Испытывая стыд, позор, не желая подвергнуться дальнейшим унижениям, Д. Макартур решил прибыть в Сан-Франциско поздно ночью, незаметно. Никого не видеть! Лишь бы не оказаться снова среди музыкантов, трубы которых на самом деле молчат, среди людей, которые будут не встречать, а хоронить.
   Но... Сан-Франциско не спал. Тысячи и тысячи людей пришли в аэропорт. Сто тысяч! Во главе с губернатором Калифорнии Э. Уорреном. Не для того, чтобы растоптать генерала. Чтобы славить его. На этот раз трубы гремели гимн победителя. Кортеж автомобилей еле-еле продвигался в людском море. Журналисты даже надели каски, ибо переполненные чувствами американцы подбрасывали в экстазе вверх все, что попадалось под руку, сбивали с ног зазевавшихся. Каждому хотелось дотянуться до генерала, его жены, сына.
   Кто-то, высунувшись из окна небоскреба, вспорол подушку. Перья подхватил ветер. Мгновенье - и на город обрушилась настоящая метель. Сколько тысяч подушек и перин высыпали на улицы, по которым проезжал "Американский кесарь", неизвестно. В школах отменили занятия.
   Утром, когда Макартуру принесли завтрак на серебре, он узнал, что волны восторженной встречи, поднявшись в Сан-Франциско, покатились по стране. Одновременно в Белый дом посыпались письма, телеграммы. В основном гневные, осуждающие Трумэна, администрацию за оскорбление национального достоинства - именно так квалифицировалось решение об увольнении генерала. Из 27 363 писем на каждое поддерживающее решение Белого дома приходилось 20 против, за Макартура. Институт Гэллапа провел опрос - 69 процентов участников осудили Трумэна и выразили свои горячие симпатии, поддержку Макартуру.
   Не решаясь открыто защищать Трумэна (боялись прослыть красными), верные Трумэну деятели так объясняли решение главы государства: "Госдепартамент подсунул Трумэну зелье, затуманивающее или нейтрализующее разум". Джо Маккарти, известный всем мракобес, усмотрел в увольнении "проконсула" заговор, участники которого "опоили президента бенедиктином и бербоном" (сорт виски.- Л. К.). "Увольнение Макартура - преступление, совершенное глубокой ночью",- писала газета "Дейли Окла-хоман", напоминая таким образом о том, что заседание в Овальном кабинете проходило в поздний час. Носитель умертвленного в ночи американизма в это время находился при дневном свете в Токио.
   Как только самолет оторвался от японской земли, Макартур начал писать свое выступление в конгрессе. Перо его, которым он только вчера подписывал приказы, распоряжения, приговоры, ответы на восторженные письма, которое оставляло на чистом листе бумаги ровные строчки воспоминаний, теперь дышало гневом. И местью. Многим бы в конгрессе неприятно было узнать о том, что собирался сказать Макартур. Но после Сан-Франциско это же перо вычеркивало многие строчки, которые вылились на бумагу над Тихим океаном, и выводило новые. Переписанное над Соединенными Штатами, совсем не тихими, а неистово приветствовавшими Макартура, ставшего действительно цезарем, то есть духовным императором миллионов американцев, властителем, пусть на короткое время, умов, уже было не объяснительным, защитительным документом потерявшего голову, обиженного и униженного человека, жаждавшего мести. Это была программная речь уверенного в себе деятеля, который, получив чрезвычайные полномочия, имеет право судить о политике и политиках Соединенных Штатов.
   Около 20 тысяч человек вышли на улицы Вашингтона, чтобы сказать Макартуру "Добро пожаловать!". Среди встречавших официальных лиц были и те, кто настаивал на его увольнении.
   19 апреля 1951 года Д. Макартур направился на Капитолийский холм под почетным эскортом. Такой обычно сопровождает только вновь избранного президента.
   Французский философ А. Токвиль (сами американцы считают его наиболее проницательным знатоком американской души) отметил еще одну существенную сторону американской жизни, которая помогает понять положение Д. Макартура после его увольнения. Он пишет:
   "...В Америке обе партии (то есть главные- республиканская и демократическая.- Л. К.) достигли согласия по самым важным, ключевым пунктам. Каждая из них, стремясь к победе, считает необходимым разрушить старый порядок, но не переворачивать структуру общества в целом".
