"Как здорово, что все мы здесь..." Ее повторили несколько раз.
Народ, возвращавшийся с гор, вел себя по-разному: одни спокойно
пополняли компанию у костра, а другие, вроде Саши Пекло, переоценив
серьезность обстановки, задавали деру и долго еще скитались по пересеченной
местности в экстремальных условиях...
Но вот основная масса собралась, и ребят отвезли в Симферополь.
Бесплатно, разумеется, что было большой удачей. Тем более, что в такую
холодрыгу какой "слет"!
В городе они забились по квартирам, где и продолжили.
Рассказывает Юрий Резниченко -- в 80-е годы инструктор Межсоюзного дома
самодеятельного творчества, "главный цензор" авторской песни в Москве:
-- ...От КГБ КСП курировали несколько оперативников. Они официально
никогда ко мне не обращались, но я их всех скоро уже знал. Нормальные
ребята, хорошо относившиеся к песне. Они никогда не были инициаторами
каких-то запретов, репрессий -- наоборот, неоднократно именно их
вмешательство помогало добиться какого-нибудь разрешения. В общем, отношения
у меня с ними сложились хорошие.
И вот как-то они попросились со мной на слет куста "Июнь". Я, конечно,
согласился -- мне же еще удобнее, на их машине доеду. А слет был, кажется,
последним в сезоне, поздней осенью, уже под снегопадом. Мы сделали все как
надо -- поставили палатку, развели костер. Тут к нам одни ребята подходят,
наливают, другие... Потом-то я сообразил, что больно уж их много было, таких
щедрых, но тогда по холодку оно так хорошо пилось...
В общем, упоили они нас в лежку. Мне запомнилась такая сцена: сидит
один из моих гэбэшников, совсем уже лыка не вяжет, у него из левого рукава
ватника торчит микрофон, и он пальцем правой руки все пытается запихнуть его
поглубже в рукав. Вокруг народ стоит, кто-то уже фотографирует, а он,
бедняга, все тычет и тычет...
Рассказывает Сергей Крылов:
-- В 60-х годах Никитинский квинтет пригласили для записи на
телевидение. Был спето некоторое количество песен. Но в эфир, как водится,
пошло не все. Часть была забракована. И, в частности, "Маленький трубач".
Крылову стало интересно, почему бы эту-то, казалось бы, совершенно
идеологически выдержанную песню забраковали. Когда он об этом спросил у
выпускавших передачу, то ему показали какую-то бумажку, на которой "Трубач"
был вычеркнут красным карандашом, что означало не только запрет на показ
этой песни, но даже и запрещение отвечать на вопрос, почему она забракована.
Однако Крылову удалось добиться ответа. Диагноз был:
-- Окуджавщина!
Рассказывает Берг:
-- Году в 1976-м в демисезонное время года в Куйбышеве должен был
состояться концерт с участием Бориса Вахнюка, Александра Краснопольского и
автора этих строк.
В аэропорту оказалось, что самолеты не летают: "погоды нет и
неизвестно", а сидячих мест в зале ожидания тоже нет, так как аэропорт
саратовский.
Я помаялся часа два, почувствовал приближение сердечного приступа, сдал
билет, отбил срочную телеграмму о непродолжительной, но тяжелой болезни и
свалил домой с целью залечь в койку до конца уикэнда.
Едва натянул одеяло, приносят не менее срочную депешу оттуда:
-- Вы срываете ответственное мероприятие. Немедленно приезжайте, иначе
у Вас будут неприятности по партийной линии!
И подписи -- женская и мужская, такие знакомые по оргкомитету
Грушинского фестиваля...
К линии партии я относился, как и требовалось, благоговейно, но моя
собственная комсомольская карьера была уже глубоко позади, а партийная не
грозила, ибо врожденная национальность и благоприобретенное высшее
образование служили сомножителями знаменателя шанса быть принятым в ряды.
Третим сомножителем являлась прогрессирующая идеологическая деградация. И я
остался в постели.
Года через полтора появился на фестивале и спросил подписантов, как их
угораздило послать такую телеграмму.
-- Серьезно? Не может быть! -- сказал он.
-- Что-то не помню, -- сказала она.
-- Ну, ты, Володечка, сам прикинь! -- сказали они.
Мы видимся до сих пор и очень тепло относимся друг к другу.
Рассказывает Вольф Бирман -- классик немецкой авторской песни,
прозванный "немецким Галичем":
-- В 1964 году мои песни были запрещены к публичному исполнению в любой
форме на территории ГДР. Двенадцать лет меня слушали только мои явные друзья
у меня дома и мои тайные поклонники в политбюро. Но к этому моменту мои
песни уже часто и помногу звучали в радио- и телепередачах в ФРГ.
Естественно, что после каждого исполнения автору песни начислялась
соответствующая сумма, поступавшая в распоряжение GEMA -- агентства по
авторским правам. GEMA переводила эти деньги восточногерманскому агентству
AVA (аналогу нашего печально знаменитого ВААПа. -- Ред.). AVA получало
валютный гонорар, забирало 20% за посредничество, а остальное выдавало мне
остмарками по курсу 1:1. Конечно, рыночный курс вести остмарок составлял
тогда примерно 1:6 -- 1:8, но и выдаваемых сумм мне вполне хватало, чтобы не
умирать с голоду. Если бы власти хоть раз попытались не выдать мне гонорар,
AVA больше не получило бы ни пфеннига ни от каких западных агентств. И
государство продолжало торговать песнями, исполнение которых оно объявило
преступлением. Мало того: AVA могло получить валюту лишь после того, как я
заберу свои остмарки. Поступал же гонорар формально не на мое имя, а как бы
безлично -- для автора песни с таким-то юридически зарегистрированным
названием. Если эта песня ранее не проходила через тандем GEMA -- AVA, то
согласно правилам я должен был подтвердить, что именно я ее автор. И вот по
стране, граждане которой подвергались наказаниям за одно лишь употребление
словечка "штази" (бранная кличка местного КГБ. -- Ред.), идет официальная
бумага на бланке государственного учреждения, с подписью, печатью и примерно
таким текстом: "Уважаемый г-н Бирман! Просим Вас заявить Ваши авторские
права на песню "Баллада о штази"..."
От редакции: а мы-то думали, что все разговоры о каких-то "национальных
моделях социализма" -- просто пропагандистская болтовня! Оказывается, подход
немецких товарищей принципиально отличался от "культурного бизнеса" наших
властей тех лет, точно описанных Кимом в "Московских кухнях":
Чуть шепнут, бывало, верные люди,
Что, мол, музыка у вас там в прогаре --
Ладно, пусть мы потеряем в валюте,
Но высылаем Ростроповича с Галей!
