Страница:
– Подождите до вечера, – ответил Георг, – клянусь, вы будете удивлены еще больше.
– А где будет праздник?
– В церкви Христа, там сейчас находится резиденция его величества. Так что не обедайте сегодня очень плотно, потому что ужин будет просто грандиозным. Вы будете представлены королю в восемь вечера, – он слегка наклонился, и в его глазах заплясали веселые искорки. – Если у вас в голове уже зреет проблема, что надеть на бал, разрешите облегчить вашу задачу. Владелец этого дома – священник, когда уезжал, взял с собой только то, что смогло уместиться в его экипаже, то же сделала и его жена.
– А кто он?
– Член Городского Совета Ричард Френч, удачливый купец, но яростный сторонник парламентариев. Он сбежал отсюда в самом начале войны, когда по городу пошли слухи, что король собирается обосноваться здесь.
– И Джоселин присвоил все его хозяйство?
– Конечно, – лорд Георг поднялся на ноги, – в городе полно чужаков, они размещены по частным квартирам, в помещениях колледжей, в тавернах и гостиницах, и число их прибавляется с каждым днем. Позвольте вас заверить, что далеко не все приезжие живут в таких прекрасных условиях, как вы, миледи. И благодарить вам за это надо Джоса. Он примчался сюда, как ураган, и заявил свои права на этот дом, когда никто еще даже не успел сообразить, что к чему.
Николь улыбнулась:
– Могу себе это вообразить.
Горинг усмехнулся, его огромные глаза озорно блеснули:
– Дружище Джос очень хороший парень, несмотря на то, что я с удовольствием занял бы его место в постели. Так что сегодня вечером я буду ждать благословения и с его, и с вашей стороны.
Николь сделала реверанс, готовая расхохотаться от нелепости ситуации.
– Значит, до вечера, милорд, – произнесла она и вдруг почувствовала, как ей приятна мысль, что она – жена лорда Джоселина.
– Значит, Золушка едет на бал!
– Что, миледи?
– Нет, ничего, – ответила она, не горя желанием даже пошутить с ним.
Как всегда, угрюмое молчание слуги ужасно раздражало ее, и Николь, спускаясь вниз к карете, жалела о том, что уехавшие хозяева не оставили своего кучера, и ей приходится довольствоваться Карадоком. Спокойный и невозмутимый, слуга Джоселина сидел на месте кучера, и лишь слегка кивнул ей, когда она поднималась в карету.
Возвращаясь по утреннему пути, они въехали в город через Северные ворота, потом мимо Корн-Маркет доехали до главного перекрестка. Николь смотрела в открытое окно кареты, и ее не покидало чувство, что она в сказочной стране. Она внимательно изучала Оксфорд, существовавший много лет назад. Народ был повсюду: солдаты, входящие и выходящие из таверн, проститутки, стоящие в дверях гостиниц, простые горожане, спешащие по своим делам; все они были освещены светом горящих факелов, прикрепленных металлическими скобами прямо к стенам домов, магазинов и гостиниц.
Из неосвещенных мест доносились крики и шум, явные свидетельства того, что народу на улицах на самом деле еще больше, а из темных аллей слышались звуки драк и потасовок, иногда шепот и смех – верные спутники любовных утех. Завороженная чарующим зрелищем, Николь представила себе картину, которую завтра утром осветит солнце после этих безумств, творящихся ночью на улицах. Даже кровь не вызовет удивления. Она видела двух солдат у пивной, один из которых так сильно ранил другого, что кровь лилась у того потоком из раненой руки. Было невероятным облегчением покинуть эти полные буйства, шума и разврата улицы и оказаться под надежной и спокойной крышей Сент-Олдейт.
Помещение оказалось Таун-Холлом, потом здесь будет находиться Оксфордский музей, в котором когда-то была Николь с туристической группой. Им тогда всем выдали наушники, и она слушала запись, которая рассказывала о прошлом этого города. Теперь же она видела это прошлое своими глазами, она полной грудью вдыхала его волнующий запах и была так близко от одного из придворных короля, что могла бы дотронуться до него рукой. Впервые с тех пор, как начали происходить события на вечеринке у Луиса Дейвина, Николь чувствовала, что ей повезло.
Огромные деревянные ворота церкви Христа быстро открылись, и карета въехала во внутренний двор. Николь не смогла узнать постройки, потому что красивой резной башни Кристофера Рена Тома не было. Вместо нее возвышалось типичное для архитектуры Тюдоров сооружение с башенками на каждой стороне ворот, через которые и проехал экипаж. Он повернул налево и остановился перед воротами, которые Николь никогда не видела, несмотря на то, что бывала здесь довольно часто во время учебы в той далекой прошлой жизни. Оттуда доносились звуки музыки, голоса, смех, звон стаканов. В церкви Христа шел праздник, король принимал гостей.
Неожиданно узкая лестница вела наверх, она наверняка не смогла бы уместить всех людей, которые собрались наверху; Николь уже чувствовала сладко-горький запах духов и немытых тел и слышала движение множества пар в бальных одеяниях. Вдруг, озабоченная тем, как она выглядит, актриса дотронулась до светлых волос Арабеллы, откинула их со лба и взбила полукруг вьющихся локонов по обеим сторонам лица. Потом она дошла до вершины лестницы, и, забыв обо всем, шагнула в большой зал церкви Христа, в зал, который в данный момент являлся главным залом королевской резиденции.
Там горело множество свечей, их свет терялся в высоте резного потолка, бросая искры на бокалы и тарелки и на все остальные предметы королевской роскоши, которые делали пребывание короля вдали от Лондона настолько приятным и удобным, насколько это было возможно. На специальном помосте помещалась группа музыкантов, зал был наполнен звуками скрипок, флейт и волынок, и над всем этим поднимался красивый и высокий голос труб. Эффект был просто потрясающий, отраженное несколько раз пламя от двух горящих каминов придавало всей атмосфере еще более захватывающий вид. И посреди всего этого великолепия небольшого роста, худощавый и слегка осунувшийся, с длинными волосами, в которых мелькала первая седина, стоял Стюарт – монарх, из-за которого и началась вся эта война. Открыв от изумления рот, Николь присоединилась к шеренге людей, ждавших своей очереди, чтобы поприветствовать короля.
