сторону демократов "таманские" танки майора Евдокимова, а вокруг там и сям
горят костры и звучат песни. Впечатление такое, что здесь собралась вся
КСПшная Москва -- от председателя Всесоюзного худсовета А.Городницкого до
оппозиционной всему и вся группы "Февраль".
-- Слушай, тебе не кажется, что это просто слет КСП, только с танками?
-- А ты XXVII-й помнишь? Так вот, сегодня Таманская дивизия у нас с
ответным визитом.
Нет преград московскому "хвосту", да и просто КСПшнику на суше. Нет и
на море.
В книжке "Неформальная Россия" ("о неформальных политизированных
движениях и группах в РСФСР; опыт справочника", Москва, "Молодая Гвардия",
1990 г.) была глава, посвященная движению КСП. Рассказывая о Московском
клубе, автор писал: "Обращает внимание куст "МИДиез" ("Маркиз и друзья и его
знакомые"), который проводит только песенные слеты определенного
направления..."
Что это было за направление, теперь уже установить нелегко по причине,
изложенной ниже; говорят, впрочем, что тематика мероприятий была пронизана
духом спиртных напитков.
Но однажды эти слеты резко прекратились, а сам Маркиз (Сергей Банников)
исчез с КСПшного горизонта.
Далее следует рассказ одного из знакомых знакомых Берга:
-- Брожу я по островку у восточного побережья Средиземного моря. Вдруг
слышу -- поют. По-нашему и, что самое интересное, "наши" песни. Подхожу,
вижу -- костер и ребята.
-- Вы что здесь делаете? -- спрашиваю. -- Проводим слет куста "МИД".
Оказывается, тот из них, кто "уехал" первым, повызывал туда всех остальных,
и теперь им там вместе таки-да неплохо!
Вообще же оставшиеся "здесь" ревниво пытаются отслеживать перипетии
судеб тех, кто оказался "там", хотя это и нелегко: мешает, в частности,
дороговизна переписки, а уж о звонках и говорить не приходится. Поэтому
проверка подозрительной информации несколько затруднена.
Так, "здешние" знакомые бывшего бакинца Якова Когана, узнав, что "там"
он "работает на лесоповале", никак не могли взять в толк два обстоятельства:
как Яша со своей больной рукой управляется с бензопилой "Дружба" или как она
там у них называется, и где вообще в Израиле лесоповал. Оказалось,
"источник" всего-навсего образно окрестил этим словом управление по
озеленению, куда Когану удалось устроиться на какую-то бумажную работу.
Александру Медведенко повезло больше -- он работает на радио и делает
передачи об авторской песне. Правда, псевдоним он взял более благозвучный --
Александр Дов (что значит -- Медведь), за что друзья сразу обозвали его
"довской мордой".
Представляет определенный интерес живописное полотно, нарисованное
московским АП-менеджером Евгением Вдовиным: на берегу Галилейского озера
валяется груда автоматов; рядом сидит куча мужиков в камуфляжной форме, с
гитарами, и -- Визбора!..
Рассказывает Вадим Кантор (Москва):
-- Мой приятель Леня Разгон, в прошлом активный КСПшник, гостил в
Израиле у своего брата Саши. Раз он, едучи куда-то далеко (по израильским
меркам) на междугородном автобусе, задремал. А когда проснулся, то первое,
что он увидел сквозь окно автобуса, был висящий на кусте прямоугольный кусок
картона со стрелкой и надписью по-русски: "Слет КСП".
Как говорит сам Леня, уже отвыкший в России от таких реалий, в первые
секунды он не мог сообразить не только в какой стране он проснулся, но и в
каком десятилетии...
Продолжает Борис Жуков:
-- Осенью 1999 года Михаил Щербаков ехал на гастроли в США. Его
бессменный менеджер Игорь Грызлов, зная, что я кое-что писал о Щербакове,
попросил меня написать статью для местной русскоязычной прессы. Я ее
написал, но, отдавая Грызлову, забыл предупредить, чтобы ее не подписывали
моей фамилией -- по условиям моего контракта в изданиях, не входящих в
холдинг "Медиа Мост", я могу печататься только под псевдонимом. Потом
вспомнил, но поезд уже ушел. В итоге статья вышла в "Новом русском слове" с
моей натуральной фамилией.
Ну, статью-то я увидел нескоро. Зато в середине октября пришло
электронное письмо от моего университетского приятеля Левы Ямпольского,
живущего и работающего в Германии. Такого примерно содержания: "9 октября я
отмечал день рождения. Выпил пива, вышел на улицу. Вижу какое-то освещенное
здание, много народу, похоже -- магазин. Захожу. У входа, как водится, лежат
газеты. Беру верхнюю и вижу, что она по-русски. Разворачиваю -- там статья о
Щербакове. Гляжу на подпись -- "Борис Жуков". Так, думаю себе, многовато,
пожалуй, пива выпил..."
Остается добавить, что Левка не нашел ничего лучше, как прислать это на
мой рабочий адрес -- он в своих Германиях иногда почитывает "Итоги" и знает,
что я там работаю, а моего домашнего адреса у него не было. Так что о
нарушении мною условий контракта мое начальство было проинформировано
своевременно...
Александру Карпову тоже есть что добавить (из московской газеты
"БардАрт" ?20 за 1998 г.).
31-го октября 1996 года случилось О'Карпову завалиться в ирландский
пивняк и напиться там пива "Гиннес". На следующий день он вместе с Игорем
Белым отправился на гастроли в Минск. В столице Белоруссии бардов встретили,
накормили, обогрели и отправили в бесконечную экскурсию по городу. До места
предполагаемой ночевки друзья добрались глубоко за полночь. Сил у бардов
хватило лишь на то, чтобы, войдя в квартиру, плюхнуться в кресла. Игорь взял
пульт от телевизора и надавил на кнопку. Тотчас на экране появилась
довольная физиономия... Карпова в то время, пока диктор программы новостей
самозабвенно рассказывал о том, что и в России празднуют День всех святых!..
-- Стоило ехать в такую даль, чтоб и по телевизору твою рожу
лицезреть!!! -- завопил Белый и в гневе выключил изображение.
Рассказывает Борис Жуков (Москва).
