Кузнецов Леонид. Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)

   Так думал и сам Макартур, но он нуждался в дополнительной энергии для поддержания ненависти к тем официальным лицам в Вашингтоне, кто не разделял (по крайней мере открыто) позиции генерала. А Уитни подливал масла в огонь, избрав одно время главной мишенью Ачесона (советник президента) и министра обороны Луиса Джонсона.
   Фрейзер Хант (один из биографов) о К. Уитни: "Он обладал в наибольшей степени талантом переносить мысль Д. Макартура и его желания на бумагу, обнаружил свою исключительную полезность при выполнении важных поручений, связанных с написанием деклараций и заявлений, он точно передавал нюансы идеи, которые отвечали требованиям Макартура". Однако многие, особенно в Маниле, задавались вопросом, почему все-таки К. Уитни - богатый человек, удачливый бизнесмен - и после войны продолжал тянуть лямку в штабе Макартура. Ведь не такой уж он простак, идеалист, вовсе не однолюб. Трудно предположить, что делец служит Д. Макартуру просто потому, что обожает его и готов просидеть в тени генерала всю жизнь. Конечно, Уитни мог испытывать симпатии к своему шефу. Но довольно четко просматривалась и такая сторона военнослужащий Уитни, возглавлявший отдел по делам правительства Японии, весьма и весьма успешно помогал бизнесмену Уитни. Никто не знает, сколько миллионов заработал Уитни в Стране восходящего солнца "на милости Макартура", когда японские монополии нуждались в поддержке, в установлении прямых контактов с американским деловым миром.
   Находясь на службе у генерала, Уитни также оказывал отвратительное влияние на атмосферу в штабе. Об этом намекали, да и прямо говорили Макартуру. Но каждый раз получали примерно такой ответ: "Я знаю. Не говорите мне об этом. Он сукин сын. Но, о боже, он мой сукин сын". Таким образом получается, если вспомнить о Сазерлэнде, стать "сукиным сыном" было почетно, все равно что получить высокое звание.
   Билли Митчелл, конечно же, никогда не стремился быть "сукиным сыном" своего друга.
   В число фаворитов генерала (особенно в Японии) входил его главный разведчик генерал-майор Чарльз Уиллугби. Ч. Уиллугби внешне был похож на Геринга. Однако самое любопытное - приближенный Макартура "думал так же, как приближенный Гитлера". Когда к Уиллугби прислали японского генерала Т. Кавабе, чтобы он помог выполнить одно из поручений Макартура, американец спросил, на каком языке предпочитает говорить японец.
   - На немецком,- ответил пленный генерал.
   Отношения между победителем и побежденным мгновенно потеплели. Они сразу повели легкую, непринужденную беседу. В немалой степени еще и потому, что Т. Кавабе также обожал Геринга.
   Уиллугби по примеру Уитни также делился с генералом "документами" и страшными рассказами о том, что США грозят коммунисты, что американский президент и его окружающие относятся к Макартуру несправедливо, так как в госдепартаменте, даже в Пентагоне, засели левые. Поэтому, внушал он, избавить верхний эшелон государственной элиты США от инакомыслящих главная миссия Д. Макартура.
   Билли Митчелл был вовсе не похож на Геринга - ни внешне, ни внутренне.
   Каждый из окружения своими методами боролся за любовь, а точнее, благосклонность генерала. Отсюда сплетни, интриги, внутренняя борьба с применением самых нечистых методов. Но вот тут же возникает вопрос: неужели в Вашингтоне не знали, что творится при дворе генерала Дугласа, не знали о "недоброкачественных" сводках, сочинявшихся наперебой помощниками Макартура, например, сообщениях о японских кораблях, потопленных военно-воздушными силами Д. Макартура, а они оказываются целы-целехоньки? Конечно же, знали (Рузвельт иногда иронически улыбался, читая "розовые сводки" Макартура).
