Лампитт Дина. Изгнание

   Для Николь это была еще одна великолепная возможность посмотреть на людей, которые творили историю. Она не отрывала глаз от квадратного двора, в который один за другим – кто пешком, кто верхом – прибывали люди, не обращая внимания на то, что ее партнерша вовсю обыгрывала ее в пикет.
   Первым прибыл Эдвард Гайд, блестящий адвокат, член Парламента, решивший в трудный момент встать на сторону своего короля. Всем известно, что в один прекрасный день сын Карла Джеймс женится на безобразной дочери Гайда Анне только потому, что та от него забеременеет, и что Гайд Парк будет назван так в честь этой семьи. Поэтому сейчас Николь смотрела на него во все глаза. У него были хорошие, ухоженные волосы, и больше об этом человеке нельзя было сказать ничего лестного, так как он был маленький, толстый, кривоногий. Николь понадеялась, что, к счастью для герцога Йоркского, который сейчас был очень симпатичным светловолосым маленьким мальчиком, описание Анны Гайд как толстой и пучеглазой особы будет в свое время просто преувеличено. Заметив ее интерес, Генри Джермин сказал:
   – Этот юноша – ужасный нахал. Вы знаете, он долгое время утверждал, что королева имеет слишком большое влияние на короля, пока сам для себя не решил, с какой стороны ему самому лучше намазывать масло на хлеб.
   – Правда? – произнесла в ответ Николь, решив, что ей лучше удержаться от комментариев.
   – А вот еще один тип, которого я просто терпеть не могу, – продолжал Джермин.
   – Кто это?
   – Генерал Уильям Легг, ирландец, они с принцем Рупертом – закадычные друзья. Он был пленником парламентариев, но в прошлом году ему удалось бежать. Это он открыл оружейный завод в Вулверкоте.
   По всему сказанному новоиспеченным графом Сент-Олбансом было прекрасно видно, на чьей он стороне. Все, кто был согласен с принцем Рупертом, были для него врагами общества, а остальные автоматически превращались в хороших людей. Так, например, барон Байрон, отличившийся в битве при Ньюбери, явно не числился у него в любимчиках.
   – Кто захочет быть другом человека, у которого такие ужасные усы? – сказал Генри, указывая на появившегося во дворе бравого человека в солдатской форме.
   С другой стороны, Генри, барон Перси, ужасно надменный тип, которого Николь видела на дне рождения принца, был вполне надежен и приятен, только потому, что его одобряла королева, а с принцем Рупертом они были злейшими врагами. Посматривая иногда на подругу, чтобы увидеть ее реакцию, Николь заметила, что нежное, как розовый бутон, личико меняет свой цвет с такой скоростью, что даже для Генри, удосужься он хоть раз взглянуть на сестру, стало бы очевидно, что она по уши влюблена в человека, которого он так ругает.
   Следующим появился лорд генерал-лейтенант, семидесятилетний граф Форт.
   – А что вы думаете о нем? – с любопытством спросила Николь.
   Молодое, но уже довольно испорченное лицо Генри осталось равнодушным.
   – А, этот старый мямля! Он слишком стар, чтобы с ним считаться. Говорят, он прикидывается еще более глухим, чем есть на самом деле, чтобы со спокойной совестью «не слышать» того, что говорит Руперт.
   – Не так уж глупо с его стороны.
   – Да, думаю, вы правы, – неохотно согласился граф.
   Почти сразу за Фортом прибыл красивый светловолосый юноша, который тоже был на вечере у принца Карла.
   – А это герцог Ричмонд, да? Где он остановился? – спросила Николь.
   Джермин склонил голову набок:
   – Джеймс Стюарт? Да, конечно, он двоюродный брат короля и очень близок с его величеством. Он всегда появляется в роли усмирителя, когда этот несносный принц Руперт начинает хорохориться.
   – А вам он нравится?
   – Он не может не нравиться. Но если за этим Стюартом и водится грешок, то это то, что он дружит со всеми и ни с кем.
   В первый раз за все время подала голос Джекобина:
   – Но это же ужасно глупо, Генри. Герцог – замечательный человек, и у него честная и открытая душа. Он правильно сделал, что отказался участвовать во всех этих глупых вечеринках, которые устраивают королева и король. И все мы поступили бы намного благоразумнее, если бы последовали его примеру.
