Страница:
— Ты действительно необыкновенный человек, — сказала Хелен. — Я абсолютно ничего не помню о том времени, когда мне было пять лет.
Рука Юлиана при этом соскользнула вниз и коснулась ее бедра у самого основания. Хелен почувствовала, что его пальцы буквально излучают электрический ток. Она понимала, что на самом деле такого быть не могло, но ощущение не проходило.
— А я все помню почти с момента своего рождения, — ответил он. Голос его звучал напряженно, казалось, гипнотизировал ее. А может быть, и впрямь было в нем нечто гипнотическое? — Иногда мне даже кажется, что я помню то, что происходило еще до моего рождения.
— Что ж, возможно, этим и объясняется твоя «неординарность», — сказала Хелен. — Но какое отношение это имеет ко мне, что делает незаурядной меня?
— Твоя невинность, — мурлыкающим голосом немедленно отозвался он. — И твое желание лишиться ее. — Рука его нежно поглаживала, ласкала ее ягодицы и ложбинки под ними, пальцы были наэлектризованы до предела.
Хелен зажала в зубах травинку и со вздохом перевернулась на спину. Платье ее поднялось еще выше. Не глядя на Юлиана, она широко раскрытыми глазами изучала косо лежавшие ряды черепицы. Когда она повернулась, Юлиан лишь чуть приподнял руку, но не убрал ее.
— Мое желание лишиться невинности? Почему ты так решил? — Тем не менее про себя Хелен подумала:
«Потому что это слишком очевидно».
— Я читал об этом. Все девушки твоего возраста хотят этого.
Она не заметила, когда это произошло, но голос Юлиана изменился. Это был вновь голос взрослого мужчины — низкий, глубокий, мрачный.
Его рука легла ей на живот, задержалась возле пупка, потом скользнула вниз и проникла под резинку трусиков. Однако продвинуться дальше Хелен ей не позволила.
— Нет, Юлиан, ты не можешь... — остановила его Хелен, схватив за руку.
— Не могу? — охрипшим и задыхающимся голосом переспросил он. — Но почему?
— Потому что ты был прав — я невинна. И к тому же сейчас не время.
— Не время? — Он дрожал от возбуждения. Хелен оттолкнула его и со вздохом ответила:
— Понимаешь, Юлиан... у меня кровотечение.
— Крово... — он откатился и резко вскочил на ноги, трясясь, как в лихорадке. Хелен удивленно уставилась на него.
— Ну да, кровотечение, — ответила она, — это вполне естественно, ты разве не знаешь?
Теперь уже лицо его было не бледным, а, наоборот, налилось кровью и стало багровым, как у пьяницы, и сквозь узкие щелочки глаз виднелись темные зрачки.
— Кровотечение! — на этот раз ему удалось, хотя и с трудом, произнести слово полностью. Его протянутые к Хелен руки с согнутыми пальцами были похожи на звериные лапы, и на мгновение ей показалось, что сейчас он набросится на нее. Ноздри у Юлиана раздулись, а уголок рта дергался, как при нервном тике.
Впервые в жизни Хелен стало страшно, и она почувствовала, что в нем действительно есть нечто странное.
— Да... — прошептала она. — Это происходит каждый месяц...
Глаза его открылись чуть шире, и ей показалось, что зрачки их сверкают алым светом. Но это, конечно же, было игрой света.
— А... кровотечение, — казалось, до него только сейчас дошел смысл ее слов. — Да-да...
Он пошатнулся, повернулся к ней спиной и неуверенной походкой бросился прочь, быстро спустился по лестнице и пропал.
Хелен услышала лишь радостный визг щенка, который не смог подняться по лестнице и вынужден был ждать внизу. Потом, по мере того как удалялся от сеновала Юлиан, постепенно стих и лай сопровождавшего его щенка. Только тогда Хелен смогла наконец вздохнуть спокойно.
— Юлиан! — крикнула она ему вслед. — Ты забыл свои очки и шляпу!
Но если даже он и слышал ее, то не счел нужным ответить.
Весь остаток дня она пыталась найти его, но безрезультатно. И в конце концов она отказалась от своего намерения. У нее тоже была гордость. Раз Юлиан не искал встречи с ней, то и она сделала вид, что ей нет до него никакого дела. Так продолжалось до конца их пребывания в поместье, и, возможно, это было даже к лучшему. Ведь тогда, два года назад, она действительно была невинной девушкой и не имела представления о том, как следует вести себя в подобных ситуациях.
И все-таки при одном воспоминании о нем она вновь ощущала жар его горячей руки, лежавшей на ее животе. Вот и теперь, снова направляясь в Девон, наблюдая за проносящимся за окнами машины пейзажем, она поймала себя на том, что ей по-прежнему интересно, лежит ли на сеновале солома...
Это трудно объяснить. Может быть, здесь были затронуты и разум, и тело, и душа? Джордж, правда, не относился к числу людей, веривших в существование души. Не то чтобы он был неверующим, но все же предпочел бы получить доказательства. Возможно, перед смертью он и обратится к молитве, но только в этом случае, а пока...
Что касается учебы Юлиана в школе, то здесь Анна говорила правду, во всяком случае то, что было действительно известно. Он с необыкновенной легкостью досрочно сдал все экзамены, но не это стало причиной его преждевременного ухода из школы. Один из конструкторов Джорджа, Ян Джонс, работал в Лондоне, и его сын учился в той же школе, что и Юлиан. Он рассказывал о нем совершенно дикие истории, хотя Анна, конечно, не слышала, да и не могла их слышать. Юлиан «соблазнил» одного из учителей, полуопустившегося гея, которого ему удалось каким-то образом разжечь. До крайности возбужденный, он, вероятно, обезумел, потому что старался уложить любое существо мужского пола, встречавшееся на его пути. Во всем случившемся он обвинил Юлиана.
Но это еще не все.
На занятиях по искусству Юлиан рисовал такие картины, что учительница, очень кроткая леди, дошла до того, что напала на него, а потом ворвалась в его спальню и сожгла все его картины. Во время одного из выездов на природу (Джордж не знал, что они все еще практикуются в школе) Юлиан был замечен в том, что предпочитает развлекаться весьма своеобразно: его обнаружили бродящим в одиночестве с трупом бродячего котенка в руках. Руки и лицо его мерзко пахли какой-то дрянью и внутренностями убитого котенка. Юлиан уверял, что убил котенка какой-то неизвестный ему человек, но ведь они находились в тот момент в совершенно безлюдном месте, где на мили кругом не было никого.