   Уильям Фулбрайт считал, что тот порядок, за который борется Дуглас Макартур, для Соединенных Штатов не подходит. Но и Фулбрайт, и Макартур были единодушны в одном - необходимости сохранить американскую структуру, систему. В данном случае конгрессменам было неважно, по какой стороне шел уволенный генерал. Ведь он шел по их дороге. Потому-то законодатели встретили Дугласа Макартура овацией. Парламентарии внимательно слушали речь, написанную в двух противоположных настроениях над Тихим океаном и над бурными Соединенными Штатами.
   Прежде всего Д. Макартур призвал твердо, неукоснительно, без всяких колебаний, отступлений и в дальнейшем проводить политику антикоммунизма.
   "Коммунистическая угроза,- заявил он,- является глобальной. Успешное продвижение коммунизма в одном направлении грозит разрушением в другом районе. Вы не можете удовлетворить аппетиты коммунизма. Иными словами, уступая ему в Азии, вы одновременно чините препятствия нашим попыткам остановить его наступление в Европе".
   Д. Макартур убеждал: путь Соединенных Штатов в Европу лежит через Азию, укреплять позиции США в Европе следует через распространение в Азии идеала евангелической демократии. По глубокому убеждению Д. Макартура, не может быть "никакого компромисса с атеистическим коммунизмом". Это был весьма тонкий ход оратора, рассчитанный произвести впечатление именно на рядового американца. В послевоенных Штатах вновь поднимается роль религии. Если в освоении природы, в развитии экономики, медицине и т. д. она постоянно и значительно уступала место науке, находившей лучшие ответы на вопросы материальной жизни, то в идеологии и политике перед лицом острых социальных проблем все чаще стала прибегать к религии.
   Далее Д. Макартур перешел к вопросам формирования военной стратегии. Следует, делился он своими соображениями, исходить из того, что "западные стратегические границы Соединенных Штатов прежде обозначились по береговой линии Америки, выдвинутой изогнутой частью круга, которая проходила через Гавайи, Мидуэй и Гуам до Филиппин. Этот выступ оказался не аванпостом силы, а столбовой дорогой слабости, по которой противник мог наступать, что он и сделал... Все это изменилось после нашей победы на Тихом океане. Американские стратегические границы были перенесены, чтобы охватить весь Тихий океан, который стал огромным рвом, защищающим нас до тех пор, пока мы удерживаем его. В действительности он является щитом как для Америки, так и всех свободных земель в районе Тихого океана. Мы контролируем его до берегов Азии с помощью цепи островов, простирающихся аркой от Алеутских до Марианских, удерживаемых с помощью наших свободных союзников. С этой островной цепи мы можем, опираясь на наши военно-морские и военно-воздушные силы, господствовать над любым азиатским портом от Владивостока до Сингапура и предотвращать любое вражеское продвижение в Тихий океан". Какое милитаристское сердце не дрожало при этих словах! А когда Д. Макартур упомянул о больших
   возможностях десантных войск, воинственные сердца его слушателей ощутили дополнительный сладкий прилив патриотизма.
   Да, генерал затронул "правую Америку" за живое. К тому же вел себя мужественно. Он говорил о Соединенных Штатах, защите их интересов. Он не лил слезы (сндва вспомнили Пинки Макартур), не стонал. Он как будто сумел подняться выше собственных амбиций. Носитель американизма на трибуне конгресса восхищал, вызывал уважение. Заставлял слушать его еще более внимательно. А генерал также счел нужным предупредить от опрометчивых шагов. Прежде всего ни в коем случае не отступаться от Тайваня.
   "Если это произойдет,- нагнетал Д. Макартур,- то немедленно возникнет угроза свободе Филиппин и Япония будет потеряна, а наши восточные границы откатятся к берегам Калифорнии, Орегона и Вашингтона".
