Конечно, великий грех осуждать кого-то за родительскую любовь, за это вполне нормальное, ожидаемое от каждого отца чувство. Но в данном случае дело доходило до смешного - в Австралии помощники Макартура вынуждены были заниматься организацией доставки из США игрушек. Коробками, ящиками! Ведь каждое утро, даже в самый разгар второй мировой войны, Д. Макартур должен был по ранее заведенному им самим правилу дарить сыну новую игрушку. Об этих ежеутренних церемониях, о том, как отец с сыном играют, в подробностях сообщалось журналистам. И вот уже потрясающая новость - в США национальный комитет по организации Родительского дня (1942 г.) называет Дугласа Макартура "отцом года". В общем и здесь ничего плохого нет. Но называть "отцом года" кого-либо в год, когда миллионы других отцов были на полях сражений и не могли каждое утро играть со своими сыновьями, дарить им игрушки, а тысячи отцов каждый день вообще уходили из жизни своих сыновей, лучше бы не присваивать подобных званий. Это прозвучало кощунственно (потом, однако, выяснилось, зачем понадобился бывшему фельдмаршалу еще один титул - он ведь собирался баллотироваться в президенты США).
   Все биографы без исключения отмечают, что Макартур души не чаял в сыне. В меньшей степени таких слов сказано об отношении Артура к отцу. И уж совсем непонятной, неразрешимой загадкой и неожиданностью одновременно явилось решение Артура после смерти отца отказаться от фамилии Макартур, взять другую и уехать в неизвестном направлении. Что это? Скромность? Желание самому добиться успехов и прославить свое собственное имя? Мешала слава отца? Тогда какая? Хорошая (ведь отцом можно было и гордиться - на самом деле, всемирно известный генерал, храбрый, много знающий, волевой, целеустремленный) или дурная?
   В Маниле произошло знакомство автора этих строк с Вашингтоном Сисипом - крупным бизнесменом, теоретиком, "идеологом национальной буржуазии". В. Сисип немного приоткрыл тайну отношений Д. Макартура с сыном. Он только что вернулся из США (декабрь 1986 года), где встретился с вдовой Макартура. "У нас был долгий разговор,- вспоминал В. Сисип.- Нет, сын с ней не живет. Я не могу говорить всего того, что я услышал. Но главное заключается в том, что Дуглас, сам будучи сильной личностью, требовал этого же и от сына. Но он не мог сказать об Артуре теми же словами, что были произнесены в его собственный адрес - "прирожденный солдат". Артур был мягким, покладистым мальчиком. Большое влияние оказала на него няня-китаянка со своей восточной философией смирения. Она выступала определенным противовесом Д. Макартуру с его проповедями, на которых обычно воспитывают суперменов, будущих вождей. Слабая А Чу влияла на мальчика сильнее, чем могущественный для всех окружающих Д. Макартур. Но так было в детстве. Позже, с возрастом, няня все меньше и реже общается со своим питомцем. Естественно, отец получил большие возможности. Но, судя по всему, Артур не выдержал того морального, а позднее политического и идеологического натиска, который предпринял на его душу отец". Он начал отдаляться от него еще при жизни.
   Дуглас Макартур оказался бы в полном одиночестве, если бы не Джин. После смерти Пинки жена заменила Дугласу всех друзей, родственников. Она была постоянно со "своим генералом", даже когда заговорили пушки и японские бомбы рвались рядом, даже во время опасного перехода на крохотном катере, когда они предприняли вынужденное путешествие с Филиппин в Австралию, буквально под дулами кораблей императора. В данном случае Джин рисковала не только собой, но и сыном. Много раз после объявления Японией войны Соединенным Штатам Джин могла уехать вместе с маленьким Артуром на родину, в тихий штат Теннесси, где в ее распоряжении были движимая и недвижимая собственность, деньги, оставленные в наследство отцом, владельцем мукомольных заводов. Но она осталась с Дугласом. Более того, оставила сына. В самом "эпицентре войны на Тихом океане".