Мало того, он, похоже, бродил во сне и до смерти пугал младших мальчиков. В конце концов школа вынуждена была нанять ночных сторожей для спальных корпусов. Директор школы долго разговаривал с Джорджиной, и после этой беседы она дала согласие на уход Юлиана из школы. Таким образом, его исключили из школы ради сохранения ее доброго имени.
Было еще множество других случаев, менее значительных, но суть их оставалась той же.
Все эти истории явились одной из причин нелюбви Джорджа к Юлиану. Но была еще одна, очень важная причина — нечто такое, что существовало почти с момента рождения Юлиана. Несмотря на то, что с тех пор прошло много лет, это происшествие глубоко запало Джорджу в душу.
Он, как сейчас, видел перед собой умирающего старика, прижимающего к груди скомканные простыни, и слышал его последние слова: «Крестить его? Нет, вы не должны это делать! Сначала изгоните из него злых духов!»
Откинувшись на сиденье, она вытянула ноги и подставила лицо свежему ветерку, залетавшему через полуоткрытое окно машины. И вновь вернулась к мыслям о нем, признаться, весьма странным — о большой зеленой лягушке, о боли, которую она время от времени чувствует в левом соске.
На воспоминаниях о лягушке сосредоточиться было трудно, да, честно говоря, ей и не хотелось думать об этом. Сама Анна не способна была и муху обидеть. Конечно, пятилетний ребенок не знает, что творит. Но так ли это? Все дело в том, что, насколько ей известно, Юлиан всегда ясно отдавал себе отчет в своих действиях. Даже когда был совсем еще младенцем.
Она называла его «забавным малышом», но, надо признать, Джордж был прав. Юлиан был не просто забавным, здесь было нечто иное. Во-первых, он никогда не плакал. Нет, не совсем так. Когда он был совсем маленьким, он плакал, если хотел есть. И плакал, если оказывался на солнце. По-видимому, он с младенчества страдал фотофобией. Ах да, он плакал еще однажды — во время обряда крещения. Хотя в тот раз это было похоже скорее на вопль ярости, чем на плач младенца. Насколько Анна знала, его так и не окрестили как положено.
Анна мысленно перенеслась в прошлое. Когда родилась Хелен, Юлиан едва начал ходить, точнее неуверенно ковылять. Это произошло примерно за месяц до того, как бедняжка Джорджина сумела оправиться настолько, что смогла вернуться домой и забрать к себе сына. Анна помнила это время очень хорошо. Она была счастлива как никогда — грудь буквально распирало от обилия молока и вся она была такой полной и цветущей, что являла собой воплощение здоровья и радости.
Однажды — Хелен тогда исполнилось шесть недель — она кормила девочку грудью, когда в комнату приковылял Юлиан, похожий на маленького робота, в поисках внимания и любви, часть которых, по его мнению, отобрала у него Хелен. Он уже тогда был очень ревнив и недоволен тем, что перестал быть единственным центром внимания. Охваченная жалостью к бедной крошке, она подхватила его с пола и, открыв левую грудь, дала ее малышу.
При одном воспоминании об этом острая боль словно укус осы пронзила ее левый сосок. Она вздрогнула и непроизвольно в полусне вскрикнула.
— С тобой все в порядке? — тут же с беспокойством спросил Джордж. — Приоткрой чуть пошире окно и подыши свежим воздухом.
Ровное гудение мотора машины вернуло ее к действительности.
— Это всего лишь судорога, — солгала она. — У меня все затекло, и я сижу как на иголках. Может быть, остановимся у ближайшего кафе?
— Конечно, — откликнулся Джордж. — Как только нам что-нибудь попадется по дороге.
Анна вновь тяжело откинулась на спинку сиденья и почти против своей воли вновь вернулась мыслями в прошлое. Да... она кормила грудью Юлиана... Она сидела и клевала носом, держа обоих детей на руках — Хелен справа, а Юлиана слева. Странно, но на нее вдруг напала какая-то слабость, апатия, которым она не в силах была сопротивляться. Однако резкая боль заставил ее прийти в себя. Хелен плакала, а Юлиан был... весь в крови!
Она смотрела на него в состоянии, близком к шоку, чувствуя на себе неподвижный взгляд его невероятно темных глаз. Окровавленный рот словно минога впился в ее грудь. Кровь, смешанная с молоком, стекала по изгибу распухшей груди, и лицо мальчика, испачканное ею, было красным и блестящим. Он был похож на наевшуюся пиявку с черными глазами, умыв Юлиана и ополоснув грудь, она увидела, что он глубоко прокусил ей кожу вокруг соска — там остались проколы от мелких зубов. Ранки эти не заживали очень долго, и даже сейчас следы от них еще заметны...
А потом произошла эта история с лягушкой. Анне не хотелось вспоминать об этом, но картина ясно стояла перед ее глазами, и ей никак не удавалось избавиться от нее. Это случилось уже после того, как Джорджина, распродала все свое имущество в Лондоне, в последний день перед их с Юлианом отъездом в Девон, в поместье, где они собирались жить в помещичьем доме.
Когда Хелен исполнился год, Джордж выкопал пруд в саду их дома в Гринфорде. С тех пор без каких-либо усилий со стороны хозяев пруд заметно преобразился. Он зарос лилиями и тростником, с берегов к воде склонялись живописные кусты — в целом он напоминал картину в японском стиле. Кроме того, в пруду водились крупные зеленые лягушки, водяные улитки, а по краям он был покрыт тонким слоем зеленой пены. Во всяком случае, Анна называла это пеной. В середине лета над гладью пруда летали стрекозы, но в тот год их почему-то было очень мало и они были значительно мельче, чем обычно.