   Брат удивленно уставился на нее:
   – Что ты об этом можешь знать?
   – Достаточно, – сердито ответила она, – не забывай, что я пробыла в Оксфорде гораздо дольше тебя и прекрасно вижу все те изменения, которые произошли после приезда королевы.
   – Да как ты можешь так говорить?
   – Могу, потому что это правда.
   – Пожалуйста, – резко оборвала их Николь, – прекратите. В других семьях ссорятся из-за политических убеждений, но вы-то оба на одной стороне.
   Они выглядели смущенными, как двое поссорившихся детей.
   – Извини, – пробормотал Генри.
   – Ты тоже меня извини, – неохотно ответила Джекобина.
   – А вот сейчас я увидела человека, которого действительно ненавижу, – произнесла Николь, стараясь отвлечь их внимание, – я просто не представляю, как это чудовище могли назначить губернатором Оксфорда.
   – Но королева о нем хорошего мнения, – тут же парировал Генри.
   – Тогда она, без всякого сомнения, очень заблуждается, – ответила Николь, надеясь, что это замечание не прозвучит слишком нетактично по отношению к королевской особе, потому что она была уверена, что сэр Артур Астон – настоящий садист, достойный быть разве что начальником нацистского концентрационного лагеря.
   Недавняя эпидемия тифа, называемая суеверными гражданами «военной лихорадкой», унесла жизнь прежнего губернатора сэра Уильяма Пеннимана, и на его место Генриетта-Мария назначила сэра Артура. Он был таким ярым и жестоким католиком, что многие католики даже отказывались считать его своим единоверцем. Из-за его жестокости его ненавидели все. Однажды он приказал, чтобы солдату, которого он за что-то невзлюбил, отрезали кисть. Теперь весь свой садизм и жестокость он вымещал на жителях Оксфорда. Даже сейчас, когда знатные полководцы и придворные собирались на совет, на главном перекрестке города была установлена виселица и еще одно приспособление для казни под названием «лошадь». Оно представляло собой две сколоченные доски, на которых несчастного, совершившего преступление, заставляли «проскакать» с привязанным к ногам мушкетом.
   От Эммет Николь знала, что за голову губернатора тайно назначено большое вознаграждение, и что когда он куда-нибудь выходит, он берет с собой четырех охранников, одетых в длинные красные куртки, чтобы их можно было издалека заметить; они были вооружены до зубов, и самым грозным их оружием были алебарды – топоры с длинными ручками.
   – Он настолько ужасен, – произнесла Джекобина, становясь на сторону подруги и не обращая внимания на слова брата, – что мне кажется, его ждет самая ужасная смерть.
   – Зато он великолепно поддерживает порядок в городе, – сказал ее брат, но женщины уже не обращали на него внимания, потому что во двор въезжал последний всадник – принц Руперт.
   Джекобина вздохнула, а Николь уставилась на него во все глаза, понимая, что перед ней один из самых удивительных людей истории: по-настоящему смелый воин, который, несмотря на это, обладает душой и чувствительностью великого актера.
   Принц был одет в черное, его костюм, правда, оживлял пояс любимого им ярко-красного цвета; на голове была шляпа со знаменитым набором перьев, которую он всегда надевал даже в бою, тогда как другие защищали голову шлемом; ноги украшали сапоги с причудливой бахромой, которые он тоже очень любил. Рассмотрев принца очень внимательно (благо ей в первый раз представилась такая возможность), Николь обратила внимание на темную массу волос, спадающих до плеч, длинный прямой нос и рот, настолько чувственный, что было трудно поверить в то, что он не проводит все свое время, занимаясь любовными утехами. В этом молодом человеке чувствовалась какая-то загадка, он был совсем не таким, каким хотел всем казаться. В человеке, который на первый взгляд казался красивым и бравым солдатом фортуны, были скрыты какие-то более могущественные силы. Под лоском и обаянием Руперта, под его независимой манерой одеваться и вести себя, скрывались большой ум, темперамент, огромная отвага и непоколебимая решимость. Это была натура, обладающая не только пытливым умом, но и любознательным отношением ко всему сущему.