-- В мае 1980 года Московский КСП проводил свой XXIV слет. Арендованная
электричка (было и такое, как сейчас помню!) выгрузила участников на станции
Дровнино (это по Белорусской дороге, за Бородиным, на самой границе
Московской и Смоленской областей). Дальше предстояло идти пешком. В
соответствии с традициями того времени -- много, причем поскольку в силу тех
же традиций маршрут был известен лишь нескольким оргам, то и расстояния
никто точно не знал. Несколько километров прошли по твердой дороге, потом
свернули на проселок. Через пару километров непривычные к турпоходам широкие
массы (на слет, несмотря на труднодоступность, двигалось тысяч пять-шесть)
начали интересоваться, скоро ли придем. И вот растянувшиеся вдоль всей
колонны орги, послушав шипение и бормотание своих "уоки-токи", торжественно
возвестили:
-- До места слета -- два километра!
Окрыленный народ поднажал, колонна двинулась быстрее. Однако через
некоторое время, когда обещанная дистанция осталась позади, ропот и
недоумение возникли с новой силой. Снова отчаянное совещание в эфире -- и
снова торжественное объявление:
-- До места слета -- два километра!
Заветные две версты объявлялись еще минимум дважды. После этого оргов
хотели уже просто бить, но в погоне за ними нечаянно выскочили на поляну
слета...
Осенью того же года лучший топограф куста РЭКС Алексей Тихомиров и я
искали место для осеннего РЭКСа. Выгрузившись на станции Скоротово и минут
через сорок свалившись в темноте в какую-то речку, мы заночевали в ней, а
утром установили, что она носит гордое имя Халява. И решили, что лучше места
для слета просто быть не может -- на Халяве близ станции "Скоро тово...".
Поскольку, в отличие от горклубовских оргов, мы не были озабочены отрубанием
"хвостов", перед самым слетом мы сделали капитальную разметку от станции до
самого места. Среди прочих веселых картинок почетное место занимал следующий
плакат: в середине -- костер, по кругу -- образующие замкнутый цикл
стрелочки, а внизу -- надпись:
"ДО МЕСТА СЛЕТА -- ДВА КИЛОМЕТРА!".
Столько и было от поляны слета до станции.
Прдолжает Борис Жуков:
-- Этот слет вообще оставил по себе многообразную память. Когда на
очередной "двухкилометровой" дистанции наша колонна проходила через
безвестную полувымершую деревню, одна из чудом уцелевших местных жительниц
(как выражается газета "МК" -- "постпенсионного возраста") сочувственно
оглядела нас и спросила:
-- И куда же вас, бедных, гонят?
Я тогда впервые услышал этот вопрос и отнес его на счет знаменитой
"олимпийской профилактики" в Москве. Однако позднее я не раз сам был
свидетелем и слышал от других, что многолюдные колонны КСПшников регулярно
вызывали этот вопрос у мирных жителей. В ту пору наши сограждане просто не
могли себе представить, что такая масса людей может собраться и двигаться в
одном направлении по своей воле.
Кроме того, XXIV слет вошел в историю как самый известный из
"грязевых". Поляна слета представляла собой огромное блюдце, выстланное
глиной. Земля и так была сырая, да еще шел дождь, и 10 -- 12 тысяч ног (чуть
не написал -- "пар ног", впрочем, в некоторые моменты слета большинство
участников и впрямь передвигалось на обеих парах конечностей) покрыли поляну
слоем жидкой грязи толщиной сантиметров 20. За время слета было, конечно,
сказано немало теплых слов в адрес предусмотрительных организаторов. Именно
тогда родилась знаменитая песня с рефреном "Благодарим товарища Каримова //
За столь удачно выбранное место!" (историческая несправедливость -- как раз
в данном случае место выбирал не Каримов, а Валерий Прохоров!). А когда мы
покидали обезображенную поляну, при прощальном взгляде на нее само собой
родилось грустное двустишие:
"Как-то провел КСП здесь свой слет --
Больше на поле ничто не растет!"
К счастью, вскоре выяснилось, что это не так. Ребята-геоботаники,
присутствовавшие на слете, в конце лета специально поехали взглянуть на
несчастное поле и обнаружили на нем траву выше человеческого роста.
Оказывается, мы своими ногами фактически запихнули старую дерновину вглубь
почвы, где она благополучно сгнила, превратившись из помехи для молодой
травы в подкормку для нее.
Пролжает Борис Жуков:
-- В конце 70-х -- первой половине 80-х рубка "хвостов" была так же
популярна в Московском КСП, как рубка лозы -- в кавалерийской части.
Справедливости ради следует сказать, что проблема действительно
существовала, и создавали ее не полумифические преследования со стороны
властей, а вполне реальные тусовщики -- "профессиональные хвосты",
коллекционеры слетов. Эта публика считала своей задачей непременно дойти
туда, куда ее не звали (а не звали ее никуда), убедиться, что это именно тот
слет, на который они шли, немедленно напиться и все остальное время вести
себя так, словно кроме них тут никого и нет.
Однако трудно сказать, что причиняло большие неудобства -- подобные
гости на слете или мероприятия по их отсечению. В арсенал последних входили
не только строгая засекреченность места и многокилометровые кривые маршруты
по сильно пересеченной местности, но и жестко определенные заезды,
множественные места сбора (сразу на четырех-пяти станциях метро, как
правило, не имеющих выхода на ту железную дорогу, по которой в конце концов
придется ехать), контрольное число собравшихся (если будет больше, проводник
просто не подойдет к месту сбора), использование "сквозных" электричек
(позволяющих ехать, скажем, с Курского вокзала по Белорусской или Рижской
дороге) и даже быстрая переброска с одной дороги на другую (особенно на
пересечении Перово -- Чухлинка).
Особенно славился всем этим куст "Лефортово" в годы командирства
темпераментной Нонны Работиной. В самом кусте даже ходил такой анекдот:
"Поздняя осень. Ночь. Болото посреди непроходимой чащи. Посередине его
сквозь крупные хлопья снега смутно виднеются две фигурки. -- Доотрубались...
-- мрачно сказала Нонна, кутаясь в кустовой флаг".
А вот куст РЭКС, несмотря на генетическое родство и географическую
близость с "Лефортовом", почти не заботился о рубке "хвостов". Больше
половины его слетов прошло в одном и том же сравнительно легкодоступном
месте -- у платформы Подосинки, куда рэксовцы ездили прямо из своего
Энергетического института, стоящего у станции Новая той же Казанской дороги.
