Страница:
стараясь не отставать от экспресса Ferrovia.
Пограничники взяли у них коричневый пакет и передали своему офицеру.
Офицер гаркнул что есть мочи Аннаксасу, чтобы тот быстро раздувал пары.
Пошел! Их товарняк, оказывается, идет в связке с венецианским экспрессом.
Эй, машинист, не теряй времени!
Форменное безумие началось в Леньяго, когда Петрид передал диспетчеру
первый из двадцати семи листков Фонтини-Кристи. Диспетчер побелел и тотчас
преобразился в раболепнейшего слугу. Молодой священник заметил, как тот ищет
его взгляда, пытаясь определить уровень государственной власти, которую
представлял Петрид.
Ибо стратегический план, разработанный Фонтини-Кристи, был просто
великолепен. Сила его состояла в простоте, власть над людьми основывалась на
страхе - угрозе мгновенного возмездия со стороны государства.
Греческий товарный состав был теперь вовсе не греческим, а одним из
сверхсекретнейших инспекционных поездов итальянского министерства путей
сообщения, ревизовавшим итальянские железные дороги. Подобные составы
катались по всей стране и были укомплектованы служащими, которым вменялось в
обязанность выяснять и оценивать качество железнодорожного сообщения: они
готовили отчеты, которые, как поговаривали, ложились на стол самому
Муссолини.
Об образцовом порядке на железнодорожном транспорте, царившем при дуче,
ходило множество анекдотов, но смех смехом, а уважение уважением.
Итальянский железнодорожный транспорт считался лучшим в Европе. Успехи
достигались с помощью испытанных временем методов фашистского государства:
тайных проверок, осуществлявшихся неведомыми контролерами. Жалованье - или
его отсутствие - у служащих зависело от оценки esaminatori - контролеров.
Повышение-понижение по службе или увольнение часто были результатом
нескольких секунд наблюдения. Потому неудивительно, что стоило esaminatori
раскрыть свое инкогнито, и он мог рассчитывать на помощь работников железной
дороги.
Товарный поезд из Салоник теперь был итальянским составом с тайным
предписанием Рима, служившим для него прикрытием. Все его передвижения
осуществлялись в соответствии с указаниями, содержащимися в бумагах,
передаваемых диспетчерам. А указания эти были столь чудного свойства, что
могли быть только плодом непостижимых замыслов самого дуче.
Началась гонка по спирали. Мимо пролетали города и деревни:
Сан-Джорджо, Латизана, Мотта-ди-Левенца - их поезд следовал по пятам за
итальянскими товарными и пассажирскими составами. Тревизо, Монте-беллуна и
Вальдано, потом на запад к Мальчезине, что на берегу Лаго-ди-Гарда, потом по
водной глади озера на неторопливом грузовом пароме и-на север, к Брено и
Пассоделла-Презолана.
И везде они встречали лишь объединявший людей страх. Везде.
У Комо кружный путь кончился, начался бросок. Сначала устремились на
север, потом резко повернули на юг, к Лугане, проследовали вдоль швейцарской
границы к Санта-Мария-Маджоре, углубились в Швейцарию у Зас-Фе, где товарняк
из Салоник вновь стал тем, чем был на самом деле. С одним маленьким
изменением.
Его внесло двадцать второе предписание из кожаного кошелька Петрида.
Фонтини-Кристи в очередной раз обеспечил простейшее объяснение: швейцарская
Комиссия международной помощи, расквартированная в Женеве, разрешала
Восточной церкви пересекать границу страны, чтобы доставлять провиант своим
монахам в окрестностях Валь-де-Грессоне. Было понятно, что вскоре для
подобных провиантских составов границы закроются. Война разгоралась, и скоро
поездов ни с Балкан, ни из Греции уже не будет...
Из Зас-Фе товарный поезд устремился на юг и вскоре остановился на
сортировочной станции в Церматте. Была ночь. Предстояло дождаться, пока
закончатся все погрузочно-разгрузочные работы, тогда к ним подойдет человек
и подтвердит, что перевели очередную стрелку. И тогда они перейдут на южную
ветку и устремятся в глубь итальянских Альп, к Шамполюку.
Без десяти девять вдали показался железнодорожник: он быстрым шагом
направлялся к ним от церматтских складов. Последние несколько ярдов он
пробежал и еще издалека крикнул:
- Поторопитесь! Путь на Шамполюк свободен. Нельзя терять ни секунды.
Стрелка подключена к центральной линии связи, и перевод могут засечь. Быстро
уезжайте!
И в который уже раз Аннаксас принялся высвобождать могучую энергию
давления, рожденного ревущим в топке огнем, и снова поезд рванулся во тьму.
Высоко в горах, около одного из альпийских перевалов, им должны подать
сигнал. Никто не знал, где точно.
Знал только Савароне Фонтини-Кристи.
Легкий снег тонким покрывалом ложился на алебастровую поверхность
земли, залитую лунным светом. Они проскочили горные туннели и, огибая
подошву горы, помчались на запад, оставив угрожающе крутые обрывы справа.
Стало холодно. Петрид этого не ожидал; о погоде он как-то не подумал. Снег и
лед, рельсы на этом участке пути обледенели.
Каждая миля, которую они покрывали, казалась десятью, каждая минута -
часом. Молодой священник смотрел вперед, через стекло видел падающий снег в
луче паровозной фары. Он высунулся наружу, но разглядел только темные
силуэты деревьев в кромешной тьме.
Где они? Где итальянский аристократ Фонтини-Кристи? Может быть, он
передумал? О Боже милостивый, этого не может быть! Об этом даже думать
нельзя. Содержимое ларца способно погрузить мир в хаос. "Итальянцу это
хорошо известно, и патриархия полностью ему доверяет.
У Петрида застучало в висках. Он сел на ступеньки тендера. Надо взять
себя в руки. Он взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Боже
всемогущий! Они проехали! Через полчаса горы вообще кончатся!
- Вон сигнал! - крикнул Аннаксас.
Петрид вскочил на ноги и высунулся из кабины. Сердце его бешено
стучало, руки тряслись, он ухватился за поручни лестницы. Впереди, в
четверти мили, медленно поднимался и опускался фонарь. Сквозь падающий снег
его слабый свет едва пробивался.
Аннаксас стал тормозить. Паровая машина, урча, злобно запыхтела, точно
исполинский огнедышащий зверь. Неподалеку, на заснеженном, залитом лунным
сиянием поле, при свете фар локомотива, Петрид увидел человека. Он стоял на
неширокой вырубке у железнодорожного полотна рядом со странной формы
автомобилем. Человек был тепло одет - в пальто с меховым воротником и в
меховой шапке. Автомобиль оказался грузовичком, но не совсем обычным. Его
задние колеса были куда больше передних - как у трактора. А перед и вовсе
странный - то ли грузовик, то ли трактор, подумал священник. Что-то он
напоминал.
Что же?
