Лампит Дина. Ускользающие тени

   – Здравствуй и прощай, – пробормотала она, поднимаясь вместе со всеми, и была удивительно красива в тот момент, несмотря на то, что по ее щекам текли слезы печали и радости.
   За кулисами Алексея ждала целая толпа – коллеги-музыканты, журналисты и критики и, к удивлению Сидонии, Шанталь де Шенериль.
   – Боже мой! – воскликнула Сидония, пробираясь к ней поближе. – Я даже представить себе не могла, что вы приедете сюда.
   Француженка одарила ее нежным поцелуем.
   – Я в гостях у Мак-Даффа в его поместье уже шесть недель. Кроме того, мне давно хотелось посетить фестиваль. Разумеется, я и не думала, что застану здесь Алексея.
   Сидония удивилась, надо ли ей делать выводы из этого последнего замечания, но ответила просто:
   – Как приятно вновь увидеться с вами!
   – И мне, моя дорогая. Разумеется, я буду на вашем концерте.
   – Боюсь, после такого успеха Алексея мое выступление покажется слишком блеклым.
   – Ваша музыка совершенно иная, – разумно уверила ее Шанталь. – Слушать вашу игру – все равно что слушать падение хрустальных капель. А Алексей способен завладеть душой слушателя.
   – И сердцем?
   Мадам де Шенериль загадочно улыбнулась.
   – И им тоже.
   Они выехали из Эдинбурга через три дня: Шанталь – на своем «роллс-ройсе», Сидония и Алексей – на взятом напрокат «фольксвагене». Француженка настаивала на том, что они должны присоединиться к ней, но Сидония, остро осознавая, что эта их встреча с Алексеем будет последней, отказалась.
   – Мы намерены посетить все известные места – Лох-Несс, остров Муль, даже разыскать гнездышко одной моей знакомой в Бервикшире. Вероятно, мыуспеем побывать в Гленфиннане – там, где высадился принц Красавчик Чарли, – добавила она, глядя в угасшие глаза Шанталь.
   – В начале 1745 года?
   – Да. Если бы он только устроил поход на Лондон, вместо того чтобы послушаться своих советников и повернуть обратно! Вся история могла бы пойти по-другому.
   – Неужели такое было возможно?
   – Он был всего на волосок от победы, – ответила Сидония и подумала, насколько по-иному могла бы пойти жизнь Сары, если бы она никогда не встретилась с Георгом, избранником Ганноверской династии, если бы его изгнали из Англии.
   Приближаясь к озеру Лох-Ломон, при виде которого Алексей прилип к окну автомобиля, Сидония спросила:
   – Ты хотел бы поехать с Шанталь? Алексей взял ее руку с руля.
   – Сидония, это наши каникулы, а не ее. Она великолепная женщина, она очень добра ко мне, но между нами есть нечто особенное. Понимаешь, мы с тобой – два сапога пара.
   – Неужели? – в некотором замешательстве переспросила она.
   – Несомненно. Мы талантливы, как очень немногие из людей, и талант прочно связывает нас.
   – Ты думал бы иначе, если бы познакомился с другими коллегами-музыкантами.
   – Забудь об этом, мы просто близкие друзья.
   – Что, вероятно, лучше, чем любовники.
   – Может быть, – отозвался Алексей, и всего на один миг в его глазах появилась тоска.
   Они поселились в замке, превращенном в отель, расположенном на живописном берегу озера, – на этом настоял Алексей. Именно здесь случилось незабываемое событие: ввиду близости к Эдинбургу в замке оказались люди, которые слушали концерт Алексея, и после ужина он уступил их горячим просьбам и стал играть для них. На звуки его скрипки собралась целая толпа, люди стояли в дверях. Для Сидонии эта ночь стала последним удивительным воспоминанием об этом человеке – именно тогда она окончательно поняла, что общительный юноша, с которым она познакомилась в Москве, приобрел не только международную известность, но и впредь должен идти своим путем.
   – Я горжусь тобой, – сказала она позже, забираясь в постель.
   – И я – я горжусь тобой больше, чем кем-либо из своих знакомых. Ты помнишь, когда-то я предлагал тебе провести медовый месяц со мной в транссибирском экспрессе?
   – Разве я могу забыть об этом?
   – И тебе не важно, что этого никогда не произойдет, что жизнь пойдет, как прежде?
   – Совсем нет, – безмятежно произнесла Сидония, почти не солгав. – Я недавно говорила тебе, что не надеюсь на прочные отношения между нами.