Тем не менее, именно РЭКСу удалось однажды достичь идеала -- провести слет,
на который не добрался ни один "хвост". Это в 1984 году. Куст только что
пережил одновременно раскол, закончившийся уходом заметной части "стариков",
и массовый приток молодежи. Для восстановления внутренней цельности куста
решено было провести строго закрытый слет и особенно постараться не
допустить на него "раскольников". Слет назначили на небывало раннюю,
фактически зимнюю дату -- 8 марта. Всех заранее оповестили: место слета
будет очень далеко, электрички туда не ходят, добраться можно будет только
дальним поездом, причем пассажирским -- скорые там не останавливаются.
Поэтому будет только один заезд, деньги на билеты надо сдавать заранее,
запасаться студенческими (у кого нет своего) и ни в коем случае не
опаздывать на место сбора. Профессиональные "хвосты" заранее махнули на этот
слет рукой: в организованный заезд не протиснешься, а когда станет известен
поезд, брать билеты будет уже поздно. В назначенное время все, кто решился
ехать, собрались у платформ дальних поездов Казанского вокзала. Автор
концепции слета и руководитель его подготовки Алексей Подвальный посмотрел
на часы, удовлетворенно хмыкнул и сказал: "Пошли, только быстрее". Следуя за
ним, толпа миновала дальние поезда, вскочила в уже готовую отойти электричку
и уехала... в Подосинки.
Позже оказалось, что один из "нежелательных элементов" -- экс-рэксовец
Саша Чуев -- вычислил подходящий под указанные параметры дальний поезд,
самостоятельно купил билет на него и заранее сел в вагон, воображая, какой
впечатление произведет на Подвального его внезапное появление в пути.
Ближайшая остановка у этого поезда была в Муроме, так что в следующий раз мы
о Саше Чуеве услышали нескоро -- когда он приобрел известность как один из
основателей Российской христианско-демократической партии.
Рассказывает Игорь Лебедев (Москва).
80-е годы. Дорога на слет (кажется, куста РЭКС). Естественно, размечена
-- так, как это делается москвичами: через каждые несколько десятков метров
на ветки насажен клочок бумаги -- то ли определенного цвета, то ли со знаком
каким или надписью, то ли формы необычной, ибо от одной станции электрички
можно порой попасть сразу на несколько слетов.
Дорога лесная и, как это часто бывает, в одном месте раздваивается, а
потом сходится. Было решено разметить оба варианта.
Но именно у этой дороги именно в этом месте соединения ответвления
сходились не под острым углом, как обычно, а буквально навстречу друг другу.
И дальше к месту слета шла малозаметная тропа. Зато, если идти по одному
рукаву, с точки встречи разметка другого видна была очень хорошо.
Народ долго и увлеченно ходил по кругу.
Рассказывает Борис Жуков:
-- Общение с командиром куста "Июнь" Леонидом Гордоном было занятием не
для слабонервных. Обладая могучим голосом и непререкаемым апломбом, он мог
перебить любого собеседника в любой момент, в то время как прервать его
собственные излияния было совершенно невозможно.
Однажды на совете командиров президенту московского КСП Игорю Каримову
пришлось выдержать довольно длительный разговор с Гордоном один на один. Это
так на него подействовало, что, заговорив после этого с командиром куста
"РЭКС" Игорем Грызловым, Каримов в течение минуты успел четырежды назвать
его "Леней". На четвертый раз Грызлов, обычно невозмутимый, взорвался:
-- Я не Леня, я -- Игорь!!!
-- Это все равно, -- отмахнулся Игорь Михайлович (урожденный Ильдар
Хаметшивич) Каримов.
Рассказывает Берг:
-- В апреле 1997 года в Висагинасе (Литва) билеты на мой концерт
продавались не в кассе Дворца культуры и даже не в КСП, у которого, кстати,
и помещения своего не было, а в дружественном (очень неплохом, кстати)
художественном магазине-салоне.
И вот хозяйка салона встревоженно звонит домой президенту клуба Рустаму
Салихову:
-- Рустам, у меня билеты закончились, а народ требует. Можно, я буду
продавать бумажки со штампом магазина?
Рассказывает Берг.
-- Апрель 1991 года. Детский фестиваль КСП в Калуге. Организован
агонизирующим комсомолом, насколько можно бестолково. Делегации присланы по
разнарядке, половина участников впервые слышит об авторской песне. Но
рассказ не об этом.
Мероприятия проводятся в местном Белом доме, в выходные дни, так что
обычных обитателей в пиджачной униформе практически не видно. Зато
милиционеры охраны получили установку, мол, посетители здания в эти дни
будут одеты несколько нетрадиционно -- в штормовки, возможно даже, не первой
свежести, но их надо пускать.
И вот вхожу я, председатель жюри, в цивильной, почти чистой куртке и
почти глаженых брюках -- и мне наперерез бросается мент, решительно
произнося при этом даже без намека на вопросительность интонации:
-- Вы к кому, товарищ!!!
Продолжает Андрей Козловский:
-- На Грушинский я впервые приехал еще когда работал сварщиком на
трассе. Я уже много слышал об этом фестивале, ехал как на торжественный
прием, надел парадный костюм. А куда ехать, толком не знал. Взял на вокзале
в Самаре такси, сказал просто: "На фестиваль!". И очень удивился, когда
машина остановилась в центре города. Оказывается, в Самаре в эти дни
проходил какой-то фестиваль симфонической музыки, и шофер по моему костюму
безошибочно определил, что мне -- туда.
-- А другого фестиваля у вас нет?
-- Грушинский, что ли? Так там в таком наряде делать нечего!
Пришлось заезжать в магазин спортивной одежды и приводить свой внешний
вид в соответствие со строгими требованиями фестиваля.
Миасс, "Ильмены" 1982 года. В палатке поет свердловский (ныне
московский) автор Андрей Судьбин. Песенка -- про оловянного солдатика, да и
сам Андрей в силу каких-то вполне понятных причин выглядит несколько
оловянным. И в какой-то момент вырубается на полуслове -- откидывается назад
и впадает в нирвану.
Ну, а жизнь должна продолжаться -- и разговор переключается на какие-то
другие темы и песни.
Проходит где-то полчаса. Вдруг Андрей совершает обратное движение и,
зафиксировав торс вертикально, продолжает песню буквально с того полуслова,
на котором оборвал, -- как ни в чем не бывало!
Рассказывает Рустам Салихов, президент КСП г.Висагинаса (Литва).
1985 год, Вильнюс, концерт Булата Окуджавы. После выступления --
очередь за автографами. Такое впечатление, будто она совсем не движется.
Среди прочих стоит огромный вальяжного вида мужчина, вертит в руках
красивую самодельную трубку -- подарить собирается.
