Страница:
– Уходи, – прошептала Николь, – уходи отсюда, убирайся!
Но тут Эммет, дремавшая в кресле у камина, встрепенулась и спросила:
– В чем дело, госпожа? – тень тут же исчезла из комнаты, так же бесшумно, как и появилась.
Николь помнила, как ее осматривал врач, добрый и невозмутимый, как и все врачи. Он привел с собой маленькую, похожую на розочку женщину. Она ощупала живот Николь, потом коснулась рукой промежности, проверяя, нет ли там следов крови, и заявила, что на этот раз все обошлось, но что миледи необходим покой.
– А у меня действительно будет ребенок? – спросила Николь так, будто обращалась к современной квалифицированной акушерке.
– Можете не сомневаться, миледи.
– А какого он размера?
– Достаточно большой.
– Как мускатный орех? – настаивала Николь.
– Нет, как груша.
Николь улыбнулась и почти сразу же уснула: ей дали выпить отвар из маковых зерен, и на этот раз она не видела никаких снов.
Когда она проснулась, в комнату сквозь замерзшие окна пробивался веселый яркий день. Эммет отправилась куда-то по делам, и теперь с ней была Мирод, которая стояла, молча глядя в окно, и радостно обернулась, как только Николь позвала ее:
– О, дорогая, как ты себя чувствуешь?
– У меня немного болит шишка на голове, а в остальном – я совершенно здорова.
– Ну, слава Богу. Давай я помогу тебе сесть. Доктор все еще у нас, вчера вечером было слишком холодно, да и поздно, поэтому он остался.
– Он хочет еще раз меня осмотреть?
– Да, я пойду предупрежу его, что ты скоро будешь готова.
Николь улыбнулась золовке.
– Ты не будешь возражать, если я попрошу Эммет помочь мне одеться? Я хочу ей кое-что сказать.
– Конечно, нет. Пойду посмотрю, проснулась ли она. Она всю ночь просидела возле тебя.
– Тогда, может, лучше ее не беспокоить?
– Она наверняка не спит слишком крепко, она очень беспокоится за твое здоровье, так же как и Карадок.
С этими словами Мирод выскользнула из комнаты, оставив Николь одну. На этот раз в комнате не было зловещих теней, ничего загадочного, и Николь уже начала думать, уж не пригрезилась ли ей вся эта ночная сцена, когда вошла Эммет. Лицо ее было бледно, а разноцветные глаза внимательно осматривали комнату.
– Вы спаслись? – полушепотом спросила она.
– Да, но почему ты употребляешь это слово?
– Я ночью разговаривала с Карадоком. Он сказал мне, что вы считаете, будто на вас кто-то напал.
– Это правда, я не сомневаюсь. Мне показалось даже, что я видела Сабину.
Эммет задумалась:
– Карадок мне ничего конкретно не сказал, но он ведь не может этого сделать, правда?
– Ты знаешь про него и эту девчонку?
– Конечно, знаю.
И служанка довольно подробно рассказала, как наткнулась на них как-то раз в лесу; Карадок держал Сабину на руках, ее ноги обвивали его бедра, на нем не было ничего, кроме рубашки, и он так яростно входил в нее, будто у него был не член, а металлический стержень.
– Они тебя видели?
– Нет, они были слишком заняты.
– Они уже много лет занимаются любовью. Ты знаешь, он просто дуреет от нее.
– Но не до такой степени, чтобы не волноваться за вас. Он очень настоятельно просил, чтобы я не спускала с вас глаз.
Николь откинулась на подушку:
– Как ты думаешь, почему она это сделала?
– Потому что вы ждете ребенка, госпожа. Она боится отойти на задний план.
– Ты имеешь в виду внимание Джоселина?
Эммет раздраженно фыркнула:
– Не думаю, что ее заботит это. Нет, ее главная цель – наследство.
– Но это же родовое поместье.
– Это-то ее и волнует. Вы родите еще одного ребенка, и ее приданое станет вдвое меньше.
– Но если она удачно выйдет замуж, какое это будет иметь значение?
– Госпожа, не разыгрывайте из себя дурочку! – возмущенно воскликнула Эммет. – Все члены знатных семейств втянуты в эту войну, и, в конце концов, они все поубивают друг друга. Кто же останется для девушек? Старики да сопливые мальчишки. Все остальные полягут на полях сражений.
– Мирод говорила примерно то же.
– Да потому что так оно и есть. Я думаю, Сабина только и мечтает о том, чтобы убрать с дороги вас и вашего будущего ребенка. Тогда она опять сможет делать то, что ей нравится – открыто владеть домом и издеваться над членами семьи и прислугой.
Николь обняла за талию сидевшую перед ней на кровати Эммет:
– Тогда мы должны быть предельно осторожны. Я очень хочу родить этого ребенка, Эммет. Да, я когда-то даже не помышляла о том, чтобы иметь детей. Но это было давно, до того, как я встретила Джоселина.
Эммет уставилась на нее:
– Опять вы заговариваетесь. Когда вы были помолвлены и делили постель с Майклом, вы, кажется, об этом не думали.
– А, тогда, – быстро ответила Николь, – тогда я была слишком молода.
– Ну, а теперь вам надо подниматься, мамаша Арабелла! – спохватилась Эммет и начала помогать госпоже одеваться и приводить себя в порядок к приходу доктора.
Между тем, по всей стране стали заметны признаки пуританизма, за который ратовали парламентарии и их сторонники. Еще когда события, приведшие к гражданской войне, только начинались, в Кентерберийском соборе был учинен чудовищный акт вандализма, были уничтожены витражи с изображением Святого Бекета и Девы Марии. Потом позже стало известно, что по всему королевству продолжаются бесчинства, бунтари сносят алтарные заграждения, а сами алтари ломают и переворачивают. В одной из церквей прихожане из рук пастыря выбили хлеб и пинали его, как футбольный мяч. В другой – некая мамаша громко бранилась, а ее ребенок в это время написал прямо посреди общего обеденного стола.
Николь, женщина из другого, далекого столетия, снова и снова думая об этом, приходила в ужас от этого отвратительного сектантства. Она прекрасно понимала, что все это дело рук тех, кто нашел для себя нового Бога, рьяных пуритан, среди которых не последнее место занимал мистер Кромвель; он горел желанием «вывести народ из темноты, чтобы они могли увидеть свет».