   Несколько позднее на слушаниях в сенатской комиссии Д. Макартур подробно разбирал вопросы, связанные с "состоянием, противоположным миру", то есть с войной. Он резко и категорично осудил войну "малыми порциями", "половинчатую", "через час по чайной ложке". "Американский кесарь" за войну "целиком, до победного конца" (имелась в виду и корейская война, которую генерал считал необходимым довести до "славного финиша"). Одним словом, в сенате состоялся очередной диспут представителей двух направлений в военной науке. Для Д. Макартура приемлема только тотальная война с полной победой. Джорджу Кеннану, американскому теоретику, пользующемуся авторитетом в генеральских кругах, более подходящей и выгодной представляется война, которая дает возможность "применить контрсилу в постоянно меняющихся географических и политических точках в соответствии с переменами и маневрами советской политики". Он категорически не соглашался с теми своими соотечественниками (Ведемейер, Вандерберг), которые считали: локальные войны для США - это все равно, что стрельба из пушки по воробьям или "встреча нашей первоклассной команды с командой третьего разряда".
   Не существует середины пути для сохранения свободы и религии, утверждал, в свою очередь, "Наполеон Лусона". Все или ничего - вот жестокая необходимость. Он обвинил лидеров администрации в том, что они, придерживаясь такой, то есть его, Макартура, позиции в Европе, занимают другую в Азии. Генерал квалифицировал ее как "североатлантический изоляционизм". Д. Макартур говорил:
   "Я считаю, мы должны защищать от коммунизма каждую пядь. Я считаю, что мы можем это сделать, должны сделать. Я верю в нас... Я отвергаю мысль о том, что мы не сможем сдержать коммунизм везде, где он поднимает голову".
   И снова "Американский кесарь" обрушился на тех, кто утверждал, будто "у американцев не хватит сил, чтобы вести войну на два фронта". Он обвинил сторонников такой позиции в пораженчестве.
   Давая оценку выступлениям, следует отметить, что Д. Макартура и Д. Кеннана объединяет одно - они рассматривают войну, тотальную или локальную, как главное и единственное средство решения политических и межгосударственных конфликтов, порой простых разногласий, даже идеологических споров. При этом Д. Макартур в преломлении своего опыта, своего понимания проблем больше, чем Д. Кеннан, разрабатывал известную "доктрину Трумэна" (провозглашена в 1947 году), которая, исходя из "атомной монополии США", "обосновывала" необходимость подвергнуть ревизии итоги второй мировой войны, перечеркнуть достигнутые договоренности о послевоенном устройстве. Доктрина представляла программу наступления на социальный прогресс и демократию во всем мире, с одной стороны, и поддержки реакционных сил, с другой. Методы и средства доктрины - атомный шантаж Советского Союза,
   Д. Макартур развил в "доктрине Трумэна" ее наиболее агрессивные стороны, детализировал многие положения. Именно благодаря этому выступления Д. Макартура стали важной частью фонда американской военной мысли. В какой-то степени они дали жизнь последующим доктринам военно-промышленного комплекса США, подтолкнули его к немалому количеству опасных крупномасштабных акций. Именно такой доктриной стала Ближневосточная резолюция конгресса (9 марта 1957 года), предоставившая президенту Эйзенхауэру "право" защищать страны Среднего и Ближнего Востока от коммунизма. Из указанного "фонда", как из волшебной бутылки с джинном, появились блоки СЕНТО и СЕАТО, у колыбели которых стоял госсекретарь США Джон Фостер Даллес, поставивший перед США цель "заполнить не охваченный союзами географический "вакуум" от Ирана до Филиппин; договор АНЗЮС с Австралией и Новой Зеландией; отдельные военные соглашения с Японией и Южной Кореей; "тонкин-ская резолюция" конгресса США, предоставившая президенту Джонсону полную свободу для военного вмешательства в Юго-Восточной Азии после якобы "неспровоцированного нападения" вьетнамцев на патрулировавшие в Тонкинском заливе американские эсминцы.
   "В 80-х годах "доктрина Трумэна" была, по существу, гальванизирована, подновлена и представлена в виде рейгановской доктрины "неоглобализма".
   Последняя возникла в условиях, когда накопилось гигантское количество ядерного оружия, когда милитаризм США поставил перед собой задачу с помощью программы "звездных войн" перенести гонку вооружений в космос.
   "Доктрина Трумэна", развитая Д. Макартуром, стала первым официальным изложением стратегии "сдерживания" коммунизма, в том числе при помощи военной интервенции. Вместе с тем, как отмечал Р. Стил в книге "Паке Американа", эта и последующая доктрины не соответствовали реальной действительности и возможности американского империализма.