Анна гуляла с детьми в саду, наблюдая, как Юлиан играет с мячом. Пожалуй, слово «играет» в данном случае не совсем подходило, ибо Юлиан не умел играть так, как это делали другие дети. Он обладал философским складом ума: мяч для него был мячом, обыкновенным резиновым шаром, не более. Если его уронить, он подпрыгнет, если стукнуть им о стену, он отскочит. Больше в нем не было никакой пользы и он не представлял собой источника долгих развлечений. Нравилось это другим или нет, но именно таково было отношение ко всему Юлиана. Анна и сама не знала, зачем она купила ему этот мяч, — ведь ей хорошо было известно, что мальчик ни во что не играл. Правда, он пару раз стукнул им о землю и один раз запустил им в стену, ограждавшую сад. Отскочив от нее, мяч укатился к самому краю пруда.
Юлиан проводил его полупрезрительным взглядом, но вдруг в глазах его зажегся огонек интереса. На берегу что-то шевелилось: огромная блестящая зеленая лягушка выползла на сушу — передние лапки ее были уже на земле, в то время как задние по-прежнему оставались в воде. Пятилетний ребенок застыл на месте, замер, словно кот, увидевший жертву. Глаза Юлиана были прикованы к лягушке, в то время как Хелен бросилась за мячом, схватила его и вприпрыжку побежала обратно в сад.
В это время из дома раздался голос Джорджа, что-то говорившего по поводу подгоравших кебабов. Они должны были стать главным блюдом прощального ужина, а Джорджа назначили шеф-поваром.
Анна кинулась спасать положение и побежала по неровно вымощенной дорожке мимо шпалер с розами в сторону дома, к выложенному плитками дворику в задней его части. Ей потребовалось не более одной-двух минут, чтобы снять мясо с гриля и поставить тарелку с дымящимися кусками на стоявший под открытым небом стол. После этого Анна свойственной ей неторопливой походкой направилась обратно. В дверях кухни с пучками зелени в руках показался Джордж.
— Извини, дорогая. Самое главное — это следить за временем, а у меня еще, к сожалению, мало опыта. Но теперь я разобрался и все будет в порядке...
Однако далеко не все было в порядке.
Услышав испуганный крик Хелен, раздавшийся со стороны пруда, Анна ускорила шаги.
Подойдя к пруду, Анна даже не сразу поняла, что именно предстало ее взору. Поначалу ей показалось, что Юлиан упал лицом в зеленую тину и испачкался. Но присмотревшись, она ясно увидела всю картину. С тех пор, как бы она ни старалась избавиться от этого ужасного видения, оно всегда стояло перед ее глазами.
Белые плитки, которыми был выложен край берега, стали скользкими от крови и внутренностей. Скользким и липким было и лицо Юлиана, сидевшего на берегу, скрестив ноги, и держа в маленьких руках растерзанное тельце лягушки, из которого вытекало содержимое. А этот ребенок — язык не поворачивался назвать его невинным — внимательно изучал это содержимое, нюхал его, прислушивался к нему, явно удивленный сложностью организма. Потом примчалась мать Юлиана. Она всплескивала руками, не переставая причитать на ходу.
— Боже мой! Боже мой! Это было живое существо? Ну конечно же! Он иногда вытворяет подобное! Вскрывает ради любопытства, чтобы узнать, как они устроены.
Потрясенная увиденным Анна схватила на руки всхлипывавшую Хелен и повернула ее лицом в другую сторону.
— Но Джорджина! Это же не какой-нибудь старый будильник — это лягушка! — задохнувшись от волнения и ужаса, обратилась она к кузине.
— Да что ты? Это правда? Бедняжка! — она в волнении взмахнула руками. — Но у него сейчас просто возраст такой, когда он вырастет — все пройдет...
Анна вдруг вспомнила, что в тот момент она подумала:
«Боже мой! Хотелось бы на это надеяться!»
— Девон! — воскликнул Джордж, подталкивая локтем Анну и тем самым прервав ход ее мыслей. — Ты видела знак границы графства? А вот и твое кафе! Чай со сливками, фадж, взбитые сливки! Сейчас мы поставим машину, чего-нибудь поедим, а там уже останется совсем немного. Целая неделя тишины и покоя! Бог мой, как я этого жду...
Как бы в ответ на его мысли послышался голос Анны:
— Юлиан! Мальчик мой, как же ты изменился за эти два года!
Он коротко обнял ее, оказавшись при этом на несколько дюймов выше, потом обернулся к стоявшей возле задней дверцы машины Хелен.
— Не только я вырос за это время, — откликнулся он. Теперь голос его стал именно таким — густым и глубоким, который Хелен уже слышала во время предыдущего визита. Держа Хелен на расстоянии вытянутой руки, он внимательно разглядывал ее своими бездонными глазами.
«Он красив, как дьявол», — подумала она. Хотя, возможно, слово «красив» не совсем подходило в данном случае. Привлекателен, да, необычайно, прежде всего неординарен. Удлиненный прямой подбородок, слегка впалые щеки, высокий лоб, прямой нос и особенно глаза в целом составляли лицо, которое, принадлежи оно любому другому человеку, показалось бы весьма странным, необычным. Но в сочетании с этим голосом, с ощущением неординарности ума лицо Юлиана производило потрясающее впечатление. Молодой человек казался чужим и далеким. Темные волосы естественной волной падающие назад и образовывающие на шее нечто вроде гривы придавали ему еще большее, чем прежде, сходство с волком. Да, именно так, — он походил на волка. К тому же он был очень высок и строен.
— Ты все такой же худой, — наконец, нашлась Хелен, — чем тебя только кормит тетя Джорджина?
Он улыбнулся и повернулся к Джорджу, протянув для приветствия руку и кивнув головой:
— Как вы добрались, Джордж? Мы с мамой беспокоились. В последнее время летом на шоссе движение стало слишком интенсивным.
«Джордж?! — внутри у Джорджа все закипело. — Он, как и к матери, обращается ко всем по именам!» Но это все же лучше, чем вообще избегать общения.
— Мы прекрасно доехали! — Джордж заставил себя улыбнуться, исподтишка разглядывая Юлиана. Мальчик перерос его дюйма на три, а копна темных волос делала его еще выше. В свои семнадцать лет это был вполне взрослый мужчина. Будь он немного полнее, он мог бы показаться чересчур крупным, потому что кость у него была широкой. Несмотря на длинные тонкие пальцы, рукопожатие его никак нельзя было назвать слабым — в нем чувствовалась сталь.