Но в осторожной и доброй политике, которую проводил глава англиканской церкви, – а он утверждал, что все священнослужители должны оставаться на своих местах и следить за тем, чтобы народ продолжал преклонять колени, – Николь находила некое утешение. Его призывы к сплоченности стали первым примером духовного возрождения.
Присутствие Сабины, одетой в красное, которое странным образом совершенно не гармонировало с цветом ее волос, наложило отпечаток и на эту молитву, и на эту кристально чистую полночь. Держа одну руку на животе, как бы пытаясь оградить от беды находящееся там существо, а другой взяв под руку Мирод, Николь брела под звездным небом к дому и думала о настоящем, которое на самом деле было прошлым, прошлым, которое для нее теперь станет будущим. Она никак не могла определить четкие границы между тем и другим, не могла понять, где кончается одно и начинается другое.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Но тут Эммет, дремавшая в кресле у камина, встрепенулась и спросила:
– В чем дело, госпожа? – тень тут же исчезла из комнаты, так же бесшумно, как и появилась.
Николь помнила, как ее осматривал врач, добрый и невозмутимый, как и все врачи. Он привел с собой маленькую, похожую на розочку женщину. Она ощупала живот Николь, потом коснулась рукой промежности, проверяя, нет ли там следов крови, и заявила, что на этот раз все обошлось, но что миледи необходим покой.
– А у меня действительно будет ребенок? – спросила Николь так, будто обращалась к современной квалифицированной акушерке.
– Можете не сомневаться, миледи.
– А какого он размера?
– Достаточно большой.
– Как мускатный орех? – настаивала Николь.
– Нет, как груша.
Николь улыбнулась и почти сразу же уснула: ей дали выпить отвар из маковых зерен, и на этот раз она не видела никаких снов.
Когда она проснулась, в комнату сквозь замерзшие окна пробивался веселый яркий день. Эммет отправилась куда-то по делам, и теперь с ней была Мирод, которая стояла, молча глядя в окно, и радостно обернулась, как только Николь позвала ее:
– О, дорогая, как ты себя чувствуешь?
– У меня немного болит шишка на голове, а в остальном – я совершенно здорова.
– Ну, слава Богу. Давай я помогу тебе сесть. Доктор все еще у нас, вчера вечером было слишком холодно, да и поздно, поэтому он остался.
– Он хочет еще раз меня осмотреть?
– Да, я пойду предупрежу его, что ты скоро будешь готова.
Николь улыбнулась золовке.
– Ты не будешь возражать, если я попрошу Эммет помочь мне одеться? Я хочу ей кое-что сказать.
– Конечно, нет. Пойду посмотрю, проснулась ли она. Она всю ночь просидела возле тебя.
– Тогда, может, лучше ее не беспокоить?
– Она наверняка не спит слишком крепко, она очень беспокоится за твое здоровье, так же как и Карадок.
С этими словами Мирод выскользнула из комнаты, оставив Николь одну. На этот раз в комнате не было зловещих теней, ничего загадочного, и Николь уже начала думать, уж не пригрезилась ли ей вся эта ночная сцена, когда вошла Эммет. Лицо ее было бледно, а разноцветные глаза внимательно осматривали комнату.
– Вы спаслись? – полушепотом спросила она.
– Да, но почему ты употребляешь это слово?
– Я ночью разговаривала с Карадоком. Он сказал мне, что вы считаете, будто на вас кто-то напал.
– Это правда, я не сомневаюсь. Мне показалось даже, что я видела Сабину.
Эммет задумалась:
– Карадок мне ничего конкретно не сказал, но он ведь не может этого сделать, правда?
– Ты знаешь про него и эту девчонку?
– Конечно, знаю.
И служанка довольно подробно рассказала, как наткнулась на них как-то раз в лесу; Карадок держал Сабину на руках, ее ноги обвивали его бедра, на нем не было ничего, кроме рубашки, и он так яростно входил в нее, будто у него был не член, а металлический стержень.
– Они тебя видели?
– Нет, они были слишком заняты.
– Они уже много лет занимаются любовью. Ты знаешь, он просто дуреет от нее.
– Но не до такой степени, чтобы не волноваться за вас. Он очень настоятельно просил, чтобы я не спускала с вас глаз.
Николь откинулась на подушку:
– Как ты думаешь, почему она это сделала?
– Потому что вы ждете ребенка, госпожа. Она боится отойти на задний план.
– Ты имеешь в виду внимание Джоселина?
Эммет раздраженно фыркнула:
– Не думаю, что ее заботит это. Нет, ее главная цель – наследство.
– Но это же родовое поместье.
– Это-то ее и волнует. Вы родите еще одного ребенка, и ее приданое станет вдвое меньше.
– Но если она удачно выйдет замуж, какое это будет иметь значение?
– Госпожа, не разыгрывайте из себя дурочку! – возмущенно воскликнула Эммет. – Все члены знатных семейств втянуты в эту войну, и, в конце концов, они все поубивают друг друга. Кто же останется для девушек? Старики да сопливые мальчишки. Все остальные полягут на полях сражений.
– Мирод говорила примерно то же.
– Да потому что так оно и есть. Я думаю, Сабина только и мечтает о том, чтобы убрать с дороги вас и вашего будущего ребенка. Тогда она опять сможет делать то, что ей нравится – открыто владеть домом и издеваться над членами семьи и прислугой.
Николь обняла за талию сидевшую перед ней на кровати Эммет:
– Тогда мы должны быть предельно осторожны. Я очень хочу родить этого ребенка, Эммет. Да, я когда-то даже не помышляла о том, чтобы иметь детей. Но это было давно, до того, как я встретила Джоселина.
Эммет уставилась на нее:
– Опять вы заговариваетесь. Когда вы были помолвлены и делили постель с Майклом, вы, кажется, об этом не думали.
– А, тогда, – быстро ответила Николь, – тогда я была слишком молода.
– Ну, а теперь вам надо подниматься, мамаша Арабелла! – спохватилась Эммет и начала помогать госпоже одеваться и приводить себя в порядок к приходу доктора.