   – Тогда все в порядке, – сказал Алексей и закрыл глаза, засылая в ее объятиях быстро и легко, как ребенок.
 
   Трудно сказать, когда Сара впервые поняла, насколько несчастлив Уильям. Просто однажды – или ей так показалось уже намного позже – они бродили по заросшим лесом берегам реки рука об руку, и его привлекательное, спокойное и поэтическое лицо омрачилось, его черты увяли, и как-то незаметно он приобрел раздражающую привычку вздыхать.
   Сара еще никогда не видела более уютного маленького домика, чем Кэролсайд, расположенного в живописном месте. Построенный на самом берегу реки, где лес подступал к кромке воды, этот дом навевал мысли о том, что здесь можно в гармонии и счастье провести всю жизнь. Однако оказалось, что даже дом в Шотландии не давал паре всего необходимого уединения. Каким-то образом обе семьи обнаружили, где скрываются Сара и Уильям, и уже начали досаждать им гневными письмами.
   Гордоны писали сыну о том, что он сглупил, променяв военную карьеру на женщину, предупреждали, что теперь ему придется существовать всего на пятьсот фунтов в год без всякого жалованья, и если он не одумается, не вернется домой и не возобновит воинскую службу, то будет вынужден довольствоваться этим жалким содержанием до конца жизни. И, что хуже всего, лорд-романтик начал страшиться перспективы, ожидающей его.
   Семья Сары избрала другие методы для шантажа: в каждом письме, которое она получала, сообщалось о болезни очередного члена ее семьи, вызванной ее дурным поведением. Кэролайн слегла, лорд Холленд чувствовал недомогание, Луиза мучилась истериками, Эмили была совершенно подавлена. Что касается маленькой Луизы, ей предрекали тяжелую жизнь и полный остракизм, несмотря на то, что сэр Чарльз, скрывающийся в Суффолке от непрошенного сочувствия друзей, с радостью забрал бы малышку от неверной жены.
   Их отношения дали трещину в тот день, когда неизвестный недоброжелатель прислал им экземпляр местной газетенки. В ней содержалась огромная статья, в которой Сару называли новой Мессалиной, а Уильяма – Гордианом, а, кроме того, упоминалось, что, когда сэр Чарльз Банбери хотел было вызвать лорда Уильяма Гордона на дуэль, один из друзей отговорил его, сообщив, что у Сары было столько любовников, что, если расставить их имена в алфавитном порядке, очередь до Гордиана дойдет только через добрый десяток лет.
   – Они называют тебя распутницей, Сара, – заметил Уильям, читая статью.
   – При нашей первой встрече я призналась тебе, что имела несколько отвратительных связей. Я всегда была откровенна с тобой, – деланно-спокойным тоном ответила Сара, чувствуя, как на ее глаза наворачиваются слезы.
   – Но в статье ты представлена просто дешевой шлюхой.
   Отшвырнув газету, он вышел из дома и где-то пропадал до самой ночи. Яд проник в их жизнь и оказал свое воздействие: первые неповторимые недели страсти были закончены, и закончены навсегда.
   В апреле начались сильные ливни, поэтому Уильям, который пытался поддержать свой дух прогулками и рыбной ловлей, оказался узником в своем доме. Как раз в это время у Луизы начали резаться зубки, и она кричала дни и ночи напролет, вызывая скандалы, которые делали жизнь малютки еще более несчастной.
   – Неужели ты не можешь успокоить ее? – раздраженно спросил Уильям.
   – Нет, не могу, – в тон ему ответила Сара. – Попробуй, если хочешь.
   – Черта с два! – фыркнул он и вышел под проливной дождь.
   Наконец погода установилась и пара получила возможность проводить больше времени на свежем воздухе, прогуливаясь вдоль берега реки по тропе, которую они прозвали Аллеей Любовников еще в те времена, когда только прибыли в Шотландию и все видели в розовом свете.
   – Что твои родители пишут в последнем письме? – спросила Сара скорее из желания поддержать разговор, нежели из любопытства.
   – О том, что они не имеют намерения увеличить мое содержание и что развод сэра Чарльза Банбери, если таковой состоится, займет не менее восьми лет.
   Как будто услышав долгожданные слова, Сара произнесла:
   – Лорд и леди Холленд больны, мои сестры подавлены, герцог Ричмонд прикован к кровати. И все из-за нас двоих.
   Лорд Уильям остановился и резко повернулся к ней:
   – Большего добиться было бы трудно, верно? – тихо сказал он.
