Страница:
Генерал Хомма уже на третий день после начала филиппинской кампании высадил свои войска в Вигане (север Лусона) и в Легаспи (юг Лусона). Он быстро и целеустремленно двигался по заранее намеченным и тщательно проработанным маршрутам. Макартур же метался. То главнокомандующий решал контратаковать японцев, то отступать на полуостров Батаан (как это и предусматривал план "Апельсин"). Однако ж, повернув основные силы на Батаан, не позаботился о том, чтобы обеспечить продовольствием загоняемые туда войска. Хотя не мог не понимать, что маневр закончится обороной полуострова, которая будет длительной. А между тем в Кабанатуане на складах хранилось 50 миллионов бушелей риса - вывезти его на Батаан (тем более рядом), и солдаты получают продовольствие минимум на четыре года. Кто знает, может быть, они и удержали бы оборону до перелома в тихоокеанской войне. Но Д. Макартур этого не сделал. Зато он разъезжал в своем черном лимузине по Лусону и произносил перед филиппинцами речи, призывая их, ссылаясь на героев Рима и Спарты, "сражаться везде, где они находятся".
24 декабря, за неделю до нового, 1942 года (по иронии судьбы, в тот самый день, когда год назад президент Рузвельт, назначив Макартура главнокомандующим американских войск, вернул на его погон четвертую звезду), по Филиппинам был нанесен очередной мощный удар: 7000 японских солдат высадились в Ламонбей - до Манилы всего 70 миль.
На следующий день Д. Макартур, глянув на карту, отдал приказ (это было в 4 часа 30 минут вечера), объявляющий Манилу открытым городом. Так фашистам и милитаристам преподносилась еще одна столица еще одного государства.
Сдавая Манилу, чувствуя унизительность своего положения, ожидая взрыва недовольства со стороны филиппинцев, генерал встал в позу обыкновенного подчиненного, просто выполняющего приказы американского президента. При этом утешал окружающих: ну и что, если сдадим Манилу? Поступились же Парижем и Брюсселем. А тут филиппинский город...
До сих пор филиппинцы не могут простить таких оскорбительных рассуждений.
- Вместо того чтобы признать свое личное поражение,- говорил мне С. Карунунган, автор труда, рассказывающего об истории филиппинских вооруженных сил,- Макартур утешал себя расистскими рассуждениями. Действительно, Манила стала для Вашингтона разменной монетой. Зачем за нее сражаться?
Такое мнение писателя разделяют на Филиппинах многие.
Не успели приказ об отказе от Манилы донести до командиров частей и расклеить в городе, как начали падать бомбы, три из них угодили в Масман билдинг, где адмирал Харт проводил последнее совещание с флаг-офицерами перед тем, как уйти с имеющимися, точнее уцелевшими, кораблями в воды Явы. На Калле Виктория Бреретон прощался (он отбывал в Дарвин вслед за ранее отправленными пилотами) с Макартуром. Во дворце Малаканьянг Варгас и Лаурель, которые станут скоро главными лицами в марионеточном правительстве, созданном оккупантами, обнимали Кэсона. С глазами, полными слез, президент сказал: "Продолжайте верить в Америку, что бы ни случилось". И добавил: "Вы двое будете вести дела с японцами".
В первые дни войны маленький Артур и миссис Макартур простояли большую часть времени у окна своего номера-люкс на 5-м этаже. Они видели, как в небо один за одним поднимаются огромные столбы густого черного дыма. Сначала пылали самолеты, потом цистерны с бензином и смазочными материалами на базе Кларк-филд. А вот уже совсем близко, на другой стороне Манильского залива, горела уничтоженная японцами база ВМС в Кавите. Мать и сын испытывали страх. Напротив, Макартур, казалось, обрел присутствие духа (может быть, успокоило решение сдать Манилу без боя).
Как только город объявили открытым, на улицу вышли уголовники. Они собирались в банды или грабили в одиночку. Правда, следует сказать, что и в этом случае жертвами стали мелкие торговцы, предприниматели, отдельные граждане. Виллы богачей, представителей филиппинской элиты надежно охранялись наемными, или, как здесь говорят, "частными армиями" (в ней может быть от дюжины до тысячи боевиков) и нисколько не пострадали. Если в фешенебельных кварталах Манилы царил относительный порядок, то весь остальной огромный город оказался во власти анархии и беззакония, царили паника, разбой, словно наступил конец света.
Д. Макартур жил какой-то фантастической жизнью, создавая вокруг себя нереальную обстановку. В гостинице поставили и нарядили елку. Нелепую в этой ситуации. Нелепо прозвучал и вопрос самого генерала: "Что же делать? Я не приготовил рождественского подарка для Джин".
Японский генерал Хомма высадился в заливе Лингаян, в Тихом океане пал остров Уэйк, Манила находится во власти мародеров, солдаты США либо сквозь пальцы смотрят на бандитизм, либо сами потихоньку пользуются смутным временем. И в это время, когда тысячи японцев на велосипедах, танках, лафетах пушек - сорок тысяч солдат! - быстро продвигались по центральной долине к Маниле, капитан второго ранга ВМС США ходил от прилавка к прилавку в богатых магазинах, также хорошо охранявшихся вооруженными наемниками, и спрашивал, что хорошенького найдется у них из нижнего дамского белья и какие модные платья они могут предложить, 12-го размера. За покупками, услышав огорченный вопрос генерала, бегал Хафф, верный спутник семьи, морской офицер, добровольно отдавший себя в услужение Макартуру.
И вот вспыхнула елка, Артуру подкатили трехколесный велосипед, Джин принялась развязывать коробки с подарками. "О! - в восторге вскрикивала она, открывая гостинцы,- какая прелесть!" Все, что купил Сидней Л. Хафф в магазинах дамской одежды, очень понравилось генеральше, она аккуратно повесила вещи в шкаф с таким видом, что не сегодня завтра выйдет в обновке на променад или в театр. Закрыв дверцу, она сказала: "Босс (на людях она обращалась к мужу "мой генерал"), они великолепны. Огромное спасибо".
