер Джордж Паттон ведет своих солдат на разрушение его, Анджело, шалаша. Наконец и эта лачуга загорелась. А ведь Анджело спас Паттона от смерти на Западном фронте.
Дуглас Макартур восстановил порядок. Он весьма гордился собой. Разгром марша ветеранов стал пиком деятельности Макартура на посту начальника генерального штаба, его Монбланом. На очередной встрече с журналистами, как описывает ее К. Блэир, Макартур хвастался тем, что сам принимал все решения, что спас правительство, выгнав ветеранов из Вашингтона. Присутствовавший на пресс-конференции военный министр Герли со знанием дела добавил: "Это была великая победа! Мак проделал выдающуюся работу. Он человек именно этого часа". Министр немного подумал и многозначительно добавил: "Но сию минуту я не должен из кого-то делать героев".
Генерал Макартур, его действия, выход на арену в роли карателя получили одобрение и даже восторженные отзывы не только откровенных реакционеров (это вполне понятно), но тех офицеров, которые "не хотели марать руки", не желали, памятуя о чести армейского мундира, выполнять жандармские функции и гордились тем, что готовили себя к войне против врага внешнего, и в отличие от Макартура избегали не только показываться в эти дни с боевыми медалями, но и прибавлять к ним новые, "добытые" на пролитии крови соотечественников. Они были рады, что за грязную работу взялся аристократ, интеллигент, выпускник Вест-Пойнта, бывший начальник этой академии.
Президент и окружение также испытывали благодарность к генералу. Он брал на себя грех всей американской системы, которая должна быть всегда "чистенькой". Отдельные генералы, в данном случае Макартур, могут совершать позорные поступки, могут не подчиняться совестливым президентам. Но ведь не сам президент, не система! За это реакционная Америка и поклонилась Макартуру.
Однако честная Америка была возмущена. Учитывая такую реакцию, даже те, кто восхищался Макартуром, кто был благодарен ему, даже они, надеясь погасить волну возмущения, считали нужным выразить недовольство самоуправством и слишком жестокими действиями Макартура. Губернатор Нью-Йорка Франклин Рузвельт испытывал, утверждают многие, озабоченность. Ведь он готовился к борьбе за президентское кресло. И в связи с этим не мог не высказаться по поводу бойни в Вашингтоне. Что сказать? Осудить Макартура - потерять голоса ультраправых, вызвать недовольство большого бизнеса. Одобрить акцию правительства Гувера - значит оттолкнуть от себя миллионы избирателей. Рузвельт нашел выход. Положив телефонную трубку после разговора с Хью Лонгом (он носил кличку "королевская рыба"), который будучи губернатором Луизианы, "превратил его в полуфашистский штат", Рузвельт сказал помощнику Рексфорду Гагвеллу (но так, чтобы слова услышали в США все): "Лонг один из двух самых опасных людей в стране", Гагвелл, подыгрывая Рузвельту, в ответ заметил, что вторым, по всей вероятности, является отец Кофлин (священник римско-католической церкви, реакционер, даже церковники называли его нацистом). "Нет,- ответил будущий президент, - другим является Дуглас Макартур". Однако позднее, встретившись с генералом, Рузвельт слегка пожурил его, сказав: "Дуглас, я думаю, что вы наш лучший генерал, но я считаю, что вы были бы самым худшим из политиков".
Другие американцы, не связанные желанием стать президентом и несколько свободные от необходимости маневрировать, высказывались более определенно: "воинствующий головорез", "лощеный реакционер", "фашиствующий демагог, который может поднять всплеск правых и взять контроль над правительством так же, как это сделал недавно Гитлер в Германии". А известный политический деятель, который впоследствии стал государственным секретарем, Гарольд Икес сказал о Д. Макартуре так:
"Это тип человека, который думает, что, когда он попадет на небеса, бог сойдет со своего великого белого трона и уступит его ему".
Д. Макартура называли еще "американским Кавеньяком". Есть нечто сходное даже внешне в биографии Кавеньяка, французского реакционного политического деятеля, палача парижских рабочих, и Макартура. Французский генерал также имел богатый колониальный опыт: принимал участие в завоевании Алжира. В Константине (Алжир) мне довелось работать в местных архивах. Документы о том, как правил колонией Кавеньяк, вызывают такое же чувство, что и документы о присутствии на Филиппинах Макартура. Но главное сходство внутреннее, несмотря на то, что каждый из генералов действовал в разный период: Кавеньяк топил в крови восстание (июнь 1848 г.) парижских рабочих. Д. Макартур жег хибары ветеранов (июль 1932 г.).
