отскребать от стен своей alma mater афиши некой рок-группы "Прах Шакалла"
(именно так -- через два "л"!). Афиши эти появлялись так часто и в таком
количестве, что я был уверен, что это очень популярная, много выступающая
группа.
В 1998 году я принял участие в московском региональном конкурсе
авторской песни. И не только стал лауреатом, но и познакомился с интересными
людьми, в том числе с Александром Праховым. Выяснилось, что мы абсолютные
коллеги -- оба пишем песни, оба дворники и завхозы (только у меня в жизни
эти две профессии расположились последовательно, а Саша ухитряется совмещать
обязанности дворника в театре имени Пушкина и завхоза -- в другом месте). Мы
поделились нашим дворницким опытом, и вот тут я узнал, что отравлявшие мне
жизнь афиши клеил не кто иной как Саша -- лидер самодеятельной рок-группы
"Прах Шакалла". Делалось все, конечно, кустарно, афиш хватало только на
ближайшие окрестности, но ведь театр Пушкина и Литинститут стоят рядом...
Обидно, конечно, терпеть такое от своего же брата-дворника -- уж он-то
мог бы понимать, каково мне приходится... Но с другой стороны -- мы квиты.
Как раз тогда в издаваемый мною с друзьями самиздатский литальманах
"Алконост" кто-то из общих знакомых предложил стихи некоего А.Прахова.
Мы их не взяли: слабоваты...
Рассказывает Денис Рогаткин (Петрозаводск):
-- Вблизи поселка Тюменский, где живет Берг, стояла лагерем наша
детская группа. В один прекрасный день ребятам сказали, что вечером Ланцберг
придет к ним в гости. Во время ужина в лагере появляются человек
пятнадцать-двадцать -- мужчины, женщины, дети, с гитарами, фотоаппаратами...
Один из ребят поворачивается ко мне и спрашивает:
-- Что, они все -- Ланцберги?
В той же группе произошел такой диалог ребенка со мной.
Ребенок:
-- А что, Ланцберг тоже здесь живет?
-- Почему "тоже"?
-- Да нет... Просто говорят, он такой великий, великий...
Рассказывает Берг:
-- 26 декабря 1988 года был у меня небольшой по масштабам бедствия
концертик в Москве. С билетами суетился Георгий Мурый; от него же я и
услышал эту фразу. Сказана она была одним из его сотрудников (а работает
Георгий в окружении немногих оставшихся в наши времена при деле людей
науки).
Услышав поток информации, в котором фамилия "Ланцберг" перемежалась
словами "концерт", "билеты" и "авторская песня" Жорин коллега, которому не
надо было объяснять про автора "Оптики" физика Ландсберга, удивленно
спросил:
-- Так он еще и поет? Сколько ж ему лет!?.
От Дениса Рогаткина.
Старый петрозаводский КСПшник в разговоре:
-- А, Юрий Визбор? Знаю, я ему резинку в трусы вставлял.
Рассказывает Берг:
-- 1998 год, июль, XXV Грушинский. Ночной концерт на "гитаре".
Выступает Александр Дольский. Публика в экстазе. После первой песни не
отпускает. Не отпускает и после второй. А -- регламент; пора выходить Вадиму
Егорову.
И он выходит, а "гора" скандирует:
-- Доль-ский, Доль-ский!..
-- Считайте, что я -- Дольский, -- вносит Вадим деловое предложение.
Кстати, Юлий Ким был встречен еще более прохладно: в Самаре не
"раскручен".
Записал Дмитрий Мурзин.
Валентин Берестов рассказывал, что его покойная жена Татьяна
Александрова (автор домовенка Кузьки), услышав, как Высоцкий поет знаменитое
стихотворение Андрея Вознесенского "Пошли мне, господь, второго!", сказала:
-- Андрей просил у Господа "второго", а Тот в неизреченной милости
своей послал ему первого.
Рассказывает Леонид Блехер (Москва):
-- Июль 1980-го. Москва хоронит Высоцкого. Среди огромной толпы,
затопившей московские улицы, медленно движется компания КСПшников. По их
скорбным лицам видно, каким ударом стала для них смерть великого человека.
Сквозь толпу к ним протискивается их знакомый -- Миша Байер, на лице
которого написано радостное возбуждение. Он обводит торжествующим взглядом
небывалое людское море и вдохновенно говорит:
-- Это еще что! Вот когда Окуджаву хоронить будут...
(Термин принадлежит журналисту Валерию Хилтунену)
В своей книге "Непридуманные анекдоты" поэт, переводчик,
профессор-филолог Александр Жовтис рассказывает:
-- Вскоре после возвращения из эмиграции в Москву Александр Иванович
Вертинский, один из первых наших "бардов" (если не первый), дал концерт в
Доме литераторов. Он пел "Чужие города", "Маленькую балерину", "Куст
ракитовый" и прочие свои "классические" вещи...
-- А сейчас, -- сказал Вертинский, -- я спою вам "Песню о Сталине".
Слова и музыка мои:
Он стоит, как серебряный тополь,
У Кремля, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь!
Сколько стоил ему Сталинград!
Будут помнить про годы былые,
И вовек не забудет Москва,
Как над картой военной России
Побелела его голова...
Трудно представить себе это -- но руководивший в ту пору Союзом
писателей А.А.Фадеев испугался "нелитированных", т.е. явно не проходивших
через цензуру строк и попросил у артиста текст. Через несколько дней, во
время очередного инструктажа у Сталина, он доложил вождю народов:
-- Вертинский в концерте спел "Песню о Сталине". Вот эту...
Вождь внимательно прочитал стихи, минуту подумал и сказал:
-- Это сочинил честный человек. Но исполнять не надо!..
Разве "Сталин -- наша слава боевая, Сталин -- нашей юности полет" мог
стареть, седеть и вообще быть человеком?
О разговоре со Сталиным Фадеев рассказал писателю Владимиру Михайловичу
Крепсу, со слов которого я знаю об этом вечере и руководящем указании вождя.
Из книги А.Л.Жовтиса "Непридуманные анекдоты".
Весной 1967 года А.А.Галич побывал в командировке по каким-то киношным
делам в Алма-Ате. Он пел тогда свои крамольные песни в нескольких
"неофициальных" концертах, в том числе в драматическом театре им.Лермонтова
(после представления). Театр тогда помещался напротив здания КГБ...
Когда все собрались в фойе, где должен был состояться концерт,
Александр Аркадьевич долго ждал, пока налаживали технику. Наконец, все было
сделано. Галич взял в руки микрофон и спросил: "Ну что, слышно?", на что
один из слушателей, актер театра, громко ответил:
-- Очень хорошо... Даже в доме напротив!