Однако новые платья так и остались висеть. Пришлось собираться в дорогу. Старший по зданию на Калле Виктория в Интрамуросе передал офицерам штаба, ближайшим помощникам Макартура, распоряжение - через четыре часа быть готовым к отъезду на остров Коррехидор, взять с собой, кроме боевого снаряжения, комплект постельного белья, чемодан. Собиралось и семейство Макартуров. Они уходили от японцев. Поэтому перед дверью номера Джин велела поставить вазы, подаренные японским императором Артуру Макартуру. Для вещей с собой миссис Макартур выбрала из множества сумок, баулов, чемоданов тот, на котором была наклейка (памятки о местах, где останавливались Макартуры) "Нью Гранд отель, Иокогама" (в 1945 году именно в этом городе, именно в этом отеле перед подписанием капитуляции Японии остановился Д. Макартур). Может быть, она боялась, что в дороге встретятся японские солдаты (такая ситуация абсолютно не исключалась, дальнейшие события подтвердили это), и, подобно вазам, наклейка на чемодане могла сыграть роль охранной грамоты. А может быть, потому, что это она напоминала о счастливых днях свадебного путешествия. Первым делом Джин уложила акции, ценные бумаги...
Наступили печальные для всех минуты. В гостинице "Манила", присев на чемодан и взяв за руку Артура, Джин с грустью в последний раз посмотрела на елку. Они вышли, захлопнув дверь, еще раз поправили вазы так, чтобы четко и сразу можно было прочитать "Мапухито - Артуру Макартуру"{9}. Только на улице Джин вспомнила про награды супруга. Она побежала обратно, собрала ордена, медали Д. Макартура и завернула их в полотенце.
В Интрамуросе лихорадочно готовились к эвакуации. Жгли официальные бумаги, подписывались приказы об уничтожении складов с горючим и боеприпасами. Наконец Макартур принялся за рабочий стол. Он убирал его так же, как убирала в шкаф свои новые платья Джин - будто завтра утром снова придет в кабинет. Закончив, главнокомандующий вышел, сел в "кадиллак". По пути заехал за женой, сыном, няней Артура А Чу и Хаффом. В порту его ожидали Кэсон с родственниками и еще примерно сто человек. Причалил пароходик "Дон Эстебан". Макартур поднялся на борт последним. Однако сигнал "Полный вперед!" не последовал, ждали еще чего-то. Наконец показалась цепь грузовиков под усиленной охраной - это привезли слитки филиппинского золота и серебра. Но вот ящики на борту, и пароход отвалил от причальной стенки. Стоял обычный тропический вечер.
В это время года, да еще ночью, замечательно прокатиться по Манильской бухте. Запахи цветущих деревьев, прежде всего франгипани, которые ветер несет с бульвара и из парков Манилы, здесь особенно чувствуется; множество светлячков соперничают с фосфорическими всплесками волны. Однако в тот вечер ушли в сторону красота и экзотика, уступив место густой гари, дыму (горели нефтяные хранилища) и невеселым мыслям. Был канун Нового года. Один из офицеров вдруг запел "Ночь тиха". Никто не поддержал. Скоро голос его замолк. Несколько мужчин откупорили бутылки со спиртным. Ни разговоров, ни звука. Только стук пароходного сердца - машин. Даже генерал на этот раз не расхаживал по палубе. Правда, негде было расхаживать, все забито узлами, ящиками, повсюду люди, как в трамвае в часы "пик". Наконец показался Коррехидор, ставший для Макартура его "островом Эльба".
В книге "Фрегат "Паллада" И. А. Гончаров написал:
"Мы наконец были у входа в Манильский залив, один из огромнейших в мире. Посредине входа лежит островок Коррехидор с маяком. Слева подле него торчат, в некотором от него и друг от друга расстоянии, голые камни Конь и Монахиня; справа сплошная гряда мелких камней... Настала ночь (разница состояла только в том, что "Паллада" входила в Манильский порт, а "Дон Эстебан" уходил из него.- Л. К.). Вы не знаете тропических ночей... теплых, кротких и безмолвных. Ни ветерка, ни звука. Дрожат только звезды. Между Южным Крестом, Конопусом, нашей Медведицей и Орионом, точно золотая пуговица, желтым своим светом горит Юпитер. Конопус блестит, как бриллиант, и в его блеске тонут другие бледные звезды корабля Арго, а все вместе тонет в пучине Млечного Пути".
Многие дни и вечера прибывшие на Коррехидор постоянно смотрели на небо. Но не для того, чтобы увидеть и полюбоваться плывущими по голубизне белыми облаками или увидеть "золотые пуговицы", а чтобы удостовериться, не появились ли "серебряные монеты". Если появились, то следовало немедленно бежать в бомбоубежища. Ибо "монетами" называли японские боевые самолеты.
Уже в те времена, а позднее тем более, высказывалось удивление, зачем Д. Макартур взял на Коррехидор жену, малолетнего сына, а не эвакуировал их. Несколько раз из Вашингтона ему предлагали вывезти семью. Д. Макартур отказывался. Да и сама Джин заявляла, что намерена до конца вынести все тяготы и разделить с супругом выпавшие на его плечи невзгоды.
Никто за это ее не осуждает. Напротив. Но ребенок! На Филиппинах об этом совсем неожиданно вспомнили в феврале 1986 года. Однако по совсем другому, неожиданному поводу. 25 февраля 1986 года напряжение в Маниле достигло крайней точки: к военному лагерю Камп Краме, где под защитой войск укрылись мятежные министр национальной обороны X. Энриле и заместитель начальника генерального штаба Ф. Рамос, двинулись танки президента Ф. Маркоса. Однако они не решились открыть огонь по лагерю - перед ними гневно "плескалось" море людей, живой стеной они окружили Камп Краме. Во дворце Малаканьянг находились президент Ф. Маркос с супругой. Они знали, что дворец может быть обстрелян, снесен с лица земли (и такой план существовал). Но вокруг дворца в отличие от Камп Краме не было толп мирных людей, которые бы преградили путь танкам и защитили президента. Поэтому президент не отпускал от себя детей и внуков. Они превратились в его единственную защиту. Маркос надеялся, что в конце концов внуки (одному из них тогда было девять месяцев) станут своего рода заложниками и по ним, а значит, и по Маркосу не откроют огонь.
Многое инкриминировалось Маркосу с его супругой - и взятки, и казнокрадство, и великое мошенничество на уровне жулика мирового класса. Среди обвинений одним из серьезных, особенно сильно действующим на чувства,- стремление укрыться за спиной младенца. Вот тогда-то и вспомнили про Макартура: "Разве не жестоко было подвергать бессмысленному риску Артура?" Тем более что Макартур всегда подчеркивал и показывал, что он человек не робкого десятка. Во время бомбового налета японцев все прятались в пробитых в скалах убежищах. Макартур, напротив, выходил из своего штабного подземелья и наблюдал, как заходят на бомбометание самолеты.
