Страница:
Марк Ланской
БИТЫЕ КОЗЫРИ
ПРОЛОГ
Инициатором переселения был самый богатый человек «последнего бастиона» Сэм Кокер I. Это он призвал всех белых, богобоязненных, уважающих собственность людей бежать из мира, зараженного ядовитыми идеями социального и расового равенства.
— Все это быдло, которое именуется человечеством, — восклицал Кокер, — потеряло совесть и страх. Кровь белой элиты смешалась с кровью черных, желтых, красных недочеловеков. Выродки хотят отнять у нас дарованное нам всевышним право богатеть и управлять миром. Мы сделали все возможное, чтобы спасти нашу цивилизацию, нашу веру в бога и в кредит. Мы пытались выжечь гнезда сатанинской ереси, но они возрождались из пепла. Мы уничтожали слуг дьявола, восставших против законности и порядка, но их становилось все больше. Мы терпели одно поражение за другим и сейчас загнаны в угол. У нас один выход — плюнуть на эту погрязшую в грехах планету и отречься от людского рода, обреченного судом господним на адские муки. Нас ждет прекрасный, никем не заселенный мир. Там нетронутые леса и степи, моря и реки, залежи золота и алмазов, угля и нефти.
Там не будет цветных ублюдков и красных смутьянов. Каждый из вас станет владельцем всего, что сможет захватить и удержать. Только животворная сила конкуренции будет двигать людьми и отсеивать слабых от сильных, лентяев от трудолюбцев. Наша славная демократия станет еще совершенней. Чтобы никто не навязывал свои бредовые мысли свободному человеку, мы не допустим никаких партий, профсоюзов и других ловушек для легковерных душ. Каждый будет сам себе партия, сам себе вождь. Каждый будет. иметь право построить свою радиостанцию, издавать свою телегазету и агитировать за самого себя. За каждым останется священное право иметь и применять оружие. Я призываю всех, кто хочет быть богатым и свободным! За мной, братья! К новым мирам и вечному благополучию!
Не один миллион предпринимателей, авантюристов и просто искателей приключений, людей разных национальностей и вероисповеданий доверились Кокеру и вместе с домочадцами погрузились в звездолеты.
Новая планета не обманула их ожиданий. Переселенцы энергично стали осваивать ее богатства и создавать общественный' строй, который так долго процветал и так плохо кончил на старой Земле. Свою прародину они вообще предали забвению, чтобы даже воспоминание о былом не омрачало эры благоденствия.
Однако недолго длились мир и согласие между колонистами. Росло население новой Земли, и еще быстрее росли аппетиты свободных захватчиков. Начались споры и раздоры из-за «жизненного пространства», богатых недр, выгодных рынков. Заговорило оружие. На разных континентах обособились народы и образовались суверенные государства. Ожили старые национальные и религиозные предрассудки…
Виток за витком совершала история. И минуло не одно столетие, пока развернулись события, которым посвящено наше повествование.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «ХРАМ ХЕРУВИМОВ»
1
Очередные гонки по трассе Земля — Луна — Земля отличались от всех предыдущих тем, что в них впервые участвовала женщина.
Доктор Лайт включил спортивный канал космовидения и со спутанными чувствами нежности, грусти, тревоги следил за последними приготовлениями к старту. Естественно, что все телекамеры, лишь мельком показав гонщиков-мужчин, сосредоточились на Маргарэт. Крупными стереоскопическими планами демонстрировалась вся процедура переодевания, когда Маргарэт, словно забыв о том, что на нее смотрят миллиарды глаз, с беспечностью женщины, оставшейся одной в спальне, сбрасывала с себя все верхнее и нижнее, критически обозревала в зеркале свою фигуру, принимала душ и не спеша облачалась в доспехи космической гонщицы.
Захлебываясь азартом соучастия, телерепортер Фред Биллинг знакомил зрителей со спортсменкой. Называл он ее при этом не по имени, а «прекрасная Рэти» — прозвищем, присвоенным ей еще в студенческие годы.
— Смотрите, как спокойно прекрасное лицо самой богатой невесты и самой отважной девушки в мире! — призывал Фред. — Рэти не знает, что такое страх. Вы уловили тень сожаления в ее глазах… Это и понятно! Ведь она расстается с бельем «Годфужер компани», которое неизменно облегает ее обольстительное тело. Но это ненадолго. Вернувшись победительницей, прекрасная Рэти снова наденет лучшие в мире вещи «Годфужер»… До вас доносится аромат тонизирующего душа из морской воды и косметических средств «Шмальц корпорейшн». Он поможет очаровательной гонщице сохранить свежесть и бодрость на протяжении всей миллионнокилометровой трассы.
С нарастающим восторгом Фред перечислял названия фирм, финансировавших гонки.
Прежде чем скрыться в кабине корабля, Рэти улыбнулась и лениво взмахнула рукой.
***
Вот так же девять лёт назад смотрела она на Лайта в течение целого часа, когда случайно забрела в аудиторию, где он развивал свои мысли. Ее уже тогда называли колдуньей и уверяли, что она способна увлечь любого мужчину. Лайт запомнил ее глаза и не очень удивился, когда в тот же вечер снова увидел ее в своем оптитроне. Она сказала:
— Я сейчас к вам приеду и надеюсь, что не пожалею об этом.
Весь вечер она заставляла Лайта думать вслух и слушала внимательно, с непритворным восхищением. А ее короткие, большей частью уместные реплики доказывали, что она не только слушает, но и кое-что понимает.
— Мне понравилось ваше изречение, — сказала она, — «Человек не венец творения, а примитивная, хрупкая и далеко еще не завершенная конструкция». Эта мысль не так глупа, как может показаться.
— Последней фразой охарактеризовал вас один наш общий друг, — улыбнулся Лайт.
— Дэви Торн, — догадалась Рэтш, — импозантно оформленная дрянь. Вернемся к вашей мысли. Если я вас правильно поняла, вы намерены вместо нынешних людишек создать нечто новое, более совершенное.
