Страница:
И все-таки не здесь главные причины бед, обрушившихся на Дугласа. Если быть справедливым, каждый новичок (как, кстати, и в учебных заведениях других стран) независимо от происхождения, родственников, связей в той или иной форме проходил "вторую академию".
Те, кто "подгонял курсанта под своего" (у американских ребят такая подгонка называется "школой без кошачьих глаз", когда во мраке из людской ненависти даже кошка слепнет), не знали пощады. Иногда дело доходило до того, что он терял сознание. Этот здоровяк, спортсмен!
Однако каким-то образом (некоторые биографы прозрачно намекают на мать Макартура) сведения о жестоком обращении с новичками дошли до самого высокого военного начальства. Оказавшись в деликатном положении, оно приказало провести расследование. Потом началось разбирательство, по форме напоминавшее суд. В качестве главного свидетеля выступал Дуглас Макартур. Но, признавая, что его избивали, пытали, оскорбляли, Д. Макартур не назвал имен обидчиков. Ему грозило исключение из Вест-Пойнта. Тогда маменькин сынок выступил на следствии с речью, от которой многих прошибла слеза. Его помиловали. Но... лишь после того, как докопались до фамилий главных закоперщиков, которые организовывали травлю, а по их словам, "воспитание" новичков.
Кто выдал фамилии? Неизвестно. Но уже тогда вместо восхищения за отказ выступить в роли ябеды на Макартура начали посматривать искоса, остерегаться его.
Позднее неоднократно вспоминали расследование в Вест-Пойнте. И в первый раз заговорили об этом с началом "дела Митчелла". Но об этом ниже. И в данном случае, для данной страницы это второй вопрос. А первым следует спросить: как и почему столь прочно в Вест-Пойнте прижилась, внедрилась такая дикость? Ведь большинство курсантов - это люди голубых кровей, выходцы из благородных, богатых, на худой конец преуспевающих и, уж во всяком случае, благопристойных семей, в которых соблюдались - неважно, искренне или притворно - законы порядочности, джентльменства, в которых воспитание детей складывалось главным образом из книг, церкви, традиций, а не из темных предрассудков. Но, переступив порог Вест-Пойнта, они менялись, как будто это был старинный рыцарский замок с привидениями. Причем привидения появились в день окончания строительства "замка", никогда больше не менялись, ничто на них не действует: ни появление самолетов, ни рост тиража газет, ни научные открытия, ни новые представления о порядочности, грехах и добродетелях. Привидение Вест-Пойнта - война. Вернее, понятия о ней в том виде, в который они сформировались на день открытия учебных помещений для первых курсантов. В те времена война представлялась как факт божественный.
Первую лекцию убеленный сединами полковник, раскрыв перед собой книгу Прудона "Война и мир", начал так:
- Утверждают, что по крайней мере одна из воюющих сторон непременно должна быть несправедлива, потому что белое и черное не может быть справедливо в одно и то же время. С помощью этой аксиомы войну уподобляют частью разбою, частью принудительным мерам, которые закон устанавливает против преступников. Из этого совершенно логично следует, что воин должен быть признаваем разбойником или героем, смотря по тому, справедливо или нет то дело, которое он защищает.- Тут лектор делал паузу и продолжал:
- Но я утверждаю и докажу, что эта теория ложная, что она противоречит фактам, и я докажу ее опасную и крайнюю безнравственность... Настоящая война по своей природе, по своей идее, происхождению, цели, по стремлению уложиться в строго юридические формы (например, "Главные приказы No 100".Л. К.) не только не может быть более несправедлива с одной, чем с другой воюющей стороны, но иначе быть не может как с обеих сторон справедлива, доблестна, нравственна, священна, что делает ее явлением божественным, скажу, даже чудесным...{6}
Значит, всякая война божественна. Значит, всяк, кто воюет - человек благороднейший. Независимо от манер. Более того, чем грубее манеры, тем успешнее справится солдат со своей ниспосланной свыше миссией. В данном случае благородные манеры, как смокинг и бабочка, могут, как жалобы на избиение, помешать воину. Отсюда в стенах академии постоянно, сознательно поддерживался милитаристский дух, сложившийся еще в первые годы ее существования. И здесь не полагались только на самовольные действия курсантов-воспитателей с их "теневой академией". В Вест-Пойнт приглашали воспитателей из числа дисциплинированных, закаленных походами, учениями и сражениями служак, начинавших свой путь с самых низших чинов и не сломавшихся под тяготами суровой, часто жестокой армейской действительности. Их главный предмет - муштра.
Они требовали держать в постоянном блеске 44 пуговицы на мундире (дело утомительное, но еще утомительнее еженедельно короткими перебежками покрыть минимум сорок четыре мили), они учили, как надо владеть оружием, саперной лопатой, как найти пропитание в лесу и воду в пустыне, как пользоваться шприцем и ножницами из аптечки первой медицинской помощи. А главное постичь искусство обращения с солдатами - этими "грубыми, неотесанными сынами прерий и каменных джунглей городов". Но, чтобы научить грубых, нужно самому уметь быть грубым, быть солдатом.
Нередко бывшие курсанты, как, например, генерал У. Уэстморленд, один из начальников Вест-Пойнта, с восхищением вспоминали своих наставников, подчеркивали, что многому научились у них, что их моральный кодекс формировался под влиянием воспитателей, "лишенных слабостей и прекрасных в своей грубости и примитивизме". Вот Симон Бакнер. Широкоплечий, с могучей грудью мужчина, никогда не надевавший шинели, всегда спавший на железной койке, укрывшись одной простыней, говорил своим питомцам: "Солдат должен быть благородно бедным". Руководствуясь этой статьей своего "кодекса", он запретил курсантам пользоваться лосьоном для бритья, обосновав требование следующим образом: "Я скажу вам, джентльмены: если вы хотите пахнуть, вы должны пахнуть мужчиной". Так вот. Симон Бакнер воспитывал Уэстморленда. В будущем из него получился генерал, которого за действия в Индокитае назвали "палачом Вьетнама". "Палач" посвятил учителю Бакнеру много места в книге "Донесения солдата". Именно такие "дядьки" воспитывали и Макартура.