Одни рассматривали это как позерство. Другие - как форму страха, ведь сказал же великий мыслитель, что, рискуя жизнью, человек таким образом надеется спасти себя. Третьи, симпатизировавшие Макартуру,
видели в поведении генерала своего рода вдохновляющий жест, призванный поднять дух солдат и офицеров, показать, что полководец жив, здоров, что ни пуля, ни бомба его не берут. Значит, не возьмут и их. Больше того: он оставил при себе сына. Значит, уверен в победе, в счастливом исходе. Разве можно роптать на опасность, невзгоды, раны, когда главнокомандующий не щадит даже собственного ребенка? Что же, это, конечно, оказывало на солдат сильное моральное воздействие. Четвертые, в какой-то степени разделяя точку зрения предыдущих, все-таки осуждали "позу командующего". Президент М. Кэсон указывал на то, что бессмысленны и вредны для дела подобные демонстрации, они могут закончиться смертью не просто отдельного человека, а человека, которому доверено вести боевые действия против оккупантов. А разве не будет выведен из строя этот человек, если погибнут самые дорогие ему люди? Однако до Д. Макартура либо не доходили эти пересуды, либо он игнорировал их. Когда японские бомбардировщики долго не появлялись, он на виду у офицеров вынимал маленький пистолетик отца, вертел его около груди и виска, приговаривая: "Живым я им не дамся". (Похоже на карикатуру. Но ведь этот штрих зафиксирован биографами отнюдь не в разделе курьезов.) Однажды, правда, обнаружилось, что к пистолету образца прошлого века нет патронов. Конфуз! Чтобы неловкость не повторилась, адъютант Хафф ринулся на склады боеприпасов Коррехидора. Обыскал все и нашел подходящие патроны. Правда, только два. Но в принципе-то зачем нужно было искать именно эти патроны? Ведь "не даться врагу" можно не только через старую, а потому в общем ненадежную крохотулю - на островке склады ломились от оружия. Вообще говоря, жизнь Макартура на Коррехидоре была окутана каким-то мистицизмом. Остров напоминал молельный дом неведомой секты, члены которой действуют под знаком полной обреченности и невозможности управлять событиями, конкретными делами. Забегая вперед, следует сказать, что черты характера Д. Макартура, способствовавшие созданию вокруг него такой атмосферы, еще больше усилились после того, как генерал оставил на Филиппинах свою армию и возглавил командование союзными войсками на юге Тихого океана со штабом в Австралии.
Некоторые историки, писатели, публицисты, изучающие психологию, поведение великих деятелей, уверяют, будто Д. Макартур терзался тем, что чувствовал себя дезертиром, несколько раз поэтому порывался уехать на Батаан - ведь там, по его мнению, шло главное сражение с японцами. "Дезертир" - слово сильное, и неправильно, несправедливо было бы ставить его рядом с именем "Макартур". Но соглашаясь с этим, филиппинцы считают, что, по меньшей мере, о безразличии Макартура к их стране говорить можно и должно. Иногда слышишь даже слово "предательство": разве не предательство размагничивать бдительность людей разговорами о том, что японцы терпят поражения, а на самом деле на всем газу они идут к Маниле? Разве не предательством была вся организация обороны Филиппин?
Ну ладно, в какой-то степени Д. Макартур мог большую часть вины снять со своих плеч - такова была политика правящих кругов Вашингтона. Ну а на Коррехидоре? Ведь за многие недели на острове Д. Макартур всего лишь один-единственный раз побывал у солдат Батаана, сдерживавших войска императора. А ведь до Батаана с острова Коррехидор рукой подать (всего три мили, то есть пять минут хода), все равно что доехать из гостиницы "Манила" до штаб-квартиры в Интрамуросе.
Помощники Макартура распространяли слух, будто Макартур не выезжает на фронт потому, что у него больное сердце. Но это неправда. Почему же генерал не появлялся на позициях? Безразличие к судьбам солдат? Трусость? Нет. Скорее всего Д. Макартур понимал обреченность своего войска, понимал, что его появление в окопах ничего не изменит. Тогда фатализм? А ведь на Батаане у Д. Макартура было солдат вдвое больше, чем у атакующих позиции на полуострове японских генералов (в сражениях на Батаане участвовало 54 000 японцев, у Д. Макартура было 70 000, да еще на Коррехидоре 10 000 солдат). И этой силой генерал не распорядился.
В окопах Батаана распевали обидную для потомка шотландских рыцарей песенку: "Окопавшийся Дуг, выходи из блиндажа, окопавшийся Дуг ест хорошо за счет Батаана, а солдаты его голодают".
Может создаться впечатление, что в Вашингтоне и генеральном штабе не имели точного представления о реальном положении вещей на Филиппинах. Д. Макартур, отмечает К. Блэир, наложил строжайшую цензуру. В Соединенные Штаты из Коррехидора уходили лишь сводки, отредактированные и подписанные самим генералом. Например, такого содержания:
"Сегодня, 30 января (1942г.), в день вашего (президента Рузвельта.- Л. К.) рождения потемневшие от пота, пропахшие дымом сражений солдаты во весь рост поднялись в окопах на полуострове Батаан и на батареях Коррехидора, чтобы помолиться богу и просить его ниспослать свое безмерное благословение на президента Соединенных Штатов".
Можно предположить, что во время молебна японские самолеты "ниспослали" на молящихся солдат свое "благословение". Но не было такого массового молебна. А если было бы, то у Соединенных Штатов не осталось бы на Филиппинах ни одного солдата - японцы ведь не молились, отложив оружие, за американского президента.
Не менее витиеватыми, выспренними (а самое главное, не становившиеся от этого более точными) были сообщения, в которых доносилось о постоянном росте боевого духа войск под командованием генерала Макартура и о моральном разложении в японских вооруженных силах. В подтверждение последнего тезиса из Коррехидора ушла такая шифрограмма:
"Из различных источников стало известно, что генерал-лейтенант Масару Хомма, главнокомандующий японскими вооруженными силами на Филиппинах, сделал себе харакири. Церемония похорон бывшего командующего состоялась 26 февраля в Маниле..."
