композиторов. Из зала приходит записка, которую Анатолий читает вслух:
-- Играйте, пожалуйста, помедленнее: я не успеваю записывать аккорды.
Позднее выяснилось, что это "прикалывался" Станислав Колеников. Сам
сознался!
А вот что рассказал Олег Митяев в интервью, данном им журналу "ЭКС"
(?3, ноябрь 1999 г., запист С.Шибаева).
ЭКС: -- На концерте Вам передают массу записок... О.М.: -- Лучшие попали в
книгу, которая скоро выйдет. Меня лично очень трогают записки типа: "Спойте,
пожалуйста, песню "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались" -- если,
конечно, знаете". Или: "Если знаете слова, спойте песню "Таганай".
Рассказывает Георгий Мурый (Москва):
-- В 1993 или 1994 году Городницкий выступал в ДК МГУ. Концерт был
очень хороший. Посыпались записки. Взяв очередную, Городницкий недоуменно ее
зачитал :
-- Вы стоите совсем как памятник Ломоносову.
Зал чуть не упал со смеху -- бард стоял спиной к громадному,
нарисованному на задней стене сцены изображению Главного здания МГУ.
2 октября 1997 года московский ЦАТ открыл сезон концертом Кима. В
оформлении сцены среди прочего были использованы две куклы-пионера. Мальчик
держал барабан, а девочка по идее должна была отдавать салют, но тряпичная
рука оказалась слишком короткой, и бедной пионерке пришлось отдать честь.
В разгар концерта Киму пришла записка:
-- Знаете ли вы, что девочка у вас за спиной крутит пальцем у виска?
Когда смех в зале стих, раздался невозмутимый голос Юлия Черсановича:
-- Ну что ж, в конце концов ее взгляд в большей степени обращен на вас,
чем на меня.
Вадим Егоров на концерте отвечает на записку:
-- "Как Вы относитесь к творчеству Александра Суханова?" -- О, это
целая история. В начале 70-х я выступал в одном институте. После концерта
ребята, которые его организовали, пригласили меня в общежитие. Ну, мы там
хорошо посидели, и они поставили мне пленку Саши Суханова, который тогда
только-только начинал приобретать известность. Я послушал несколько
песен...ну, так, да, что-то... но, в общем, определенного мнения у меня не
сложилось. И тут из магнитофона прозвучало: "А сейчас я спою несколько песен
моего любимого автора Вадима Егорова..." С этой минуты я очень хорошо
отношусь к творчеству Александра Суханова.
На концерте в ЦАТе в 1998 году Михаилу Щербакову прислали записку: "На
какой вопрос вы бы хотели ответить?". Щербаков криво ухмыльнулся и ответил:
-- "Как пройти в библиотеку?"!
Не прошло и двадцати минут, как ему пришла записка именно с этим
вопросом. Тут уж мэтр улыбнулся широкой торжествующей улыбкой и торжественно
изрек:
-- Как можно скорее!
Рассказывает Берг.
-- В бытность мою конструктором довольно много приходилось заниматься
составлением документации на проектируемое оборудование -- начиная с
инструкций по эксплуатации и кончая правилами упаковки, хранения и
транспортировки. Помнится, среди помещений, используемых для складирования
наших изделий значились такие -- второй категории -- "крытые
неотапливаемые".
В таком алюминиевом гэдээровском складе, приспособленном под культурный
центр, мне и довелось выступать на КамАЗе в декабре 1975 года. Впрочем,
помещение было вполне отапливаемым, довольно теплым, так что я даже пиджачок
скинул, поскольку раскочегарился в процессе пения. Отчасти потому, что
приходилось перекрикивать какой-то шум, а техника усилительная была --
"Электрон-10" мощностью 10 ватт, и это -- на довольно большой зал. Ну, я
пиджак-то и скинул в перерыве. А организаторам предложил выключить
вентиляцию, что так гудела: хоть и не холодно, но и не жарко. Что они и
сделали.
А во втором отделении концерта, который задержался с началом из-за
того, что лектор перед нами долго отвечал на вопросы своей аудитории, так
что закончили мы около полуночи, -- я заметил, что часть народа постепенно
куда-то уходит. "Ну, -- думаю, -- город живет по общагам, поздних не
пускают, вот они и спешат вернуться". А тому, что оставшиеся как-то странно
кутаются в шубы, и вовсе значения не придал.
А надо сказать, что гостем я у камазовцев оказался первым, так что все
подарки и сувениры, заготовленные любителями песни за долгий срок ожидания,
достались мне. И вот, принимая их после концерта и раздавая автографы я
совершенно задубел -- так оказалось неожиданно свежо!
-- Так я вас приморил маленько? -- спросил я кого-то из клубных ребят.
-- Ну да, мы же в антракте калорифер-то вырубили!
Рассказывает Татьяна Агапова, ветеран куста "Новослободский" (Москва).
Горслет конца 70-х. Третий день -- обложной дождь. Все давно сидят по
палаткам, проклиная каприз погоды и изощряясь в замене в слове "дождь" и
однокоренных буквы "д" на "в" во всех песнях, что удается вспомнить. В некий
момент из одной палатки раздается особенно громкий и эмоциональный возглас:
-- И какой только идиот придумал песню "Я вас люблю, мои дожди"!
Окружающие с удивлением узнают голос Вадима Егорова.
Рассказывает Валерий Мустафин (Казань).
Самое начало семидесятых. Концерт ансамбля, костяком которого являются
медики, в том числе молодой хирург, впоследствии -- известный исполнитель
Володя Муравьев. Руководитель группы -- детский врач Ильдус Гирфанов.
Публика процентов на девяносто случайная. Бабульки какие-то, и вообще
непонятно кто. А ребята одеты, по тем временам, вызывающе: черные свитера,
черные очки... Аудитория встречает их неодобрительным гулом; кто-то
отпускает ядовитые реплики на нравственно-этические темы... По-хорошему,
надо уходить, не начиная концерта.
Тут Ильдус Гирфанов и говорит:
-- Вот вы смеетесь, а не знаете, что мы почти ничего не видим!
Народ меняет тон восприятия на участливое внимание. Ансамбль поет.
Успех полный!
Кстати, случилось все это 1 апреля.
Но оказывается, все было не совсем так. Во всяком случае, очевидец
финальной части этой эпопеи известный автор из все той же Казани Валерий
Боков предлагает иную версию, и более убедительную, и более изящную, так что
старую мы сохраняем, во-первых, из уважения к Валере Мустафину и его
стремлению обогатить нашу сокровищницу, а во-вторых, из интереса к самому
процессу рождения легенды (разумеется, на могиле истины).