Она совершенно не ожидала, что в этом человеке окажется столько обаяния и врожденного шарма, которые составляли большую часть его натуры. Отвесив ему реверанс и поцеловав руку, как это делали другие, Николь, не отрываясь, смотрела в это удивительное лицо с огромными, слегка навыкате черными глазами.
– Леди Аттвуд, – проговорил стоящий рядом с королем высокий слуга, присутствие которого отнюдь не делало его величество меньше ростом.
– Добро пожаловать в Оксфорд, – раздался голос из прошлого, голос из истории, который никогда никто из тех, кто будет жить в двадцатом столетии, не сможет услышать.
Николь чувствовала, что комната поплыла у нее перед глазами, до нее дошла вся важность того, что сейчас произошло.
– Благодарю вас, сэр, – еле слышно произнесла она и отошла от него неуклюже, как старуха, не способная на что-то большее.
Все вокруг нее вдруг ожило, она стала замечать улыбки на лицах, сверкание драгоценных камней, сияние атласных и шелковых одежд. Глубоко дыша, чтобы успокоиться, Николь оглядывалась вокруг. Даже если именно этой ночью ей будет суждено вернуться домой, она навсегда запомнит этот праздник, все его мелочи и самые незначительные события. И тут она увидела Джоселина.
Он стоял в дверях, смуглый и красивый, тонкие колечки волос падали на белоснежный кружевной воротник его безупречного костюма. В одном ухе он носил жемчужную сережку, которая сейчас вспыхивала почти так же, как его глаза, когда он обводил ими зал. Николь вдруг поняла, что никогда никого еще не была так счастлива видеть. Она больше не думала о том, что он может узнать ее постыдный секрет. Переполнявшие ее эмоции заставили ее подняться на носки, замерев, наблюдать, как этот самый удивительный на свете человек движется по залу.
Было совершенно очевидно, что он ищет ее, но пока не видит. Еще мгновение Николь оставалась на месте, но потом не выдержала и пошла ему навстречу. И когда между ними оставалось несколько групп людей, занятых беседой, их глаза встретились. Первый раз в жизни она не играла хорошо заученную роль, у нее даже кровь застыла в жилах. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло.
«Боже, – подумала она, – что это такое?» Она поймала себя на том, что ее губы улыбаются вопреки ее воле.
– Арабелла! – позвал он и помахал рукой.
Николь поняла, у нее не осталось и тени сомнений.
Она была влюблена в этого человека так, что не могла даже говорить. Чудо наконец-то произошло, и, поняв это, она вдруг осознала, что ее чувства к Луису Дейвину были просто ничтожными и больше смахивали на самовнушение.
– Джоселин, – прошептала она так тихо, что он вряд ли смог услышать ее слова, – что же ты сотворил со мной? Что же ты сделал с женщиной, которая всю жизнь считала себя блистательной Николь Холл?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
– А где будет праздник?
– В церкви Христа, там сейчас находится резиденция его величества. Так что не обедайте сегодня очень плотно, потому что ужин будет просто грандиозным. Вы будете представлены королю в восемь вечера, – он слегка наклонился, и в его глазах заплясали веселые искорки. – Если у вас в голове уже зреет проблема, что надеть на бал, разрешите облегчить вашу задачу. Владелец этого дома – священник, когда уезжал, взял с собой только то, что смогло уместиться в его экипаже, то же сделала и его жена.
– А кто он?
– Член Городского Совета Ричард Френч, удачливый купец, но яростный сторонник парламентариев. Он сбежал отсюда в самом начале войны, когда по городу пошли слухи, что король собирается обосноваться здесь.
– И Джоселин присвоил все его хозяйство?
– Конечно, – лорд Георг поднялся на ноги, – в городе полно чужаков, они размещены по частным квартирам, в помещениях колледжей, в тавернах и гостиницах, и число их прибавляется с каждым днем. Позвольте вас заверить, что далеко не все приезжие живут в таких прекрасных условиях, как вы, миледи. И благодарить вам за это надо Джоса. Он примчался сюда, как ураган, и заявил свои права на этот дом, когда никто еще даже не успел сообразить, что к чему.
Николь улыбнулась:
– Могу себе это вообразить.
Горинг усмехнулся, его огромные глаза озорно блеснули:
– Дружище Джос очень хороший парень, несмотря на то, что я с удовольствием занял бы его место в постели. Так что сегодня вечером я буду ждать благословения и с его, и с вашей стороны.
Николь сделала реверанс, готовая расхохотаться от нелепости ситуации.
– Значит, до вечера, милорд, – произнесла она и вдруг почувствовала, как ей приятна мысль, что она – жена лорда Джоселина.
* * *
Поближе познакомившись с домом и пристройками, Николь обнаружила, что член Городского Совета Френч и его супруга оставили после себя много нужного и полезного, когда уезжали из Оксфорда. Только почти вся прислуга уехала вместе с домочадцами. Как бы то ни было, среди одежды Николь нашла несколько совершенно потрясающих платьев, и хотя они были великоваты для миниатюрной фигуры Арабеллы, перешить их не составляло особого труда. Среди предоставленных самим себе слуг нашлась швея, и она быстро переделала одно из платьев, пока Николь принимала долгожданную ванну. Вернувшийся после обеда Карадок, между тем, наведался в конюшни и убедился в том, что лучший экипаж члена Городского Совета находится на месте; правда, экипаж едва ли годился для стремительных поездок. Лошади тоже были далеко не молоды, но, как объяснил Николь Карадок, они вполне могли довезти куда надо.– Значит, Золушка едет на бал!
– Что, миледи?
– Нет, ничего, – ответила она, не горя желанием даже пошутить с ним.
Как всегда, угрюмое молчание слуги ужасно раздражало ее, и Николь, спускаясь вниз к карете, жалела о том, что уехавшие хозяева не оставили своего кучера, и ей приходится довольствоваться Карадоком. Спокойный и невозмутимый, слуга Джоселина сидел на месте кучера, и лишь слегка кивнул ей, когда она поднималась в карету.