При этом вписывалась такая пикантная деталь: по иронии судьбы, самоубийство и панихида имели место в апартаментах, которые занимал в гостинице "Манила" генерал Макартур до эвакуации на Коррехидор.
А между тем японский генерал был жив и здоров.
К. Блэир назвал депеши Макартура "нечестными, тщеславными, полными самовосхваления, редко заслуживающими доверия". По его свидетельству, Д. Макартур занимался дезинформацией, подтасовкой фактов, умалчиванием одного, выпячиванием другого всю войну. "Сводки грешили враньем",- добавляет У. Манчестер.
Карл Миданс, фотограф американского журнала "Лайф", получил в те дни телеграмму от своего издателя Генри Люса, в которой говорилось: "Дай еще один репортаж об участнике событий на переднем крае. На сей раз мы предпочитаем американца в наступлении". На что фоторепортер также телеграммой ответил: "Горько сожалею. Такового здесь нет". Конечно же, Макартур обиделся на автора телеграммы. Ведь всегда можно было что-нибудь придумать, отыскать "храброго американца", хотя бы на время съемок. Да и он сам, как всегда, готов в любое время предстать перед объективом корреспондента "Лайф".
Д. Макартур главным образом вещал о себе. Официальный историк д-р Джеймс задокументировал следующие данные: из 142 сводок, посланных Макартуром, в период между 8 декабря 1941 и 11 марта 1942 года 109 упоминали только одного солдата - им был Дуглас Макартур.
Невольно возникает вопрос: как же Макартуру удавалось вводить в заблуждение Пентагон, как ему сходила с рук так подобранная согласно собственной схеме и желаниям информация, что она в итоге получалась ложной? Представляется, ответ найти несложно. Скорее всего самим высоким инстанциям приходилось по душе, согласовывалось с собственным представлением о действительности то, что сообщал Макартур. После гибели американского флота на Гавайях, после быстрой сдачи Манилы вместе со страной престиж американских вооруженных сил пал очень низко. Да и сами вооруженные силы переживали моральный кризис. А ведь война набирала темпы. Предстояло много сражений. Ну и, конечно же, обидно: как же так - совсем не осталось храбрецов? Америка нуждалась в героях, в смелых солдатах, умных, не боявшихся пуль генералах, чтобы доказать - не потерян ковбойский дух, американец внезапно не превратился из супермена в трусливое существо. Д. Макартур это хорошо понимал. Он великолепно выполнял функции поставщика пропагандистского товара. Даже в этой весьма неблагоприятной для него диспозиции.
Не менее успешно он занимался и другими делами. Одно из них: сделать все, чтобы филиппинская казна не досталась японцам. Золото (около 20 тонн) погрузили на подводную лодку "Трут" и отправили подальше от боевых действий. Так как для серебра места не осталось, то несколько ящиков монет затопили в разных местах крошечного архипелага Коррехидор.
А что делать с пачками американских долларов? Все не увезти. Тогда решили перво-наперво переписать номера банкнот (крупных, конечно), а потом сжечь. Полагают, что только перепиской долларов и занимался длительное время весь гарнизон на Коррехидоре. Ведь военных-то действий он не вел. Наконец развели огромный костер. В него и бросали доллары. Всегда любивший позабавиться Сид Хафф отыскал купюру достоинством 1000 долларов и прикурил от нее сигарету. Японцы, увидев столб черного дыма и не подозревая, естественно, о том, что это "золотой костер", на всякий случай дали несколько залпов из тяжелых орудий и тем самым прекратили фейерверк.
Кроме забот, связанных с направлением действий филиппинского правительства в изгнании, эвакуацией казны, одним из главных оставалось стремление поставить под контроль партизанское движение на Филиппинах. И хотя эта работа развернулась в будущем, после того, как Д. Макартур перебрался в Австралию, именно на Коррехидоре началась разработка Д. Макартуром стратегии оттеснения левых сил, коммунистов от руководства борьбой против оккупантов.
В мае 1942 года над Коррехидором американцы подняли белый флаг. "Филиппинский Гибралтар" вслед за Батааном пал. Американские солдаты и офицеры сложили оружие. Многие потом нашли смерть во время перегона пленных в концентрационные лагеря и в самих лагерях.
Филиппинский историк Карлос Кирино на основании документов, а также рассказов своего дяди, одного из президентов Филиппин, прямо обвиняет Д. Макартура в том, что лично он (вместе, конечно, с американской колониальной администрацией) несет вину за горькую судьбу Филиппин. Главная ошибка (то, что филиппинцы считают "ошибкой", для Д. Макартура было продуманным решением) бывшего фельдмаршала заключалась в том, что с самого первого дня войны он отделил и американские вооруженные силы, и филиппинскую армию от филиппинского народа. Если бы Д. Макартур и руководимая им колониальная администрация не обескровила крестьянские движения в предвоенное время, если бы даже после нападения командование во главе с Д. Макартуром обратилось за помощью к народу, судьба Филиппин могла бы сложиться по-другому. И вклад его в общие усилия антигитлеровской коалиции был бы гораздо большим. Но Д. Макартур не только не желал такого союза. Он продолжал курс на ослабление народных движений путем их раскола, создания препятствий в снабжении руководимых левыми, прежде всего коммунистами, отрядов продовольствием, боеприпасами и т. д.
Японцы настойчиво, планомерно душили прогрессивные силы, они поставили перед собой цель свести на нет (в основном методом уничтожения) влияние рабочих и крестьянских активистов, в первую очередь руководителей. В свое время филиппинские реакционеры, Д. Макартур вынашивали планы устранения с политической арены вождя филиппинских коммунистов К. Эванхелисты. К их удовлетворению, это сделали японцы. Оккупанты казнили его. Вот пример негласного, естественно, заключенного на идеологических, классовых "небесах", союза реакционеров. "Наполеон Лусона", не успевший добить Эванхелисту и, таким образом, ослабить коммунистическое движение, все-таки добился своего. Пусть не руками ставленника американцев Кэсона, пусть руками японских палачей - какая разница? Желанный результат для прагматика достигнут. "Наполеон Лусона" продолжал свое черное дело на Филиппинах даже тогда, когда оставил Филиппины.