   Тогда в чем же дело? На мой взгляд, точно, хотя и не всеобъемлюще, ответил на этот вопрос У. Манчестер. Он пишет: "Военный алтарь Соединенных Штатов был пуст". Соединенные Штаты нуждались в героях, ярких личностях. Д. Макартур в изображении журналистов, с подачи помощников типа Уитни, Уиллугби, подходил по всем статьям. Его умели хорошо преподнести. А он умел пользоваться правилом, сформулированным одним из политических деятелей: "Если ты сам о себе не будешь трубить в трубу, никто не будет". Такие качества, как неискренность, переходящая в ложь, тщеславие, высокомерие, моралисты в Вашингтоне теоретически отвергали. Но ведь, с другой стороны, они создают прекрасную почву для насаждения и культивирования нужных идей и настроений, доступных, ярких. А за это многое прощалось.
   Пинки Макартур постоянно хлопотала перед начальством за сына. "Вы же можете присвоить ему звание росчерком пера",- умоляла она генерала Першинга в одном из писем, написанных в стиле "по душам" и "сугубо личном".
   В результате Д. Макартур стал самым молодым (в 45 лет) генерал-майором в армии США. Казалось бы, он должен был испытывать чувство благодарности. Но вот когда Першинг (настал и его черед, произошла смена ролей) обратился к Д. Макартуру уже как начальнику генерального штаба с просьбой оказать любезность и посодействовать в получении генеральского звания одному из своих протеже, Д. Макартур отказал. Более того, он послал полковника, за которого ходатайствовали, инструктором в глухой гарнизон в абсолютно бесперспективные для кадрового военного части национальной гвардии. Однако потомок рыцарей не ограничился этой "благодарностью". Пользовавшийся популярностью генерал Першинг выпустил книгу своих мемуаров. Немедленно Д. Макартур приказом начальника генштаба создал нечто проде подотдела, укомплектовал его штатом и засадил за написание труда, который бы не оставил камня на камне от мемуаров своего бывшего командира и покровителя.
   О Д. Макартуре говорят, что он в одинаковой степени нуждался как в любви, так и в ненависти. Для чего же последнее? Чтобы давать выход плохому настроению. Часто оно отравляло жизнь даже близких Д. Макартура. Отсюда такая характеристика: высокомерный, равнодушный к другим человек, он чурался людей и, в свою очередь, не вызывал у них теплого чувства.
   Антипатии к генералу порой переходили рамки разумного, и тогда появлялись слухи о том, что Д. Макартур красит волосы, использует румяна, носит корсет, что во время бегства с острова Коррехидор он набил матрац золотыми монетами и увез с собой, что в Новой Гвинее специально для него держали и возили вместе с ним корову, ибо Макартур не мог обойтись без ежедневной кружки парного молока. Но все-таки повод для подобных россказней Д. Макартур давал. Из Коррехидора он действительно увез целое состояние, только не в матраце и не в золотых монетах, а в акциях и ценных бумагах. Солдаты же на полуострове Батаан, заблокированные японцами, голодали, так как Макартур незадолго до перехода к обороне не разрешил реквизировать частные склады, принадлежавшие американским и филиппинским плантаторам,для него собственность оставалась неприкосновенной даже в таких экстремальных ситуациях, как война (на самом острове Коррехидор продовольствия было сравнительно достаточно, и им можно было поделиться с солдатами на Батаане).
   Да, у каждого были свои основания для симпатий или антипатий к генералу. И конечно же, немалую роль сыграло поведение на процессе над Митчеллом. Тем более что он проходил в переломный период, в те самые "вульгарные", "запойные", "показушные" времена, когда "поколеблена вера в человека", когда прагматики вместе с Эпикуром взялись за создание новых "путеводных звезд".
   Узнав о своем назначении членом суда, Д. Макартур будто бы очень расстроился. В "Воспоминаниях" мы читаем: "Это был один из самых неприятных приказов, какие только я получал".
   Формально Билли Митчелла обвиняли в том, что он оскорбил генерала Саммеролла, командующего вооруженными силами США на Гавайях, а именно: публично (притом с издевкой) высмеял слабость оборонительных сооружений, защищающих острова. Такое выступление можно квалифицировать как предательство: ведь американский генерал дискредитирует американские вооруженные силы. Однако это только предлог, зацепка, чтобы возбудить дело. Все было гораздо сложнее. Билли Митчелл после внимательного и всестороннего изучения хода недавно закончившейся мировой войны пришел к выводу, что следующая будет войной моторов, и прежде всего воздушных.