   Сенатор Уильям Фулбрайт, размышляя над выступлениями Д. Макартура, называл его "современным идеологическим крестоносцем против коммунизма", отвергающим любой компромисс, любую "встречу на половине пути". Он, отмечал У. Манчестер, "запомнился миллионам как человек, который хотел решить проблему коммунизма на поле боя". Именно такая позиция импонировала большинству американских законодателей. Именно поэтому речь Д. Макартура в конгрессе, которая заняла всего 34 минуты, 30 раз прерывалась аплодисментами.
   Но это было только начало взлета популярности Макартура на родной американской земле. После столицы "Наполеон Лусона" едет в Чикаго, чтобы выступить на Солдатском поле. Затаив дыхание его слушали 125 000 человек! Затем Милуоки. Та же картина.
   Нефтяные короли арендовали для генерала авиалайнеры, чтобы доставить его в Техас. Когда же он ехал в Массачусетс, владельцы железных дорог перевозили его с президентскими почестями - прямо к гостинице подавался специальный состав, который шел по особому расписанию. Причем перед поездом двигался локомотив на случай, если рельсы окажутся не в порядке. "Копли Плаза", бостонская гостиница, Селила Макартура в самых шикарных своих номерах 531, 533, 535. В одном городе Джин подарили бриллиантовую брошь, а юному Артуру - серебряные коньки. На Макартура сбросили пять тысяч долларов в виде орхидей. Хьюстон преподнес Макартуру "кадиллак", а Мерфрисборо, родной город Джин, где она прожила 34 года в особняке с колоннами, подарил серебряный поднос, брошь, серьги и кокарду с шестью золотыми звездами. Сына одарили постоянными местами в ложе на двух самых популярных стадионах и т. д.
   География поездок расширялась. Организаторы взрыва шовинизма, нацеленного на то, чтобы взбодрить американцев, стряхнуть с себя жирок послевоенной самоуспокоенности, избавить от беспечного, слишком терпимого отношения к коммунистам, пришли к выводу: следует больше внимания обратить на маленькие города, где чувства патриотизма также нуждаются в дополнительной инъекции. Последовали Литтл-Рок, Норфолк. Вспоминая приезд Д. Макартура, помощник мэра города Лексингтона говорил мне: "Жаль, ушел в иной мир автор заметки о рождении Дугласа Макартура. Если бы он встречал в те восторженные дни 1951 года своего героя, он написал бы: "Сегодня в отсутствие Вашингтона и Нью-Йорка в Норфолке родился самый любимый и самый популярный герой самой большой "маленькой Америки", "одноэтажной Америки", "главного пояса страны" (его еще называют "кукурузным поясом Америки".- Л. К.).
   Чтобы точнее установить степень популярности того или иного артиста, проповедника, политического деятеля, в Соединенных Штатах, кроме детектора лжи, приборов для проведения всякого рода опросов, анкет, был сконструирован аппарат по улавливанию и анализу аплодисментов, измерению их продолжительности, силы, искренности. Так вот, у Макартура прибор показывал на "бурно, продолжительно, искренне". Сам о себе в "Воспоминаниях" Д. Макартур написал:
   "Я стал символом свободного мира, бастионом против распространения коммунизма".
   Американские специалисты, регистрировавшие показания "приборов на аплодисменты", комментируют их весьма любопытно. Оказывается, корни популярности могут быть разными, неожиданными. Людей приводят к моральному подчинению, смирению, покорности не только силой, террором или обманом. Но и успехами сильных личностей, лидеров. Сознание того, что ты не можешь взять вес на штанге, что с легкостью делает другой, сконструировать сложный механизм, написать интересную книгу, превратиться из чистильщика сапог в миллионера, вызывает ощущение бессилия, комплекс неполноценности, заставляет отказаться от собственной мечты, а в итоге доверить свою судьбу более удачливым, более способным, а значит, надежным, сильным личностям. Тебе остается подчиняться их воле. А что же в утешение?