* * *
К Рождеству стало еще холоднее, хотя снег так и не выпал. В канун Рождества, которое справлялось по старому календарю пятого января, Мирод принесла в гостиную специальные святочные поленья, согревшие сердца всех обитателей дома: хозяев, прислуги, – все собрались вместе и, попивая горячий пунш, распевали песни, приветствуя святки. Николь, уже вполне выздоровевшая, до последнего момента надеялась, что приедет Джоселин, но из-за ужасной погоды, видимо, он решил остаться в Оксфорде и встретить Рождество вместе с королем. Стоя возле Мирод и чувствуя беспокойство от того, что слева от нее находилась Сабина, Николь вместе со всеми подняла бокал. Все выпили за наступающий Новый год. Потом все принялись за праздничный обед, прежде чем отправиться в часовню, где в полночь все должны были опуститься на земляной пол и прочитать молитву.Между тем, по всей стране стали заметны признаки пуританизма, за который ратовали парламентарии и их сторонники. Еще когда события, приведшие к гражданской войне, только начинались, в Кентерберийском соборе был учинен чудовищный акт вандализма, были уничтожены витражи с изображением Святого Бекета и Девы Марии. Потом позже стало известно, что по всему королевству продолжаются бесчинства, бунтари сносят алтарные заграждения, а сами алтари ломают и переворачивают. В одной из церквей прихожане из рук пастыря выбили хлеб и пинали его, как футбольный мяч. В другой – некая мамаша громко бранилась, а ее ребенок в это время написал прямо посреди общего обеденного стола.
Николь, женщина из другого, далекого столетия, снова и снова думая об этом, приходила в ужас от этого отвратительного сектантства. Она прекрасно понимала, что все это дело рук тех, кто нашел для себя нового Бога, рьяных пуритан, среди которых не последнее место занимал мистер Кромвель; он горел желанием «вывести народ из темноты, чтобы они могли увидеть свет».
Но в осторожной и доброй политике, которую проводил глава англиканской церкви, – а он утверждал, что все священнослужители должны оставаться на своих местах и следить за тем, чтобы народ продолжал преклонять колени, – Николь находила некое утешение. Его призывы к сплоченности стали первым примером духовного возрождения.
Присутствие Сабины, одетой в красное, которое странным образом совершенно не гармонировало с цветом ее волос, наложило отпечаток и на эту молитву, и на эту кристально чистую полночь. Держа одну руку на животе, как бы пытаясь оградить от беды находящееся там существо, а другой взяв под руку Мирод, Николь брела под звездным небом к дому и думала о настоящем, которое на самом деле было прошлым, прошлым, которое для нее теперь станет будущим. Она никак не могла определить четкие границы между тем и другим, не могла понять, где кончается одно и начинается другое.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Первые дни нового 1655 года был увековечены в памяти будущих поколений кровавыми расправами, учиненными парламентариями над своими противниками. Первым был казнен архиепископ Лод, казнь которого была бы молчаливой и достойной, если бы не вмешательство чванливого ирландца, у которого даже было имя, подходящее к этому случаю (так поняла Николь из одного из последних писем Джоселина) – Джон Глотуорси. Этот ничтожный господин взбежал на эшафот и постарался заставить архиепископа признаться в том, что он будет после смерти гореть в аду. Но, несмотря на все его кривляния, Лод только ответил:
– Я всегда чтил протестантскую религию, которая существует в Англии испокон веков, поэтому сейчас я здесь, чтобы умереть за эту религию, – с этими словами он положил голову на плаху, чем избавил себя от дальнейших притязаний сэра Джона.
Через несколько дней римский католик, Генри Морск, который проповедовал в Лондоне и помогал беднякам и калекам, тоже принял жестокую смерть за свои убеждения. Его связали и повесили, он умер в страшных мучениях, а его нагое тело еще долго оставалось на виселице в назидание другим. Ему вырезали сердце, выпотрошили внутренности, а затем четвертовали. Огромная толпа, наблюдавшая за издевательствами над телом человека, который всегда учил их верить в Бога, хранила гробовое молчание. Глава города соизволил извиниться перед послами Франции и Испании, которые стали свидетелями этой ужасной расправы:
– Милорды, – сказал он, – я очень сожалею, что вам пришлось увидеть этот спектакль, но для нашего ничтожного народа просто необходимо, чтобы иногда устраивались подобные представления.
Николь, читая эти строки, вспоминала религиозных фанатиков Боснии и думала о том, что в этом мире ничего не меняется.
Эта морозная и кровавая зима, которая началась так жестоко, казалась бесконечной, но все-таки весна пришла в долину Дарта, и дикие фиалки и нарциссы, источая сладкий аромат, зацвели по берегам реки. Сидя перед весело журчащим фонтаном, Николь читала и перечитывала письмо от Джоселина:
«Моя дорогая, любимая Николь, как должно быть тебе странно носить под сердцем ребенка от человека, который, по твоим понятиям, живет в таком далеком от твоего столетии. Твоя удивительная история заставила меня пересмотреть все понятия о времени. Неужели возможно такое, что где-то существуют первобытные люди, которые ревут в своих пещерах? Чем больше я об этом думаю, тем меньше в это верю. Но есть одна вещь, в которую я верю безоговорочно. Может быть, моя любовь к тебе и прошла через несколько столетий, но она ничуть от этого не ослабла, а стала настолько сильной, что это единственное, что поддерживает меня. Я изо всех сил молюсь за твое здоровье и за то, чтобы твоя беременность протекала благополучно и безболезненно. Уверяю тебя, я бы отдал полжизни за то, чтобы в нужный момент оказаться рядом с тобой».
Николь улыбнулась и вытерла слезы, которые потекли у нее из глаз подобно апрельским ручьям, потом продолжала читать:
«У меня для тебя масса новостей. Король отослал принца Уэльского из Оксфорда в Бристоль, чтобы он там сформировал себе войско. Сам его величество останется пока здесь до середины марта, он уже начал перестраивать свою армию, в этом ему помогают Эдвард Хайд и Джон Колпепнер. Ходят слухи, что принц уже давно не девственник, и, глядя в его сияющие глаза, я готов поверить этому. А между тем, наши враги прислали в Оксфорд мирную делегацию, за которой с большим вниманием присматривают принц Руперт и принц Морис. Но боюсь, что из этих переговоров ничего не выйдет.