Вдруг в очередь врезается хрупкая, но очень энергичная женщина и,
разбрасывая поклонников, устремляется к Окуждаве. Мужчина к ней:
-- Сударыня, как не стыдно, не за колбасой ведь стоим!
-- Да?
-- Да! Мы ведь перед мэтром, кажется, все равны!
-- Не совсем: я -- его жена, а он там без авторучки нервничает!
Услышано от Михаила Смоляра:
-- Концерт Дольского году в 1994 в окрестностях Вашингтона, в одной
церквушке. Двойной концерт: в первом отделении -- Григорий Горин, во втором
-- Александр Дольский.
Я перед концертом привез аппаратуру. А возил их какой-то деятель в
бархатном малиновом пиджаке с серебряными пуговицами, очень
представительного вида; я даже сначала подумал, что он просто так стоит
рядом с ними... Я подхожу к Дольскому и говорю:
-- Александр, я коллекционер магнитофонных записей с 1974 года. Вы
позволите записать Ваше выступление?
Тут этот деятель в малиновом пиджаке топнул на меня ногой:
-- Нет! Ни в коем случае! Нельзя записывать!..
И Дольский таким смущенным голосом говорит:
-- Спасибо, что спросили!
Рассказывает Борис Жуков.
-- 1984 год. Московские городские слеты три года как запрещены. В их
отсутствие народ начинает живее ходить на разные межкустовые вылазки вроде
организованного кустом "Сокол" слета "Ретро".
Многолюдное мероприятие требует больших организационных усилий, поэтому
"Сокол" призвал на помощь горклубовских "оргов" и применил технические
средства -- рации "уоки-токи".
И вот стоит посреди леса Игорь Каримов, судорожно сжимает в руке это
чудо техники и привычно-сорванным голосом орет -- не в микрофон, а куда-то
за пределы видимости:
-- Да мать же твою так, переключи на прием!!!
Интересно, что предмет занятий Каримова в свободное от КСП время --
системы дальней космической связи.
Рассказывает Борис Жуков.
-- 1977 год, XX-й московский слет (с которого началась известность
Долиной, Лореса, Ткачева, Кутузова и некоторых других авторов).
Один из участников слета собрался идти к сцене записывать концерт. Но
поскольку по доброй КСПшной традиции принял "на дорожку" несколько больше,
чем следовало, то до цели немного не дошел: запутался в ограждении и
проводах и рухнул прямо в какую-то неприметную палатку, стоящую в кустах у
самой сцены. Подняв глаза, он обнаружил, что палатка набита аппаратурой, и,
боясь что-нибудь нарушить, спросил:
-- М-мужики, г-где здесь в-выход?
Один из обитателей палатки глянул на него, на его магнитофон, после
чего взял соединительный шнур от его магнитофона и молча куда-то воткнул...
Никогда в те годы мне не приходилось слышать столь чистой записи
лесного концерта!
Рассказывает Александр Городницкий (в книгах воспоминаний):
-- Никогда не забуду, как однажды, уже после большого конкурсного
концерта, окончившегося в четвертом часу утра, сонное и донельзя усталое
жюри во главе со мной пыталось распределить места победителям. Юре (Визбору
-- прим. сост.) из исполнителей больше всех понравился дуэт "Кляксы" из
Челябинска, которому он предлагал дать первое место. Против этого, однако,
выступили Александр Дулов и Сергей Никитин. Все длительные мои попытки
добиться согласия между ними ни к чему не привели. Пришлось ставить вопрос
на голосование. В результате Юрино предложение было "завалено" большинством
в два голоса. И тут-то выяснилось, что эти два голоса принадлежат жене
Дулова -- Маше (Черкасовой -- прим. Алексея Куликова), которая представляла
в жюри журнал "Турист" и Татьяне Никитиной -- жене Сергея. Обозлившийся
Визбор по своему обыкновению "завелся", покраснел и сказал:
-- Ну, погодите, я на следующий фестиваль привезу "всех своих трех жен"
и буду иметь перевес в один голос.
Наблюдения Берга.
-- Вот, говорят, на наши концерты народу меньше стало ходить. А просто
раньше кроме КСП ничего не было, и ходили как "наши", так и кто попало. И,
маясь от скуки, развлекались чем придется. Например, "прикалывались" при
помощи записок.
В Москве было модно испрашивать исполнение "Вашей песни" "Интеллигент,
вставай на лыжи!" (варианты: "Сжимая топор в волосатой руке..." и "На смерть
кенгуру", других, кажется, не было). Некоторые авторы просто написали
кое-что из этого, чтобы шокировать прикольщика "обратно".
В Днепропетровске начала 80-х в конце первого отделения выступающий
получал записку: "А теперь спойте что-нибудь хорошее", -- а в середине
второго -- еще более лаконичную: "А теперь спойте что-нибудь". Оратор
понаивнее впадал в прострацию: "А что же я все это время делаю?" Более
веселый и находчивый использовал обоюдную остроту ситуации: "Я-то пою уже
полтора часа, а Вы чем тут занимаетесь?"- за что удостаивался знаков
одобрения аудитории.
А в декабре 1995 года в Зеленограде я получил такое послание:
-- Спойте, пожалуйста, песню, которую я знаю. Настя.
Минут пятнадцать я, "работая" на автопилоте, решал задачу -- не прикол
ли это и какую песню Настя может знать.
Удалось спеть! Оказалось -- "Алые паруса".
В самом пишущем городе самой читающей в мире страны -- Москве --
записок могло быть больше сотни за концерт. Авторы некоторых просто мелким
почерком перечисляли десятка три-четыре позиций -- что спеть. Скромненько и
со вкусом. Однажды мне пришлось самому себе написать записку, прочесть ее и
исполнить просьбу -- только таким способом удалось легитимизировать свое
желание.
Бывают записки, трогающие заботой их авторов о наших грешных душах.
Однажды Юрию Устинову на сцену пришло послание примерно следующего
содержания:
-- Собаки, паруса, облака -- это все хорошо. А как же мораль,
перестройка?
Примечание искусствоведа: удалось установить первоавтора, по крайней
мере, одной записки -- по поводу песни "Сжимая топор в волосатой руке". Им
оказался студент-математик из МГУ, член московского куста "Новослободский"
Андрей Пхайко. Было это году в 1977-м на концерте Владимира Туриянского,
который впоследствии и написал саму песню.
Рассказывает Николай Гусев (Москва).