Потом он понял и не смог сдержать улыбки. За последние трое суток он
видел сотни подобных приспособлений. Перед капотом этого диковинного
транспортного средства была укреплена платформа для приема груза.
Этот Фонтини-Кристи, оказывается, такой же предусмотрительный, как и
братья из Ксенопского ордена. Впрочем, не о том ли свидетельствовал кожаный
кошелек, привязанный к его груди?
- Вы из Ксенопа? - спросил Фонтини-Кристи: у него был низкий голос
аристократа, привыкшего повелевать. Под его объемной альпийской одеждой
угадывалась рослая сухощавая фигура. Огромные пронзительные глаза горели на
резко очерченном лице с орлиным носом. И он оказался куда старше, чем Петрид
себе его представлял.
- Да, синьор, - ответил Петрид, спрыгивая на снег.
- Вы так молоды! Святые отцы возложили на вас величайшую
ответственность.
- Я говорю по-итальянски. И знаю, что делаю правое дело.
Фонтини-Кристи пристально взглянул на него:
- И не сомневаюсь. Что вам еще остается?
- Вы не верите в это? Фонтини-Кристи ответил смиренно:
- Я верю в одно, мой юный святой отец. Есть единственная война, в
которой следует сражаться. Тех, кто борется с фашистами, ничто не должно
разделять. Вот во что я верю! - Фонтини-Кристи бросил быстрый взгляд на
поезд. - Ну, пошли. Нельзя терять время. Мы должны вернуться до рассвета. В
тракторе для вас есть одежда. Наденьте. А я проинструктирую машиниста.
- Он не говорит по-итальянски.
- Я говорю по-гречески. Поторопитесь. Трактор подъехал вплотную к
третьему вагону. Священный ковчег охватили невидимо управляемые цепи, и,
застонав под тяжестью содержимого, железное вместилище в деревянной обшивке
повисло над платформой. Спереди его страховали цепи, туго натянутые стропы,
связанные над верхней крышкой.
Савароне Фонтини-Кристи проверил прочность пут и остался доволен. Потом
отступил назад и фонариком осветил стенку ящика, на котором темнел символ
монашеского братства.
- Итак, после пятнадцати веков заточения клад извлечен из-под земли на
свет Божий. Чтобы вновь отправиться под землю, - тихо сказал Фонтини-Кристи.
- Земля, огонь, море. Мне бы следовало выбрать две последние стихии, мой
юный святой отец. Огонь или море.
- Но не такова воля Господа.
- Я рад, что вы сообщаетесь напрямую. Вы, священники, не перестаете
поражать меня своей исключительной способностью познавать смысл абсолютного.
- Фонтини-Кристи обратился к Аннаксасу по-гречески: - Подайте немного
вперед, чтобы я смог очистить рельсы. На том конце леса есть тупичок. Мы
вернемся до рассвета.
Аннаксас кивнул. В присутствии такого важного человека, как
Фонтини-Кристи, ему было немного не по себе.
- Да, ваша светлость.
- Вовсе я не светлость. А вы отличный машинист.
- Спасибо. - Смущенный Аннаксас пошел к паровозу.
- Это ваш брат? - мягко спросил Фонтини-Кристи.
-Да.
- Он не знает?
Молодой священник покачал головой.
- Тогда вам не обойтись без вашего Бога. - Итальянец быстро повернулся
и занял место за рулем. - Садитесь, святой отец. Нам предстоит большая
работа. Эта машина специально сконструирована для преодоления снежных
завалов. Она доставит ваш груз в такое место, куда его не смог бы перенести
ни один человек.
Петрид забрался в кабину. Фонтини-Кристи запустил мощный двигатель и
уверенно взялся за рукоятку. Платформа опустилась чуть ниже, - так, чтобы не
загораживать переднее стекло. Машина рванулась вперед, перевалила через
железнодорожное полотно и углубилась в альпийский лес.
Ксенопский священник откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза,
погрузился в молитву. Фонтини-Кристи вел могучий вездеход сквозь лес к
горным высям, в окрестностях Шамполюка.
- У меня два сына старше вас, - сказал Фонтини-Кристи после недолгого
молчания. И добавил: - Я везу вас к еврейской могиле. Думаю, это уместно.
Они вернулись к вырубке, когда черное небо медленно начинало сереть.
Фонтини-Кристи смотрел, как Петрид вылезает из кабины.
- Ну, теперь вы знаете, где я живу. Отныне мой дом - ваш дом.
- Все мы живем в доме Господа, синьор.
- До свидания, мой юный друг.
- До свидания. Да пребудет с вами Бог.
- Если Он того пожелает.
Итальянец дернул рычаг переключения скоростей, и странная машина
помчалась в направлении едва виднеющейся вдали дороги. Теперь Фонтини-Кристи
нельзя терять ни минуты. Каждый час его отсутствия в имении мог породить
вопросы, на которые надо будет отвечать.
В Италии немало таких, кто считает семейство Фонтини-Кристи врагами
нации.
За ними велось наблюдение. За каждым из них. Молодой священник побежал
по свежему снегу к паровозу. К брату.
Над водами Лаго-Маджоре занялась заря. Они стояли на пароме: двадцать
шестая бумажка из кошелька служила им пропуском. Интересно, что ожидает их в
Милане, подумал Петрид, хотя понимал, что это уже не важно.
Теперь уже все не важно. Путешествие подходит к концу.
Святыня обрела покой в новом тайнике. Теперь многие годы она будет
покоиться под землей. Может быть, даже тысячелетия. Кто знает...
Они мчались на юго-восток по центральной ветке через Варесе в
Кастильоне. Они не стали дожидаться сумерек... теперь это не важно. Вблизи
Варесе Петрид увидел дорожный указатель, освещенный ярким итальянским
солнцем: "КАМПО-ДИ-ФЬОРИ, 20 KM".
Бог избрал человека из Кампо-ди-Фьори. Священная тайна теперь
принадлежит Фонтини-Кристи.
Они мчались вперед, воздух был свежий, бодрящий и прохладный. Показался
силуэт Милана. Дым от фабричных труб вторгался в Божьи небеса и стелился по
горизонту, точно кусок брезента. Товарный состав замедлил ход и свернул на
ветку, ведущую в депо. Они остановились на семафоре и стали ждать, пока
равнодушный spedizioniere1 в форменной куртке не махнул им,
указывая на уходящую вбок колею, где зеленый диск перекрыл красный. Можно
было въехать на миланскую сортировочную станцию.
- Приехали! - воскликнул Аннаксас. - Теперь день отдыха и домой! Скажу
тебе, вы, ребята, просто потрясающе все это провернули!
Священник взглянул на брата. Шум сортировочной станции звучал дивной
музыкой в ушах Аннаксаса. Он затянул греческую песню, раскачиваясь всем
своим могучим торсом в такт быстрой мелодии.
Она была странной, эта песня, которую пел Аннаксас. Это была не
железнодорожная песня, это была песня моря. Из тех, что любят распевать
терманкосские рыбаки. Что ж, подумал Петрид, для такого момента песня самая
подходящая.