Дугласу, правда, было легко. Сын потомка рыцарей голубых кровей и дочери плантатора еще в детстве научился "залезать в шкуру простого человека". Не случайно Д. Макартура называли "патрицием и плебеем одновременно". При этом, однако, добавляет У. Манчестер, "тога патриция для него была все-таки желаннее". Поэтому он быстро наладил хорошие отношения с Бакнером своего времени и относился к нему так же почтительно, как Уэстморленд.
Время заставляло "отцов академии" опираться не только на "старые привидения войны"; развитие науки, новая военная техника, совершенствование вооруженных сил за рубежом требовали изменять, дополнять программы обучения. И здесь важная роль отводилась интеллекту, способностям, трудолюбию. "Среди моих однокашников,- вспоминает Д. Макартур об успехах, зафиксированных в высоких баллах,- было много курсантов умнее меня, и, безусловно, их было гораздо больше в предыдущих двадцати четырех выпусках. Я учился не больше и не усерднее других. Может быть, мои успехи следует рассматривать как результат того, что каким-то образом я четче мог представлять будущие события, обладал лучшим пониманием, что есть и должно быть первым, что должно выступать первым".
С самого первого дня пребывания в Вест-Пойнте у Дугласа серьезный соперник - Улис Грант III. Его также опекала мать. Фредерик Грант жила в той же гостинице, что и миссис Макартур. Улис обладал незаурядными способностями, подавал большие надежды. Но этого курсанта в первые годы делало "крупнее", "тяжелее" происхождение и родственные связи. Да, отец Дугласа стал заметной фигурой. Но ведь генерал Грант уже много лет ходил в национальных героях. Более того, он был восемнадцатым президентом Соединенных Штатов! Именно этому человеку Улис приходился внуком.
До поры до времени Дуглас, миссис Макартур, исходя из позиции "поживем, увидим", довольно спокойно переносили все, что было связано с Грантом III. Но вот в Вест-Пойнт приезжает скульптор, чтобы создать монумент молодого американца, решившего "посвятить себя войне", изваять обобщенный образ будущего офицера. На роль модели вест-пойнтское начальство рекомендовало внука президента.
Тщеславный Дуглас не мог смотреть на своего конкурента в камне. Тем более Грант-монумент выглядел настоящим героем. Дуглас даже изменил маршрут (на встречу с матерью, занятия, строевую подготовку, на прогулку с девушками), чтобы не казнить себя за то, что бросил на скульптуру завистливый взгляд. Однако Мэри Пинки Макартур, которая, свидетельствуют служащие отеля, "всегда была готова сжать кулак" (лайковые перчатки не боксерские, но в такие моменты и они выглядели очень грозными) при встречах с миссис Грант, немедленно решила взять реванш за скульптуру. Она пригласила известного фотографа (в те времена за немалые деньги). И вот перед объективом предстал юноша в отутюженном сером мундире, увенчанный фуражкой, которой была придана элегантная и вместе с тем лихая форма. В фигуре чувствуется напряженная готовность (так и напрашивается сравнение с леопардом перед прыжком), взгляд устремлен через Гудзон на вершины гор.
Снимок, сделанный мастером, умевшим, подобно талантливому живописцу, художнику-портретисту, увидеть в человеке, чтобы моментально схватить сначала на негативную пластину, а потом не спеша, маневрируя светом, временем в проявителе и фиксаже, передать уже на позитив его суть, главные черты, понравился матери и поддержал веру в Дугласа.
Конечно, миссис Макартур в душе не ограничивалась скромными мечтами, она была уверена, что герой на фотографии действительно станет достойным не только каменных, но и бронзовых, золотых фигур. Так, кстати, в будущем и случилось. Золотых скульптур я не видел (говорят, их отливали в послевоенной Японии в виде миниатюрных фигурок по типу бангкокских золотых будд), но в Маниле, на Филиппинах бронзового и каменного Дугласа Макартура сегодня встретишь. Существует огромное количество других портретов - в масле, высеченных из камня, отпечатанных на открытках. Однако прежде всего фотография.
Д. Макартур был благодарен матери за то, что она открыла ему глаза на возможности объектива и журналистского пера. Даже если вдруг исчезнут все библиотеки, все архивы, где-то у кого-то останутся газеты, журналы, и на какой-нибудь их странице обязательно Макартур. Генерал, в отличие от некоторых деятелей, считающих журналистов дармоедами, приспособившимися к легкой жизни, всегда старался ладить с ними. Ведь журналисты пишут историю. Одна фотография хорошо, а сотня (в газете миллион!) еще лучше.
С помощью Макартура фотообъектив, фотопропаганда и просто классическая пропаганда США демонстрировали "единство" в рядах американской армии, отсутствие в ней социальных барьеров, классовый мир, который следовало бы перенести и на гражданскую жизнь. Макартур, когда хотелось понравиться, легко отбрасывал снобизм, он (потомок рыцарей) не задумываясь, доброжелательно, по-свойски протягивал пачку с сигаретами солдату, соскучившемуся по американскому табаку, перед боем он однажды снял с себя Крест "за выдающиеся заслуги"{7} и прикрепил его на грудь майора, который еще не выиграл сражения. "Уверен, вы сделаете это",- сказал Макартур.
Как-то во Франции Макартур подписал увольнительную десятой части личного состава бригады, которой командовал. Счастливцам предстояли развлечения (двое суток!) в Париже. Военная полиция вернула из французской столицы первую часть "туристов", а до второй, тпетьей и так далее дело вовсе не дошло. Но порыв делать добро, который должны были расписать журналисты, принес желаемые результаты только Д. Макартуру. Правда, командование обвинило его в нарушении полномочий. И это тоже попало в прессу. К большому удовольствию Макартура, он считал, чем больше шума, тем больше популярности. Д. Макартур, кстати, бравировал непослушанием. Однажды он заявил: "Приказы, которым вы не подчиняетесь, приносят вам славу".
Однако и в данном случае не будем упрощать, не будем искать у Макартура вину там, где он не виновен. Конечно же, выпускник Вест-Пойнта не против правил, приказов. Он - за разумное либо их использование, либо их игнорирование. Позиция далеко не оригинальная. Но чаще всего передовая, говорящая о смелости и творческом подходе к проблемам мира и войны. Вспомним обращение Федора Федоровича Ушакова к своим подчиненным. Он сказал:
- Господа офицеры флота христианского, сами вы убедились ныне, что противу неприятеля, сражавшегося по правилам, мы, правил ненужных отвратясь, действовали по обстоятельствам, и виктория состоялась славная, России подобная.