   В 1928 году президентом США избирается Герберт Гувер, "любимый сын американской реакции", руководствовавшийся, как он говорил, "принципом грубого индивидуализма". Этого же принципа придерживался, отмечает К. Блэир, генерал Макартур. Став главой государства, Г. Гувер назначил на пост военного министра оклахомского миллионера, нефтяного короля Патрика Герли, а государственным секретарем - Генри Стимсона. Д. Макартур хорошо их знал Герли по первой мировой войне, Стимсона - по Маниле, где тот служил генерал-губернатором Филиппин. Были и другие могучие руки. Среди них начальник штаба Чарльз Саммеролл. Но главное, за Макартура хлопотал Эдвард Стоутсбери. Человек, о котором говорили: именно он "сделал Гувера президентом" (во всяком случае, денег на него миллионер не жалел). Э. Стоутсбери не отвернулся от человека, который оказался "не способным содержать его дочь".
   Такова компенсация за друга детства.
   Расправа
   Однажды рано утром Дуглас Макартур ехал в автомобиле вдоль западного берега Гудзона, как вдруг на дорогу вышел человек, размахивая фонариком. Шофер нажал на тормоза. Человек выхватил пистолет и потребовал у генерала кошелек. "У меня с собой всего сорок долларов, но попробуй-ка взять их! будто бы сказал Д. Макартур.- Я сейчас выйду из машины и вздую тебя".
   Грабитель еще раз пригрозил пистолетом. И тогда он услышал: "Конечно, ты можешь выстрелить в меня, но, если сделаешь это, тебя догонят, изжарят в большом доме. Опусти пистолет, я выйду из машины и в честном, открытом бою отстою свои деньги. Меня зовут Макартур..." - "Боже,- воскликнул налетчик, опуская оружие.- Почему же вы сразу не сказали мне об этом? Я ведь был сержантом в подразделении Донована, "дикого Билла". Боже, генерал, простите, извините..."
   Приехав благополучно в Вест-Пойнт, Макартур, полагают знавшие его люди, не заявил полиции о попытке ограбления. Скорее всего пожалел ветерана. И вообще замечали, что к солдатам, прошедшим первую мировую, он питал особые чувства. Встречая человека в старой форме, дружески приветствовал его, а случись увидеть на мундире знаки родной дивизии (42-я, "Радуга"), сантиментам генерала не было предела. Если же ветеран явно пребывал в бедственном положении, Макартур вынимал из бумажника пятидолларовую купюру и, чуть смущаясь, протягивал бывшему солдату.
   Заметки и полнометражные статьи, репортажи о том, как сердобольные генералы бросают "пятидолларовики" в пилотки "своих сержантов и солдат", были в особенной моде. Так же, как и статьи о том, что время лишений уходит в прошлое. Экономическое оздоровление капиталистической системы после войны казалось необратимым. Германия снова становилась на ноги. В начале 1929 года экономисты с удовольствием отмечали: страны приводят в равновесие свои валюты... машины начали производить большее количество товаров с меньшей затратой человеческого труда.
   "Советская Россия,- отмечал английский буржуазный журналист, известный своими либеральными взглядами, Д. Джексон в книге "Послевоенный мир",выработала план, по которому страна за пять лет должна была избавить от средневековой нищеты 160 миллионов своего населения".
   Президент США, реагируя в немалой степени на "успехи Советов", со своей стороны, выступил с обещанием немедленно ликвидировать нищету в Соединенных Штатах.
   В представлении многих политических и государственных деятелей общество, особенно американское, с небывалой быстротой продвигалось к высотам процветания.
   "Никогда в мире не было более обманчивой иллюзии!- восклицает Д. Джексон.- Не прошло и двух лет, как все изменилось. Германия оказалась на краю революции. Почти повсюду валюта сделалась неустойчивой. Станки остановились. Склады были полны товаров, но никто не мог их купить. Финансовая система США потерпела крушение, пять южноамериканских республик пережили революцию. На Дальнем Востоке назревала война. В степях Канады сжигали урожай зерна. В Бразилии жгли и топили кофе. Мировая торговля сократилась наполовину".
   "Рай", так и не успев облагодетельствовать всех, стал вдруг погружаться во мрак. Осенью 1929 года на нью-йоркской бирже произошло стремительное падение курса акций. Началась их паническая распродажа. Закрылись предприятия. Как следствие - массовая безработица. Экономическая жизнь страны оказалась в полном расстройстве. Начался кризис. Он перерос в мировой и длился до 1933 года, затем депрессия, а в 1937 году новый кризис (был прерван второй мировой войной). В самый первый день кризиса американская буржуазия приняла твердое решение выходить из положения за счет рабочих и не соглашаться ни на какие уступки трудящимся.