Дело же было так. В 1968 году, когда Боков уже вовсю занимался туризмом
и сочинял песни по данному профилю, известный в Казани квинтет
студентов-медиков в составе Ильдуса Гирфанова (руководитель), Володи
Муравьева, Валеры Пастухова, Ильяса Тагирова и Жени Крючина подвизался на
ниве почти чисто эстрадной, ну, может, с легким комсомольско-студенческим
уклоном. Что не помешало ему неким загадочным образом оказаться приглашенным
в Смоленск на слет туристской песни. Кстати, слеты эти смоляне проводили в
декабре.
В общем, едут наши студенты в поезде и по мере приближения к финишу все
более лихорадочно и безнадежно ищут хоть что-нибудь мало-мальски подходящее
в своем репертуаре. Увы!.. И тут муки творческого поиска приводят одного из
них в вагонный туалет, где он -- о счастье! -- обнаруживает обложку журнала
"Огонек" с опубликованной на третьей ее странице песней "Юность строит
города". Песня была признана приличествующей, получила "добро" "реперткома"
и моментально вошла в "обойму".
И вот выходят ребята на сцену в своих черных очках и свитерах (имидж-то
сменить не успели!), и хотя аудитория -- не бабульки, а турье, но это
оказалось даже хуже. К песне публика отнеслась не лучше, чем к
декоративно-оптическим приборам, и в зале поднялось нечто невообразимое.
Тут Ильдус и сказал свою магическую фразу (она, кстати, в боковской
версии звучит несколько иначе):
-- Вы, ребята, видно в жизни не очень много понимаете, а ведь почти все
мы совершенно ничего не видим!
Никогда туристов нельзя было упрекнуть в душевной черствости.
Обстановка переменилась моментально. Выступление прошло "на ура", и
казанские "сироты" огребли то, что сейчас бы мы назвали призом зрительских
симпатий...
Рассказывает Борис Жуков (Москва):
В 1998 году, на втором фестивале "Петербургский аккорд" лауреатом в
номинации "автор" стала москвичка Наталья Муратова. Между тем, в официальном
списке московской делегации она значилась совсем в другой номинации: "дуэт
Наталья Муратова -- Наталья Баринова".
Ларчик открывался просто: убедившись, что обещания организаторов
оценивать дуэты именно как исполнительские -- не глупая шутка, а глупость
совершенно серьезная, руководитель московской делегации Валентина Павлова
быстро и без лишнего шума вписала Муратову в заявку на авторский конкурс --
благо там чуть ли не половина участников выступала с аккомпаниатором или
подпевалой. Несмотря на грозную систему квот жюри I тура с готовностью
принимало всех заявленных, не спрашивая никаких аусвайсов, и наши Наташи
успешно прошли на II тур, а там и в лауреаты.
Это был не единственный (хотя и самый успешный) подвиг партизанки
Павловой: она впихнула в конкурс двух наших "запасных игроков" -- Прахова и
Гузя -- и не впихнула всех остальных только потому, что их в нужный момент
не оказалось на месте.
Тогда же, по горячим следам, я обнародовал эту историю в фидошной
эхоконференции SU.KSP с издевательскими комментариями. Честно говоря, я не
был уверен, что поступаю правильно, и с некоторым ужасом ждал последствий:
то ли у Наташек попытаются отобрать лауреатство, то ли Валюху объявят на
"Аккорде" персоной нон грата. Однако более года никто, связанный с
"Аккордом", никак не реагировал на эту историю. А когда осенью 1999 года
началось формирование оргкомитета следующего фестиваля, его инициатор и
бессменный председатель Юрий Кравцов предложил Вале войти в его состав. Если
учесть, что до этого момента организаторы "Петаккорда" категорически
отвергали любые предложения включить в оргкомитет представителей других
регионов, то предложение Кравцова могло означать только нестандартный и
очень красивый ответ на Валины подвиги. Известно ведь, что нет лучшего
специалиста по безопасности сейфов, чем опытный "медвежатник".
Рассказывает Берг:
-- В феврале 1995 года во время зимнего Грушинского фестиваля одной из
самарских фирм, торгующих чаем, была организована телепередача по типу
викторины. Нюхать чаи в командном составе пригласили съехавшихся бардов,
которых к тому же время от времени выдергивали к микрофону и заставляли
что-нибудь спеть.
Дошла очередь и до Галины Хомчик. Она подпрыгнула в воздух и зависла в
вершке от пола. Лицо ее источало известную всей стране лучезарную улыбку
N18/123-бис. И Галя запела:
"Когда внезапно возникает
Еще неясный голос труб"...
Улыбка ширилась и к словам
"Когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам..."
достигла мыслимого максимума.
Я крепился несколько часов, но в середине дня не выдержал, подошел и
спросил:
-- Галочка, а как Вы думаете, о чем эта песня?
-- О любви, конечно, -- справедливо ответила она.
-- А трубы, что это за трубы?
-- Оркестрика.
-- А раннего варианта Вы не знаете?
-- Нет.
-- Там -- "Когда с окраин раздается / еще неясный голос труб..."
Галочка сосредоточенно молчала. Поехали дальше:
-- А что это за годы разлук и смятений, что за дожди, которые лупили по
спинам без какого бы то ни было снисхождения?
-- Не знаю... Да это, наверное, и не важно?
Я как мог рассказал ей о 37-х годах, о трубах заводских окраин, с
которых начинался еще один день после еще одной ночи, обо всем, что мог
чувствовать человек круга Шалвы Окуджавы...
Она все поняла, умничка, и сказала спасибо.
И вот в мае 1998 года на заключительном концерте "Петербургского
аккорда" выходит Галочка на сцену... Ну, думаю, что?
Она зависает в воздухе, извергает всесокрушающую улыбку и начинает лить
бальзам:
"Когда внезапно возникает
Еще неясный голос труб"...
Улыбка эволюционирует по старому, проверенному сценарию.
Кстати, Галя не только знает, что в массах ее называют "Хомчик
сапиенс", но и гордится этим народным званием.
Рассказывает Борис Жуков (Москва), но не тот, а другой.
Общий концерт на каком-то шумном мероприятии. Ждут Виктора Берковского.
Он задерживается, но в конце концов появляется на сцене -- аккуратно в
момент, когда стоящая на ней и поющая "Alma mater" группа восклицает:
-- Здравствуй, здравствуй, пес облезлый!..
Рассказывает Игорь Лебедев.
Вторая половина семидесятых. Москва. Концерт. На сцене -- Игорь
Михалев. Спев несколько песен, замечает, что в зале творится что-то не то --
как будто от него ожидают чего-то другого. Наконец он догадывается спросить:
-- А какая тема вечера?