Море - Божий источник жизни. Из моря Он сотворил землю.
"Верую во Единого Бога... Творца небу и земли..."
Ксенопский священник вытащил из-за пазухи большой итальянский пистолет.
Он сделал два шага вперед, подошел к своему возлюбленному брату и поднял
пистолет. Ствол остановился в нескольких дюймах от головы Аннаксаса.
"Видимым же всем и невидимым... И во Единого Господа Иисуса Христа...
от Отца... рожденного..."
Он нажал на спусковой крючок.
Кабину сотряс выстрел. Кровь, клочья мяса и ошметки чего-то страшного
разлетелись в воздухе и залепили стекло и металл.
"Единородного Света от Света... Бога истинна от Бога истинна..."
Ксенопский священник закрыл глаза и закричал в экстазе, приставив дуло
пистолета к собственному виску:
- ..рожденна, несотворенна. Я взгляну в очи Господа и не уклонюсь.
И выстрелил.
Часть первая
Глава
29 декабря 1939
Милан, Италия
Савароне прошел мимо секретарши, вошел в кабинет сына и приблизился к
окну, выходящему на большой двор заводского комплекса "Фонтини-Кристи".
Витторио, разумеется, нигде нет. Его сын, его старший сын, редко появлялся в
этом кабинете, да и в Милане тоже. Его первенец, наследник всего состояния
Фонтини-Кристи, неисправим! Излишне самоуверен и занят лишь собственной
персоной.
Правда, умен. Куда более талантлив, чем отец, давший ему блестящее
образование. Это еще сильнее распаляло гнев Савароне: у столь одаренного
человека и обязанностей должно быть больше, чем у прочих. Савароне никогда
не довольствовался тем, что само шло в руки. Он не кутил, не бегал по
девкам, не играл в рулетку или в баккара, не проводил ночи напролет с
обнаженными чадами Средиземноморья. И не закрывал глаза на события,
терзающие его родину, ввергающие ее в хаос.
Савароне услышал за спиной чуть слышное покашливание и обернулся. В
кабинет вошла секретарша Витторио.
- Я оставила сообщение для вашего сына на бирже. Мне кажется, он
отправился на встречу со своим брокером.
- Вам, конечно, может казаться что угодно, но я очень сомневаюсь, что
эта встреча у него была запланирована! - Савароне увидел, что девушка
покраснела. - Простите. Вы не можете отвечать за моего сына. Хотя вы уже,
очевидно, это сделали и без моей просьбы, но все же я прошу вас снова
позвонить по всем известным вам телефонам. А я пока подожду здесь. Кабинет
мне вполне знаком.
Он снял пальто из верблюжьей шерсти и шляпу из тирольского зеленого
фетра. Бросил на стоящее у стола кресло.
- Слушаюсь, синьор, - сказала девушка и вышла.
Да, кабинет и в самом деле был ему знаком, хотя секретарше пришлось
напоминать об этом. Еще два года назад он был его хозяином. Теперь же от
него почти ничего не осталось, только темные деревянные панели на стенах.
Даже мебель другая. Витторио унаследовал от него лишь стены. Ничего больше.
Савароне опустился в большое кожаное кресло со спинкой на шарнирах. Ему
не нравились такие кресла: он уже слишком стар для того, чтобы сражаться с
этим чудовищем, чья спинка автоматически изменяет угол наклона с помощью
невидимых пружин и шарикоподшипников. Он сунул руку в карман и извлек оттуда
телеграмму, заставившую его приехать в Милан из Кампо-ди-Фьори, - телеграмму
из Рима, в которой говорилось, что за семейством Фонтини-Кристи установлена
слежка.
Зачем? Кем? По чьему приказу?
Подобные вопросы невозможно задать по телефону, ибо телефон - орудие
государства. Государство. Вечно это государство. Видимое и невидимое.
Наблюдают, следят, слушают, подглядывают. Телефонами пользоваться нельзя. А
никаких объяснений информатор из Рима, который применил простейший код, не
дал.
МЫ НЕ ПОЛУЧИЛИ НИКАКОГО ОТВЕТА ИЗ МИЛАНА ПОЭТОМУ РЕШИЛИ ТЕЛЕГРАФИРОВАТЬ
ВАМ ЛИЧНО. ПЯТЬ КОНТЕЙНЕРОВ ПОРШНЕЙ АВИАЦИОННЫМ ДВИГАТЕЛЯМ ДЕФЕКТОМ. РИМ
НАСТАИВАЕТ НЕМЕДЛЕННОЙ ЗАМЕНЕ. ПОВТОРЯЮ: НЕМЕДЛЕННОЙ. ПОЖАЛУЙСТА ПОДТВЕРДИТЕ
ТЕЛЕФОНОМ ПОЛУЧЕНИЕ ДО КОНЦА ДНЯ.
Число "пять" означало семейство Фонтини-Кристи, ибо их было пятеро -
отец и четверо сыновей. Любое упоминание слова "поршень" означало внезапно
возникшую опасность. Повтор слова "немедленно" не требовал расшифровки:
необходимо было тотчас же подтвердить получение телеграммы, позвонив по
телефону в Рим. Тогда сразу связались бы с нужными людьми, обдумали план
действий. Но теперь было слишком поздно.
Телеграмма была послана Савароне днем. Витторио должен был получить
свою около одиннадцати. И тем не менее сын не позвонил в Рим и не связался с
ним в Кампо-ди-Фьори. Скоро конец дня. Поздно!
Непростительно! Люди каждый день рискуют собственной жизнью и жизнью
своих близких, ведя борьбу с Муссолини.
Не всегда так было, думал Савароне, глядя на дверь кабинета в надежде,
что в любую секунду войдет секретарша и сообщит ему, где Витторио. Когда-то
все было совсем по-другому. Сначала Фонтини-Кристи поддерживали дуче.
Слабовольный, нерешительный Иммануил бросил Италию на произвол судьбы.
Бенито Муссолини выгодно от него отличался. Он сам прибыл в Кампо-ди-Фьори,
чтобы встретиться с патриархом рода Фонтини-Кристи, ища его поддержки, - так
Макиавелли некогда искал поддержки у князей - тогда Муссолини был полон
энергии и планов, обещал Италии великое будущее.
Это было шестнадцать лет назад. С тех пор Муссолини пожал плоды своего
красноречия. Он украл у нации право думать, у человека - право выбора, он
обманул аристократию - использовал ее в своих интересах и отрекся от их
общих целей. Он вверг страну в совершенно бессмысленную африканскую войну. И
все ради личной славы. Он осквернил самый дух Италии, и Савароне поклялся
остановить его. Фонтини-Кристи собрал северных "князей" и возглавил тайный
мятеж.