   В сентябре 1929 года Соединенные Штаты облетела весть о гибели Эллы Мей Уиллингз. Ей было 29 лет, мать девяти детей. Работала она на мельнице в ночь. Заболели дети. Женщина попросила перевести ее в дневную смену. Управляющий отказал. Она не могла ухаживать за больными, денег на лекарство не было. Умер один ребенок, второй, третий... Четвертый! Вот тогда-то Уиллингз активно включилась в стачечное движение. Ее голос скоро узнавали, когда звучали песни в защиту рабочих, справедливости, в защиту детей. 14 сентября 1929 года (кризис быстро набирал силу) бандиты, нанятые хозяевами мельницы, догнали грузовик, в котором ехала Уиллингз с товарищами, столкнули его с дороги, а оставшихся в живых расстреляли. На похоронах, когда под сильным дождем несли грубо сколоченный гроб, кто-то сочинил еще один куплет к песне, которую любила погибшая: "Слушай меня, рабочий, они боятся единства, давай станем рядом... рабочий, давай здесь скажем: "Мы едины!" Расправа над. американкой всколыхнула страну. Расстрелянная наемными убийцами, она открыла глаза миллионам, люди увидели, на краю какой пропасти они стоят. Классовая обстановка накалялась.
   К весне 1930 года, спустя полгода после начала кризиса, 4 миллиона американцев лишились работы (к началу 1932 года уже 14 миллионов). "Великая депрессия", пишет К. Блэир, подобно лаве, несущей смерть, захлестывала страну, обрекая на смерть тысячи и тысячи семей. Президент Гувер, оправдывая свои действия "принципом грубого индивидуализма", четко и недвусмысленно заявил, что не собирается прийти на выручку американским семьям, попавшим под "смертельную лаву", что он будет добиваться установления классового мира другим путем.
   Если говорить о принципах и взглядах, то следует сказать, что в США в этот период вновь стала популярной теория социального дарвинизма. Победителями в безжалостной борьбе за выживание согласно теории являются те, кто неизбежно заслуживает победы. Этим, собственно, и объясняется, а точнее, подводится база под утверждение о том, что правительство, государственные органы должны быть индифферентны, безразличны к плачевной судьбе поваленных на землю, побежденных. Пусть тысячи ветеранов первой мировой войны гниют в нищете, правительству Гувера до этого нет дела. Но вот если они прибегают к силе, к недозволенным методам, выходят за "рамки социального дарвинизма", вот тогда другое дело.
   В мае 1932 года в Портланде (штат Орегон) начался марш "Экспедиционные силы за пособием", или, как его еще называют, "Голодный поход безработных ветеранов". Это уже не бунт одиночки. Это уже в какой-то степени организованная сила. В свое время (1924 г.) конгресс, боясь массового возмущения, под давлением общественности, требовавшей облегчить бедственное положение бывших солдат, принял решение: проливавшим кровь во славу Соединенных Штатов и "защищавшим их безопасность" определить нечто вроде пенсии или компенсации за увечья и выплатить ее в 1945 году. Такое кощунство и цинизм, конечно же, возмутили американцев, ветеранов в первую очередь - ведь через 21 год многие облагодетельствованные уже не будут нуждаться ни в каких пособиях. Учитывая эти настроения и желая выпустить пары недовольства, конгрессмен Райт Пэтмэн внес предложение о том, чтобы срок выдачи денег был перенесен на 1931 год. Ветераны согласились.
   Однако сторонники "жестких мер" выступили резко против. Хорошо зная, чем дышат конгрессмены и с мнением кого считаются, участники первой мировой войны решили "приковылять" в Вашингтон. Жалким видом, демонстрацией своих вовсе не придуманных бед, нищеты, увечий, болезней они рассчитывали возбудить жалость и сострадание, тем самым облегчить положение властей предержащих, то есть избавить их от неловкости, которая, как уверял Д. Макартур, возникает каждый раз, когда пробудившийся в человеке христианин заставляет бросить в банку нищему ветерану монету.
   Руководствуясь этими размышлениями, не претендуя на больше того, что им обещали, ветераны двинулись в Вашингтон. В вожди выбрали сержанта Уолтера Уотерса. Было принято решение соблюдать в пути строгую дисциплину, не употреблять спиртного, не нарушать никаких правил. Каждый добровольно взял на себя обязательство соблюдать требования воинского устава. Питались чем придется и передвигались как придется.