Апрель 1995 года, 20-е числа. Концерт Анатолия Киреева в Доме
горят костры и звучат песни. Впечатление такое, что здесь собралась вся
КСПшная Москва -- от председателя Всесоюзного худсовета А.Городницкого до
оппозиционной всему и вся группы "Февраль".
-- Слушай, тебе не кажется, что это просто слет КСП, только с танками?
-- А ты XXVII-й помнишь? Так вот, сегодня Таманская дивизия у нас с
ответным визитом.
Нет преград московскому "хвосту", да и просто КСПшнику на суше. Нет и
на море.
В книжке "Неформальная Россия" ("о неформальных политизированных
движениях и группах в РСФСР; опыт справочника", Москва, "Молодая Гвардия",
1990 г.) была глава, посвященная движению КСП. Рассказывая о Московском
клубе, автор писал: "Обращает внимание куст "МИДиез" ("Маркиз и друзья и его
знакомые"), который проводит только песенные слеты определенного
направления..."
Что это было за направление, теперь уже установить нелегко по причине,
изложенной ниже; говорят, впрочем, что тематика мероприятий была пронизана
духом спиртных напитков.
Но однажды эти слеты резко прекратились, а сам Маркиз (Сергей Банников)
исчез с КСПшного горизонта.
Далее следует рассказ одного из знакомых знакомых Берга:
-- Брожу я по островку у восточного побережья Средиземного моря. Вдруг
слышу -- поют. По-нашему и, что самое интересное, "наши" песни. Подхожу,
вижу -- костер и ребята.
-- Вы что здесь делаете? -- спрашиваю. -- Проводим слет куста "МИД".
Оказывается, тот из них, кто "уехал" первым, повызывал туда всех остальных,
и теперь им там вместе таки-да неплохо!
Вообще же оставшиеся "здесь" ревниво пытаются отслеживать перипетии
судеб тех, кто оказался "там", хотя это и нелегко: мешает, в частности,
дороговизна переписки, а уж о звонках и говорить не приходится. Поэтому
проверка подозрительной информации несколько затруднена.
Так, "здешние" знакомые бывшего бакинца Якова Когана, узнав, что "там"
он "работает на лесоповале", никак не могли взять в толк два обстоятельства:
как Яша со своей больной рукой управляется с бензопилой "Дружба" или как она
там у них называется, и где вообще в Израиле лесоповал. Оказалось,
"источник" всего-навсего образно окрестил этим словом управление по
озеленению, куда Когану удалось устроиться на какую-то бумажную работу.
Александру Медведенко повезло больше -- он работает на радио и делает
передачи об авторской песне. Правда, псевдоним он взял более благозвучный --
Александр Дов (что значит -- Медведь), за что друзья сразу обозвали его
"довской мордой".
Представляет определенный интерес живописное полотно, нарисованное
московским АП-менеджером Евгением Вдовиным: на берегу Галилейского озера
валяется груда автоматов; рядом сидит куча мужиков в камуфляжной форме, с
гитарами, и -- Визбора!..
Рассказывает Вадим Кантор (Москва):
-- Мой приятель Леня Разгон, в прошлом активный КСПшник, гостил в
Израиле у своего брата Саши. Раз он, едучи куда-то далеко (по израильским
меркам) на междугородном автобусе, задремал. А когда проснулся, то первое,
что он увидел сквозь окно автобуса, был висящий на кусте прямоугольный кусок
картона со стрелкой и надписью по-русски: "Слет КСП".
Как говорит сам Леня, уже отвыкший в России от таких реалий, в первые
секунды он не мог сообразить не только в какой стране он проснулся, но и в
каком десятилетии...
Продолжает Борис Жуков:
-- Осенью 1999 года Михаил Щербаков ехал на гастроли в США. Его
бессменный менеджер Игорь Грызлов, зная, что я кое-что писал о Щербакове,
попросил меня написать статью для местной русскоязычной прессы. Я ее
написал, но, отдавая Грызлову, забыл предупредить, чтобы ее не подписывали
моей фамилией -- по условиям моего контракта в изданиях, не входящих в
холдинг "Медиа Мост", я могу печататься только под псевдонимом. Потом
вспомнил, но поезд уже ушел. В итоге статья вышла в "Новом русском слове" с
моей натуральной фамилией.
Ну, статью-то я увидел нескоро. Зато в середине октября пришло
электронное письмо от моего университетского приятеля Левы Ямпольского,
живущего и работающего в Германии. Такого примерно содержания: "9 октября я
отмечал день рождения. Выпил пива, вышел на улицу. Вижу какое-то освещенное
здание, много народу, похоже -- магазин. Захожу. У входа, как водится, лежат
газеты. Беру верхнюю и вижу, что она по-русски. Разворачиваю -- там статья о
Щербакове. Гляжу на подпись -- "Борис Жуков". Так, думаю себе, многовато,
пожалуй, пива выпил..."
Остается добавить, что Левка не нашел ничего лучше, как прислать это на
мой рабочий адрес -- он в своих Германиях иногда почитывает "Итоги" и знает,
что я там работаю, а моего домашнего адреса у него не было. Так что о
нарушении мною условий контракта мое начальство было проинформировано
своевременно...
Александру Карпову тоже есть что добавить (из московской газеты
"БардАрт" ?20 за 1998 г.).
31-го октября 1996 года случилось О'Карпову завалиться в ирландский
пивняк и напиться там пива "Гиннес". На следующий день он вместе с Игорем
Белым отправился на гастроли в Минск. В столице Белоруссии бардов встретили,
накормили, обогрели и отправили в бесконечную экскурсию по городу. До места
предполагаемой ночевки друзья добрались глубоко за полночь. Сил у бардов
хватило лишь на то, чтобы, войдя в квартиру, плюхнуться в кресла. Игорь взял
пульт от телевизора и надавил на кнопку. Тотчас на экране появилась
довольная физиономия... Карпова в то время, пока диктор программы новостей
самозабвенно рассказывал о том, что и в России празднуют День всех святых!..
-- Стоило ехать в такую даль, чтоб и по телевизору твою рожу
лицезреть!!! -- завопил Белый и в гневе выключил изображение.
Рассказывает Борис Жуков (Москва).