Впрочем, Бирмана в конце концов тоже выслали...
Из московской газеты "БардАрт" ?20 за 1998 г.
Рассказывает О'Карпов.
О'Карпов, вообще-то, не бывает. Бывает Александр Карпров, московский
автор, член творческой ассоциации "32-е августа". Но вот что он рассказывает
сам.
Как вам известно, один из участников ТА "32.08" отличается
маниакально-навязчивой тягой к далёкой стране, лежащей на загадочном острове
в северных морях. Имя острову тому -- Ирландия. С легкой руки Игоря Белого,
сочинившего "Сагу о Храбром Ирландце О'Карпове", главный герой этой песни с
гордостью оставил за собой право так и подписываться в дальнейшем. Однако,
довольно скоро с этим псевдонимом вышел конфуз...
Заявившееся как-то на фестиваль памяти В.С.Высоцкого "32-е" с чувством
глубокого удовлетворения отметило практически полное отсутствие конкурентов.
Помимо ассоциантов, своей очереди на выступление дожидался лишь один молодой
человек в очках. Устроители конкурса просили каждого выступающего назвать
своё имя и фамилию. Дождавшись своей очереди, Карпов важно заявил:
-- Александр 0'Карпов. О, апостроф, Kapnoв!
-- Что это значит?.. -- озадачилась женщина, записывавшая участников
фестиваля.
-- Это значит, -- отчетливо произнес О'Карпов, -- это значит, что я --
ирландец!
Но не успела ведущая опомниться, как из угла послышался изумленный
голос незнакомого конкурсанта:
-- К-как ирландец?! Н-не может быть...
-- Может, может, -- успокоил его Карпов и запел "Долгую Дорогу в
Дублин".
Отпев положенные три песни, Карпов собрался было перекурить, как вдруг
до его рассудка дошёл смысл диалога между ведущей и тем самым молодым
человеком.
-- Скажите фамилию, пожалуйста -- попросила ведущая.
-- О'Шеннон -- с достоинством ответил незнакомец и, торжествующе
сверкнув глазами из-под очков в сторону Карпова, с достоинством повторил:
-- Александр, О, апостроф, Шеннон!
-- Вы что, тоже -- того... B смыслe -- ирландец? -- пробормотала
ведущая.
-- Я-то ирландец! -- злорадно сказал О'Шеннон. -- Причём я ирландец по
паспорту! А он?
-- А я -- с грустью произнес О'Карпов -- ... А я -- по жизни
ирландец...
P.S. Однажды, в присутствии О'Карпова некий человек спросил:
-- А кто-нибудь знает, О'Карпов и О'Шеннон -- один и тот же человек?..
-- Нет! -- довольно вскричал 0'Карпов, -- они даже не родственники! Они
просто однофамильцы!..
Рассказывает Берг:
-- Октябрь 1974 года. Донбасс. Серия концертов -- один в Славянске и
два в Донецке. Организатор -- опальный Юрий Миленин из Краматорска.
Участники -- Евгений Клячкин, Сергей Стеркин и автор этих строк.
Прибывают в Краматорск в обратном порядке, и Стеркин буквально "с
колес" набрасывается на Миленина:
-- Ты чего хочешь? Каких приключений тебе еще недоставало? Ты кого к
себе наприглашал!?
-- А кого? -- не может взять в толк чистый и наивный Миленин.
-- Кого-кого! Ланцберг кто по национальности?
Юра пытается ответить на вопрос, который, видимо, никогда сам себе не
задавал:
-- Наверное, еврей, да?
-- "Наверное"! А Клячкин?
-- Да я как-то...
-- Так вот знай, что и он тоже.
-- Но ты-то?..-- у Миленина еще теплится последняя надежда.
-- А я вообще до института Стэркиным был!
Тот, кто хорошо знаком с творчеством московского автора Бориса
Подберезина, не будут спорить с утверждением, что он порой ведет
пародистический образ жизни. В творчестве, разумеется.
Так вот, этот замечательный бард с простой русской фамилией, которая в
былые времена все же не могла ввести в заблуждение специалистов по
отечественной интеллигенции, рассказал, как, однажды на концерте в Харькове
спев пародии на В.Долину, А.Розенбаума и В.Ланцберга, получил записку:
-- Не являетесь ли Вы случайно членом общества "Память"?
Рассказывает Александр Медведенко, автор сначала из Днепропетровска, а
затем из Петах-Тиквы (Израиль), лицо еврейской национальности.
В 1994 году решил он наведаться в Днепропетровск. Путь его лежал через
Москву. На российско-украинской границе -- паспортный контроль. Украинский
пограничник долго вертит в руках Сашин паспорт, который, как и все еврейские
книжки, пишется с заду на перед. Наконец находит фотографию, но прочесть
может только фамилию по-латыни:
-- Это какой же республики паспорт?
-- Государства Израиль.
-- А теперь, значит, на историческую родину?
Городницкого все всегда звали Александром Михайловичем. А после 1985
года с приходом гласности он стал публично объявлять о том, что ему вернули
"девичье" отчество Моисеевич.
Рассказывает Михаил Сипер.
В 1997 году на фестивале "Дуговка" в Израиле после очень мощного
концерта организатор фестиваля Евгений Гангаев подошел к Михаилу Волкову и
спросил с гордостью:
-- Ну, Миша, как концерт?
Волков мрачно ответил:
-- Плохо.
-- Почему?!
-- Неоправданно большое количество еврейских фамилий.
Рассказывает Михаил Сипер:
-- Мы с Михаилом Волковым сидели в жюри израильского фестиваля
"Бардюга-97". Для каждого человека, не сумевшего пройти через игольное ушко
прослушивания из-за маловысокохудожественного исполнения, мы старались найти
точное объяснение причины, не позволившей нам пропустить его в конкурсный
концерт. Отсев был достаточно большой, и объяснять приходилось много. Когда
усталость уже не позволила подыскать нужные слова, замученный Волков сказал
очередному неудачнику, который, немилосердно картавя, осведомился о причине
отсева его кандидатуры:
-- За злонамеренное искажение исконно русской буквы "Р"!
Поведал Михаил Сипер:
-- Однажды Вадим Егоров гастролировал по Израилю. Я был очень рад
встрече и пригласил его на пару дней к себе погостить. Вадим сказал, что он
бы с удовольствием, но все свободное время занимает ходьба по родственникам.
Пораженный, я спросил:
-- Слушай, откуда у ЕГОРОВА здесь родственники?
Вадим гордо ответствовал:
-- А я никогда и не скрывал, что хоть я и Егоров, но по матери я --
Гуревич!
Потом помолчал и грустно добавил:
-- Никогда не скрывал. Но никогда и не афишировал...