Приказ Д. Макартуру покинуть Коррехидор и развернуть штаб в Австралии был продиктован многими соображениями. Не только опасением, что разгром и пленение четырехзвездного генерала нанесут чувствительный удар по престижу США. Было ясно, что филиппинская кампания проиграна и следовало перегруппировать силы на дальних рубежах, которые, кстати, быстро становились ближними. Учитывались и политические моменты. Следовало успокоить австралийцев, дивизии которых сражались в Африке, в то время как Австралии угрожали японцы. Союзники пообещали Канберре (чтобы не отзывать ее войска из Африки и Европы) активизировать свои действия на Тихом океане и усилить сопротивление японцам. Понадобился генерал, который бы возглавил со знанием дела объединенное американо-австралийское командование, которого бы хорошо знали. Такой фигурой представлялся Д. Макартур.
24 декабря, за неделю до нового, 1942 года (по иронии судьбы, в тот самый день, когда год назад президент Рузвельт, назначив Макартура главнокомандующим американских войск, вернул на его погон четвертую звезду), по Филиппинам был нанесен очередной мощный удар: 7000 японских солдат высадились в Ламонбей - до Манилы всего 70 миль.
На следующий день Д. Макартур, глянув на карту, отдал приказ (это было в 4 часа 30 минут вечера), объявляющий Манилу открытым городом. Так фашистам и милитаристам преподносилась еще одна столица еще одного государства.
Сдавая Манилу, чувствуя унизительность своего положения, ожидая взрыва недовольства со стороны филиппинцев, генерал встал в позу обыкновенного подчиненного, просто выполняющего приказы американского президента. При этом утешал окружающих: ну и что, если сдадим Манилу? Поступились же Парижем и Брюсселем. А тут филиппинский город...
До сих пор филиппинцы не могут простить таких оскорбительных рассуждений.
- Вместо того чтобы признать свое личное поражение,- говорил мне С. Карунунган, автор труда, рассказывающего об истории филиппинских вооруженных сил,- Макартур утешал себя расистскими рассуждениями. Действительно, Манила стала для Вашингтона разменной монетой. Зачем за нее сражаться?
Такое мнение писателя разделяют на Филиппинах многие.
Не успели приказ об отказе от Манилы донести до командиров частей и расклеить в городе, как начали падать бомбы, три из них угодили в Масман билдинг, где адмирал Харт проводил последнее совещание с флаг-офицерами перед тем, как уйти с имеющимися, точнее уцелевшими, кораблями в воды Явы. На Калле Виктория Бреретон прощался (он отбывал в Дарвин вслед за ранее отправленными пилотами) с Макартуром. Во дворце Малаканьянг Варгас и Лаурель, которые станут скоро главными лицами в марионеточном правительстве, созданном оккупантами, обнимали Кэсона. С глазами, полными слез, президент сказал: "Продолжайте верить в Америку, что бы ни случилось". И добавил: "Вы двое будете вести дела с японцами".
В первые дни войны маленький Артур и миссис Макартур простояли большую часть времени у окна своего номера-люкс на 5-м этаже. Они видели, как в небо один за одним поднимаются огромные столбы густого черного дыма. Сначала пылали самолеты, потом цистерны с бензином и смазочными материалами на базе Кларк-филд. А вот уже совсем близко, на другой стороне Манильского залива, горела уничтоженная японцами база ВМС в Кавите. Мать и сын испытывали страх. Напротив, Макартур, казалось, обрел присутствие духа (может быть, успокоило решение сдать Манилу без боя).
Как только город объявили открытым, на улицу вышли уголовники. Они собирались в банды или грабили в одиночку. Правда, следует сказать, что и в этом случае жертвами стали мелкие торговцы, предприниматели, отдельные граждане. Виллы богачей, представителей филиппинской элиты надежно охранялись наемными, или, как здесь говорят, "частными армиями" (в ней может быть от дюжины до тысячи боевиков) и нисколько не пострадали. Если в фешенебельных кварталах Манилы царил относительный порядок, то весь остальной огромный город оказался во власти анархии и беззакония, царили паника, разбой, словно наступил конец света.
Д. Макартур жил какой-то фантастической жизнью, создавая вокруг себя нереальную обстановку. В гостинице поставили и нарядили елку. Нелепую в этой ситуации. Нелепо прозвучал и вопрос самого генерала: "Что же делать? Я не приготовил рождественского подарка для Джин".
Японский генерал Хомма высадился в заливе Лингаян, в Тихом океане пал остров Уэйк, Манила находится во власти мародеров, солдаты США либо сквозь пальцы смотрят на бандитизм, либо сами потихоньку пользуются смутным временем. И в это время, когда тысячи японцев на велосипедах, танках, лафетах пушек - сорок тысяч солдат! - быстро продвигались по центральной долине к Маниле, капитан второго ранга ВМС США ходил от прилавка к прилавку в богатых магазинах, также хорошо охранявшихся вооруженными наемниками, и спрашивал, что хорошенького найдется у них из нижнего дамского белья и какие модные платья они могут предложить, 12-го размера. За покупками, услышав огорченный вопрос генерала, бегал Хафф, верный спутник семьи, морской офицер, добровольно отдавший себя в услужение Макартуру.
И вот вспыхнула елка, Артуру подкатили трехколесный велосипед, Джин принялась развязывать коробки с подарками. "О! - в восторге вскрикивала она, открывая гостинцы,- какая прелесть!" Все, что купил Сидней Л. Хафф в магазинах дамской одежды, очень понравилось генеральше, она аккуратно повесила вещи в шкаф с таким видом, что не сегодня завтра выйдет в обновке на променад или в театр. Закрыв дверцу, она сказала: "Босс (на людях она обращалась к мужу "мой генерал"), они великолепны. Огромное спасибо".
Однако новые платья так и остались висеть. Пришлось собираться в дорогу. Старший по зданию на Калле Виктория в Интрамуросе передал офицерам штаба, ближайшим помощникам Макартура, распоряжение - через четыре часа быть готовым к отъезду на остров Коррехидор, взять с собой, кроме боевого снаряжения, комплект постельного белья, чемодан. Собиралось и семейство Макартуров. Они уходили от японцев. Поэтому перед дверью номера Джин велела поставить вазы, подаренные японским императором Артуру Макартуру. Для вещей с собой миссис Макартур выбрала из множества сумок, баулов, чемоданов тот, на котором была наклейка (памятки о местах, где останавливались Макартуры) "Нью Гранд отель, Иокогама" (в 1945 году именно в этом городе, именно в этом отеле перед подписанием капитуляции Японии остановился Д. Макартур). Может быть, она боялась, что в дороге встретятся японские солдаты (такая ситуация абсолютно не исключалась, дальнейшие события подтвердили это), и, подобно вазам, наклейка на чемодане могла сыграть роль охранной грамоты. А может быть, потому, что это она напоминала о счастливых днях свадебного путешествия. Первым делом Джин уложила акции, ценные бумаги...