   Первый инцидент произошел в Сан-Луи. Ветераны забрались на товарняк (многие с женами и детьми), чтобы проехать несколько десятков километров (все не пешком). Однако их согнали и разогнали. Силой. Весть о расправе над "защитниками безопасности Соединенных Штатов" облетела всю страну. И тогда другие бывшие участники войны, так же погибавшие от нужды, решили присоединиться к маршу - в американскую столицу потянулись ветераны из Нью-Йорка, Чикаго, Сан-Франциско, Денвера, Детройта, Нью-Орлеана, из каждого штата, из многих городов и деревень.
   Грязные, худые, оборванные, многие на костылях, они тащились по жаре и пыли, иногда на привале пели свои любимые песни, с которыми прошли войну, "Мадемуазель из Армантьера" и "Типперери". К Вашингтону в мае 1932 года с отрядом под руководством Уотерса подошли примерно тысяча человек. Позднее присоединились еще 15 тысяч обездоленных и униженных бывших солдат Америки.
   Вашингтон летом хуже, чем любые африканские или азиатские тропики. Здесь душно, как в сауне, жарко, высокая влажность. Даже здоровый человек, имеющий возможность укрыться от зноя за толстыми стенами и кондиционерами, чувствует себя тяжко. Что же говорить о ветеранах! Утром они изнывали от зноя, ночью - от холода. Мучили жажда, голод. У многих открылись раны. Истязал стыд за то, что приходится протягивать руку и просить прохожего кинуть не пять долларов, а хотя бы цент.
   Ветераны разбили лагерь на берегу реки Анакостия. Кому не удалось раздобыть парусины, картона или досок, вырыли землянки. В июле жители лагеря, получившего название "апартаменты на Анакостии", отпраздновали рождение первого здесь ребенка - Бернарда Мейерса.
   Поначалу все шло более или менее спокойно. Пелхэм Глассфорд, глава вашингтонской полиции, воевавший на западном фронте (самый молодой американский офицер, получивший во Франции чин бригадного генерала, правда, Д. Макартур оспаривал первенство), проявил к бывшим сослуживцам сострадание. Утверждают, будто он даже выложил из своего кармана 1000 долларов, чтобы поддержать участников марша. Но что такое тысяча долларов на двадцать тысяч несчастных! Только и всего, что добрый жест одного из представителей властей. Властями же он был использован для выигрыша времени, обмана общественного мнения и подготовки операции по разгрому марша. Прежде всего началась работа по расколу рядов ветеранов, по изоляции их от других отрядов трудящихся (законодатели не забыли песни Эллы Уиллингз, особенно куплет, сложенный на ее похоронах). Надо сказать, что эти действия по "разъеданию", "растаскиванию" марша приносили желаемые реакцией плоды. Более того, удалось создать даже антикоммунистическую группу, которая "стояла на страже обета, данного ветеранами".
   И все-таки Гувер, не полагаясь на политические, диверсионные маневры, на демагогию, решил прибегнуть к более "верным и надежным средствам". Он укрепился в своем решении после 17 июня. В этот день состоялось голосование по пособию. Тысячи ветеранов ждали решения у здания Капитолия.
   О голосовании в сенате Р. Гоулдстон пишет так: "Сенаторы привыкли к обычной форме лоббирования законов и решений: например, агент компании или фирмы предлагает сигары, напитки, другие "услуги" и взамен просит защиты интересов клиента в "величайшем совещательном органе на земле". Но они не привыкли к лоббистам, которые были одеты в грязное американское тряпье, и не предлагали никаких услуг".
   И вот вышел наконец Уотерс. Он сказал: "Друзья, у меня плохие новости. Акт о пособии не прошел".
   Толпа всколыхнулась, неуверенно загудела. Тогда Уотерс крикнул: "Друзья, давайте покажем им, что мы патриотически настроенные американцы. Я призываю вас спеть "Америка".
   Пришибленные горьким известием тем не менее подхватили песню. Она звучала жалостно и беспомощно. Вызывала слезы.