— Вы меня плохо поняли, Рэти. Никого «вместо людей» я создавать не собираюсь.
— Очень жаль. Из-за чего тогда весь шум?
— Вас это действительно интересует?
— Еще один такой вопрос — и я рассержусь. Если вы думаете, что я пришла, чтобы для разнообразия переспать с мыслителем, то это хотя и делает честь вашей проницательности, но еще не исчерпывает моих интересов.
— Я боюсь, что вы слушаете меня только из вежливости.
— Этой добродетелью я не страдаю. Или говорите серьезно, или я вас пошлю к черту.
— Пеняйте на себя… Хотите знать, с чего все началось? Ну, не самое начало, а почти…
— Разумеется.
— После разных злоключений у меня вдруг появилось свойство, которому и названия не найти… Иногда… Обычно это случалось по ночам в абсолютной тишине. Меня со всех сторон обступали звуки. Близкие и далекие, даже самые далекие, которых я никогда не слышал и слышать не мог. До меня доносились… Я слышал плач маленьких детей, больных детей, терзаемых наследственными недугами, бактериями, вирусами, токсинами, всем, что сотворила эта милая природа. И еще — как скулят, томимые голодом и жаждой, детеныши животных. Я слышал хруст костей, перемалываемых зубами более ловких хищников. Мне мешали спать стоны и хрипы женщин, мужчин, страдающих от боли и грязи умирания…
Лайт остановился, словно прислушиваясь к тем же неотступным звукам. Заметив на лице Рэти выражение испуга, он улыбнулся:
— Не бойтесь. Я рассказываю о том, что было. Эти галлюцинации давно исчезли.
— Врете! — откликнулась Рэти. — Вы и сейчас слышите эту симфонию смерти… И заставили услышать меня.
— Может быть, сменить пластинку?
— Не нужно. В вашем исполнении мне эта музыка нравится.
— Нормальные люди не должны слышать того, что слышал я. Иначе они перестанут быть нормальными. У них даже выработался особый механизм защиты — этакие заглушки… Это отражено в моем законе эмоционального воздействия.
— Я о нем не слыхала.
— Он еще не вошел в учебники, — серьезно отметил Лайт. — Состоит из двух положений. Первое: «Любое событие воспринимается человеком через призму его личных интересов».
— Я бестолкова и нуждаюсь в иллюстрациях.
— Ну, примеров сколько угодно! Каждый день происходят катастрофы, люди убивают друг друга. Но все это производит на вас меньше впечатления, чем какое-нибудь пустяковое происшествие, причинившее вам личную обиду. Равнодушие к судьбам посторонних — обычное явление, неужели его нужно иллюстрировать?
— Не нужно. Второе положение?
— «Сила эмоционального воздействия обратно пропорциональна времени и пространству, отделяющим человека от этого события». Например. Если сегодня погибнет ваша любимая собачка, это расстроит вас больше, чем известие с другого континента, что в этот же день погибло сто тысяч человек, или воспоминание об утрате близкого родственника, происшедшей десять лет назад. Когда пространство или время достаточно отдалены, любые, самые ужасные события оставляют людей равнодушными. Так мы воспринимаем, а точнее — забываем уроки истории. Мне этот закон помогает многое понять в поведении людей. Вы не со гласны со мной?
— Очень миленький закон. Но вы, кажется, ему неподвластны?
— Да, казалось бы, одолевавшие меня звуки нару шали этот закон. Никакого отношения к моим личным интересам они не имели и были безмерно далеки. Но это противоречие — мнимое. Симфония боли и смерти будила во мне не эмоции, а мысли. Именно тогда я пришел к окончательному выводу, что ненормальна вся жизнь, все бытие. Потому что критерии нормальности выводятся разумом, а природа действует без мысли, без плана, без цели, по своим, стихийно сложившимся, бездушным законам… Отсюда все и по шло…
— И вы решили начать с ней борьбу?
— Это человек делает давно — борется с природой, пытается ее обуздать, стремится подчинить ее разум ному началу. Но делает робко, с оглядкой, льстит ей, подражает, боится взяться за главное. А я не боюсь.
— А что — главное?
— Я хочу доказать, что в наших силах создать живое существо на принципиально иной основе. Мы располагаем гораздо более богатым набором материалов, чем тот, которым манипулировала природа. Причем она это делала примитивнейшим методом проб и ошибок, не считаясь ни со временем, ни с жертвами. А мы вооружены ясной целью и арсеналом современной технологии. Я создам материал, для жизнедеятельности которого не нужно будет ничего, кроме энергии света. Этот материал я назвал витагеном. Он не будет бояться перепадов температуры, вакуума, радиации. Практически он станет бессмертным. Человек, скроенный из витагена, не будет нуждаться ни в органической пище, ни в воде.
— Он не будет есть? — не без удивления спросила Рэти.
— И пить. И дышать — в нашем понимании.
— Мне его жаль.
— Напрасно. Он потеряет радость насыщения, но зато избавится от страданий голода, от болезней органов пищеварения, от прелести так называемых естественных отправлений. Он утратит способность наслаждаться чистым воздухом, зато ему станет неведомым удушье. Но все это пустяки! Замена нашей бренной плоти откроет перед человеком будущего такие источники информации, о которых мы и мечтать не можем. Он увидит и услышит скрытые от нас краски и звуки. Бессмертие даст ему безграничную власть над временем. Представьте себе, Рэти, какую силу обретет мозг, освобожденный от забот выживания и от страха смерти. Каким глубоким и стойким станет счастье по знания и творчества, когда все ресурсы интеллекта сосредоточатся на расшифровке тайн бытия, на освоении беспредельной Вселенной! Разум поможет людям в короткий срок победить и свою глупость, и болезни, и смерть.