Муссолини не мог решиться на открытый разрыв с Фонтини-Кристи. Разве
только обвинение в государственной измене будет доказано с такой
неопровержимостью, что даже самые горячие сторонники семьи вынуждены будут
признать, что Фонтини-Кристи по меньшей мере поступил неосторожно. Италия
неумолимо сползала к вступлению в войну. Муссолини приходилось
осторожничать. Эта война не пользовалась в стране поддержкой, немцы - тем
более.
Кампо-ди-Фьори стало местом тайных встреч недовольных. Необъятные
просторы пашен и лесов, холмов и полей были словно специально предназначены
для тайных собраний, которые обыкновенно проходили в ночное время. Но не
всегда. Бывали встречи, которые требовали дневного света, когда молодые
перенимали у других, более опытных, хитрости искусства ведения новой и
странной войны. Нож, веревка, цепь, крюк. Они даже имя себе придумали:
partigiani.
Партизаны. Слово, которое переходило из языка в язык.
Итальянские игры, думал Савароне. "Итальянские игры" - так называл эти
занятия его сын с презрительной усмешкой самовлюбленного аристократа,
который всерьез относился лишь к собственным удовольствиям... Хотя надо быть
справедливым: Витторио серьезно относился и к делам предприятий
Фонтини-Кристи - настолько, насколько потребности коммерции сообразовывались
с его собственными планами. А он их сообразовывал. Он использовал все свое
финансовое могущество, весь опыт - опыт, нажитый рядом с отцом, - с
хладнокровной, безжалостной решительностью.
Зазвонил телефон. У Савароне возникло искушение поднять трубку, но он
не стал этого делать. Это же кабинет его сына, и телефон его. Вместо этого
он встал с ужасного кресла и подошел к двери. Открыл. Секретарша повторила
имя:
- Синьор Теска? Савароне прервал ее:
- Это Альфредо Теска? Девушка кивнула.
- Пусть не вешает трубку. Я сейчас с ним поговорю. Савароне поспешно
подошел к письменному столу и взял телефонную трубку. Альфредо Теска был
десятником на одной из фабрик. И еще он был partigiano.
- Это Фонтини-Кристи, - сказал Савароне.
- Хозяин? Хорошо, что это вы. Это чистая линия, мы проверяем ее каждый
день.
- Никаких перемен. Все только усугубляется.
- Да, хозяин. Срочное дело. Прибыл человек из Рима. Он должен
встретиться с кем-нибудь из вашей семьи.
-Где?
- В доме на Олоне.
- Когда?
- Чем скорее, тем лучше.
Савароне взглянул на пальто и шляпу.
- Теска, помнишь два года назад встречу на квартире около собора?
- Да, хозяин. Скоро шесть. Я буду вас ждать. Савароне положил трубку и
взял пальто и шляпу. Он оделся и посмотрел на часы. Без четверти шесть. Надо
подождать несколько минут. Пройти через двор к заводу - недалеко. Надо
подгадать так, чтобы войти в здание, смешавшись с толпой, когда дневная
смена будет уходить, а ночная придет на работу.
Его сын вовсю эксплуатировал военную машину дуче. Компания
"Фонтини-Кристи" работала круглосуточно. Когда отец укорил сына за это, тот
ответил:
- Мы же не вооружение выпускаем. У нас для этого нет оборудования. А
конверсия слишком дорого стоит. Мы работаем только ради собственной прибыли,
отец.
Его сын. У самого талантливого из них оказалось пустое сердце.
Взгляд Савароне упал на фотографию в серебряной рамке. То, что она
стоит здесь, на столе Витторио, уже было жестокой шуткой над самим собой.
Фотография запечатлела лицо женщины, красивой по общепринятым понятиям.
Испорченная девочка, превратившаяся в испорченную женщину. Она была женой
Витторио. Десять лет назад.
Брак оказался неудачным. Скорее это был деловой альянс между двумя
чрезвычайно богатыми семьями. Жена не способствовала укреплению этого союза:
она была капризная, своевольная девица, чьи взгляды на жизнь определялись
состоянием.
Она погибла в автокатастрофе неподалеку от Монте-Карло, ранним утром,
когда закрылись все казино. Витторио никогда не вспоминал об этом. Его тогда
не было с ней. С ней был другой.
Его сын прожил четыре суматошных, несчастливых года с женой, которую
терпеть не мог, и тем не менее ее фотография стоит у него на столе. Даже
десять лет спустя. Савароне как-то спросил у него почему.
- Роль вдовца придает некую респектабельность моему образу жизни...
Без семи минут шесть. Пора. Савароне вышел из кабинета и обратился к
секретарше:
- Пожалуйста, позвоните на проходную и попросите шофера подогнать мою
машину к западному входу. Передайте ему, что у меня встреча в соборе.
- Слушаюсь, синьор... Вы не хотите оставить номер телефона, по которому
с вами может связаться сын?
- Кампо-ди-Фьори. Но полагаю, когда он соберется мне позвонить, я уже
буду спать.
Савароне воспользовался личным лифтом сына, спустился на первый этаж и
вышел через служебный выход на заводской двор. Ярдах в тридцати от него
стоял лимузин с гербом Фонтини-Кристи на передней двери. Он обменялся с
шофером взглядами. Тот чуть заметно кивнул: он знал, что делать. Он был
partigiano.
Савароне пересек двор, чувствуя на себе взгляды. Хорошо, что его
заметили, - точно так же было и два года назад, когда агенты тайной полиции
дуче следили за каждым его шагом, пытаясь напасть на след антифашистской
ячейки. Заголосили заводские гудки. Кончилась дневная смена - через
несколько секунд двор и все коридоры будут полны людей. У западных ворот уже
толпились рабочие: ночная смена должна занять места в шесть пятнадцать.
Он поднялся по ступенькам на крыльцо главного входа и попал в шумную
толчею коридора, успев в суматохе снять пальто и шляпу. Теска стоял у стены,
рядом с дверью в гардероб. Он был высок и худощав, чем-то похож на Савароне.
Теска взял у Савароне пальто и шляпу и помог ему надеть свой короткий
потрепанный дождевик с газетой в кармане. Потом передал Савароне большую
матерчатую кепку. Обмен в толпе совершился безмолвно, в мгновение ока.
Савароне помог Теске надеть верблюжье пальто: хозяин отметил про себя, что,
как и два года назад, рабочий неуютно чувствовал себя в чистой дорогой
одежде. Теска слился с людским потоком и двинулся к выходу. Савароне шел на
небольшом расстоянии, а затем остановился у то и дело открывающихся дверей,
сделав вид, что читает газету.
Он увидел то, что хотел увидеть. Пальто из верблюжьей шерсти и
тирольская фетровая шляпа резко выделялись среди поношенных кожаных пиджаков
и потертых рабочих курток. Двое мужчин, стоявших чуть в стороне от дверей,
кивнули друг другу и начали наблюдение, стараясь не потерять в толпе
преследуемого. Савароне смешался с толпой рабочих и оказался у двери как раз
вовремя: он увидел, как закрылась дверь лимузина Фонтини-Кристи и огромный
автомобиль плавно выехал на виа ди Семпионе. Оба преследователя стояли на
Пограничники взяли у них коричневый пакет и передали своему офицеру.