-- В мае 1980 года Московский КСП проводил свой XXIV слет. Арендованная
электричка (было и такое, как сейчас помню!) выгрузила участников на станции
Дровнино (это по Белорусской дороге, за Бородиным, на самой границе
Московской и Смоленской областей). Дальше предстояло идти пешком. В
соответствии с традициями того времени -- много, причем поскольку в силу тех
же традиций маршрут был известен лишь нескольким оргам, то и расстояния
никто точно не знал. Несколько километров прошли по твердой дороге, потом
свернули на проселок. Через пару километров непривычные к турпоходам широкие
массы (на слет, несмотря на труднодоступность, двигалось тысяч пять-шесть)
начали интересоваться, скоро ли придем. И вот растянувшиеся вдоль всей
колонны орги, послушав шипение и бормотание своих "уоки-токи", торжественно
возвестили:
-- До места слета -- два километра!
Окрыленный народ поднажал, колонна двинулась быстрее. Однако через
некоторое время, когда обещанная дистанция осталась позади, ропот и
недоумение возникли с новой силой. Снова отчаянное совещание в эфире -- и
снова торжественное объявление:
-- До места слета -- два километра!
Заветные две версты объявлялись еще минимум дважды. После этого оргов
хотели уже просто бить, но в погоне за ними нечаянно выскочили на поляну
слета...
Осенью того же года лучший топограф куста РЭКС Алексей Тихомиров и я
искали место для осеннего РЭКСа. Выгрузившись на станции Скоротово и минут
через сорок свалившись в темноте в какую-то речку, мы заночевали в ней, а
утром установили, что она носит гордое имя Халява. И решили, что лучше места
для слета просто быть не может -- на Халяве близ станции "Скоро тово...".
Поскольку, в отличие от горклубовских оргов, мы не были озабочены отрубанием
"хвостов", перед самым слетом мы сделали капитальную разметку от станции до
самого места. Среди прочих веселых картинок почетное место занимал следующий
плакат: в середине -- костер, по кругу -- образующие замкнутый цикл
стрелочки, а внизу -- надпись:
"ДО МЕСТА СЛЕТА -- ДВА КИЛОМЕТРА!".
Столько и было от поляны слета до станции.
Прдолжает Борис Жуков:
-- Этот слет вообще оставил по себе многообразную память. Когда на
очередной "двухкилометровой" дистанции наша колонна проходила через
безвестную полувымершую деревню, одна из чудом уцелевших местных жительниц
(как выражается газета "МК" -- "постпенсионного возраста") сочувственно
оглядела нас и спросила:
-- И куда же вас, бедных, гонят?
Я тогда впервые услышал этот вопрос и отнес его на счет знаменитой
"олимпийской профилактики" в Москве. Однако позднее я не раз сам был
свидетелем и слышал от других, что многолюдные колонны КСПшников регулярно
вызывали этот вопрос у мирных жителей. В ту пору наши сограждане просто не
могли себе представить, что такая масса людей может собраться и двигаться в
одном направлении по своей воле.
Кроме того, XXIV слет вошел в историю как самый известный из
"грязевых". Поляна слета представляла собой огромное блюдце, выстланное
глиной. Земля и так была сырая, да еще шел дождь, и 10 -- 12 тысяч ног (чуть
не написал -- "пар ног", впрочем, в некоторые моменты слета большинство
участников и впрямь передвигалось на обеих парах конечностей) покрыли поляну
слоем жидкой грязи толщиной сантиметров 20. За время слета было, конечно,
сказано немало теплых слов в адрес предусмотрительных организаторов. Именно
тогда родилась знаменитая песня с рефреном "Благодарим товарища Каримова //
За столь удачно выбранное место!" (историческая несправедливость -- как раз
в данном случае место выбирал не Каримов, а Валерий Прохоров!). А когда мы
покидали обезображенную поляну, при прощальном взгляде на нее само собой
родилось грустное двустишие:
"Как-то провел КСП здесь свой слет --
Больше на поле ничто не растет!"
К счастью, вскоре выяснилось, что это не так. Ребята-геоботаники,
присутствовавшие на слете, в конце лета специально поехали взглянуть на
несчастное поле и обнаружили на нем траву выше человеческого роста.
Оказывается, мы своими ногами фактически запихнули старую дерновину вглубь
почвы, где она благополучно сгнила, превратившись из помехи для молодой
травы в подкормку для нее.
Пролжает Борис Жуков:
-- В конце 70-х -- первой половине 80-х рубка "хвостов" была так же
популярна в Московском КСП, как рубка лозы -- в кавалерийской части.
Справедливости ради следует сказать, что проблема действительно
существовала, и создавали ее не полумифические преследования со стороны
властей, а вполне реальные тусовщики -- "профессиональные хвосты",
коллекционеры слетов. Эта публика считала своей задачей непременно дойти
туда, куда ее не звали (а не звали ее никуда), убедиться, что это именно тот
слет, на который они шли, немедленно напиться и все остальное время вести
себя так, словно кроме них тут никого и нет.
Однако трудно сказать, что причиняло большие неудобства -- подобные
гости на слете или мероприятия по их отсечению. В арсенал последних входили
не только строгая засекреченность места и многокилометровые кривые маршруты
по сильно пересеченной местности, но и жестко определенные заезды,
множественные места сбора (сразу на четырех-пяти станциях метро, как
правило, не имеющих выхода на ту железную дорогу, по которой в конце концов
придется ехать), контрольное число собравшихся (если будет больше, проводник
просто не подойдет к месту сбора), использование "сквозных" электричек
(позволяющих ехать, скажем, с Курского вокзала по Белорусской или Рижской
дороге) и даже быстрая переброска с одной дороги на другую (особенно на
пересечении Перово -- Чухлинка).
Особенно славился всем этим куст "Лефортово" в годы командирства
темпераментной Нонны Работиной. В самом кусте даже ходил такой анекдот:
"Поздняя осень. Ночь. Болото посреди непроходимой чащи. Посередине его
сквозь крупные хлопья снега смутно виднеются две фигурки. -- Доотрубались...
-- мрачно сказала Нонна, кутаясь в кустовой флаг".
А вот куст РЭКС, несмотря на генетическое родство и географическую
близость с "Лефортовом", почти не заботился о рубке "хвостов". Больше
половины его слетов прошло в одном и том же сравнительно легкодоступном
месте -- у платформы Подосинки, куда рэксовцы ездили прямо из своего
Энергетического института, стоящего у станции Новая той же Казанской дороги.