Джордж вдруг с особенной остротой вспомнил о своих редеющих волосах, о небольшом, но уже заметном брюшке, о всей своей грузной, слегка неповоротливой фигуре. «Но я, во всяком случае, не боюсь бывать на солнце», — подумал он. Что осталось в Юлиане прежним, так это его невероятная бледность. Вот и сейчас, стоя в тени огромного дома, он сам казался частью этой тени.
Два прошедших года, так изменившие в лучшую сторону внешность Юлиана, оказались менее милосердными по отношению к его матери.
— Джорджина! — Анна в этот момент обернулась к кузине и стиснула ее в объятиях. Какой же хрупкой и болезненной она выглядела! Видимо, потеря восемнадцать лет назад любимого мужа по-прежнему сказывалась на ее здоровье. — Ты... ты выглядишь великолепно!
«Вот обманщица! — невольно подумал про себя Джордж. — Да что это с ней? Она будто старый, изношенный часовой механизм, который вот-вот остановится!»
И это было правдой — Джорджина выглядела и вела себя, словно робот, говорила и двигалась, как запрограммированное устройство.
— Анна, Джордж, Хелен! Как приятно снова видеть вас! Я очень рада, что вы приняли приглашение Юлиана. Ну входите же, входите! Вы, конечно, догадываетесь, что мы для вас приготовили. Чай со сливками, естественно!
Двигаясь легко, почти невесомо, она пошла впереди и вошла в дом. Юлиан задержался на пороге и обернулся к гостям.
— Да-да, входите. Чувствуйте себя, как дома, легко и свободно. — Слова его имели некий оттенок ритуальности, отчего приглашение прозвучало несколько странно. Когда шедший последним Джордж поравнялся с ним, Юлиан добавил:
— Позвольте мне принести ваш багаж?
— Почему бы и нет, благодарю, — ответил Джордж. — Я помогу.
— В этом нет необходимости, — улыбнулся Юлиан. — Дайте мне ключи.
Открыв багажник, он с такой легкостью вынул оттуда чемоданы, как будто они были невесомыми, пустыми. В его поведении при этом не было никакой рисовки — в этом Джордж не сомневался. Юлиан обладал недюжинной силой...
Войдя вслед за ним в дом и чувствуя при этом собственную бесполезность, Джордж вдруг замер. Из-за открытой двери в гардеробную, расположенную в глубокой нише по одну сторону от холла, послышалось предупреждающее низкое рычание. Там, за дубовой, потемневшей от времени вешалкой двигалось нечто темное и жуткое и горели два желтых глаза.
— Что это?.. — начал было Джордж, тщетно стараясь разглядеть что-либо во тьме, но рычание стало лишь еще громче.
Юлиан, прошедший уже половину коридора и направлявшийся к лестнице, обернулся.
— Не позволяйте ему пугать вас, Джордж. Он лает страшнее, чем кусается, уверяю вас. — И уже более резким, командным тоном добавил:
— Иди сюда, мальчик, дай нам посмотреть на тебя при свете.
Огромная черная восточноевропейская овчарка крадущейся походкой вышла из темноты и, оскалив зубы, проскользнула мимо Джорджа. Неужели это чудовище было тем самым щенком Юлиана, которого они видели два года назад? Пес направился прямо к поджидавшему его хозяину, и Джордж заметил, что он при этом не вилял хвостом.
— Все в порядке, старина, — тихим голосом обратился к собаке Юлиан. — А теперь иди и не попадайся нам на глаза.
Повинуясь его приказу, злобного вида существо скрылось в глубине дома.
— Боже правый! — воскликнул Джордж. — Слава Богу, он прекрасно обучен! Как его зовут?
— Влад, — вновь подхватив чемоданы, уже на ходу ответил Юлиан. — Кажется, это какое-то румынское слово, обозначающее «князь» или еще что-то в этом духе. Или раньше обозначало...
— Чем он занимается, проводя целые дни в одиночестве? — однажды спросила Анна Джорджину, просто чтобы что-нибудь сказать, когда они остались утром одни.
Всегда тусклые глаза Джорджины при одном упоминании имени Юлиана загорались, и в них появлялось испуганное, почти паническое выражение. Именно таким странным образом заблестели они и сейчас, едва Анна напомнила ей о сыне.
— Ну, у него свои интересы... — она тут же попыталась сменить тему разговора и торопливо продолжила:
— Мы хотим снести старые конюшни. Под ними расположены обширные подземелья, какие-то камеры, винные погреба моего дедушки — Юлиан считает, что еще немного, и конюшни просто провалятся в эти подвалы. Если мы их разберем, то можем продать строительный камень. Он очень хорошего качества, и за него можно выручить приличную сумму.
— Подземелья? Я и не подозревала об их существовании. Ты говоришь, Юлиан спускается туда?
— Только чтобы проверить, в каком они состоянии, — Джорджина говорила торопливо, очень быстро. — Его беспокоит, что... конюшни могут обвалиться, и это причинит вред дому... там просто старые коридоры, можно сказать, туннели, соединяющие обширные подземелья. Там полно вредных газов, пауков, стоят старые ржавые устройства для процеживания вина... словом, ничего интересного.
Видя, что она очень возбуждена — что это? приступ безумия? — Анна встала и, подойдя к Джорджине, положила руки на ее хрупкие плечи. Но та вздрогнула, будто ее ударили, и отшатнулась.
Рука Юлиана при этом соскользнула вниз и коснулась ее бедра у самого основания. Хелен почувствовала, что его пальцы буквально излучают электрический ток. Она понимала, что на самом деле такого быть не могло, но ощущение не проходило.
— А я все помню почти с момента своего рождения, — ответил он. Голос его звучал напряженно, казалось, гипнотизировал ее. А может быть, и впрямь было в нем нечто гипнотическое? — Иногда мне даже кажется, что я помню то, что происходило еще до моего рождения.
— Что ж, возможно, этим и объясняется твоя «неординарность», — сказала Хелен. — Но какое отношение это имеет ко мне, что делает незаурядной меня?
— Твоя невинность, — мурлыкающим голосом немедленно отозвался он. — И твое желание лишиться ее. — Рука его нежно поглаживала, ласкала ее ягодицы и ложбинки под ними, пальцы были наэлектризованы до предела.