-- Юмор в самодеятельной песне.
-- Да? А мне сказали, что это вечер памяти безвременно ушедших
бардов...
Рассказывает Игорь Лебедев.
Москва, начало 80-х. Домашний концерт Юрия Лореса. Полкомнаты
заставлено микрофонными стойками, и еще одному фанату надо приткнуть свой
прибор, но уже некуда.
И тогда он, воспользовавшись тем, что его микрофон снабжен то ли
булавкой, то ли прищепкой, нагло подскакивает к Лоресу и цепляет свою
штуковину прямо ему на грудь.
То ли из-за того, что тогда такие вещицы были вновинку, то ли из-за
психологического дискомфорта (микрофон, от которого нельзя отойти!), Юра
постоянно косился на него и время от времени дул:
-- Фу-фу! Фу-фу!
Рассказывает Игорь Безносов (Судак).
Вносим уточнение: Судак -- это город в Крыму, на Украине, а не то, что
вы подумали, начитавшись стихов Нины Искренко.
Безносов -- просто Игорь, а лучше Бек, так зовут его друзья. Так будем
звать и мы, тем более, что в истории, рассказанной им, фигурирует некий
Гоша, тоже, вероятнее всего, Игорь.
Итак, в конце 80-х Бек и Гоша побывали в Ялте на 1-м фестивале
авторской песни памяти Артура Григоряна. В январе дело было. Фестиваль был
организован, по словам Бека, не бог весть как; просчеты организаторов
обернулись кучей неудобств для гостей и участников, и Бек с Гошей,
отрефлексировав это мероприятие в одном из пивбаров Судака и залив баки
пивом по самые пробки, решили: "А чем мы хуже? Наоборот, лучше, так как
проанализировали чужие ошибки и сами-то уж ни за что их не повторим!"
Сказав себе таковы слова, друзья из пивбара прямиком направились в
райком комсомола.
А там был новый первый секретарь, которому уже вовсю пора было проявить
себя в этом качестве, а повод все не подворачивался. И вот подвернулся,
попахивая ячменем и солодом. Тем более, что друзья догадались предложить
посвятить эту патриотическую акцию освобождению города от немецко-фашистских
захватчиков и провести в районе 14 апреля -- дня для местных граждан
знаменательного.
Первый с полчаса собирал свиту по селектору и как придется; кого-то
даже из дому выдернул. Сидя все это время в приемной и начиная трезветь,
Гоша произнес:
-- Ну, пошутили и будет. Тем более, пора пивка добавить.
Бек и сам начал было склоняться к подобному решению, но тут дверь
кабинета отворилась и Первый пригласил инициаторов войти. Продолжая
втягивать ноздрями воздух, он несколько неуверенно сказал:
-- Я знаю, в туристской среде "это" не очень принято?
-- Не, не, что вы! -- заверили его друзья.
-- Ну, хорошо. Что для этого надо?
Было перечислено все, что надо, и даже несколько более того. Учитывая,
что ожидается приезд большого количества известных бардов (секретарь кивал,
пытаясь одновременно запомнить множество новых для себя фамилий, порой
весьма экзотических), комсомол Васю... пардон, Судака мобилизовал два
"Икаруса", концертный зал, загородную базу, гостиницу, ресурсы Горторга,
лучшую в городе акустическую аппаратуру...
Было адаптировано к местным условиям и разослано Положение о ялтинском
фестивале...
И хотя ни Капабланка, простите, ни Окуджава, ни кто другой из больших
знаменитостей не приехал, фестиваль состоялся.
Сначала был дневной концерт в прекрасном зале гостиницы "Горизонт".
Потом, заполнив половину "Икаруса" (второй пришлось отпустить за
ненадобностью), соучастники двинулись в турприют "Карагач".
Секретарь приехал на черной "Волге". Народ оробел, застеснялся, гости
стали спрашивать, "что намечается".
-- Все нормально, -- отвечал Бек. -- Я собрал всех "своих"; мы посидим,
хорошо выпьем, но чуть попозже.
Он попросил всех успокоиться и не переживать, пообещав, что после
полуночи, до которой комсомол не дотянет, начнется то, ради чего все и
собрались.
Начали с военных песен. Кого-то потянуло на "Интернационал". Секретарь
напрасно ждал хоть чего-нибудь из туристской тематики -- патриотизм бил
ключом. Не выдержал он в 22.00.
-- Ну, все, можно начинать! -- сказал Бек.
"Икарус" ждал всю ночь и утром повез в город человек пять. Остальные
куда-то подевались.
Рассказывает Леонид Сергеев.
В этот раз ему относительно повезло.
Это было в конце 80-х на алюминиевом комбинате в г.Краснотурьинске
Свердловской области.
Лист ватмана красными буквами сообщал о том, что "сегодня, 27 числа, в
красном уголке состоится концерт гитариста Леонида Сергеева".
Когда же лист сняли и перевернули, обнаружилась надпись черными буквами
о том, что "похороны шофера такого-то состоятся 26 числа..."
Пронесло!
На концерте в одном из кисловодских санаториев он оказался в более
сложной ситуации.
Был "мертвый сезон", и аудиторию составляли, в основном, старички и
старушки.
Минут через двадцать после начала Леня получает записку: "Молодой
человек, когда же придут артисты и начнется концерт?"
Не менее захватывающий сюжет развертывался 7 марта 1996 года в
Димитровграде Ульяновской области в НИИ атомных реакторов. Приглашение
поступило двумя днями ранее и носило "пожарный" характер, почему -- станет
видно во вторых строках.
Встречают Леонида хозяева мероприятия в ульяновском аэропорту и везут к
месту происшествия. При этом время от времени, взглядывая на него, как-то
странно посмеиваются:
-- Гы-гы! Гы-гы!
Долго так продолжаться не могло; Леня все же попросил объяснить, в чем
дело. И узнал, что вообще-то был заказан ансамбль цыган из Санкт-Петербурга,
но что-то случилось то ли с Петербургом, то ли с цыганами, и они не смогли
приехать. Тут Сергеева и мобилизовали.
Перед самым выходом на сцену, когда публика уже заполнила зал, он
получил дополнительную информацию:
-- Извините, но мы не успели сообщить зрителям о замене...
На этом рассказ можно было бы закончить, и он был бы похож на хороший
фольклорный анекдот. Но поскольку среди читателей наверняка найдется немало
тех, кто ценит юмор Сергеева, они наверняка захотели бы узнать, что было
дальше. А дальше Леня вышел на сцену и сказал:
-- То, что я цыган, я узнал сегодня. А так как по гороскопу я "овен",
то вместо цыганского барона вам будет петь цыганский баран...