Возвращаясь по утреннему пути, они въехали в город через Северные ворота, потом мимо Корн-Маркет доехали до главного перекрестка. Николь смотрела в открытое окно кареты, и ее не покидало чувство, что она в сказочной стране. Она внимательно изучала Оксфорд, существовавший много лет назад. Народ был повсюду: солдаты, входящие и выходящие из таверн, проститутки, стоящие в дверях гостиниц, простые горожане, спешащие по своим делам; все они были освещены светом горящих факелов, прикрепленных металлическими скобами прямо к стенам домов, магазинов и гостиниц.
Из неосвещенных мест доносились крики и шум, явные свидетельства того, что народу на улицах на самом деле еще больше, а из темных аллей слышались звуки драк и потасовок, иногда шепот и смех – верные спутники любовных утех. Завороженная чарующим зрелищем, Николь представила себе картину, которую завтра утром осветит солнце после этих безумств, творящихся ночью на улицах. Даже кровь не вызовет удивления. Она видела двух солдат у пивной, один из которых так сильно ранил другого, что кровь лилась у того потоком из раненой руки. Было невероятным облегчением покинуть эти полные буйства, шума и разврата улицы и оказаться под надежной и спокойной крышей Сент-Олдейт.
Помещение оказалось Таун-Холлом, потом здесь будет находиться Оксфордский музей, в котором когда-то была Николь с туристической группой. Им тогда всем выдали наушники, и она слушала запись, которая рассказывала о прошлом этого города. Теперь же она видела это прошлое своими глазами, она полной грудью вдыхала его волнующий запах и была так близко от одного из придворных короля, что могла бы дотронуться до него рукой. Впервые с тех пор, как начали происходить события на вечеринке у Луиса Дейвина, Николь чувствовала, что ей повезло.
Огромные деревянные ворота церкви Христа быстро открылись, и карета въехала во внутренний двор. Николь не смогла узнать постройки, потому что красивой резной башни Кристофера Рена Тома не было. Вместо нее возвышалось типичное для архитектуры Тюдоров сооружение с башенками на каждой стороне ворот, через которые и проехал экипаж. Он повернул налево и остановился перед воротами, которые Николь никогда не видела, несмотря на то, что бывала здесь довольно часто во время учебы в той далекой прошлой жизни. Оттуда доносились звуки музыки, голоса, смех, звон стаканов. В церкви Христа шел праздник, король принимал гостей.
Неожиданно узкая лестница вела наверх, она наверняка не смогла бы уместить всех людей, которые собрались наверху; Николь уже чувствовала сладко-горький запах духов и немытых тел и слышала движение множества пар в бальных одеяниях. Вдруг, озабоченная тем, как она выглядит, актриса дотронулась до светлых волос Арабеллы, откинула их со лба и взбила полукруг вьющихся локонов по обеим сторонам лица. Потом она дошла до вершины лестницы, и, забыв обо всем, шагнула в большой зал церкви Христа, в зал, который в данный момент являлся главным залом королевской резиденции.
Там горело множество свечей, их свет терялся в высоте резного потолка, бросая искры на бокалы и тарелки и на все остальные предметы королевской роскоши, которые делали пребывание короля вдали от Лондона настолько приятным и удобным, насколько это было возможно. На специальном помосте помещалась группа музыкантов, зал был наполнен звуками скрипок, флейт и волынок, и над всем этим поднимался красивый и высокий голос труб. Эффект был просто потрясающий, отраженное несколько раз пламя от двух горящих каминов придавало всей атмосфере еще более захватывающий вид. И посреди всего этого великолепия небольшого роста, худощавый и слегка осунувшийся, с длинными волосами, в которых мелькала первая седина, стоял Стюарт – монарх, из-за которого и началась вся эта война. Открыв от изумления рот, Николь присоединилась к шеренге людей, ждавших своей очереди, чтобы поприветствовать короля.
Она совершенно не ожидала, что в этом человеке окажется столько обаяния и врожденного шарма, которые составляли большую часть его натуры. Отвесив ему реверанс и поцеловав руку, как это делали другие, Николь, не отрываясь, смотрела в это удивительное лицо с огромными, слегка навыкате черными глазами.
– Леди Аттвуд, – проговорил стоящий рядом с королем высокий слуга, присутствие которого отнюдь не делало его величество меньше ростом.
– Добро пожаловать в Оксфорд, – раздался голос из прошлого, голос из истории, который никогда никто из тех, кто будет жить в двадцатом столетии, не сможет услышать.
Николь чувствовала, что комната поплыла у нее перед глазами, до нее дошла вся важность того, что сейчас произошло.
– Благодарю вас, сэр, – еле слышно произнесла она и отошла от него неуклюже, как старуха, не способная на что-то большее.
Все вокруг нее вдруг ожило, она стала замечать улыбки на лицах, сверкание драгоценных камней, сияние атласных и шелковых одежд. Глубоко дыша, чтобы успокоиться, Николь оглядывалась вокруг. Даже если именно этой ночью ей будет суждено вернуться домой, она навсегда запомнит этот праздник, все его мелочи и самые незначительные события. И тут она увидела Джоселина.
Он стоял в дверях, смуглый и красивый, тонкие колечки волос падали на белоснежный кружевной воротник его безупречного костюма. В одном ухе он носил жемчужную сережку, которая сейчас вспыхивала почти так же, как его глаза, когда он обводил ими зал. Николь вдруг поняла, что никогда никого еще не была так счастлива видеть. Она больше не думала о том, что он может узнать ее постыдный секрет. Переполнявшие ее эмоции заставили ее подняться на носки, замерев, наблюдать, как этот самый удивительный на свете человек движется по залу.
Было совершенно очевидно, что он ищет ее, но пока не видит. Еще мгновение Николь оставалась на месте, но потом не выдержала и пошла ему навстречу. И когда между ними оставалось несколько групп людей, занятых беседой, их глаза встретились. Первый раз в жизни она не играла хорошо заученную роль, у нее даже кровь застыла в жилах. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло.