Конечно, масштаб несопоставим: победа в баталии флотоводца адмирала Ф. Ф. Ушакова (русско-турецкая война 1787 - 1791 гг.) - классика морских сражений - и "увольнительная солдатам к парижским жрицам любви". Но если разобраться, то таким образом, весьма примитивным, Д. Макартур выступал за независимость мышления и действий. Стремлению выделиться, подняться над толпой, в данном случае полковничье-генеральской, любой ценой стать известным лучше, быстрее, надежнее способствовали журналисты. Служба Макартура по связи с прессой всегда работала не покладая рук. Приезжих газетчиков и фоторепортеров жаловали особым вниманием. Чем крупнее была газета, чем большим тиражом она выходила, тем шире открывались объятия навстречу ее посланцу. Но это в том случае, если посланец готовил хвалебный репортаж.
Появление фоторепортеров и журналистов для Д. Макартура всегда было праздником. Он охотно позировал - то в старой фуражке, то в банном халате с драконом на спине, то вглядываясь в океанскую даль. Когда во время какой-нибудь военной операции не было фоторепортеров или снимки получались неподходящими, легко и быстро использовался архив. Так в американской прессе появляется снимок "Генерал Макартур при взятии Буны на Новой Гвинее". Однако на фотографии (результат спешки) четко виден радиатор генеральского "паккарда", на котором он разъезжал по Австралии, а на поле боя, то есть на месте съемки, мог появиться лишь с помощью парашюта. Ну и, конечно же, не для того, чтобы отвезти Макартура на обед - дорог в тех местах не было.
Тщательно редактируя телеграммы и донесения, Макартур убирал имена других генералов (это, естественно, тогда, когда сообщалось об успехах).
Прессу при штабе Д. Макартур держал в ежовых рукавицах. Ничего сомнительного - ни о Макартуре, ни о его командовании. Только хвалебные материалы. Любое отступление от правил, установленных Д. Макартуром, малейшая критика вызывали жуткий, оскорбительный поток ругани. "Его (Макартура) отношение к репортерам,- свидетельствуют очевидцы,- было похоже на отношение к Исабеле Купер (содержанка Д. Макартура в 30-х годах.- Л. К.): их следует использовать так, как он считал нужным, и они должны безмолвствовать, быть послушными. В противном случае Д. Макартур приходил в бешенство, не стеснялся в выражениях. Неугодивших блестящий знаток Цицерона в лучшем случае называл "безграмотными полицейскими репортерами".
Один из самых занятых людей в штабе Макартура, бывший журналист Л. Лехрбас, постоянно устраивал брифинги, пресс-конференции, интервью. Пресс-офицер внимательно читал каждую строку, выходившую из-под пера или пишущей машинки корреспондентов, вымарывая решительно все, что хотя бы в какой-то степени могло умалить достоинства генерала, что не соответствовало бы портрету, сделанному мастером еще в конце прошлого века на берегах Гудзона.
Однако в вест-пойнтские времена фотография была лишь скрытым богатым "месторождением славы" и не она стала главным козырем, тем "тузом", который обеспечил победу. Основное поле соперничества - учеба. Дуглас Макартур соединил свои природные способности с трудолюбием, усидчивостью, со смирением. Порой складывалось впечатление, что он целиком, безоговорочно принял институт, созданный полковником С. Сэйером. Но вот тут-то обнаруживается еще одна черта Д. Макартура - скрытность. На самом деле его угнетал общий низкий интеллектуальный уровень преподавателей и курсантов. Вызывала презрение неграмотная речь, косноязычие, выдаваемое за "американский диалект английского".
Правоверному христианину тем не менее не нравилось, что слишком много времени уделялось богослужениям, религиозным церемониям. Ведь сюда пришли учиться войне, а не богословию. Он видел огромный интерес американской молодежи (из такого "теста" был сделан сам) к истории, культуре, философии. И не только к мыслям, идеям, выразителями которых были картезианцы или последователи Александра Гамильтона. В сравнении со студентами гражданских университетов вестпойнтцы проигрывали в эрудиции, общей культуре, манерах. А слава о них, как воздержанных, скромных, не поддающихся соблазнам (вино, сигареты, женщины) людях никак не могла компенсировать своего рода интеллектуальную недоразвитость. Дуглас Макартур утвердился в своих сомнениях относительно "совершенства" Вест-Пойнта, побывав на фронтах первой мировой войны, увидев и уяснив для себя, какое огромное влияние произвела на мир Октябрьская революция в России, и ему не нравилось, что вестпойнтцы в большинстве своем оказались не на высоте - одни растерялись, другие озлобились против своих же, американцев, третьи заняли позицию выжидания, четвертые отнеслись к событию с симпатией.
Упомянутые черты характера, то есть скрытность, обнаружились только тогда, когда в выделяющееся белизной здание под горами Нос Энтони и Медвежья Дуглас Макартур пришел во второй раз, 12 июня 1919 года, начальником академии. Так вот, вернувшись в Вест-Пойнт, он прежде всего добился того, чтобы академия отказалась от двухгодичной программы обучения, введенной в связи со вступлением США в первую мировую войну и необходимостью готовить офицеров в максимально сжатые срока. Без старших курсов, которые должны быть выше младших, без "тайной", "темной" второй академии Академия главная не мыслилась. Вскоре снова вступили в полную силу знаменитые сто правил и приемов воспитания новичков. Казалось, бывший выпускник решил оставить все как есть. Это правда. Но бывший выпускник решительно взялся и за модернизацию своего нового детища, за этого "неотесанного вундеркинда" военной политики США, который нуждался в новом современном воспитании.
Настойчиво Д. Макартур исправлял недостатки Вест-Пойнта, с которыми он мирился, будучи курсантом, но которые не принимал. Так, время для богослужения по утрам было отдано спортивным занятиям и физическим упражнениям - Макартуру представлялось, что богу гораздо угоднее, чтобы Вест-Пойнт подготовил физически сильного, развитого офицера, который мог уверенно одержать победу на полях соревнований, ибо это шаг к победе на полях сражений. В какой-то степени для Макартура спорт давно стал носителем второй религии. Не случайно его назначили руководителем национальной команды США, участвовавшей в Олимпийских играх в Амстердаме.