Хелен зажала в зубах травинку и со вздохом перевернулась на спину. Платье ее поднялось еще выше. Не глядя на Юлиана, она широко раскрытыми глазами изучала косо лежавшие ряды черепицы. Когда она повернулась, Юлиан лишь чуть приподнял руку, но не убрал ее.
— Мое желание лишиться невинности? Почему ты так решил? — Тем не менее про себя Хелен подумала:
«Потому что это слишком очевидно».
— Я читал об этом. Все девушки твоего возраста хотят этого.
Она не заметила, когда это произошло, но голос Юлиана изменился. Это был вновь голос взрослого мужчины — низкий, глубокий, мрачный.
Его рука легла ей на живот, задержалась возле пупка, потом скользнула вниз и проникла под резинку трусиков. Однако продвинуться дальше Хелен ей не позволила.
— Нет, Юлиан, ты не можешь... — остановила его Хелен, схватив за руку.
— Не могу? — охрипшим и задыхающимся голосом переспросил он. — Но почему?
— Потому что ты был прав — я невинна. И к тому же сейчас не время.
— Не время? — Он дрожал от возбуждения. Хелен оттолкнула его и со вздохом ответила:
— Понимаешь, Юлиан... у меня кровотечение.
— Крово... — он откатился и резко вскочил на ноги, трясясь, как в лихорадке. Хелен удивленно уставилась на него.
— Ну да, кровотечение, — ответила она, — это вполне естественно, ты разве не знаешь?
Теперь уже лицо его было не бледным, а, наоборот, налилось кровью и стало багровым, как у пьяницы, и сквозь узкие щелочки глаз виднелись темные зрачки.
— Кровотечение! — на этот раз ему удалось, хотя и с трудом, произнести слово полностью. Его протянутые к Хелен руки с согнутыми пальцами были похожи на звериные лапы, и на мгновение ей показалось, что сейчас он набросится на нее. Ноздри у Юлиана раздулись, а уголок рта дергался, как при нервном тике.
Впервые в жизни Хелен стало страшно, и она почувствовала, что в нем действительно есть нечто странное.
— Да... — прошептала она. — Это происходит каждый месяц...
Глаза его открылись чуть шире, и ей показалось, что зрачки их сверкают алым светом. Но это, конечно же, было игрой света.
— А... кровотечение, — казалось, до него только сейчас дошел смысл ее слов. — Да-да...
Он пошатнулся, повернулся к ней спиной и неуверенной походкой бросился прочь, быстро спустился по лестнице и пропал.
Хелен услышала лишь радостный визг щенка, который не смог подняться по лестнице и вынужден был ждать внизу. Потом, по мере того как удалялся от сеновала Юлиан, постепенно стих и лай сопровождавшего его щенка. Только тогда Хелен смогла наконец вздохнуть спокойно.
— Юлиан! — крикнула она ему вслед. — Ты забыл свои очки и шляпу!
Но если даже он и слышал ее, то не счел нужным ответить.
Весь остаток дня она пыталась найти его, но безрезультатно. И в конце концов она отказалась от своего намерения. У нее тоже была гордость. Раз Юлиан не искал встречи с ней, то и она сделала вид, что ей нет до него никакого дела. Так продолжалось до конца их пребывания в поместье, и, возможно, это было даже к лучшему. Ведь тогда, два года назад, она действительно была невинной девушкой и не имела представления о том, как следует вести себя в подобных ситуациях.
И все-таки при одном воспоминании о нем она вновь ощущала жар его горячей руки, лежавшей на ее животе. Вот и теперь, снова направляясь в Девон, наблюдая за проносящимся за окнами машины пейзажем, она поймала себя на том, что ей по-прежнему интересно, лежит ли на сеновале солома...
* * *
Джордж тоже втайне думал о Юлиане. Анна могла говорить все что угодно, но не в ее силах что-либо изменить. Этот парень и в самом деле был очень странным, причем во многих отношениях. И дело было не только в его медлительности, расслабленности, хотя, конечно, и они раздражали, так же, как и его скрытность, манера действовать украдкой. Он, безусловно, был болен. Не психически и даже, наверное, не физически, но болен в целом. Иногда, если понаблюдать за ним, когда сам он об этом не подозревал, он производил впечатление таракана, застигнутого врасплох внезапно включившимся ярким светом, или медузы, распростертой на берегу после прилива. Можно даже сказать, что в нем чувствовалось нечто безумное. Но если болезнь его не была ни психической, ни физической и в то же время охватывала обе эти сферы, в чем же она все-таки заключалась?Это трудно объяснить. Может быть, здесь были затронуты и разум, и тело, и душа? Джордж, правда, не относился к числу людей, веривших в существование души. Не то чтобы он был неверующим, но все же предпочел бы получить доказательства. Возможно, перед смертью он и обратится к молитве, но только в этом случае, а пока...
Что касается учебы Юлиана в школе, то здесь Анна говорила правду, во всяком случае то, что было действительно известно. Он с необыкновенной легкостью досрочно сдал все экзамены, но не это стало причиной его преждевременного ухода из школы. Один из конструкторов Джорджа, Ян Джонс, работал в Лондоне, и его сын учился в той же школе, что и Юлиан. Он рассказывал о нем совершенно дикие истории, хотя Анна, конечно, не слышала, да и не могла их слышать. Юлиан «соблазнил» одного из учителей, полуопустившегося гея, которого ему удалось каким-то образом разжечь. До крайности возбужденный, он, вероятно, обезумел, потому что старался уложить любое существо мужского пола, встречавшееся на его пути. Во всем случившемся он обвинил Юлиана.
Но это еще не все.
На занятиях по искусству Юлиан рисовал такие картины, что учительница, очень кроткая леди, дошла до того, что напала на него, а потом ворвалась в его спальню и сожгла все его картины. Во время одного из выездов на природу (Джордж не знал, что они все еще практикуются в школе) Юлиан был замечен в том, что предпочитает развлекаться весьма своеобразно: его обнаружили бродящим в одиночестве с трупом бродячего котенка в руках. Руки и лицо его мерзко пахли какой-то дрянью и внутренностями убитого котенка. Юлиан уверял, что убил котенка какой-то неизвестный ему человек, но ведь они находились в тот момент в совершенно безлюдном месте, где на мили кругом не было никого.