Столичные службы докладывают, что парламентарии в Лондоне недавно приняли «Билль о самоотречении». Согласно ему, находящиеся в армии члены Парламента должны отказаться от своих командных постов. Граф Эссекс и граф Манчестер сделали это без особого сожаления. Однако наш дружок Кромвель сильно возражал, хотя, и это ни для кого не секрет, ему тут же присвоили другое звание, он теперь – генерал-лейтенант кавалерии Ферфакса. Такой компромисс доказывает всю несостоятельность этого «Билля». Все говорят о том, что положение Кромвеля в Вестминстере довольно странное. И это при том, что Георг Горинг со своей армией заманивает его и сэра Уильяма Уоллера все дальше на запад».
В конце Джоселин добавил постскриптум: «Парламентарии под командованием Ферфакса формируют армию нового образца. Здесь, в Оксфорде, мы называем ее «Армией нового подлеца».
Николь выронила письмо и молча сидела, слушая звуки весело бегущей воды. На какое-то мгновение война показалась ей чем-то далеким и нереальным, атмосфера в саду Кингсвер Холл была спокойной и умиротворяющей. Но она прекрасно понимала, что это всего лишь иллюзия. Она чувствовала, как в доме нарастает напряжение, появившееся почти одновременно с ее приездом. С того происшествия в лаборатории атмосфера в доме изменилась, это было едва заметно, но теперь Николь уже точно это ощущала.
Мирод, хотя это никак не отражалось на ее внешности и поведении, продолжала играть роль озабоченной хозяйки, хлопотала по хозяйству, была весьма приветлива с Николь и каждый день справлялась о ее здоровье. Но она явно избегала встречаться с ней с глазу на глаз, и между ними больше ни происходило тех доверительных бесед, которые уже было начали сближать Николь с золовкой.
– Похоже, она меня избегает, – пожаловалась Николь Эммет. – Это, наверное, потому, что она боится правды?
– Да, скорее всего, это именно так. Ведь это она воспитывала эту сучку Сабину, и теперь ей стыдно из-за нее людям в глаза смотреть.
– Бедняжка Мирод, – произнесла Николь, ей действительно было жаль ее.
Смутную угрозу внушало ей и поведение Карадока, хотя оно и отличалось от поведения Мирод. Он просто подавлял ее своим присутствием. Не обращая внимания на то, видят его или нет, он теперь, как тень, повсюду следовал за Николь, давая ей тем самым понять, что он всерьез принимает угрозу, нависшую над ней. Это ужасно ее раздражало: знать, если даже она не могла его видеть, что он где-то рядом и безмолвно наблюдает за ней.
«Однако у меня появился телохранитель», – думала Николь.
И все-таки его присутствие успокаивало. Эммет высказала предположение, что Сабина не замедлит повторить попытку покушения, чтобы разом покончить с обоими: с мачехой и неродившимся ребенком, который собирался стать ее братом или сестрой. На Рождество случилась еще одна неприятность, которая могла кончиться очень плачевно и которая заставила Николь разволноваться еще больше.
Причиной волнений стало большое блюдо с конфетами, оно стояло возле серебряной крюшонницы, украшенной остролистом и плющом, переплетенным красными лентами, там плавали ломтики печеных яблок и ароматные семена гвоздики. Николь откусила кусочек от одной из конфет, но ее вкус показался ей странно горьким, и она выкинула остатки в камин. После этого у нее всю ночь страшно болел живот, и ее сильно рвало. Конечно, это ее состояние было приписано тому, что она беременна. Когда же на следующее утро она спустилась вниз, то узнала, что один из спаниелей Мирод, старый добродушный пес, который прожил в доме уже почти четырнадцать лет, неожиданно сдох. Самым странным было то, что собака лежала в гостиной перед пустым блюдом из-под конфет, которое он, по всей видимости, скинул на пол, а потом съел все конфеты.
– Боже мой! – воскликнула Эммет, бешено вытаращив глаза. – Вы случайно не ели эти конфеты вчера вечером, госпожа?
– Я откусила одну, но потом выкинула ее.
– Мне кажется, что именно этим вы спасли себе жизнь.
– Но это невозможно, чтобы конфеты были отравлены. Ведь их мог взять, кто угодно, даже Карадок.
– Вероятно, его предупредили.
– Нет, я не могу в это поверить, – твердо сказала Николь, – так можно подозревать всех и просто сойти с ума.
Эммет прищурилась:
– Может, отравленными были только зеленые конфеты?
– Почему ты так думаешь?
– Потому что, если за вами понаблюдать, то любой заметит, что из всех конфет вы всегда выбираете зеленую.
Логичность и правильность этого заявления так напугали Николь, что после этого она не притрагивалась ни к конфетам, ни к фруктам. С тех пор, может, потому, что она стала так внимательна, а может, просто это было совпадением, но больше инцидентов не было. Замечание Эммет насчет Карадока, правда, слегка беспокоило Николь, и она никак не могла решить, доверять ему или нет.
Несмотря на то, что Карадок постоянно следил за женой Джоселина, и казалось, следует за ней повсюду, Николь прекрасно видела, что его «роман» с Сабиной продолжается. Теперь они «спаривались», как выразилась Эммет, везде: во всех укромных уголках дома и сада, которые вовсе не были такими уж «укромными». Николь казалось, что их обнаженные тела и животные стоны преследуют ее повсюду. В конце концов однажды, когда она очень устала, когда ребенок особенно активно шевелился у нее в животе, и она ужасно тосковала по Джоселину и обдумывала, что можно предпринять в этом дурацком положении, Николь не выдержала и взорвалась.
Это произошло в один из ненастных дождливых вечеров. Николь сидела на галерее и, пытаясь вышивать, находила, что это получается у нее совсем неплохо. Она находилась в самом конце галереи, потому что там было большое окно, а ей было необходимо много света. Из-за этого она не сразу заметила фигуру, появившуюся в другом конце и остановившуюся под одной из арок, примерно в ста сорока шагах от нее. Что-то заставило Николь поднять голову и вглядеться в дальний конец огромного помещения.