Наступили печальные для всех минуты. В гостинице "Манила", присев на чемодан и взяв за руку Артура, Джин с грустью в последний раз посмотрела на елку. Они вышли, захлопнув дверь, еще раз поправили вазы так, чтобы четко и сразу можно было прочитать "Мапухито - Артуру Макартуру"{9}. Только на улице Джин вспомнила про награды супруга. Она побежала обратно, собрала ордена, медали Д. Макартура и завернула их в полотенце.
В Интрамуросе лихорадочно готовились к эвакуации. Жгли официальные бумаги, подписывались приказы об уничтожении складов с горючим и боеприпасами. Наконец Макартур принялся за рабочий стол. Он убирал его так же, как убирала в шкаф свои новые платья Джин - будто завтра утром снова придет в кабинет. Закончив, главнокомандующий вышел, сел в "кадиллак". По пути заехал за женой, сыном, няней Артура А Чу и Хаффом. В порту его ожидали Кэсон с родственниками и еще примерно сто человек. Причалил пароходик "Дон Эстебан". Макартур поднялся на борт последним. Однако сигнал "Полный вперед!" не последовал, ждали еще чего-то. Наконец показалась цепь грузовиков под усиленной охраной - это привезли слитки филиппинского золота и серебра. Но вот ящики на борту, и пароход отвалил от причальной стенки. Стоял обычный тропический вечер.
В это время года, да еще ночью, замечательно прокатиться по Манильской бухте. Запахи цветущих деревьев, прежде всего франгипани, которые ветер несет с бульвара и из парков Манилы, здесь особенно чувствуется; множество светлячков соперничают с фосфорическими всплесками волны. Однако в тот вечер ушли в сторону красота и экзотика, уступив место густой гари, дыму (горели нефтяные хранилища) и невеселым мыслям. Был канун Нового года. Один из офицеров вдруг запел "Ночь тиха". Никто не поддержал. Скоро голос его замолк. Несколько мужчин откупорили бутылки со спиртным. Ни разговоров, ни звука. Только стук пароходного сердца - машин. Даже генерал на этот раз не расхаживал по палубе. Правда, негде было расхаживать, все забито узлами, ящиками, повсюду люди, как в трамвае в часы "пик". Наконец показался Коррехидор, ставший для Макартура его "островом Эльба".
В книге "Фрегат "Паллада" И. А. Гончаров написал:
"Мы наконец были у входа в Манильский залив, один из огромнейших в мире. Посредине входа лежит островок Коррехидор с маяком. Слева подле него торчат, в некотором от него и друг от друга расстоянии, голые камни Конь и Монахиня; справа сплошная гряда мелких камней... Настала ночь (разница состояла только в том, что "Паллада" входила в Манильский порт, а "Дон Эстебан" уходил из него.- Л. К.). Вы не знаете тропических ночей... теплых, кротких и безмолвных. Ни ветерка, ни звука. Дрожат только звезды. Между Южным Крестом, Конопусом, нашей Медведицей и Орионом, точно золотая пуговица, желтым своим светом горит Юпитер. Конопус блестит, как бриллиант, и в его блеске тонут другие бледные звезды корабля Арго, а все вместе тонет в пучине Млечного Пути".
Многие дни и вечера прибывшие на Коррехидор постоянно смотрели на небо. Но не для того, чтобы увидеть и полюбоваться плывущими по голубизне белыми облаками или увидеть "золотые пуговицы", а чтобы удостовериться, не появились ли "серебряные монеты". Если появились, то следовало немедленно бежать в бомбоубежища. Ибо "монетами" называли японские боевые самолеты.
Уже в те времена, а позднее тем более, высказывалось удивление, зачем Д. Макартур взял на Коррехидор жену, малолетнего сына, а не эвакуировал их. Несколько раз из Вашингтона ему предлагали вывезти семью. Д. Макартур отказывался. Да и сама Джин заявляла, что намерена до конца вынести все тяготы и разделить с супругом выпавшие на его плечи невзгоды.
Никто за это ее не осуждает. Напротив. Но ребенок! На Филиппинах об этом совсем неожиданно вспомнили в феврале 1986 года. Однако по совсем другому, неожиданному поводу. 25 февраля 1986 года напряжение в Маниле достигло крайней точки: к военному лагерю Камп Краме, где под защитой войск укрылись мятежные министр национальной обороны X. Энриле и заместитель начальника генерального штаба Ф. Рамос, двинулись танки президента Ф. Маркоса. Однако они не решились открыть огонь по лагерю - перед ними гневно "плескалось" море людей, живой стеной они окружили Камп Краме. Во дворце Малаканьянг находились президент Ф. Маркос с супругой. Они знали, что дворец может быть обстрелян, снесен с лица земли (и такой план существовал). Но вокруг дворца в отличие от Камп Краме не было толп мирных людей, которые бы преградили путь танкам и защитили президента. Поэтому президент не отпускал от себя детей и внуков. Они превратились в его единственную защиту. Маркос надеялся, что в конце концов внуки (одному из них тогда было девять месяцев) станут своего рода заложниками и по ним, а значит, и по Маркосу не откроют огонь.
Многое инкриминировалось Маркосу с его супругой - и взятки, и казнокрадство, и великое мошенничество на уровне жулика мирового класса. Среди обвинений одним из серьезных, особенно сильно действующим на чувства,- стремление укрыться за спиной младенца. Вот тогда-то и вспомнили про Макартура: "Разве не жестоко было подвергать бессмысленному риску Артура?" Тем более что Макартур всегда подчеркивал и показывал, что он человек не робкого десятка. Во время бомбового налета японцев все прятались в пробитых в скалах убежищах. Макартур, напротив, выходил из своего штабного подземелья и наблюдал, как заходят на бомбометание самолеты.