То, что товарищам в доме напротив было "все слышно", доказали
впоследствии предпринятые ими акции...
Рассказывает Юрий Кукин.
В 1967 году (отметим дату, это очень важно) ему, ставшему уже лауреатом
нескольких песенных конкурсов и вообще человеку популярному, предложили
издать сборник собственных песен. Он принес в издательство тексты. Редактор
просмотрел их и один за другим забраковал все, по той или иной причине.
Песня "Тридцать лет" отпала из-за строчки "Пятьдесят -- это так же, как
двадцать".
Рассказывает Александр Городницкий:
-- ...Более трех месяцев в том втором походе (на паруснике
"Крузенштерн" -- прим. сост.) мы проработали в жарких тропических широтах
Атлантики. Запасы пресной воды были скудными. Стопроцентная влажность и жара
даже ночью не давали передышки. Горячий душ устраивался только раз в месяц
(три человека под один рожок, не более чем на пять минут). Глаза, обожженные
солнцем и разъеденные соленой водой, слезились от конъюнктивита. Постоянная
солонина с томатной пастой и комбижиром корежила наши неопытные желудки. Все
-- матросы, офицеры и мы -- стосковались по твердой земле под ногами вместо
валкой и скользкой палубы, по освежающему холоду вместо изнурительной
тропической жары, по деревьям и снегу. И вот в самом начале апреля мы пришли
в канадский порт Галифакс в Новой Шотландии. На заснеженном холмистом берегу
стояли столь милые нашим стосковавшимся глазам березовые рощи, сменявшиеся
сосняком. Пейзаж настолько напоминал родное Подмосковье, что у всех защемило
сердце. Тогда-то и появилась грустная песенка "Над Канадой небо сине",
начавшая сразу же существовать как бы отдельно.
Примерно через год канадское радио в передаче на русском языке
сообщило: "Как нам стало известно, в Советском Союзе впервые написана песня
о Канаде. По нашим сведениям, написал ее моряк с военного парусника
"Крузенштерн". После этого по радио звучал фрагмент записи этой песни. Уже
значительно позднее, в семьдесят шестом году, во время 16 рейса
научно-исследовательского судна "Дмитрий Менделеев", попав на заход в
столицу Новой Зеландии Веллингтон, я услышал в гостях у новозеландского
профессора Киблуайта песню на английском языке, записанную на пластинку,
которая показалась мне странно знакомой. Она называлась "Заход солнца в
Канаде" и представляла собой точный английский перевод моей песни. Правда,
исполняло ее женское трио под джаз так красиво, что опознать первоисточник
было не просто. Люди, посещавшие в разное время Канаду, говорили мне, что
песня широко распространилась среди русской эмиграции в Канаде и пользуется
там широкой популярностью. Труднее было с публикацией этой песни у нас. В
начале семидесятых главный редактор одного из толстых журналов снял ее уже
из набора как "явно эмигрантскую".
Рассказывает Николай Смольский (Кемерово) о том, как Юрий Кукин -- в
гостях у кемеровчан, знакомится с достопримечательностями города. На углу
улиц Ф.Дзержинского и Д.Бедного восторженно восклицает:
-- О! Угол Бедного -- Дзержинского!
Рассказывает Берг.
-- Фестиваль "Москворечье-74".
Вырвавшаяся из дома с огромным трудом кормящая мать Алена Козина (КСП
МАИ) заявляет на конкурс единственную готовую на данный момент песню Валерия
Бокова "Баллада о погибших кораблях". И ее не пропускают:
-- Песня упадническая, выберите что-нибудь другое.
Другого нет, Алена в отчаянье. Выручает советом Дима Дихтер:
-- Перепиши текст заново и назови по первой строчке -- "День за днем".
Рассказывает Алексей Куликов (Береза):
-- 1979 год. Везде все закрывают, а в Волгограде вдруг началась
поддержка комсомола, ЦСКА КПСС; все воспылали любовью к самодеятельной песне
и, более того, пустили на телевидение. И вот приходим мы в
литературно-драматическую редакцию, где должны были записать несколько песен
ко Дню победы. Редакция интересуется:
-- Что вы можете спеть на военную тему?
А у нас на эту тему были только "Песня лысых" ("Вспомните, ребята") и
"Отшумели песни нашего полка...".
Первую они записали и говорят:
-- Ну, еще что-нибудь!
И мы запели вторую. И вдруг увидели в глазах редактора, солидной
пожилой дамы, явную растерянность:
-- Тэ-тэ-тэ-тэ-тэ! Ребята, что это за маркитантка?
-- Так Окуджава написал...
-- Н-н-не!.. "Маркитантка" -- это плохое слово! Это почти то же самое,
что "проститутка". Замените на что-нибудь!
Мы обалдели немного, я и говорю:
-- А на что ж заменить, на "партизанка", что ли???
-- Вот! Вот! Вот!.. -- с радостным облегчением воскликнула она.
Прозвучало это абсолютно искренне!
Продолжает Владимир Васильев (Харьков):
-- У меня была троглодитская песня со словами "...принимайте эффектные
позы перед тем, как нажмут на курок..." Из ряда вон плохая песня. Я когда-то
встречался с детским клубом Марины Меламед и сказал, мол, дети, не надо так
делать. Они говорят:
-- Ну, что Вы, Владимир Дмитриевич, мы эту песню пели на школьной
олимпиаде и заняли место! Эта песня о борьбе за мир. Единственно что -- нам
в ГорОНО, когда послушали, сказали: песня хорошая, только слова надо
заменить. Не "принимайте эффектные позы"... "Эффектные" -- это пошло.
Давайте, дети, будем петь так: "Принимайте достойные позы"!
Так и пели.
Москвич Борис Феликсон вспомнил, что поведал Василий Аксенов в своих
воспоминаниях "Каждый пишет, как он дышит..." в посвященном Б.Ш.Окуджаве
специальном выпуске того, что раньше называлось "ЛГ-Досье".
-- Помню, как Булат с улыбкой рассказывал об уловке, позволившей ему
напечатать этот стих, кажется, в "Юности". В редакции потребовали, чтобы он
изменил название и вообще как-то убрал молитвенные обращения, дабы "не
дразнить гусей". Тут вдруг на помощь нашему певцу прискакал Франсуа Вийон, и
сразу возникло новое название -- "Молитва Франсуа Вийона", что немедленно
переиначило всю ситуацию. В редакции восхитились, потому что с их точки
зрения молитва превратилась в стих о молитве да к тому же еще и со ссылкой
на темные века. Атеистические добродетели советской литературы как бы
остались не задетыми.