   До смерти боявшиеся его «круглоголовые» верили, что принц находится под покровительством самого дьявола, а собаку принца Руперта, белого пуделя по кличке Бой, сопровождавшего его повсюду, считали посланцем Сатаны. Руперт научил своего любимца подпрыгивать высоко в воздух при слове «Карл» и ложиться на спину, задрав лапы, при слове «Пим» (такова была фамилия члена Парламента), и все, кто был суеверен, изрядно нервничали, видя этот трюк.
   Почувствовав, что на него устремлено слишком много глаз, принц поднял голову и снял шляпу, приветствуя дам, наблюдающих за ним из окна. При этом его собственные глаза сверкнули, не уступая в блеске драгоценным камням, а на лице появилась наигранная официальная улыбка. Тем временем Бой, наверняка подчиняясь тихо произносимой команде, завалился на спину и притворился мертвым.
   – Доброе утро, – громко сказала Джекобина, не обращая внимания на своего брата, который пробормотал:
   – Расфуфыренный попугай!
   – Доброе утро, – ответил принц и одарил их еще одной улыбкой, на этот раз более лучезарной.
   После этого лицо его сделалось как всегда серьезным, и он быстро вошел в дом.
   – Как ты думаешь, он заметил меня? – прошептала Джекобина.
   – Конечно, – ответила Николь, хотя у нее возникло неприятное ощущение, что взгляд принца был обращен, скорее к красивой и яркой Арабелле, нежели к ее маленькой, похожей на эльфа, подруге.
   – Прошли все члены совета? – спросила она у Генри Джермина, как бы между прочим меняя тему разговора.
   – Да, все.
   – Тогда, мне кажется, мы можем продолжить игру.
   С этими словами Николь отвернулась от окна и взяла в руки карты, но, продолжив игру, она, как ни старалась, не могла забыть, как Руперт Рейн смотрел на нее, так долго и так откровенно.

* * *

   Рождество в 1643 году было ознаменовано тем, что королева объявила о своей двухмесячной беременности. Было очевидно, что дверь между двумя колледжами была сделана не зря, она сослужила свою службу. Загрустивший было король слегка повеселел, узнав, что так хорошо справился со своими супружескими обязанностями, а у Генриетты-Марии – тридцатичетырехлетней женщины, матери шестерых детей, на бледных щеках появился румянец, что для нее являлось первым признаком беременности.
   Во дворце состоялось странное торжество, которое было тягостным для всех, хотя причины этого были глубоко сокрыты. В воздухе явственно ощущались какое-то скрытое беспокойство и вражда, подогреваемые мальчишкой принцем Уэльским и его молодым кузеном Рупертом, которые вдруг стали соперниками, добиваясь внимания со стороны Николь, что не нравилось ни Джекобине, ни Джоселину. Будь она прежней Николь Холл, ей ничего не стоило бы воспользоваться ситуацией и обратить ее себе на пользу, но для теперешней Николь Аттвуд все происходящее казалось просто кошмаром.
   Джоселин был похож на сжатую пружину, – она никогда раньше не замечала, чтобы он так вел себя. Ужасы войны и постоянные встречи со смертью, казалось, убили в нем бесшабашного повесу, и на его месте появился спокойный серьезный человек, чьи глаза теперь внимательно и неотступно следили за ней, скрывая в своей глубине все чувства. В конце концов, это неотвязное внимание с его стороны сделалось невыносимым, и Николь решила открыто поговорить с ним.
   – Дорогой, почему ты все время на меня так смотришь? Надеюсь, ты не ревнуешь к Карлу и Руперту? Они просто играют, флиртуя со мной, и делают это в основном из-за того, чтобы позлить друг друга.
   Он улыбнулся, на минуту к нему вернулось прежнее чувство юмора:
   – Нет, любимая, я не ревную тебя. Связь, существующая между нами, все больше убеждает меня в том, что ты меня любишь.
   – Тогда, что тебя беспокоит? Может быть, Сабина?
   – Нет, моя дочь полностью выздоровела еще до того, как я покинул Девон, чтобы возвратиться к тебе.
   – Тогда я сдаюсь.
   Смуглое лицо сделалось серьезным:
   – Все дело в том, что меня постоянно преследует какое-то неясное чувство, но мне кажется, если я скажу тебе об этом, ты просто посмеешься надо мной.
   – Мне никогда не хотелось над тобой смеяться, – ответила Николь, понимая, что это действительно единственный человек, на чувства и поступки которого она никогда бы не смогла наплевать. – Ну, пожалуйста, скажи мне, что тебя так беспокоит.