Сабину было очень легко узнать по водопаду необыкновенно рыжих волос, оттеняющих бледный цвет кожи. Сегодня на ней было гиацинтово-синее платье, этот цвет подходил ей идеально. Девушка стояла, не говоря ни слова и не двигаясь, и Николь невольно подумала, до чего же красивая у нее падчерица, но тут же напомнила себе, что гадюка – тоже очень красивая змея.
Сабина повернулась, собираясь уйти, но Николь окликнула ее:
– Пожалуйста, не уходи, я хочу поговорить с тобой.
Всего только секунду девушка колебалась, выбирая между своей ненавистью и соблюдением правил приличия. В конце концов, она медленно двинулась по галерее к тому месту, где сидела мачеха. Она шла бесшумно, был слышен лишь шелест платья, все ее движения были грациозны, осторожны и хорошо отработаны, она походила на дикую кошку, готовую исчезнуть при малейшей опасности. Оказавшись шагах в двух от мачехи, Сабина замерла, а потом сделала легкий учтивый поклон, ее глаза при этом ни на секунду не отрывались от лица Николь.
– Да? – произнесла она.
Николь вдруг сообразила, что впервые она и Сабина оказались наедине, и у них есть возможность поговорить без свидетелей, и она улыбнулась девушке такой милой улыбкой, какую только ей удалось изобразить.
– Почему бы тебе не присесть? Если хочешь, мы можем перейти поближе к камину.
– Я прекрасно чувствую себя и стоя, – ответила Сабина, ее глаза продолжали все так же пристально изучать лицо мачехи. – Что вы хотите мне сказать?
– Я хочу поговорить о наших с тобой отношениях, – Николь посмотрела на нее, желая проверить реакцию девушки. Сабина неприязненно смотрела на нее.
– Наши отношения именно такие, какие должны быть между мачехой и падчерицей, разве не так? Я надеюсь, что вполне справлюсь с этим. Все, что от меня требуется, это относиться к вам с уважением. Разве я этого не делаю?
– Да, ты всегда вежлива со мной.
– Тогда, на что же вы жалуетесь?
У Николь с языка чуть не сорвалось: «Только на то, что ты пытаешься убить меня», но она удержалась от этого. Решив играть по правилам Сабины, она произнесла с совершенно бесстрастным выражением лица:
– Мне кажется, дорогая, что ты могла бы быть еще немножко повежливее.
– Что вы имеете в виду, мадам?
– А то, что ты могла бы скрывать свои интимные отношения с Карадоком более тщательно. Я просто удивлена, что девушка с таким умом, как у тебя, может быть столь небрежна.
И без того бледное лицо Сабины побледнело еще больше, и Николь поняла, что попала в точку: это был удар по ее самолюбию, и это задело ее гораздо больнее, чем тот факт, что мачеха знает о ее любовном увлечении.
Повисла неловкая тишина, девушка обдумывала ответ. Наконец, она сказала:
– Я нахожусь в том возрасте, когда можно выходить замуж, а значит, и вести половую жизнь. И я подумала, что не будет ничего плохого в том, что я сделаю это со слугой, – ведь так поступают многие дамы. Мало того, обычно эти отношения продолжаются и после того, как они выходят замуж. Но честно говоря, я думала, что скрываю их довольно хорошо. Что ж, заверяю вас, что это больше не повторится.
– Ты хочешь сказать, что бросишь его?
Светло-голубые глаза сверкнули ледяным холодом:
– То, что я собираюсь делать, вас не касается, не так ли? Я вполне взрослая, чтобы контролировать свои действия, и пока я вас не трогаю, вам незачем лезть в мою жизнь.
Это было так похоже на те слова, которые она сама сказала своей мачехе, когда ей было восемнадцать, что у Николь мороз пробежал по коже. Все же она решила пригрозить ей:
– Мне, конечно, незачем это делать, а как насчет твоего отца? Как бы он посмотрел на это, если бы узнал о твоем поведении?
– Мне кажется, мадам, – произнесла Сабина, при этом ее ледяной взгляд был готов просверлить Николь насквозь, – что в свое время вы тоже вели себя не лучшим образом. Моему отцу тоже будет неприятно услышать об этом.
– И что же именно ты имеешь в виду?
– Карадок случайно проговорился мне, что ваш ребенок – от одного капитана «круглоголовых». И еще он рассказывал мне, как этот капитан занял тот дом, где вы жили. Не вздумайте убеждать меня, что вы не воспользовались случаем и не завели с ним новую интрижку. У меня просто чутье на такие вещи, и я прекрасно представляю, что вы вели себя как шлюха.
Николь вскочила на ноги:
– Как смеешь ты говорить такое, маленькая сучка!
– Я вижу, что попала в точку. Так вот, дорогая мачеха, давайте заключим с вами сделку. Я буду молчать о вашей измене, а вы будете молчать о моих похождениях.
Сабина почти победила ее, Николь почувствовала, что краснеет:
– Моя измена, как ты ее называешь, была не такой уж страшной. Это случилось до того, как мы переспали с твоим отцом, и теперь он знает об этом все. Так что этим ты меня не сможешь шантажировать, дорогая.
– Но в этой истории есть что-то, чего вы СТЫДИТЕСЬ, – ответила Сабина с отвратительной улыбкой, – я чувствую это. Если я поподробней расспрошу Карадока, он, наверняка, расскажет мне что-нибудь еще. Меня не проведешь, мадам, будьте уверены.
Николь глубоко вздохнула, решившись излить весь свой яд:
– Ты можешь бежать к своему отцу и рассказывать ему любые сплетни, какие только пожелаешь, но есть еще кое-что, чего ты не учла.
– И что же это? – спросила Сабина, покраснев, как рождественская роза.
– А то, что ты пыталась убить меня, и я знаю об этом. Так что ты не только похотливая маленькая сучка, ты еще и потенциальная убийца.
На лице девушки слегка дернулось веко:
– Вы думаете, что лорд Джоселин поверит хотя бы одному вашему слову?
– Если до этого дойдет, я смогу убедить его в этом, – ответила Николь, с этими словами она аккуратно положила вышивание и, пройдя мимо Сабины, направилась в конец галереи, не взглянув на нее больше ни разу.