Рассказывает Александр Прищепов (Минск):
-- Концерт Виктора Луферова в 1988 году. Заявились женщины из райкома
партии или райисполкома. Поскольку в лицо их никто не знал, без билета не
пускали. Им, привыкшим к халяве, пришлось заплатить, после чего они
ворвались в зал с твердым намерением хоть за что-нибудь поругать Луферова.
Он пел вполне лояльные песни, так что им не оставалось ничего лучше,
чем придраться к Окуджаве, в песне которого был "все слабее запах... молока
и хлеба":
-- Ему что, молока и хлеба в стране не хватает!?
Рассказывает Наталья Дудкина.
-- Кишиневский фестиваль середины 80-х. Прослушивают автора музыки
Андрея Крючкова и говорят:
-- Ну что это у Вас за песня такая: "Про черный день нет песен у меня!"
-- грустная такая. Кто это написал?
-- Это написал Полонский, -- отвечает Андрей.
-- Надо же! А где он сейчас, сколько ему лет?
-- Он уже умер.
-- Какие же у вас молодые умирают!
Рассказывает Александр Прищепов (Минск):
-- Был у нас клуб в подвале. Год 88-й. И слух о клубе дошел до
комсомола, а оттуда и до партии. И вызвали меня на ковер, чтобы я объяснил,
что такое КСП и зачем он нужен.
Захожу в самый главный кабинет. Там уже сидят второй секретарь райкома
партии и второй -- комсомола. Вторые отвечали за идеологию, в том числе и
культуру.
Рассказываю партийной тете (Пужевич ее фамилия, всю жизнь помнить
буду!) -- вот, понимаете, самодеятельная песня уже достаточно забыта...
-- Как это забыта? -- спрашивает она, -- никем она не забыта!
-- Ну, раньше проходили какие-то фестивали, слеты...
-- И сейчас проходят!
-- Но, простите, с 79-го года, я интересуюсь этим вопросом, не было в
Минске фестивалей.
-- Да был фестиваль! В прошлом году мы проводили фестиваль
художественной самодеятельности...
-- Нет, -- говорю, -- художественная самодеятельность и самодеятельная
песня -- это несколько разные вещи. Наверное, правильнее было бы назвать ее
бардовской песней...
-- Бардовская? Да что это за слово такое? Какое-то слово иностранное
придумали -- что, русского слова не было?
Второй секретарь райкома комсомола на ушко ей подсказывает:
-- Бард -- это поэт!
-- Да, действительно, бард -- это поэт. И что, получается, вы все песни
пишете на его стихи?
Пораженный, я ляпнул, что слова "коммунистическая партия" тоже не
русского происхождения. Естественно, после этой фразы нам пришлось
расстаться с Первомайским районом, и мы перешли в Советский.
Рассказывает Берг.
-- Май 1982 года, Чимган, VI-й фестиваль, запрещенный кагэбэшниками.
Всех местных вернули в город, а у приезжих билеты аж на через два-три
дня, им разрешили остаться. Но объявили, что фестиваль отменен по причине
эпидемии ящура. Даже шмон обещали, что было некстати, ибо у многих в
рюкзаках имелись книжки и пленочки, не способствующие быстрому излечению
крупного рогатого скота.
Ну, сцену разобрали, конкурса не было, но у костров попели. А кроме
того, изготовили ну очень похожее (правда, почему-то на бронтозавра) чучело
ящура в масштабе 1:43, потаскали туда-сюда и весело сожгли. А подошел срок
-- разъехались.
И вот через какое-то время в разных городах нескольким завсегдатаем
"Чимгана" пришли бандерольки из Оренбурга. В каждой из них находилась
многотиражка тамошнего мединститута, "Советский медик" от 31 мая, а в ней --
статья "Песни Чимгана" о том, как "27 оренбуржцев из клуба "Оптимист
(Оренбургский политехнический институт) и "Акварель" (ДК "Россия") побывали
второй раз на Ташкентском слете".
"Программа этого года, -- писал автор статьи, -- оказалась интересной и
крайне насыщенной: преодоление перевалов и каньонов со всеми элементами
горного туризма; прогулка до снегов;.. наблюдение за парением дельтапланов;
песни вокруг костров; встречи со старыми и новыми друзьями... Клубная
фонотека значительно пополнилась их песнями.
Не обошлось без трудностей. Буквально за день до открытия слета район
проведения оказался в зоне обнаружения нескольких случаев весенней вспышки
ящура. И хотя случаев заболевания людей не было, органы милиции и
санэпидстанции провели четкую карантинную профилактику, в которой приняли
участие и дежурные заслоны представителей клубов страны.
Это не помешало нашим ребятам дать двухчасовой концерт для гостей
слета..."
Как сказал бы Жванецкий, для знатоков штучка! На них же была рассчитана
и подпись под статьей -- "В.Горячок, студентка 5 курса". Трудно сказать,
училась ли на пятом курсе такая удивительная студентка, но президентом КСП
"Акварель" и предводителем оренбуржцев на Чимгане был Володя Горячок,
обладатель специфического юмора, по роду своей основной деятельности весьма
далекий от медицины.
Знал бы редактор!..
Рассказывает Александр Мирзаян.
-- Конец 70-х. КСП в ряде крупных городов отчасти легализованы (на
определенных, разумеется, условиях), а кое-где даже включены в план работы с
молодежью. Партийное начальство, скрипя задами, пытается со своей стороны
искать новые модели поведения.
На одном из больших фестивалей, проходивших в условиях города и зала, в
конце программы по традиции звучит "Поднявший меч..." Публика, заслышав
родной гимн, встает. Номенклатурные гости, которым он, мягко говоря, не
родной, продолжают сидеть. Возникает молчаливый конфликт. И тогда те
аппаратчики, что поумнее, медленно начинают вставать. Кто-то из них,
посмотрев на упорно сидящее начальство, садится снова. В это время до
начальства что-то доходит, и оно приподнимается. Те, что сели, встают по
новой.
Очень все это забавно смотрелось!
Дело было, рассказывают, в середине семидесятых к северу от Москвы.
На одном из полустанков в общий вагон какого-то "шестьсот веселого"
поезда заваливает толпа туристов, предварительно "подогретых" по причине
прохладного времени года. Рассаживаются по свободным местам. В одном отсеке
посвободней -- лишь бабулька спит на нижней полке, прикрыв лицо платочком,
-- туда набилось побольше. Пригрелись и запели, в том числе полушепотом --
Галича. Затем "поддали" еще и запели погромче, Галича в том числе.