Рассказал Игорь Грызлов (Москва).
Как известно, в конце 80-х Булат Шалвович Окуджава объявил, что
авторская песня умерла. Многие с ним не согласились, но только Юлий Ким
сумел привести вещественные доказательства: он выдал патриарху записи
Михаила Щербакова.
Прошло несколько лет. Окуджава по-прежнему везде подтверждал, что
авторская песня умерла, но когда его спрашивали, кто из молодых ему
нравится, неизменно называл Щербакова. Ким немало тому дивился, да как-то
все не получалось спросить. Наконец, случай представился -- оба оказались в
одном кардиологическом отделении, -- и вопрос был задан.
-- Да-да, я как раз хотел у вас спросить, -- начал в ответ Окуджава, --
этот Щербаков -- еврей?
Ким, ожидавший чего угодно, но только не этого, растерянно ответил:
-- Н-нет.
-- Ну, может, у него есть какие-нибудь родственники-евреи?
-- Да нет вроде...
Классик помолчал и прочувствованно сказал:
-- Знаете, я, наверное, поторопился, когда сказал, что авторская песня
умерла...
И после паузы добавил:
-- ...в России.
Борис Жуков вспомнил некогда поведанную ему историю:
-- В конце 70-х три члена бакинского КАПа (клуба авторской песни) --
Яков Коган, Александр Барьюдин и еще один, фамилии которого я забыл, --
возвращаясь рано утром с какого-то слета, были задержаны постовым
милиционером, которому показался подозрительным их внешний вид (штормовки,
рюкзаки, топоры и т. п.). Никакие объяснения не помогли -- всех троих
препроводили в отделение, и дежурный начальник приступил к выяснению
личностей.
-- Фамилия?
-- Коган.
-- Имя?
-- Яков.
........
-- Национальность?
-- Еврей.
-- Горский? -- после паузы и с надеждой в голосе спросил начальник.
-- Да нет, обычный...
-- Ты тоже еврей? -- вдруг обратился начальник к Барьюдину.
-- Да.
-- И ты? -- спросил он у третьего мушкетера.
-- И я, -- подтвердил тот.
-- Слушай, ты кого мне привел?! -- вдруг набросился начальник на
бдительного постового. -- Это же интеллигенция!
Но интеллигенция там или не интеллигенция, а процедура выяснения
личности, будучи начата, должна быть доведена до конца. Последовали
неизбежные вопросы о месте жительства, а затем...
-- Телефон домашний есть?
-- Да.
-- У тебя тоже? И у тебя? Слушай, я же говорил тебе, что это
интеллигенция! У них у всех телефоны есть!
(Примечание: история может быть проверена и уточнена у обоих названных
ее участников, у израильтянки Любы Лейбзон, бывшего президента КАПа, а также
у москвички Веры Ильиной, от которой мы ее и узнали.)
Рассказывае Михаил Сипер:
-- На 3-м всесоюзном в Киеве среди прочих творческих мастерских
состоялась прекрасная мастерская Бориса Чичибабина. И вдруг в момент
наивысшего накала влетела в комнату бригада телевизионщиков из Москвы во
главе с некоей Грандовой. Быстро установив свет и камеры, они согнали всех в
кружок вокруг Чичибабина. Далее состоялся дивный диалог.
Грандова (очень бойко): -- Скажите, пожалуйста, свое мнение об
авторской песне.
Чичибабин (величественно): -- Я не знаю, что такое авторская песня. Я
здесь случайно. Меня Гриша Дикштейн привез.
Грандова (слегка обалдев от ответа, но все равно бойко): -- Как вам
понравился уровень конкурса?
Чичибабин (величественно): -- По моему мнению, конкурсы в области
искусства -- явление в высшей мере безнравственное.
Грандова (обалдев и желая закончить интервью): -- Как вы думаете, есть
ли будущее у авторской песни?
Чичибабин (величественно): -- Я не знаю, что такое авторская песня. --
И, после паузы, достаточно едко: -- мне кажется, ранее я на этом
останавливался.
Все!!! Враг бежит, разбитый! А мастерская продолжается.
Рассказывает Владимир Каденко:
-- Поэт Борис Чичибабин не любил авторскую песню и всегда это
подчеркивал, хотя на фестивали приезжал и даже работал в жюри. Однажды
смотрит мои стихи и говорит:
-- Володя, скажите, пожалуйста, это что, песня?
-- Да, Борис Алексеевич.
-- Жалко!
Продолжает Владимир Васильев:
-- Он так даже поздравлял! Наташа Дорошко стала лауреатом городского
конкурса за стихи песни. Он говорит:
-- Я от всей души поздравляю Наташу, хотя эта песня -- далеко не
лучшее, что у нее есть.
Примерно так же относится к поэтической песне Александр Кушнер, на
стихи которого написано немало прекрасных песен. А уж его старый приятель,
"нобелевский тунеядец" Иосиф Бродский, по легенде, в молодости (еще до
знаменитого процесса) однажды гнался за Евгением Клячкиным, крича, что
расшибет о его голову его же собственную гитару -- так на него подействовали
клячкинские песни на его стихи. К счастью для мировой культуры, Клячкина он
тогда так и не догнал, а с годами остепенился. Настолько, что, как
рассказывается в книге Михаила Кане "Время вдруг становится судьбой", на
вопрос Клячкина: "Ося, как Вы посмотрите, если я запишу диск на Ваши стихи?"
ответил вполне миролюбиво:
-- Знаете, Женя, меня это совершенно не интересует. Поступайте, как
хотите.
А в одной из последних видеосъемок, говоря о Высоцком, всего лишь
грустно заметил:
-- Это прежде всего очень хорошие стихи, и я думаю, что было бы лучше,
если бы они так и были стихами, а не песнями. То, что Высоцкий их поет,
сильно мешает восприятию.
Рассказывает Берг:
-- Иногда меня просят высказаться по поводу жанра. И я говорю, что жанр
настолько широк, что внутри его располагаются несколько достаточно хорошо
различимых поджанров. Один из них, по моей классификации, -- "театральная",
или "актерская", песня, задача которой -- достижение успеха средствами
исполнительского мастерства.
И привожу примеры: Дмитрий Дихтер, Сергей Никитин... И примеры другого
свойства. Вот один из них.
На фестивале в сентябре 1996 года в Воронеже был концерт, где Сергей
Каплан представил палеяду бардов, условно говоря, своей школы. Были они из
разных городов -- Александр Сафронов, Шухрат Хусаинов, Михаил Коноплев...
Миша допел первую песню. Признаться, при всей ее благополучности, я не
только не понял, о чем она, но уже через пару минут не смог вспомнить даже,
какой она была на вкус, цвет и запах -- как и все остальные, им спетые.