   Он ратовал за развитие военной авиации, предъявлял серьезные обвинения тем, кто, по его мнению, лишал вооруженные силы крыльев, кто в своем консерватизме не видел преимуществ летающего танка, пулемета, пушки одновременно. Неожиданно для себя генерал натолкнулся на сильнейшее сопротивление. Откуда? Почему? Разве в Америке не понимали необходимости и выгоды технического прогресса в индустрии вооружений? Всюду понимали, а тут на тебе - вдруг впали в несвойственный для "динамичного предпринимателя" консерватизм. Тем не менее распространялась версия: бизнесмены, мол, продолжали держаться прежней линии, ибо "вкус к военному самолету", интерес к новому еще не окончательно пробудился. Это у одних воротил военного бизнеса. У других же "не остыло желание ковать деньги на старом оружии". Вот будто бы в эти "жернова" и попал Митчелл.
   Однако в высших сферах увидели в выступлениях Митчелла не только то, на что обращал внимание американский генерал, а то, о чем он скорее всего не думал, не гадал. В высших сферах размышляли следующим образом: действительно, обвинение Митчелла оскорбляло, унижало, подрывало авторитет военного истэблишмента Соединенных Штатов. Несправедливо. Обидно. Вслед за обидой неизбежно закрадывалось сомнение: не проникли ли идеи коммунизма, Октябрьской революции, о чем предупреждал прокурор Митчелл Палмер, в офицерский и генеральский корпус? Одно дело коммунисты, социалисты, пацифисты. Они на виду. Они не скрывают своих убеждений и целей. Другое дело - военный аристократ. Митчелл вне политической организации. Он выступал как отдельное лицо. Это и показалось самым тревожным: человек самостоятельно начинает критиковать систему, то есть делает то, что делают социалисты и пацифисты, нацеленные, однако, на "антиамериканские" действия заранее своими программами, документами. Собственно, выпад на Гавайях, может быть, тот самый "коготок", от которого всему американскому орлу, так же как ранее двуглавому, придет конец.
   Скорее всего это преувеличение. И Митчелл вовсе не "американский декабрист", выступивший против монополиста. Но ведь именно так расценивали многие его выступление. Пугаясь собственных догадок, они поэтому всеми силами старались ввести общественность в заблуждение. Используя даже терзания Д. Макартура. Он-де чувствовал себя, по его собственному выражению, "на середине дороги", "между двух стульев", "сидел на политическом динамите", потому что, мол, маялся сомнениями: если выступить на стороне друга, значит, поссориться с пехотой, то есть самой могучей частью в бизнесе вооружений, если же против него, то поссориться с ВВС, с тем лобби в американском конгрессе, политическими кругами, которые отражали интересы набиравших силы дельцов из новых отраслей промышленности, в том числе авиационной. Они претендовали, не без оснований, конечно, на роль носителей прогресса. Как бы здесь не продешевить.
   Наверное, даже скорее всего такие опасения имели место быть. Но, конечно, главные рождались вокруг предположений, не поставил ли друг под сомнение систему, не выступает ли орудием враждебных сил. Если критика гарнизона на Гавайях наносит вред Соединенным Штатам, их вооруженным силам, значит, она не может быть истиной, которую следует принимать, а ее носителя оправдывать - вдруг действительно "коготок"?!
   Митчелл нарушил личный душевный покой именно революционными идеями, которые усмотрели судьи в его критике милитаристского истэблишмента. Таким образом, одновременно личный друг мог представлять опасность, угрозу личному покою именно в силу того, что он вольно или невольно выступил против устоев. Конечно, можно сказать: все это догадки, все эти обвинения приписываются Митчеллу сознательно, преследуя цель еще круче закрутить гайки на всяком . "свободомыслии, объективно льющем воду на мельницу коммунизма". Митчелл, мол, переживет. Но другим военным уже будет неповадно даже давать повод для душераздирающих сомнений.