«Боже, – подумала она, – что это такое?» Она поймала себя на том, что ее губы улыбаются вопреки ее воле.
– Арабелла! – позвал он и помахал рукой.
Николь поняла, у нее не осталось и тени сомнений.
Она была влюблена в этого человека так, что не могла даже говорить. Чудо наконец-то произошло, и, поняв это, она вдруг осознала, что ее чувства к Луису Дейвину были просто ничтожными и больше смахивали на самовнушение.
– Джоселин, – прошептала она так тихо, что он вряд ли смог услышать ее слова, – что же ты сотворил со мной? Что же ты сделал с женщиной, которая всю жизнь считала себя блистательной Николь Холл?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Они уезжали из церкви Христа, когда небо уже было усыпано мириадами звезд. Пока они находились в зале, наполненном запахом духов и светом свечей, город сковал мороз, да такой сильный, что крыши окрестных молчаливых церквей сверкали, как сахарные домики, а каждая травинка на лужайке перед домом стала похожа на сказочный изумруд. Переполненный город затих, все – и пьяные и трезвые – уже лежали в своих постелях, так что единственным звуком среди этого царства тишины был лишь стук копыт лошадей и железное позвякивание ободка колес кареты, мчавшей их по замерзшим ледяным улицам.
Повинуясь торжественности момента, они молчали, и их сливающееся дыхание и стук двух сердец казались слишком громкими. Николь сидела совсем близко от обнимающего ее Джоселина и слышала, как у него по жилам струится кровь. Ей казалось, что она улавливает саму сущность этого живого организма, она чувствовала запах его кожи, запах его духов, запах его длинных кудрявых волос. Она была заколдована, зачарована чувством, переполнявшим ее, чувством любви, не понимая еще до конца то, как велик и безбрежен тот океан, в который она теперь только начала погружаться. И все же, несмотря на охватившее ее совершенно новое чувство, такое пленительное и такое приятное, в ее мозгу снова и снова наплывала тень вины, вины за то, что она натворила, возобновив свои отношения с Майклом Морельяном.
На какое-то мгновение успокаивающий стук колес и интимная обстановка, царящая в карете, дали повод воспрянуть духом прежней Николь Холл, и она подумала: «Ну и что? Ведь Джоселин даже не спал со мной. Я была совершенно свободна и могла делать то, что мне хотелось».
Но хоть это и было справедливо, она понимала, что правила поведения и те оправдания своих поступков, которые она находила приемлемыми в двадцатом веке, не могли никого удовлетворить в то время, в котором она сейчас находилась. И вздрогнув от накатившего на нее страха, она вдруг поняла, что Николь Холл, блистательная актриса и умная проститутка из двадцатого века, исчезает, и, похоже, бесследно.
– Почему ты дрожишь? – спросил Джоселин так тихо, что она сначала даже не поняла, что он вообще что-то сказал.
– Не знаю. Наверное от холода, – ответила она, подвигаясь к нему еще ближе.
– Залезай ко мне под плащ.
С этими словами он накинул полы плаща ей на плечи; теперь она чувствовала мягкость его бархатного камзола. Вместо ответа Николь поцеловала его в гладкую щеку, радуясь, что он не носит бороды и усов, как это было сейчас очень модно.
– Ты, должно быть, очень устала, – продолжал говорить он все еще очень тихо, – это был для тебя ужасно длинный и утомительный день, да и последние месяцы нельзя назвать для тебя слишком легкими. Хотя Карадок и сказал мне, что банда «круглоголовых» обходилась с тобой довольно вежливо. Ты ему солгала, или это действительно так?
Николь замерла:
– Почему я должна была солгать?
– Ну, вероятно, ты хотела пощадить мои чувства.
Николь сидела молча, соображая, что он имеет в виду. Она понимала, что разговор принимает довольно опасный поворот, и не знала, как его избежать.
– Что ты все-таки имеешь в виду?
Он едва заметно отодвинулся от нее:
– Если бы они хоть чем-то обидели тебя, мне бы не оставалось ничего другого, кроме как собрать отряд и привести его в Грейз Корт, чтобы отомстить за тебя.
– В этом нет нужды, – сказала она, и он снова прижал ее к себе.
Мысли Николь забегали подобно загнанному зайцу. Что же сказал ему Карадок? Упоминал ли он имя предводителя «круглоголовых»? Если нет, то не собирается ли он сделать это в ближайшем будущем? Может, лучше ей самой упомянуть имя Майкла Морельяна, или он уже знает о нем? Сейчас ей казалось: что бы она ни сказала, это только испортит их отношения, и Николь снова задрожала.
– Все еще холодно, дорогая?
Она уже готова была рассказать ему все, отмести все обвинения и вымолить у него прощение. Но ее прежние инстинкты, с которыми не так-то легко было справиться, пересилили, и она просто сказала:
– Нет, я просто очень устала.
– Мы уже почти дома.
– Я сразу отправлюсь в постель.
Она хотела добавить: «С тобой, мой любимый», но промолчала, снова задумавшись над тем, как много ему может быть уже известно.
Карета въехала через Северные ворота, сонные глаза стражника внимательно вгляделись в полумрак кареты, и он усмехнулся, увидев парочку, так близко прижавшуюся друг к другу. Потом, когда они подъезжали к церкви Святого Илии, Николь закрыла глаза, пытаясь уснуть, давая себе время на размышления и не двигаясь до тех пор, пока карета не остановилась.
Потом она услышала, как Джоселин тихо сказал Карадоку:
– Будь другом, открой дверь. Я собираюсь занести леди Аттвуд в дом.
Николь почувствовала, что ее подняли, как ребенка, на руки и понесли в дом. Было совсем не стыдно, но ужасно романтично, хотя она и понимала всю комичность ситуации. Никогда раньше она не испытывала ничего подобного: когда тебя осторожно несут по лестнице и бережно кладут на кровать. Было такое, что за ней со смехом гонялись по всему дому, ее, как куклу, бросали на кровать, ее толкали и прыгали сверху. Джоселин превзошел все ожидания. Открыв глаза, она, улыбаясь, посмотрела на него.