В Вест-Пойнте "отодвинули в сторону" не только Иисуса Христа. Но и самого Марса. Однако отодвинули не для того, чтобы ослабить того и другого, а сделать более сильными. Д. Макартур методично, настойчиво выступает за отказ от ненавистного ему узкопровинциального мышления, настаивает на необходимости овладевать чисто "гражданскими" науками, прежде всего экономической и политической. Здесь вдохновлял пример отца: он прекрасно знал, скажем, труды Адама Смита. Почерпнутые знания, сугубо гражданские, практически ничего общего не имевшие с профессией военного, вовсе не мешали ему модернизировать "приказы No 100", не говоря уже о том, чтобы применять их на практике. Д. Макартур укреплялся в своей позиции, исходя из того, что идеологический климат в США быстро менялся, приобретая вместе с новой информацией новые черты.
В апреле 1918 года вооруженные силы США совместно, с войсками Англии, Франции и Италии высадились в районах Мурманска и Архангельска, а в августе того же года на советский Дальний Восток прибыл в том же качестве, то есть интервента, американский корпус под командованием генерала Гревса.
Идеи социалистической революции в России, несмотря на все препятствия, несмотря на действия реакции, доходили до американцев. "Наши сердца с большевиками",- говорил видный деятель американского рабочего движения Ю. Дебс. "Лига друзей Советской России" организовала сбор подписей под петицией к правительству Вильсона с требованием прекратить интервенцию против Советского государства. Петицию поддержали 90 профсоюзов, объединяющих сотни тысяч рабочих. В 1918 году 3,5 тысячи американцев записались добровольцами в Красную Армию. А ведь Красная Армия с самых первых дней своего существования вызывала у Вест-Пойнта сначала опасения, а позднее откровенную вражду. Отсюда одним из главных направлений в программе академии становится идеологическое и политическое воспитание будущего офицера. Сердцевина его - антикоммунизм. Причем грубый, примитивный. Любопытно, что история повторилась. В будущем антикоммунизм менялся, становился тоньше, изощреннее, наукообразнее. Но в Вест-Пойнте к самому первому "привидению", с помощью которого оправдывалась любая война, присоединилось еще одно. С его участием воспитывалась ненависть к любому образу мыслей, могущему поколебать американизм, - антикоммунизм образца 1918 - 1919 годов. Это "привидение" тоже не ограничивает свои действия "подвалами" Вест-Пойнта. Оно постоянно выходит за стены академии. Мне довелось встретиться с ним даже во второй половине XX века.
В самом начале 60-х годов, незадолго до введения в учебных заведениях США "Курса о коммунизме" президент Джон Кеннеди заявил, что каждый школьный класс в Соединенных Штатах следует превратить в Ватерлоо. Ибо здесь надо начинать главную "битву с коммунизмом": если американцу с юных лет раскрыть глаза на коммунизм, дальше дело пойдет легче. Раньше первым таким классом был Вест-Пойнт. Теперь каждая школа должна стать "маленьким Вест-Пойнтом". Одной из книг, которая "раскрывала глаза", стал учебник "Угроза коммунизма", изданный в городе Принстоне (штат Нью-Джерси). Авторы определяют коммунизм как "господство нескольких людей, которые захватили власть путем насильственной революции". Анализируя историю коммунизма, они пишут: "Русские заимствовали у монголов и татар идею, что индивидуум должен полностью подчиняться и служить своим господам". В разделе о революции 1905 года говорится, что "после кровавого воскресенья поп Гапон бежал из страны и присоединился к Ленину в Швейцарии. Позже он стал коммунистом".
В качестве консультантов учебника "Угроза коммунизма" выступили такие "светила", как руководитель департамента социальных наук в педагогическом колледже Колумбийского университета Эрлиг Хант, бывший заместитель государственного секретаря США Джозеф Грю и, наконец, "лучшие умы" Вест-Пойнта.
Не сразу, но довольно скоро Д. Макартур и другие
американские профессионалы пришли к выводу: без учета процессов, происходивших в Советской России, всякая военная политика представлялась наивной, косной, не отвечающей требованию времени и потому вредной. Д. Макартура и раньше манила гражданская университетская аудитория, он еще в курсантах тянулся не только к книжным полкам академии. Теперь этот интерес наложился на необходимость. Вот почему Д. Макартур приглашает в Вест-Пойнт преподавателей из университетов. Здесь начинают читать лекции по экономике, истории, географии, социологии, философии. Д. Макартур поднялся выше американского военного обывателя, мир которого не выходил далеко за периметр "устава Симона Бакнера". Джентльмен должен не только "сильно пахнуть мужчиной". Он должен поучиться и у "работника", "ученого", "праведника" и, конечно же, у "богача". В нем должна "сильно чувствоваться" эрудиция. Он обязан знать иностранные языки, литературу, музыку. Должен, шел дальше бывший курсант, постичь искусство общения, "быть хотя бы немного Демосфеном". В Вест-Пойнте поэтому начинают учить французскому и русскому, ораторским навыкам и т. п.
Это было удивительно. Необычно. Нетрадиционно. Происходил своего рода переворот. Вместе с утверждением незыблемых правил "второго этажа" (старший курс воспитывает младшие) Д. Макартур принялся за перевоспитание самих носителей правил. Он считал, что в изменившихся условиях, с появлением многомиллионных армий, современного оружия нужен другой тип офицера. Макартур тяготился (хотя и не подавал вида) муштрой, теми рамками, в которые втискивала личность вся система обучения и которая практически исключала инициативу. Вот почему он не уставал повторять курсантам: "Правила созданы для того, чтобы за ними прятались лентяи".
Он чувствовал: нужно ломать правила, делать их подвижными, гибкими, чтобы сохранить систему подчинения, придать ей новый запас прочности. Для этого следовало отказаться от некоторых условностей, в том числе и мелочных. Макартур поэтому сам вопреки запретам раскрывал перед курсантом портсигар, позволял себе на приветствие подчиненного ответить пощелкиванием хлыста. Это была демократизация (внешняя, конечно) строгих порядков, своего рода дань времени. Порядки же на самом деле оставались строжайшими.
