Страница:
Сначала защити его!
Приказ был излишним — разъяренные гномы, гулко топая, мчались прямо на нее, ловко перепрыгивая через препятствия и подхватывая на бегу увесистые обломки, которые теперь сыпались градом слева и справа, и рука сама собой распрямилась в уверенном броске — первый из нападавших с каркающим вскриком рухнул наземь. Второй отреагировал мгновенно: отскочил в сторону, пригнулся, по-звериному высматривая в темноте противника.
Но принцессе было достаточно одного неуловимого движения, чтобы, перелетев через ничто, уже оказаться возле своей первой жертвы и выдернуть торчавший из горла нож. Раздался чмокающий звук, и теплая липкая струя выплеснулась ей на руки и на платье, затекая за ворот. Но на эмоции не было времени и, подавив неуемную, казалось, тошноту она в следующий миг нависла над согнувшимся на свою беду вторым противником и, охватив литую рукоятку двумя руками, с неженской силой ударила туда, где угадывалось основание шеи. Раздался хруст перебитых позвонков, что вызвало не меньший всплеск омерзения, но эта жертва нашла в себе силы еще закричать — впрочем, инстинкт неминучей гибели породил этот крик на секунду раньше, чем оружие коснулось тела; но так или иначе, а вопль этот удесятерило подземное эхо, и отдаленный топот показал, что цель была достигнута — кто-то, и не один, спешил на помощь.
Если они сейчас найдут трупы…
И снова движения рук опережали обдуманность решений: достаточно было двух поспешных толчков, и вот уже оба еще не остывших тела впервые (увы, уже не в жизни!) преодолев неведомое в этом мире ничто , возникли на самой вершине какой-то заоблачной горы, чтобы в следующий миг начать неудержимое падение вдоль каменной кручи, обреченные в конце этого пути превратиться в обезображенные до неузнаваемости безымянные останки.
А ведь они всего-навсего исполняли свой долг.
Да. Но они подняли руку на моего Горона.
Ну, этой игрушки ты можешь сейчас лишиться…
Так. Значит, он жив. Пока еще жив.
Топот и тревожные голоса между тем действительно приближались. Назад, к стене, найти Горона, вместе укрыться его жестким плащом — даже вблизи это будет почти неотличимо от черноты камней. Конечно, ей ничего не стоило прямо сейчас перенестись вместе с ним в любое безопасное место, хотя бы в заброшенное подлесье возле Сумеречной Башни, но как объяснить это Горону, если он придет в себя? Хрупкое равновесие их отношений будет разрушено раз и навсегда…
Значит, этот вариант — на самый крайний случай.
Голоса вместе с топотом влились в пещеру. Она чуть приподняла краешек шершавой ткани, выглядывая наружу — около десятка кампьерров, подняв над головами пучки светящейся травы, кружили по пещере, собираясь у каждого кольца торчков-камышей и, вытянув шеи, перегибались через это непрочное ограждение и заглядывали куда-то внутрь. Вот оно что — колодцы! От таких фейерверков, какой она наблюдала совсем недавно, легко шарахнуться в сторону и угодить в провал; похоже, именно так сейчас и полагали невестийцы, опоздавшие к развязке разыгравшейся здесь трагедии. Но такое предположение хорошо до той поры, пока они не наткнутся на лужу крови. Тогда — все. А они ближе. Еще ближе. Уже слышно тяжелое, тревожное сопение…
Высокий женский крик донесся настолько издалека, что казалось — из другого мира. Не почудилось ли?
Нет. Вот оно, снова: «Ай-яа-яа-ааа!.. ааа… ааа…» Эхо? Нет. Так бьются головой о стену. И было в этом безысходном вопле еще что-то, недоступное пониманию чужака, но заставившее всех невестийцев замереть на месте, а затем разом, не сговариваясь, броситься вон из пещеры. Ну вот, можно хоть дух перевести. Ни одного не осталось?..
Какой там дух? Они же сейчас вернутся!
Без паники, мой неслышимый, без паники. Перевести дух — это значит, просто какое-то время обойтись без драки. А то, что на смену исчезнувшим подземельцам пришлют других, ясно даже и ежу, как говаривал кто-то… Знать бы только, что это за чудовище такое: ёж. Кажется, так звали жалостливого чародея, сотворившего Неоплаканных Зверей: ёж-Хриёр-ёж. Нет, как-то не так… А бормочу я все это от страха, потому что не могу нашарить заветный проход, до которого так и не добрался Горон. Где-то здесь… Или чуть подальше… Есть!