Запомнилась, правда, концовка -- тем, что, закончив петь, он продолжал
играть на гитаре. При этом, сделав поворот кругом через левое плечо, он стал
уходить вглубь сцены, удаляясь от микрофона, и звук плавно затих.
Я не очень понял, зачем он это сделал и какое отношение эта концовка
имела к содержанию песни, но отнес издержки на то, что, возможно, не все
слова разобрал.
Таким же макаром Миша закончил следующую песню, затем еще одну...
Я изловил его в коридоре за сценой и спросил:
-- А почему ты четыре песни из пяти закончил так? -- и воспроизвел
поыорот кругом.
-- Четыре? -- спросил Миша.
-- Четыре.
-- Из пяти?
-- Ну, да, я же считал, до пяти-то...
Он на несколько секунд остолбенел, потом схватился за голову:
-- Ох, это ж я себя не проконтролировал!
Рассказал Александр Мирзаян (Москва), как Дмитрий Сухарев вел какой-то
концерт и каждого участника представлял то как классика, то как
основоположника.
-- А чем, -- спросил его Мирзаян, -- классик отличается от
основоположника?
Ответил не то Городницкий, не то Ким:
-- Ну, классик -- это классик. А основоположник -- тот, кто положил на
основы!
В конце 70-х, когда резко взлетела вверх популярность А.Суханова, некто
предположил, что, если бы Александр стал писать музыку на стихи, например,
Окуджавы, возникло бы новое направление жанра -- размышлягер.
В начале апреля 1998 года в Москве в музее В.Высоцкого проходила
научная конференция. Один из докладов в секции авторской песни назывался
"Кристаллизация жанра авторской песни: истоки, проблемы, тенденции".
Как поняли слушатели, со слов докладчика, авторская песня, ставшая
социокультурным явлением в 50- 60-е годы, в настоящее время как жанр умерла.
Возникают вопросы:
-- известно ли докладчику, студенту из Перми Григорию Геннадьевичу
Попову, что в его родном городе живет и успешно творит некто Григорий
Данской, восходящая звезда авторской песни, чье творчество уже стало
событием как жанровым, так и в целом социокультурным?
-- известно ли Г.Попову, что "Данской" -- его собственный творческий
псевдоним?
Рассказывает Берг:
-- В 1988 году я был замечен Михаилом Леонидовичем Анчаровым (кто-то
напел ему мои песенки) и несколько раз по его инициативе побывал у него в
гостях.
Однажды дело дошло до гитары, и я что-то спел. Вдруг М.Л. вскочил со
своего диванчика и с неожиданной энергией зашагал взад-вперед по комнате,
столь же энергично выражаясь:
-- Коз-зел, ...! Ну, коз-зел, ... ...!
Я инстинктивно пригнулся: сие могло относиться только ко мне. А М.Л.,
не глядя в мою сторону, продолжал бушевать:
-- Вот ведь козел, ...! Ну ты посмотри, какой козел! Старый вонючий
козел!
Вонючим я еще мог себя представить, но на старого явно не тянул. Слегка
высунув голову из воображаемого убежища, я, ни на что особо не надеясь,
спросил:
-- Кто козел, Михаил Леонидович?
Но ему было явно не до меня:
-- Кто бы мог подумать, каков козел!..
Я начал понимать, что главная задача теперь -- сначала успокоить
Мастера, но любопытство все еще брало верх:
-- Кто козел-то? Козел-то кто?
-- Козел? -- тут он, наконец, заметил меня. -- Как "кто"? Окуджава
козел. Старый сумасшедший козел, ...!
-- Но почему!?!?
-- Почему, почему!.. Вот коз-зел, ...! Ты читал, что он в "Правде"
написал?
-- ?..
-- Что песня кончилась! Ну, коз-зел, ...!
Рассказывает Борис Жуков (Москва).
Как-то в конце 80-х я зашел в магазин "Мелодия" на Новом Арбате. В те
годы одноименная фирма еще сохраняла монополию на аудиопродукцию, но уже
более-менее ориентировалась на то, что люди хотят слушать. В ее магазинах
сочился тоненький ручеек дисков бардов (я, собственно, и зашел посмотреть,
нет ли чего новенького в этой серии) и хлестал бурный поток зарубежной (да и
отечественной) массовой музыкальной продукции. Как известно, поклонники
последней принципиально не признают звуков тише forte, а поскольку любой
товар надо показывать лицом, то можно представить, какой музыкальный фон
стоял в магазине, название которого выглядело уже злой насмешкой. Звон, гам,
грохот, лязг, визг, вой -- собственного голоса не слышно...
И вдруг сквозь эту какофонию я начал различать нормальный мужской
голос, поющий что-то человеческое -- текст, конечно, разобрать было
невозможно, но мелодия явно присутствовала, довольно приятная и вроде бы
даже знакомая. Звук доносился из отдела "советской эстрады", что было еще
более странно. Заинтригованный, я взял пеленг на источник -- и уже через
несколько шагов вполне отчетливо разобрал мелодию и слова: "На ковре из
желтых листьев, в платьице простом..."
Кажется, в тот раз я не нашел ничего из того, за чем приходил, но
магазин я покинул просветленным. Надо же, думал я, мы все ругаем Александра
Яковлевича, даже имя его превратили в бранный ярлык -- а он, оказывается,
такой прекрасный автор и исполнитель. Надо только знать, где его слушать...
или
Через тридцать лет после конца жанра.
Рассказывает Игорь Каримов (Москва).
-- 1967 год. Мы создаем Московский! Клуб! Самодеятельной! Песни!
Крутимся как заведенные: пишем проекты устава, ездим в горком комсомола, еще
куда-то, что-то там согласовываем... Мы почти не верим, что нам дадут
довести дело до конца, но все-таки -- как здорово, что у нас скоро будет
свой клуб, куда мы сможем пригласить всех наших бардов!
И вот, когда все уже почти готово, на очередном сборище один из нас (я
не буду его называть) вдруг говорит:
-- Слушайте, а зачем все это? Ведь все уже кончилось!!!
Мы в недоумении смотрим на него -- что кончилось? Настроения в
"инстанциях" переменились?
-- Да нет... Ну посмотрите сами: Якушева -- кончилась, Анчаров --
кончился, Кукин что-то там пишет, но такое... Есть еще Городницкий, но,
ребята, он же уже старик, ему тридцать пятый год! А из молодых -- кто?
Сладенький Егоров, да этот еще, со странной фамилией... как его... ну, он
выпендривается еще очень... да, Луферов. И все! И больше уже ничего не
будет!!! Ради чего мы стараемся-то?