Д. Макартур никогда не раскаивался в содеянном. Если же его подвергали критике, он защищался только одним щитом (это когда отбивал нападки своих, когда же атаковал врагов, щит превращался в кинжал):
"Марш ветеранов за пособием был заговором красных, а поскольку он сокрушил сей заговор, то Кремль занес его в список людей, подлежащих уничтожению".
Вообще говоря, Д. Макартур удивляет своим хладнокровием, цинизмом, легким и быстрым переходом от объективного изложения фактов к подтасовке их, откровенной лжи. Не успел ветер развеять пепелища лагеря несчастных, не успела высохнуть кровь убитых и раненых, а Д. Макартур выступает с речью на съезде ветеранов первой мировой войны. Подбоченясь, снова надев все награды, как и тогда, когда молоденький каратель вырвал у ветерана знамя, Д. Макартур вещал, обращаясь (словно ничего не случилось) к памяти павших во Франции:
"Они погибали, ни о чем не спрашивая, ни на что не жалуясь, с верой в сердцах, их уста шептали слова надежды: "мы победим..." Только те достойны жить, кто не боится умереть..."
Эту речь никак иначе не назовешь, кроме как кощунственной.
Казалось бы, после стольких обвинений, после содеянного руками Д. Макартура, чему стал свидетелем мир, звезда его в "демократической Америке" закатится. Ничего подобного! Кавеньяки нужны американской буржуазии. Д. Макартур остался на посту и занялся тем, чтобы взять под контроль взрывоопасные элементы. Он выступил с идеей создания военизированного корпуса гражданского порядка. В него - где силой, где уговорами приглашали молодых рабочих, студентов и т. д. Их посылали на трудные, черные работы. Главным образом, на лесозаготовки. 275 тысяч человек оказались "изъятыми" из политической жизни Соединенных Штатов, они оказались под контролем офицеров и генералов.
Ф. Рузвельт, став президентом, не задвинул Макартура. Значит, ему совсем не был противен "фашиствующий демагог". Более того, президент намеревался даже продлить срок пребывания Дугласа Макартура на посту начальника генерального штаба. Где-то в душе, да и не только в душе, новая администрация была благодарна Д. Макартуру за то, что он таким путем, пусть далеко не демократическим, но все же выпустил пары недовольства, обескровил левые силы.
"Наполеон Лусона"
В последний день 1937 года Соединенные Штаты лишились двухзвездного генерала. В первый день 1938 года мир узнал о появлении на Филиппинах фельдмаршала.
В этих двух событиях фигурировало одно и то же лицо: Дуглас Макартур из советника (в чине американского генерала) президента автономных Филиппин по вопросам обороны был произведен (предварительно уволенный по его просьбе из родной армии) в фельдмаршалы вооруженных сил островной тропической страны.
Четыре звезды красовались на отворотах мундира с ярко-красной подкладкой. Он был сшит из "акульей кожи" - блестящей светло-серой ткани. Когда фельдмаршал вышел из обитых медью массивных дверей гостиницы "Манила", все ахнули - мундир и золотой жезл засверкали под тропическим солнцем.
Корреспонденты, пораженные таким зрелищем, желая передать весь аромат, необычайность происшедшего события и вместе с тем сопроводить картину явления фельдмаршала народу точными словами и комментариями, назвали Дугласа Макартура "диктатором банановой республики", "главным законодателем армейской моды", "мундирозакройщиком, перещеголявшим всех нынешних и будущих модельеров" (фельдмаршальская форма была сшита точно по выкройке, которую разработал сам обладатель жезла), наконец, "Наполеоном Лусона". Лусон - главный остров архипелага, который определяет жизнь своих более чем семи тысяч братьев, от крохотных безымянных до самого большого и богатого недрами Минданао.
Когда Д. Макартур получил очередное назначение на Филиппины (1935 г.), он следующим образом сформулировал задачи своей миссии:
"Эти острова, может быть, и не дверь, контролирующая вход на Тихий океан, может быть, даже не замок на этой двери, но они, несомненно, ключ к замку, открывающему эту дверь для Америки. Я не могу допустить, чтобы этот ключ был потерян".
Сойдя на филиппинский берег, генерал, оставивший пост начальника штаба американской армии и прибывший давать военные советы президенту Кэсону, чтобы построить в колонии сильную армию, поклялся: "Я сделаю Филиппины неприступными", "Я превращу Филиппины в Гибралтар на Тихом океане!" Д. Макартур утверждал, что архипелаг с его присутствием, именно с его личным, находится в полной безопасности. И еще он многозначительно добавил: "Только гениальный человек может защитить Филиппины".