– Я разбудил тебя? – спросил Джоселин.
– Да, но каким удивительным образом!
Он наклонился над ней:
– Арабелла, когда я последний раз видел тебя…
– Мы не закончили одно важное дело.
– …И я так часто вспоминал об этом, пока был далеко от тебя.
Николь приподнялась ему навстречу:
– Я тоже.
Лицо Джоселина было от нее так близко, что она увидела, как мышцы в уголках его рта напряглись, сложив губы в усмешку:
– Даже когда была с Майклом Морельяном?
– Значит, Карадок все рассказал?
– Да.
– Вот негодяй!
– Зачем ты говоришь про него так? Мой слуга рассказал обо всем, ничего не подозревая. Ты сама выдала себя этими словами, – Джоселин поднялся, став вдруг совершенно бледным и усталым. – Не надо больше ничего говорить мне, Арабелла. Твое лицо красноречивее всяких слов. Уж он, конечно, не упустил своего шанса, не правда ли, маленькая ничтожная сука? – с этими словами он вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Невероятное чувство потери и желание отвоевать такое новое для нее чувство любви так завладели Николь, что она была сейчас готова пойти на смерть ради того, чтобы доказать ему свою любовь.
– Минуточку! – прокричала она ему вслед, выскакивая в коридор. – Подумайте хорошенько, милорд, прежде чем так жестоко осуждать меня. Я самая обыкновенная женщина с потребностями и физическими влечениями почти такими же, как у каждого мужчины. Да, я изменила вам с Майклом Морельяном, но не чувствовала себя предательницей по отношению к вам, потому что мы с вами были мужем и женой только номинально. Но как же глубоко я ошибалась! Я ни на минуту не могу отделаться от чувства вины. А знаете почему?
Джоселин не отвечал, он слегка отступил в темноту коридора, и Николь не могла разглядеть выражение его лица. Она чувствовала, что терять ей нечего, и продолжала говорить, все больше злясь:
– Потому что я полюбила вас, вот почему! Я поняла это, как только увидела вас сегодня вечером. И могу заверить вас, что со мной такое произошло впервые и в этой жизни, и в любой другой. Когда-то я могла переспать с любым мужчиной, лишь бы он мне нравился, теперь же я хочу это делать только с тобой.
– И ты думаешь, что я тебе поверю? – тихо спросил он.
– Поверишь ты в это или нет – неважно, но факт остается фактом: я покинула Майкла и ушла с Карадоком, зная, что он приведет меня к тебе, и ни секунды не сомневалась, правильно ли поступаю. Черт возьми, Джоселин, что ты со мной сделал?
Она заплакала и закрыла лицо руками, впервые за несколько месяцев желая, чтобы этот проклятый сеанс гипноза закончился, и она оказалась в своем собственном столетии.
– Ты хочешь сказать, что больше не любишь Морельяна? – продолжал настаивать Джоселин.
– Я его никогда не любила, – заверила его Николь, – это была совсем другая девушка, безмозглое ветреное создание. Я говорила тебе правду, я совершенно другой человек. И та, кто действительно я, любит только тебя.
– Тогда зачем же ты…
– …Спала с Майклом? Потому что мне это было физически необходимо, – она посмотрела ему в лицо. – И рада, что поступила так, потому что в результате поняла – одних только сексуальных отношений недостаточно, во всяком случае, теперь. Все мое существо стало другим, Джоселин. Постарайся поверить в то, что я тебе сказала.
Когда она говорила, то еще, может быть, до конца не осознавала, что сама верит в каждое сказанное слово. И еще она понимала, что ей теперь нельзя отступать. Что эта загадочная удивительная личность – именно тот человек, которого она искала всю жизнь.
«Хорошенькое же путешествие я должна была совершить, чтобы его найти», – подумала она со свойственным ей цинизмом.
У нее больше не было необходимости продолжать изливать душу. Он вынырнул из темноты как приведение, подошел к ней и поднял так, что ее глаза оказались на уровне его глаз.
– Значит, ты меня действительно любишь? – настойчиво спросил он. – А Майкл Морельян навсегда остался для тебя в прошлом?
– Если я скажу тебе, что он никогда для меня ничего не значил, – серьезно произнесла Николь, – ты вряд ли мне поверишь. Поэтому постарайся поверить в то, что я сейчас тебе скажу. Я влюбилась в тебя по-настоящему, никогда в жизни я ни в кого так не втрескивалась.
Он засмеялся:
– Втрескивалась?
– Ну, влюблялась. Джоселин, тебе не кажется, что мы впустую тратим время, болтая здесь? Ты же сам сказал, что не притронешься ко мне, пока я не влюблюсь в тебя. Ну вот, наконец, это произошло.
– Да, – прошептал он, расстегивая воротничок рубашки, – наконец-то это произошло, любимая.
Когда все закончилось, они долго молча лежали в объятиях друг друга. Казалось, каждый заново переживал все, что произошло между ними.
– Я люблю тебя, – наконец прошептал Джоселин.
– Я тоже тебя люблю.
Он приподнялся и лег рядом с ней, поддерживая голову одной рукой; темный завиток его длинных волос защекотал ей лицо.
– Ты ведь не уйдешь от меня, правда?
– Что за глупости ты говоришь. Почему ты об этом спросил?
– Потому что иногда ты исчезаешь.
– Правда?
– Да. Порою мне кажется, что в один прекрасный момент, особенно если начнется настоящая война, ты просто уйдешь отсюда туда, где тебе будет лучше.
Николь слегка отвернулась, чтобы Джоселин не мог видеть ее лица.
– Мы только начали узнавать друг друга. Зачем говорить о том, что нам придется расстаться?
– Это единственный ответ, который ты можешь мне дать?
– Не зная того, что судьба может выкинуть в следующий момент, боюсь, так оно и есть.
– Тогда мне ничего не остается, – произнес он, снова нежно обнимая ее, – кроме как смириться с этим.