Одни рассматривали это как позерство. Другие - как форму страха, ведь сказал же великий мыслитель, что, рискуя жизнью, человек таким образом надеется спасти себя. Третьи, симпатизировавшие Макартуру,
видели в поведении генерала своего рода вдохновляющий жест, призванный поднять дух солдат и офицеров, показать, что полководец жив, здоров, что ни пуля, ни бомба его не берут. Значит, не возьмут и их. Больше того: он оставил при себе сына. Значит, уверен в победе, в счастливом исходе. Разве можно роптать на опасность, невзгоды, раны, когда главнокомандующий не щадит даже собственного ребенка? Что же, это, конечно, оказывало на солдат сильное моральное воздействие. Четвертые, в какой-то степени разделяя точку зрения предыдущих, все-таки осуждали "позу командующего". Президент М. Кэсон указывал на то, что бессмысленны и вредны для дела подобные демонстрации, они могут закончиться смертью не просто отдельного человека, а человека, которому доверено вести боевые действия против оккупантов. А разве не будет выведен из строя этот человек, если погибнут самые дорогие ему люди? Однако до Д. Макартура либо не доходили эти пересуды, либо он игнорировал их. Когда японские бомбардировщики долго не появлялись, он на виду у офицеров вынимал маленький пистолетик отца, вертел его около груди и виска, приговаривая: "Живым я им не дамся". (Похоже на карикатуру. Но ведь этот штрих зафиксирован биографами отнюдь не в разделе курьезов.) Однажды, правда, обнаружилось, что к пистолету образца прошлого века нет патронов. Конфуз! Чтобы неловкость не повторилась, адъютант Хафф ринулся на склады боеприпасов Коррехидора. Обыскал все и нашел подходящие патроны. Правда, только два. Но в принципе-то зачем нужно было искать именно эти патроны? Ведь "не даться врагу" можно не только через старую, а потому в общем ненадежную крохотулю - на островке склады ломились от оружия. Вообще говоря, жизнь Макартура на Коррехидоре была окутана каким-то мистицизмом. Остров напоминал молельный дом неведомой секты, члены которой действуют под знаком полной обреченности и невозможности управлять событиями, конкретными делами. Забегая вперед, следует сказать, что черты характера Д. Макартура, способствовавшие созданию вокруг него такой атмосферы, еще больше усилились после того, как генерал оставил на Филиппинах свою армию и возглавил командование союзными войсками на юге Тихого океана со штабом в Австралии.
Некоторые историки, писатели, публицисты, изучающие психологию, поведение великих деятелей, уверяют, будто Д. Макартур терзался тем, что чувствовал себя дезертиром, несколько раз поэтому порывался уехать на Батаан - ведь там, по его мнению, шло главное сражение с японцами. "Дезертир" - слово сильное, и неправильно, несправедливо было бы ставить его рядом с именем "Макартур". Но соглашаясь с этим, филиппинцы считают, что, по меньшей мере, о безразличии Макартура к их стране говорить можно и должно. Иногда слышишь даже слово "предательство": разве не предательство размагничивать бдительность людей разговорами о том, что японцы терпят поражения, а на самом деле на всем газу они идут к Маниле? Разве не предательством была вся организация обороны Филиппин?
Ну ладно, в какой-то степени Д. Макартур мог большую часть вины снять со своих плеч - такова была политика правящих кругов Вашингтона. Ну а на Коррехидоре? Ведь за многие недели на острове Д. Макартур всего лишь один-единственный раз побывал у солдат Батаана, сдерживавших войска императора. А ведь до Батаана с острова Коррехидор рукой подать (всего три мили, то есть пять минут хода), все равно что доехать из гостиницы "Манила" до штаб-квартиры в Интрамуросе.
Помощники Макартура распространяли слух, будто Макартур не выезжает на фронт потому, что у него больное сердце. Но это неправда. Почему же генерал не появлялся на позициях? Безразличие к судьбам солдат? Трусость? Нет. Скорее всего Д. Макартур понимал обреченность своего войска, понимал, что его появление в окопах ничего не изменит. Тогда фатализм? А ведь на Батаане у Д. Макартура было солдат вдвое больше, чем у атакующих позиции на полуострове японских генералов (в сражениях на Батаане участвовало 54 000 японцев, у Д. Макартура было 70 000, да еще на Коррехидоре 10 000 солдат). И этой силой генерал не распорядился.
В окопах Батаана распевали обидную для потомка шотландских рыцарей песенку: "Окопавшийся Дуг, выходи из блиндажа, окопавшийся Дуг ест хорошо за счет Батаана, а солдаты его голодают".
Может создаться впечатление, что в Вашингтоне и генеральном штабе не имели точного представления о реальном положении вещей на Филиппинах. Д. Макартур, отмечает К. Блэир, наложил строжайшую цензуру. В Соединенные Штаты из Коррехидора уходили лишь сводки, отредактированные и подписанные самим генералом. Например, такого содержания:
"Сегодня, 30 января (1942г.), в день вашего (президента Рузвельта.- Л. К.) рождения потемневшие от пота, пропахшие дымом сражений солдаты во весь рост поднялись в окопах на полуострове Батаан и на батареях Коррехидора, чтобы помолиться богу и просить его ниспослать свое безмерное благословение на президента Соединенных Штатов".
Можно предположить, что во время молебна японские самолеты "ниспослали" на молящихся солдат свое "благословение". Но не было такого массового молебна. А если было бы, то у Соединенных Штатов не осталось бы на Филиппинах ни одного солдата - японцы ведь не молились, отложив оружие, за американского президента.
Не менее витиеватыми, выспренними (а самое главное, не становившиеся от этого более точными) были сообщения, в которых доносилось о постоянном росте боевого духа войск под командованием генерала Макартура и о моральном разложении в японских вооруженных силах. В подтверждение последнего тезиса из Коррехидора ушла такая шифрограмма:
"Из различных источников стало известно, что генерал-лейтенант Масару Хомма, главнокомандующий японскими вооруженными силами на Филиппинах, сделал себе харакири. Церемония похорон бывшего командующего состоялась 26 февраля в Маниле..."
При этом вписывалась такая пикантная деталь: по иронии судьбы, самоубийство и панихида имели место в апартаментах, которые занимал в гостинице "Манила" генерал Макартур до эвакуации на Коррехидор.
А между тем японский генерал был жив и здоров.
К. Блэир назвал депеши Макартура "нечестными, тщеславными, полными самовосхваления, редко заслуживающими доверия". По его свидетельству, Д. Макартур занимался дезинформацией, подтасовкой фактов, умалчиванием одного, выпячиванием другого всю войну. "Сводки грешили враньем",- добавляет У. Манчестер.