   – Что ты имеешь в виду?
   – То, что, если мы причинили столько страданий другим людям, не говоря уж о нас самих, пора бы прибегнуть к помощи рассудка.
   С этими словами он круто повернулся и почти побежал к дому.
   – Уильям! – крикнула вслед ему Сара. – Уильям! Он не ответил.
   Не желая терпеть унижения и будучи слишком гордой, чтобы бежать следом за любовником, Сара осталась на месте, укачивая ребенка на руках до тех пор, пока он не уснул. Только после этого Сара медленно направилась к дому, надеясь застать Уильяма в лучшем расположении духа.
   Его не было дома. Осмотрев комнаты, Сара обнаружила, что его одежда и туалетные принадлежности исчезли. Охваченная паникой, она бросилась в конюшню и увидела, что лошади, которую Уильям приобрел для прогулок, там нет. Сгущались сумерки, Сара сидела одна в доме, вдали от жилья и людей, в обществе крошечного и беззащитного ребенка.
   – Ублюдок! – крикнула она в ярости. – Ублюдок! Но в ответ ей раздалось лишь журчание речной воды.
   После двух самых ужасных дней и ночей в ее жизни Сара услышала у дверей стук копыт, стремглав бросилась к порогу и обнаружила, что приехал всего-навсего мальчишка-почтальон. Тем не менее Сара схватила его за руку и почти стащила с седла.
   – Вот тебе письмо, – сказала она. – Ты получишь шиллинг, если отвезешь его немедля.
   Мальчишка взглянул на адрес и почесал всей пятерней в затылке.
   – «Его милости герцогу Ричмондскому, Гудвуд, Сассекс». Это же страшно далеко, мэм.
   – Неважно. Скажи, у твоего отца есть лошадь или повозка?
   – У меня нет отца, только мать.
   – Ладно, она не согласится довезти меня до Бервика? За это я дам гинею.
   Мальчишка просиял.
   – Да уж, не откажется.
   – Отлично. Когда уходит дилижанс из Бервика?
   – В четверг, за четверть часа до полуночи.
   – Что за немыслимый час! Лучше я проведу предыдущую ночь в Бервике. Скажи матери, что я жду ее в четверг в полдень. Возьми, это два шиллинга, и будь хорошим и послушным мальчиком.
   Так леди Саре Банбери пришлось покинуть Шотландию не в удобной карете, а в расхлябанной деревенской повозке, со сваленными позади вещами, с крошечной дочерью, которую она крепко обхватила руками. Приключение превратилось в опасную выходку, романтические мечты оказались с горьковатым привкусом. У нее не осталось ничего, кроме своих пятисот фунтов, возвращенных сэром Чарльзом, и ребенка-безотцовщины. В двадцать четыре года Сара Банбери превратилась в отверженную изгнанницу, женщину, которой пренебрег высший свет, а впереди ее ждала одинокая и безотрадная жизнь.
 
   – Вот здесь они любили бродить, – сказала Сидония Алексею.
   – И, насколько понимаю, любоваться природой.
   – Да, беседовать о цветущем шиповнике.
   – Романтика!
   – Вот именно, – Сидония отвела ветку боярышника, который рос так густо, что его ветви совершенно переплелись.
   – Знаешь, – продолжал Алексей, – это так романтично, что я не отказался бы сам поступить так же.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Я думаю купить тебе куст роз для твоего сада, чтобы он напоминал обо мне.
   – Когда ты вернешься в Россию?
   – Да, когда я буду там или на гастролях – везде.
   – Ты прелесть, – воскликнула Сидония, обнимая его. – Ты выбиваешь все грустные мысли из моей головы, и все-таки ты чудовище.
   – К чему грустить сейчас? – возразил он. – Для этого у нас впереди еще вся жизнь. Подумай, целых десять месяцев ты могла бездумно радоваться.
   – Но все хорошее обязательно кончается, верно?
   – К несчастью, да.
   Именно здесь, в том самом месте, где лорд Уильям Гордон бежал от обязанностей, бросив свою любовницу и ребенка, Алексей Орлов и Сидония Брукс, несмотря на то, что им оставалось пробыть вместе еще несколько дней, окончательно расстались друг с другом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

   – Искусство жить – тонкая штука, – произнес герцог Ричмондский, закидывая одну на другую обтянутые модными панталонами ноги. – Ты, Сэл, просто еще не научилась заметать следы. Клянусь, только ты и никто другой навлекла на себя все неприятности.