Лайт увлекся. Его глаза сияли, как будто он видел не милую, внимательную девушку, а то совершенное создание, которое жило в его воображении. Рэти хотела что-то спросить, но он остановил ее движением руки:
— Погодите. Мы подходим к главному. Ведь беда нынешнего человека не только в его физическом не совершенстве. Если бы только это! Скажите, Рэти, часто вы встречаете людей, которые вызывали бы у вас восхищение гармоничным сочетанием смелого ума и благородной души?
— Сегодня встретила впервые.
— Я спрашиваю серьезно.
— И я не шучу.
— Разве не ужасно, что так много людей не желают думать ни о чем, кроме своих шкурных дел?
— А может быть, они ни о чем другом думать не способны?
Вопрос был неожиданным и заставил Лайта уважительно взглянуть на Рэти.
— Вероятно, вы правы, — есть и такие… Тем хуже.
— Кому?
— Всем. Нежелание и неспособность думать — разные проявления одного и того же порока. Единственное, что определяет у большинства отношение к истине…
— Ее последствия для личных интересов человека, — закончила Рэти. — Я цитирую ваш закон об эмоциях. Разве он не подходит к этому случаю?
— Умница, Рэти, — одобрительно кивнул Лайт. — Тогда вам не нужно доказывать, что поступками людей слишком часто руководят самые низменные эгоистические чувства.
— Конечно, не нужно. Я это вижу каждый день, с детства, у всех. Меня это даже не удивляет.
— Самое страшное, что никого не удивляет. Сколько людей делают только то, что выгодно им, а на других им наплевать. Они живут в страхе перед личными потерями, перед угрозой своему благополучию, своей карьере. Страх рождает трусость, а трусость — мать раболепия, двуличия. Отсюда — постоянная готовность совершить подлость. И все это никого не удивляет. Все уверены, что иначе и быть не может.
— А разве не так?
— Должно быть не так! Слишком дорого обходится людям их эгоистическое скудоумие. Интеллект человечества еще в колыбели. Прошло очень мало времени, какие-то тысячи лет, с тех пор, как человек начал мыслить. Если довериться естественному ходу событий, понадобится еще тысяча веков, пока разум станет главенствующей силой и вытеснит недомыслие, суеверие, невежество.
— Подождем, — улыбнулась Рэти.
— А ждать мы не можем! — Лайт не ответил улыбкой на улыбку. — Слишком много на свете зла, страданий, горя.
Рэти, набросав на пол все мягкое, что подвернулось под руку, уютно устроилась в углу комнаты и внимательно следила за Лайтом, часто вскакивавшим с кресла, чтобы вытянуться перед ней во весь рост или сделать несколько широких быстрых шагов. Давно уже она не испытывала такого душевного покоя. Она сидела и слушала, не расплываясь в наркотическом тумане бездумья, и ей не было скучно и никуда не хотелось бежать, чтобы испытать что-то новое, более острое. Глядя на широколобое, темноглазое, удивительно подвижное лицо Лайта, она усмехнулась неожиданно пришедшей мысли — ей действительно впервые встретился человек, опьяненный своими мыслями, полный до краев, даже перехлестывавшим через край чувством ответственности за судьбу всех живущих на Земле.
— Чему вы ухмыляетесь? — спросил Лайт без обиды и подозрительности.
— А что изменится, когда появится ваш этот…
— Называйте, как он этого достоин: чев — Человек Величественный.
— Пусть будет чев. Мне не совсем ясна его роль.
— Признайтесь, что вы не верите в возможность его создания.
— В эту минуту — верю.
— И на том спасибо. А все остальные, за исключением одиночек, не верят даже на минуту. Поэтому уже своим появлением он заставит поверить в реальность бессмертия.
— А вы уверены, что оно необходимо? Мне иногда кажется, что эта канитель и без того слишком затягивается. Если разобраться, то жизнь — чертовски одно образная и скучная процедура.
— Разумеется, Рэти! — обрадовался Лайт. — Конечно, скучная! Жить, без цели и смысла перемалывая дни. Да еще разбираться в смысле жизни! Это самое опасное. Все религии запрещали задавать вопросы и разбираться. За первую же попытку что-то узнать и понять человек был изгнан из рая. Аргументация трусливых защитников жизни неотразима: родился — живи! Вот тебе и весь смысл. Терпи. Жди, пока осушишь всю чашу страданий. А почему? Зачем? Не твоего ума дело. Пути неисповедимы…
— Вы не ответили на мой вопрос о роли чева.
Лайт долго расхаживал по комнате, будто забыв о своей гостье. И ответил без прежней уверенности в голосе:
— Мне самому многое неясно, Рэти. Уж очень сложным и загадочным выглядит в моих мечтах это создание. Ясно мне только одно: не вместо нас, а рядом с нами появятся мудрые помощники — чевы. Они станут воплощением того Разума, на силу которого всегда возлагали свои надежды лучшие представители человечества. Они помогут людям осуществить древнейшую мечту о жизни без неурядиц, войн, лжи, несправедливости — мечту о счастье для всех.
— Вот в это верится мало. И без ваших чевов тесно на Земле, ступить некуда.
— Они никого не стеснят. Ведь им не нужны будут наши жалкие укрытия от непогоды и чужих глаз. В их распоряжении будет весь космос. И никого они не объедят, потому что им не нужен будет наш хлеб.
Лайт вдруг запнулся, покраснел и закончил виноватым лепетом:
— Простите, я заговорил о хлебе и вспомнил, что мы еще не чевы. Я забыл предложить вам поесть.
— Ты предлагал, Гарри, как только я вошла. Предложил автоматически и даже не расслышал моего ответа. Я действительно проголодалась. Не беспокойся, я сама все найду.
Как на редкостное зрелище смотрел Лайт на девушку, передвигавшуюся по его квартире с такой непринужденностью, будто она давно здесь жила. Рэти обшарила холодильную и термическую камеры, расставила тарелки и бокалы.
— Я удивляюсь, как мне повезло, — признался Лайт. — Разве это не чудо, что ты у меня?
— Такие чудеса я совершаю часто.
Они ужинали молча, как сильно проголодавшиеся люди.
— А мне все-таки жаль твоего чева, — сказала Рэти. — Не суметь поесть… Кстати, а как он будет размножаться?
— Не знаю, Рэти. Я еще очень многого о нем не знаю. Могу только предполагать, что все его чувства — и любовь, и наслаждение — все будет неизмеримо сильнее наших…
Лайт действительно знал тогда очень мало, гораздо меньше, чем ему казалось.
— Слава богу, что ты не чев, — зевая, проронила Рэти. — Я очень устала, милый. Пойдем спать.
***
Корабли, участвовавшие в гонке, ушли со старта. Лайт не собирался следить за всеми перипетиями соревнования — за прохождением контрольных пунктов и маневрированием на трассе. Он выключил передачу, но тут же зазуммерил оптитрон. Лайт увидел улыбающуюся Рэти. Как она умудрилась набрать его номер после только что перенесенной перегрузки, он понять не мог.
— Гарри! Ты помнишь, какой сегодня день?
— Помню, Рэти. (Это была дата их первой встречи.)
— Я хочу отметить его победой.
— Будь осторожна, дорогая.
— Подойди ближе. Еще ближе!
Лайт приник к объемному изображению, словно висевшему перед ним, и его глаза слились с глазами Рэти, летевшей по трассе Земля — Луна — Земля.
Доктор Лайт включил спортивный канал космовидения и со спутанными чувствами нежности, грусти, тревоги следил за последними приготовлениями к старту. Естественно, что все телекамеры, лишь мельком показав гонщиков-мужчин, сосредоточились на Маргарэт. Крупными стереоскопическими планами демонстрировалась вся процедура переодевания, когда Маргарэт, словно забыв о том, что на нее смотрят миллиарды глаз, с беспечностью женщины, оставшейся одной в спальне, сбрасывала с себя все верхнее и нижнее, критически обозревала в зеркале свою фигуру, принимала душ и не спеша облачалась в доспехи космической гонщицы.
Захлебываясь азартом соучастия, телерепортер Фред Биллинг знакомил зрителей со спортсменкой. Называл он ее при этом не по имени, а «прекрасная Рэти» — прозвищем, присвоенным ей еще в студенческие годы.
— Смотрите, как спокойно прекрасное лицо самой богатой невесты и самой отважной девушки в мире! — призывал Фред. — Рэти не знает, что такое страх. Вы уловили тень сожаления в ее глазах… Это и понятно! Ведь она расстается с бельем «Годфужер компани», которое неизменно облегает ее обольстительное тело. Но это ненадолго. Вернувшись победительницей, прекрасная Рэти снова наденет лучшие в мире вещи «Годфужер»… До вас доносится аромат тонизирующего душа из морской воды и косметических средств «Шмальц корпорейшн». Он поможет очаровательной гонщице сохранить свежесть и бодрость на протяжении всей миллионнокилометровой трассы.
С нарастающим восторгом Фред перечислял названия фирм, финансировавших гонки.
Прежде чем скрыться в кабине корабля, Рэти улыбнулась и лениво взмахнула рукой.
***
Вот так же девять лёт назад смотрела она на Лайта в течение целого часа, когда случайно забрела в аудиторию, где он развивал свои мысли. Ее уже тогда называли колдуньей и уверяли, что она способна увлечь любого мужчину. Лайт запомнил ее глаза и не очень удивился, когда в тот же вечер снова увидел ее в своем оптитроне. Она сказала:
— Я сейчас к вам приеду и надеюсь, что не пожалею об этом.
Весь вечер она заставляла Лайта думать вслух и слушала внимательно, с непритворным восхищением. А ее короткие, большей частью уместные реплики доказывали, что она не только слушает, но и кое-что понимает.
— Мне понравилось ваше изречение, — сказала она, — «Человек не венец творения, а примитивная, хрупкая и далеко еще не завершенная конструкция». Эта мысль не так глупа, как может показаться.
— Последней фразой охарактеризовал вас один наш общий друг, — улыбнулся Лайт.
— Дэви Торн, — догадалась Рэтш, — импозантно оформленная дрянь. Вернемся к вашей мысли. Если я вас правильно поняла, вы намерены вместо нынешних людишек создать нечто новое, более совершенное.
— Вы меня плохо поняли, Рэти. Никого «вместо людей» я создавать не собираюсь.
— Очень жаль. Из-за чего тогда весь шум?
— Вас это действительно интересует?
— Еще один такой вопрос — и я рассержусь. Если вы думаете, что я пришла, чтобы для разнообразия переспать с мыслителем, то это хотя и делает честь вашей проницательности, но еще не исчерпывает моих интересов.
— Я боюсь, что вы слушаете меня только из вежливости.
— Этой добродетелью я не страдаю. Или говорите серьезно, или я вас пошлю к черту.
— Пеняйте на себя… Хотите знать, с чего все началось? Ну, не самое начало, а почти…
— Разумеется.
— После разных злоключений у меня вдруг появилось свойство, которому и названия не найти… Иногда… Обычно это случалось по ночам в абсолютной тишине. Меня со всех сторон обступали звуки. Близкие и далекие, даже самые далекие, которых я никогда не слышал и слышать не мог. До меня доносились… Я слышал плач маленьких детей, больных детей, терзаемых наследственными недугами, бактериями, вирусами, токсинами, всем, что сотворила эта милая природа. И еще — как скулят, томимые голодом и жаждой, детеныши животных. Я слышал хруст костей, перемалываемых зубами более ловких хищников. Мне мешали спать стоны и хрипы женщин, мужчин, страдающих от боли и грязи умирания…
Лайт остановился, словно прислушиваясь к тем же неотступным звукам. Заметив на лице Рэти выражение испуга, он улыбнулся:
— Не бойтесь. Я рассказываю о том, что было. Эти галлюцинации давно исчезли.
— Врете! — откликнулась Рэти. — Вы и сейчас слышите эту симфонию смерти… И заставили услышать меня.
— Может быть, сменить пластинку?
— Не нужно. В вашем исполнении мне эта музыка нравится.
— Нормальные люди не должны слышать того, что слышал я. Иначе они перестанут быть нормальными. У них даже выработался особый механизм защиты — этакие заглушки… Это отражено в моем законе эмоционального воздействия.
— Я о нем не слыхала.
— Он еще не вошел в учебники, — серьезно отметил Лайт. — Состоит из двух положений. Первое: «Любое событие воспринимается человеком через призму его личных интересов».
— Я бестолкова и нуждаюсь в иллюстрациях.
— Ну, примеров сколько угодно! Каждый день происходят катастрофы, люди убивают друг друга. Но все это производит на вас меньше впечатления, чем какое-нибудь пустяковое происшествие, причинившее вам личную обиду. Равнодушие к судьбам посторонних — обычное явление, неужели его нужно иллюстрировать?
— Не нужно. Второе положение?
— «Сила эмоционального воздействия обратно пропорциональна времени и пространству, отделяющим человека от этого события». Например. Если сегодня погибнет ваша любимая собачка, это расстроит вас больше, чем известие с другого континента, что в этот же день погибло сто тысяч человек, или воспоминание об утрате близкого родственника, происшедшей десять лет назад. Когда пространство или время достаточно отдалены, любые, самые ужасные события оставляют людей равнодушными. Так мы воспринимаем, а точнее — забываем уроки истории. Мне этот закон помогает многое понять в поведении людей. Вы не со гласны со мной?
— Очень миленький закон. Но вы, кажется, ему неподвластны?
— Да, казалось бы, одолевавшие меня звуки нару шали этот закон. Никакого отношения к моим личным интересам они не имели и были безмерно далеки. Но это противоречие — мнимое. Симфония боли и смерти будила во мне не эмоции, а мысли. Именно тогда я пришел к окончательному выводу, что ненормальна вся жизнь, все бытие. Потому что критерии нормальности выводятся разумом, а природа действует без мысли, без плана, без цели, по своим, стихийно сложившимся, бездушным законам… Отсюда все и по шло…
— И вы решили начать с ней борьбу?
— Это человек делает давно — борется с природой, пытается ее обуздать, стремится подчинить ее разум ному началу. Но делает робко, с оглядкой, льстит ей, подражает, боится взяться за главное. А я не боюсь.
— А что — главное?
— Я хочу доказать, что в наших силах создать живое существо на принципиально иной основе. Мы располагаем гораздо более богатым набором материалов, чем тот, которым манипулировала природа. Причем она это делала примитивнейшим методом проб и ошибок, не считаясь ни со временем, ни с жертвами. А мы вооружены ясной целью и арсеналом современной технологии. Я создам материал, для жизнедеятельности которого не нужно будет ничего, кроме энергии света. Этот материал я назвал витагеном. Он не будет бояться перепадов температуры, вакуума, радиации. Практически он станет бессмертным. Человек, скроенный из витагена, не будет нуждаться ни в органической пище, ни в воде.
— Он не будет есть? — не без удивления спросила Рэти.
— И пить. И дышать — в нашем понимании.
— Мне его жаль.
— Напрасно. Он потеряет радость насыщения, но зато избавится от страданий голода, от болезней органов пищеварения, от прелести так называемых естественных отправлений. Он утратит способность наслаждаться чистым воздухом, зато ему станет неведомым удушье. Но все это пустяки! Замена нашей бренной плоти откроет перед человеком будущего такие источники информации, о которых мы и мечтать не можем. Он увидит и услышит скрытые от нас краски и звуки. Бессмертие даст ему безграничную власть над временем. Представьте себе, Рэти, какую силу обретет мозг, освобожденный от забот выживания и от страха смерти. Каким глубоким и стойким станет счастье по знания и творчества, когда все ресурсы интеллекта сосредоточатся на расшифровке тайн бытия, на освоении беспредельной Вселенной! Разум поможет людям в короткий срок победить и свою глупость, и болезни, и смерть.
Лайт увлекся. Его глаза сияли, как будто он видел не милую, внимательную девушку, а то совершенное создание, которое жило в его воображении. Рэти хотела что-то спросить, но он остановил ее движением руки:
— Погодите. Мы подходим к главному. Ведь беда нынешнего человека не только в его физическом не совершенстве. Если бы только это! Скажите, Рэти, часто вы встречаете людей, которые вызывали бы у вас восхищение гармоничным сочетанием смелого ума и благородной души?
— Сегодня встретила впервые.
— Я спрашиваю серьезно.
— И я не шучу.
— Разве не ужасно, что так много людей не желают думать ни о чем, кроме своих шкурных дел?
— А может быть, они ни о чем другом думать не способны?
Вопрос был неожиданным и заставил Лайта уважительно взглянуть на Рэти.
— Вероятно, вы правы, — есть и такие… Тем хуже.
— Кому?
— Всем. Нежелание и неспособность думать — разные проявления одного и того же порока. Единственное, что определяет у большинства отношение к истине…
— Ее последствия для личных интересов человека, — закончила Рэти. — Я цитирую ваш закон об эмоциях. Разве он не подходит к этому случаю?
— Умница, Рэти, — одобрительно кивнул Лайт. — Тогда вам не нужно доказывать, что поступками людей слишком часто руководят самые низменные эгоистические чувства.
— Конечно, не нужно. Я это вижу каждый день, с детства, у всех. Меня это даже не удивляет.
— Самое страшное, что никого не удивляет. Сколько людей делают только то, что выгодно им, а на других им наплевать. Они живут в страхе перед личными потерями, перед угрозой своему благополучию, своей карьере. Страх рождает трусость, а трусость — мать раболепия, двуличия. Отсюда — постоянная готовность совершить подлость. И все это никого не удивляет. Все уверены, что иначе и быть не может.
— А разве не так?
— Должно быть не так! Слишком дорого обходится людям их эгоистическое скудоумие. Интеллект человечества еще в колыбели. Прошло очень мало времени, какие-то тысячи лет, с тех пор, как человек начал мыслить. Если довериться естественному ходу событий, понадобится еще тысяча веков, пока разум станет главенствующей силой и вытеснит недомыслие, суеверие, невежество.
— Подождем, — улыбнулась Рэти.
— А ждать мы не можем! — Лайт не ответил улыбкой на улыбку. — Слишком много на свете зла, страданий, горя.
Рэти, набросав на пол все мягкое, что подвернулось под руку, уютно устроилась в углу комнаты и внимательно следила за Лайтом, часто вскакивавшим с кресла, чтобы вытянуться перед ней во весь рост или сделать несколько широких быстрых шагов. Давно уже она не испытывала такого душевного покоя. Она сидела и слушала, не расплываясь в наркотическом тумане бездумья, и ей не было скучно и никуда не хотелось бежать, чтобы испытать что-то новое, более острое. Глядя на широколобое, темноглазое, удивительно подвижное лицо Лайта, она усмехнулась неожиданно пришедшей мысли — ей действительно впервые встретился человек, опьяненный своими мыслями, полный до краев, даже перехлестывавшим через край чувством ответственности за судьбу всех живущих на Земле.
— Чему вы ухмыляетесь? — спросил Лайт без обиды и подозрительности.
— А что изменится, когда появится ваш этот…
— Называйте, как он этого достоин: чев — Человек Величественный.
— Пусть будет чев. Мне не совсем ясна его роль.
— Признайтесь, что вы не верите в возможность его создания.
— В эту минуту — верю.
— И на том спасибо. А все остальные, за исключением одиночек, не верят даже на минуту. Поэтому уже своим появлением он заставит поверить в реальность бессмертия.
— А вы уверены, что оно необходимо? Мне иногда кажется, что эта канитель и без того слишком затягивается. Если разобраться, то жизнь — чертовски одно образная и скучная процедура.
— Разумеется, Рэти! — обрадовался Лайт. — Конечно, скучная! Жить, без цели и смысла перемалывая дни. Да еще разбираться в смысле жизни! Это самое опасное. Все религии запрещали задавать вопросы и разбираться. За первую же попытку что-то узнать и понять человек был изгнан из рая. Аргументация трусливых защитников жизни неотразима: родился — живи! Вот тебе и весь смысл. Терпи. Жди, пока осушишь всю чашу страданий. А почему? Зачем? Не твоего ума дело. Пути неисповедимы…
— Вы не ответили на мой вопрос о роли чева.
Лайт долго расхаживал по комнате, будто забыв о своей гостье. И ответил без прежней уверенности в голосе:
— Мне самому многое неясно, Рэти. Уж очень сложным и загадочным выглядит в моих мечтах это создание. Ясно мне только одно: не вместо нас, а рядом с нами появятся мудрые помощники — чевы. Они станут воплощением того Разума, на силу которого всегда возлагали свои надежды лучшие представители человечества. Они помогут людям осуществить древнейшую мечту о жизни без неурядиц, войн, лжи, несправедливости — мечту о счастье для всех.
— Вот в это верится мало. И без ваших чевов тесно на Земле, ступить некуда.
— Они никого не стеснят. Ведь им не нужны будут наши жалкие укрытия от непогоды и чужих глаз. В их распоряжении будет весь космос. И никого они не объедят, потому что им не нужен будет наш хлеб.
Лайт вдруг запнулся, покраснел и закончил виноватым лепетом:
— Простите, я заговорил о хлебе и вспомнил, что мы еще не чевы. Я забыл предложить вам поесть.
— Ты предлагал, Гарри, как только я вошла. Предложил автоматически и даже не расслышал моего ответа. Я действительно проголодалась. Не беспокойся, я сама все найду.
Как на редкостное зрелище смотрел Лайт на девушку, передвигавшуюся по его квартире с такой непринужденностью, будто она давно здесь жила. Рэти обшарила холодильную и термическую камеры, расставила тарелки и бокалы.
— Я удивляюсь, как мне повезло, — признался Лайт. — Разве это не чудо, что ты у меня?
— Такие чудеса я совершаю часто.
Они ужинали молча, как сильно проголодавшиеся люди.
— А мне все-таки жаль твоего чева, — сказала Рэти. — Не суметь поесть… Кстати, а как он будет размножаться?
— Не знаю, Рэти. Я еще очень многого о нем не знаю. Могу только предполагать, что все его чувства — и любовь, и наслаждение — все будет неизмеримо сильнее наших…
Лайт действительно знал тогда очень мало, гораздо меньше, чем ему казалось.
— Слава богу, что ты не чев, — зевая, проронила Рэти. — Я очень устала, милый. Пойдем спать.
***
Корабли, участвовавшие в гонке, ушли со старта. Лайт не собирался следить за всеми перипетиями соревнования — за прохождением контрольных пунктов и маневрированием на трассе. Он выключил передачу, но тут же зазуммерил оптитрон. Лайт увидел улыбающуюся Рэти. Как она умудрилась набрать его номер после только что перенесенной перегрузки, он понять не мог.
— Гарри! Ты помнишь, какой сегодня день?
— Помню, Рэти. (Это была дата их первой встречи.)
— Я хочу отметить его победой.
— Будь осторожна, дорогая.
— Подойди ближе. Еще ближе!
Лайт приник к объемному изображению, словно висевшему перед ним, и его глаза слились с глазами Рэти, летевшей по трассе Земля — Луна — Земля.
2
Еще один человек следил за каждым движением Рэти с чувством особой заинтересованности. В отличие от Лайта он находился высоко над Землей, в своей резиденции, вращавшейся на персональной орбите.
В космосе вращались сотни сооружений самой причудливой архитектуры. Фантазия зодчих, освобожденная от оков земной статики, создавала здания никогда ранее не виданных пропорций. Многообразным было и их назначение. Исследовательские лаборатории соседствовали со спортивными базами, дворцы науки — с экспериментальными заводами. Многие из них были возведены под эгидой международных организаций. Другие олицетворяли техническую мощь отдельных стран, давно покончивших с частным предпринимательством.
И лишь один искусственный космический островок являлся личной собственностью. Владел им самый богатый человек «последнего бастиона демократии».
К тому времени, которому посвящено наше повествование, от Сэма Кокера VI, каким он родился 118 лет назад, осталось немного. В груди его билось пластозиновое сердце; пищу перерабатывали органы, скроенные из прочнейшего гистапсона; безотказно действовали сантопроновые почки… Даже глаза Сэма, недавно вновь пересаженные от почти погибшего юноши, светились, как им и положено в двадцать лет.
Для полной реконструкции Кокера, по мнению его родственников, не мешало бы еще пересадить в его черепную коробку чей-нибудь мозг — более молодой и поворотливый. Ему намекнули на это еще лет сорок назад. Но Сэм пришел в ярость. Он был уверен, что самым богатым человеком в мире может быть только самый умный. А богаче Сэма не было никого.
— Зачем мне мозг какого-то болвана, который не сумел даже сколотить приличного состояния? — кричал он. — Я вижу вас насквозь. Вы хотите, чтобы от меня ничего моего не осталось, кроме ягодиц. Мой мозг — это я. А я — это деньги. А деньги — это всё!
В словах Кокера был тот резон, что его финансово-промышленной империей все равно не мог бы руководить один человек, какие бы молодые и гениальные мозги у него ни были. Сэму не довелось быть ни на одном заводе, и он понятия не имел, как делаются вещи. Но ему принадлежали контрольные пакеты акций множества международных компаний, производивших все виды оружия, а попутно еще разные товары — от собачьих ошейников до транспланетных кораблей. Даже фамилий всех президентов и председателей этих фирм Кокер не мог бы запомнить, если бы и пожелал загружать свою память всякой чепухой.
Башковитым администраторам и ученым, юристам и кудесникам рекламы платили достаточно, чтобы машина, вырабатывавшая прибыль, действовала без перебоев. А как они этого добиваются, Кокер и знать не хотел. У него и без того хватало о чем думать.
С тех пор как восемнадцать лет назад, в день своего столетия, Сэм VI стал первым в мире владельцем личной орбиты в ближнем космосе и поселился в грандиозном, комфортабельном Кокервиле, он ни разу не навестил опротивевшую Землю и исчез с глаз телезрителей. Даже воспоминание о толпах людей, заполонивших сушу и море, вызывало у него тошноту.
В мире творилось черт знает что. Каждый день эти расплодившиеся двуногие готовили новые каверзы, ничего хорошего не сулившие… Чтобы не захлебнуться и не утонуть в бурном потоке новостей, которые обрушивались на Кокервиль по всем каналам глобальной связи, мало было бы и десятка помощников. Для оценки, сортировки, выжимки и обобщения поступавшей информации при Сэме VI был создан ЦДМ — Центр думающих машин. Эти всезнайки мгновенно все запоминали, так же быстро соображали и в любую минуту могли выдать исчерпывающую справку по любому вопросу.
Одна из ДМ была выделена специально для того, чтобы разбираться в родственных отношениях Сэма VI. Количество его детей, внуков, правнуков и праправнуков обозначалось трехзначным числом. А их связи по линиям бывших и настоящих жен и мужей, невесток и зятьев так перепутались, что без помощи ДМ никак нельзя было обойтись. Дело было не в том, что Сэм отличался теплым отношением к своей родне. Большинство своих потомков он никогда не видел, а тех, кого видел, никогда бы вновь не узнал. И никакого желания встречаться с ними у него не было. Но так уж повелось в династии Кокеров, что каждый отпрыск в день своего рождения получал круглую сумму, вложенную в надежные акции с таким расчетом, чтобы к совершеннолетию сумма по меньшей мере удвоилась. Естественно, этот капитал должен был так или иначе участвовать в финансовом кругообороте империи и тем способствовать ее процветанию.
Но среди отпрысков было немало шалопаев, с годами все более изобретательно транжиривших деньги. Случались и семейные распри, приводившие к утечке крупных сумм в другие, конкурирующие фирмы. Помнить имена всех и степень родства каждого, следить за движением принадлежавших им активов, применять санкции и пресекать безобразия, грозящие ущербом всему клану, — все это и входило в обязанности специализированной ДМ, при которой состоял штат отборных адвокатов.
Единственным живым существом, бесконтрольно и безнаказанно тратившим деньги Кокера, была его праправнучка Рэти. Только ее он знал по имени и при встречах никогда ци с кем не путал. То ли потому, что она была удивительно похожа на его первую жену, умершую лет пятьдесят назад, то ли из-за редкостного обаяния, которым она обладала, то ли по какой другой, совсем уж непонятной причине, но старый Кокер все ей прощал, любые ее просьбы выполнял и всегда был рад ее видеть.
О ракетных гонках Сэм VI узнал, когда уже помешать им было невозможно, и теперь с беспокойством смотрел на праправнучку, влезавшую в свой корабль. Как и много раз в прошлом, она опять его надула, уговорив подписать чек на огромную сумму, — уверила, что потратит деньги только на «верное и приятное средство избавиться от скуки».
— Хорошенькое средство, — бормотал Кокер, разглядывая спортивную ракету, построенную из самых дорогих сплавов с единственной, по-видимому, целью — протаранить на вираже какого-нибудь соперника и вместе с ним провалиться в космическую преисподнюю.
Ни одна гонка не проходила без жертв, и у Сэма были незряшиые причины для тревоги. Но вот Рэти последний раз взмахнула рукой и захлопнула за собой люк. Двести шестьдесят кораблей, участвовавших в гонках, сорвались со старта, вышли на трассу, размеченную постами контрольной службы, и начали бешеную борьбу за секунды.
В космосе вращались сотни сооружений самой причудливой архитектуры. Фантазия зодчих, освобожденная от оков земной статики, создавала здания никогда ранее не виданных пропорций. Многообразным было и их назначение. Исследовательские лаборатории соседствовали со спортивными базами, дворцы науки — с экспериментальными заводами. Многие из них были возведены под эгидой международных организаций. Другие олицетворяли техническую мощь отдельных стран, давно покончивших с частным предпринимательством.
И лишь один искусственный космический островок являлся личной собственностью. Владел им самый богатый человек «последнего бастиона демократии».
К тому времени, которому посвящено наше повествование, от Сэма Кокера VI, каким он родился 118 лет назад, осталось немного. В груди его билось пластозиновое сердце; пищу перерабатывали органы, скроенные из прочнейшего гистапсона; безотказно действовали сантопроновые почки… Даже глаза Сэма, недавно вновь пересаженные от почти погибшего юноши, светились, как им и положено в двадцать лет.
Для полной реконструкции Кокера, по мнению его родственников, не мешало бы еще пересадить в его черепную коробку чей-нибудь мозг — более молодой и поворотливый. Ему намекнули на это еще лет сорок назад. Но Сэм пришел в ярость. Он был уверен, что самым богатым человеком в мире может быть только самый умный. А богаче Сэма не было никого.
— Зачем мне мозг какого-то болвана, который не сумел даже сколотить приличного состояния? — кричал он. — Я вижу вас насквозь. Вы хотите, чтобы от меня ничего моего не осталось, кроме ягодиц. Мой мозг — это я. А я — это деньги. А деньги — это всё!
В словах Кокера был тот резон, что его финансово-промышленной империей все равно не мог бы руководить один человек, какие бы молодые и гениальные мозги у него ни были. Сэму не довелось быть ни на одном заводе, и он понятия не имел, как делаются вещи. Но ему принадлежали контрольные пакеты акций множества международных компаний, производивших все виды оружия, а попутно еще разные товары — от собачьих ошейников до транспланетных кораблей. Даже фамилий всех президентов и председателей этих фирм Кокер не мог бы запомнить, если бы и пожелал загружать свою память всякой чепухой.
Башковитым администраторам и ученым, юристам и кудесникам рекламы платили достаточно, чтобы машина, вырабатывавшая прибыль, действовала без перебоев. А как они этого добиваются, Кокер и знать не хотел. У него и без того хватало о чем думать.
С тех пор как восемнадцать лет назад, в день своего столетия, Сэм VI стал первым в мире владельцем личной орбиты в ближнем космосе и поселился в грандиозном, комфортабельном Кокервиле, он ни разу не навестил опротивевшую Землю и исчез с глаз телезрителей. Даже воспоминание о толпах людей, заполонивших сушу и море, вызывало у него тошноту.
В мире творилось черт знает что. Каждый день эти расплодившиеся двуногие готовили новые каверзы, ничего хорошего не сулившие… Чтобы не захлебнуться и не утонуть в бурном потоке новостей, которые обрушивались на Кокервиль по всем каналам глобальной связи, мало было бы и десятка помощников. Для оценки, сортировки, выжимки и обобщения поступавшей информации при Сэме VI был создан ЦДМ — Центр думающих машин. Эти всезнайки мгновенно все запоминали, так же быстро соображали и в любую минуту могли выдать исчерпывающую справку по любому вопросу.
Одна из ДМ была выделена специально для того, чтобы разбираться в родственных отношениях Сэма VI. Количество его детей, внуков, правнуков и праправнуков обозначалось трехзначным числом. А их связи по линиям бывших и настоящих жен и мужей, невесток и зятьев так перепутались, что без помощи ДМ никак нельзя было обойтись. Дело было не в том, что Сэм отличался теплым отношением к своей родне. Большинство своих потомков он никогда не видел, а тех, кого видел, никогда бы вновь не узнал. И никакого желания встречаться с ними у него не было. Но так уж повелось в династии Кокеров, что каждый отпрыск в день своего рождения получал круглую сумму, вложенную в надежные акции с таким расчетом, чтобы к совершеннолетию сумма по меньшей мере удвоилась. Естественно, этот капитал должен был так или иначе участвовать в финансовом кругообороте империи и тем способствовать ее процветанию.
Но среди отпрысков было немало шалопаев, с годами все более изобретательно транжиривших деньги. Случались и семейные распри, приводившие к утечке крупных сумм в другие, конкурирующие фирмы. Помнить имена всех и степень родства каждого, следить за движением принадлежавших им активов, применять санкции и пресекать безобразия, грозящие ущербом всему клану, — все это и входило в обязанности специализированной ДМ, при которой состоял штат отборных адвокатов.
Единственным живым существом, бесконтрольно и безнаказанно тратившим деньги Кокера, была его праправнучка Рэти. Только ее он знал по имени и при встречах никогда ци с кем не путал. То ли потому, что она была удивительно похожа на его первую жену, умершую лет пятьдесят назад, то ли из-за редкостного обаяния, которым она обладала, то ли по какой другой, совсем уж непонятной причине, но старый Кокер все ей прощал, любые ее просьбы выполнял и всегда был рад ее видеть.
О ракетных гонках Сэм VI узнал, когда уже помешать им было невозможно, и теперь с беспокойством смотрел на праправнучку, влезавшую в свой корабль. Как и много раз в прошлом, она опять его надула, уговорив подписать чек на огромную сумму, — уверила, что потратит деньги только на «верное и приятное средство избавиться от скуки».
— Хорошенькое средство, — бормотал Кокер, разглядывая спортивную ракету, построенную из самых дорогих сплавов с единственной, по-видимому, целью — протаранить на вираже какого-нибудь соперника и вместе с ним провалиться в космическую преисподнюю.
Ни одна гонка не проходила без жертв, и у Сэма были незряшиые причины для тревоги. Но вот Рэти последний раз взмахнула рукой и захлопнула за собой люк. Двести шестьдесят кораблей, участвовавших в гонках, сорвались со старта, вышли на трассу, размеченную постами контрольной службы, и начали бешеную борьбу за секунды.