Идея была одобрена аудиторией и катастрофа не состоялась.
Аналогичный случай описывает в своих воспоминаниях Александр
Городницкий:
-- Как-то мне позвонили из Дворца культуры Первой Пятилетки и
предложили выступить вместе с другими ленинградскими бардами на концерте
"Авторской песни". Я согласился, хотя и был удивлен, что пригласили накануне
концерта. Приехав во Дворец культуры, я увидел публику, прямо говоря,
нетипичную для концертов авторской песни, -- модные молодые люди, роскошно
разодетые секс-бомбы, никаких штормовок и других признаков "своих". Зайдя за
кулисы, где уже сидели Кукин, Полоскин и Клячкин, я узнал, что на самом деле
должен был состояться очередной концерт джаза под управлением Иосифа
Вайнштейна, на который публика и собралась, но Вайнштейн заболел, и
дирекция, не захотевшая отменить концерт, решила заменить джаз чем-нибудь не
менее популярным. А поскольку наиболее популярной, как объяснили директору
клуба в Управлении культуры, была авторская песня, он решил выйти из
положения с помощью бардов, о чем публика предупреждена не была, и мы,
кстати, тоже.
Далее произошло следующее. Первым вышел на сцену улыбающийся Борис
Полоскин, весьма популярный в ту пору среди питерской молодежи. Не успел он
запеть свою коронную песню "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по
полю ржи", как в зале раздались свист и крики. Вторую песню ему просто не
дали петь, прогнав со сцены. Вторым вышел Юрий Кукин. Он попытался было
начать "Ты что, мой друг, свистишь", но при этом действительно раздался
такой оглушительный свист, что бедный Юра тоже ретировался. В зале кричали и
топали ногами. Клячкин на сцену выходить отказался. Что было делать? Концерт
явно срывался. Тогда я вышел на сцену и поднял руку. Поскольку вышел я один,
без аккомпаниатора (играть мне должен был Женя Клячкин), то зал решил, что я
либо из публики, либо от администрации. Шум понемногу стих.
-- Дорогие друзья, -- сказал я, -- насколько я понимаю, дирекция Дворца
самым бессовестным образом обманула вас. Вы пришли на джазовый концерт,
заплатили деньги, а вам вместо этого подсунули каких-то безголосых певцов,
которые и на гитаре-то толком играть не могут, верно?
-- Правильно -- закричали в зале. -- Врежь им!
-- Так вот, -- продолжал я, -- мы полностью разделяем ваше возмущение.
Нам, ленинградским бардам, сказали, что мы будем выступать перед аудиторией,
понимающей песенную поэзию. А если бы мы знали, что в зале будут такие
скоты, как вы, мы бы рта не раскрыли.
С этими словами я ушел. Что началось в зале! Рев и топот ног. На сцену
полетели какие-то огрызки. Не менее пяти минут продолжались свист и топот,
которые затем неожиданно перешли в скандирующие хлопки. Аудитории плюнули в
морду, и она поняла -- что-то не так. Вызывали на сцену. Когда я вышел
снова, в зале воцарилась мертвая тишина. Я позвал Клячкина, и мы спели "Над
Канадой небо сине". Зал взорвался аплодисментами. Потом мы спели "Снег", "От
злой тоски". То же самое. После меня снова вышел Кукин. На этот раз его
провожали овациями. Вечер прошел "на ура".
Рассказывает Виктор Аникеев (Ленинград -- Красноярск).
Был как-то в Орше с концертом Григорий Гладков, певший тогда немало
песен на стихи Кушнера. А вскоре Гриша сообщил Виктору, что они с Кушнером
будут в Орше проездом в Минск. Станция в Орше какая-то очень уж узловая;
поезд стоит полчаса, одно плохо -- в два часа ночи...
А в то время в продажу поступил сборник стихов Кушнера "Канва" и тут же
был скуплен на корню местными КСПшниками.
И вот приходит поезд, и в вагон, проводница которого заранее
предупреждена Гладковым, входят одетые в строгую штатскую одежду Аникеев,
еще один молодой человек и одна девушка. Из купе высовывается голова
Григория и, убедившись, что все в порядке, тут же прячется назад.
Друзья заходят в купе и начинают тормошить поэта:
-- Вы -- Кушнер?
Тот что-то бурчит во сне, а соседи делают стойку на своих полочках в
ожидании скандала.
-- Александр Семенович? -- продолжает Аникеев. -- Предъявите документы!
Соседи ныряют под одеяла и спят с удвоенным энтузиазмом, а Кушнер,
наконец, понимает, что это не сон, подскакивает и начинает лихорадочно
искать паспорт по всем карманам.
Удостоверившись, что это действительно он, друзья раскрывают свой
чемодан с несколькими десятками экземпляров "Канвы" и предлагают ему
оставить образцы подписи. И вообще -- почерка. В виде автографов. Тут же с
верхней полки скатывается Гладков и начинает энергично извиняться перед
своим соавтором за несколько экстравагантную форму поклонничества.
Убедившись, что ему больше ничего не грозит, Кушнер великодушно прощает
мистификаторов и пишет на книжках все, что они просят...
Если верить Виктору Аникееву, у него и по сей день отношения с Кушнером
самые теплые. А с чего бы ему не верить?
Аникееву поверить, в принципе, несложно. Труднее сейчас поверить, какие
сами по себе времена были всего-то лет 10-20 назад.
Году в 76-77-м ленинградцы Юра Рыков (уже вполне известный исполнитель)
и Миша Трегер (еще только обретающий известность автор) собрались с
концертом в Горький. А вся еда тогда продавалась в Москве, ну, еще понемногу
в Ленинграде и в Киеве. И горьковчане, разумеется, попросили ленинградцев
привезти всякого мясного -- чем больше, тем лучше.
И вот они прилетают в Горький, спускаются по трапу самолета и видят,
как к ним устремляются двое а штатском:
-- Вы из Ленинграда?
-- Да...
-- А в сумочках у вас что? М-да... Пройдемте с нами!
И их сажают в машину, за рулем которой сидит уже "нормальный" мент -- в
кителе и фуражке.
Везут их, везут -- и высаживают у входа в ДК УВД, где, оказывается, и
состоится концерт!
Валерий Мустафин (Казань) рассказывает, как при пересведении
магнитоальбома Эльмиры Галеевой, автора из Набережных Челнов, понадобилось
добавить что-то гитарное, для чего в студию пришел Виталий Харисов. На
всякий случай для того же явился и Александр Лаврентьев -- совсем уже
"крутой", профессиональный гитарист, так что Виталий остался без "хлеба". Не
-- Играйте, пожалуйста, помедленнее: я не успеваю записывать аккорды.