   – Но что я должна была делать? – смиренно спросила Сара, склонив голову и стоя перед братом, подобно наказанному ребенку.
   – Быть более разборчивой в своих внебрачных связях, вот что. Тебе не следовало допускать, чтобы о тебе болтал весь Лондон, и уж во всяком случае не следовало навязывать Банбери незаконнорожденного ребенка от лорда Уильяма. А уж твое бегство! Боже сохрани, но ты, должно быть, начисто лишилась разума.
   – Полагаю, но я всем готова была пожертвовать ради любви, брат. Я считала, что мне не следует пользоваться великодушием сэра Чарльза. Кроме того, я была уверена, что не смогу жить без Уильяма и что пришло время действовать.
   – И посмотри, что из всего этого вышло!
   – Знаю, знаю. Своей глупостью я навлекла неприятности на всю семью.
   – Действительно, только глупости могли обнаружиться так быстро, – кивнул Ричмонд.
   Сара чувствовала, как в ней нарастает возмущение.
   – Однако у вас, сэр, есть любовницы и незаконнорожденные дети по всей Англии, и все об этом знают. Вы почему-то не стремитесь замести следы!
   – Мужчинам ни к чему делать это.
   – Что? – пришла в ярость Сара. – Разве такое возможно? Неужели еще существует такое чудовищное неравенство?
   – Всегда было и всегда будет, – беспечно ответил герцог. – Шкодливого мужчину в лучшем случае будут называть проказником, мило сердиться на него, но никогда не подвергнут остракизму. Развратную женщину будут считать проституткой, блудницей, женщины будут ненавидеть ее и пренебрегать ею, а мужчины, удостоившиеся ее внимания, больше не пожелают ее даже видеть. Так поступают во всем мире.
   Что самое ужасное, он был совершенно прав. Слушая его слова, Сара чувствовала, их правоту.
   – Значит, мне не на что надеяться, – заплакала она.
   – Совершенно, – решительно подтвердил ее брат. – Самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать, – жить тихо и честно и надеяться, что великий лекарь-время исцелит твою хворь, а люди в конце концов все забудут и простят. Поэтому я предлагаю тебе поселиться не в большом доме с нами, а жить где-нибудь поодаль. С глаз долой – из сердца вон.
   – У меня небогатый выбор, – горько ответила Сара. – Я должна поступить так, как вам будет угодно.
   Возвышенный тон герцога стал более дружеским.
   – Поверь, Сэл, так будет лучше всего. Ты уже совершила самую ужасную, почти непоправимую ошибку, и твой единственный выход – попытаться восстановить свою репутацию тихой и безгрешной жизнью. – Он встал и положил руки ей на плечи. – Знаю, тебе придется несладко, знаю, что ты виновна не больше, чем я. Единственная разница между нами – я остался женатым на Прелести, а ты бежала от мужа. За такое преступление тебя будут преследовать не один год.
   – Какое мрачное предсказание, – в отчаянии произнесла она.
   – Не бойся, когда-нибудь семья вновь примет тебя, – утешительно произнес он.
   Однако пока вся семья чуждалась ее, только брат, который видел в поведении Сары отражение собственных проказ, мог понять ее. Герцог Ричмондский прибыл в Лондон в своей огромной карете, разыскал сестру и ее ребенка в одной из гостиниц и перевез их в Гудвуд, приняв на себя ответственность за них. Не признаваясь в этом Саре, по отношению к которой Ричмонд чувствовал себя обязанным проявить строгость, он едва не заплакал, увидев сестру утомленной и истерзанной переживаниями, в компании одного грязного плачущего ребенка.
   Герцог сам принял решение поселить свою сестру с ее ребенком на ферме в Холнейкере, в одном из множества домов своего поместья. Вся знать, проезжая через Гудвуд, считала своим долгом навестить герцога и выразить ему почтение, поэтому он решил, что для всех, в особенности для герцогини, будет лучше, если Сара избегнет неприятных встреч.
   Семья милосердно решила не уделять заблудшей овечке пристального внимания. Младшая из сестер Сары, леди Сесилия, страдала чахоткой и теперь медленно и мучительно умирала на юге Франции в обществе лорда и леди Холленд. В сравнении с безгрешной больной здоровая грешница была отодвинута на второй план в глазах всей семьи.
   Сэр Чарльз, зная, какая беда постигла его бывшую жену, не проявил сочувствия, сообщив только, что он будет добиваться развода по указу парламента и что на примирение нет ни малейшей надежды. Итак, ситуацию осложнило то, что Сарой пренебрегли одновременно семья, друзья и человек, за которым она некогда была замужем.