Новости с фронта, которые она узнавала от Карадока и из редких писем Джоселина, немного поднимали ей настроение. Объединенный Комитет двух Королевств, – так теперь называлось главное командование парламентариев, – послал Ферфакса (человека с причудливыми треугольными бровями) снять осаду с Таунтона, так что к концу апреля сэр Томас со своим войском бодро продвигался на запад. Кромвель рыскал по Оксфордширу, отбирая у населения всех лошадей, каких ему только удавалось обнаружить. Несмотря на это, король и принц Руперт вместе с лордом Джоселином Аттвудом смогли проскочить мимо него из Оксфорда и встретиться в Стоу-на-Уодде с Георгом Горингом. Таким образом, в канун первого дня мая обе стороны покинули свои штаб-квартиры и начали продвигаться в противоположных направлениях.
– Мне скоро рожать, – говорила в тот же день Николь Эммет и, физически чувствуя размеры своего живота, вдруг как-то странно встревожилась.
– Когда вы ждете появления ребенка?
– Я думаю в середине июня, может быть, в конце.
– Все правильно, если считать с сентября, когда лорд Джоселин был здесь.
– Думаешь, это произошло тогда, когда мы с ним виделись в последний раз?
– Я уверена в этом. Теперь вам надо быть очень осторожной, миледи. Ребенок может родиться шестнадцатого июня, как раз в тот день, когда вам исполнится двадцать один год.
– Я всегда чтил протестантскую религию, которая существует в Англии испокон веков, поэтому сейчас я здесь, чтобы умереть за эту религию, – с этими словами он положил голову на плаху, чем избавил себя от дальнейших притязаний сэра Джона.
Через несколько дней римский католик, Генри Морск, который проповедовал в Лондоне и помогал беднякам и калекам, тоже принял жестокую смерть за свои убеждения. Его связали и повесили, он умер в страшных мучениях, а его нагое тело еще долго оставалось на виселице в назидание другим. Ему вырезали сердце, выпотрошили внутренности, а затем четвертовали. Огромная толпа, наблюдавшая за издевательствами над телом человека, который всегда учил их верить в Бога, хранила гробовое молчание. Глава города соизволил извиниться перед послами Франции и Испании, которые стали свидетелями этой ужасной расправы:
– Милорды, – сказал он, – я очень сожалею, что вам пришлось увидеть этот спектакль, но для нашего ничтожного народа просто необходимо, чтобы иногда устраивались подобные представления.
Николь, читая эти строки, вспоминала религиозных фанатиков Боснии и думала о том, что в этом мире ничего не меняется.
Эта морозная и кровавая зима, которая началась так жестоко, казалась бесконечной, но все-таки весна пришла в долину Дарта, и дикие фиалки и нарциссы, источая сладкий аромат, зацвели по берегам реки. Сидя перед весело журчащим фонтаном, Николь читала и перечитывала письмо от Джоселина:
«Моя дорогая, любимая Николь, как должно быть тебе странно носить под сердцем ребенка от человека, который, по твоим понятиям, живет в таком далеком от твоего столетии. Твоя удивительная история заставила меня пересмотреть все понятия о времени. Неужели возможно такое, что где-то существуют первобытные люди, которые ревут в своих пещерах? Чем больше я об этом думаю, тем меньше в это верю. Но есть одна вещь, в которую я верю безоговорочно. Может быть, моя любовь к тебе и прошла через несколько столетий, но она ничуть от этого не ослабла, а стала настолько сильной, что это единственное, что поддерживает меня. Я изо всех сил молюсь за твое здоровье и за то, чтобы твоя беременность протекала благополучно и безболезненно. Уверяю тебя, я бы отдал полжизни за то, чтобы в нужный момент оказаться рядом с тобой».
Николь улыбнулась и вытерла слезы, которые потекли у нее из глаз подобно апрельским ручьям, потом продолжала читать:
«У меня для тебя масса новостей. Король отослал принца Уэльского из Оксфорда в Бристоль, чтобы он там сформировал себе войско. Сам его величество останется пока здесь до середины марта, он уже начал перестраивать свою армию, в этом ему помогают Эдвард Хайд и Джон Колпепнер. Ходят слухи, что принц уже давно не девственник, и, глядя в его сияющие глаза, я готов поверить этому. А между тем, наши враги прислали в Оксфорд мирную делегацию, за которой с большим вниманием присматривают принц Руперт и принц Морис. Но боюсь, что из этих переговоров ничего не выйдет.
Столичные службы докладывают, что парламентарии в Лондоне недавно приняли «Билль о самоотречении». Согласно ему, находящиеся в армии члены Парламента должны отказаться от своих командных постов. Граф Эссекс и граф Манчестер сделали это без особого сожаления. Однако наш дружок Кромвель сильно возражал, хотя, и это ни для кого не секрет, ему тут же присвоили другое звание, он теперь – генерал-лейтенант кавалерии Ферфакса. Такой компромисс доказывает всю несостоятельность этого «Билля». Все говорят о том, что положение Кромвеля в Вестминстере довольно странное. И это при том, что Георг Горинг со своей армией заманивает его и сэра Уильяма Уоллера все дальше на запад».
В конце Джоселин добавил постскриптум: «Парламентарии под командованием Ферфакса формируют армию нового образца. Здесь, в Оксфорде, мы называем ее «Армией нового подлеца».
Николь выронила письмо и молча сидела, слушая звуки весело бегущей воды. На какое-то мгновение война показалась ей чем-то далеким и нереальным, атмосфера в саду Кингсвер Холл была спокойной и умиротворяющей. Но она прекрасно понимала, что это всего лишь иллюзия. Она чувствовала, как в доме нарастает напряжение, появившееся почти одновременно с ее приездом. С того происшествия в лаборатории атмосфера в доме изменилась, это было едва заметно, но теперь Николь уже точно это ощущала.
Мирод, хотя это никак не отражалось на ее внешности и поведении, продолжала играть роль озабоченной хозяйки, хлопотала по хозяйству, была весьма приветлива с Николь и каждый день справлялась о ее здоровье. Но она явно избегала встречаться с ней с глазу на глаз, и между ними больше ни происходило тех доверительных бесед, которые уже было начали сближать Николь с золовкой.