   Выступление бывших солдат не единичное явление. Во многих районах вспыхнули голодные бунты, гнев и возмущение социальной несправедливостью охватили все слои трудящихся. Углубление общего кризиса капитализма проявилось в активизации реакционнейших сил. В Германии, Италии к власти пришли фашисты, в Соединенных Штатах ультраправые
   элементы получили полную свободу действий. Буржуазия любое требование обездоленных встречала в штыки. При этом она рассчитывала и на реальные штыки, бессердечно настаивая на том, чтобы власти проводили жесткую политику. Узкоклассовый эгоизм, призывы, по существу, к террору объяснялись просто: если правительство или власти Штатов не проявят решимость да к тому же начнут помогать голодающим безработным, то тем самым они избалуют людей, бесплатная похлебка породит лень, нежелание работать. Так что никакой помощи рабочим! Обстановка накалялась. Для проведения "жесткой политики" требовались надежные исполнители.
   Одним из них стал Дуглас Макартур. В августе 1930 года рассматривается вопрос о кандидатуре на пост начальника генерального штаба. И надо же случиться такому! Если Луиз, благодаря близкому знакомству с Першингом, смогла ускорить карьеру своего мужа, то она же невольно чуть-чуть не зажгла перед бывшим супругом красный свет. Когда начали обсуждать назначение Макартура, военный министр Патрик Харлей сказал, что кандидат не годится в начальники штаба, добавив при этом: "У нас в Оклахоме говорят: мужик, который не может удержать свою жену, мало чего стоит". Один из недоброжелателей вспомнил, какой разнос устроил во Франции в присутствии офицеров генерал Першинг, увидев солдат Макартура. "Ваша дивизия,отчитывал он,- это позор. Плохо обучены, дисциплина отсутствует, обмундирование, экипировка в самом худшем, какое я только видел, состоянии. Дивизия - грязный сброд". Д. Макартур, однако, хорохорился. Правда, не тогда, когда его отчитывал Першинг. Позже. В выступлениях и мемуарах. На страницах газет и журналов под пером Д. Макартура сброд превращается в лихих солдат, которыми командует лихой генерал, короткими эффектными приказами решающий победный исход боя: "Как раз в этом направлении я собираюсь ударить своими хлопкоробами из Алабамы слева, а своими плугарями из Айовы - справа".
   Никто не сомневается в храбрости и мужестве хлопкоробов и плугарей. И под командованием Д. Макартура они наносили удары по германской армии. Но это были второстепенные удары на третьестепенных участках фронта. Поэтому капитал, заработанный во время первой мировой войны, был все-таки не той гирей, которая могла бы стать решающей для определения чаши весов.
   Однако более могучие руки отвели опасность. И прежде всего сам президент. Э. Гувер симпатизировал Макартуру еще и потому, что сам долгое время провел на Востоке (в Китае сколотил солидное состояние, работая на английскую горнорудную компанию).
   В "Воспоминаниях" Д. Макартур кокетничает: он-де пребывал в великих сомнениях, покидать ли Манилу, соглашаться ли на столь высокий пост. Но как раз в тот момент филиппинский почтальон доставил телеграмму от матери, которая, обладая по всей вероятности, телепатией, иначе как узнаешь о настроениях, тем более сомнениях сына, снова пришла ему на выручку. В телеграмме говорилось: "Твой отец испытал бы чувство стыда, если бы ты проявил колебания". Депеша, мол, и решила дело. Но во всем этом больше рисовки. Те, кто хотя бы чуть-чуть знал Макартура, даже и не допускали мысли о другом решении. Сразу две новых звезды! И отказаться?! Не мог он этого сделать!
   Начальник штаба сухопутных войск - высшее должностное лицо в армии США, фактически главнокомандующий. Он полностью ответствен за вопросы боевой подготовки и применения сухопутных войск, их, говоря нашим языком, моральной подготовки и материально-технического обеспечения, является членом Объединенного комитета начальников штабов и в качестве такового советником президента США по сухопутным силам.
   21 ноября 1930 года американские вооруженные силы услышали голос нового начальника штаба. В "Воспоминаниях" Д. Макартур по этому случаю написал:
   "Я прослужил в вооруженных силах 31 год. Все эти годы я получал приказы и проводил политику, которую вырабатывали другие, следуя девизу своего старого шотландского клана: "Прислушайся! О, слушай!" Теперь ответственность принимать решения и отдавать приказы легла на меня".