Каменная плита, из-под которой ощутимо тянуло холодком, на удивление легко сдвинулась в сторону; круглый лаз, открывшийся за ней, напоминал скорее звериную нору, но времени на сомнения не было, и Сэнни нырнула в темноту. Только бы не тупик, только бы проскользнуть хотя бы ползком… Получилось, и даже не ползком, а просто пригнувшись, только гораздо труднее было справиться с врожденным ужасом всех джасперян перед любым подземельем; а тут еще что-то острое, цепляющее за волосы, точно коготки летучих мышей, и неотвязные воспоминания о затопленных водой потаенных лабиринтах Пятилучья, где утлая лодчонка несла ее, связанную по рукам и ногам, в золоченый колодец, откуда, казалось, не было выхода даже через спасительное ничто…
Тусклый свет забрезжил над головой, и она с облегчением почувствовала, что может выпрямиться. Опять что-то вроде колодца. Одно утешение: он широк, точно башня, да и золотом не блещет, зато пол устлан упругим моховым ковром. И, как полагается в башне, узенькое оконце под самым потолком с неохотой пропускает сиреневатый полусвет — значит, выходит на север или запад. Но об этом потом, сейчас главное — переправить сюда Горона. И поскорее, пока он не очнулся.
Она метнулась обратно в пещеру, естественно, не по тесному лазу, а привычным для джасперян способом; замерла. Так. Никого, кроме Горона, которого она безошибочно не увидала, но почувствовала рядом — легкий, тревожащий шелест его волос выдавал его. Очень важно было угадать, в сознании он, или нет?..
Нет.
Тогда все проще.
Он лежал лицом вниз, и его колдовские волосы хлестко метнулись ей навстречу, когда она наклонилась; но вместо удара она почувствовала всего лишь мягкое, ограждающее прикосновение. Теперь только бы не дотронуться до спины… Она пошарила по каменным осколкам, наткнулась наконец на безжизненную кисть суховатой руки. Этого достаточно, чтобы совершить совместный перелет. Она сжала запястье — не проснись, Горон, миленький, еще секунду…
Все. Они в безопасности. Теперь бы немного воды. Ах да, колодцы…
Небезопасно!
Да понимаю. И что-то еще…
Башенная камера медленно, словно нехотя, наполнялась утренним туманным светом. Свет. Ведь у Горона с собой была светящаяся ветвь! Скорее назад, потому что она безошибочно укажет подземным жителям на место недавней трагедии. Что, в пещере еще пусто? Да, еще. А вот и потускневшая ветка. Кстати, надо и вход задвинуть понадежнее, ведь, похоже, что здешним гномам он неизвестен. Если они не наткнутся сегодня на кровь, то за пару часов она в такой жаре высохнет…
Какие-то частые клацающие звуки послышались совсем неподалеку, словно некрупный зверь лакал воду… Или не воду.
Злобное шипение, выгнувшаяся горбиком спина и три немигающих кровавых глаза.
А главное — нестерпимая вонь.
Все, что угодно, она могла перенести, но только не это. Так что возвращение в спасительную башню-колодец можно было бы смело назвать позорным бегством. Но сладковатый прилипчивый запах за несколько секунд уже успел проникнуть между ворсинками плаща и теперь преследовал ее даже здесь. Она отшвырнула плащ, опустилась на колени возле Горона. Воды-то она так и не принесла. А что еще можно было сделать с раненым, кроме того, чтобы смыть с него кровь и перевязать потуже рану, она просто не представляла. На то у нее всегда имелся собственный лекарь. Да и крови что-то не видно, так что или удар пришелся по голове и его смягчила шапка волос, или по спине, и тогда это настоящий болевой шок. Что же делать, что делать?.. Да еще и этот неотступный тошнотворный запах, от которого все кругом плывет и невозможно сосредоточиться…
Проклятие, да ведь это пахнет кровь, пятнающая ее собственное платье и руки! Все-таки придется рискнуть и вернуться к колодцу…
А что, нет другого способа?
Действительно. Вот что значит, вжиться в роль несмышленой девчонки, путешествующей по сказочному миру в поисках того — неизвестно чего. И совсем из головы вон такая простая, реальная вещь — что ведь в ее владении все моря Вселенной!
— Горон, подождешь? Я на две секундочки, и сразу назад!
Не отвечает. Тогда мгновенный полет, и — каменистая осыпь, по которой спускается дорога, пролегающая вдоль всего хребта Игуаны к самой восточной оконечности ее «хвоста». Промчаться по влажной гальке, даже не снимая на бегу окровавленного платья и — в теплынь вечерней морской воды, смывающей всю скверну вынужденного убийства. В две секунды она, естественно, не уложилась, но в десять — пожалуй, потому что осталось только накинуть на мокрое тело плащ, туго затянуться лиловым пояском, и — обратно!
Иссиня-черный мох, едва угадываемый на нем профиль.
— Горон, ты меня слышишь?..
До волос даже не пришлось дотрагиваться: сами, зашелестев, точно легкая волна по гальке, сдвинулись в сторону, обнажая высокий, без единой морщинки лоб. Правда, губы, всегда обезображенные скорбным изломом, так и остались укрытыми ревнивой прядью, но вот пушистые ресницы — древние боги, какая красавица не отдала бы полжизни за такие!
Нашла время любоваться! Естественная защита для глаз от здешнего ослепительного солнца.
Которого невестийцы практически не видят… И потом, кто это решил, что я им любуюсь? Мне бы его только в чувство привести. Влажная тряпка на лоб, вот все, что приходит в голову. Из мокрого — только подол платья. А, сойдет. Только наклониться пониже…
Сперва дрогнули ресницы, потом — все тело. Руки судорожно нашарили на лбу влажную ткань, точно в ней было спасение от всех ведомых и неведомой бед, и Горон, вздрагивая всем телом, уткнулся в него лицом, как щенок зарывается в теплую шерсть материнского брюха.