Народ, возвращавшийся с гор, вел себя по-разному: одни спокойно
пополняли компанию у костра, а другие, вроде Саши Пекло, переоценив
серьезность обстановки, задавали деру и долго еще скитались по пересеченной
местности в экстремальных условиях...
Но вот основная масса собралась, и ребят отвезли в Симферополь.
Бесплатно, разумеется, что было большой удачей. Тем более, что в такую
холодрыгу какой "слет"!
В городе они забились по квартирам, где и продолжили.
Рассказывает Юрий Резниченко -- в 80-е годы инструктор Межсоюзного дома
самодеятельного творчества, "главный цензор" авторской песни в Москве:
-- ...От КГБ КСП курировали несколько оперативников. Они официально
никогда ко мне не обращались, но я их всех скоро уже знал. Нормальные
ребята, хорошо относившиеся к песне. Они никогда не были инициаторами
каких-то запретов, репрессий -- наоборот, неоднократно именно их
вмешательство помогало добиться какого-нибудь разрешения. В общем, отношения
у меня с ними сложились хорошие.
И вот как-то они попросились со мной на слет куста "Июнь". Я, конечно,
согласился -- мне же еще удобнее, на их машине доеду. А слет был, кажется,
последним в сезоне, поздней осенью, уже под снегопадом. Мы сделали все как
надо -- поставили палатку, развели костер. Тут к нам одни ребята подходят,
наливают, другие... Потом-то я сообразил, что больно уж их много было, таких
щедрых, но тогда по холодку оно так хорошо пилось...
В общем, упоили они нас в лежку. Мне запомнилась такая сцена: сидит
один из моих гэбэшников, совсем уже лыка не вяжет, у него из левого рукава
ватника торчит микрофон, и он пальцем правой руки все пытается запихнуть его
поглубже в рукав. Вокруг народ стоит, кто-то уже фотографирует, а он,
бедняга, все тычет и тычет...
Рассказывает Сергей Крылов:
-- В 60-х годах Никитинский квинтет пригласили для записи на
телевидение. Был спето некоторое количество песен. Но в эфир, как водится,
пошло не все. Часть была забракована. И, в частности, "Маленький трубач".
Крылову стало интересно, почему бы эту-то, казалось бы, совершенно
идеологически выдержанную песню забраковали. Когда он об этом спросил у
выпускавших передачу, то ему показали какую-то бумажку, на которой "Трубач"
был вычеркнут красным карандашом, что означало не только запрет на показ
этой песни, но даже и запрещение отвечать на вопрос, почему она забракована.
Однако Крылову удалось добиться ответа. Диагноз был:
-- Окуджавщина!
Рассказывает Берг:
-- Году в 1976-м в демисезонное время года в Куйбышеве должен был
состояться концерт с участием Бориса Вахнюка, Александра Краснопольского и
автора этих строк.
В аэропорту оказалось, что самолеты не летают: "погоды нет и
неизвестно", а сидячих мест в зале ожидания тоже нет, так как аэропорт
саратовский.
Я помаялся часа два, почувствовал приближение сердечного приступа, сдал
билет, отбил срочную телеграмму о непродолжительной, но тяжелой болезни и
свалил домой с целью залечь в койку до конца уикэнда.
Едва натянул одеяло, приносят не менее срочную депешу оттуда:
-- Вы срываете ответственное мероприятие. Немедленно приезжайте, иначе
у Вас будут неприятности по партийной линии!
И подписи -- женская и мужская, такие знакомые по оргкомитету
Грушинского фестиваля...
К линии партии я относился, как и требовалось, благоговейно, но моя
собственная комсомольская карьера была уже глубоко позади, а партийная не
грозила, ибо врожденная национальность и благоприобретенное высшее
образование служили сомножителями знаменателя шанса быть принятым в ряды.
Третим сомножителем являлась прогрессирующая идеологическая деградация. И я
остался в постели.
Года через полтора появился на фестивале и спросил подписантов, как их
угораздило послать такую телеграмму.
-- Серьезно? Не может быть! -- сказал он.
-- Что-то не помню, -- сказала она.
-- Ну, ты, Володечка, сам прикинь! -- сказали они.
Мы видимся до сих пор и очень тепло относимся друг к другу.
Рассказывает Вольф Бирман -- классик немецкой авторской песни,
прозванный "немецким Галичем":
-- В 1964 году мои песни были запрещены к публичному исполнению в любой
форме на территории ГДР. Двенадцать лет меня слушали только мои явные друзья
у меня дома и мои тайные поклонники в политбюро. Но к этому моменту мои
песни уже часто и помногу звучали в радио- и телепередачах в ФРГ.
Естественно, что после каждого исполнения автору песни начислялась
соответствующая сумма, поступавшая в распоряжение GEMA -- агентства по
авторским правам. GEMA переводила эти деньги восточногерманскому агентству
AVA (аналогу нашего печально знаменитого ВААПа. -- Ред.). AVA получало
валютный гонорар, забирало 20% за посредничество, а остальное выдавало мне
остмарками по курсу 1:1. Конечно, рыночный курс вести остмарок составлял
тогда примерно 1:6 -- 1:8, но и выдаваемых сумм мне вполне хватало, чтобы не
умирать с голоду. Если бы власти хоть раз попытались не выдать мне гонорар,
AVA больше не получило бы ни пфеннига ни от каких западных агентств. И
государство продолжало торговать песнями, исполнение которых оно объявило
преступлением. Мало того: AVA могло получить валюту лишь после того, как я
заберу свои остмарки. Поступал же гонорар формально не на мое имя, а как бы
безлично -- для автора песни с таким-то юридически зарегистрированным
названием. Если эта песня ранее не проходила через тандем GEMA -- AVA, то
согласно правилам я должен был подтвердить, что именно я ее автор. И вот по
стране, граждане которой подвергались наказаниям за одно лишь употребление
словечка "штази" (бранная кличка местного КГБ. -- Ред.), идет официальная
бумага на бланке государственного учреждения, с подписью, печатью и примерно
таким текстом: "Уважаемый г-н Бирман! Просим Вас заявить Ваши авторские
права на песню "Баллада о штази"..."
От редакции: а мы-то думали, что все разговоры о каких-то "национальных
моделях социализма" -- просто пропагандистская болтовня! Оказывается, подход
немецких товарищей принципиально отличался от "культурного бизнеса" наших
властей тех лет, точно описанных Кимом в "Московских кухнях":
Чуть шепнут, бывало, верные люди,
Что, мол, музыка у вас там в прогаре --
Ладно, пусть мы потеряем в валюте,
Но высылаем Ростроповича с Галей!