– Похоже, она меня избегает, – пожаловалась Николь Эммет. – Это, наверное, потому, что она боится правды?
– Да, скорее всего, это именно так. Ведь это она воспитывала эту сучку Сабину, и теперь ей стыдно из-за нее людям в глаза смотреть.
– Бедняжка Мирод, – произнесла Николь, ей действительно было жаль ее.
Смутную угрозу внушало ей и поведение Карадока, хотя оно и отличалось от поведения Мирод. Он просто подавлял ее своим присутствием. Не обращая внимания на то, видят его или нет, он теперь, как тень, повсюду следовал за Николь, давая ей тем самым понять, что он всерьез принимает угрозу, нависшую над ней. Это ужасно ее раздражало: знать, если даже она не могла его видеть, что он где-то рядом и безмолвно наблюдает за ней.
«Однако у меня появился телохранитель», – думала Николь.
И все-таки его присутствие успокаивало. Эммет высказала предположение, что Сабина не замедлит повторить попытку покушения, чтобы разом покончить с обоими: с мачехой и неродившимся ребенком, который собирался стать ее братом или сестрой. На Рождество случилась еще одна неприятность, которая могла кончиться очень плачевно и которая заставила Николь разволноваться еще больше.
Причиной волнений стало большое блюдо с конфетами, оно стояло возле серебряной крюшонницы, украшенной остролистом и плющом, переплетенным красными лентами, там плавали ломтики печеных яблок и ароматные семена гвоздики. Николь откусила кусочек от одной из конфет, но ее вкус показался ей странно горьким, и она выкинула остатки в камин. После этого у нее всю ночь страшно болел живот, и ее сильно рвало. Конечно, это ее состояние было приписано тому, что она беременна. Когда же на следующее утро она спустилась вниз, то узнала, что один из спаниелей Мирод, старый добродушный пес, который прожил в доме уже почти четырнадцать лет, неожиданно сдох. Самым странным было то, что собака лежала в гостиной перед пустым блюдом из-под конфет, которое он, по всей видимости, скинул на пол, а потом съел все конфеты.
– Боже мой! – воскликнула Эммет, бешено вытаращив глаза. – Вы случайно не ели эти конфеты вчера вечером, госпожа?
– Я откусила одну, но потом выкинула ее.
– Мне кажется, что именно этим вы спасли себе жизнь.
– Но это невозможно, чтобы конфеты были отравлены. Ведь их мог взять, кто угодно, даже Карадок.
– Вероятно, его предупредили.
– Нет, я не могу в это поверить, – твердо сказала Николь, – так можно подозревать всех и просто сойти с ума.
Эммет прищурилась:
– Может, отравленными были только зеленые конфеты?
– Почему ты так думаешь?
– Потому что, если за вами понаблюдать, то любой заметит, что из всех конфет вы всегда выбираете зеленую.
Логичность и правильность этого заявления так напугали Николь, что после этого она не притрагивалась ни к конфетам, ни к фруктам. С тех пор, может, потому, что она стала так внимательна, а может, просто это было совпадением, но больше инцидентов не было. Замечание Эммет насчет Карадока, правда, слегка беспокоило Николь, и она никак не могла решить, доверять ему или нет.
Несмотря на то, что Карадок постоянно следил за женой Джоселина, и казалось, следует за ней повсюду, Николь прекрасно видела, что его «роман» с Сабиной продолжается. Теперь они «спаривались», как выразилась Эммет, везде: во всех укромных уголках дома и сада, которые вовсе не были такими уж «укромными». Николь казалось, что их обнаженные тела и животные стоны преследуют ее повсюду. В конце концов однажды, когда она очень устала, когда ребенок особенно активно шевелился у нее в животе, и она ужасно тосковала по Джоселину и обдумывала, что можно предпринять в этом дурацком положении, Николь не выдержала и взорвалась.
Это произошло в один из ненастных дождливых вечеров. Николь сидела на галерее и, пытаясь вышивать, находила, что это получается у нее совсем неплохо. Она находилась в самом конце галереи, потому что там было большое окно, а ей было необходимо много света. Из-за этого она не сразу заметила фигуру, появившуюся в другом конце и остановившуюся под одной из арок, примерно в ста сорока шагах от нее. Что-то заставило Николь поднять голову и вглядеться в дальний конец огромного помещения.
Сабину было очень легко узнать по водопаду необыкновенно рыжих волос, оттеняющих бледный цвет кожи. Сегодня на ней было гиацинтово-синее платье, этот цвет подходил ей идеально. Девушка стояла, не говоря ни слова и не двигаясь, и Николь невольно подумала, до чего же красивая у нее падчерица, но тут же напомнила себе, что гадюка – тоже очень красивая змея.
Сабина повернулась, собираясь уйти, но Николь окликнула ее:
– Пожалуйста, не уходи, я хочу поговорить с тобой.
Всего только секунду девушка колебалась, выбирая между своей ненавистью и соблюдением правил приличия. В конце концов, она медленно двинулась по галерее к тому месту, где сидела мачеха. Она шла бесшумно, был слышен лишь шелест платья, все ее движения были грациозны, осторожны и хорошо отработаны, она походила на дикую кошку, готовую исчезнуть при малейшей опасности. Оказавшись шагах в двух от мачехи, Сабина замерла, а потом сделала легкий учтивый поклон, ее глаза при этом ни на секунду не отрывались от лица Николь.
– Да? – произнесла она.
Николь вдруг сообразила, что впервые она и Сабина оказались наедине, и у них есть возможность поговорить без свидетелей, и она улыбнулась девушке такой милой улыбкой, какую только ей удалось изобразить.
– Почему бы тебе не присесть? Если хочешь, мы можем перейти поближе к камину.
– Я прекрасно чувствую себя и стоя, – ответила Сабина, ее глаза продолжали все так же пристально изучать лицо мачехи. – Что вы хотите мне сказать?
– Я хочу поговорить о наших с тобой отношениях, – Николь посмотрела на нее, желая проверить реакцию девушки. Сабина неприязненно смотрела на нее.
– Наши отношения именно такие, какие должны быть между мачехой и падчерицей, разве не так? Я надеюсь, что вполне справлюсь с этим. Все, что от меня требуется, это относиться к вам с уважением. Разве я этого не делаю?