   Компенсация за подчинение видится в приобщении к силе, отваге, уму, эрудиции кумира. Как Д. Макартур обретал дополнительные силы, вживаясь в судьбу великих людей прошлого и настоящего, так и любой простой американец ощущал прилив энергии, выражая восхищение им, Макартуром. Такая трансформация "маленького американца" происходила не только в мечтах, сладких видениях. Но и наяву. Он может входить на коленях в мир сильных, унижаться, пресмыкаться перед ними у себя в Соединенных Штатах. Но вот этот "маленький американец" ставит себя рядом с гражданином другого государства и здесь происходит трансформация в настроении, самоощущении. Ведь Соединенные Штаты играют в мире одну из ведущих ролей. И в данном случае американец (да еще если он окажется за границей, да еще в военной форме) вдруг неожиданно получает дополнительную силу. Уважение к державе или даже ненависть к ней (со стороны, скажем, азиатов, африканцев) автоматически поднимает дух самого забитого, самого смирного американца: если и не заставляет чувствовать себя сверхчеловеком, то, во всяком случае, порождает нечто вроде самомнения и даже высокомерия.
   Собственно, этим можно объяснить, почему обычный американец, природе которого, казалось бы, противно насилие, надругательство над личностью, часто поддерживает политику правящих кругов, почему он, в частности, с таким восторгом встречал Дугласа Макартура - имперские амбиции вселяют чувство превосходства. Люди, воплощающие эти амбиции в жизнь, рискующие своей жизнью, проявляющие чудеса храбрости, ум, смекалку, практицизм,- это Макартур! Это восторг.
   Деяния Макартура, выпукло, красочно преподнесенные радио, газетами, книгами, излучая очарование подвига, героизма, скрашивают серое, безликое существование даже самого заурядного человека. Макартур - американец. Смит тоже американец. Никогда иностранец не может стать на одну (американскую) доску с Макартуром. А Смит в силу своего гражданства может. И он окажется выше такого же обыкновенного иностранца или, во всяком случае, наравне с ним. Если, конечно, у иностранца найдется такой же кумир. ("Как у русского Жуков",- сказал мне пресс-секретарь при штабе 7-го флота США.)
   Вот секрет любви к "Американскому кесарю".
   Благодаря Макартуру одновременно достигалось некое единение в "высшей сверхидее". Оказывалось: позиция Макартура - истина, ведь она одинаково служит верную службу как "кесарю", так и тому, кто восторгается им. Значит, она полезная позиция. И значит, она верная позиция. Как же не принимать ее?
   Да, аплодисменты гремели. Дуглас Макартур был, пожалуй, действительно самым популярным человеком. Вот тогда-то, к своему удовольствию, он часто слышал: "Если бы сейчас, в 1951 году, проходили президентские выборы, то, несомненно, победителем стал бы "Американский кесарь". Д. Макартур даже жалел, что, прибыв в Сан-Франциско, он заявил:
   "Меня спросили, собираюсь ли я заняться политикой. Мой ответ: "Нет". У меня нет политических намерений. Я не собираюсь открывать политическую контору, и я надеюсь, мое имя не будет использовано в политике ни в каком виде. Единственная политика, которой я займусь, определяется единственной фразой, хорошо известной всем вам: "Да благословит господь Америку".
   А выборы были не за горами. В следующем году. Казалось, очарование, восторг Сан-Франциско, Нью-Йорка, Чикаго, Вашингтона, пересаженные к тому же в провинцию, расцветают для генерала в пышные и никогда не увядающие цветы. Поэтому Д. Макартур легко преступил клятву, данную под впечатлением вести об увольнении. Когда в республиканской партии в очередной раз настала пора решать, кого выдвинуть кандидатом на пост главы государства, возникли разногласия. Одни назвали сенатора Роберта Тафта. Другие - Д. Эйзенхауэра. Тафт, в свою очередь, решил заручиться поддержкой кумира правых, то есть Макартура. Он предложил включить генерала вторым номером в свой список на случай, если сам Тафт в результате трудно контролируемой и трудно предсказуемой предвыборной игры не пройдет в кандидаты на первичных выборах. Если же пройдет, да к тому же станет президентом, то Макартуру в компенсацию был обещан пост заместителя главнокомандующего вооруженными силами США (то есть президента) с правом решающего голоса при определении внешней политики страны.
   Конечно, Макартур не устоял против такого соблазна. Но он дорого заплатил за это. Тафт не прошел, несмотря на поддержку "кесаря". Надо сказать, что на этот раз сам "кесарь" слабо проявил себя как политический борец. Сульцбергер дал ему такую оценку: "Я думаю, он сварил уже своего гуся и немного сделал, чтобы помочь Тафту".