– Я не могу ее понять, – сказала как-то Николь Эммет. – Ведь они так долго не виделись. Я бы на ее месте сделала все возможное, чтобы только быть рядом с ним.
– Говорят, для нее это очень опасно. А вы эти дни просто не в себе и не можете рассуждать здраво.
Это была истинная правда. Николь была просто без ума от любви к Джоселину, и ее не интересовало больше ничего. Кроме того, это головокружительное и горькое чувство любви (горькое, потому что им опять пришлось разлучиться) омрачалось тем, что к Николь стал возвращаться старый, почти забытый СОН.
На этот раз он начинался в Оксфорде – в том Оксфорде, который она когда-то знала, и она не переставая сравнивала два города. Потом сцена менялась, она оказывалась в больничной палате, где стояла пугающая тишина, нарушаемая лишь звуком постоянно вращающегося вентилятора. В этой тишине на кровати лежало тело, совершенно одинокое, если не считать присматривающей за ним медсестры. Вдруг, или это только снилось Николь, время каким-то непостижимым образом изменилось, и в палату вошел Джоселин. Самое страшное было то, что он двигался как во сне. Он ходил как лунатик или привидение, потому что медсестра ни разу не посмотрела на него и даже не заметила его присутствия. Каким-то непостижимым образом, как это бывает только во сне, Николь знала, что он сейчас тоже спит, что где-то там на поле боя в палатке его тело, как и ее, погружено в сон.
Однажды она проснулась посреди ночи с громким криком, услышав плач Миранды. Не теряя времени, даже не накинув теплую шаль, Николь зажгла свечку и побежала на первый этаж по изящной лестнице красивого дома. Сквозь огромные окна полная мартовская луна отбрасывала на гладкий деревянный пол яркие квадраты света, похожие на замерзшие лужицы молока. Завороженная их красотой, Николь на мгновение забыла про Миранду и, повернувшись, выглянула в окно.
На лужайке перед домом, образовав клин в виде буквы «V» с Луисом Дейвином в его вершине, стояли все те, кто был тогда на вечеринке в Патни. Не веря своим глазам, Николь прильнула к окну, надавив изо всех сил на стекло ладонями, глаза у нее были расширены от ужаса. Никто из этой молчаливой компании не двигался и не произносил ни звука, все неподвижно стояли, глядя прямо перед собой. Потом вдруг они все как один подняли головы и посмотрели на нее. Лица были бледны в свете луны, и лишь глаза, темные и блестящие, пронзительно вглядывались в ее лицо. Резко откинув голову назад, Николь издала крик ужаса, а потом, всхлипывая, опустилась на пол.
Тут послышался звук бегущих ног, и ласковые руки, руки Эммет, нежно обняли Николь, помогая ей подняться.
Повинуясь торжественности момента, они молчали, и их сливающееся дыхание и стук двух сердец казались слишком громкими. Николь сидела совсем близко от обнимающего ее Джоселина и слышала, как у него по жилам струится кровь. Ей казалось, что она улавливает саму сущность этого живого организма, она чувствовала запах его кожи, запах его духов, запах его длинных кудрявых волос. Она была заколдована, зачарована чувством, переполнявшим ее, чувством любви, не понимая еще до конца то, как велик и безбрежен тот океан, в который она теперь только начала погружаться. И все же, несмотря на охватившее ее совершенно новое чувство, такое пленительное и такое приятное, в ее мозгу снова и снова наплывала тень вины, вины за то, что она натворила, возобновив свои отношения с Майклом Морельяном.
На какое-то мгновение успокаивающий стук колес и интимная обстановка, царящая в карете, дали повод воспрянуть духом прежней Николь Холл, и она подумала: «Ну и что? Ведь Джоселин даже не спал со мной. Я была совершенно свободна и могла делать то, что мне хотелось».
Но хоть это и было справедливо, она понимала, что правила поведения и те оправдания своих поступков, которые она находила приемлемыми в двадцатом веке, не могли никого удовлетворить в то время, в котором она сейчас находилась. И вздрогнув от накатившего на нее страха, она вдруг поняла, что Николь Холл, блистательная актриса и умная проститутка из двадцатого века, исчезает, и, похоже, бесследно.
– Почему ты дрожишь? – спросил Джоселин так тихо, что она сначала даже не поняла, что он вообще что-то сказал.
– Не знаю. Наверное от холода, – ответила она, подвигаясь к нему еще ближе.
– Залезай ко мне под плащ.
С этими словами он накинул полы плаща ей на плечи; теперь она чувствовала мягкость его бархатного камзола. Вместо ответа Николь поцеловала его в гладкую щеку, радуясь, что он не носит бороды и усов, как это было сейчас очень модно.
– Ты, должно быть, очень устала, – продолжал говорить он все еще очень тихо, – это был для тебя ужасно длинный и утомительный день, да и последние месяцы нельзя назвать для тебя слишком легкими. Хотя Карадок и сказал мне, что банда «круглоголовых» обходилась с тобой довольно вежливо. Ты ему солгала, или это действительно так?
Николь замерла:
– Почему я должна была солгать?
– Ну, вероятно, ты хотела пощадить мои чувства.
Николь сидела молча, соображая, что он имеет в виду. Она понимала, что разговор принимает довольно опасный поворот, и не знала, как его избежать.
– Что ты все-таки имеешь в виду?
Он едва заметно отодвинулся от нее:
– Если бы они хоть чем-то обидели тебя, мне бы не оставалось ничего другого, кроме как собрать отряд и привести его в Грейз Корт, чтобы отомстить за тебя.
– В этом нет нужды, – сказала она, и он снова прижал ее к себе.
Мысли Николь забегали подобно загнанному зайцу. Что же сказал ему Карадок? Упоминал ли он имя предводителя «круглоголовых»? Если нет, то не собирается ли он сделать это в ближайшем будущем? Может, лучше ей самой упомянуть имя Майкла Морельяна, или он уже знает о нем? Сейчас ей казалось: что бы она ни сказала, это только испортит их отношения, и Николь снова задрожала.
– Все еще холодно, дорогая?