Карл Миданс, фотограф американского журнала "Лайф", получил в те дни телеграмму от своего издателя Генри Люса, в которой говорилось: "Дай еще один репортаж об участнике событий на переднем крае. На сей раз мы предпочитаем американца в наступлении". На что фоторепортер также телеграммой ответил: "Горько сожалею. Такового здесь нет". Конечно же, Макартур обиделся на автора телеграммы. Ведь всегда можно было что-нибудь придумать, отыскать "храброго американца", хотя бы на время съемок. Да и он сам, как всегда, готов в любое время предстать перед объективом корреспондента "Лайф".
Д. Макартур главным образом вещал о себе. Официальный историк д-р Джеймс задокументировал следующие данные: из 142 сводок, посланных Макартуром, в период между 8 декабря 1941 и 11 марта 1942 года 109 упоминали только одного солдата - им был Дуглас Макартур.
Невольно возникает вопрос: как же Макартуру удавалось вводить в заблуждение Пентагон, как ему сходила с рук так подобранная согласно собственной схеме и желаниям информация, что она в итоге получалась ложной? Представляется, ответ найти несложно. Скорее всего самим высоким инстанциям приходилось по душе, согласовывалось с собственным представлением о действительности то, что сообщал Макартур. После гибели американского флота на Гавайях, после быстрой сдачи Манилы вместе со страной престиж американских вооруженных сил пал очень низко. Да и сами вооруженные силы переживали моральный кризис. А ведь война набирала темпы. Предстояло много сражений. Ну и, конечно же, обидно: как же так - совсем не осталось храбрецов? Америка нуждалась в героях, в смелых солдатах, умных, не боявшихся пуль генералах, чтобы доказать - не потерян ковбойский дух, американец внезапно не превратился из супермена в трусливое существо. Д. Макартур это хорошо понимал. Он великолепно выполнял функции поставщика пропагандистского товара. Даже в этой весьма неблагоприятной для него диспозиции.
Не менее успешно он занимался и другими делами. Одно из них: сделать все, чтобы филиппинская казна не досталась японцам. Золото (около 20 тонн) погрузили на подводную лодку "Трут" и отправили подальше от боевых действий. Так как для серебра места не осталось, то несколько ящиков монет затопили в разных местах крошечного архипелага Коррехидор.
А что делать с пачками американских долларов? Все не увезти. Тогда решили перво-наперво переписать номера банкнот (крупных, конечно), а потом сжечь. Полагают, что только перепиской долларов и занимался длительное время весь гарнизон на Коррехидоре. Ведь военных-то действий он не вел. Наконец развели огромный костер. В него и бросали доллары. Всегда любивший позабавиться Сид Хафф отыскал купюру достоинством 1000 долларов и прикурил от нее сигарету. Японцы, увидев столб черного дыма и не подозревая, естественно, о том, что это "золотой костер", на всякий случай дали несколько залпов из тяжелых орудий и тем самым прекратили фейерверк.
Кроме забот, связанных с направлением действий филиппинского правительства в изгнании, эвакуацией казны, одним из главных оставалось стремление поставить под контроль партизанское движение на Филиппинах. И хотя эта работа развернулась в будущем, после того, как Д. Макартур перебрался в Австралию, именно на Коррехидоре началась разработка Д. Макартуром стратегии оттеснения левых сил, коммунистов от руководства борьбой против оккупантов.
В мае 1942 года над Коррехидором американцы подняли белый флаг. "Филиппинский Гибралтар" вслед за Батааном пал. Американские солдаты и офицеры сложили оружие. Многие потом нашли смерть во время перегона пленных в концентрационные лагеря и в самих лагерях.
Филиппинский историк Карлос Кирино на основании документов, а также рассказов своего дяди, одного из президентов Филиппин, прямо обвиняет Д. Макартура в том, что лично он (вместе, конечно, с американской колониальной администрацией) несет вину за горькую судьбу Филиппин. Главная ошибка (то, что филиппинцы считают "ошибкой", для Д. Макартура было продуманным решением) бывшего фельдмаршала заключалась в том, что с самого первого дня войны он отделил и американские вооруженные силы, и филиппинскую армию от филиппинского народа. Если бы Д. Макартур и руководимая им колониальная администрация не обескровила крестьянские движения в предвоенное время, если бы даже после нападения командование во главе с Д. Макартуром обратилось за помощью к народу, судьба Филиппин могла бы сложиться по-другому. И вклад его в общие усилия антигитлеровской коалиции был бы гораздо большим. Но Д. Макартур не только не желал такого союза. Он продолжал курс на ослабление народных движений путем их раскола, создания препятствий в снабжении руководимых левыми, прежде всего коммунистами, отрядов продовольствием, боеприпасами и т. д.
Японцы настойчиво, планомерно душили прогрессивные силы, они поставили перед собой цель свести на нет (в основном методом уничтожения) влияние рабочих и крестьянских активистов, в первую очередь руководителей. В свое время филиппинские реакционеры, Д. Макартур вынашивали планы устранения с политической арены вождя филиппинских коммунистов К. Эванхелисты. К их удовлетворению, это сделали японцы. Оккупанты казнили его. Вот пример негласного, естественно, заключенного на идеологических, классовых "небесах", союза реакционеров. "Наполеон Лусона", не успевший добить Эванхелисту и, таким образом, ослабить коммунистическое движение, все-таки добился своего. Пусть не руками ставленника американцев Кэсона, пусть руками японских палачей - какая разница? Желанный результат для прагматика достигнут. "Наполеон Лусона" продолжал свое черное дело на Филиппинах даже тогда, когда оставил Филиппины.
Приказ Д. Макартуру покинуть Коррехидор и развернуть штаб в Австралии был продиктован многими соображениями. Не только опасением, что разгром и пленение четырехзвездного генерала нанесут чувствительный удар по престижу США. Было ясно, что филиппинская кампания проиграна и следовало перегруппировать силы на дальних рубежах, которые, кстати, быстро становились ближними. Учитывались и политические моменты. Следовало успокоить австралийцев, дивизии которых сражались в Африке, в то время как Австралии угрожали японцы. Союзники пообещали Канберре (чтобы не отзывать ее войска из Африки и Европы) активизировать свои действия на Тихом океане и усилить сопротивление японцам. Понадобился генерал, который бы возглавил со знанием дела объединенное американо-австралийское командование, которого бы хорошо знали. Такой фигурой представлялся Д. Макартур.