Впрочем, Бирмана в конце концов тоже выслали...
Из московской газеты "БардАрт" ?20 за 1998 г.
Рассказывает О'Карпов.
О'Карпов, вообще-то, не бывает. Бывает Александр Карпров, московский
автор, член творческой ассоциации "32-е августа". Но вот что он рассказывает
сам.
Как вам известно, один из участников ТА "32.08" отличается
маниакально-навязчивой тягой к далёкой стране, лежащей на загадочном острове
в северных морях. Имя острову тому -- Ирландия. С легкой руки Игоря Белого,
сочинившего "Сагу о Храбром Ирландце О'Карпове", главный герой этой песни с
гордостью оставил за собой право так и подписываться в дальнейшем. Однако,
довольно скоро с этим псевдонимом вышел конфуз...
Заявившееся как-то на фестиваль памяти В.С.Высоцкого "32-е" с чувством
глубокого удовлетворения отметило практически полное отсутствие конкурентов.
Помимо ассоциантов, своей очереди на выступление дожидался лишь один молодой
человек в очках. Устроители конкурса просили каждого выступающего назвать
своё имя и фамилию. Дождавшись своей очереди, Карпов важно заявил:
-- Александр 0'Карпов. О, апостроф, Kapnoв!
-- Что это значит?.. -- озадачилась женщина, записывавшая участников
фестиваля.
-- Это значит, -- отчетливо произнес О'Карпов, -- это значит, что я --
ирландец!
Но не успела ведущая опомниться, как из угла послышался изумленный
голос незнакомого конкурсанта:
-- К-как ирландец?! Н-не может быть...
-- Может, может, -- успокоил его Карпов и запел "Долгую Дорогу в
Дублин".
Отпев положенные три песни, Карпов собрался было перекурить, как вдруг
до его рассудка дошёл смысл диалога между ведущей и тем самым молодым
человеком.
-- Скажите фамилию, пожалуйста -- попросила ведущая.
-- О'Шеннон -- с достоинством ответил незнакомец и, торжествующе
сверкнув глазами из-под очков в сторону Карпова, с достоинством повторил:
-- Александр, О, апостроф, Шеннон!
-- Вы что, тоже -- того... B смыслe -- ирландец? -- пробормотала
ведущая.
-- Я-то ирландец! -- злорадно сказал О'Шеннон. -- Причём я ирландец по
паспорту! А он?
-- А я -- с грустью произнес О'Карпов -- ... А я -- по жизни
ирландец...
P.S. Однажды, в присутствии О'Карпова некий человек спросил:
-- А кто-нибудь знает, О'Карпов и О'Шеннон -- один и тот же человек?..
-- Нет! -- довольно вскричал 0'Карпов, -- они даже не родственники! Они
просто однофамильцы!..
Рассказывает Берг:
-- Октябрь 1974 года. Донбасс. Серия концертов -- один в Славянске и
два в Донецке. Организатор -- опальный Юрий Миленин из Краматорска.
Участники -- Евгений Клячкин, Сергей Стеркин и автор этих строк.
Прибывают в Краматорск в обратном порядке, и Стеркин буквально "с
колес" набрасывается на Миленина:
-- Ты чего хочешь? Каких приключений тебе еще недоставало? Ты кого к
себе наприглашал!?
-- А кого? -- не может взять в толк чистый и наивный Миленин.
-- Кого-кого! Ланцберг кто по национальности?
Юра пытается ответить на вопрос, который, видимо, никогда сам себе не
задавал:
-- Наверное, еврей, да?
-- "Наверное"! А Клячкин?
-- Да я как-то...
-- Так вот знай, что и он тоже.
-- Но ты-то?..-- у Миленина еще теплится последняя надежда.
-- А я вообще до института Стэркиным был!
Тот, кто хорошо знаком с творчеством московского автора Бориса
Подберезина, не будут спорить с утверждением, что он порой ведет
пародистический образ жизни. В творчестве, разумеется.
Так вот, этот замечательный бард с простой русской фамилией, которая в
былые времена все же не могла ввести в заблуждение специалистов по
отечественной интеллигенции, рассказал, как, однажды на концерте в Харькове
спев пародии на В.Долину, А.Розенбаума и В.Ланцберга, получил записку:
-- Не являетесь ли Вы случайно членом общества "Память"?
Рассказывает Александр Медведенко, автор сначала из Днепропетровска, а
затем из Петах-Тиквы (Израиль), лицо еврейской национальности.
В 1994 году решил он наведаться в Днепропетровск. Путь его лежал через
Москву. На российско-украинской границе -- паспортный контроль. Украинский
пограничник долго вертит в руках Сашин паспорт, который, как и все еврейские
книжки, пишется с заду на перед. Наконец находит фотографию, но прочесть
может только фамилию по-латыни:
-- Это какой же республики паспорт?
-- Государства Израиль.
-- А теперь, значит, на историческую родину?
Городницкого все всегда звали Александром Михайловичем. А после 1985
года с приходом гласности он стал публично объявлять о том, что ему вернули
"девичье" отчество Моисеевич.
Рассказывает Михаил Сипер.
В 1997 году на фестивале "Дуговка" в Израиле после очень мощного
концерта организатор фестиваля Евгений Гангаев подошел к Михаилу Волкову и
спросил с гордостью:
-- Ну, Миша, как концерт?
Волков мрачно ответил:
-- Плохо.
-- Почему?!
-- Неоправданно большое количество еврейских фамилий.
Рассказывает Михаил Сипер:
-- Мы с Михаилом Волковым сидели в жюри израильского фестиваля
"Бардюга-97". Для каждого человека, не сумевшего пройти через игольное ушко
прослушивания из-за маловысокохудожественного исполнения, мы старались найти
точное объяснение причины, не позволившей нам пропустить его в конкурсный
концерт. Отсев был достаточно большой, и объяснять приходилось много. Когда
усталость уже не позволила подыскать нужные слова, замученный Волков сказал
очередному неудачнику, который, немилосердно картавя, осведомился о причине
отсева его кандидатуры:
-- За злонамеренное искажение исконно русской буквы "Р"!
Поведал Михаил Сипер:
-- Однажды Вадим Егоров гастролировал по Израилю. Я был очень рад
встрече и пригласил его на пару дней к себе погостить. Вадим сказал, что он
бы с удовольствием, но все свободное время занимает ходьба по родственникам.
Пораженный, я спросил:
-- Слушай, откуда у ЕГОРОВА здесь родственники?
Вадим гордо ответствовал:
-- А я никогда и не скрывал, что хоть я и Егоров, но по матери я --
Гуревич!
Потом помолчал и грустно добавил:
-- Никогда не скрывал. Но никогда и не афишировал...
Рассказал Игорь Грызлов (Москва).
Как известно, в конце 80-х Булат Шалвович Окуджава объявил, что
авторская песня умерла. Многие с ним не согласились, но только Юлий Ким
сумел привести вещественные доказательства: он выдал патриарху записи
Михаила Щербакова.
Прошло несколько лет. Окуджава по-прежнему везде подтверждал, что
авторская песня умерла, но когда его спрашивали, кто из молодых ему
нравится, неизменно называл Щербакова. Ким немало тому дивился, да как-то
все не получалось спросить. Наконец, случай представился -- оба оказались в
одном кардиологическом отделении, -- и вопрос был задан.
-- Да-да, я как раз хотел у вас спросить, -- начал в ответ Окуджава, --
этот Щербаков -- еврей?
Ким, ожидавший чего угодно, но только не этого, растерянно ответил:
-- Н-нет.
-- Ну, может, у него есть какие-нибудь родственники-евреи?
-- Да нет вроде...
Классик помолчал и прочувствованно сказал:
-- Знаете, я, наверное, поторопился, когда сказал, что авторская песня
умерла...
И после паузы добавил:
-- ...в России.
Борис Жуков вспомнил некогда поведанную ему историю:
-- В конце 70-х три члена бакинского КАПа (клуба авторской песни) --
Яков Коган, Александр Барьюдин и еще один, фамилии которого я забыл, --
возвращаясь рано утром с какого-то слета, были задержаны постовым
милиционером, которому показался подозрительным их внешний вид (штормовки,
рюкзаки, топоры и т. п.). Никакие объяснения не помогли -- всех троих
препроводили в отделение, и дежурный начальник приступил к выяснению
личностей.
-- Фамилия?
-- Коган.
-- Имя?
-- Яков.
........
-- Национальность?
-- Еврей.
-- Горский? -- после паузы и с надеждой в голосе спросил начальник.
-- Да нет, обычный...
-- Ты тоже еврей? -- вдруг обратился начальник к Барьюдину.
-- Да.
-- И ты? -- спросил он у третьего мушкетера.
-- И я, -- подтвердил тот.
-- Слушай, ты кого мне привел?! -- вдруг набросился начальник на
бдительного постового. -- Это же интеллигенция!
Но интеллигенция там или не интеллигенция, а процедура выяснения
личности, будучи начата, должна быть доведена до конца. Последовали
неизбежные вопросы о месте жительства, а затем...
-- Телефон домашний есть?
-- Да.
-- У тебя тоже? И у тебя? Слушай, я же говорил тебе, что это
интеллигенция! У них у всех телефоны есть!
(Примечание: история может быть проверена и уточнена у обоих названных
ее участников, у израильтянки Любы Лейбзон, бывшего президента КАПа, а также
у москвички Веры Ильиной, от которой мы ее и узнали.)
Рассказывае Михаил Сипер:
-- На 3-м всесоюзном в Киеве среди прочих творческих мастерских
состоялась прекрасная мастерская Бориса Чичибабина. И вдруг в момент
наивысшего накала влетела в комнату бригада телевизионщиков из Москвы во
главе с некоей Грандовой. Быстро установив свет и камеры, они согнали всех в
кружок вокруг Чичибабина. Далее состоялся дивный диалог.
Грандова (очень бойко): -- Скажите, пожалуйста, свое мнение об
авторской песне.
Чичибабин (величественно): -- Я не знаю, что такое авторская песня. Я
здесь случайно. Меня Гриша Дикштейн привез.
Грандова (слегка обалдев от ответа, но все равно бойко): -- Как вам
понравился уровень конкурса?
Чичибабин (величественно): -- По моему мнению, конкурсы в области
искусства -- явление в высшей мере безнравственное.
Грандова (обалдев и желая закончить интервью): -- Как вы думаете, есть
ли будущее у авторской песни?
Чичибабин (величественно): -- Я не знаю, что такое авторская песня. --
И, после паузы, достаточно едко: -- мне кажется, ранее я на этом
останавливался.
Все!!! Враг бежит, разбитый! А мастерская продолжается.
Рассказывает Владимир Каденко:
-- Поэт Борис Чичибабин не любил авторскую песню и всегда это
подчеркивал, хотя на фестивали приезжал и даже работал в жюри. Однажды
смотрит мои стихи и говорит:
-- Володя, скажите, пожалуйста, это что, песня?
-- Да, Борис Алексеевич.
-- Жалко!
Продолжает Владимир Васильев:
-- Он так даже поздравлял! Наташа Дорошко стала лауреатом городского
конкурса за стихи песни. Он говорит:
-- Я от всей души поздравляю Наташу, хотя эта песня -- далеко не
лучшее, что у нее есть.
Примерно так же относится к поэтической песне Александр Кушнер, на
стихи которого написано немало прекрасных песен. А уж его старый приятель,
"нобелевский тунеядец" Иосиф Бродский, по легенде, в молодости (еще до
знаменитого процесса) однажды гнался за Евгением Клячкиным, крича, что
расшибет о его голову его же собственную гитару -- так на него подействовали
клячкинские песни на его стихи. К счастью для мировой культуры, Клячкина он
тогда так и не догнал, а с годами остепенился. Настолько, что, как
рассказывается в книге Михаила Кане "Время вдруг становится судьбой", на
вопрос Клячкина: "Ося, как Вы посмотрите, если я запишу диск на Ваши стихи?"
ответил вполне миролюбиво:
-- Знаете, Женя, меня это совершенно не интересует. Поступайте, как
хотите.
А в одной из последних видеосъемок, говоря о Высоцком, всего лишь
грустно заметил:
-- Это прежде всего очень хорошие стихи, и я думаю, что было бы лучше,
если бы они так и были стихами, а не песнями. То, что Высоцкий их поет,
сильно мешает восприятию.
Рассказывает Берг:
-- Иногда меня просят высказаться по поводу жанра. И я говорю, что жанр
настолько широк, что внутри его располагаются несколько достаточно хорошо
различимых поджанров. Один из них, по моей классификации, -- "театральная",
или "актерская", песня, задача которой -- достижение успеха средствами
исполнительского мастерства.
И привожу примеры: Дмитрий Дихтер, Сергей Никитин... И примеры другого
свойства. Вот один из них.
На фестивале в сентябре 1996 года в Воронеже был концерт, где Сергей
Каплан представил палеяду бардов, условно говоря, своей школы. Были они из
разных городов -- Александр Сафронов, Шухрат Хусаинов, Михаил Коноплев...
Миша допел первую песню. Признаться, при всей ее благополучности, я не
только не понял, о чем она, но уже через пару минут не смог вспомнить даже,
какой она была на вкус, цвет и запах -- как и все остальные, им спетые.
Запомнилась, правда, концовка -- тем, что, закончив петь, он продолжал
играть на гитаре. При этом, сделав поворот кругом через левое плечо, он стал
уходить вглубь сцены, удаляясь от микрофона, и звук плавно затих.
Я не очень понял, зачем он это сделал и какое отношение эта концовка
имела к содержанию песни, но отнес издержки на то, что, возможно, не все
слова разобрал.
Таким же макаром Миша закончил следующую песню, затем еще одну...
Я изловил его в коридоре за сценой и спросил:
-- А почему ты четыре песни из пяти закончил так? -- и воспроизвел
поыорот кругом.
-- Четыре? -- спросил Миша.
-- Четыре.
-- Из пяти?
-- Ну, да, я же считал, до пяти-то...
Он на несколько секунд остолбенел, потом схватился за голову:
-- Ох, это ж я себя не проконтролировал!
Рассказал Александр Мирзаян (Москва), как Дмитрий Сухарев вел какой-то
концерт и каждого участника представлял то как классика, то как
основоположника.
-- А чем, -- спросил его Мирзаян, -- классик отличается от
основоположника?
Ответил не то Городницкий, не то Ким:
-- Ну, классик -- это классик. А основоположник -- тот, кто положил на
основы!
В конце 70-х, когда резко взлетела вверх популярность А.Суханова, некто
предположил, что, если бы Александр стал писать музыку на стихи, например,
Окуджавы, возникло бы новое направление жанра -- размышлягер.
В начале апреля 1998 года в Москве в музее В.Высоцкого проходила
научная конференция. Один из докладов в секции авторской песни назывался
"Кристаллизация жанра авторской песни: истоки, проблемы, тенденции".
Как поняли слушатели, со слов докладчика, авторская песня, ставшая
социокультурным явлением в 50- 60-е годы, в настоящее время как жанр умерла.
Возникают вопросы:
-- известно ли докладчику, студенту из Перми Григорию Геннадьевичу
Попову, что в его родном городе живет и успешно творит некто Григорий
Данской, восходящая звезда авторской песни, чье творчество уже стало
событием как жанровым, так и в целом социокультурным?
-- известно ли Г.Попову, что "Данской" -- его собственный творческий
псевдоним?
Рассказывает Берг:
-- В 1988 году я был замечен Михаилом Леонидовичем Анчаровым (кто-то
напел ему мои песенки) и несколько раз по его инициативе побывал у него в
гостях.
Однажды дело дошло до гитары, и я что-то спел. Вдруг М.Л. вскочил со
своего диванчика и с неожиданной энергией зашагал взад-вперед по комнате,
столь же энергично выражаясь:
-- Коз-зел, ...! Ну, коз-зел, ... ...!
Я инстинктивно пригнулся: сие могло относиться только ко мне. А М.Л.,
не глядя в мою сторону, продолжал бушевать:
-- Вот ведь козел, ...! Ну ты посмотри, какой козел! Старый вонючий
козел!
Вонючим я еще мог себя представить, но на старого явно не тянул. Слегка
высунув голову из воображаемого убежища, я, ни на что особо не надеясь,
спросил:
-- Кто козел, Михаил Леонидович?
Но ему было явно не до меня:
-- Кто бы мог подумать, каков козел!..
Я начал понимать, что главная задача теперь -- сначала успокоить
Мастера, но любопытство все еще брало верх:
-- Кто козел-то? Козел-то кто?
-- Козел? -- тут он, наконец, заметил меня. -- Как "кто"? Окуджава
козел. Старый сумасшедший козел, ...!
-- Но почему!?!?
-- Почему, почему!.. Вот коз-зел, ...! Ты читал, что он в "Правде"
написал?
-- ?..
-- Что песня кончилась! Ну, коз-зел, ...!
Рассказывает Борис Жуков (Москва).
Как-то в конце 80-х я зашел в магазин "Мелодия" на Новом Арбате. В те
годы одноименная фирма еще сохраняла монополию на аудиопродукцию, но уже
более-менее ориентировалась на то, что люди хотят слушать. В ее магазинах
сочился тоненький ручеек дисков бардов (я, собственно, и зашел посмотреть,
нет ли чего новенького в этой серии) и хлестал бурный поток зарубежной (да и
отечественной) массовой музыкальной продукции. Как известно, поклонники
последней принципиально не признают звуков тише forte, а поскольку любой
товар надо показывать лицом, то можно представить, какой музыкальный фон
стоял в магазине, название которого выглядело уже злой насмешкой. Звон, гам,
грохот, лязг, визг, вой -- собственного голоса не слышно...
И вдруг сквозь эту какофонию я начал различать нормальный мужской
голос, поющий что-то человеческое -- текст, конечно, разобрать было
невозможно, но мелодия явно присутствовала, довольно приятная и вроде бы
даже знакомая. Звук доносился из отдела "советской эстрады", что было еще
более странно. Заинтригованный, я взял пеленг на источник -- и уже через
несколько шагов вполне отчетливо разобрал мелодию и слова: "На ковре из
желтых листьев, в платьице простом..."
Кажется, в тот раз я не нашел ничего из того, за чем приходил, но
магазин я покинул просветленным. Надо же, думал я, мы все ругаем Александра
Яковлевича, даже имя его превратили в бранный ярлык -- а он, оказывается,
такой прекрасный автор и исполнитель. Надо только знать, где его слушать...
или
Через тридцать лет после конца жанра.
Рассказывает Игорь Каримов (Москва).
-- 1967 год. Мы создаем Московский! Клуб! Самодеятельной! Песни!
Крутимся как заведенные: пишем проекты устава, ездим в горком комсомола, еще
куда-то, что-то там согласовываем... Мы почти не верим, что нам дадут
довести дело до конца, но все-таки -- как здорово, что у нас скоро будет
свой клуб, куда мы сможем пригласить всех наших бардов!
И вот, когда все уже почти готово, на очередном сборище один из нас (я
не буду его называть) вдруг говорит:
-- Слушайте, а зачем все это? Ведь все уже кончилось!!!
Мы в недоумении смотрим на него -- что кончилось? Настроения в
"инстанциях" переменились?
-- Да нет... Ну посмотрите сами: Якушева -- кончилась, Анчаров --
кончился, Кукин что-то там пишет, но такое... Есть еще Городницкий, но,
ребята, он же уже старик, ему тридцать пятый год! А из молодых -- кто?
Сладенький Егоров, да этот еще, со странной фамилией... как его... ну, он
выпендривается еще очень... да, Луферов. И все! И больше уже ничего не
будет!!! Ради чего мы стараемся-то?