   – Меня не покидает странное предчувствие, что ты уйдешь от меня.
   – Как? Ты думаешь, я собираюсь умереть?
   – Нет.
   – Но измену ты тоже не можешь иметь в виду, ведь ты сам сказал, что знаешь, как я люблю тебя.
   Джоселин покачал головой, и длинные кудрявые локоны заколыхались у его лица:
   – Это глупо, я прекрасно понимаю, но никак не могу отделаться от этого чувства.
   Вдруг в душе Николь родился страх, она вспомнила предсказание цыгана и произнесенные им слова: «Ты можешь уйти, если захочешь, это полностью в твоей власти».
   – Но я не хочу никуда уходить, – протестующе сказала она, и лишь в этот момент поняла истинное значение произнесенных ею слов.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

   – Нет, не то, – сказал Уильям Добсон, отступая на шаг от холста и глядя на него, прищурив глаза, – слишком счастливое выражение лица. Если вы еще не потеряли терпение, миледи, я бы хотел, чтобы вы сели немножко по-другому.
   – Но можно я хотя бы взгляну на то, что уже нарисовано? – спросила Николь, почти умоляюще.
   Ее удивляло то, что художник не хочет показать ей ее собственный портрет, хотя в глубине души она понимала нежелание главного королевского портретиста показывать работу, которая была не закончена.
   – Я бы не хотел этого делать, – ответил он, улыбаясь. – Портрет не готов к тому, чтобы его можно было критиковать. Вы понимаете, что я хочу сказать.
   Николь кивнула и поднялась:
   – Как не отрепетированная пьеса?
   – Вот именно.
   – Тогда приходите завтра в это же время, если это вас устроит.
   Добсон поклонился и начал собирать кисти.
   Портрет был заказан в январе, незадолго до того, как Джоселин опять отправился на войну. Неизбежность новой разлуки угнетала их обоих, и позирование художнику было неплохим способом отвлечься от мрачных мыслей. Сейчас Добсон был завален заказами, плату он брал вперед, и среди придворных ходили слухи, что принц Руперт заплатил ему за копию портрета леди Аттвуд. Внимательно глядя на художника, Николь боролась с желанием спросить у него, правда ли это.
   Как бы прочитав ее мысли о принце, Уильям Добсон неожиданно сказал.
   – Я недавно закончил портрет принца Руперта, его выражение глаз так же трудно передать, как и ваше.
   – Что вы имеете в виду?
   – То, что так же, как и у вас, в его глазах отражается часть его души, но, без всяких сомнений, он, так же как и вы, очень хорошо умеет прятать свои тайны.
   Николь удивленно подняла брови, но ничего не ответила.
   – Может быть, вам это будет интересно, – продолжал художник, – но одно время я имел привычку пробираться в Палату Общин и делать просто наброски или писать портреты ее членов. Именно там мне удалось сделать рисунок с представителя от Хантингдона, полковника Кромвеля. Теперь о нем много говорят.
   Николь почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок.
   – Расскажите мне о нем, – попросила она.
   – Его глаза горят ярким синим огнем, огнем фанатизма. Он посланец Бога, хотя далеко не самый любимый.
   – О чем вы говорите, мистер Добсон?
   – Я говорю о том, что за его внешней непривлекательностью, вы же знаете, у него очень некрасивое бородавчатое грубое лицо, он лыс и очень неряшлив, так вот, за этой внешностью скрыты невероятные жестокость и самоотвращенность, которые очень напугали меня. Он считает, что послан на нашу грешную землю Богом и должен изменить мир по его указанию. И он сметет со своего пути каждого, кто попытается помешать ему. Я считаю, леди Аттвуд, что полковник Кромвель – самый опасный из всех парламентариев, потому что он подобен лошади, на глаза которой надеты шоры, он не видит ничего, кроме своей цели, и человеческие слабости не доступны его пониманию.
   – И все же, он не стал известен всем и каждому, – медленно ответила Николь.
   Художник, казалось, не обратил внимания на странность ее фразы.
   – Я пришел к такому заключению о нем, потому что мне довелось рисовать его портрет и слушать его речь.
   – Вы очень наблюдательный человек.
   – Художники все такие, – произнес Уильям Добсон и вышел из комнаты.