   Оглядев простой деревенский дом, где ей, подобно покинутой любовнице, предстояло вести одинокую жизнь, Сара залилась слезами. Дни ее вольности, свиданий и возбуждающих развлечений были кончены навсегда. Она стала узницей, обвиненной в преступной страсти и должна была полностью отбыть срок, прежде чем сумеет вновь войти в высший свет. Подавляющее безотрадное будущее простиралось перед ней, и Capa Банбери, распаковав свои вещи и уложив ребенка присела у окна и всю первую ночь в новом доме провела в мучительных рыданиях.
 
   Несмотря на то, что они расставались мирно, пообещав друг другу остаться друзьями на всю жизнь, Сидония обнаружила, что ей трудно сдержать слезы. Талантливый скрипач, который ворвался в ее жизнь, подобно фейерверку, в конце концов уходил. Алексею предстояло отправиться во Францию, сняться для телевидения, дать еще два концерта и в конце концов вернуться в Россию. Это и в самом деле означался расставание – если не навсегда, то, по крайней мере, на весьма продолжительное время.
   – Я буду скучать по тебе, товарищ, – произнес он, обнимая ее.
   – А я – по тебе.
   – После концертов на родине я уеду в Америку – Вероятно, это будет на следующий год. Мы встретимся там?
   – Конечно, все будет зависеть от моего расписания, но я бы не отказалась.
   – Может быть, к тому времени ты уже будешь замужем – этому я ничуть не удивлюсь.
   – Кто знает, кто знает? – грустно ответила Сидония и отвернулась, чтобы он не увидел, как блестят от слез ее глаза. Ее жизнь, если рассудить, была не чем иным, как рядом встреч и расставаний: Найджел, Финнан, а вот теперь – Алексей. Испытывая острую жалость к самой себе, Сидония вытерла рукавом глаза и повернулась, чтобы еще раз взглянуть на него.
   – Передай от меня привет Парижу.
   – Обязательно.
   – И Шанталь., . – с ее стороны намек был некрасивым, но она не смогла удержаться.
   Алексей выглядел слегка смущенным.
   – Да, она просила меня провести, у нее несколько дней.
   – Почему бы и нет? Весь мир открыт тебе, как устрица.
   – Но ты жемчужина в этом мире, – галантно возразил скрипач.
   – Хитрый льстец. Ну, пора – уже объявили твой рейс.
   Их расставание напомнило ей предыдущее прощание в том же аэропорту, только в тот раз она знала, что увидит его вновь, что их разлука – временное явление.
   – Алексей…
   – Да?
   – Спасибо за все, это было чудесно.
   – Спасибо тебе.
   Он склонился поцеловать ее, но в этот момент обоих ослепила вспышка, и Сидония поняла, что их прощание стало достоянием нескольких фотографов. Зная, что мадам де Шенериль еще в Англии и, может быть, она увидит вечерние газеты, Сидония наградила Алексея страстным и долгим поцелуем.
   «Почему бы и нет? – цинично подумала она. – Почему бы мне не воспользоваться последним случаем?»
   – Я пошел, – сказал Алексей, обнимая скрипичный футляр. – Меня стали раздражать газетчики.
   Обернувшись помахать ей на паспортном контроле он выглядел невыразимо печальным.
   – Увидимся в Америке! – крикнул он.
   – Обязательно! – ответила она, подражая ему резко повернулась и поспешила укрыться в машине подальше от журналистов и теплоты навсегда потерянного друга, перед пугающим лицом неуверенности и неизвестности.
 
   Он уехал из города и не стремился сделать из этого тайну, а нелюбезные сплетники уже заявляли, что лорд Уильям Гордон принял твердое решение покинуть берега Англии.
   «Шотландский журнал» за сентябрь 1770 года подробно писал:

   «В четверг из Дувра отбыл в Рим достопочтенный лорд У.Г., некогда считавшийся одним из самых выдающихся молодых людей своего времени при дворе. Он уехал с твердым решением никогда не возвращаться на родину. Он был коротко подстрижен, нес заплечный мешок и намеревался пройти до Рима пешком в обществе одного огромного пса. В очередной раз проявив великодушие, он роздал своих верховых лошадей, собак и прочее имущество своим знакомым, главным образом своему близкому другу, юному графу Т-л. Он не появлялся в свете со времен нашумевшей связи между ним и известной леди, которую его друзья так и не смогли ему простить. Именно их недовольство заставило лорда принять столь необычное решение».

   — Скатертью дорога! – воскликнула Сара, прочитав статью и чувствуя, как в ней кипит ярость. – Мне будет легче дышать, если этот негодяй уберется отсюда.
   Со времени расставания с ним она провела одинокий и несчастный год – Уильям ни разу не попытался проведать свою бывшую любовницу и ребенка, не предложил им моральную и финансовую поддержку! Он просто-напросто позабыл о них. Для него Сара как будто перестала существовать, и она часто думала, что отец не мог бы совершить более бессердечный поступок, чем отвернуться от своего ребенка, пренебрегая самим фактом его рождения. И вот теперь он уехал раздав свое имущество каким угодно друзьям, только не естественной наследнице.
   – Ненавижу тебя, Уильям Гордон! – крикнула Сара, отшвыривая журнал. – Ты чертов недоносок, именно ты был причиной всех несчастий моей жизни! Надеюсь, когда-нибудь ты поплатишься за это. Боже мой, я постараюсь отплатить!
   Ее охватила ненависть – такая сильная и неистовая, что грудь Сары как будто сдавили переполняющие се чувства. Еле дыша, она направилась к двери и прислонилась к косяку, вдыхая свежий воздух и заставляя себя успокоиться.
 
   Наступила осень, и деревья в Гудвуд-Парке уже оделись в яркие военные мундиры по сезону. Ярко-алая, оттенка крови, листва затенялась киноварью солдатских форм, а опавшие листья добавляли в эту печальную симфонию красок оттенок шкуры гнедых коней кавалерии. Перед глазами Сары ветер подхватывал и кружил листья, и она вспомнила, как в другом парке, в другое, непостижимо далекое время, почти век назад, она вместе с детьми Фокса бегала по хрустящему ковру листьев, беспечная и беззаботная, не ведая о предстоящих печалях.
   Время невозможно повернуть вспять. Она вела себя глупо и бездумно и теперь должна поплатиться за это. Медленно и устало Сара повернулась, чтобы войти в дом, но внезапный порыв заставил ее обернуться, набрать полные пригоршни листьев и подбросить их в воздух, стоя и видя, как они каскадом осыпают ее волосы и плечи.
   – Поспеши, жизнь! – крикнула она кроваво-красному закату. – Дай мне быстро вынести это наказание, и пусть в конце концов меня ждет хоть что-нибудь хорошее!
 
   Как случается после жаркого лета, листья на деревьях рано начали желтеть. Возвращаясь из Хитроу, Сидония заметила пронзительную желтизну в кронах и почувствовала приступ тоски, думая обо всем том, что принес конец очередного лета. Эти мысли, разлука с Алексеем и уверенность в том, что любовные отношения между ними окончены навсегда, привели ее в подавленное состояние, ее мысли заволокли мрачные тени. Слабо усмехаясь, она размышляла о том, что еще уготовано ей жизнью, сколько мужчин она встретит и потеряет прежде, чем наступит ее старость.
   Она вошла в квартиру, зная, что в таком настроении ей необходимо либо напиться, либо начать играть, Не сомневаясь в том, что последнее будет намного полезнее для здоровья, Сидония прошла в музыкальную комнату и ударила по клавишам, погружаясь в пьесу Солера, так, как будто яростно стремилась сразиться с собственными мыслями.
   Ее великое лекарство помогло, как обычно, и час спустя музыкантша еще практиковалась, едва замечая время, не видя, как сад погружается в сумерки я на небо выходит ранний, остроконечный месяц. Иронически улыбаясь тому, как ловко ей удалось справиться с депрессией, Сидония вознаградила себя стаканом вина, а потом начала пьесу Генделя, играя тихо и вяло, почти как во сне. В это время свет, вспыхнувший в верхней квартире, осветил лужайку перед ней.
   Сидония замерла, внезапно затаив дыхание, а потом осторожно, почти испуганно, приоткрыла дверь в сад, вышла на середину лужайки и оглянулась на дом. В квартире на втором этаже горел свет, там кто-то двигался – она видела, как тень мелькает в гостиной.
   «Это его брат, мать или кто-нибудь еще», – недоверчиво думала она.
   Но потом совершенно определенно, негромко, но отчетливо до нее донеслись арии Каллас, «Пречистая дева».
   – Финнан, – с облегчением сказала Сидония и заплакала по-настоящему впервые после отъезда Алексея Орлова.