В какой-то момент поезд вдруг останавливается. Бабулька снимает
платочек и принимает сидячее положение. Оглядывается вокруг и произносит:
-- А-а, Галич!
Все разом трезвеют и замолкают. Начинают соображать, что же будет и как
себя вести на допросе.
Тут поезд трогается, и мимо окна проплывает горящее в вечернем небе
название станции:
"ГАЛИЧ".
Рассказывает Александр Мирзаян:
-- В 197... году на фестивале в Минске сидевшие в жюри "представители
инстанций" сняли с исполнительского конкурса участника, вышедшего с песней
Б.Окуджавы и В.Берковского "Круглы у радости глаза...", так как им
показались непатриотичными строчки "Не все ль равно, какой земли касаются
подошвы..." Никакие объяснения и увещевания бардов и клубных активистов не
помогли: "старшие товарищи" стояли на своем.
Первое место в данной номинации занял исполнитель известной песни на
слова И.Бродского "Мне говорят, что надо уезжать..."
Чего не понять умом, того не понять. Мне, Бергу, остается лишь
добавить, что несколькими годами раньше на Грушинском фестивале "зарубили"
Александра Краснопольского из-за строчек его песни -- "Мы с тобою, как в
далекой Стране Дураков, Собираем не то, что посеяли":
-- А Вы какую, собственно, страну имели в виду?
Поневоле задумаешься!
Рассказывает Борис Жуков:
-- 1983 год, февраль. II-й московский фестиваль. Идут первые месяцы
правления Андропова, все начальники уже знают, что с них "спросят строго",
но не знают, за что именно, и потому боятся абсолютно всего. Прежние литовки
отменены, все тексты нужно литовать заново. Разумеется, никаких песен на
бис, никакого пения в фойе, никаких стенгазет... И завершающий аккорд --
организаторам фестиваля вручен список авторов, которые ни под каким видом,
ни в каком качестве не могут быть допущены на сцену. Список открывается
известными именами, а дальше идут фамилии клубного и даже кустового ранга --
предмет начальством изучен хорошо.
Член оргкомитета фестиваля Саша Пинаев сообщает эту скорбную весть
одному из фигурантов списка -- автору Валере Каминскому:
-- Валера, ну, ты не отчаивайся, мы будем добиваться, чтобы тебе дали
выступить...
-- Пинаев, идиот, не вздумай! Этих фестивалей еще до хрена будет, а вот
в один список с Лоресом и Мирзаяном я больше, может, никогда не попаду...
(Продолжает рассказ Борис Жуков.)
-- Чудовищная атмосфера сверхбдительности на фестивале словно нарочно
провоцировала всевозможные инциденты. То публика как-то неадекватно
реагировала на "Почтальонку", спетую впервые вышедшей на большую сцену Галей
Мартыновой (ныне Хомчик). То по залу прокатывалось тихое шушуканье при виде
невесть кем выпущенного на сцену Петра Старчика. Но это, оказывается, были
еще цветочки...
Бомба взорвалась, когда на сцену вышла Наталья Пинаева -- жена
вышеупомянутого члена оргкомитета. И чистым, звонким, наивным голосом
объявила:
-- Стихи Роберта Бернса в переводе Маршака.
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом --
За славного Тэмми,
Любимого всеми,
Что ныне сидит под замком.
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом --
За Чарли, что ныне
Живет на чужбине,
И горсточку верных при нем!
Свободе -- привет и почет,
Пускай бережет ее разум,
А все тирании пусть дьявол возьмет
Со всеми тиранами разом!
В общем-то, для восторга зала и ужаса начальства хватило бы и этого. Но
дальше пошло нечто вовсе несусветное:
Да здравствует право читать!
Да здравствует право писать!
Правдивой страницы
Лишь тот и боится,
Кто вынужден правду скрывать!
Зал уже подпевает, вернее, тихо подвывает от восторга. "Ответственные"
сидят с кислыми мордами -- а поди придерись, стихи-то хрестоматийные, сто
раз напечатанные...
Остается добавить, что в ту пору Наталья Пинаева была сотрудником
Главного управления исполнения наказаний МВД СССР -- проще говоря, тюремного
ведомства.
(Продолжает Борис Жуков.)
-- Но самым коварным и изощренным идеологическим диверсантом на том
фестивале оказался Андрей Крючков.
Он вышел на сцену, спел какую-то вполне нейтральную лирику, ему столь
же нейтрально похлопали. В конце концов он запел свою "визитную карточку" --
"Новогоднюю" ("У хороших людей зажигаются яркие елки..."). И все бы ничего,
но на последних двух строчках зал вдруг разразился торжествующим хохотом и
аплодисментами. Граждане начальники тупо глядели в представленный на литовку
текст (от которого Крючков, ясное дело, не отклонялся), силясь понять: чего
это они все? Ну что тут такого:
Нехороших людей давно скушали серые волки,
И следы тех волков замело еще в прошлом году?
Откуда было гражданам начальникам знать, что уже не первый год на всех
московских слетах и песенных посиделках эти строчки при повторе несколько
видоизменялись:
Нехороших людей развезли давно черные "Волги",
А хороших людей "замели" еще в прошлом году...
Рассказывает Алексей Подвальный (Москва):
-- Во второй половине 60-х Юлий Ким, тесно связанный в то время с
зарождающимся диссидентским движением, оказался без средств к существованию:
из школы ему пришлось уйти, а от концертов ему настоятельно рекомендовали
воздержаться.
В это время на него вышел режиссер саратовского ТЮЗа с предложением
написать песни для спектакля "Недоросль". Ким, конечно, радостно согласился,
но честно предупредил, что одна только его фамилия на афише может привести к
закрытию спектакля.
-- Знаете что, -- сказал режиссер, подумав, -- возьмите псевдоним.
Никаких хлопот это не требует, а начальству спокойнее.
На том и порешили.
Через некоторое время режиссер с уже готовыми песнями уезжал к себе в
Саратов. Ким провожал его на вокзале ("Я пришел на вокзал Павелецкий...").
Все уже сказано, обо всем договорено...
-- Да, -- вдруг вспомнил режиссер,-- а псевдоним?
И тут Киму, блестящему импровизатору и тонкому стилисту, начисто
отказала творческая фантазия.
-- Иванов, -- говорит Ким.
-- Нет! -- говорит режиссер. -- Ну что это за псевдоним?