Мало того, он, похоже, бродил во сне и до смерти пугал младших мальчиков. В конце концов школа вынуждена была нанять ночных сторожей для спальных корпусов. Директор школы долго разговаривал с Джорджиной, и после этой беседы она дала согласие на уход Юлиана из школы. Таким образом, его исключили из школы ради сохранения ее доброго имени.
Было еще множество других случаев, менее значительных, но суть их оставалась той же.
Все эти истории явились одной из причин нелюбви Джорджа к Юлиану. Но была еще одна, очень важная причина — нечто такое, что существовало почти с момента рождения Юлиана. Несмотря на то, что с тех пор прошло много лет, это происшествие глубоко запало Джорджу в душу.
Он, как сейчас, видел перед собой умирающего старика, прижимающего к груди скомканные простыни, и слышал его последние слова: «Крестить его? Нет, вы не должны это делать! Сначала изгоните из него злых духов!»
* * *
В случае необходимости Анна могла быть достаточно жесткой, но по натуре своей она была в высшей степени добрым человеком. Даже если у нее и были основания, она никогда не позволяла себе говорить то, что могло причинить вред кому бы то ни было. Вот и сейчас, ей пришлось признаться самой себе — но только самой себе! — что ее неотступно преследуют мысли о Юлиане.Откинувшись на сиденье, она вытянула ноги и подставила лицо свежему ветерку, залетавшему через полуоткрытое окно машины. И вновь вернулась к мыслям о нем, признаться, весьма странным — о большой зеленой лягушке, о боли, которую она время от времени чувствует в левом соске.
На воспоминаниях о лягушке сосредоточиться было трудно, да, честно говоря, ей и не хотелось думать об этом. Сама Анна не способна была и муху обидеть. Конечно, пятилетний ребенок не знает, что творит. Но так ли это? Все дело в том, что, насколько ей известно, Юлиан всегда ясно отдавал себе отчет в своих действиях. Даже когда был совсем еще младенцем.
Она называла его «забавным малышом», но, надо признать, Джордж был прав. Юлиан был не просто забавным, здесь было нечто иное. Во-первых, он никогда не плакал. Нет, не совсем так. Когда он был совсем маленьким, он плакал, если хотел есть. И плакал, если оказывался на солнце. По-видимому, он с младенчества страдал фотофобией. Ах да, он плакал еще однажды — во время обряда крещения. Хотя в тот раз это было похоже скорее на вопль ярости, чем на плач младенца. Насколько Анна знала, его так и не окрестили как положено.
Анна мысленно перенеслась в прошлое. Когда родилась Хелен, Юлиан едва начал ходить, точнее неуверенно ковылять. Это произошло примерно за месяц до того, как бедняжка Джорджина сумела оправиться настолько, что смогла вернуться домой и забрать к себе сына. Анна помнила это время очень хорошо. Она была счастлива как никогда — грудь буквально распирало от обилия молока и вся она была такой полной и цветущей, что являла собой воплощение здоровья и радости.
Однажды — Хелен тогда исполнилось шесть недель — она кормила девочку грудью, когда в комнату приковылял Юлиан, похожий на маленького робота, в поисках внимания и любви, часть которых, по его мнению, отобрала у него Хелен. Он уже тогда был очень ревнив и недоволен тем, что перестал быть единственным центром внимания. Охваченная жалостью к бедной крошке, она подхватила его с пола и, открыв левую грудь, дала ее малышу.
При одном воспоминании об этом острая боль словно укус осы пронзила ее левый сосок. Она вздрогнула и непроизвольно в полусне вскрикнула.
— С тобой все в порядке? — тут же с беспокойством спросил Джордж. — Приоткрой чуть пошире окно и подыши свежим воздухом.
Ровное гудение мотора машины вернуло ее к действительности.
— Это всего лишь судорога, — солгала она. — У меня все затекло, и я сижу как на иголках. Может быть, остановимся у ближайшего кафе?
— Конечно, — откликнулся Джордж. — Как только нам что-нибудь попадется по дороге.
Анна вновь тяжело откинулась на спинку сиденья и почти против своей воли вновь вернулась мыслями в прошлое. Да... она кормила грудью Юлиана... Она сидела и клевала носом, держа обоих детей на руках — Хелен справа, а Юлиана слева. Странно, но на нее вдруг напала какая-то слабость, апатия, которым она не в силах была сопротивляться. Однако резкая боль заставил ее прийти в себя. Хелен плакала, а Юлиан был... весь в крови!
Она смотрела на него в состоянии, близком к шоку, чувствуя на себе неподвижный взгляд его невероятно темных глаз. Окровавленный рот словно минога впился в ее грудь. Кровь, смешанная с молоком, стекала по изгибу распухшей груди, и лицо мальчика, испачканное ею, было красным и блестящим. Он был похож на наевшуюся пиявку с черными глазами, умыв Юлиана и ополоснув грудь, она увидела, что он глубоко прокусил ей кожу вокруг соска — там остались проколы от мелких зубов. Ранки эти не заживали очень долго, и даже сейчас следы от них еще заметны...
А потом произошла эта история с лягушкой. Анне не хотелось вспоминать об этом, но картина ясно стояла перед ее глазами, и ей никак не удавалось избавиться от нее. Это случилось уже после того, как Джорджина, распродала все свое имущество в Лондоне, в последний день перед их с Юлианом отъездом в Девон, в поместье, где они собирались жить в помещичьем доме.
Когда Хелен исполнился год, Джордж выкопал пруд в саду их дома в Гринфорде. С тех пор без каких-либо усилий со стороны хозяев пруд заметно преобразился. Он зарос лилиями и тростником, с берегов к воде склонялись живописные кусты — в целом он напоминал картину в японском стиле. Кроме того, в пруду водились крупные зеленые лягушки, водяные улитки, а по краям он был покрыт тонким слоем зеленой пены. Во всяком случае, Анна называла это пеной. В середине лета над гладью пруда летали стрекозы, но в тот год их почему-то было очень мало и они были значительно мельче, чем обычно.