   Д. Эйзенхауэр однажды так сказал о Д. Макартуре:
   "Большинство высших офицеров, которых я знал, всегда четко проводили линию между военными делами и политикой. Вне службы, между собой и близкими друзьями среди гражданских они могли рьяно выступать против всего того, что, по их мнению, делалось Вашингтоном неправильно. В цивильной обстановке они предлагали свои собственные методы лечения зла. Но на службе ничто не могло их заставить пересечь грань - это старая, давно установившаяся армейская традиция. Что касается Макартура, то если он когда-либо и признавал существование указанной грани, то для того, чтобы игнорировать ее".
   Подобно большинству служащих в консервативном военном ведомстве, Д. Макартур считал, что коммунисты и пацифисты - угроза национальной безопасности, он при этом не делал различия между "пацифизмом и его дружком по постели коммунизмом". Они рассматривались им как препятствия, которые следовало устранить. Этим и руководствовался Д. Макартур, вступив в высокую должность начальника генштаба.
   Д. Макартур перебрался в форт Мейер, апартаменты, в которых жили его предшественники,- кирпичное здание на реке Потомак. Вместе с ремонтом кое-что перестроили (естественно, за казенный счет): установили лифт, появилась веранда для матери. В новом качестве Д. Макартур дал волю некоторым слабостям (о девушке из Шанхая уже рассказывалось). В армейских апартаментах генерал вел себя подобно радже или императору. Вот что пишут очевидцы: "Он сидел за своим рабочим столом в кимоно, обмахиваясь ярким восточным веером, сигареты он вкладывал в мундштуки, инкрустированные драгоценными камнями. Генерал стал говорить о себе в третьем лице: "Макартур теперь поедет в штаб... Макартур желает получить сведения о том-то... Макартур гневается..." Он приказал соорудить за своей спиной зеркало высотой 15 футов (4 метра 57,5 сантиметра), чтобы радовать себя, а главное - производить впечатление на посетителей. Во время заграничных поездок он требовал, подобно царственным особам, отдельный вагон с соответствующим, то есть роскошным интерьером и все с теми же расшитыми халатами, веерами, дорогими напитками, сигарами.
   Осенью 1931 года Д. Макартур посетил Францию, где его наградили Большим крестом Почетного легиона и пригласили на маневры. Именно тогда генерал пришел к выводу, что следующая война будет войной маневров и массовых передвижений, а победа немыслима без господства в воздухе (конечно, было бы по-джентльменски вспомнить при этом Билли Митчелла). Во время визита в Югославию король Александер показал Д. Макартуру свои войска и на что они способны (самодержец весьма угодил ему, ибо американский генерал на маневрах был единственным иностранцем).
   Пришла весть о вторжении Японии в Маньчжурию. В Германии нацисты набирали силы. Наступала для Соединенных Штатов пора определять свои позиции.
   С самого начала такого определения политика правящих кругов пошла по рельсам умиротворения агрессоров, хотя лидеры Японии и Германии быстро развеяли сомнения в том, что не будут действовать методами грубого нарушения международных соглашений, методами агрессии. Тем не менее когда Г. Гуверу предложили применить по отношению к Японии экономические санкции в ответ на агрессию в Китае, чтобы упредить вооруженный конфликт со Страной восходящего солнца, президент сказал "Нет!", аргументируя нежеланием провоцировать Страну восходящего солнца на возможные ответные акции. То же самое с Германией. Д. Макартур отказался от приглашения гитлеровских генералов посетить Германию и присутствовать на маневрах.
   "Но не потому,- подчеркивает У. Манчестер,- что не одобрял новый (фашистский, гитлеровский.- Л. К.) режим в Берлине..."
   Конечно, забот по армии было много. Однако порой они, как это ни покажется парадоксальным, отходили у Д. Макартура на второй план. Новый начальник генштаба занимался больше решением политических, нежели военных проблем.
   Конечно же, не сам "Американский кесарь" определил себе такую в общем необычную, уникальную роль. Этого требовали обстановка в обществе, процессы, происходящие в нем. И кто знает, если бы правящие круги США были встревожены укреплением германского фашизма, обеспокоены ростом японского милитаризма, то выбор бы пал на другого генерала. С другими наклонностями. В Макартуре же разглядели именно те черты и способности, которые были как раз нужнее в данный момент, в разгар экономического кризиса.