– Да, ты всегда вежлива со мной.
– Тогда, на что же вы жалуетесь?
У Николь с языка чуть не сорвалось: «Только на то, что ты пытаешься убить меня», но она удержалась от этого. Решив играть по правилам Сабины, она произнесла с совершенно бесстрастным выражением лица:
– Мне кажется, дорогая, что ты могла бы быть еще немножко повежливее.
– Что вы имеете в виду, мадам?
– А то, что ты могла бы скрывать свои интимные отношения с Карадоком более тщательно. Я просто удивлена, что девушка с таким умом, как у тебя, может быть столь небрежна.
И без того бледное лицо Сабины побледнело еще больше, и Николь поняла, что попала в точку: это был удар по ее самолюбию, и это задело ее гораздо больнее, чем тот факт, что мачеха знает о ее любовном увлечении.
Повисла неловкая тишина, девушка обдумывала ответ. Наконец, она сказала:
– Я нахожусь в том возрасте, когда можно выходить замуж, а значит, и вести половую жизнь. И я подумала, что не будет ничего плохого в том, что я сделаю это со слугой, – ведь так поступают многие дамы. Мало того, обычно эти отношения продолжаются и после того, как они выходят замуж. Но честно говоря, я думала, что скрываю их довольно хорошо. Что ж, заверяю вас, что это больше не повторится.
– Ты хочешь сказать, что бросишь его?
Светло-голубые глаза сверкнули ледяным холодом:
– То, что я собираюсь делать, вас не касается, не так ли? Я вполне взрослая, чтобы контролировать свои действия, и пока я вас не трогаю, вам незачем лезть в мою жизнь.
Это было так похоже на те слова, которые она сама сказала своей мачехе, когда ей было восемнадцать, что у Николь мороз пробежал по коже. Все же она решила пригрозить ей:
– Мне, конечно, незачем это делать, а как насчет твоего отца? Как бы он посмотрел на это, если бы узнал о твоем поведении?
– Мне кажется, мадам, – произнесла Сабина, при этом ее ледяной взгляд был готов просверлить Николь насквозь, – что в свое время вы тоже вели себя не лучшим образом. Моему отцу тоже будет неприятно услышать об этом.
– И что же именно ты имеешь в виду?
– Карадок случайно проговорился мне, что ваш ребенок – от одного капитана «круглоголовых». И еще он рассказывал мне, как этот капитан занял тот дом, где вы жили. Не вздумайте убеждать меня, что вы не воспользовались случаем и не завели с ним новую интрижку. У меня просто чутье на такие вещи, и я прекрасно представляю, что вы вели себя как шлюха.
Николь вскочила на ноги:
– Как смеешь ты говорить такое, маленькая сучка!
– Я вижу, что попала в точку. Так вот, дорогая мачеха, давайте заключим с вами сделку. Я буду молчать о вашей измене, а вы будете молчать о моих похождениях.
Сабина почти победила ее, Николь почувствовала, что краснеет:
– Моя измена, как ты ее называешь, была не такой уж страшной. Это случилось до того, как мы переспали с твоим отцом, и теперь он знает об этом все. Так что этим ты меня не сможешь шантажировать, дорогая.
– Но в этой истории есть что-то, чего вы СТЫДИТЕСЬ, – ответила Сабина с отвратительной улыбкой, – я чувствую это. Если я поподробней расспрошу Карадока, он, наверняка, расскажет мне что-нибудь еще. Меня не проведешь, мадам, будьте уверены.
Николь глубоко вздохнула, решившись излить весь свой яд:
– Ты можешь бежать к своему отцу и рассказывать ему любые сплетни, какие только пожелаешь, но есть еще кое-что, чего ты не учла.
– И что же это? – спросила Сабина, покраснев, как рождественская роза.
– А то, что ты пыталась убить меня, и я знаю об этом. Так что ты не только похотливая маленькая сучка, ты еще и потенциальная убийца.
На лице девушки слегка дернулось веко:
– Вы думаете, что лорд Джоселин поверит хотя бы одному вашему слову?
– Если до этого дойдет, я смогу убедить его в этом, – ответила Николь, с этими словами она аккуратно положила вышивание и, пройдя мимо Сабины, направилась в конец галереи, не взглянув на нее больше ни разу.
* * *
Позже Николь пришла к выводу, что в результате этого разговора ее жизнь оказалась в еще большей опасности. Лицо Эммет, которой она поведала всю эту историю, сделалось совершенно серым. Николь решила обратиться за советом к Мирод или к Карадоку. Однако их отношения с ней были настолько открытыми и добрыми, что она не нашла в себе силы портить их; ей оставалось решать свои проблемы в одиночку. Весь апрель был для нее просто ужасным, она не знала ни минуты покоя.Новости с фронта, которые она узнавала от Карадока и из редких писем Джоселина, немного поднимали ей настроение. Объединенный Комитет двух Королевств, – так теперь называлось главное командование парламентариев, – послал Ферфакса (человека с причудливыми треугольными бровями) снять осаду с Таунтона, так что к концу апреля сэр Томас со своим войском бодро продвигался на запад. Кромвель рыскал по Оксфордширу, отбирая у населения всех лошадей, каких ему только удавалось обнаружить. Несмотря на это, король и принц Руперт вместе с лордом Джоселином Аттвудом смогли проскочить мимо него из Оксфорда и встретиться в Стоу-на-Уодде с Георгом Горингом. Таким образом, в канун первого дня мая обе стороны покинули свои штаб-квартиры и начали продвигаться в противоположных направлениях.
– Мне скоро рожать, – говорила в тот же день Николь Эммет и, физически чувствуя размеры своего живота, вдруг как-то странно встревожилась.
– Когда вы ждете появления ребенка?
– Я думаю в середине июня, может быть, в конце.
– Все правильно, если считать с сентября, когда лорд Джоселин был здесь.
– Думаешь, это произошло тогда, когда мы с ним виделись в последний раз?
– Я уверена в этом. Теперь вам надо быть очень осторожной, миледи. Ребенок может родиться шестнадцатого июня, как раз в тот день, когда вам исполнится двадцать один год.