(именно так -- через два "л"!). Афиши эти появлялись так часто и в таком
количестве, что я был уверен, что это очень популярная, много выступающая
группа.
В 1998 году я принял участие в московском региональном конкурсе
авторской песни. И не только стал лауреатом, но и познакомился с интересными
людьми, в том числе с Александром Праховым. Выяснилось, что мы абсолютные
коллеги -- оба пишем песни, оба дворники и завхозы (только у меня в жизни
эти две профессии расположились последовательно, а Саша ухитряется совмещать
обязанности дворника в театре имени Пушкина и завхоза -- в другом месте). Мы
поделились нашим дворницким опытом, и вот тут я узнал, что отравлявшие мне
жизнь афиши клеил не кто иной как Саша -- лидер самодеятельной рок-группы
"Прах Шакалла". Делалось все, конечно, кустарно, афиш хватало только на
ближайшие окрестности, но ведь театр Пушкина и Литинститут стоят рядом...
Обидно, конечно, терпеть такое от своего же брата-дворника -- уж он-то
мог бы понимать, каково мне приходится... Но с другой стороны -- мы квиты.
Как раз тогда в издаваемый мною с друзьями самиздатский литальманах
"Алконост" кто-то из общих знакомых предложил стихи некоего А.Прахова.
Мы их не взяли: слабоваты...
Рассказывает Денис Рогаткин (Петрозаводск):
-- Вблизи поселка Тюменский, где живет Берг, стояла лагерем наша
детская группа. В один прекрасный день ребятам сказали, что вечером Ланцберг
придет к ним в гости. Во время ужина в лагере появляются человек
пятнадцать-двадцать -- мужчины, женщины, дети, с гитарами, фотоаппаратами...
Один из ребят поворачивается ко мне и спрашивает:
-- Что, они все -- Ланцберги?
В той же группе произошел такой диалог ребенка со мной.
Ребенок:
-- А что, Ланцберг тоже здесь живет?
-- Почему "тоже"?
-- Да нет... Просто говорят, он такой великий, великий...
Рассказывает Берг:
-- 26 декабря 1988 года был у меня небольшой по масштабам бедствия
концертик в Москве. С билетами суетился Георгий Мурый; от него же я и
услышал эту фразу. Сказана она была одним из его сотрудников (а работает
Георгий в окружении немногих оставшихся в наши времена при деле людей
науки).
Услышав поток информации, в котором фамилия "Ланцберг" перемежалась
словами "концерт", "билеты" и "авторская песня" Жорин коллега, которому не
надо было объяснять про автора "Оптики" физика Ландсберга, удивленно
спросил:
-- Так он еще и поет? Сколько ж ему лет!?.
От Дениса Рогаткина.
Старый петрозаводский КСПшник в разговоре:
-- А, Юрий Визбор? Знаю, я ему резинку в трусы вставлял.
Рассказывает Берг:
-- 1998 год, июль, XXV Грушинский. Ночной концерт на "гитаре".
Выступает Александр Дольский. Публика в экстазе. После первой песни не
отпускает. Не отпускает и после второй. А -- регламент; пора выходить Вадиму
Егорову.
И он выходит, а "гора" скандирует:
-- Доль-ский, Доль-ский!..
-- Считайте, что я -- Дольский, -- вносит Вадим деловое предложение.
Кстати, Юлий Ким был встречен еще более прохладно: в Самаре не
"раскручен".
Записал Дмитрий Мурзин.
Валентин Берестов рассказывал, что его покойная жена Татьяна
Александрова (автор домовенка Кузьки), услышав, как Высоцкий поет знаменитое
стихотворение Андрея Вознесенского "Пошли мне, господь, второго!", сказала:
-- Андрей просил у Господа "второго", а Тот в неизреченной милости
своей послал ему первого.
Рассказывает Леонид Блехер (Москва):
-- Июль 1980-го. Москва хоронит Высоцкого. Среди огромной толпы,
затопившей московские улицы, медленно движется компания КСПшников. По их
скорбным лицам видно, каким ударом стала для них смерть великого человека.
Сквозь толпу к ним протискивается их знакомый -- Миша Байер, на лице
которого написано радостное возбуждение. Он обводит торжествующим взглядом
небывалое людское море и вдохновенно говорит:
-- Это еще что! Вот когда Окуджаву хоронить будут...
(Термин принадлежит журналисту Валерию Хилтунену)
В своей книге "Непридуманные анекдоты" поэт, переводчик,
профессор-филолог Александр Жовтис рассказывает:
-- Вскоре после возвращения из эмиграции в Москву Александр Иванович
Вертинский, один из первых наших "бардов" (если не первый), дал концерт в
Доме литераторов. Он пел "Чужие города", "Маленькую балерину", "Куст
ракитовый" и прочие свои "классические" вещи...
-- А сейчас, -- сказал Вертинский, -- я спою вам "Песню о Сталине".
Слова и музыка мои:
Он стоит, как серебряный тополь,
У Кремля, принимая парад.
Сколько стоил ему Севастополь!
Сколько стоил ему Сталинград!
Будут помнить про годы былые,
И вовек не забудет Москва,
Как над картой военной России
Побелела его голова...
Трудно представить себе это -- но руководивший в ту пору Союзом
писателей А.А.Фадеев испугался "нелитированных", т.е. явно не проходивших
через цензуру строк и попросил у артиста текст. Через несколько дней, во
время очередного инструктажа у Сталина, он доложил вождю народов:
-- Вертинский в концерте спел "Песню о Сталине". Вот эту...
Вождь внимательно прочитал стихи, минуту подумал и сказал:
-- Это сочинил честный человек. Но исполнять не надо!..
Разве "Сталин -- наша слава боевая, Сталин -- нашей юности полет" мог
стареть, седеть и вообще быть человеком?
О разговоре со Сталиным Фадеев рассказал писателю Владимиру Михайловичу
Крепсу, со слов которого я знаю об этом вечере и руководящем указании вождя.
Из книги А.Л.Жовтиса "Непридуманные анекдоты".
Весной 1967 года А.А.Галич побывал в командировке по каким-то киношным
делам в Алма-Ате. Он пел тогда свои крамольные песни в нескольких
"неофициальных" концертах, в том числе в драматическом театре им.Лермонтова
(после представления). Театр тогда помещался напротив здания КГБ...
Когда все собрались в фойе, где должен был состояться концерт,
Александр Аркадьевич долго ждал, пока налаживали технику. Наконец, все было
сделано. Галич взял в руки микрофон и спросил: "Ну что, слышно?", на что
один из слушателей, актер театра, громко ответил:
-- Очень хорошо... Даже в доме напротив!