Тем не менее, именно РЭКСу удалось однажды достичь идеала -- провести слет,
на который не добрался ни один "хвост". Это в 1984 году. Куст только что
пережил одновременно раскол, закончившийся уходом заметной части "стариков",
и массовый приток молодежи. Для восстановления внутренней цельности куста
решено было провести строго закрытый слет и особенно постараться не
допустить на него "раскольников". Слет назначили на небывало раннюю,
фактически зимнюю дату -- 8 марта. Всех заранее оповестили: место слета
будет очень далеко, электрички туда не ходят, добраться можно будет только
дальним поездом, причем пассажирским -- скорые там не останавливаются.
Поэтому будет только один заезд, деньги на билеты надо сдавать заранее,
запасаться студенческими (у кого нет своего) и ни в коем случае не
опаздывать на место сбора. Профессиональные "хвосты" заранее махнули на этот
слет рукой: в организованный заезд не протиснешься, а когда станет известен
поезд, брать билеты будет уже поздно. В назначенное время все, кто решился
ехать, собрались у платформ дальних поездов Казанского вокзала. Автор
концепции слета и руководитель его подготовки Алексей Подвальный посмотрел
на часы, удовлетворенно хмыкнул и сказал: "Пошли, только быстрее". Следуя за
ним, толпа миновала дальние поезда, вскочила в уже готовую отойти электричку
и уехала... в Подосинки.
Позже оказалось, что один из "нежелательных элементов" -- экс-рэксовец
Саша Чуев -- вычислил подходящий под указанные параметры дальний поезд,
самостоятельно купил билет на него и заранее сел в вагон, воображая, какой
впечатление произведет на Подвального его внезапное появление в пути.
Ближайшая остановка у этого поезда была в Муроме, так что в следующий раз мы
о Саше Чуеве услышали нескоро -- когда он приобрел известность как один из
основателей Российской христианско-демократической партии.
Рассказывает Игорь Лебедев (Москва).
80-е годы. Дорога на слет (кажется, куста РЭКС). Естественно, размечена
-- так, как это делается москвичами: через каждые несколько десятков метров
на ветки насажен клочок бумаги -- то ли определенного цвета, то ли со знаком
каким или надписью, то ли формы необычной, ибо от одной станции электрички
можно порой попасть сразу на несколько слетов.
Дорога лесная и, как это часто бывает, в одном месте раздваивается, а
потом сходится. Было решено разметить оба варианта.
Но именно у этой дороги именно в этом месте соединения ответвления
сходились не под острым углом, как обычно, а буквально навстречу друг другу.
И дальше к месту слета шла малозаметная тропа. Зато, если идти по одному
рукаву, с точки встречи разметка другого видна была очень хорошо.
Народ долго и увлеченно ходил по кругу.
Рассказывает Борис Жуков:
-- Общение с командиром куста "Июнь" Леонидом Гордоном было занятием не
для слабонервных. Обладая могучим голосом и непререкаемым апломбом, он мог
перебить любого собеседника в любой момент, в то время как прервать его
собственные излияния было совершенно невозможно.
Однажды на совете командиров президенту московского КСП Игорю Каримову
пришлось выдержать довольно длительный разговор с Гордоном один на один. Это
так на него подействовало, что, заговорив после этого с командиром куста
"РЭКС" Игорем Грызловым, Каримов в течение минуты успел четырежды назвать
его "Леней". На четвертый раз Грызлов, обычно невозмутимый, взорвался:
-- Я не Леня, я -- Игорь!!!
-- Это все равно, -- отмахнулся Игорь Михайлович (урожденный Ильдар
Хаметшивич) Каримов.
Рассказывает Берг:
-- В апреле 1997 года в Висагинасе (Литва) билеты на мой концерт
продавались не в кассе Дворца культуры и даже не в КСП, у которого, кстати,
и помещения своего не было, а в дружественном (очень неплохом, кстати)
художественном магазине-салоне.
И вот хозяйка салона встревоженно звонит домой президенту клуба Рустаму
Салихову:
-- Рустам, у меня билеты закончились, а народ требует. Можно, я буду
продавать бумажки со штампом магазина?
Рассказывает Берг.
-- Апрель 1991 года. Детский фестиваль КСП в Калуге. Организован
агонизирующим комсомолом, насколько можно бестолково. Делегации присланы по
разнарядке, половина участников впервые слышит об авторской песне. Но
рассказ не об этом.
Мероприятия проводятся в местном Белом доме, в выходные дни, так что
обычных обитателей в пиджачной униформе практически не видно. Зато
милиционеры охраны получили установку, мол, посетители здания в эти дни
будут одеты несколько нетрадиционно -- в штормовки, возможно даже, не первой
свежести, но их надо пускать.
И вот вхожу я, председатель жюри, в цивильной, почти чистой куртке и
почти глаженых брюках -- и мне наперерез бросается мент, решительно
произнося при этом даже без намека на вопросительность интонации:
-- Вы к кому, товарищ!!!
Продолжает Андрей Козловский:
-- На Грушинский я впервые приехал еще когда работал сварщиком на
трассе. Я уже много слышал об этом фестивале, ехал как на торжественный
прием, надел парадный костюм. А куда ехать, толком не знал. Взял на вокзале
в Самаре такси, сказал просто: "На фестиваль!". И очень удивился, когда
машина остановилась в центре города. Оказывается, в Самаре в эти дни
проходил какой-то фестиваль симфонической музыки, и шофер по моему костюму
безошибочно определил, что мне -- туда.
-- А другого фестиваля у вас нет?
-- Грушинский, что ли? Так там в таком наряде делать нечего!
Пришлось заезжать в магазин спортивной одежды и приводить свой внешний
вид в соответствие со строгими требованиями фестиваля.
Миасс, "Ильмены" 1982 года. В палатке поет свердловский (ныне
московский) автор Андрей Судьбин. Песенка -- про оловянного солдатика, да и
сам Андрей в силу каких-то вполне понятных причин выглядит несколько
оловянным. И в какой-то момент вырубается на полуслове -- откидывается назад
и впадает в нирвану.
Ну, а жизнь должна продолжаться -- и разговор переключается на какие-то
другие темы и песни.
Проходит где-то полчаса. Вдруг Андрей совершает обратное движение и,
зафиксировав торс вертикально, продолжает песню буквально с того полуслова,
на котором оборвал, -- как ни в чем не бывало!
Рассказывает Рустам Салихов, президент КСП г.Висагинаса (Литва).
1985 год, Вильнюс, концерт Булата Окуджавы. После выступления --
очередь за автографами. Такое впечатление, будто она совсем не движется.
Среди прочих стоит огромный вальяжного вида мужчина, вертит в руках
красивую самодельную трубку -- подарить собирается.