   В деле Митчелла есть еще одна сторона, которая стоила больше нервов, чем весь остальной криминал, которая задела за живое и правящие круги, и генералитет, Дугласа Макартура в том числе: разглашение строжайшего секрета! К тому же такого, который Митчеллу... не был известен. Получилось это следующим образом. Митчелл призывает усиливать мощь самолетами. Это значит - готовит вооруженные силы для отражения внешней угрозы или завоевания чужих территорий. Какой же стопроцентный американец, заботящийся о защите отечества, против современного оружия! Но в данный период правящие круги были озабочены обострением классовых противоречий, активизацией левых сил, недовольством трудящихся, которое могло вылиться неизвестно во что. Значит, надо готовиться к контратаке, точнее, атаке на этом фронте, готовиться к особой войне, которая некоторыми теоретиками Вест-Пойнта также квалифицировалась как "божественный факт". И здесь старых самолетов вполне достаточно. Хорошо бы, конечно, об этом промолчать. Но поведение Митчелла требует ответной реакции. Деликатная ситуация. Молчать трудно. Нападение на суперпатриота, выступавшего за усиление военной мощи США, и стало началом "разглашения" тайны.
   Таким образом, американский генерал, сам того не подозревая (да и не желая этого), обнаружил стратегию и замысел правящих кругов, которые тщательно скрывали. Одновременно Митчелл фактически определил и роль своего друга Дугласа Макартура, который готовился к боям "местного значения". И на самом деле через несколько лет, будучи начальником генерального штаба сухопутных сил США, лично руководил военными действиями против собственного народа. И конечно же, самолеты, тем более бомбардировщики, ему не понадобились. Хватило обычного пехотного оружия.
   Билли не дождался выступления Дугласа. Друга, который совсем недавно обнимал его на Филиппинах и клялся сделать все, чтобы медовый месяц, счастливое время Митчелла длилось до бесконечности.
   Ну ладно, говорить в защиту "крамольника" генералу Макартуру, в конце концов, оказалось не с руки. Но ведь есть тайное голосование. Результатов его и дожидался журналист. После вынесения приговора он, тертый калач, прошел в комнату заседания при суде и перевернул корзину для бумаг. Газетный следопыт нашел скомканный бюллетень... Макартура (потом удостоверили почерк) со словом "невиновен". Таким образом, верный друг мог с чистой совестью сказать Митчеллу, что он зафиксировал свое мнение в официальном документе. Но при этом не скажет, куда, в какую урну опущен этот документ... Позднее, когда армии и флот начали действительно вооружаться для ведения войн против внешнего врага, Б. Митчелла реабилитировали, сначала перевели в мученики, а потом в герои. Однако это не восстановило дружбу с Макартуром. Слишком легко он от нее отказался.
   Труднее дался разрыв с Луиз. Д. Макартур не возражал закончить отношения, он просил лишь об одном: условия отступления из жизни Луиз должны быть если не почетными, то хотя бы не унизительными и позорными. "Я соглашусь на развод,- давал слово джентльмена генерал,- лишь бы его обоснование не скомпрометировало мою честь". Такое обещание было дано. После чего адвокаты так сформулировали главную причину развода, которого требовала истица: "Неспособность г-на Макартура содержать должным образом наследницу многомиллионного состояния".
   Вот тебе и обещание не ранить честь!
   Ну что ж? За все надо платить. У Макартура хватило соображения и мужества, чтобы не поставить вопрос: оскорблено ли его достоинство подобной формулировкой? Тем более что Луиз продолжала оставаться благородной в главном для Макартура деле - карьере. Бывший тесть, щедро вложивший деньги в кошелек республиканской партии и в немалой степени обеспечивший победу республиканцев в борьбе за Белый дом, в благодарность за "умение глотать обиды" и за то, что не стал поднимать шума вокруг имени дочери, продолжал благоволить к Макартуру, более того, содействовал его назначению на пост начальника генерального штаба сухопутных войск - в то время предел мечтаний Макартура. Что же касается личного счастья, то очень скоро место аристократки Луиз заняла совсем не аристократка Исабель. Хотя и она в конце концов выразила недовольство тем, как содержит ее генерал Макартур. Однако в данном случае недовольство вызывалось несколько другими причинами. Ведь если в первом случае трудно было определить, кто кого содержал, то в данном случае все было предельно ясно - Исабель находилась на полном пансионе у генерала.