Офицер гаркнул что есть мочи Аннаксасу, чтобы тот быстро раздувал пары.
Пошел! Их товарняк, оказывается, идет в связке с венецианским экспрессом.
Эй, машинист, не теряй времени!
Форменное безумие началось в Леньяго, когда Петрид передал диспетчеру
первый из двадцати семи листков Фонтини-Кристи. Диспетчер побелел и тотчас
преобразился в раболепнейшего слугу. Молодой священник заметил, как тот ищет
его взгляда, пытаясь определить уровень государственной власти, которую
представлял Петрид.
Ибо стратегический план, разработанный Фонтини-Кристи, был просто
великолепен. Сила его состояла в простоте, власть над людьми основывалась на
страхе - угрозе мгновенного возмездия со стороны государства.
Греческий товарный состав был теперь вовсе не греческим, а одним из
сверхсекретнейших инспекционных поездов итальянского министерства путей
сообщения, ревизовавшим итальянские железные дороги. Подобные составы
катались по всей стране и были укомплектованы служащими, которым вменялось в
обязанность выяснять и оценивать качество железнодорожного сообщения: они
готовили отчеты, которые, как поговаривали, ложились на стол самому
Муссолини.
Об образцовом порядке на железнодорожном транспорте, царившем при дуче,
ходило множество анекдотов, но смех смехом, а уважение уважением.
Итальянский железнодорожный транспорт считался лучшим в Европе. Успехи
достигались с помощью испытанных временем методов фашистского государства:
тайных проверок, осуществлявшихся неведомыми контролерами. Жалованье - или
его отсутствие - у служащих зависело от оценки esaminatori - контролеров.
Повышение-понижение по службе или увольнение часто были результатом
нескольких секунд наблюдения. Потому неудивительно, что стоило esaminatori
раскрыть свое инкогнито, и он мог рассчитывать на помощь работников железной
дороги.
Товарный поезд из Салоник теперь был итальянским составом с тайным
предписанием Рима, служившим для него прикрытием. Все его передвижения
осуществлялись в соответствии с указаниями, содержащимися в бумагах,
передаваемых диспетчерам. А указания эти были столь чудного свойства, что
могли быть только плодом непостижимых замыслов самого дуче.
Началась гонка по спирали. Мимо пролетали города и деревни:
Сан-Джорджо, Латизана, Мотта-ди-Левенца - их поезд следовал по пятам за
итальянскими товарными и пассажирскими составами. Тревизо, Монте-беллуна и
Вальдано, потом на запад к Мальчезине, что на берегу Лаго-ди-Гарда, потом по
водной глади озера на неторопливом грузовом пароме и-на север, к Брено и
Пассоделла-Презолана.
И везде они встречали лишь объединявший людей страх. Везде.
У Комо кружный путь кончился, начался бросок. Сначала устремились на
север, потом резко повернули на юг, к Лугане, проследовали вдоль швейцарской
границы к Санта-Мария-Маджоре, углубились в Швейцарию у Зас-Фе, где товарняк
из Салоник вновь стал тем, чем был на самом деле. С одним маленьким
изменением.
Его внесло двадцать второе предписание из кожаного кошелька Петрида.
Фонтини-Кристи в очередной раз обеспечил простейшее объяснение: швейцарская
Комиссия международной помощи, расквартированная в Женеве, разрешала
Восточной церкви пересекать границу страны, чтобы доставлять провиант своим
монахам в окрестностях Валь-де-Грессоне. Было понятно, что вскоре для
подобных провиантских составов границы закроются. Война разгоралась, и скоро
поездов ни с Балкан, ни из Греции уже не будет...
Из Зас-Фе товарный поезд устремился на юг и вскоре остановился на
сортировочной станции в Церматте. Была ночь. Предстояло дождаться, пока
закончатся все погрузочно-разгрузочные работы, тогда к ним подойдет человек
и подтвердит, что перевели очередную стрелку. И тогда они перейдут на южную
ветку и устремятся в глубь итальянских Альп, к Шамполюку.
Без десяти девять вдали показался железнодорожник: он быстрым шагом
направлялся к ним от церматтских складов. Последние несколько ярдов он
пробежал и еще издалека крикнул:
- Поторопитесь! Путь на Шамполюк свободен. Нельзя терять ни секунды.
Стрелка подключена к центральной линии связи, и перевод могут засечь. Быстро
уезжайте!
И в который уже раз Аннаксас принялся высвобождать могучую энергию
давления, рожденного ревущим в топке огнем, и снова поезд рванулся во тьму.
Высоко в горах, около одного из альпийских перевалов, им должны подать
сигнал. Никто не знал, где точно.
Знал только Савароне Фонтини-Кристи.
Легкий снег тонким покрывалом ложился на алебастровую поверхность
земли, залитую лунным светом. Они проскочили горные туннели и, огибая
подошву горы, помчались на запад, оставив угрожающе крутые обрывы справа.
Стало холодно. Петрид этого не ожидал; о погоде он как-то не подумал. Снег и
лед, рельсы на этом участке пути обледенели.
Каждая миля, которую они покрывали, казалась десятью, каждая минута -
часом. Молодой священник смотрел вперед, через стекло видел падающий снег в
луче паровозной фары. Он высунулся наружу, но разглядел только темные
силуэты деревьев в кромешной тьме.
Где они? Где итальянский аристократ Фонтини-Кристи? Может быть, он
передумал? О Боже милостивый, этого не может быть! Об этом даже думать
нельзя. Содержимое ларца способно погрузить мир в хаос. "Итальянцу это
хорошо известно, и патриархия полностью ему доверяет.
У Петрида застучало в висках. Он сел на ступеньки тендера. Надо взять
себя в руки. Он взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Боже
всемогущий! Они проехали! Через полчаса горы вообще кончатся!
- Вон сигнал! - крикнул Аннаксас.
Петрид вскочил на ноги и высунулся из кабины. Сердце его бешено
стучало, руки тряслись, он ухватился за поручни лестницы. Впереди, в
четверти мили, медленно поднимался и опускался фонарь. Сквозь падающий снег
его слабый свет едва пробивался.
Аннаксас стал тормозить. Паровая машина, урча, злобно запыхтела, точно
исполинский огнедышащий зверь. Неподалеку, на заснеженном, залитом лунным
сиянием поле, при свете фар локомотива, Петрид увидел человека. Он стоял на
неширокой вырубке у железнодорожного полотна рядом со странной формы
автомобилем. Человек был тепло одет - в пальто с меховым воротником и в
меховой шапке. Автомобиль оказался грузовичком, но не совсем обычным. Его
задние колеса были куда больше передних - как у трактора. А перед и вовсе
странный - то ли грузовик, то ли трактор, подумал священник. Что-то он
напоминал.
Что же?