То, что товарищам в доме напротив было "все слышно", доказали
впоследствии предпринятые ими акции...
Рассказывает Юрий Кукин.
В 1967 году (отметим дату, это очень важно) ему, ставшему уже лауреатом
нескольких песенных конкурсов и вообще человеку популярному, предложили
издать сборник собственных песен. Он принес в издательство тексты. Редактор
просмотрел их и один за другим забраковал все, по той или иной причине.
Песня "Тридцать лет" отпала из-за строчки "Пятьдесят -- это так же, как
двадцать".
Рассказывает Александр Городницкий:
-- ...Более трех месяцев в том втором походе (на паруснике
"Крузенштерн" -- прим. сост.) мы проработали в жарких тропических широтах
Атлантики. Запасы пресной воды были скудными. Стопроцентная влажность и жара
даже ночью не давали передышки. Горячий душ устраивался только раз в месяц
(три человека под один рожок, не более чем на пять минут). Глаза, обожженные
солнцем и разъеденные соленой водой, слезились от конъюнктивита. Постоянная
солонина с томатной пастой и комбижиром корежила наши неопытные желудки. Все
-- матросы, офицеры и мы -- стосковались по твердой земле под ногами вместо
валкой и скользкой палубы, по освежающему холоду вместо изнурительной
тропической жары, по деревьям и снегу. И вот в самом начале апреля мы пришли
в канадский порт Галифакс в Новой Шотландии. На заснеженном холмистом берегу
стояли столь милые нашим стосковавшимся глазам березовые рощи, сменявшиеся
сосняком. Пейзаж настолько напоминал родное Подмосковье, что у всех защемило
сердце. Тогда-то и появилась грустная песенка "Над Канадой небо сине",
начавшая сразу же существовать как бы отдельно.
Примерно через год канадское радио в передаче на русском языке
сообщило: "Как нам стало известно, в Советском Союзе впервые написана песня
о Канаде. По нашим сведениям, написал ее моряк с военного парусника
"Крузенштерн". После этого по радио звучал фрагмент записи этой песни. Уже
значительно позднее, в семьдесят шестом году, во время 16 рейса
научно-исследовательского судна "Дмитрий Менделеев", попав на заход в
столицу Новой Зеландии Веллингтон, я услышал в гостях у новозеландского
профессора Киблуайта песню на английском языке, записанную на пластинку,
которая показалась мне странно знакомой. Она называлась "Заход солнца в
Канаде" и представляла собой точный английский перевод моей песни. Правда,
исполняло ее женское трио под джаз так красиво, что опознать первоисточник
было не просто. Люди, посещавшие в разное время Канаду, говорили мне, что
песня широко распространилась среди русской эмиграции в Канаде и пользуется
там широкой популярностью. Труднее было с публикацией этой песни у нас. В
начале семидесятых главный редактор одного из толстых журналов снял ее уже
из набора как "явно эмигрантскую".
Рассказывает Николай Смольский (Кемерово) о том, как Юрий Кукин -- в
гостях у кемеровчан, знакомится с достопримечательностями города. На углу
улиц Ф.Дзержинского и Д.Бедного восторженно восклицает:
-- О! Угол Бедного -- Дзержинского!
Рассказывает Берг.
-- Фестиваль "Москворечье-74".
Вырвавшаяся из дома с огромным трудом кормящая мать Алена Козина (КСП
МАИ) заявляет на конкурс единственную готовую на данный момент песню Валерия
Бокова "Баллада о погибших кораблях". И ее не пропускают:
-- Песня упадническая, выберите что-нибудь другое.
Другого нет, Алена в отчаянье. Выручает советом Дима Дихтер:
-- Перепиши текст заново и назови по первой строчке -- "День за днем".
Рассказывает Алексей Куликов (Береза):
-- 1979 год. Везде все закрывают, а в Волгограде вдруг началась
поддержка комсомола, ЦСКА КПСС; все воспылали любовью к самодеятельной песне
и, более того, пустили на телевидение. И вот приходим мы в
литературно-драматическую редакцию, где должны были записать несколько песен
ко Дню победы. Редакция интересуется:
-- Что вы можете спеть на военную тему?
А у нас на эту тему были только "Песня лысых" ("Вспомните, ребята") и
"Отшумели песни нашего полка...".
Первую они записали и говорят:
-- Ну, еще что-нибудь!
И мы запели вторую. И вдруг увидели в глазах редактора, солидной
пожилой дамы, явную растерянность:
-- Тэ-тэ-тэ-тэ-тэ! Ребята, что это за маркитантка?
-- Так Окуджава написал...
-- Н-н-не!.. "Маркитантка" -- это плохое слово! Это почти то же самое,
что "проститутка". Замените на что-нибудь!
Мы обалдели немного, я и говорю:
-- А на что ж заменить, на "партизанка", что ли???
-- Вот! Вот! Вот!.. -- с радостным облегчением воскликнула она.
Прозвучало это абсолютно искренне!
Продолжает Владимир Васильев (Харьков):
-- У меня была троглодитская песня со словами "...принимайте эффектные
позы перед тем, как нажмут на курок..." Из ряда вон плохая песня. Я когда-то
встречался с детским клубом Марины Меламед и сказал, мол, дети, не надо так
делать. Они говорят:
-- Ну, что Вы, Владимир Дмитриевич, мы эту песню пели на школьной
олимпиаде и заняли место! Эта песня о борьбе за мир. Единственно что -- нам
в ГорОНО, когда послушали, сказали: песня хорошая, только слова надо
заменить. Не "принимайте эффектные позы"... "Эффектные" -- это пошло.
Давайте, дети, будем петь так: "Принимайте достойные позы"!
Так и пели.
Москвич Борис Феликсон вспомнил, что поведал Василий Аксенов в своих
воспоминаниях "Каждый пишет, как он дышит..." в посвященном Б.Ш.Окуджаве
специальном выпуске того, что раньше называлось "ЛГ-Досье".
-- Помню, как Булат с улыбкой рассказывал об уловке, позволившей ему
напечатать этот стих, кажется, в "Юности". В редакции потребовали, чтобы он
изменил название и вообще как-то убрал молитвенные обращения, дабы "не
дразнить гусей". Тут вдруг на помощь нашему певцу прискакал Франсуа Вийон, и
сразу возникло новое название -- "Молитва Франсуа Вийона", что немедленно
переиначило всю ситуацию. В редакции восхитились, потому что с их точки
зрения молитва превратилась в стих о молитве да к тому же еще и со ссылкой
на темные века. Атеистические добродетели советской литературы как бы
остались не задетыми.