Те, кто "подгонял курсанта под своего" (у американских ребят такая подгонка называется "школой без кошачьих глаз", когда во мраке из людской ненависти даже кошка слепнет), не знали пощады. Иногда дело доходило до того, что он терял сознание. Этот здоровяк, спортсмен!
Однако каким-то образом (некоторые биографы прозрачно намекают на мать Макартура) сведения о жестоком обращении с новичками дошли до самого высокого военного начальства. Оказавшись в деликатном положении, оно приказало провести расследование. Потом началось разбирательство, по форме напоминавшее суд. В качестве главного свидетеля выступал Дуглас Макартур. Но, признавая, что его избивали, пытали, оскорбляли, Д. Макартур не назвал имен обидчиков. Ему грозило исключение из Вест-Пойнта. Тогда маменькин сынок выступил на следствии с речью, от которой многих прошибла слеза. Его помиловали. Но... лишь после того, как докопались до фамилий главных закоперщиков, которые организовывали травлю, а по их словам, "воспитание" новичков.
Кто выдал фамилии? Неизвестно. Но уже тогда вместо восхищения за отказ выступить в роли ябеды на Макартура начали посматривать искоса, остерегаться его.
Позднее неоднократно вспоминали расследование в Вест-Пойнте. И в первый раз заговорили об этом с началом "дела Митчелла". Но об этом ниже. И в данном случае, для данной страницы это второй вопрос. А первым следует спросить: как и почему столь прочно в Вест-Пойнте прижилась, внедрилась такая дикость? Ведь большинство курсантов - это люди голубых кровей, выходцы из благородных, богатых, на худой конец преуспевающих и, уж во всяком случае, благопристойных семей, в которых соблюдались - неважно, искренне или притворно - законы порядочности, джентльменства, в которых воспитание детей складывалось главным образом из книг, церкви, традиций, а не из темных предрассудков. Но, переступив порог Вест-Пойнта, они менялись, как будто это был старинный рыцарский замок с привидениями. Причем привидения появились в день окончания строительства "замка", никогда больше не менялись, ничто на них не действует: ни появление самолетов, ни рост тиража газет, ни научные открытия, ни новые представления о порядочности, грехах и добродетелях. Привидение Вест-Пойнта - война. Вернее, понятия о ней в том виде, в который они сформировались на день открытия учебных помещений для первых курсантов. В те времена война представлялась как факт божественный.
Первую лекцию убеленный сединами полковник, раскрыв перед собой книгу Прудона "Война и мир", начал так:
- Утверждают, что по крайней мере одна из воюющих сторон непременно должна быть несправедлива, потому что белое и черное не может быть справедливо в одно и то же время. С помощью этой аксиомы войну уподобляют частью разбою, частью принудительным мерам, которые закон устанавливает против преступников. Из этого совершенно логично следует, что воин должен быть признаваем разбойником или героем, смотря по тому, справедливо или нет то дело, которое он защищает.- Тут лектор делал паузу и продолжал:
- Но я утверждаю и докажу, что эта теория ложная, что она противоречит фактам, и я докажу ее опасную и крайнюю безнравственность... Настоящая война по своей природе, по своей идее, происхождению, цели, по стремлению уложиться в строго юридические формы (например, "Главные приказы No 100".Л. К.) не только не может быть более несправедлива с одной, чем с другой воюющей стороны, но иначе быть не может как с обеих сторон справедлива, доблестна, нравственна, священна, что делает ее явлением божественным, скажу, даже чудесным...{6}
Значит, всякая война божественна. Значит, всяк, кто воюет - человек благороднейший. Независимо от манер. Более того, чем грубее манеры, тем успешнее справится солдат со своей ниспосланной свыше миссией. В данном случае благородные манеры, как смокинг и бабочка, могут, как жалобы на избиение, помешать воину. Отсюда в стенах академии постоянно, сознательно поддерживался милитаристский дух, сложившийся еще в первые годы ее существования. И здесь не полагались только на самовольные действия курсантов-воспитателей с их "теневой академией". В Вест-Пойнт приглашали воспитателей из числа дисциплинированных, закаленных походами, учениями и сражениями служак, начинавших свой путь с самых низших чинов и не сломавшихся под тяготами суровой, часто жестокой армейской действительности. Их главный предмет - муштра.
Они требовали держать в постоянном блеске 44 пуговицы на мундире (дело утомительное, но еще утомительнее еженедельно короткими перебежками покрыть минимум сорок четыре мили), они учили, как надо владеть оружием, саперной лопатой, как найти пропитание в лесу и воду в пустыне, как пользоваться шприцем и ножницами из аптечки первой медицинской помощи. А главное постичь искусство обращения с солдатами - этими "грубыми, неотесанными сынами прерий и каменных джунглей городов". Но, чтобы научить грубых, нужно самому уметь быть грубым, быть солдатом.
Нередко бывшие курсанты, как, например, генерал У. Уэстморленд, один из начальников Вест-Пойнта, с восхищением вспоминали своих наставников, подчеркивали, что многому научились у них, что их моральный кодекс формировался под влиянием воспитателей, "лишенных слабостей и прекрасных в своей грубости и примитивизме". Вот Симон Бакнер. Широкоплечий, с могучей грудью мужчина, никогда не надевавший шинели, всегда спавший на железной койке, укрывшись одной простыней, говорил своим питомцам: "Солдат должен быть благородно бедным". Руководствуясь этой статьей своего "кодекса", он запретил курсантам пользоваться лосьоном для бритья, обосновав требование следующим образом: "Я скажу вам, джентльмены: если вы хотите пахнуть, вы должны пахнуть мужчиной". Так вот. Симон Бакнер воспитывал Уэстморленда. В будущем из него получился генерал, которого за действия в Индокитае назвали "палачом Вьетнама". "Палач" посвятил учителю Бакнеру много места в книге "Донесения солдата". Именно такие "дядьки" воспитывали и Макартура.