Она уже готова была рассказать ему все, отмести все обвинения и вымолить у него прощение. Но ее прежние инстинкты, с которыми не так-то легко было справиться, пересилили, и она просто сказала:
– Нет, я просто очень устала.
– Мы уже почти дома.
– Я сразу отправлюсь в постель.
Она хотела добавить: «С тобой, мой любимый», но промолчала, снова задумавшись над тем, как много ему может быть уже известно.
Карета въехала через Северные ворота, сонные глаза стражника внимательно вгляделись в полумрак кареты, и он усмехнулся, увидев парочку, так близко прижавшуюся друг к другу. Потом, когда они подъезжали к церкви Святого Илии, Николь закрыла глаза, пытаясь уснуть, давая себе время на размышления и не двигаясь до тех пор, пока карета не остановилась.
Потом она услышала, как Джоселин тихо сказал Карадоку:
– Будь другом, открой дверь. Я собираюсь занести леди Аттвуд в дом.
Николь почувствовала, что ее подняли, как ребенка, на руки и понесли в дом. Было совсем не стыдно, но ужасно романтично, хотя она и понимала всю комичность ситуации. Никогда раньше она не испытывала ничего подобного: когда тебя осторожно несут по лестнице и бережно кладут на кровать. Было такое, что за ней со смехом гонялись по всему дому, ее, как куклу, бросали на кровать, ее толкали и прыгали сверху. Джоселин превзошел все ожидания. Открыв глаза, она, улыбаясь, посмотрела на него.
– Я разбудил тебя? – спросил Джоселин.
– Да, но каким удивительным образом!
Он наклонился над ней:
– Арабелла, когда я последний раз видел тебя…
– Мы не закончили одно важное дело.
– …И я так часто вспоминал об этом, пока был далеко от тебя.
Николь приподнялась ему навстречу:
– Я тоже.
Лицо Джоселина было от нее так близко, что она увидела, как мышцы в уголках его рта напряглись, сложив губы в усмешку:
– Даже когда была с Майклом Морельяном?
– Значит, Карадок все рассказал?
– Да.
– Вот негодяй!
– Зачем ты говоришь про него так? Мой слуга рассказал обо всем, ничего не подозревая. Ты сама выдала себя этими словами, – Джоселин поднялся, став вдруг совершенно бледным и усталым. – Не надо больше ничего говорить мне, Арабелла. Твое лицо красноречивее всяких слов. Уж он, конечно, не упустил своего шанса, не правда ли, маленькая ничтожная сука? – с этими словами он вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Невероятное чувство потери и желание отвоевать такое новое для нее чувство любви так завладели Николь, что она была сейчас готова пойти на смерть ради того, чтобы доказать ему свою любовь.
– Минуточку! – прокричала она ему вслед, выскакивая в коридор. – Подумайте хорошенько, милорд, прежде чем так жестоко осуждать меня. Я самая обыкновенная женщина с потребностями и физическими влечениями почти такими же, как у каждого мужчины. Да, я изменила вам с Майклом Морельяном, но не чувствовала себя предательницей по отношению к вам, потому что мы с вами были мужем и женой только номинально. Но как же глубоко я ошибалась! Я ни на минуту не могу отделаться от чувства вины. А знаете почему?
Джоселин не отвечал, он слегка отступил в темноту коридора, и Николь не могла разглядеть выражение его лица. Она чувствовала, что терять ей нечего, и продолжала говорить, все больше злясь:
– Потому что я полюбила вас, вот почему! Я поняла это, как только увидела вас сегодня вечером. И могу заверить вас, что со мной такое произошло впервые и в этой жизни, и в любой другой. Когда-то я могла переспать с любым мужчиной, лишь бы он мне нравился, теперь же я хочу это делать только с тобой.
– И ты думаешь, что я тебе поверю? – тихо спросил он.
– Поверишь ты в это или нет – неважно, но факт остается фактом: я покинула Майкла и ушла с Карадоком, зная, что он приведет меня к тебе, и ни секунды не сомневалась, правильно ли поступаю. Черт возьми, Джоселин, что ты со мной сделал?
Она заплакала и закрыла лицо руками, впервые за несколько месяцев желая, чтобы этот проклятый сеанс гипноза закончился, и она оказалась в своем собственном столетии.
– Ты хочешь сказать, что больше не любишь Морельяна? – продолжал настаивать Джоселин.
– Я его никогда не любила, – заверила его Николь, – это была совсем другая девушка, безмозглое ветреное создание. Я говорила тебе правду, я совершенно другой человек. И та, кто действительно я, любит только тебя.
– Тогда зачем же ты…
– …Спала с Майклом? Потому что мне это было физически необходимо, – она посмотрела ему в лицо. – И рада, что поступила так, потому что в результате поняла – одних только сексуальных отношений недостаточно, во всяком случае, теперь. Все мое существо стало другим, Джоселин. Постарайся поверить в то, что я тебе сказала.
Когда она говорила, то еще, может быть, до конца не осознавала, что сама верит в каждое сказанное слово. И еще она понимала, что ей теперь нельзя отступать. Что эта загадочная удивительная личность – именно тот человек, которого она искала всю жизнь.
«Хорошенькое же путешествие я должна была совершить, чтобы его найти», – подумала она со свойственным ей цинизмом.
У нее больше не было необходимости продолжать изливать душу. Он вынырнул из темноты как приведение, подошел к ней и поднял так, что ее глаза оказались на уровне его глаз.
– Значит, ты меня действительно любишь? – настойчиво спросил он. – А Майкл Морельян навсегда остался для тебя в прошлом?
– Если я скажу тебе, что он никогда для меня ничего не значил, – серьезно произнесла Николь, – ты вряд ли мне поверишь. Поэтому постарайся поверить в то, что я сейчас тебе скажу. Я влюбилась в тебя по-настоящему, никогда в жизни я ни в кого так не втрескивалась.
Он засмеялся:
– Втрескивалась?
– Ну, влюблялась. Джоселин, тебе не кажется, что мы впустую тратим время, болтая здесь? Ты же сам сказал, что не притронешься ко мне, пока я не влюблюсь в тебя. Ну вот, наконец, это произошло.