   Постояв несколько секунд, задумчиво глядя на закрывшуюся за ним дверь, Николь тоже поспешила выйти из комнаты, так как ей надо было переодеться к званому вечеру, который устраивала королева.
   Был март 1644. Миранде несколько дней назад исполнилось два года. Чуть больше двух лет назад Николь оказалась в семнадцатом столетии. Сейчас, когда она размышляла об этом, ее начинала мучить головная боль – такой невероятной казалась ситуация. Но когда она думала о Джоселине, о тех странных отношениях, которые их связывали, ей начинало казаться, что она всегда жила здесь, и то, что казалось ей игрой, было на самом деле реальностью. Ей предстояло сыграть роль в спектакле, главной героиней которого была Генриетта-Мария, и в задачу Николь входило вместе с другими придворными дамами развлекать и повышать дух унылой беременной королевы.
   Николь, получившая возможность уже несколько месяцев наблюдать за королевой, проникалась все большей любовью к этому крошечному созданию – жене английского короля. Николь считала тело Арабеллы миниатюрным – по сравнению со своим собственным, – но даже рядом с Арабеллой Генриетта-Мария выглядела почти карлицей. Ее маленький рост особенно бросался в глаза, когда она стояла рядом с королем: хотя он сам был всего пять футов, четыре дюйма ростом, ее темноволосая макушка едва доходила ему до плеча. И все же эти два маленьких человечка были главными персонажами в величайшей трагедии, когда-либо разыгранной на земле Англии.
   Николь снова и снова возвращалась мыслями к этим двоим, пока Эммет помогала ей одеваться к вечеру. Они поженились, когда ей было шестнадцать, а ему – двадцать пять, оба были девственниками, хотя Карл был без ума от гомосексуалиста, очаровательного красавца Георга Вильерса, герцога Бекингема, позже ставшего любовником его отца. Николь пыталась выяснить что-нибудь об этих отношениях, задавая Джоселину всякие каверзные вопросы, но из его ответов было понятно, что связь была чисто платонической, а король, хотя и был гетеросексуален, был одно время просто потрясен тем участием и пониманием, которым окружил его романтичный и блистательный Бекингем, когда юноша был совершенно одинок. Женитьба не принесла Карлу любви, которой он ждал с таким вожделением, потому что Генриетта-Мария, увидев своего мужа первый раз, горько разрыдалась, и после этого целых два года они жили раздельно.
   – Но они хоть переспали? – спросила Николь своего мужа.
   – Я думаю, что они выполнили свой супружеский долг, что было отвратительно для обоих. После этого они отказались заниматься тем, что им было столь неприятно.
   – Ну и каким же образом это все изменилось? – все больше интересуясь, продолжала спрашивать Николь.
   – Прежде всего, он отправил домой всех ее слуг-французов, а когда королева спросила его, зачем он это сделал, его величество ответил, что раз это его дворец, он собирается подчинить ее себе. С этими словами он втолкнул ее в свою комнату и запер ее на ключ просто для того, чтобы приструнить жену. От отчаяния королева разбила кулаком окно, и королю пришлось силой, грубо, забыв о своих манерах, оттаскивать ее от разбитого стекла, после чего у нее на теле остались ужасные синяки.
   – Боже мой! – воскликнула Николь, вспомнив, как ее удивил и шокировал когда-то этот рассказ.
   – А потом Бекингема убили, чего он вполне заслуживал. Вот тут-то и наступила перемена. Король был безутешен, Генриетте-Марии пришлось его успокаивать, и они влюбились друг в друга. Их любовь была искренней, сознательной и духовной и физической, к тому же ужасно романтичной. Правда, они могли за один час поцеловаться раз сто.
   – Потрясающе!
   – Раньше она считала его отвратительным, но теперь никак не могла насладиться его обществом. Они проводили вместе каждую ночь, и небезрезультатно! Их первый ребенок, к несчастью, умер, а вторым стал этот маленький дерзкий сорванец, который рыскает по всему Оксфорду и ищет с тобой встреч.
   «Но не так уж долго это продлилось», – думала Николь, в то время как Эммет продолжала «упаковывать» ее в пышное кружевное платье. Ибо, если верить слухам, молодой красивый принц, слишком взрослый для своих четырнадцати, которые в скором времени собирался отпраздновать, уже устал от леди Аттвуд и воспылал новой страстью: это была восемнадцатилетняя, очень хорошенькая любовница одного из солдат личной королевской охраны. Эта дамочка, к счастью, горела желанием сделать принца настоящим мужчиной.