   В многочисленных жизнеописаниях Д. Макартура отношениям с мисс Исабель Купер отводится много внимания. В том числе авторами серьезными, не склонными завоевывать читателей и поднимать тиражи своих произведений за счет "жареных фактов", копания в личной жизни героев. В данном случае Исабель помогает понять Макартура как человека, без чего нельзя понять Макартура-политика, военного деятеля. Кроме того, роль красотки вышла за рамки чисто личного, интимного плана.
   Мисс Исабель Росарио Купер Д. Макартур встретил в Шанхае. "По пути,писал он знакомым,- побывал в казино в Гонконге и в ночном клубе в Шанхае. В обоих заведениях стареющие жирные матроны содержат стройных девушек". На Филиппинах "стройная девушка" Исабель стала известна как "Элизабет" и "Димплз" (ямочки на щеках.- Англ.). Она плясала в манильском театре "Савой" и жила в гостинице "Манила". Номер оплачивал Д. Макартур. Она оставила след в филиппинском кинематографе, который со временем благодаря Голливуду превратился, как здесь говорят, в "гробницу филиппинских добродетелей". "Ямочки", снимаясь в фильме "Анг Татлонг Хамбог" (в переводе с тагальского означает "Три хвастуна") первой "сыграла" поцелуй "губы к губам". Тогда в Маниле и фильм с поцелуями, и поведение "Ямочек" квалифицировалось прессой, почти целиком принадлежавшей американскому капиталу, не как "безнравственный акт" (Филиппины - католическая страна), а как революция не только в кинематографе, но во всей социальной жизни.
   Исабель Купер - полуфилиппинка-полушотландка - была на редкость привлекательной и красивой женщиной. После развода с Луиз, заняв высокий пост начальника генерального штаба американской армии, Д. Макартур выписал ее из Манилы и поселил неподалеку - в гостинице "Чейстелтон" на Семнадцатой улице Вашингтона.
   "Папаша", как обращалась к нему "временная жена", сразу после переезда в гостиницу подарил (чтобы не скучала) пуделя. Генерал засыпал Исабель дорогими ночными рубашками, халатами, кимоно. Однако ни разу не купил ей пальто или плащ. Не из скупости, а чтобы не выходила на улицу.
   Свое отсутствие в Вашингтоне Д. Макартур компенсировал яркими почтовыми открытками. Не знал покровитель, что пудель, халаты для кофе, цветные картинки с нежными словами скоро наскучили прекрасной пленнице. Любвеобильный и активный нрав требовал простора, свободы. Нехотя Д. Макартур стал выпускать ее на волю, сначала в лимузине под присмотром шофера. Однако с шоферами Исабель быстро поладила и за короткое время великолепно освоила ночные клубы (конечно же, не те, что посещала аристократка Луиз со своими друзьями) не только Вашингтона и Балтимора, но и Гаваны. Денег она не жалела. Тем более что "папаша" не скупился.
   Во время развлекательных вояжей она сошлась с журналистами. Знакомство это боком вышло генералу. Однажды Д. Макартур увидел в газетах статьи, которые представляли его как палача, карателя, избравшего полем боя улицы города, чтобы "пролить на асфальте кровь калек" первой мировой войны (речь шла о подавлении выступления ветеранов за свои права, подробнее об этом ниже). Генерал оскорбился, вознегодовал и подал в суд на главного обидчика, уже тогда хорошо известного журналиста Дрю Пирсона.
   Однако Пирсону, а главное, Белому дому было невыгодно вновь привлекать внимание общественности к "позору Америки" - ведь на самом деле вооруженные силы США выступили в роли карателей против собственного народа. Где же выход? Как замять дело, не прибегая к помощи юристов? Вопрос решили элементарно. К кипевшему от возмущения, снедаемому желанием поскорее получить сатисфакцию и деньги за моральный ущерб, постучались "доверенные лица ответчика". Они спросили, как будет чувствовать себя начальник генерального штаба, если на суде с некоторыми весьма пикантными сведениями выступит мисс Росарио Купер. Нет-нет! Она не воспользовалась присланным ей от "папаши" билетом на океанский лайнер по маршруту Сан-Франциско - Манила (Макартур таким образом хотел избавиться от "Димплз", подставлявшей свои щечки направо и налево), а совершила более короткое, почти ничего не стоившее путешествие: переехала в меблированные комнаты дома рядом со зданием, где располагались военное и морское министерства - именно там нес свою службу генерал.