Позднее выяснилось, что это "прикалывался" Станислав Колеников. Сам
сознался!
А вот что рассказал Олег Митяев в интервью, данном им журналу "ЭКС"
(?3, ноябрь 1999 г., запист С.Шибаева).
ЭКС: -- На концерте Вам передают массу записок... О.М.: -- Лучшие попали в
книгу, которая скоро выйдет. Меня лично очень трогают записки типа: "Спойте,
пожалуйста, песню "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались" -- если,
конечно, знаете". Или: "Если знаете слова, спойте песню "Таганай".
Рассказывает Георгий Мурый (Москва):
-- В 1993 или 1994 году Городницкий выступал в ДК МГУ. Концерт был
очень хороший. Посыпались записки. Взяв очередную, Городницкий недоуменно ее
зачитал :
-- Вы стоите совсем как памятник Ломоносову.
Зал чуть не упал со смеху -- бард стоял спиной к громадному,
нарисованному на задней стене сцены изображению Главного здания МГУ.
2 октября 1997 года московский ЦАТ открыл сезон концертом Кима. В
оформлении сцены среди прочего были использованы две куклы-пионера. Мальчик
держал барабан, а девочка по идее должна была отдавать салют, но тряпичная
рука оказалась слишком короткой, и бедной пионерке пришлось отдать честь.
В разгар концерта Киму пришла записка:
-- Знаете ли вы, что девочка у вас за спиной крутит пальцем у виска?
Когда смех в зале стих, раздался невозмутимый голос Юлия Черсановича:
-- Ну что ж, в конце концов ее взгляд в большей степени обращен на вас,
чем на меня.
Вадим Егоров на концерте отвечает на записку:
-- "Как Вы относитесь к творчеству Александра Суханова?" -- О, это
целая история. В начале 70-х я выступал в одном институте. После концерта
ребята, которые его организовали, пригласили меня в общежитие. Ну, мы там
хорошо посидели, и они поставили мне пленку Саши Суханова, который тогда
только-только начинал приобретать известность. Я послушал несколько
песен...ну, так, да, что-то... но, в общем, определенного мнения у меня не
сложилось. И тут из магнитофона прозвучало: "А сейчас я спою несколько песен
моего любимого автора Вадима Егорова..." С этой минуты я очень хорошо
отношусь к творчеству Александра Суханова.
На концерте в ЦАТе в 1998 году Михаилу Щербакову прислали записку: "На
какой вопрос вы бы хотели ответить?". Щербаков криво ухмыльнулся и ответил:
-- "Как пройти в библиотеку?"!
Не прошло и двадцати минут, как ему пришла записка именно с этим
вопросом. Тут уж мэтр улыбнулся широкой торжествующей улыбкой и торжественно
изрек:
-- Как можно скорее!
Рассказывает Берг.
-- В бытность мою конструктором довольно много приходилось заниматься
составлением документации на проектируемое оборудование -- начиная с
инструкций по эксплуатации и кончая правилами упаковки, хранения и
транспортировки. Помнится, среди помещений, используемых для складирования
наших изделий значились такие -- второй категории -- "крытые
неотапливаемые".
В таком алюминиевом гэдээровском складе, приспособленном под культурный
центр, мне и довелось выступать на КамАЗе в декабре 1975 года. Впрочем,
помещение было вполне отапливаемым, довольно теплым, так что я даже пиджачок
скинул, поскольку раскочегарился в процессе пения. Отчасти потому, что
приходилось перекрикивать какой-то шум, а техника усилительная была --
"Электрон-10" мощностью 10 ватт, и это -- на довольно большой зал. Ну, я
пиджак-то и скинул в перерыве. А организаторам предложил выключить
вентиляцию, что так гудела: хоть и не холодно, но и не жарко. Что они и
сделали.
А во втором отделении концерта, который задержался с началом из-за
того, что лектор перед нами долго отвечал на вопросы своей аудитории, так
что закончили мы около полуночи, -- я заметил, что часть народа постепенно
куда-то уходит. "Ну, -- думаю, -- город живет по общагам, поздних не
пускают, вот они и спешат вернуться". А тому, что оставшиеся как-то странно
кутаются в шубы, и вовсе значения не придал.
А надо сказать, что гостем я у камазовцев оказался первым, так что все
подарки и сувениры, заготовленные любителями песни за долгий срок ожидания,
достались мне. И вот, принимая их после концерта и раздавая автографы я
совершенно задубел -- так оказалось неожиданно свежо!
-- Так я вас приморил маленько? -- спросил я кого-то из клубных ребят.
-- Ну да, мы же в антракте калорифер-то вырубили!
Рассказывает Татьяна Агапова, ветеран куста "Новослободский" (Москва).
Горслет конца 70-х. Третий день -- обложной дождь. Все давно сидят по
палаткам, проклиная каприз погоды и изощряясь в замене в слове "дождь" и
однокоренных буквы "д" на "в" во всех песнях, что удается вспомнить. В некий
момент из одной палатки раздается особенно громкий и эмоциональный возглас:
-- И какой только идиот придумал песню "Я вас люблю, мои дожди"!
Окружающие с удивлением узнают голос Вадима Егорова.
Рассказывает Валерий Мустафин (Казань).
Самое начало семидесятых. Концерт ансамбля, костяком которого являются
медики, в том числе молодой хирург, впоследствии -- известный исполнитель
Володя Муравьев. Руководитель группы -- детский врач Ильдус Гирфанов.
Публика процентов на девяносто случайная. Бабульки какие-то, и вообще
непонятно кто. А ребята одеты, по тем временам, вызывающе: черные свитера,
черные очки... Аудитория встречает их неодобрительным гулом; кто-то
отпускает ядовитые реплики на нравственно-этические темы... По-хорошему,
надо уходить, не начиная концерта.
Тут Ильдус Гирфанов и говорит:
-- Вот вы смеетесь, а не знаете, что мы почти ничего не видим!
Народ меняет тон восприятия на участливое внимание. Ансамбль поет.
Успех полный!
Кстати, случилось все это 1 апреля.
Но оказывается, все было не совсем так. Во всяком случае, очевидец
финальной части этой эпопеи известный автор из все той же Казани Валерий
Боков предлагает иную версию, и более убедительную, и более изящную, так что
старую мы сохраняем, во-первых, из уважения к Валере Мустафину и его
стремлению обогатить нашу сокровищницу, а во-вторых, из интереса к самому
процессу рождения легенды (разумеется, на могиле истины).