Анна гуляла с детьми в саду, наблюдая, как Юлиан играет с мячом. Пожалуй, слово «играет» в данном случае не совсем подходило, ибо Юлиан не умел играть так, как это делали другие дети. Он обладал философским складом ума: мяч для него был мячом, обыкновенным резиновым шаром, не более. Если его уронить, он подпрыгнет, если стукнуть им о стену, он отскочит. Больше в нем не было никакой пользы и он не представлял собой источника долгих развлечений. Нравилось это другим или нет, но именно таково было отношение ко всему Юлиана. Анна и сама не знала, зачем она купила ему этот мяч, — ведь ей хорошо было известно, что мальчик ни во что не играл. Правда, он пару раз стукнул им о землю и один раз запустил им в стену, ограждавшую сад. Отскочив от нее, мяч укатился к самому краю пруда.
Юлиан проводил его полупрезрительным взглядом, но вдруг в глазах его зажегся огонек интереса. На берегу что-то шевелилось: огромная блестящая зеленая лягушка выползла на сушу — передние лапки ее были уже на земле, в то время как задние по-прежнему оставались в воде. Пятилетний ребенок застыл на месте, замер, словно кот, увидевший жертву. Глаза Юлиана были прикованы к лягушке, в то время как Хелен бросилась за мячом, схватила его и вприпрыжку побежала обратно в сад.
В это время из дома раздался голос Джорджа, что-то говорившего по поводу подгоравших кебабов. Они должны были стать главным блюдом прощального ужина, а Джорджа назначили шеф-поваром.
Анна кинулась спасать положение и побежала по неровно вымощенной дорожке мимо шпалер с розами в сторону дома, к выложенному плитками дворику в задней его части. Ей потребовалось не более одной-двух минут, чтобы снять мясо с гриля и поставить тарелку с дымящимися кусками на стоявший под открытым небом стол. После этого Анна свойственной ей неторопливой походкой направилась обратно. В дверях кухни с пучками зелени в руках показался Джордж.
— Извини, дорогая. Самое главное — это следить за временем, а у меня еще, к сожалению, мало опыта. Но теперь я разобрался и все будет в порядке...
Однако далеко не все было в порядке.
Услышав испуганный крик Хелен, раздавшийся со стороны пруда, Анна ускорила шаги.
Подойдя к пруду, Анна даже не сразу поняла, что именно предстало ее взору. Поначалу ей показалось, что Юлиан упал лицом в зеленую тину и испачкался. Но присмотревшись, она ясно увидела всю картину. С тех пор, как бы она ни старалась избавиться от этого ужасного видения, оно всегда стояло перед ее глазами.
Белые плитки, которыми был выложен край берега, стали скользкими от крови и внутренностей. Скользким и липким было и лицо Юлиана, сидевшего на берегу, скрестив ноги, и держа в маленьких руках растерзанное тельце лягушки, из которого вытекало содержимое. А этот ребенок — язык не поворачивался назвать его невинным — внимательно изучал это содержимое, нюхал его, прислушивался к нему, явно удивленный сложностью организма. Потом примчалась мать Юлиана. Она всплескивала руками, не переставая причитать на ходу.
— Боже мой! Боже мой! Это было живое существо? Ну конечно же! Он иногда вытворяет подобное! Вскрывает ради любопытства, чтобы узнать, как они устроены.
Потрясенная увиденным Анна схватила на руки всхлипывавшую Хелен и повернула ее лицом в другую сторону.
— Но Джорджина! Это же не какой-нибудь старый будильник — это лягушка! — задохнувшись от волнения и ужаса, обратилась она к кузине.
— Да что ты? Это правда? Бедняжка! — она в волнении взмахнула руками. — Но у него сейчас просто возраст такой, когда он вырастет — все пройдет...
Анна вдруг вспомнила, что в тот момент она подумала:
«Боже мой! Хотелось бы на это надеяться!»
— Девон! — воскликнул Джордж, подталкивая локтем Анну и тем самым прервав ход ее мыслей. — Ты видела знак границы графства? А вот и твое кафе! Чай со сливками, фадж, взбитые сливки! Сейчас мы поставим машину, чего-нибудь поедим, а там уже останется совсем немного. Целая неделя тишины и покоя! Бог мой, как я этого жду...
* * *
Свернув с шоссе, ведущего в Пайнтон, на боковую дорогу, они подъехали к дому, возле которого их уже ожидали Джорджина и Юлиан. Поначалу, впрочем, они не увидели Джорджину, стоявшую за спиной сына. Когда Джордж остановил машину и все вышли, Хелен просто рот раскрыла от удивления, у Анны округлились глаза, а Джордж подумал: «Это кто? Юлиан? Да, конечно же, это он! Но что с ним произошло за это время?»Как бы в ответ на его мысли послышался голос Анны:
— Юлиан! Мальчик мой, как же ты изменился за эти два года!
Он коротко обнял ее, оказавшись при этом на несколько дюймов выше, потом обернулся к стоявшей возле задней дверцы машины Хелен.
— Не только я вырос за это время, — откликнулся он. Теперь голос его стал именно таким — густым и глубоким, который Хелен уже слышала во время предыдущего визита. Держа Хелен на расстоянии вытянутой руки, он внимательно разглядывал ее своими бездонными глазами.
«Он красив, как дьявол», — подумала она. Хотя, возможно, слово «красив» не совсем подходило в данном случае. Привлекателен, да, необычайно, прежде всего неординарен. Удлиненный прямой подбородок, слегка впалые щеки, высокий лоб, прямой нос и особенно глаза в целом составляли лицо, которое, принадлежи оно любому другому человеку, показалось бы весьма странным, необычным. Но в сочетании с этим голосом, с ощущением неординарности ума лицо Юлиана производило потрясающее впечатление. Молодой человек казался чужим и далеким. Темные волосы естественной волной падающие назад и образовывающие на шее нечто вроде гривы придавали ему еще большее, чем прежде, сходство с волком. Да, именно так, — он походил на волка. К тому же он был очень высок и строен.
— Ты все такой же худой, — наконец, нашлась Хелен, — чем тебя только кормит тетя Джорджина?
Он улыбнулся и повернулся к Джорджу, протянув для приветствия руку и кивнув головой:
— Как вы добрались, Джордж? Мы с мамой беспокоились. В последнее время летом на шоссе движение стало слишком интенсивным.