   Когда журналисты-шантажисты поставили Макартура в щекотливое положение, он тут же вызвал майора Дуайта Эйзенхауэра (будущего президента), приказав ему разыскать обманщицу и предательницу. Но увы! Армейская разведка оказалась бессильной. Газетная мафия имела классных специалистов по части секретных дел, и она надежно стерегла добровольную заложницу. В результате Д. Макартур попросил суд закрыть дело. Доверенному Д. Пирсона он выложил 15 тысяч долларов. Сделавшую свое дело (на этот раз государственное) "артистку из Шанхая" удалили, она поселилась в городке на Среднем Западе, где открыла парикмахерскую. Впоследствии Р. Купер перебралась в Лос-Анджелес. Через некоторое время она покончила жизнь самоубийством.
   Отношения с мисс Купер вовсе не из ряда вон выходящий факт. "Связь Макартура с Исабель,- рассуждает биограф,- можно извинить, если даже она и нуждается в извинении. Он был давно уже разведен, в Вашингтоне же жизнь была тогда скучной". К тому же еще не прошло своеобразное очарование "вульгарных, запойных, бесноватых, показушных" 20-х годов, а эпикуреизм в переложении прагматиков прочно вошел в быт как неотъемлемая часть американизма. Адмирал Уильям Лихи, узнав о тяжбе с Д. Пирсоном, сказал: "Макартур мог выиграть дело... В то время он был холостяком, и единственное, что следовало сказать судье: ну и что здесь такого?" Вполне обычный, легко вписывающийся в моральный кодекс американского офицера случай. Билл Боудойн, один из героев романа "Однажды орел..." американского писателя Э. Майера, говорит жене Сэма Дэмона (главное действующее лицо):
   "- в вас слишком много благородства. Во многих из вас. А знаете ли вы, на европейском театре военных действий есть трехзвездный генерал, который каждое утро встает с постели одной пользующейся особенно дурной славой графини, опрокидывает стопку неразбавленного бербона, а затем двадцать минут простаивает на коленях в лихорадочно-страстной молитве?
   Томми слабо улыбнулась:
   - Да, и я даже знаю кто".
   Все это так. Но в то же время история с судебным иском еще раз подтвердила, как следует быть осторожным: в политике не бывает мелочей. И даже самую безобидную, "общепринятую", "узаконенную" интрижку можно, если дело заходит в политические сферы, превратить в грозное оружие шантажа и давления. Тем, кто отдавал приказ поднять руку на ветеранов, процесс был не выгоден, не нужен: кто знает, как бы он мог повернуться. Нужно было остановить обидевшегося генерала. А он, в свою очередь, правильно все понял, он почувствовал главное: не в мисс Купер дело, его не просто шантажируют "знаниями Исабель", его предупреждают о другом.
   В "Воспоминаниях" Д. Макартур ни словом не обмолвился о прекрасной постоялице в отеле "Чейстелтон". Он избегал упоминать ее имя и в разговорах. Не потому, что стыдился прошлого романа. А по вышеуказанной более серьезной причине. Кроме того, не хотелось каким-то образом вызвать осуждение матери, а позднее обидеть порядочного и преданного ему на всю жизнь человека.
   Во время очередной поездки на Филиппины среди пассажиров океанского лайнера "Президент Гувер" Д. Макартур познакомился с Джин Мэри Фэрклос. Молодая женщина намеревалась сойти в Шанхае, чтобы продолжить путешествие по другим странам Востока. Однако маршрут был изменен и закончился в Маниле. С этого момента она уже не расставалась с Макартуром.
   В отличие от первой супруги Филиппины понравились Джин М. Фэрклос. О службе в полицейском корпусе она и не помышляла, а уж заниматься защитой лошадей от грубых извозчиков подавно. Джин Фэрклос посвятила свою жизнь Д. Макартуру и сыну, которого родила незадолго до начала второй мировой войны. Сын принес Д. Макартуру большую радость. Вообще говоря, он любил детей. Как уже говорилось, генерал нежно, по-отцовски относился к сыну и дочери первой супруги, значительно лучше, чем сама Луиз. Своего же кровного Артура он обожал.