Дугласу, правда, было легко. Сын потомка рыцарей голубых кровей и дочери плантатора еще в детстве научился "залезать в шкуру простого человека". Не случайно Д. Макартура называли "патрицием и плебеем одновременно". При этом, однако, добавляет У. Манчестер, "тога патриция для него была все-таки желаннее". Поэтому он быстро наладил хорошие отношения с Бакнером своего времени и относился к нему так же почтительно, как Уэстморленд.
Время заставляло "отцов академии" опираться не только на "старые привидения войны"; развитие науки, новая военная техника, совершенствование вооруженных сил за рубежом требовали изменять, дополнять программы обучения. И здесь важная роль отводилась интеллекту, способностям, трудолюбию. "Среди моих однокашников,- вспоминает Д. Макартур об успехах, зафиксированных в высоких баллах,- было много курсантов умнее меня, и, безусловно, их было гораздо больше в предыдущих двадцати четырех выпусках. Я учился не больше и не усерднее других. Может быть, мои успехи следует рассматривать как результат того, что каким-то образом я четче мог представлять будущие события, обладал лучшим пониманием, что есть и должно быть первым, что должно выступать первым".
С самого первого дня пребывания в Вест-Пойнте у Дугласа серьезный соперник - Улис Грант III. Его также опекала мать. Фредерик Грант жила в той же гостинице, что и миссис Макартур. Улис обладал незаурядными способностями, подавал большие надежды. Но этого курсанта в первые годы делало "крупнее", "тяжелее" происхождение и родственные связи. Да, отец Дугласа стал заметной фигурой. Но ведь генерал Грант уже много лет ходил в национальных героях. Более того, он был восемнадцатым президентом Соединенных Штатов! Именно этому человеку Улис приходился внуком.
До поры до времени Дуглас, миссис Макартур, исходя из позиции "поживем, увидим", довольно спокойно переносили все, что было связано с Грантом III. Но вот в Вест-Пойнт приезжает скульптор, чтобы создать монумент молодого американца, решившего "посвятить себя войне", изваять обобщенный образ будущего офицера. На роль модели вест-пойнтское начальство рекомендовало внука президента.
Тщеславный Дуглас не мог смотреть на своего конкурента в камне. Тем более Грант-монумент выглядел настоящим героем. Дуглас даже изменил маршрут (на встречу с матерью, занятия, строевую подготовку, на прогулку с девушками), чтобы не казнить себя за то, что бросил на скульптуру завистливый взгляд. Однако Мэри Пинки Макартур, которая, свидетельствуют служащие отеля, "всегда была готова сжать кулак" (лайковые перчатки не боксерские, но в такие моменты и они выглядели очень грозными) при встречах с миссис Грант, немедленно решила взять реванш за скульптуру. Она пригласила известного фотографа (в те времена за немалые деньги). И вот перед объективом предстал юноша в отутюженном сером мундире, увенчанный фуражкой, которой была придана элегантная и вместе с тем лихая форма. В фигуре чувствуется напряженная готовность (так и напрашивается сравнение с леопардом перед прыжком), взгляд устремлен через Гудзон на вершины гор.
Снимок, сделанный мастером, умевшим, подобно талантливому живописцу, художнику-портретисту, увидеть в человеке, чтобы моментально схватить сначала на негативную пластину, а потом не спеша, маневрируя светом, временем в проявителе и фиксаже, передать уже на позитив его суть, главные черты, понравился матери и поддержал веру в Дугласа.
Конечно, миссис Макартур в душе не ограничивалась скромными мечтами, она была уверена, что герой на фотографии действительно станет достойным не только каменных, но и бронзовых, золотых фигур. Так, кстати, в будущем и случилось. Золотых скульптур я не видел (говорят, их отливали в послевоенной Японии в виде миниатюрных фигурок по типу бангкокских золотых будд), но в Маниле, на Филиппинах бронзового и каменного Дугласа Макартура сегодня встретишь. Существует огромное количество других портретов - в масле, высеченных из камня, отпечатанных на открытках. Однако прежде всего фотография.
Д. Макартур был благодарен матери за то, что она открыла ему глаза на возможности объектива и журналистского пера. Даже если вдруг исчезнут все библиотеки, все архивы, где-то у кого-то останутся газеты, журналы, и на какой-нибудь их странице обязательно Макартур. Генерал, в отличие от некоторых деятелей, считающих журналистов дармоедами, приспособившимися к легкой жизни, всегда старался ладить с ними. Ведь журналисты пишут историю. Одна фотография хорошо, а сотня (в газете миллион!) еще лучше.
С помощью Макартура фотообъектив, фотопропаганда и просто классическая пропаганда США демонстрировали "единство" в рядах американской армии, отсутствие в ней социальных барьеров, классовый мир, который следовало бы перенести и на гражданскую жизнь. Макартур, когда хотелось понравиться, легко отбрасывал снобизм, он (потомок рыцарей) не задумываясь, доброжелательно, по-свойски протягивал пачку с сигаретами солдату, соскучившемуся по американскому табаку, перед боем он однажды снял с себя Крест "за выдающиеся заслуги"{7} и прикрепил его на грудь майора, который еще не выиграл сражения. "Уверен, вы сделаете это",- сказал Макартур.
Как-то во Франции Макартур подписал увольнительную десятой части личного состава бригады, которой командовал. Счастливцам предстояли развлечения (двое суток!) в Париже. Военная полиция вернула из французской столицы первую часть "туристов", а до второй, тпетьей и так далее дело вовсе не дошло. Но порыв делать добро, который должны были расписать журналисты, принес желаемые результаты только Д. Макартуру. Правда, командование обвинило его в нарушении полномочий. И это тоже попало в прессу. К большому удовольствию Макартура, он считал, чем больше шума, тем больше популярности. Д. Макартур, кстати, бравировал непослушанием. Однажды он заявил: "Приказы, которым вы не подчиняетесь, приносят вам славу".
Однако и в данном случае не будем упрощать, не будем искать у Макартура вину там, где он не виновен. Конечно же, выпускник Вест-Пойнта не против правил, приказов. Он - за разумное либо их использование, либо их игнорирование. Позиция далеко не оригинальная. Но чаще всего передовая, говорящая о смелости и творческом подходе к проблемам мира и войны. Вспомним обращение Федора Федоровича Ушакова к своим подчиненным. Он сказал:
- Господа офицеры флота христианского, сами вы убедились ныне, что противу неприятеля, сражавшегося по правилам, мы, правил ненужных отвратясь, действовали по обстоятельствам, и виктория состоялась славная, России подобная.