«Джордж?! — внутри у Джорджа все закипело. — Он, как и к матери, обращается ко всем по именам!» Но это все же лучше, чем вообще избегать общения.
— Мы прекрасно доехали! — Джордж заставил себя улыбнуться, исподтишка разглядывая Юлиана. Мальчик перерос его дюйма на три, а копна темных волос делала его еще выше. В свои семнадцать лет это был вполне взрослый мужчина. Будь он немного полнее, он мог бы показаться чересчур крупным, потому что кость у него была широкой. Несмотря на длинные тонкие пальцы, рукопожатие его никак нельзя было назвать слабым — в нем чувствовалась сталь.
Джордж вдруг с особенной остротой вспомнил о своих редеющих волосах, о небольшом, но уже заметном брюшке, о всей своей грузной, слегка неповоротливой фигуре. «Но я, во всяком случае, не боюсь бывать на солнце», — подумал он. Что осталось в Юлиане прежним, так это его невероятная бледность. Вот и сейчас, стоя в тени огромного дома, он сам казался частью этой тени.
Два прошедших года, так изменившие в лучшую сторону внешность Юлиана, оказались менее милосердными по отношению к его матери.
— Джорджина! — Анна в этот момент обернулась к кузине и стиснула ее в объятиях. Какой же хрупкой и болезненной она выглядела! Видимо, потеря восемнадцать лет назад любимого мужа по-прежнему сказывалась на ее здоровье. — Ты... ты выглядишь великолепно!
«Вот обманщица! — невольно подумал про себя Джордж. — Да что это с ней? Она будто старый, изношенный часовой механизм, который вот-вот остановится!»
И это было правдой — Джорджина выглядела и вела себя, словно робот, говорила и двигалась, как запрограммированное устройство.
— Анна, Джордж, Хелен! Как приятно снова видеть вас! Я очень рада, что вы приняли приглашение Юлиана. Ну входите же, входите! Вы, конечно, догадываетесь, что мы для вас приготовили. Чай со сливками, естественно!
Двигаясь легко, почти невесомо, она пошла впереди и вошла в дом. Юлиан задержался на пороге и обернулся к гостям.
— Да-да, входите. Чувствуйте себя, как дома, легко и свободно. — Слова его имели некий оттенок ритуальности, отчего приглашение прозвучало несколько странно. Когда шедший последним Джордж поравнялся с ним, Юлиан добавил:
— Позвольте мне принести ваш багаж?
— Почему бы и нет, благодарю, — ответил Джордж. — Я помогу.
— В этом нет необходимости, — улыбнулся Юлиан. — Дайте мне ключи.
Открыв багажник, он с такой легкостью вынул оттуда чемоданы, как будто они были невесомыми, пустыми. В его поведении при этом не было никакой рисовки — в этом Джордж не сомневался. Юлиан обладал недюжинной силой...
Войдя вслед за ним в дом и чувствуя при этом собственную бесполезность, Джордж вдруг замер. Из-за открытой двери в гардеробную, расположенную в глубокой нише по одну сторону от холла, послышалось предупреждающее низкое рычание. Там, за дубовой, потемневшей от времени вешалкой двигалось нечто темное и жуткое и горели два желтых глаза.
— Что это?.. — начал было Джордж, тщетно стараясь разглядеть что-либо во тьме, но рычание стало лишь еще громче.
Юлиан, прошедший уже половину коридора и направлявшийся к лестнице, обернулся.
— Не позволяйте ему пугать вас, Джордж. Он лает страшнее, чем кусается, уверяю вас. — И уже более резким, командным тоном добавил:
— Иди сюда, мальчик, дай нам посмотреть на тебя при свете.
Огромная черная восточноевропейская овчарка крадущейся походкой вышла из темноты и, оскалив зубы, проскользнула мимо Джорджа. Неужели это чудовище было тем самым щенком Юлиана, которого они видели два года назад? Пес направился прямо к поджидавшему его хозяину, и Джордж заметил, что он при этом не вилял хвостом.
— Все в порядке, старина, — тихим голосом обратился к собаке Юлиан. — А теперь иди и не попадайся нам на глаза.
Повинуясь его приказу, злобного вида существо скрылось в глубине дома.
— Боже правый! — воскликнул Джордж. — Слава Богу, он прекрасно обучен! Как его зовут?
— Влад, — вновь подхватив чемоданы, уже на ходу ответил Юлиан. — Кажется, это какое-то румынское слово, обозначающее «князь» или еще что-то в этом духе. Или раньше обозначало...
* * *
В последующие два или три дня они почти не видели Юлиана. Честно говоря, Джордж особенно не переживал по этому поводу, больше того — он даже почувствовал некоторое облегчение. Анна его отсутствие посчитала несколько странным, а Хелен ощущала, что он избегает встречи с ней, но ничем не проявляла своего раздражения.— Чем он занимается, проводя целые дни в одиночестве? — однажды спросила Анна Джорджину, просто чтобы что-нибудь сказать, когда они остались утром одни.
Всегда тусклые глаза Джорджины при одном упоминании имени Юлиана загорались, и в них появлялось испуганное, почти паническое выражение. Именно таким странным образом заблестели они и сейчас, едва Анна напомнила ей о сыне.
— Ну, у него свои интересы... — она тут же попыталась сменить тему разговора и торопливо продолжила:
— Мы хотим снести старые конюшни. Под ними расположены обширные подземелья, какие-то камеры, винные погреба моего дедушки — Юлиан считает, что еще немного, и конюшни просто провалятся в эти подвалы. Если мы их разберем, то можем продать строительный камень. Он очень хорошего качества, и за него можно выручить приличную сумму.
— Подземелья? Я и не подозревала об их существовании. Ты говоришь, Юлиан спускается туда?
— Только чтобы проверить, в каком они состоянии, — Джорджина говорила торопливо, очень быстро. — Его беспокоит, что... конюшни могут обвалиться, и это причинит вред дому... там просто старые коридоры, можно сказать, туннели, соединяющие обширные подземелья. Там полно вредных газов, пауков, стоят старые ржавые устройства для процеживания вина... словом, ничего интересного.
Видя, что она очень возбуждена — что это? приступ безумия? — Анна встала и, подойдя к Джорджине, положила руки на ее хрупкие плечи. Но та вздрогнула, будто ее ударили, и отшатнулась.