Рассказывает Александр Прищепов (Минск):
-- Концерт Виктора Луферова в 1988 году. Заявились женщины из райкома
партии или райисполкома. Поскольку в лицо их никто не знал, без билета не
пускали. Им, привыкшим к халяве, пришлось заплатить, после чего они
ворвались в зал с твердым намерением хоть за что-нибудь поругать Луферова.
Он пел вполне лояльные песни, так что им не оставалось ничего лучше,
чем придраться к Окуджаве, в песне которого был "все слабее запах... молока
и хлеба":
-- Ему что, молока и хлеба в стране не хватает!?
Рассказывает Наталья Дудкина.
-- Кишиневский фестиваль середины 80-х. Прослушивают автора музыки
Андрея Крючкова и говорят:
-- Ну что это у Вас за песня такая: "Про черный день нет песен у меня!"
-- грустная такая. Кто это написал?
-- Это написал Полонский, -- отвечает Андрей.
-- Надо же! А где он сейчас, сколько ему лет?
-- Он уже умер.
-- Какие же у вас молодые умирают!
Рассказывает Александр Прищепов (Минск):
-- Был у нас клуб в подвале. Год 88-й. И слух о клубе дошел до
комсомола, а оттуда и до партии. И вызвали меня на ковер, чтобы я объяснил,
что такое КСП и зачем он нужен.
Захожу в самый главный кабинет. Там уже сидят второй секретарь райкома
партии и второй -- комсомола. Вторые отвечали за идеологию, в том числе и
культуру.
Рассказываю партийной тете (Пужевич ее фамилия, всю жизнь помнить
буду!) -- вот, понимаете, самодеятельная песня уже достаточно забыта...
-- Как это забыта? -- спрашивает она, -- никем она не забыта!
-- Ну, раньше проходили какие-то фестивали, слеты...
-- И сейчас проходят!
-- Но, простите, с 79-го года, я интересуюсь этим вопросом, не было в
Минске фестивалей.
-- Да был фестиваль! В прошлом году мы проводили фестиваль
художественной самодеятельности...
-- Нет, -- говорю, -- художественная самодеятельность и самодеятельная
песня -- это несколько разные вещи. Наверное, правильнее было бы назвать ее
бардовской песней...
-- Бардовская? Да что это за слово такое? Какое-то слово иностранное
придумали -- что, русского слова не было?
Второй секретарь райкома комсомола на ушко ей подсказывает:
-- Бард -- это поэт!
-- Да, действительно, бард -- это поэт. И что, получается, вы все песни
пишете на его стихи?
Пораженный, я ляпнул, что слова "коммунистическая партия" тоже не
русского происхождения. Естественно, после этой фразы нам пришлось
расстаться с Первомайским районом, и мы перешли в Советский.
Рассказывает Берг.
-- Май 1982 года, Чимган, VI-й фестиваль, запрещенный кагэбэшниками.
Всех местных вернули в город, а у приезжих билеты аж на через два-три
дня, им разрешили остаться. Но объявили, что фестиваль отменен по причине
эпидемии ящура. Даже шмон обещали, что было некстати, ибо у многих в
рюкзаках имелись книжки и пленочки, не способствующие быстрому излечению
крупного рогатого скота.
Ну, сцену разобрали, конкурса не было, но у костров попели. А кроме
того, изготовили ну очень похожее (правда, почему-то на бронтозавра) чучело
ящура в масштабе 1:43, потаскали туда-сюда и весело сожгли. А подошел срок
-- разъехались.
И вот через какое-то время в разных городах нескольким завсегдатаем
"Чимгана" пришли бандерольки из Оренбурга. В каждой из них находилась
многотиражка тамошнего мединститута, "Советский медик" от 31 мая, а в ней --
статья "Песни Чимгана" о том, как "27 оренбуржцев из клуба "Оптимист
(Оренбургский политехнический институт) и "Акварель" (ДК "Россия") побывали
второй раз на Ташкентском слете".
"Программа этого года, -- писал автор статьи, -- оказалась интересной и
крайне насыщенной: преодоление перевалов и каньонов со всеми элементами
горного туризма; прогулка до снегов;.. наблюдение за парением дельтапланов;
песни вокруг костров; встречи со старыми и новыми друзьями... Клубная
фонотека значительно пополнилась их песнями.
Не обошлось без трудностей. Буквально за день до открытия слета район
проведения оказался в зоне обнаружения нескольких случаев весенней вспышки
ящура. И хотя случаев заболевания людей не было, органы милиции и
санэпидстанции провели четкую карантинную профилактику, в которой приняли
участие и дежурные заслоны представителей клубов страны.
Это не помешало нашим ребятам дать двухчасовой концерт для гостей
слета..."
Как сказал бы Жванецкий, для знатоков штучка! На них же была рассчитана
и подпись под статьей -- "В.Горячок, студентка 5 курса". Трудно сказать,
училась ли на пятом курсе такая удивительная студентка, но президентом КСП
"Акварель" и предводителем оренбуржцев на Чимгане был Володя Горячок,
обладатель специфического юмора, по роду своей основной деятельности весьма
далекий от медицины.
Знал бы редактор!..
Рассказывает Александр Мирзаян.
-- Конец 70-х. КСП в ряде крупных городов отчасти легализованы (на
определенных, разумеется, условиях), а кое-где даже включены в план работы с
молодежью. Партийное начальство, скрипя задами, пытается со своей стороны
искать новые модели поведения.
На одном из больших фестивалей, проходивших в условиях города и зала, в
конце программы по традиции звучит "Поднявший меч..." Публика, заслышав
родной гимн, встает. Номенклатурные гости, которым он, мягко говоря, не
родной, продолжают сидеть. Возникает молчаливый конфликт. И тогда те
аппаратчики, что поумнее, медленно начинают вставать. Кто-то из них,
посмотрев на упорно сидящее начальство, садится снова. В это время до
начальства что-то доходит, и оно приподнимается. Те, что сели, встают по
новой.
Очень все это забавно смотрелось!
Дело было, рассказывают, в середине семидесятых к северу от Москвы.
На одном из полустанков в общий вагон какого-то "шестьсот веселого"
поезда заваливает толпа туристов, предварительно "подогретых" по причине
прохладного времени года. Рассаживаются по свободным местам. В одном отсеке
посвободней -- лишь бабулька спит на нижней полке, прикрыв лицо платочком,
-- туда набилось побольше. Пригрелись и запели, в том числе полушепотом --
Галича. Затем "поддали" еще и запели погромче, Галича в том числе.