Конечно, масштаб несопоставим: победа в баталии флотоводца адмирала Ф. Ф. Ушакова (русско-турецкая война 1787 - 1791 гг.) - классика морских сражений - и "увольнительная солдатам к парижским жрицам любви". Но если разобраться, то таким образом, весьма примитивным, Д. Макартур выступал за независимость мышления и действий. Стремлению выделиться, подняться над толпой, в данном случае полковничье-генеральской, любой ценой стать известным лучше, быстрее, надежнее способствовали журналисты. Служба Макартура по связи с прессой всегда работала не покладая рук. Приезжих газетчиков и фоторепортеров жаловали особым вниманием. Чем крупнее была газета, чем большим тиражом она выходила, тем шире открывались объятия навстречу ее посланцу. Но это в том случае, если посланец готовил хвалебный репортаж.
Появление фоторепортеров и журналистов для Д. Макартура всегда было праздником. Он охотно позировал - то в старой фуражке, то в банном халате с драконом на спине, то вглядываясь в океанскую даль. Когда во время какой-нибудь военной операции не было фоторепортеров или снимки получались неподходящими, легко и быстро использовался архив. Так в американской прессе появляется снимок "Генерал Макартур при взятии Буны на Новой Гвинее". Однако на фотографии (результат спешки) четко виден радиатор генеральского "паккарда", на котором он разъезжал по Австралии, а на поле боя, то есть на месте съемки, мог появиться лишь с помощью парашюта. Ну и, конечно же, не для того, чтобы отвезти Макартура на обед - дорог в тех местах не было.
Тщательно редактируя телеграммы и донесения, Макартур убирал имена других генералов (это, естественно, тогда, когда сообщалось об успехах).
Прессу при штабе Д. Макартур держал в ежовых рукавицах. Ничего сомнительного - ни о Макартуре, ни о его командовании. Только хвалебные материалы. Любое отступление от правил, установленных Д. Макартуром, малейшая критика вызывали жуткий, оскорбительный поток ругани. "Его (Макартура) отношение к репортерам,- свидетельствуют очевидцы,- было похоже на отношение к Исабеле Купер (содержанка Д. Макартура в 30-х годах.- Л. К.): их следует использовать так, как он считал нужным, и они должны безмолвствовать, быть послушными. В противном случае Д. Макартур приходил в бешенство, не стеснялся в выражениях. Неугодивших блестящий знаток Цицерона в лучшем случае называл "безграмотными полицейскими репортерами".
Один из самых занятых людей в штабе Макартура, бывший журналист Л. Лехрбас, постоянно устраивал брифинги, пресс-конференции, интервью. Пресс-офицер внимательно читал каждую строку, выходившую из-под пера или пишущей машинки корреспондентов, вымарывая решительно все, что хотя бы в какой-то степени могло умалить достоинства генерала, что не соответствовало бы портрету, сделанному мастером еще в конце прошлого века на берегах Гудзона.
Однако в вест-пойнтские времена фотография была лишь скрытым богатым "месторождением славы" и не она стала главным козырем, тем "тузом", который обеспечил победу. Основное поле соперничества - учеба. Дуглас Макартур соединил свои природные способности с трудолюбием, усидчивостью, со смирением. Порой складывалось впечатление, что он целиком, безоговорочно принял институт, созданный полковником С. Сэйером. Но вот тут-то обнаруживается еще одна черта Д. Макартура - скрытность. На самом деле его угнетал общий низкий интеллектуальный уровень преподавателей и курсантов. Вызывала презрение неграмотная речь, косноязычие, выдаваемое за "американский диалект английского".
Правоверному христианину тем не менее не нравилось, что слишком много времени уделялось богослужениям, религиозным церемониям. Ведь сюда пришли учиться войне, а не богословию. Он видел огромный интерес американской молодежи (из такого "теста" был сделан сам) к истории, культуре, философии. И не только к мыслям, идеям, выразителями которых были картезианцы или последователи Александра Гамильтона. В сравнении со студентами гражданских университетов вестпойнтцы проигрывали в эрудиции, общей культуре, манерах. А слава о них, как воздержанных, скромных, не поддающихся соблазнам (вино, сигареты, женщины) людях никак не могла компенсировать своего рода интеллектуальную недоразвитость. Дуглас Макартур утвердился в своих сомнениях относительно "совершенства" Вест-Пойнта, побывав на фронтах первой мировой войны, увидев и уяснив для себя, какое огромное влияние произвела на мир Октябрьская революция в России, и ему не нравилось, что вестпойнтцы в большинстве своем оказались не на высоте - одни растерялись, другие озлобились против своих же, американцев, третьи заняли позицию выжидания, четвертые отнеслись к событию с симпатией.
Упомянутые черты характера, то есть скрытность, обнаружились только тогда, когда в выделяющееся белизной здание под горами Нос Энтони и Медвежья Дуглас Макартур пришел во второй раз, 12 июня 1919 года, начальником академии. Так вот, вернувшись в Вест-Пойнт, он прежде всего добился того, чтобы академия отказалась от двухгодичной программы обучения, введенной в связи со вступлением США в первую мировую войну и необходимостью готовить офицеров в максимально сжатые срока. Без старших курсов, которые должны быть выше младших, без "тайной", "темной" второй академии Академия главная не мыслилась. Вскоре снова вступили в полную силу знаменитые сто правил и приемов воспитания новичков. Казалось, бывший выпускник решил оставить все как есть. Это правда. Но бывший выпускник решительно взялся и за модернизацию своего нового детища, за этого "неотесанного вундеркинда" военной политики США, который нуждался в новом современном воспитании.
Настойчиво Д. Макартур исправлял недостатки Вест-Пойнта, с которыми он мирился, будучи курсантом, но которые не принимал. Так, время для богослужения по утрам было отдано спортивным занятиям и физическим упражнениям - Макартуру представлялось, что богу гораздо угоднее, чтобы Вест-Пойнт подготовил физически сильного, развитого офицера, который мог уверенно одержать победу на полях соревнований, ибо это шаг к победе на полях сражений. В какой-то степени для Макартура спорт давно стал носителем второй религии. Не случайно его назначили руководителем национальной команды США, участвовавшей в Олимпийских играх в Амстердаме.