Потом он понял и не смог сдержать улыбки. За последние трое суток он
видел сотни подобных приспособлений. Перед капотом этого диковинного
транспортного средства была укреплена платформа для приема груза.
Этот Фонтини-Кристи, оказывается, такой же предусмотрительный, как и
братья из Ксенопского ордена. Впрочем, не о том ли свидетельствовал кожаный
кошелек, привязанный к его груди?
- Вы из Ксенопа? - спросил Фонтини-Кристи: у него был низкий голос
аристократа, привыкшего повелевать. Под его объемной альпийской одеждой
угадывалась рослая сухощавая фигура. Огромные пронзительные глаза горели на
резко очерченном лице с орлиным носом. И он оказался куда старше, чем Петрид
себе его представлял.
- Да, синьор, - ответил Петрид, спрыгивая на снег.
- Вы так молоды! Святые отцы возложили на вас величайшую
ответственность.
- Я говорю по-итальянски. И знаю, что делаю правое дело.
Фонтини-Кристи пристально взглянул на него:
- И не сомневаюсь. Что вам еще остается?
- Вы не верите в это? Фонтини-Кристи ответил смиренно:
- Я верю в одно, мой юный святой отец. Есть единственная война, в
которой следует сражаться. Тех, кто борется с фашистами, ничто не должно
разделять. Вот во что я верю! - Фонтини-Кристи бросил быстрый взгляд на
поезд. - Ну, пошли. Нельзя терять время. Мы должны вернуться до рассвета. В
тракторе для вас есть одежда. Наденьте. А я проинструктирую машиниста.
- Он не говорит по-итальянски.
- Я говорю по-гречески. Поторопитесь. Трактор подъехал вплотную к
третьему вагону. Священный ковчег охватили невидимо управляемые цепи, и,
застонав под тяжестью содержимого, железное вместилище в деревянной обшивке
повисло над платформой. Спереди его страховали цепи, туго натянутые стропы,
связанные над верхней крышкой.
Савароне Фонтини-Кристи проверил прочность пут и остался доволен. Потом
отступил назад и фонариком осветил стенку ящика, на котором темнел символ
монашеского братства.
- Итак, после пятнадцати веков заточения клад извлечен из-под земли на
свет Божий. Чтобы вновь отправиться под землю, - тихо сказал Фонтини-Кристи.
- Земля, огонь, море. Мне бы следовало выбрать две последние стихии, мой
юный святой отец. Огонь или море.
- Но не такова воля Господа.
- Я рад, что вы сообщаетесь напрямую. Вы, священники, не перестаете
поражать меня своей исключительной способностью познавать смысл абсолютного.
- Фонтини-Кристи обратился к Аннаксасу по-гречески: - Подайте немного
вперед, чтобы я смог очистить рельсы. На том конце леса есть тупичок. Мы
вернемся до рассвета.
Аннаксас кивнул. В присутствии такого важного человека, как
Фонтини-Кристи, ему было немного не по себе.
- Да, ваша светлость.
- Вовсе я не светлость. А вы отличный машинист.
- Спасибо. - Смущенный Аннаксас пошел к паровозу.
- Это ваш брат? - мягко спросил Фонтини-Кристи.
-Да.
- Он не знает?
Молодой священник покачал головой.
- Тогда вам не обойтись без вашего Бога. - Итальянец быстро повернулся
и занял место за рулем. - Садитесь, святой отец. Нам предстоит большая
работа. Эта машина специально сконструирована для преодоления снежных
завалов. Она доставит ваш груз в такое место, куда его не смог бы перенести
ни один человек.
Петрид забрался в кабину. Фонтини-Кристи запустил мощный двигатель и
уверенно взялся за рукоятку. Платформа опустилась чуть ниже, - так, чтобы не
загораживать переднее стекло. Машина рванулась вперед, перевалила через
железнодорожное полотно и углубилась в альпийский лес.
Ксенопский священник откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза,
погрузился в молитву. Фонтини-Кристи вел могучий вездеход сквозь лес к
горным высям, в окрестностях Шамполюка.
- У меня два сына старше вас, - сказал Фонтини-Кристи после недолгого
молчания. И добавил: - Я везу вас к еврейской могиле. Думаю, это уместно.
Они вернулись к вырубке, когда черное небо медленно начинало сереть.
Фонтини-Кристи смотрел, как Петрид вылезает из кабины.
- Ну, теперь вы знаете, где я живу. Отныне мой дом - ваш дом.
- Все мы живем в доме Господа, синьор.
- До свидания, мой юный друг.
- До свидания. Да пребудет с вами Бог.
- Если Он того пожелает.
Итальянец дернул рычаг переключения скоростей, и странная машина
помчалась в направлении едва виднеющейся вдали дороги. Теперь Фонтини-Кристи
нельзя терять ни минуты. Каждый час его отсутствия в имении мог породить
вопросы, на которые надо будет отвечать.
В Италии немало таких, кто считает семейство Фонтини-Кристи врагами
нации.
За ними велось наблюдение. За каждым из них. Молодой священник побежал
по свежему снегу к паровозу. К брату.
Над водами Лаго-Маджоре занялась заря. Они стояли на пароме: двадцать
шестая бумажка из кошелька служила им пропуском. Интересно, что ожидает их в
Милане, подумал Петрид, хотя понимал, что это уже не важно.
Теперь уже все не важно. Путешествие подходит к концу.
Святыня обрела покой в новом тайнике. Теперь многие годы она будет
покоиться под землей. Может быть, даже тысячелетия. Кто знает...
Они мчались на юго-восток по центральной ветке через Варесе в
Кастильоне. Они не стали дожидаться сумерек... теперь это не важно. Вблизи
Варесе Петрид увидел дорожный указатель, освещенный ярким итальянским
солнцем: "КАМПО-ДИ-ФЬОРИ, 20 KM".
Бог избрал человека из Кампо-ди-Фьори. Священная тайна теперь
принадлежит Фонтини-Кристи.
Они мчались вперед, воздух был свежий, бодрящий и прохладный. Показался
силуэт Милана. Дым от фабричных труб вторгался в Божьи небеса и стелился по
горизонту, точно кусок брезента. Товарный состав замедлил ход и свернул на
ветку, ведущую в депо. Они остановились на семафоре и стали ждать, пока
равнодушный spedizioniere1 в форменной куртке не махнул им,
указывая на уходящую вбок колею, где зеленый диск перекрыл красный. Можно
было въехать на миланскую сортировочную станцию.
- Приехали! - воскликнул Аннаксас. - Теперь день отдыха и домой! Скажу
тебе, вы, ребята, просто потрясающе все это провернули!
Священник взглянул на брата. Шум сортировочной станции звучал дивной
музыкой в ушах Аннаксаса. Он затянул греческую песню, раскачиваясь всем
своим могучим торсом в такт быстрой мелодии.
Она была странной, эта песня, которую пел Аннаксас. Это была не
железнодорожная песня, это была песня моря. Из тех, что любят распевать
терманкосские рыбаки. Что ж, подумал Петрид, для такого момента песня самая
подходящая.