Вдруг в очередь врезается хрупкая, но очень энергичная женщина и,
разбрасывая поклонников, устремляется к Окуждаве. Мужчина к ней:
-- Сударыня, как не стыдно, не за колбасой ведь стоим!
-- Да?
-- Да! Мы ведь перед мэтром, кажется, все равны!
-- Не совсем: я -- его жена, а он там без авторучки нервничает!
Услышано от Михаила Смоляра:
-- Концерт Дольского году в 1994 в окрестностях Вашингтона, в одной
церквушке. Двойной концерт: в первом отделении -- Григорий Горин, во втором
-- Александр Дольский.
Я перед концертом привез аппаратуру. А возил их какой-то деятель в
бархатном малиновом пиджаке с серебряными пуговицами, очень
представительного вида; я даже сначала подумал, что он просто так стоит
рядом с ними... Я подхожу к Дольскому и говорю:
-- Александр, я коллекционер магнитофонных записей с 1974 года. Вы
позволите записать Ваше выступление?
Тут этот деятель в малиновом пиджаке топнул на меня ногой:
-- Нет! Ни в коем случае! Нельзя записывать!..
И Дольский таким смущенным голосом говорит:
-- Спасибо, что спросили!
Рассказывает Борис Жуков.
-- 1984 год. Московские городские слеты три года как запрещены. В их
отсутствие народ начинает живее ходить на разные межкустовые вылазки вроде
организованного кустом "Сокол" слета "Ретро".
Многолюдное мероприятие требует больших организационных усилий, поэтому
"Сокол" призвал на помощь горклубовских "оргов" и применил технические
средства -- рации "уоки-токи".
И вот стоит посреди леса Игорь Каримов, судорожно сжимает в руке это
чудо техники и привычно-сорванным голосом орет -- не в микрофон, а куда-то
за пределы видимости:
-- Да мать же твою так, переключи на прием!!!
Интересно, что предмет занятий Каримова в свободное от КСП время --
системы дальней космической связи.
Рассказывает Борис Жуков.
-- 1977 год, XX-й московский слет (с которого началась известность
Долиной, Лореса, Ткачева, Кутузова и некоторых других авторов).
Один из участников слета собрался идти к сцене записывать концерт. Но
поскольку по доброй КСПшной традиции принял "на дорожку" несколько больше,
чем следовало, то до цели немного не дошел: запутался в ограждении и
проводах и рухнул прямо в какую-то неприметную палатку, стоящую в кустах у
самой сцены. Подняв глаза, он обнаружил, что палатка набита аппаратурой, и,
боясь что-нибудь нарушить, спросил:
-- М-мужики, г-где здесь в-выход?
Один из обитателей палатки глянул на него, на его магнитофон, после
чего взял соединительный шнур от его магнитофона и молча куда-то воткнул...
Никогда в те годы мне не приходилось слышать столь чистой записи
лесного концерта!
Рассказывает Александр Городницкий (в книгах воспоминаний):
-- Никогда не забуду, как однажды, уже после большого конкурсного
концерта, окончившегося в четвертом часу утра, сонное и донельзя усталое
жюри во главе со мной пыталось распределить места победителям. Юре (Визбору
-- прим. сост.) из исполнителей больше всех понравился дуэт "Кляксы" из
Челябинска, которому он предлагал дать первое место. Против этого, однако,
выступили Александр Дулов и Сергей Никитин. Все длительные мои попытки
добиться согласия между ними ни к чему не привели. Пришлось ставить вопрос
на голосование. В результате Юрино предложение было "завалено" большинством
в два голоса. И тут-то выяснилось, что эти два голоса принадлежат жене
Дулова -- Маше (Черкасовой -- прим. Алексея Куликова), которая представляла
в жюри журнал "Турист" и Татьяне Никитиной -- жене Сергея. Обозлившийся
Визбор по своему обыкновению "завелся", покраснел и сказал:
-- Ну, погодите, я на следующий фестиваль привезу "всех своих трех жен"
и буду иметь перевес в один голос.
Наблюдения Берга.
-- Вот, говорят, на наши концерты народу меньше стало ходить. А просто
раньше кроме КСП ничего не было, и ходили как "наши", так и кто попало. И,
маясь от скуки, развлекались чем придется. Например, "прикалывались" при
помощи записок.
В Москве было модно испрашивать исполнение "Вашей песни" "Интеллигент,
вставай на лыжи!" (варианты: "Сжимая топор в волосатой руке..." и "На смерть
кенгуру", других, кажется, не было). Некоторые авторы просто написали
кое-что из этого, чтобы шокировать прикольщика "обратно".
В Днепропетровске начала 80-х в конце первого отделения выступающий
получал записку: "А теперь спойте что-нибудь хорошее", -- а в середине
второго -- еще более лаконичную: "А теперь спойте что-нибудь". Оратор
понаивнее впадал в прострацию: "А что же я все это время делаю?" Более
веселый и находчивый использовал обоюдную остроту ситуации: "Я-то пою уже
полтора часа, а Вы чем тут занимаетесь?"- за что удостаивался знаков
одобрения аудитории.
А в декабре 1995 года в Зеленограде я получил такое послание:
-- Спойте, пожалуйста, песню, которую я знаю. Настя.
Минут пятнадцать я, "работая" на автопилоте, решал задачу -- не прикол
ли это и какую песню Настя может знать.
Удалось спеть! Оказалось -- "Алые паруса".
В самом пишущем городе самой читающей в мире страны -- Москве --
записок могло быть больше сотни за концерт. Авторы некоторых просто мелким
почерком перечисляли десятка три-четыре позиций -- что спеть. Скромненько и
со вкусом. Однажды мне пришлось самому себе написать записку, прочесть ее и
исполнить просьбу -- только таким способом удалось легитимизировать свое
желание.
Бывают записки, трогающие заботой их авторов о наших грешных душах.
Однажды Юрию Устинову на сцену пришло послание примерно следующего
содержания:
-- Собаки, паруса, облака -- это все хорошо. А как же мораль,
перестройка?
Примечание искусствоведа: удалось установить первоавтора, по крайней
мере, одной записки -- по поводу песни "Сжимая топор в волосатой руке". Им
оказался студент-математик из МГУ, член московского куста "Новослободский"
Андрей Пхайко. Было это году в 1977-м на концерте Владимира Туриянского,
который впоследствии и написал саму песню.
Рассказывает Николай Гусев (Москва).
Апрель 1995 года, 20-е числа. Концерт Анатолия Киреева в Доме