Дело же было так. В 1968 году, когда Боков уже вовсю занимался туризмом
и сочинял песни по данному профилю, известный в Казани квинтет
студентов-медиков в составе Ильдуса Гирфанова (руководитель), Володи
Муравьева, Валеры Пастухова, Ильяса Тагирова и Жени Крючина подвизался на
ниве почти чисто эстрадной, ну, может, с легким комсомольско-студенческим
уклоном. Что не помешало ему неким загадочным образом оказаться приглашенным
в Смоленск на слет туристской песни. Кстати, слеты эти смоляне проводили в
декабре.
В общем, едут наши студенты в поезде и по мере приближения к финишу все
более лихорадочно и безнадежно ищут хоть что-нибудь мало-мальски подходящее
в своем репертуаре. Увы!.. И тут муки творческого поиска приводят одного из
них в вагонный туалет, где он -- о счастье! -- обнаруживает обложку журнала
"Огонек" с опубликованной на третьей ее странице песней "Юность строит
города". Песня была признана приличествующей, получила "добро" "реперткома"
и моментально вошла в "обойму".
И вот выходят ребята на сцену в своих черных очках и свитерах (имидж-то
сменить не успели!), и хотя аудитория -- не бабульки, а турье, но это
оказалось даже хуже. К песне публика отнеслась не лучше, чем к
декоративно-оптическим приборам, и в зале поднялось нечто невообразимое.
Тут Ильдус и сказал свою магическую фразу (она, кстати, в боковской
версии звучит несколько иначе):
-- Вы, ребята, видно в жизни не очень много понимаете, а ведь почти все
мы совершенно ничего не видим!
Никогда туристов нельзя было упрекнуть в душевной черствости.
Обстановка переменилась моментально. Выступление прошло "на ура", и
казанские "сироты" огребли то, что сейчас бы мы назвали призом зрительских
симпатий...
Рассказывает Борис Жуков (Москва):
В 1998 году, на втором фестивале "Петербургский аккорд" лауреатом в
номинации "автор" стала москвичка Наталья Муратова. Между тем, в официальном
списке московской делегации она значилась совсем в другой номинации: "дуэт
Наталья Муратова -- Наталья Баринова".
Ларчик открывался просто: убедившись, что обещания организаторов
оценивать дуэты именно как исполнительские -- не глупая шутка, а глупость
совершенно серьезная, руководитель московской делегации Валентина Павлова
быстро и без лишнего шума вписала Муратову в заявку на авторский конкурс --
благо там чуть ли не половина участников выступала с аккомпаниатором или
подпевалой. Несмотря на грозную систему квот жюри I тура с готовностью
принимало всех заявленных, не спрашивая никаких аусвайсов, и наши Наташи
успешно прошли на II тур, а там и в лауреаты.
Это был не единственный (хотя и самый успешный) подвиг партизанки
Павловой: она впихнула в конкурс двух наших "запасных игроков" -- Прахова и
Гузя -- и не впихнула всех остальных только потому, что их в нужный момент
не оказалось на месте.
Тогда же, по горячим следам, я обнародовал эту историю в фидошной
эхоконференции SU.KSP с издевательскими комментариями. Честно говоря, я не
был уверен, что поступаю правильно, и с некоторым ужасом ждал последствий:
то ли у Наташек попытаются отобрать лауреатство, то ли Валюху объявят на
"Аккорде" персоной нон грата. Однако более года никто, связанный с
"Аккордом", никак не реагировал на эту историю. А когда осенью 1999 года
началось формирование оргкомитета следующего фестиваля, его инициатор и
бессменный председатель Юрий Кравцов предложил Вале войти в его состав. Если
учесть, что до этого момента организаторы "Петаккорда" категорически
отвергали любые предложения включить в оргкомитет представителей других
регионов, то предложение Кравцова могло означать только нестандартный и
очень красивый ответ на Валины подвиги. Известно ведь, что нет лучшего
специалиста по безопасности сейфов, чем опытный "медвежатник".
Рассказывает Берг:
-- В феврале 1995 года во время зимнего Грушинского фестиваля одной из
самарских фирм, торгующих чаем, была организована телепередача по типу
викторины. Нюхать чаи в командном составе пригласили съехавшихся бардов,
которых к тому же время от времени выдергивали к микрофону и заставляли
что-нибудь спеть.
Дошла очередь и до Галины Хомчик. Она подпрыгнула в воздух и зависла в
вершке от пола. Лицо ее источало известную всей стране лучезарную улыбку
N18/123-бис. И Галя запела:
"Когда внезапно возникает
Еще неясный голос труб"...
Улыбка ширилась и к словам
"Когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам..."
достигла мыслимого максимума.
Я крепился несколько часов, но в середине дня не выдержал, подошел и
спросил:
-- Галочка, а как Вы думаете, о чем эта песня?
-- О любви, конечно, -- справедливо ответила она.
-- А трубы, что это за трубы?
-- Оркестрика.
-- А раннего варианта Вы не знаете?
-- Нет.
-- Там -- "Когда с окраин раздается / еще неясный голос труб..."
Галочка сосредоточенно молчала. Поехали дальше:
-- А что это за годы разлук и смятений, что за дожди, которые лупили по
спинам без какого бы то ни было снисхождения?
-- Не знаю... Да это, наверное, и не важно?
Я как мог рассказал ей о 37-х годах, о трубах заводских окраин, с
которых начинался еще один день после еще одной ночи, обо всем, что мог
чувствовать человек круга Шалвы Окуджавы...
Она все поняла, умничка, и сказала спасибо.
И вот в мае 1998 года на заключительном концерте "Петербургского
аккорда" выходит Галочка на сцену... Ну, думаю, что?
Она зависает в воздухе, извергает всесокрушающую улыбку и начинает лить
бальзам:
"Когда внезапно возникает
Еще неясный голос труб"...
Улыбка эволюционирует по старому, проверенному сценарию.
Кстати, Галя не только знает, что в массах ее называют "Хомчик
сапиенс", но и гордится этим народным званием.
Рассказывает Борис Жуков (Москва), но не тот, а другой.
Общий концерт на каком-то шумном мероприятии. Ждут Виктора Берковского.
Он задерживается, но в конце концов появляется на сцене -- аккуратно в
момент, когда стоящая на ней и поющая "Alma mater" группа восклицает:
-- Здравствуй, здравствуй, пес облезлый!..
Рассказывает Игорь Лебедев.
Вторая половина семидесятых. Москва. Концерт. На сцене -- Игорь
Михалев. Спев несколько песен, замечает, что в зале творится что-то не то --
как будто от него ожидают чего-то другого. Наконец он догадывается спросить:
-- А какая тема вечера?