   «А вот здесь, – думала Николь, час спустя заходя в покои Генриетты-Марии и расположенные в Мертон-Колледже, – живет мать этого маленького похотливого дьяволенка, которая опять собирается рожать».
   Дом королевы располагался в северо-восточном углу огражденного забором Мертон-Колледжа. Единственное огромное готическое окно его было освещено огнем свечей, это означало, что сегодня вечером ее величество ожидает гостей. На какое-то мгновение, пока ее не узнали, Николь остановилась в дверях и еще раз внимательно оглядела женщину, влияние которой на Карла было так велико, что ее даже готовы были обвинить в той безвыходной ситуации, в которой оказалась страна. «Да, – подумала она, – любовь может стать поистине разрушительной». И все-таки было трудно критиковать это подвижное маленькое создание с черными милыми вьющимися локонами, темными глазами, длинным прямым носом и маленьким ротиком с пухлыми губами и слегка выступающими вперед зубами. Ведь Генриетта-Мария была такой же ярой католичкой, как Кромвель – пуританином, и кто осмелился бы осуждать их обоих за их приверженности?
   – Моя дорогая леди Аттвуд, – вежливо произнесла королева, сверкнув на Николь в полутьме черными глазами, – как это мило, – и она протянула ей крошечную белую ручку.
   Делая реверанс и целуя руку королевы, Николь с надеждой думала о том, что, быть может, Джекобина, которая в последнее время просто позеленела от ревности, не придет сюда. Но уже через секунду она увидела свою бывшую подругу, которая появилась здесь даже раньше. Николь вдруг почувствовала ужасную нелепость ситуации и решила, что расставит все по своим местам, как только у нее появится такая возможность. Теперь такой возможности не было, так как королевские музыканты начали тихо играть, а это служило сигналом к началу светской беседы.
   Этим вечером в доме ее величества не было ни одного представителя мужского пола, и Николь с иронией подумала, что ей выпало побывать на «девичнике», где будут одни женщины и женские сплетни, немного вина и легкий ужин, и, уж конечно, разговоры о мужчинах и детях. Она полностью уверилась в этом, оглядевшись вокруг, к тому же королева произнесла:
   – Я так благодарна вам за компанию, дамы. Эта беременность слишком тяготит меня, и если бы не ваше милое общество, я бы, наверное, совсем пала духом.
   Она была само очарование и любезность, ее нельзя было винить ни в чем, и Николь с грустью подумала о том печальном будущем, которое впереди ждет эту женщину.
   – Разрешите заметить вам, мадам, – сказал кто-то льстивым голосом, – что, несмотря на все ваши заботы, вы выглядите просто восхитительно.
   Генриетта-Мария раздраженно поджала маленькие губки:
   – Не представляю, как мне это удается. Все эти бесконечные разговоры о войне ужасно угнетают меня, а теперь, когда его величество решил собрать в Оксфорде членов Парламента, город кажется совершенно переполненным людьми.
   Это было действительно так. В довершение к тому, что город был ужасно перенаселен, Карл пригласил всех желающих членов Парламента в Оксфорд, чтобы в своем штабе организовать независимый Парламент. Таким образом, на его стороне оказалось около ста человек. Двадцать второго января 1644 года король открыл свою оппозиционную ассамблею. Они собирались в Доме Собраний, который располагался в Богословской школе в здании библиотеки: на нем присутствовали несколько представителей двора, в том числе еще недавно не имеющий никакого титула принц Руперт, который теперь стал герцогом Кумберлендом.
   В городе было полно всякого сброда; шумные гулянки, драки и пьянки немедленно вышли из-под контроля, так что правительство запретило продажу спиртного после девяти часов вечера. Руперту как-то раз самому пришлось выйти ночью из дома и успокаивать с помощью алебарды двух разъяренных дуэлянтов, которые затеяли драку из-за лошади. Грозный сэр Артур Астон был ранен в бок во время уличной драки, и никакому разумному человеку не пришло бы в голову искать виновника. Времена были страшные, и Николь искренне скучала по Карадоку, все еще находившемуся на шпионской службе по заданию Руперта. Она была бы совсем не против, чтобы именно он сопровождал ее по мрачным и опасным улицам города в ночные часы.