В какой-то момент поезд вдруг останавливается. Бабулька снимает
платочек и принимает сидячее положение. Оглядывается вокруг и произносит:
-- А-а, Галич!
Все разом трезвеют и замолкают. Начинают соображать, что же будет и как
себя вести на допросе.
Тут поезд трогается, и мимо окна проплывает горящее в вечернем небе
название станции:
"ГАЛИЧ".
Рассказывает Александр Мирзаян:
-- В 197... году на фестивале в Минске сидевшие в жюри "представители
инстанций" сняли с исполнительского конкурса участника, вышедшего с песней
Б.Окуджавы и В.Берковского "Круглы у радости глаза...", так как им
показались непатриотичными строчки "Не все ль равно, какой земли касаются
подошвы..." Никакие объяснения и увещевания бардов и клубных активистов не
помогли: "старшие товарищи" стояли на своем.
Первое место в данной номинации занял исполнитель известной песни на
слова И.Бродского "Мне говорят, что надо уезжать..."
Чего не понять умом, того не понять. Мне, Бергу, остается лишь
добавить, что несколькими годами раньше на Грушинском фестивале "зарубили"
Александра Краснопольского из-за строчек его песни -- "Мы с тобою, как в
далекой Стране Дураков, Собираем не то, что посеяли":
-- А Вы какую, собственно, страну имели в виду?
Поневоле задумаешься!
Рассказывает Борис Жуков:
-- 1983 год, февраль. II-й московский фестиваль. Идут первые месяцы
правления Андропова, все начальники уже знают, что с них "спросят строго",
но не знают, за что именно, и потому боятся абсолютно всего. Прежние литовки
отменены, все тексты нужно литовать заново. Разумеется, никаких песен на
бис, никакого пения в фойе, никаких стенгазет... И завершающий аккорд --
организаторам фестиваля вручен список авторов, которые ни под каким видом,
ни в каком качестве не могут быть допущены на сцену. Список открывается
известными именами, а дальше идут фамилии клубного и даже кустового ранга --
предмет начальством изучен хорошо.
Член оргкомитета фестиваля Саша Пинаев сообщает эту скорбную весть
одному из фигурантов списка -- автору Валере Каминскому:
-- Валера, ну, ты не отчаивайся, мы будем добиваться, чтобы тебе дали
выступить...
-- Пинаев, идиот, не вздумай! Этих фестивалей еще до хрена будет, а вот
в один список с Лоресом и Мирзаяном я больше, может, никогда не попаду...
(Продолжает рассказ Борис Жуков.)
-- Чудовищная атмосфера сверхбдительности на фестивале словно нарочно
провоцировала всевозможные инциденты. То публика как-то неадекватно
реагировала на "Почтальонку", спетую впервые вышедшей на большую сцену Галей
Мартыновой (ныне Хомчик). То по залу прокатывалось тихое шушуканье при виде
невесть кем выпущенного на сцену Петра Старчика. Но это, оказывается, были
еще цветочки...
Бомба взорвалась, когда на сцену вышла Наталья Пинаева -- жена
вышеупомянутого члена оргкомитета. И чистым, звонким, наивным голосом
объявила:
-- Стихи Роберта Бернса в переводе Маршака.
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом --
За славного Тэмми,
Любимого всеми,
Что ныне сидит под замком.
За тех, кто далеко, мы пьем,
За тех, кого нет за столом --
За Чарли, что ныне
Живет на чужбине,
И горсточку верных при нем!
Свободе -- привет и почет,
Пускай бережет ее разум,
А все тирании пусть дьявол возьмет
Со всеми тиранами разом!
В общем-то, для восторга зала и ужаса начальства хватило бы и этого. Но
дальше пошло нечто вовсе несусветное:
Да здравствует право читать!
Да здравствует право писать!
Правдивой страницы
Лишь тот и боится,
Кто вынужден правду скрывать!
Зал уже подпевает, вернее, тихо подвывает от восторга. "Ответственные"
сидят с кислыми мордами -- а поди придерись, стихи-то хрестоматийные, сто
раз напечатанные...
Остается добавить, что в ту пору Наталья Пинаева была сотрудником
Главного управления исполнения наказаний МВД СССР -- проще говоря, тюремного
ведомства.
(Продолжает Борис Жуков.)
-- Но самым коварным и изощренным идеологическим диверсантом на том
фестивале оказался Андрей Крючков.
Он вышел на сцену, спел какую-то вполне нейтральную лирику, ему столь
же нейтрально похлопали. В конце концов он запел свою "визитную карточку" --
"Новогоднюю" ("У хороших людей зажигаются яркие елки..."). И все бы ничего,
но на последних двух строчках зал вдруг разразился торжествующим хохотом и
аплодисментами. Граждане начальники тупо глядели в представленный на литовку
текст (от которого Крючков, ясное дело, не отклонялся), силясь понять: чего
это они все? Ну что тут такого:
Нехороших людей давно скушали серые волки,
И следы тех волков замело еще в прошлом году?
Откуда было гражданам начальникам знать, что уже не первый год на всех
московских слетах и песенных посиделках эти строчки при повторе несколько
видоизменялись:
Нехороших людей развезли давно черные "Волги",
А хороших людей "замели" еще в прошлом году...
Рассказывает Алексей Подвальный (Москва):
-- Во второй половине 60-х Юлий Ким, тесно связанный в то время с
зарождающимся диссидентским движением, оказался без средств к существованию:
из школы ему пришлось уйти, а от концертов ему настоятельно рекомендовали
воздержаться.
В это время на него вышел режиссер саратовского ТЮЗа с предложением
написать песни для спектакля "Недоросль". Ким, конечно, радостно согласился,
но честно предупредил, что одна только его фамилия на афише может привести к
закрытию спектакля.
-- Знаете что, -- сказал режиссер, подумав, -- возьмите псевдоним.
Никаких хлопот это не требует, а начальству спокойнее.
На том и порешили.
Через некоторое время режиссер с уже готовыми песнями уезжал к себе в
Саратов. Ким провожал его на вокзале ("Я пришел на вокзал Павелецкий...").
Все уже сказано, обо всем договорено...
-- Да, -- вдруг вспомнил режиссер,-- а псевдоним?
И тут Киму, блестящему импровизатору и тонкому стилисту, начисто
отказала творческая фантазия.
-- Иванов, -- говорит Ким.
-- Нет! -- говорит режиссер. -- Ну что это за псевдоним?