-- Юмор в самодеятельной песне.
-- Да? А мне сказали, что это вечер памяти безвременно ушедших
бардов...
Рассказывает Игорь Лебедев.
Москва, начало 80-х. Домашний концерт Юрия Лореса. Полкомнаты
заставлено микрофонными стойками, и еще одному фанату надо приткнуть свой
прибор, но уже некуда.
И тогда он, воспользовавшись тем, что его микрофон снабжен то ли
булавкой, то ли прищепкой, нагло подскакивает к Лоресу и цепляет свою
штуковину прямо ему на грудь.
То ли из-за того, что тогда такие вещицы были вновинку, то ли из-за
психологического дискомфорта (микрофон, от которого нельзя отойти!), Юра
постоянно косился на него и время от времени дул:
-- Фу-фу! Фу-фу!
Рассказывает Игорь Безносов (Судак).
Вносим уточнение: Судак -- это город в Крыму, на Украине, а не то, что
вы подумали, начитавшись стихов Нины Искренко.
Безносов -- просто Игорь, а лучше Бек, так зовут его друзья. Так будем
звать и мы, тем более, что в истории, рассказанной им, фигурирует некий
Гоша, тоже, вероятнее всего, Игорь.
Итак, в конце 80-х Бек и Гоша побывали в Ялте на 1-м фестивале
авторской песни памяти Артура Григоряна. В январе дело было. Фестиваль был
организован, по словам Бека, не бог весть как; просчеты организаторов
обернулись кучей неудобств для гостей и участников, и Бек с Гошей,
отрефлексировав это мероприятие в одном из пивбаров Судака и залив баки
пивом по самые пробки, решили: "А чем мы хуже? Наоборот, лучше, так как
проанализировали чужие ошибки и сами-то уж ни за что их не повторим!"
Сказав себе таковы слова, друзья из пивбара прямиком направились в
райком комсомола.
А там был новый первый секретарь, которому уже вовсю пора было проявить
себя в этом качестве, а повод все не подворачивался. И вот подвернулся,
попахивая ячменем и солодом. Тем более, что друзья догадались предложить
посвятить эту патриотическую акцию освобождению города от немецко-фашистских
захватчиков и провести в районе 14 апреля -- дня для местных граждан
знаменательного.
Первый с полчаса собирал свиту по селектору и как придется; кого-то
даже из дому выдернул. Сидя все это время в приемной и начиная трезветь,
Гоша произнес:
-- Ну, пошутили и будет. Тем более, пора пивка добавить.
Бек и сам начал было склоняться к подобному решению, но тут дверь
кабинета отворилась и Первый пригласил инициаторов войти. Продолжая
втягивать ноздрями воздух, он несколько неуверенно сказал:
-- Я знаю, в туристской среде "это" не очень принято?
-- Не, не, что вы! -- заверили его друзья.
-- Ну, хорошо. Что для этого надо?
Было перечислено все, что надо, и даже несколько более того. Учитывая,
что ожидается приезд большого количества известных бардов (секретарь кивал,
пытаясь одновременно запомнить множество новых для себя фамилий, порой
весьма экзотических), комсомол Васю... пардон, Судака мобилизовал два
"Икаруса", концертный зал, загородную базу, гостиницу, ресурсы Горторга,
лучшую в городе акустическую аппаратуру...
Было адаптировано к местным условиям и разослано Положение о ялтинском
фестивале...
И хотя ни Капабланка, простите, ни Окуджава, ни кто другой из больших
знаменитостей не приехал, фестиваль состоялся.
Сначала был дневной концерт в прекрасном зале гостиницы "Горизонт".
Потом, заполнив половину "Икаруса" (второй пришлось отпустить за
ненадобностью), соучастники двинулись в турприют "Карагач".
Секретарь приехал на черной "Волге". Народ оробел, застеснялся, гости
стали спрашивать, "что намечается".
-- Все нормально, -- отвечал Бек. -- Я собрал всех "своих"; мы посидим,
хорошо выпьем, но чуть попозже.
Он попросил всех успокоиться и не переживать, пообещав, что после
полуночи, до которой комсомол не дотянет, начнется то, ради чего все и
собрались.
Начали с военных песен. Кого-то потянуло на "Интернационал". Секретарь
напрасно ждал хоть чего-нибудь из туристской тематики -- патриотизм бил
ключом. Не выдержал он в 22.00.
-- Ну, все, можно начинать! -- сказал Бек.
"Икарус" ждал всю ночь и утром повез в город человек пять. Остальные
куда-то подевались.
Рассказывает Леонид Сергеев.
В этот раз ему относительно повезло.
Это было в конце 80-х на алюминиевом комбинате в г.Краснотурьинске
Свердловской области.
Лист ватмана красными буквами сообщал о том, что "сегодня, 27 числа, в
красном уголке состоится концерт гитариста Леонида Сергеева".
Когда же лист сняли и перевернули, обнаружилась надпись черными буквами
о том, что "похороны шофера такого-то состоятся 26 числа..."
Пронесло!
На концерте в одном из кисловодских санаториев он оказался в более
сложной ситуации.
Был "мертвый сезон", и аудиторию составляли, в основном, старички и
старушки.
Минут через двадцать после начала Леня получает записку: "Молодой
человек, когда же придут артисты и начнется концерт?"
Не менее захватывающий сюжет развертывался 7 марта 1996 года в
Димитровграде Ульяновской области в НИИ атомных реакторов. Приглашение
поступило двумя днями ранее и носило "пожарный" характер, почему -- станет
видно во вторых строках.
Встречают Леонида хозяева мероприятия в ульяновском аэропорту и везут к
месту происшествия. При этом время от времени, взглядывая на него, как-то
странно посмеиваются:
-- Гы-гы! Гы-гы!
Долго так продолжаться не могло; Леня все же попросил объяснить, в чем
дело. И узнал, что вообще-то был заказан ансамбль цыган из Санкт-Петербурга,
но что-то случилось то ли с Петербургом, то ли с цыганами, и они не смогли
приехать. Тут Сергеева и мобилизовали.
Перед самым выходом на сцену, когда публика уже заполнила зал, он
получил дополнительную информацию:
-- Извините, но мы не успели сообщить зрителям о замене...
На этом рассказ можно было бы закончить, и он был бы похож на хороший
фольклорный анекдот. Но поскольку среди читателей наверняка найдется немало
тех, кто ценит юмор Сергеева, они наверняка захотели бы узнать, что было
дальше. А дальше Леня вышел на сцену и сказал:
-- То, что я цыган, я узнал сегодня. А так как по гороскопу я "овен",
то вместо цыганского барона вам будет петь цыганский баран...