   Надежда Д. Макартура складывать камни на лужайке Белого дома против политических противников на этот раз окончательно рассеялась.
   Кандидатом от республиканской партии, а затем и президентом стал Д. Эйзенхауэр.
   Почему же из двух генералов Америка выбрала Эйзенхауэра? Много тому причин. По своим личным качествам Эйзенхауэр импонировал большему количеству американцев. Он вел себя проще, скромнее, демократичнее. Одевался неброско. Не устраивал демонстраций с королевским выездом, не красовался с "кукурузным початком", не строил из себя полубога. Не обнаруживал ненависти к противникам американизма. Кстати, именно Эйзенхауэр отговаривал Макартура от решения лично руководить избиением участников голодного марша ветеранов первой мировой войны. Он же советовал хотя бы не надевать на мундир "фруктовый салат", то есть боевые награды.
   Одну из главных причин поражения определил С. Л. Майер, автор книги "Макартур". Он писал, что "Айк (Эйзенхауэр.- Л. К.) не говорил ничего из ряда вон выходящего, он был таким же в равной степени великим героем войны... Взгляды же Макартура на социальные вопросы, профсоюзы и другие проблемы страны были уж слишком архиправыми" (а значит, и "дороговатыми" для американца). В США, прежде всего в консервативных кругах, поэтому опасались, как бы приход к власти архиправой реакции не привел к активизации левых и не осложнил общую политическую обстановку в стране.
   Выборы определили судьбу Макартура. Но он не сразу оценил свое истинное положение. Перед глазами еще стояла сан-францисская метель из перьев, восторженные лица в Чикаго, слезы умиления в Литтл-Роке.
   Американцы же, которые "попали под взрыв национализма", сами того не желая, став участниками цепной общенациональной реакции суперамериканизма со всеми вытекающими последствиями и прежде всего еще большим креном вправо, спустя некоторое время принялись размышлять. И в первую очередь над выступлениями Д. Макартура в конгрессе. Отрешившись от психоза, вызванного восхищением "героем, которого хотели опозорить", и вернувшись в свое нормальное состояние, характерное для "людей дела", они критически посмотрели на своего кумира. Возникло сомнение: за ним ли истина? А может быть, за Гувером? Бывший президент считал, что "не следует перегружать страну"- как бы не обмануть самих себя. Гувер придерживался такого правила прагматиков: "Есть определенный предел того, что мы можем сделать".
   Генерал признавал, что курс, который он предлагает, может привести к "более широкой войне". При этом добавил: "В международных отношениях игра на выигрыш - это риск. Мы должны рисковать". Представляется целесообразным продолжить рассуждения о риске. Принято считать: он есть проявление бесшабашности, лихости, героизма, на самом высшем уровне самопожертвования. Сколько раз примером такого героизма представлялся Д. Макартур, который "никогда не прятался от пуль".
   А если поразмышлять? Следует снова прислушаться к ученому, занимавшемуся еще в далекие времена, выражаясь современным языком, психологией человека в экстремальных условиях. Он пришел к выводу: риск форма проявления величайшего страха на грани отчаяния, одновременно - это прежде всего путь к спасению. Риск подсознательно становится иногда самым разумным шагом, единственным, продиктованным сверхчеловеческим желанием и надеждой сохранить жизнь в ситуации, из которой практически нет выхода. Погибнуть на подводной лодке Макартуру представлялось неизбежным, погибнуть на торпедном катере - менее возможным. Он рискнул, то есть выбрал катер.
   Но мы немного отвлеклись. Вернемся к куда более "важному или опасному" риску. Атомной войне. Д. Макартур рассуждал не как бездумный, неграмотный солдафон, полагающийся только на удачу, на счастливый конец, исходящий лишь из неприятия "русского коммунизма". Он подготовил свое предложение как прагматик. Но сразу оговорюсь, как прагматик, как идущий на риск сознательно, либо не имевший всей суммы информации, "ощущений", либо выбравший их, руководствуясь только собственными интересами, чувствами, знаниями, на своем уровне так и оставшийся в масштабах Азиатско-тихоокеанского региона. Обосновывая возможность проведения успешной (естественно, для США) широкомасштабной атомной операции, "Американский кесарь" говорил: