Страница:
– На кухне все готово! Надеюсь, все любят карри?
– О Боже! – невольно вырвалось у Сидонии.
Финнан улыбнулся:
– Не бойтесь. Просто попробуйте, а потом переключайтесь на сыр.
– Но от сыра толстеют.
– Вот бы не подумал, что вы беспокоитесь на этот счет.
Впервые за все время их знакомства он дал Сидонии понять, что кроется в глубинах его души. Неизвестно почему, ее сердце заколотилось.
– Вы вскружите мне голову, доктор.
– Причем в самом ближайшем времени. Похоже, вы не осознаете, насколько вы привлекательны.
Она не хотела, вспоминать про Найджела, но его лицо мгновенно возникло перед ее глазами.
– Нет, не может быть. Мой бывший муж когда-то внушал мне обратное, с тех пор мне трудно поменять мнение о себе.
– Дорогая моя Сидония, – рассмеялся Финнан, – значит, вы даже не поняли, что означают мои слова! Я слышал, через месяц вы даете концерт в Уигмор-Холл?
– Откуда вы узнали?
– Видел афишу. Почему вы не сказали мне?
– Я собиралась, я даже хотела принести вам и, конечно, Дженни пригласительные билеты.
– Я приму билет только в том случае, если вы потом согласитесь пообедать со мной – без Дженни.
– Как вы жестоки! Ну, хорошо, я согласна.
Оба радостно рассмеялись, понимая, что перешли некий критический барьер во взаимопонимании и что теперь их дружба окрепла.
– Давайте уйдем, – вдруг предложил Финнан. – Как только кончится ужин и наступит подходящий момент, мы удерем отсюда.
– А как же бедняжка Дженни? Она так старалась, – С ней и с ее друзьями все будет в порядке. Они до утра проболтают о книгах, которые когда-нибудь опубликуют, и о картинах, которые когда-нибудь напишут.
– Да, доктор, – покорно сказала Сидония, входя за ним на кухню.
Покинув вечеринку, они улизнули через калитку на аллею Холленд. Финнан взял ее руку и сунул в карман своего пальто, чтобы согреть. Слева от них гасли огни театра в Холленд-Парке, который закрывался на ночь.
– Недавно мне снился странный сон об этом месте, – произнесла Сидония, внезапно пожелав исповедаться.
– О чем был этот сон?
– Я видела парк таким, каким он был – большим и ухоженным. Холленд-Хаус стоял здесь во всем величии, а старинная карета катилась по ныне несуществующей аллее вязов.
– Вероятно, вы вернулись в прошлое, – беспечно заметил Финнан.
– Наверное, да – я испытывала странное чувство. – Она подозрительно взглянула на Финнана. – Вы не смеетесь надо мной?
– Нет, не смеюсь. Я ирландец и верю, что существуют земли, сокрытые в тумане.
– Земли, сокрытые в тумане? Как поэтично!
Финнан усмехнулся:
– Я был там однажды и, вероятно, побываю вновь.
– Вы еще тоскуете по ней?
– По Рози? Моей Рози, маленькой дикой розе?
Нет, уже нет. Она тихо ускользнула в прошлое и заняла почетное место среди моих воспоминаний. Но шрам еще остался.
Сидония вздрогнула от пронизывающего ветра, который внезапно пронесся по аллее.
– Мне снилось прошлое…
– Нам всем приходится оглядываться назад, – нетерпеливо ответил Финнан, явно желая переменить разговор. – Давайте вернемся и выпьем бренди.
– Слишком поздно. У меня много работы перед концертом.
– Вы нервничаете?
Сидония резко повернулась к нему:
– Финнан, я спокойна, как камень!
– На концерте я буду вдохновлять вас, – пообещал он.
И хотя она собиралась ответить тривиальной репликой о том, что без него у нее опускаются руки, Сидония неожиданно обнаружила, что серьезно произносит:
– Я рассчитываю на вас, Финнан.
Ангажемент в Уигмор-Холл был получен восемнадцать месяцев назад агентом Сидонии Родом Ризом – случайным отпрыском итальянца-военнопленного и молоденькой уэльской девушки, которая «попала в беду», как любил называть это сам Род, многозначительно вращая своими выпуклыми итальянскими глазами и проводя рукой по светлым рыжеватым волосам, унаследованным от матери. «Выше нос! – говаривал он и Сидонии, и другим своим клиентам в моменты напряженного ожидания. – Кому какое дело? Да, крошка Сид, я сказал то, что сказал».
Род не только бегло говорил по-валлийски, но и отлично владел итальянским, немецким и французским. Более того, он был единственным человеком в мире, которому Сидония позволяла называть себя Сид. Род был известным ловеласом, но, хотя его амурные похождения бурно обсуждались в кругу музыкантов, он взял себе за правило никогда не заводить интрижки с клиентами и не жениться ни на одной из множества увивающихся вокруг него женщин. «Полюбил – позабыл» – вот мой девиз», – добродушно говорил он.
– В старости вы останетесь одиноким, – предупреждали его.
– Я не собираюсь стареть. Мне нравится быть гранд-сеньором.
– Вы неисправимы, – не раз замечала Сидония.
– Если это значит, что я не нуждаюсь в поощрениях, тогда вы совершенно правы.
Но, несмотря на все любовные дела – музыканты, с которыми он имел дело, прозвали его Гуляка Родди, – Род был отличным агентом, настырным и способным, становясь близким другом всех своих клиентов.
Теперь он стоял рядом с Сидонией в Зеленом зале Уигмор-Холл. Сидония, которой казалось, что ее лицо от испуга приобрело оттенок ее длинного изумрудного платья, с несчастным видом уставилась на фотографии знаменитостей, побывавших здесь в прошлом.
– Ну, ну, крошка Сид, выше нос! Тебе нечего бояться, ты ведь была в таком ударе прошлый раз, когда играла здесь, помнишь?
– Но тогда я только начала выступать, а сейчас уже пользуюсь известностью!
– Вот и перестань плакаться! Прошлый раз ты произвела сенсацию и с тех пор стала на голову выше в мастерстве. К тому же новые клавикорды должны принести тебе удачу.
Клавикорды уже стояли на сцене – их доставили в Уигмор-Холл днем и заново настроили.
– Будь они здесь, – сетовала Сидония, – я бы разогрела руки…
Но в это время прозвучал уже второй звонок и Род произнес свои знаменитые напутственные слова – всегда одни и те же, почти талисман, – прежде чем присоединиться к аудитории:
– Ну, детка, всыпь им как следует!
– О Боже, – простонала Сидония, чувствуя, что вот-вот испустит дух – прямо на глазах у публики.
И вот она уже стояла и кланялась на освещенной сцене. При этом ее пышные волосы упали с плеч. В зале громко вздохнула Дженни, а у Финнана О’Нейла на глазах выступили слезы – он разделял все переживания Сидонии, и ее напряжение передалось ему. Но это продолжалось всего одно мгновение. Сидония села за клавикорды и сразу превратилась в медиума, пальцы которого изливали звуки блестящей пьесы Солера, испанского композитора. В зале царила полная тишина; у Финнана по щекам потекли слезы, когда он увидел, как уверенно его новая соседка и приятельница завладела вниманием слушателей и повлекла их за собой в другой мир. Он никогда еще не слышал ничего подобного, никогда не чувствовал такого прилива гордости. Когда в зале волна за волной стал нарастать шквал аплодисментов, а музыкантша склонила голову в знак признательности, Финнан очнулся и хлопал до тех пор, пока его ладоням не стало горячо.
– Какая виртуозность! – воскликнула Дженни, трогая его за рукав. – Ну, разве она не великолепна?
– Не знаю, – искренне ответил Финнан. – Честное слово, не знаю. Я ожидал, что она окажется хорошей музыкантшей, но такого мастерства я даже не предполагал.
– Она кажется одержимой!
– Полагаю, таким должен быть любой великий музыкант.
– Но она – нечто особенное! Великая музыкантша! Я обязательно должна рассказать об этом!
Но Финнан уже не слушал ее, так как Сидония приготовилась к следующей пьесе и опустила руки на клавиши. Доктор услышал, как сидящий позади него мужчина глубоко вздохнул, как только Сидония вновь заиграла, но не придал этому значения.
Программа уже подходила к концу. В первый раз позволив себе взглянуть в сторону зала, Сидония с ужасом заметила, что ее бывший муж Найджел Белтрам сидит среди слушателей, причем прямо позади Финнана и Дженни. Всего на секунду она отвлеклась, но тут же заметила это и, как настоящий профессионал, вновь сосредоточилась на игре с еще большим жаром и триумфально завершила концерт фейерверком пьес Скарлатти.
Зал взорвался неистовыми аплодисментами. Все, что желали присутствующие, – просто послушать талантливую солистку, но в виде премии получили еще и возможность весь вечер лицезреть необыкновенно красивую женщину. Не меньше половины слушателей встали, в том числе Финнан и Дженни. Под одобрительные возгласы Сидония вышла на бис и окончательно покинула сцену, внезапно почувствовав себя обессиленной и испуганной предстоящей встречей с человеком, за которым она когда-то была замужем.
– Найджел здесь. – Этими словами Род встретил Сидонию в гримерной, прокладывая дорогу среди множества букетов. – Хочешь, я вышвырну его отсюда?
– Не надо, – устало ответила Сидония. – Вряд ли он станет закатывать сцену. Он ведь теперь член парламента.
– Ну, это не сдержит такого ублюдка. Ты знаешь, что я думаю о парламентариях – все они как на подбор либо подхалимы, либо бессовестные вруны.
– А он который из них?
– И то и другое, детка.
Как по сигналу, в этот момент дверь распахнулась, и мужчина, женой которого Сидония была три потерянных впустую года, возник на пороге с возбужденно горящими глазами. Не говоря ни слова, Найджел положил руки на плечи Сидонии и слегка отстранил ее от себя, пристально всматриваясь в лицо, будто ища, где спрятан секрет ее таланта и можно ли как-нибудь до него добраться. Как и все, что делал Найджел, это была явная поза, и бывшая жена вывернулась из его рук. Но прежде он успел сказать: «Я уже почти позабыл, как ты очаровательна», – и бегло чмокнул ее в бровь. Сидония увидела, что за спиной Найджела Род изобразил приступ рвоты, и подавила нервный смешок.
– Я в восторге, – заявил Найджел. – Что за великолепный концерт, любовь моя!
– Спасибо, что пришел, – холодно отозвалась Сидония.
– Меня и за уши нельзя было бы оттащить отсюда. Я – твой самый пылкий поклонник и почитатель. До сих пор, – многозначительно добавил он.
Сидония отвернулась, не желая смотреть на его некогда античное, но рано обрюзгшее лицо и вдыхать удушающий перегар виски.
– Мне еще не все равно, – прямо ей в ухо проговорил Найджел.
В зеркале Сидония видела лица: ее собственное, сияющее от триумфа, несколько омраченного присутствием Найджела, и его, большое и бледное лицо тридцатипятилетнего мужчины, очевидно, испытывающего сексуальное возбуждение, судя по тому, как тряслись его пухлые белые руки.
– Нет, – решительно ответила Сидония, поворачиваясь к нему лицом.
Дверь снова распахнулась, и в гримерную одновременно вошли несколько человек, двумя из которых, к великой радости Сидонии, были врач-ирландец и Дженни, одетая в совершенно не идущее ей лиловое вечернее платье.
– Думаю, вас еще в колыбели поцеловала фея, – взволнованно проговорил Финнан, слегка прикасаясь губами к щеке Сидонии. – Я никогда еще не слышал ничего подобного! Вы гений, вот кто вы такая!
– Вам понравилось?
– Неимоверно! Я так гордился!
– Белтрам, – вмешался Найджел, протягивая руку. – Найджел Белтрам. Бывший «мистер Брукс», если вы понимаете, о чем я говорю.
Он по-мальчишески рассмеялся, и Сидония отметила, что теперь на его лице появилось выражение этакого рубахи-парня, души любой компании – особенность, оказавшая ему немалую услугу во время выборов.
– Финнан О’Нейл, – ответил врач, пожимая протянутую руку и поворачиваясь к Сидонии. – Так вы не забыли, что собирались поужинать со мной?
– Конечно, нет.
– Тогда оставляю вас вашим поклонникам. Подгоню машину через пятнадцать минут, идет?
– Лучше через двадцать – тогда я буду полностью готова.
– Отлично! До свидания, мистер Белтрам. Надеюсь, мы с вами еще увидимся.
– Несомненно, – отозвался Найджел, учтиво кивнув. Его добродушие мгновенно исчезло, лишь Финнан отошел. – Какого дьявола нужно здесь этому типу?
– Это тебя не касается, но, в конце концов, он только один из моих новых соседей. А вот и еще одна соседка. – И Сидония замахала рукой, в ответ отчаянно машущей из толпы почитателей Дженни.
– Ты переехала?
– Да, в Кенсингтон. А теперь, Найджел, прошу прощения – меня ждут.
И Сидония быстро отошла, оставив бывшего мужа на милость Рода, который навис над ним, подобно мстящему уэльскому ангелу, нелюбовь которого к парламентариям занимает только второе место после нелюбви лично к мистеру Белтраму.
Чтобы очистить гримерную, понадобился почти час – за это время вернулся Финнан, который припарковал машину где-то в неположенном месте. Но, в конце концов, им с Сидонией удалось выбраться из толпы почитателей таланта и отправиться в «Брюнгильду», ресторанчик, открытый бывшим оперным певцом и специализирующийся на «ужинах после театра». К тому времени, как закончился ужин и самая восхитительная часть вечера, а усталую музыкантшу наконец-то отпустили домой, было уже два часа ночи.
– Спасибо за все, – сказала она, когда ирландец проводил ее до дверей квартиры.
– Вам спасибо – за то, что вы так талантливы, – ответил он, быстро коснулся ее губ и спустился к себе.
Сидония смотрела ему вслед, слегка разочарованная тем, что Финнан не предпринял попытки соблазнить ее, и в то же время радуясь тому, что еще не закончилась самая приятная часть их взаимоотношений. Все-таки ее самолюбие было уязвлено, несмотря на то что, если бы Финнан предложил провести с ним остаток ночи, у нее бы просто не хватило на это сил.
Ее мысли вернулись к концерту и встрече с Найджелом, ужину с Финнаном. Сидония вышла в сад подышать перед сном. Внезапно ею овладел странный порыв, и через садовую калитку она вышла на аллею Холленд. Повинуясь необъяснимому влечению, она быстро направилась в сторону Холленд-Хауса, освещенного призрачным светом луны.
Подобно всем лондонским паркам, Холленд-Парк закрывался на ночь, но во время своих многочисленных прогулок Сидония уже обнаружила тайный вход. Дорожка, ведущая к гостинице для туристской молодежи, расположенной у восточного крыла в нескольких зданиях недавней постройки, ничем не закрывалась, а оттуда через двор рядом с крылом, где располагался фонтан, можно было добраться до Ночной аллеи. Так Сидония и сделала, не зная, что побудило ее на этот поступок.
Внезапно она остановилась. Там, где она стояла, уже можно было разглядеть яркий свет и услышать музыку, по-видимому, исполняемую на старинных инструментах.
«Концерт, – решила Сидония, – это ночной концерт».
Но кто мог затеять такой концерт в три часа ночи? И где слушатели этого странного концерта?
Луна почти скрылась за тучей, и в ее слабом свете Сидония увидела, что ступени, ведущие во двор, находятся на другом месте, не там, где она привыкла их видеть; ворота Иниго Джонса тоже не огораживала новая решетка. Сама она стояла у чугунной решетчатой ограды, доходившей ей до груди, так что можно было легко рассмотреть все, что находилось за ней.
К своему изумлению, Сидония увидела, что Холленд-Хаус ярко освещен светильниками, зажженными на балконах над галереями. В окнах дома горел яркий свет. Она различала силуэты прохаживающихся там людей. Все было почти как во сне, когда она видела дом отреставрированным, но на этот раз Сидония твердо знала, что не спит. Об этом не могло быть и речи – она даже не присела, войдя в квартиру, а сразу отправилась на прогулку. Она не представляла, каким образом могла заснуть, стоя на ногах, и, тем не менее, видела прошлое отчетливо, как в реальности.
Внезапно на ступенях у парадной двери появилась девушка с полотен Джошуа Рейнольдса и посмотрела в ее сторону. Сидония застыла на месте и тоже уставилась на незнакомку, понимая, что та слишком красива, чтобы ее бояться. Она различала блеск густых волос, складки платья с кринолином, сшитого из тяжелой серебристой ткани, зеленые перья на голове, вздрагивающие, от движений девушки. Затем раздался хруст гравия и из темноты показался грузный мужчина в камзоле и треуголке, спешащий к Сидонии.
Ее состояние транса моментально прошло, и Сидония метнулась в сторону дорожки, ведущей к восточному крылу, молясь о том, чтобы найти ее, чтобы местность не изменилась и чтобы она могла вернуться к себе в квартиру – подальше от дома, где призраки веселятся на балу в зале дома, которого уже много лет не существует на свете.
ГЛАВА ПЯТАЯ
– О Боже! – невольно вырвалось у Сидонии.
Финнан улыбнулся:
– Не бойтесь. Просто попробуйте, а потом переключайтесь на сыр.
– Но от сыра толстеют.
– Вот бы не подумал, что вы беспокоитесь на этот счет.
Впервые за все время их знакомства он дал Сидонии понять, что кроется в глубинах его души. Неизвестно почему, ее сердце заколотилось.
– Вы вскружите мне голову, доктор.
– Причем в самом ближайшем времени. Похоже, вы не осознаете, насколько вы привлекательны.
Она не хотела, вспоминать про Найджела, но его лицо мгновенно возникло перед ее глазами.
– Нет, не может быть. Мой бывший муж когда-то внушал мне обратное, с тех пор мне трудно поменять мнение о себе.
– Дорогая моя Сидония, – рассмеялся Финнан, – значит, вы даже не поняли, что означают мои слова! Я слышал, через месяц вы даете концерт в Уигмор-Холл?
– Откуда вы узнали?
– Видел афишу. Почему вы не сказали мне?
– Я собиралась, я даже хотела принести вам и, конечно, Дженни пригласительные билеты.
– Я приму билет только в том случае, если вы потом согласитесь пообедать со мной – без Дженни.
– Как вы жестоки! Ну, хорошо, я согласна.
Оба радостно рассмеялись, понимая, что перешли некий критический барьер во взаимопонимании и что теперь их дружба окрепла.
– Давайте уйдем, – вдруг предложил Финнан. – Как только кончится ужин и наступит подходящий момент, мы удерем отсюда.
– А как же бедняжка Дженни? Она так старалась, – С ней и с ее друзьями все будет в порядке. Они до утра проболтают о книгах, которые когда-нибудь опубликуют, и о картинах, которые когда-нибудь напишут.
– Да, доктор, – покорно сказала Сидония, входя за ним на кухню.
Покинув вечеринку, они улизнули через калитку на аллею Холленд. Финнан взял ее руку и сунул в карман своего пальто, чтобы согреть. Слева от них гасли огни театра в Холленд-Парке, который закрывался на ночь.
– Недавно мне снился странный сон об этом месте, – произнесла Сидония, внезапно пожелав исповедаться.
– О чем был этот сон?
– Я видела парк таким, каким он был – большим и ухоженным. Холленд-Хаус стоял здесь во всем величии, а старинная карета катилась по ныне несуществующей аллее вязов.
– Вероятно, вы вернулись в прошлое, – беспечно заметил Финнан.
– Наверное, да – я испытывала странное чувство. – Она подозрительно взглянула на Финнана. – Вы не смеетесь надо мной?
– Нет, не смеюсь. Я ирландец и верю, что существуют земли, сокрытые в тумане.
– Земли, сокрытые в тумане? Как поэтично!
Финнан усмехнулся:
– Я был там однажды и, вероятно, побываю вновь.
– Вы еще тоскуете по ней?
– По Рози? Моей Рози, маленькой дикой розе?
Нет, уже нет. Она тихо ускользнула в прошлое и заняла почетное место среди моих воспоминаний. Но шрам еще остался.
Сидония вздрогнула от пронизывающего ветра, который внезапно пронесся по аллее.
– Мне снилось прошлое…
– Нам всем приходится оглядываться назад, – нетерпеливо ответил Финнан, явно желая переменить разговор. – Давайте вернемся и выпьем бренди.
– Слишком поздно. У меня много работы перед концертом.
– Вы нервничаете?
Сидония резко повернулась к нему:
– Финнан, я спокойна, как камень!
– На концерте я буду вдохновлять вас, – пообещал он.
И хотя она собиралась ответить тривиальной репликой о том, что без него у нее опускаются руки, Сидония неожиданно обнаружила, что серьезно произносит:
– Я рассчитываю на вас, Финнан.
Ангажемент в Уигмор-Холл был получен восемнадцать месяцев назад агентом Сидонии Родом Ризом – случайным отпрыском итальянца-военнопленного и молоденькой уэльской девушки, которая «попала в беду», как любил называть это сам Род, многозначительно вращая своими выпуклыми итальянскими глазами и проводя рукой по светлым рыжеватым волосам, унаследованным от матери. «Выше нос! – говаривал он и Сидонии, и другим своим клиентам в моменты напряженного ожидания. – Кому какое дело? Да, крошка Сид, я сказал то, что сказал».
Род не только бегло говорил по-валлийски, но и отлично владел итальянским, немецким и французским. Более того, он был единственным человеком в мире, которому Сидония позволяла называть себя Сид. Род был известным ловеласом, но, хотя его амурные похождения бурно обсуждались в кругу музыкантов, он взял себе за правило никогда не заводить интрижки с клиентами и не жениться ни на одной из множества увивающихся вокруг него женщин. «Полюбил – позабыл» – вот мой девиз», – добродушно говорил он.
– В старости вы останетесь одиноким, – предупреждали его.
– Я не собираюсь стареть. Мне нравится быть гранд-сеньором.
– Вы неисправимы, – не раз замечала Сидония.
– Если это значит, что я не нуждаюсь в поощрениях, тогда вы совершенно правы.
Но, несмотря на все любовные дела – музыканты, с которыми он имел дело, прозвали его Гуляка Родди, – Род был отличным агентом, настырным и способным, становясь близким другом всех своих клиентов.
Теперь он стоял рядом с Сидонией в Зеленом зале Уигмор-Холл. Сидония, которой казалось, что ее лицо от испуга приобрело оттенок ее длинного изумрудного платья, с несчастным видом уставилась на фотографии знаменитостей, побывавших здесь в прошлом.
– Ну, ну, крошка Сид, выше нос! Тебе нечего бояться, ты ведь была в таком ударе прошлый раз, когда играла здесь, помнишь?
– Но тогда я только начала выступать, а сейчас уже пользуюсь известностью!
– Вот и перестань плакаться! Прошлый раз ты произвела сенсацию и с тех пор стала на голову выше в мастерстве. К тому же новые клавикорды должны принести тебе удачу.
Клавикорды уже стояли на сцене – их доставили в Уигмор-Холл днем и заново настроили.
– Будь они здесь, – сетовала Сидония, – я бы разогрела руки…
Но в это время прозвучал уже второй звонок и Род произнес свои знаменитые напутственные слова – всегда одни и те же, почти талисман, – прежде чем присоединиться к аудитории:
– Ну, детка, всыпь им как следует!
– О Боже, – простонала Сидония, чувствуя, что вот-вот испустит дух – прямо на глазах у публики.
И вот она уже стояла и кланялась на освещенной сцене. При этом ее пышные волосы упали с плеч. В зале громко вздохнула Дженни, а у Финнана О’Нейла на глазах выступили слезы – он разделял все переживания Сидонии, и ее напряжение передалось ему. Но это продолжалось всего одно мгновение. Сидония села за клавикорды и сразу превратилась в медиума, пальцы которого изливали звуки блестящей пьесы Солера, испанского композитора. В зале царила полная тишина; у Финнана по щекам потекли слезы, когда он увидел, как уверенно его новая соседка и приятельница завладела вниманием слушателей и повлекла их за собой в другой мир. Он никогда еще не слышал ничего подобного, никогда не чувствовал такого прилива гордости. Когда в зале волна за волной стал нарастать шквал аплодисментов, а музыкантша склонила голову в знак признательности, Финнан очнулся и хлопал до тех пор, пока его ладоням не стало горячо.
– Какая виртуозность! – воскликнула Дженни, трогая его за рукав. – Ну, разве она не великолепна?
– Не знаю, – искренне ответил Финнан. – Честное слово, не знаю. Я ожидал, что она окажется хорошей музыкантшей, но такого мастерства я даже не предполагал.
– Она кажется одержимой!
– Полагаю, таким должен быть любой великий музыкант.
– Но она – нечто особенное! Великая музыкантша! Я обязательно должна рассказать об этом!
Но Финнан уже не слушал ее, так как Сидония приготовилась к следующей пьесе и опустила руки на клавиши. Доктор услышал, как сидящий позади него мужчина глубоко вздохнул, как только Сидония вновь заиграла, но не придал этому значения.
Программа уже подходила к концу. В первый раз позволив себе взглянуть в сторону зала, Сидония с ужасом заметила, что ее бывший муж Найджел Белтрам сидит среди слушателей, причем прямо позади Финнана и Дженни. Всего на секунду она отвлеклась, но тут же заметила это и, как настоящий профессионал, вновь сосредоточилась на игре с еще большим жаром и триумфально завершила концерт фейерверком пьес Скарлатти.
Зал взорвался неистовыми аплодисментами. Все, что желали присутствующие, – просто послушать талантливую солистку, но в виде премии получили еще и возможность весь вечер лицезреть необыкновенно красивую женщину. Не меньше половины слушателей встали, в том числе Финнан и Дженни. Под одобрительные возгласы Сидония вышла на бис и окончательно покинула сцену, внезапно почувствовав себя обессиленной и испуганной предстоящей встречей с человеком, за которым она когда-то была замужем.
– Найджел здесь. – Этими словами Род встретил Сидонию в гримерной, прокладывая дорогу среди множества букетов. – Хочешь, я вышвырну его отсюда?
– Не надо, – устало ответила Сидония. – Вряд ли он станет закатывать сцену. Он ведь теперь член парламента.
– Ну, это не сдержит такого ублюдка. Ты знаешь, что я думаю о парламентариях – все они как на подбор либо подхалимы, либо бессовестные вруны.
– А он который из них?
– И то и другое, детка.
Как по сигналу, в этот момент дверь распахнулась, и мужчина, женой которого Сидония была три потерянных впустую года, возник на пороге с возбужденно горящими глазами. Не говоря ни слова, Найджел положил руки на плечи Сидонии и слегка отстранил ее от себя, пристально всматриваясь в лицо, будто ища, где спрятан секрет ее таланта и можно ли как-нибудь до него добраться. Как и все, что делал Найджел, это была явная поза, и бывшая жена вывернулась из его рук. Но прежде он успел сказать: «Я уже почти позабыл, как ты очаровательна», – и бегло чмокнул ее в бровь. Сидония увидела, что за спиной Найджела Род изобразил приступ рвоты, и подавила нервный смешок.
– Я в восторге, – заявил Найджел. – Что за великолепный концерт, любовь моя!
– Спасибо, что пришел, – холодно отозвалась Сидония.
– Меня и за уши нельзя было бы оттащить отсюда. Я – твой самый пылкий поклонник и почитатель. До сих пор, – многозначительно добавил он.
Сидония отвернулась, не желая смотреть на его некогда античное, но рано обрюзгшее лицо и вдыхать удушающий перегар виски.
– Мне еще не все равно, – прямо ей в ухо проговорил Найджел.
В зеркале Сидония видела лица: ее собственное, сияющее от триумфа, несколько омраченного присутствием Найджела, и его, большое и бледное лицо тридцатипятилетнего мужчины, очевидно, испытывающего сексуальное возбуждение, судя по тому, как тряслись его пухлые белые руки.
– Нет, – решительно ответила Сидония, поворачиваясь к нему лицом.
Дверь снова распахнулась, и в гримерную одновременно вошли несколько человек, двумя из которых, к великой радости Сидонии, были врач-ирландец и Дженни, одетая в совершенно не идущее ей лиловое вечернее платье.
– Думаю, вас еще в колыбели поцеловала фея, – взволнованно проговорил Финнан, слегка прикасаясь губами к щеке Сидонии. – Я никогда еще не слышал ничего подобного! Вы гений, вот кто вы такая!
– Вам понравилось?
– Неимоверно! Я так гордился!
– Белтрам, – вмешался Найджел, протягивая руку. – Найджел Белтрам. Бывший «мистер Брукс», если вы понимаете, о чем я говорю.
Он по-мальчишески рассмеялся, и Сидония отметила, что теперь на его лице появилось выражение этакого рубахи-парня, души любой компании – особенность, оказавшая ему немалую услугу во время выборов.
– Финнан О’Нейл, – ответил врач, пожимая протянутую руку и поворачиваясь к Сидонии. – Так вы не забыли, что собирались поужинать со мной?
– Конечно, нет.
– Тогда оставляю вас вашим поклонникам. Подгоню машину через пятнадцать минут, идет?
– Лучше через двадцать – тогда я буду полностью готова.
– Отлично! До свидания, мистер Белтрам. Надеюсь, мы с вами еще увидимся.
– Несомненно, – отозвался Найджел, учтиво кивнув. Его добродушие мгновенно исчезло, лишь Финнан отошел. – Какого дьявола нужно здесь этому типу?
– Это тебя не касается, но, в конце концов, он только один из моих новых соседей. А вот и еще одна соседка. – И Сидония замахала рукой, в ответ отчаянно машущей из толпы почитателей Дженни.
– Ты переехала?
– Да, в Кенсингтон. А теперь, Найджел, прошу прощения – меня ждут.
И Сидония быстро отошла, оставив бывшего мужа на милость Рода, который навис над ним, подобно мстящему уэльскому ангелу, нелюбовь которого к парламентариям занимает только второе место после нелюбви лично к мистеру Белтраму.
Чтобы очистить гримерную, понадобился почти час – за это время вернулся Финнан, который припарковал машину где-то в неположенном месте. Но, в конце концов, им с Сидонией удалось выбраться из толпы почитателей таланта и отправиться в «Брюнгильду», ресторанчик, открытый бывшим оперным певцом и специализирующийся на «ужинах после театра». К тому времени, как закончился ужин и самая восхитительная часть вечера, а усталую музыкантшу наконец-то отпустили домой, было уже два часа ночи.
– Спасибо за все, – сказала она, когда ирландец проводил ее до дверей квартиры.
– Вам спасибо – за то, что вы так талантливы, – ответил он, быстро коснулся ее губ и спустился к себе.
Сидония смотрела ему вслед, слегка разочарованная тем, что Финнан не предпринял попытки соблазнить ее, и в то же время радуясь тому, что еще не закончилась самая приятная часть их взаимоотношений. Все-таки ее самолюбие было уязвлено, несмотря на то что, если бы Финнан предложил провести с ним остаток ночи, у нее бы просто не хватило на это сил.
Ее мысли вернулись к концерту и встрече с Найджелом, ужину с Финнаном. Сидония вышла в сад подышать перед сном. Внезапно ею овладел странный порыв, и через садовую калитку она вышла на аллею Холленд. Повинуясь необъяснимому влечению, она быстро направилась в сторону Холленд-Хауса, освещенного призрачным светом луны.
Подобно всем лондонским паркам, Холленд-Парк закрывался на ночь, но во время своих многочисленных прогулок Сидония уже обнаружила тайный вход. Дорожка, ведущая к гостинице для туристской молодежи, расположенной у восточного крыла в нескольких зданиях недавней постройки, ничем не закрывалась, а оттуда через двор рядом с крылом, где располагался фонтан, можно было добраться до Ночной аллеи. Так Сидония и сделала, не зная, что побудило ее на этот поступок.
Внезапно она остановилась. Там, где она стояла, уже можно было разглядеть яркий свет и услышать музыку, по-видимому, исполняемую на старинных инструментах.
«Концерт, – решила Сидония, – это ночной концерт».
Но кто мог затеять такой концерт в три часа ночи? И где слушатели этого странного концерта?
Луна почти скрылась за тучей, и в ее слабом свете Сидония увидела, что ступени, ведущие во двор, находятся на другом месте, не там, где она привыкла их видеть; ворота Иниго Джонса тоже не огораживала новая решетка. Сама она стояла у чугунной решетчатой ограды, доходившей ей до груди, так что можно было легко рассмотреть все, что находилось за ней.
К своему изумлению, Сидония увидела, что Холленд-Хаус ярко освещен светильниками, зажженными на балконах над галереями. В окнах дома горел яркий свет. Она различала силуэты прохаживающихся там людей. Все было почти как во сне, когда она видела дом отреставрированным, но на этот раз Сидония твердо знала, что не спит. Об этом не могло быть и речи – она даже не присела, войдя в квартиру, а сразу отправилась на прогулку. Она не представляла, каким образом могла заснуть, стоя на ногах, и, тем не менее, видела прошлое отчетливо, как в реальности.
Внезапно на ступенях у парадной двери появилась девушка с полотен Джошуа Рейнольдса и посмотрела в ее сторону. Сидония застыла на месте и тоже уставилась на незнакомку, понимая, что та слишком красива, чтобы ее бояться. Она различала блеск густых волос, складки платья с кринолином, сшитого из тяжелой серебристой ткани, зеленые перья на голове, вздрагивающие, от движений девушки. Затем раздался хруст гравия и из темноты показался грузный мужчина в камзоле и треуголке, спешащий к Сидонии.
Ее состояние транса моментально прошло, и Сидония метнулась в сторону дорожки, ведущей к восточному крылу, молясь о том, чтобы найти ее, чтобы местность не изменилась и чтобы она могла вернуться к себе в квартиру – подальше от дома, где призраки веселятся на балу в зале дома, которого уже много лет не существует на свете.
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Клянусь перед лицом свидетелей, – решительно заявила леди Сара Леннокс, – что я никогда больше не оденусь в черное платье! Этот цвет мне не идет.
– Я тоже, – ответила Сьюзен. – В траурном платье я выгляжу как кусок хлеба, размоченный в молоке.
– Тогда долой все эти вороньи наряды! Сегодня я надену малиновое.
– Тебе не кажется, что это будет выглядеть слишком вызывающе?
– Ну и что, – беспечно отозвалась Сара. – В конце концов, это бал Двенадцатой ночи.
– Что бы ты ни надела, он будет смотреть только на тебя.
– Он может смотреть на кого ему угодно.
– Вы лгунья, Сара Леннокс, – уличила ее Сьюзен. – Стоило бы только его величеству взглянуть на кого-нибудь другого, и вы бы пришли в бешенство.
Сара усмехнулась:
– Твоя беда в том, что ты меня слишком хорошо знаешь.
Две юные леди из Холленд-Хауса дружно рассмеялись, а потом вновь посерьезнели, обсуждая животрепещущие проблемы туфель, украшений, причесок и драгоценностей, подходящих для бала Двенадцатой ночи.
С тех пор как Саре исполнилось пятнадцать лет, прошло уже девять месяцев, за которые изменилась судьба целой нации. Двадцать пятого октября 1760 года король Георг II встал в шесть часов утра, пересчитал, все ли монеты на месте в его кошельке, – так, по крайней мере, заявлял ехидный Гораций Уолпол, – и позвонил, приказывая принести шоколад. Часом позже король направился в уборную и вскоре был обнаружен там мертвым – падая, он ударился виском о край деревянного сиденья.
– Что за место для конца жизни! – с отвращением заметил Фокс своей жене.
– Действительно не слишком приличное, – поморщилась она.
– Впрочем, старик и так зажился на свете. Протяни он еще шестьдесят дней, и ему бы исполнилось семьдесят семь лет.
– А теперь вместо него у нас остался двадцатидвухлетний юноша.
– Плюс мать этого юноши вместе со своим любовником. – Фокс нахмурился так, что его черные брови сошлись над переносицей.
Никто еще не знал, какое влияние имеет принцесса Августа на нового короля, и эта неизвестность раздражала Фокса.
Бывший принц Уэльский, а ныне король Георг III, не пытался скрыть свои чувства к Саре. Действительно, на полудюжине светских собраний, прошедших с их первой встречи, юноша уделял Саре столько внимания, сколько позволяли жесткие рамки этикета. И теперь на его первый бал Двенадцатой ночи после окончания траура, когда всем было вновь позволено одеваться в яркие цвета, но гостей еще собиралось совсем немного, Сара и се родные первыми получили приглашения.
– Важный знак, верно? – подозрительно сказал Фокс.
– Только мать его величества так не считает, – резко возразила Кэролайн, вкладывая в эти слова все свое недовольство.
– Эта несносная женщина!
– Король должен понять, что он уже вырос из пеленок.
– Если только эти пеленки не будут приготовлены под нашей крышей.
– Мистер Фокс, что вы опять задумали! – с упреком воскликнула Кэролайн. – Я уже говорила вам – нельзя вмешиваться в естественный ход событий.
– Я всецело на стороне естественности, моя дорогая, и вы должны об этом знать, – он подмигнул большим блестящим глазом, – но я не прочь время от времени протянуть ей руку помощи.
– Что вы хотите сделать?
– Подождите – и увидите сами, – ответил ее хитрый супруг. – Всему свое время.
После этого разговора Кэролайн, не переставая тревожиться, отдала свое черное платье и нижнюю юбку горничной, приказав упрятать их подальше, а сама после купания в своей спальне облачилась в роскошное и элегантное сиреневое атласное платье. Радуясь не меньше молодежи возможности снять траур по королю, Кэролайн укрепила в прическе пурпурные страусовые перья, воткнула в волосы два серебряных гребня и торжественно застыла перед зеркалом. Но тут же ее серьезное голландское лицо погрустнело, и Кэролайн испустила тяжкий вздох.
– О, как я постарела! Как ужасно я выгляжу!
Она подправила прическу, припудрила щеки розовой пудрой и подкрасила губы. Проделав все это и слегка осмелев, Кэролайн посадила себе на скулу мушку в виде сердечка.
– Вы сегодня недурно выглядите, – заметил Фокс, появившись из своей гардеробной.
– Только что я думала совсем иначе.
– Вздор! – Он поцеловал ее, задев за нос напудренной буклей парика. – Вы прелестны, как в день нашей свадьбы.
– Если бы это было правдой… – польщенно вздохнула Кэролайн.
По правде сказать, ее не радовала перспектива появляться в свете в обществе двух таких юных и привлекательных особ, как Сара и Сьюзен, как бы сильно они ни отличались друг от друга. После того как принц Уэльский проявил интерес к Саре, она все чаще становилась центром любого общества, а теперь, когда принц стал королем и от такого возвышения его чувства ничуть не угасли, Кэролайн заметила, что ситуация уже ускользает из ее рук. С очередным вздохом она подумала, что сегодня предстоит выдержать тяжкое испытание.
Его величество, наконец, начал выказывать признаки известной независимости, с энтузиазмом воспринятые теми, кто боялся власти его матери, принцессы Уэльской, урожденной Августы Саксонско-Готской. Эта немецкая принцесса стала женой сына Георга II, Фредерика, наследника престола, умершего раньше своего отца. Еще при жизни мужа его родители постоянно третировали принцессу Августу. «Если я встречусь с ним в аду, – говорила королева Кэролайн о собственном сыне, – я буду испытывать те же чувства, которые бы испытала при встрече с любым отъявленным негодяем, оказавшимся там по заслугам».
Но скоропостижная и ранняя смерть Фредерика разрешила все затруднения. Сын Фредерика Георг стал принцем Уэльским вместо своего отца.
Однако, несмотря на тот факт, что молодой король начал проявлять самостоятельность, некоторые приближенные, среди которых был и Фокс, испытывали страх перед будущим. Августа все еще цепко держала бразды правления при помощи своего фаворита, графа Бьюта, прежде, близкого друга принца Уэльского, которому, как говорили сплетники, удалось слишком успешно утешить вдову. Очарованный Бьютом, хотя отнюдь не в сексуальном смысле, Георг обращался к нему за советом как к любимому отцу.
По примеру своего деда его величество проводил Рождество в Кенсингтоне. Входя в зал, Фокс с облегчением отметил, что там не только очень мало гостей – всего человек тридцать, что делало еще более заметным внимание к Саре, – но также отсутствуют принцесса Августа и Бьют. По крайней мере, сегодня молодой монарх мог поступать так, как ему заблагорассудится.
Новый король отлично выглядел. Одетый в темный бархат, видимо, решив продлить траур лично для себя, Георг казался еще выше и стройнее; его голубые глаза и свежая кожа только выигрывали от сочетания с белым, перевязанным черным бантом париком. Он широко улыбнулся, обнажая свои крепкие и плотные зубы, завидев Сару Леннокс, которая опустилась перед ним в реверансе, в коем можно было усмотреть и уважение, и некую интимность.
– Он влюблен, – прошептал Фокс, сощурив глаза, – я готов прозакладывать за это собственную жизнь!
И действительно, когда начались танцы, король в знак уважения сначала повел одну из пожилых дам, почетную гостью, а уже на следующий танец пригласил Сару. На балу в тот вечер было немного гостей, но всем им довелось весь вечер наблюдать, как король склоняет голову к Саре и шепчет ей что-то – комплименты, судя по тому, как улыбалась и скромно опускала ресницы девушка. Около десяти часов его величество вместе со своей дамой покинул танцевальный зал и направился в комнату, где подавали чай, негус и другие напитки.
– Вы видите? – шепнул Фокс своей жене, нетерпеливо приплясывая на месте.
– Они всего лишь отправились освежиться.
– Да, но наедине, дорогая. Впервые за все время они остались наедине.
Фокс был прав – в комнате никого не оказалось, если не считать двух служанок, подающих чашки и бокалы.
– Позвольте поухаживать за вами, леди Сара, – попросил король, когда они сели рядом. Его глаза возбужденно блестели – несомненно, юношу радовала новизна ситуации.
– Не стоит утруждать себя, ваше величество…
– Ничто другое не доставит мне больше удовольствия, – настаивал король. – Не хотите ли чаю?
– Если позволите, лучше негуса. Ночь выдалась прохладной, а этот напиток хорошо согревает.
– Тогда и я присоединюсь к вам, – заявил король, быстро отводя глаза – ему не хотелось признаваться Саре в том, что мать до сих пор запрещает ему пить. – Я возьму два бокала.
Он поднялся, и Сара последовала его примеру – верхом невежливости было бы сидеть в присутствии стоящего монарха.
– Прошу вас, леди Сара, давайте будем друзьями и оставим эти церемонии! Пожалуйста, садитесь поудобнее, – попросил король, с нежностью глядя на девушку.
Он прошел через комнату за двумя бокалами негуса – горячего подслащенного пунша с пряностями, весьма приятного на вкус напитка. Сара смотрела ему вслед, пытаясь осознать тот факт, что сам король Англии отправился за негусом, оставив ее сидеть, подобно своей возлюбленной, позволяющей ухаживать за собой.
– Я тоже, – ответила Сьюзен. – В траурном платье я выгляжу как кусок хлеба, размоченный в молоке.
– Тогда долой все эти вороньи наряды! Сегодня я надену малиновое.
– Тебе не кажется, что это будет выглядеть слишком вызывающе?
– Ну и что, – беспечно отозвалась Сара. – В конце концов, это бал Двенадцатой ночи.
– Что бы ты ни надела, он будет смотреть только на тебя.
– Он может смотреть на кого ему угодно.
– Вы лгунья, Сара Леннокс, – уличила ее Сьюзен. – Стоило бы только его величеству взглянуть на кого-нибудь другого, и вы бы пришли в бешенство.
Сара усмехнулась:
– Твоя беда в том, что ты меня слишком хорошо знаешь.
Две юные леди из Холленд-Хауса дружно рассмеялись, а потом вновь посерьезнели, обсуждая животрепещущие проблемы туфель, украшений, причесок и драгоценностей, подходящих для бала Двенадцатой ночи.
С тех пор как Саре исполнилось пятнадцать лет, прошло уже девять месяцев, за которые изменилась судьба целой нации. Двадцать пятого октября 1760 года король Георг II встал в шесть часов утра, пересчитал, все ли монеты на месте в его кошельке, – так, по крайней мере, заявлял ехидный Гораций Уолпол, – и позвонил, приказывая принести шоколад. Часом позже король направился в уборную и вскоре был обнаружен там мертвым – падая, он ударился виском о край деревянного сиденья.
– Что за место для конца жизни! – с отвращением заметил Фокс своей жене.
– Действительно не слишком приличное, – поморщилась она.
– Впрочем, старик и так зажился на свете. Протяни он еще шестьдесят дней, и ему бы исполнилось семьдесят семь лет.
– А теперь вместо него у нас остался двадцатидвухлетний юноша.
– Плюс мать этого юноши вместе со своим любовником. – Фокс нахмурился так, что его черные брови сошлись над переносицей.
Никто еще не знал, какое влияние имеет принцесса Августа на нового короля, и эта неизвестность раздражала Фокса.
Бывший принц Уэльский, а ныне король Георг III, не пытался скрыть свои чувства к Саре. Действительно, на полудюжине светских собраний, прошедших с их первой встречи, юноша уделял Саре столько внимания, сколько позволяли жесткие рамки этикета. И теперь на его первый бал Двенадцатой ночи после окончания траура, когда всем было вновь позволено одеваться в яркие цвета, но гостей еще собиралось совсем немного, Сара и се родные первыми получили приглашения.
– Важный знак, верно? – подозрительно сказал Фокс.
– Только мать его величества так не считает, – резко возразила Кэролайн, вкладывая в эти слова все свое недовольство.
– Эта несносная женщина!
– Король должен понять, что он уже вырос из пеленок.
– Если только эти пеленки не будут приготовлены под нашей крышей.
– Мистер Фокс, что вы опять задумали! – с упреком воскликнула Кэролайн. – Я уже говорила вам – нельзя вмешиваться в естественный ход событий.
– Я всецело на стороне естественности, моя дорогая, и вы должны об этом знать, – он подмигнул большим блестящим глазом, – но я не прочь время от времени протянуть ей руку помощи.
– Что вы хотите сделать?
– Подождите – и увидите сами, – ответил ее хитрый супруг. – Всему свое время.
После этого разговора Кэролайн, не переставая тревожиться, отдала свое черное платье и нижнюю юбку горничной, приказав упрятать их подальше, а сама после купания в своей спальне облачилась в роскошное и элегантное сиреневое атласное платье. Радуясь не меньше молодежи возможности снять траур по королю, Кэролайн укрепила в прическе пурпурные страусовые перья, воткнула в волосы два серебряных гребня и торжественно застыла перед зеркалом. Но тут же ее серьезное голландское лицо погрустнело, и Кэролайн испустила тяжкий вздох.
– О, как я постарела! Как ужасно я выгляжу!
Она подправила прическу, припудрила щеки розовой пудрой и подкрасила губы. Проделав все это и слегка осмелев, Кэролайн посадила себе на скулу мушку в виде сердечка.
– Вы сегодня недурно выглядите, – заметил Фокс, появившись из своей гардеробной.
– Только что я думала совсем иначе.
– Вздор! – Он поцеловал ее, задев за нос напудренной буклей парика. – Вы прелестны, как в день нашей свадьбы.
– Если бы это было правдой… – польщенно вздохнула Кэролайн.
По правде сказать, ее не радовала перспектива появляться в свете в обществе двух таких юных и привлекательных особ, как Сара и Сьюзен, как бы сильно они ни отличались друг от друга. После того как принц Уэльский проявил интерес к Саре, она все чаще становилась центром любого общества, а теперь, когда принц стал королем и от такого возвышения его чувства ничуть не угасли, Кэролайн заметила, что ситуация уже ускользает из ее рук. С очередным вздохом она подумала, что сегодня предстоит выдержать тяжкое испытание.
Его величество, наконец, начал выказывать признаки известной независимости, с энтузиазмом воспринятые теми, кто боялся власти его матери, принцессы Уэльской, урожденной Августы Саксонско-Готской. Эта немецкая принцесса стала женой сына Георга II, Фредерика, наследника престола, умершего раньше своего отца. Еще при жизни мужа его родители постоянно третировали принцессу Августу. «Если я встречусь с ним в аду, – говорила королева Кэролайн о собственном сыне, – я буду испытывать те же чувства, которые бы испытала при встрече с любым отъявленным негодяем, оказавшимся там по заслугам».
Но скоропостижная и ранняя смерть Фредерика разрешила все затруднения. Сын Фредерика Георг стал принцем Уэльским вместо своего отца.
Однако, несмотря на тот факт, что молодой король начал проявлять самостоятельность, некоторые приближенные, среди которых был и Фокс, испытывали страх перед будущим. Августа все еще цепко держала бразды правления при помощи своего фаворита, графа Бьюта, прежде, близкого друга принца Уэльского, которому, как говорили сплетники, удалось слишком успешно утешить вдову. Очарованный Бьютом, хотя отнюдь не в сексуальном смысле, Георг обращался к нему за советом как к любимому отцу.
По примеру своего деда его величество проводил Рождество в Кенсингтоне. Входя в зал, Фокс с облегчением отметил, что там не только очень мало гостей – всего человек тридцать, что делало еще более заметным внимание к Саре, – но также отсутствуют принцесса Августа и Бьют. По крайней мере, сегодня молодой монарх мог поступать так, как ему заблагорассудится.
Новый король отлично выглядел. Одетый в темный бархат, видимо, решив продлить траур лично для себя, Георг казался еще выше и стройнее; его голубые глаза и свежая кожа только выигрывали от сочетания с белым, перевязанным черным бантом париком. Он широко улыбнулся, обнажая свои крепкие и плотные зубы, завидев Сару Леннокс, которая опустилась перед ним в реверансе, в коем можно было усмотреть и уважение, и некую интимность.
– Он влюблен, – прошептал Фокс, сощурив глаза, – я готов прозакладывать за это собственную жизнь!
И действительно, когда начались танцы, король в знак уважения сначала повел одну из пожилых дам, почетную гостью, а уже на следующий танец пригласил Сару. На балу в тот вечер было немного гостей, но всем им довелось весь вечер наблюдать, как король склоняет голову к Саре и шепчет ей что-то – комплименты, судя по тому, как улыбалась и скромно опускала ресницы девушка. Около десяти часов его величество вместе со своей дамой покинул танцевальный зал и направился в комнату, где подавали чай, негус и другие напитки.
– Вы видите? – шепнул Фокс своей жене, нетерпеливо приплясывая на месте.
– Они всего лишь отправились освежиться.
– Да, но наедине, дорогая. Впервые за все время они остались наедине.
Фокс был прав – в комнате никого не оказалось, если не считать двух служанок, подающих чашки и бокалы.
– Позвольте поухаживать за вами, леди Сара, – попросил король, когда они сели рядом. Его глаза возбужденно блестели – несомненно, юношу радовала новизна ситуации.
– Не стоит утруждать себя, ваше величество…
– Ничто другое не доставит мне больше удовольствия, – настаивал король. – Не хотите ли чаю?
– Если позволите, лучше негуса. Ночь выдалась прохладной, а этот напиток хорошо согревает.
– Тогда и я присоединюсь к вам, – заявил король, быстро отводя глаза – ему не хотелось признаваться Саре в том, что мать до сих пор запрещает ему пить. – Я возьму два бокала.
Он поднялся, и Сара последовала его примеру – верхом невежливости было бы сидеть в присутствии стоящего монарха.
– Прошу вас, леди Сара, давайте будем друзьями и оставим эти церемонии! Пожалуйста, садитесь поудобнее, – попросил король, с нежностью глядя на девушку.
Он прошел через комнату за двумя бокалами негуса – горячего подслащенного пунша с пряностями, весьма приятного на вкус напитка. Сара смотрела ему вслед, пытаясь осознать тот факт, что сам король Англии отправился за негусом, оставив ее сидеть, подобно своей возлюбленной, позволяющей ухаживать за собой.