Море - Божий источник жизни. Из моря Он сотворил землю.
"Верую во Единого Бога... Творца небу и земли..."
Ксенопский священник вытащил из-за пазухи большой итальянский пистолет.
Он сделал два шага вперед, подошел к своему возлюбленному брату и поднял
пистолет. Ствол остановился в нескольких дюймах от головы Аннаксаса.
"Видимым же всем и невидимым... И во Единого Господа Иисуса Христа...
от Отца... рожденного..."
Он нажал на спусковой крючок.
Кабину сотряс выстрел. Кровь, клочья мяса и ошметки чего-то страшного
разлетелись в воздухе и залепили стекло и металл.
"Единородного Света от Света... Бога истинна от Бога истинна..."
Ксенопский священник закрыл глаза и закричал в экстазе, приставив дуло
пистолета к собственному виску:
- ..рожденна, несотворенна. Я взгляну в очи Господа и не уклонюсь.
И выстрелил.
Часть первая
Глава
29 декабря 1939
Милан, Италия
Савароне прошел мимо секретарши, вошел в кабинет сына и приблизился к
окну, выходящему на большой двор заводского комплекса "Фонтини-Кристи".
Витторио, разумеется, нигде нет. Его сын, его старший сын, редко появлялся в
этом кабинете, да и в Милане тоже. Его первенец, наследник всего состояния
Фонтини-Кристи, неисправим! Излишне самоуверен и занят лишь собственной
персоной.
Правда, умен. Куда более талантлив, чем отец, давший ему блестящее
образование. Это еще сильнее распаляло гнев Савароне: у столь одаренного
человека и обязанностей должно быть больше, чем у прочих. Савароне никогда
не довольствовался тем, что само шло в руки. Он не кутил, не бегал по
девкам, не играл в рулетку или в баккара, не проводил ночи напролет с
обнаженными чадами Средиземноморья. И не закрывал глаза на события,
терзающие его родину, ввергающие ее в хаос.
Савароне услышал за спиной чуть слышное покашливание и обернулся. В
кабинет вошла секретарша Витторио.
- Я оставила сообщение для вашего сына на бирже. Мне кажется, он
отправился на встречу со своим брокером.
- Вам, конечно, может казаться что угодно, но я очень сомневаюсь, что
эта встреча у него была запланирована! - Савароне увидел, что девушка
покраснела. - Простите. Вы не можете отвечать за моего сына. Хотя вы уже,
очевидно, это сделали и без моей просьбы, но все же я прошу вас снова
позвонить по всем известным вам телефонам. А я пока подожду здесь. Кабинет
мне вполне знаком.
Он снял пальто из верблюжьей шерсти и шляпу из тирольского зеленого
фетра. Бросил на стоящее у стола кресло.
- Слушаюсь, синьор, - сказала девушка и вышла.
Да, кабинет и в самом деле был ему знаком, хотя секретарше пришлось
напоминать об этом. Еще два года назад он был его хозяином. Теперь же от
него почти ничего не осталось, только темные деревянные панели на стенах.
Даже мебель другая. Витторио унаследовал от него лишь стены. Ничего больше.
Савароне опустился в большое кожаное кресло со спинкой на шарнирах. Ему
не нравились такие кресла: он уже слишком стар для того, чтобы сражаться с
этим чудовищем, чья спинка автоматически изменяет угол наклона с помощью
невидимых пружин и шарикоподшипников. Он сунул руку в карман и извлек оттуда
телеграмму, заставившую его приехать в Милан из Кампо-ди-Фьори, - телеграмму
из Рима, в которой говорилось, что за семейством Фонтини-Кристи установлена
слежка.
Зачем? Кем? По чьему приказу?
Подобные вопросы невозможно задать по телефону, ибо телефон - орудие
государства. Государство. Вечно это государство. Видимое и невидимое.
Наблюдают, следят, слушают, подглядывают. Телефонами пользоваться нельзя. А
никаких объяснений информатор из Рима, который применил простейший код, не
дал.
МЫ НЕ ПОЛУЧИЛИ НИКАКОГО ОТВЕТА ИЗ МИЛАНА ПОЭТОМУ РЕШИЛИ ТЕЛЕГРАФИРОВАТЬ
ВАМ ЛИЧНО. ПЯТЬ КОНТЕЙНЕРОВ ПОРШНЕЙ АВИАЦИОННЫМ ДВИГАТЕЛЯМ ДЕФЕКТОМ. РИМ
НАСТАИВАЕТ НЕМЕДЛЕННОЙ ЗАМЕНЕ. ПОВТОРЯЮ: НЕМЕДЛЕННОЙ. ПОЖАЛУЙСТА ПОДТВЕРДИТЕ
ТЕЛЕФОНОМ ПОЛУЧЕНИЕ ДО КОНЦА ДНЯ.
Число "пять" означало семейство Фонтини-Кристи, ибо их было пятеро -
отец и четверо сыновей. Любое упоминание слова "поршень" означало внезапно
возникшую опасность. Повтор слова "немедленно" не требовал расшифровки:
необходимо было тотчас же подтвердить получение телеграммы, позвонив по
телефону в Рим. Тогда сразу связались бы с нужными людьми, обдумали план
действий. Но теперь было слишком поздно.
Телеграмма была послана Савароне днем. Витторио должен был получить
свою около одиннадцати. И тем не менее сын не позвонил в Рим и не связался с
ним в Кампо-ди-Фьори. Скоро конец дня. Поздно!
Непростительно! Люди каждый день рискуют собственной жизнью и жизнью
своих близких, ведя борьбу с Муссолини.
Не всегда так было, думал Савароне, глядя на дверь кабинета в надежде,
что в любую секунду войдет секретарша и сообщит ему, где Витторио. Когда-то
все было совсем по-другому. Сначала Фонтини-Кристи поддерживали дуче.
Слабовольный, нерешительный Иммануил бросил Италию на произвол судьбы.
Бенито Муссолини выгодно от него отличался. Он сам прибыл в Кампо-ди-Фьори,
чтобы встретиться с патриархом рода Фонтини-Кристи, ища его поддержки, - так
Макиавелли некогда искал поддержки у князей - тогда Муссолини был полон
энергии и планов, обещал Италии великое будущее.
Это было шестнадцать лет назад. С тех пор Муссолини пожал плоды своего
красноречия. Он украл у нации право думать, у человека - право выбора, он
обманул аристократию - использовал ее в своих интересах и отрекся от их
общих целей. Он вверг страну в совершенно бессмысленную африканскую войну. И
все ради личной славы. Он осквернил самый дух Италии, и Савароне поклялся
остановить его. Фонтини-Кристи собрал северных "князей" и возглавил тайный
мятеж.
Муссолини не мог решиться на открытый разрыв с Фонтини-Кристи. Разве
только обвинение в государственной измене будет доказано с такой
неопровержимостью, что даже самые горячие сторонники семьи вынуждены будут
признать, что Фонтини-Кристи по меньшей мере поступил неосторожно. Италия
неумолимо сползала к вступлению в войну. Муссолини приходилось
осторожничать. Эта война не пользовалась в стране поддержкой, немцы - тем
более.