В Вест-Пойнте "отодвинули в сторону" не только Иисуса Христа. Но и самого Марса. Однако отодвинули не для того, чтобы ослабить того и другого, а сделать более сильными. Д. Макартур методично, настойчиво выступает за отказ от ненавистного ему узкопровинциального мышления, настаивает на необходимости овладевать чисто "гражданскими" науками, прежде всего экономической и политической. Здесь вдохновлял пример отца: он прекрасно знал, скажем, труды Адама Смита. Почерпнутые знания, сугубо гражданские, практически ничего общего не имевшие с профессией военного, вовсе не мешали ему модернизировать "приказы No 100", не говоря уже о том, чтобы применять их на практике. Д. Макартур укреплялся в своей позиции, исходя из того, что идеологический климат в США быстро менялся, приобретая вместе с новой информацией новые черты.
В апреле 1918 года вооруженные силы США совместно, с войсками Англии, Франции и Италии высадились в районах Мурманска и Архангельска, а в августе того же года на советский Дальний Восток прибыл в том же качестве, то есть интервента, американский корпус под командованием генерала Гревса.
Идеи социалистической революции в России, несмотря на все препятствия, несмотря на действия реакции, доходили до американцев. "Наши сердца с большевиками",- говорил видный деятель американского рабочего движения Ю. Дебс. "Лига друзей Советской России" организовала сбор подписей под петицией к правительству Вильсона с требованием прекратить интервенцию против Советского государства. Петицию поддержали 90 профсоюзов, объединяющих сотни тысяч рабочих. В 1918 году 3,5 тысячи американцев записались добровольцами в Красную Армию. А ведь Красная Армия с самых первых дней своего существования вызывала у Вест-Пойнта сначала опасения, а позднее откровенную вражду. Отсюда одним из главных направлений в программе академии становится идеологическое и политическое воспитание будущего офицера. Сердцевина его - антикоммунизм. Причем грубый, примитивный. Любопытно, что история повторилась. В будущем антикоммунизм менялся, становился тоньше, изощреннее, наукообразнее. Но в Вест-Пойнте к самому первому "привидению", с помощью которого оправдывалась любая война, присоединилось еще одно. С его участием воспитывалась ненависть к любому образу мыслей, могущему поколебать американизм, - антикоммунизм образца 1918 - 1919 годов. Это "привидение" тоже не ограничивает свои действия "подвалами" Вест-Пойнта. Оно постоянно выходит за стены академии. Мне довелось встретиться с ним даже во второй половине XX века.
В самом начале 60-х годов, незадолго до введения в учебных заведениях США "Курса о коммунизме" президент Джон Кеннеди заявил, что каждый школьный класс в Соединенных Штатах следует превратить в Ватерлоо. Ибо здесь надо начинать главную "битву с коммунизмом": если американцу с юных лет раскрыть глаза на коммунизм, дальше дело пойдет легче. Раньше первым таким классом был Вест-Пойнт. Теперь каждая школа должна стать "маленьким Вест-Пойнтом". Одной из книг, которая "раскрывала глаза", стал учебник "Угроза коммунизма", изданный в городе Принстоне (штат Нью-Джерси). Авторы определяют коммунизм как "господство нескольких людей, которые захватили власть путем насильственной революции". Анализируя историю коммунизма, они пишут: "Русские заимствовали у монголов и татар идею, что индивидуум должен полностью подчиняться и служить своим господам". В разделе о революции 1905 года говорится, что "после кровавого воскресенья поп Гапон бежал из страны и присоединился к Ленину в Швейцарии. Позже он стал коммунистом".
В качестве консультантов учебника "Угроза коммунизма" выступили такие "светила", как руководитель департамента социальных наук в педагогическом колледже Колумбийского университета Эрлиг Хант, бывший заместитель государственного секретаря США Джозеф Грю и, наконец, "лучшие умы" Вест-Пойнта.
Не сразу, но довольно скоро Д. Макартур и другие
американские профессионалы пришли к выводу: без учета процессов, происходивших в Советской России, всякая военная политика представлялась наивной, косной, не отвечающей требованию времени и потому вредной. Д. Макартура и раньше манила гражданская университетская аудитория, он еще в курсантах тянулся не только к книжным полкам академии. Теперь этот интерес наложился на необходимость. Вот почему Д. Макартур приглашает в Вест-Пойнт преподавателей из университетов. Здесь начинают читать лекции по экономике, истории, географии, социологии, философии. Д. Макартур поднялся выше американского военного обывателя, мир которого не выходил далеко за периметр "устава Симона Бакнера". Джентльмен должен не только "сильно пахнуть мужчиной". Он должен поучиться и у "работника", "ученого", "праведника" и, конечно же, у "богача". В нем должна "сильно чувствоваться" эрудиция. Он обязан знать иностранные языки, литературу, музыку. Должен, шел дальше бывший курсант, постичь искусство общения, "быть хотя бы немного Демосфеном". В Вест-Пойнте поэтому начинают учить французскому и русскому, ораторским навыкам и т. п.
Это было удивительно. Необычно. Нетрадиционно. Происходил своего рода переворот. Вместе с утверждением незыблемых правил "второго этажа" (старший курс воспитывает младшие) Д. Макартур принялся за перевоспитание самих носителей правил. Он считал, что в изменившихся условиях, с появлением многомиллионных армий, современного оружия нужен другой тип офицера. Макартур тяготился (хотя и не подавал вида) муштрой, теми рамками, в которые втискивала личность вся система обучения и которая практически исключала инициативу. Вот почему он не уставал повторять курсантам: "Правила созданы для того, чтобы за ними прятались лентяи".
Он чувствовал: нужно ломать правила, делать их подвижными, гибкими, чтобы сохранить систему подчинения, придать ей новый запас прочности. Для этого следовало отказаться от некоторых условностей, в том числе и мелочных. Макартур поэтому сам вопреки запретам раскрывал перед курсантом портсигар, позволял себе на приветствие подчиненного ответить пощелкиванием хлыста. Это была демократизация (внешняя, конечно) строгих порядков, своего рода дань времени. Порядки же на самом деле оставались строжайшими.