– Да, – прошептал он, расстегивая воротничок рубашки, – наконец-то это произошло, любимая.
* * *
Смутно вспоминая – хотя ей вовсе не хотелось этого делать – весь свой предыдущий сексуальный опыт, Николь могла бы с уверенностью заявить, что ничего подобного она никогда не испытывала. И дело было вовсе не в том, что Джоселин был красив и хорошо сложен, и не в том, что он вонзался в нее с неистовой жадностью и невероятной нежностью, ни на секунду не переставая ласкать ее. Просто ей показалось, что два их тела – это две части одного целого, которые не могут быть одно без другого, которые слились воедино и физически, и духовно и никогда уже не смогут существовать друг без друга. Ласки и поцелуи, казалось, длились бесконечно, то наполненные страстью, то таящие в себе лишь тихую нежность. Порой Николь теряла сознание и вряд ли могла бы потом вспомнить, что происходило в такие моменты. В конце концов наступила кульминация, удовлетворение было потрясающим, ничего похожего Николь никогда не испытывала, и, судя по судорожным вздохам и стонам Джоселина, по тому, как он напрягся и расслабился в конце, Николь поняла, что он испытал то же самое.Когда все закончилось, они долго молча лежали в объятиях друг друга. Казалось, каждый заново переживал все, что произошло между ними.
– Я люблю тебя, – наконец прошептал Джоселин.
– Я тоже тебя люблю.
Он приподнялся и лег рядом с ней, поддерживая голову одной рукой; темный завиток его длинных волос защекотал ей лицо.
– Ты ведь не уйдешь от меня, правда?
– Что за глупости ты говоришь. Почему ты об этом спросил?
– Потому что иногда ты исчезаешь.
– Правда?
– Да. Порою мне кажется, что в один прекрасный момент, особенно если начнется настоящая война, ты просто уйдешь отсюда туда, где тебе будет лучше.
Николь слегка отвернулась, чтобы Джоселин не мог видеть ее лица.
– Мы только начали узнавать друг друга. Зачем говорить о том, что нам придется расстаться?
– Это единственный ответ, который ты можешь мне дать?
– Не зная того, что судьба может выкинуть в следующий момент, боюсь, так оно и есть.
– Тогда мне ничего не остается, – произнес он, снова нежно обнимая ее, – кроме как смириться с этим.
* * *
Война была продолжена в феврале 1643 года, когда принц Руперт покинул Оксфорд и штурмом взял Чиренчестер. Принц последовал дальше на север в сторону Бирмингема, в то время как граф Нортгемптон, бывший предводитель либералов, отправился завоевывать Стаффорд. Лорд Джоселин присоединился к его войску. Вместе с известиями обо всех этих военных действиях пришло сообщение и о том, что королева Генриетта-Мария вернулась, наконец, в Англию, закончив все денежные манипуляции в Голландии. Ее миссия была отчасти успешной, хотя в своем письме Генриетта-Мария сообщила, что голландцы дали ей только половину того, за что она им заплатила. Так или иначе, ее величество получила сто тысяч фунтов стерлингов, две тысячи единиц огнестрельного оружия и солдат, пожелавших принять участие в войне. Однако надежды на то, что она присоединится к королю в Оксфорде, вскоре развеялись. Генриетта-Мария вернулась в Йорк в дом сэра Артура Ингрема.– Я не могу ее понять, – сказала как-то Николь Эммет. – Ведь они так долго не виделись. Я бы на ее месте сделала все возможное, чтобы только быть рядом с ним.
– Говорят, для нее это очень опасно. А вы эти дни просто не в себе и не можете рассуждать здраво.
Это была истинная правда. Николь была просто без ума от любви к Джоселину, и ее не интересовало больше ничего. Кроме того, это головокружительное и горькое чувство любви (горькое, потому что им опять пришлось разлучиться) омрачалось тем, что к Николь стал возвращаться старый, почти забытый СОН.
На этот раз он начинался в Оксфорде – в том Оксфорде, который она когда-то знала, и она не переставая сравнивала два города. Потом сцена менялась, она оказывалась в больничной палате, где стояла пугающая тишина, нарушаемая лишь звуком постоянно вращающегося вентилятора. В этой тишине на кровати лежало тело, совершенно одинокое, если не считать присматривающей за ним медсестры. Вдруг, или это только снилось Николь, время каким-то непостижимым образом изменилось, и в палату вошел Джоселин. Самое страшное было то, что он двигался как во сне. Он ходил как лунатик или привидение, потому что медсестра ни разу не посмотрела на него и даже не заметила его присутствия. Каким-то непостижимым образом, как это бывает только во сне, Николь знала, что он сейчас тоже спит, что где-то там на поле боя в палатке его тело, как и ее, погружено в сон.
Однажды она проснулась посреди ночи с громким криком, услышав плач Миранды. Не теряя времени, даже не накинув теплую шаль, Николь зажгла свечку и побежала на первый этаж по изящной лестнице красивого дома. Сквозь огромные окна полная мартовская луна отбрасывала на гладкий деревянный пол яркие квадраты света, похожие на замерзшие лужицы молока. Завороженная их красотой, Николь на мгновение забыла про Миранду и, повернувшись, выглянула в окно.
На лужайке перед домом, образовав клин в виде буквы «V» с Луисом Дейвином в его вершине, стояли все те, кто был тогда на вечеринке в Патни. Не веря своим глазам, Николь прильнула к окну, надавив изо всех сил на стекло ладонями, глаза у нее были расширены от ужаса. Никто из этой молчаливой компании не двигался и не произносил ни звука, все неподвижно стояли, глядя прямо перед собой. Потом вдруг они все как один подняли головы и посмотрели на нее. Лица были бледны в свете луны, и лишь глаза, темные и блестящие, пронзительно вглядывались в ее лицо. Резко откинув голову назад, Николь издала крик ужаса, а потом, всхлипывая, опустилась на пол.
Тут послышался звук бегущих ног, и ласковые руки, руки Эммет, нежно обняли Николь, помогая ей подняться.