Кампо-ди-Фьори стало местом тайных встреч недовольных. Необъятные
просторы пашен и лесов, холмов и полей были словно специально предназначены
для тайных собраний, которые обыкновенно проходили в ночное время. Но не
всегда. Бывали встречи, которые требовали дневного света, когда молодые
перенимали у других, более опытных, хитрости искусства ведения новой и
странной войны. Нож, веревка, цепь, крюк. Они даже имя себе придумали:
partigiani.
Партизаны. Слово, которое переходило из языка в язык.
Итальянские игры, думал Савароне. "Итальянские игры" - так называл эти
занятия его сын с презрительной усмешкой самовлюбленного аристократа,
который всерьез относился лишь к собственным удовольствиям... Хотя надо быть
справедливым: Витторио серьезно относился и к делам предприятий
Фонтини-Кристи - настолько, насколько потребности коммерции сообразовывались
с его собственными планами. А он их сообразовывал. Он использовал все свое
финансовое могущество, весь опыт - опыт, нажитый рядом с отцом, - с
хладнокровной, безжалостной решительностью.
Зазвонил телефон. У Савароне возникло искушение поднять трубку, но он
не стал этого делать. Это же кабинет его сына, и телефон его. Вместо этого
он встал с ужасного кресла и подошел к двери. Открыл. Секретарша повторила
имя:
- Синьор Теска? Савароне прервал ее:
- Это Альфредо Теска? Девушка кивнула.
- Пусть не вешает трубку. Я сейчас с ним поговорю. Савароне поспешно
подошел к письменному столу и взял телефонную трубку. Альфредо Теска был
десятником на одной из фабрик. И еще он был partigiano.
- Это Фонтини-Кристи, - сказал Савароне.
- Хозяин? Хорошо, что это вы. Это чистая линия, мы проверяем ее каждый
день.
- Никаких перемен. Все только усугубляется.
- Да, хозяин. Срочное дело. Прибыл человек из Рима. Он должен
встретиться с кем-нибудь из вашей семьи.
-Где?
- В доме на Олоне.
- Когда?
- Чем скорее, тем лучше.
Савароне взглянул на пальто и шляпу.
- Теска, помнишь два года назад встречу на квартире около собора?
- Да, хозяин. Скоро шесть. Я буду вас ждать. Савароне положил трубку и
взял пальто и шляпу. Он оделся и посмотрел на часы. Без четверти шесть. Надо
подождать несколько минут. Пройти через двор к заводу - недалеко. Надо
подгадать так, чтобы войти в здание, смешавшись с толпой, когда дневная
смена будет уходить, а ночная придет на работу.
Его сын вовсю эксплуатировал военную машину дуче. Компания
"Фонтини-Кристи" работала круглосуточно. Когда отец укорил сына за это, тот
ответил:
- Мы же не вооружение выпускаем. У нас для этого нет оборудования. А
конверсия слишком дорого стоит. Мы работаем только ради собственной прибыли,
отец.
Его сын. У самого талантливого из них оказалось пустое сердце.
Взгляд Савароне упал на фотографию в серебряной рамке. То, что она
стоит здесь, на столе Витторио, уже было жестокой шуткой над самим собой.
Фотография запечатлела лицо женщины, красивой по общепринятым понятиям.
Испорченная девочка, превратившаяся в испорченную женщину. Она была женой
Витторио. Десять лет назад.
Брак оказался неудачным. Скорее это был деловой альянс между двумя
чрезвычайно богатыми семьями. Жена не способствовала укреплению этого союза:
она была капризная, своевольная девица, чьи взгляды на жизнь определялись
состоянием.
Она погибла в автокатастрофе неподалеку от Монте-Карло, ранним утром,
когда закрылись все казино. Витторио никогда не вспоминал об этом. Его тогда
не было с ней. С ней был другой.
Его сын прожил четыре суматошных, несчастливых года с женой, которую
терпеть не мог, и тем не менее ее фотография стоит у него на столе. Даже
десять лет спустя. Савароне как-то спросил у него почему.
- Роль вдовца придает некую респектабельность моему образу жизни...
Без семи минут шесть. Пора. Савароне вышел из кабинета и обратился к
секретарше:
- Пожалуйста, позвоните на проходную и попросите шофера подогнать мою
машину к западному входу. Передайте ему, что у меня встреча в соборе.
- Слушаюсь, синьор... Вы не хотите оставить номер телефона, по которому
с вами может связаться сын?
- Кампо-ди-Фьори. Но полагаю, когда он соберется мне позвонить, я уже
буду спать.
Савароне воспользовался личным лифтом сына, спустился на первый этаж и
вышел через служебный выход на заводской двор. Ярдах в тридцати от него
стоял лимузин с гербом Фонтини-Кристи на передней двери. Он обменялся с
шофером взглядами. Тот чуть заметно кивнул: он знал, что делать. Он был
partigiano.
Савароне пересек двор, чувствуя на себе взгляды. Хорошо, что его
заметили, - точно так же было и два года назад, когда агенты тайной полиции
дуче следили за каждым его шагом, пытаясь напасть на след антифашистской
ячейки. Заголосили заводские гудки. Кончилась дневная смена - через
несколько секунд двор и все коридоры будут полны людей. У западных ворот уже
толпились рабочие: ночная смена должна занять места в шесть пятнадцать.
Он поднялся по ступенькам на крыльцо главного входа и попал в шумную
толчею коридора, успев в суматохе снять пальто и шляпу. Теска стоял у стены,
рядом с дверью в гардероб. Он был высок и худощав, чем-то похож на Савароне.
Теска взял у Савароне пальто и шляпу и помог ему надеть свой короткий
потрепанный дождевик с газетой в кармане. Потом передал Савароне большую
матерчатую кепку. Обмен в толпе совершился безмолвно, в мгновение ока.
Савароне помог Теске надеть верблюжье пальто: хозяин отметил про себя, что,
как и два года назад, рабочий неуютно чувствовал себя в чистой дорогой
одежде. Теска слился с людским потоком и двинулся к выходу. Савароне шел на
небольшом расстоянии, а затем остановился у то и дело открывающихся дверей,
сделав вид, что читает газету.
Он увидел то, что хотел увидеть. Пальто из верблюжьей шерсти и
тирольская фетровая шляпа резко выделялись среди поношенных кожаных пиджаков
и потертых рабочих курток. Двое мужчин, стоявших чуть в стороне от дверей,
кивнули друг другу и начали наблюдение, стараясь не потерять в толпе
преследуемого. Савароне смешался с толпой рабочих и оказался у двери как раз
вовремя: он увидел, как закрылась дверь лимузина Фонтини-Кристи и огромный
автомобиль плавно выехал на виа ди Семпионе. Оба преследователя стояли на