Идея была одобрена аудиторией и катастрофа не состоялась.
Аналогичный случай описывает в своих воспоминаниях Александр
Городницкий:
-- Как-то мне позвонили из Дворца культуры Первой Пятилетки и
предложили выступить вместе с другими ленинградскими бардами на концерте
"Авторской песни". Я согласился, хотя и был удивлен, что пригласили накануне
концерта. Приехав во Дворец культуры, я увидел публику, прямо говоря,
нетипичную для концертов авторской песни, -- модные молодые люди, роскошно
разодетые секс-бомбы, никаких штормовок и других признаков "своих". Зайдя за
кулисы, где уже сидели Кукин, Полоскин и Клячкин, я узнал, что на самом деле
должен был состояться очередной концерт джаза под управлением Иосифа
Вайнштейна, на который публика и собралась, но Вайнштейн заболел, и
дирекция, не захотевшая отменить концерт, решила заменить джаз чем-нибудь не
менее популярным. А поскольку наиболее популярной, как объяснили директору
клуба в Управлении культуры, была авторская песня, он решил выйти из
положения с помощью бардов, о чем публика предупреждена не была, и мы,
кстати, тоже.
Далее произошло следующее. Первым вышел на сцену улыбающийся Борис
Полоскин, весьма популярный в ту пору среди питерской молодежи. Не успел он
запеть свою коронную песню "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по
полю ржи", как в зале раздались свист и крики. Вторую песню ему просто не
дали петь, прогнав со сцены. Вторым вышел Юрий Кукин. Он попытался было
начать "Ты что, мой друг, свистишь", но при этом действительно раздался
такой оглушительный свист, что бедный Юра тоже ретировался. В зале кричали и
топали ногами. Клячкин на сцену выходить отказался. Что было делать? Концерт
явно срывался. Тогда я вышел на сцену и поднял руку. Поскольку вышел я один,
без аккомпаниатора (играть мне должен был Женя Клячкин), то зал решил, что я
либо из публики, либо от администрации. Шум понемногу стих.
-- Дорогие друзья, -- сказал я, -- насколько я понимаю, дирекция Дворца
самым бессовестным образом обманула вас. Вы пришли на джазовый концерт,
заплатили деньги, а вам вместо этого подсунули каких-то безголосых певцов,
которые и на гитаре-то толком играть не могут, верно?
-- Правильно -- закричали в зале. -- Врежь им!
-- Так вот, -- продолжал я, -- мы полностью разделяем ваше возмущение.
Нам, ленинградским бардам, сказали, что мы будем выступать перед аудиторией,
понимающей песенную поэзию. А если бы мы знали, что в зале будут такие
скоты, как вы, мы бы рта не раскрыли.
С этими словами я ушел. Что началось в зале! Рев и топот ног. На сцену
полетели какие-то огрызки. Не менее пяти минут продолжались свист и топот,
которые затем неожиданно перешли в скандирующие хлопки. Аудитории плюнули в
морду, и она поняла -- что-то не так. Вызывали на сцену. Когда я вышел
снова, в зале воцарилась мертвая тишина. Я позвал Клячкина, и мы спели "Над
Канадой небо сине". Зал взорвался аплодисментами. Потом мы спели "Снег", "От
злой тоски". То же самое. После меня снова вышел Кукин. На этот раз его
провожали овациями. Вечер прошел "на ура".
Рассказывает Виктор Аникеев (Ленинград -- Красноярск).
Был как-то в Орше с концертом Григорий Гладков, певший тогда немало
песен на стихи Кушнера. А вскоре Гриша сообщил Виктору, что они с Кушнером
будут в Орше проездом в Минск. Станция в Орше какая-то очень уж узловая;
поезд стоит полчаса, одно плохо -- в два часа ночи...
А в то время в продажу поступил сборник стихов Кушнера "Канва" и тут же
был скуплен на корню местными КСПшниками.
И вот приходит поезд, и в вагон, проводница которого заранее
предупреждена Гладковым, входят одетые в строгую штатскую одежду Аникеев,
еще один молодой человек и одна девушка. Из купе высовывается голова
Григория и, убедившись, что все в порядке, тут же прячется назад.
Друзья заходят в купе и начинают тормошить поэта:
-- Вы -- Кушнер?
Тот что-то бурчит во сне, а соседи делают стойку на своих полочках в
ожидании скандала.
-- Александр Семенович? -- продолжает Аникеев. -- Предъявите документы!
Соседи ныряют под одеяла и спят с удвоенным энтузиазмом, а Кушнер,
наконец, понимает, что это не сон, подскакивает и начинает лихорадочно
искать паспорт по всем карманам.
Удостоверившись, что это действительно он, друзья раскрывают свой
чемодан с несколькими десятками экземпляров "Канвы" и предлагают ему
оставить образцы подписи. И вообще -- почерка. В виде автографов. Тут же с
верхней полки скатывается Гладков и начинает энергично извиняться перед
своим соавтором за несколько экстравагантную форму поклонничества.
Убедившись, что ему больше ничего не грозит, Кушнер великодушно прощает
мистификаторов и пишет на книжках все, что они просят...
Если верить Виктору Аникееву, у него и по сей день отношения с Кушнером
самые теплые. А с чего бы ему не верить?
Аникееву поверить, в принципе, несложно. Труднее сейчас поверить, какие
сами по себе времена были всего-то лет 10-20 назад.
Году в 76-77-м ленинградцы Юра Рыков (уже вполне известный исполнитель)
и Миша Трегер (еще только обретающий известность автор) собрались с
концертом в Горький. А вся еда тогда продавалась в Москве, ну, еще понемногу
в Ленинграде и в Киеве. И горьковчане, разумеется, попросили ленинградцев
привезти всякого мясного -- чем больше, тем лучше.
И вот они прилетают в Горький, спускаются по трапу самолета и видят,
как к ним устремляются двое а штатском:
-- Вы из Ленинграда?
-- Да...
-- А в сумочках у вас что? М-да... Пройдемте с нами!
И их сажают в машину, за рулем которой сидит уже "нормальный" мент -- в
кителе и фуражке.
Везут их, везут -- и высаживают у входа в ДК УВД, где, оказывается, и
состоится концерт!
Валерий Мустафин (Казань) рассказывает, как при пересведении
магнитоальбома Эльмиры Галеевой, автора из Набережных Челнов, понадобилось
добавить что-то гитарное, для чего в студию пришел Виталий Харисов. На
всякий случай для того же явился и Александр Лаврентьев -- совсем уже
"крутой", профессиональный гитарист, так что Виталий остался без "хлеба". Не