Запах! Запах твоего тела и горькой колдовской воды!
— Очнись, Горон! — крикнула Сэнни вовсе не потому, что хотела ему помочь — просто ей было нестерпимо стыдно глядеть на то, как этого таинственного человека, на которого она привыкла глядеть снизу вверх, сотрясает какая-то жалкая дрожь.
Он очнулся. Рывком сел. Еще резче обернулся к ней, так что они оказались лицом к лицу.
И оба замерли в невольном оцепенении. Он — на какой-то миг, не узнавая ее, словно ожидал увидеть совсем другого человека. А она — потому, что впервые так близко увидела его глаза.
Раньше он тоже, разумеется, глядел на нее, не без того; но это был ускользающий взгляд из-под непроницаемых ресниц, что-то вроде черной молнии, и только. А сейчас она с каким-то суеверным ужасом, граничащим с восхищением, вглядывалась в эту сплошную агатовую черноту и с трудом различала серебряные паутинки, очерчивающие контуры радужки и разбегающиеся от зрачка лучики; никакого белка, все одинаково бездонно чернотой межзвездного Пространства…
Древние боги, да человек ли он?
Ты слышала его рассказ: он — последний из рода номадов. И этим сказано все.
Ну, кому сказано, а кому и нет.
— Прости… Кажется, я напугал тебя, Эссени…
Нет, не напугал — снова столкнул в омут нестерпимого внутреннего жара, сравнимого разве что со здешним солнцем. Горели даже подошвы ступней, даже кожа изнутри… Почему? Не потому ли, что нечеловечьи агаты его глаз напомнила ей магический черный свет, которым притягивал ее к себе проклятый Нетопырь?
Только бы он не заметил — ведь к нему, собственно, это отношения не имеет.
— Это ты меня прости: там, в пещере, я загляделась на огненный фонтан и не успела защитить тебя от опасности.
— Защитить? Ты — меня? Сэнни с трудом выдавила улыбку:
— Ну… произошло маленькое недоразумение. Эти печные мастера набросились на нас… Разве ты не помнишь? Впрочем, тебе, кажется, крепко досталось по голове. Могло отшибить память.
Он инстинктивно вскинул руку к затылку и вдруг рассмеялся:
— Действительно. Но если бы ты только знала, как давно я ни от кого не получал по голове… Забытое ощущение, осколочек детства.
— В таком случае, двое нас. В меня тоже недавно запустили мячом, и по тому же месту. И я так же, как и ты, была в восторге. Родство душ.
Смеялись теперь оба, почти счастливо. Теперь, когда все беды остались позади…
Да? А ты не думаешь о том, что ты вместе с Гороном замурована в этой башне?
Она еще продолжала смеяться, но Горон уже почувствовал, как в этом смехе задребезжали фальшивые нотки.
— Что? Чего ты испугалась, Эссени?
— Да ничего страшного. Просто я вспомнила, что задвинула единственный проход каменной плитой. Как же мы пройдем завтра к маггирам?
— Задвинула? Зачем? — искренне изумился он.
— Видишь ли, когда на нас напали… Меня… То есть я…
Волосы взметнулись с такой яростью, что между прядками проскочили крохотные искорки:
— Что? Что они с тобой сделали? Говори!
— Со мной? Кто бы посмел… Ничего. Но у меня не было другого выхода — прости, Горон, но мне пришлось их убить.
— Ты? Ты смогла убить человека?
— Двоих, Горон, двоих. И не гляди на меня так изумленно: если бы я не могла постоять за себя, встретил бы ты меня так далеко от моего дома?
Волосы с шелестом опустились, как всегда, оставляя видимой лишь узкую щелку для глаз. Горон долго глядел на нее из-под полуопущенных ресниц, как будто подыскивал оправдание ее словам. Не нашел.
— Убила. И ты говоришь об этом так просто, словно разбила две чашки… Неужели тебе не приходило в голову, как дорога на этой земле каждая человеческая жизнь?
— Думаю, она везде дорога одинаково, но знаешь, в тот момент из всех человеческих жизней меня волновала только твоя.
Снова повисла томительная пауза, и было нестерпимо трудно не опустить голову, не спрятаться от следующего вопроса. А он был неизбежен:
— Почему, Эссени? Кто я для тебя? Не обмани его!
Не обману. А иначе и быть не может.
— Горон, для этого на нашем языке просто нет слова. Для всего остального есть, а для этого — нет. Судьбе (а некоторые говорят — богам) было угодно, чтобы мы пошли одной дорогой, и не знаю, как получилось, но я не могу тебя предать, не могу тебе солгать. Не важно, мужчина ты или женщина, старик или ребенок, человек или дух. Ты для меня не просто тот, кто рядом; ты — Тот, Кто Рядом. Это не много и не мало. Это — бесконечно высоко. Понимаешь?
Он первый опустил голову, и волосы совсем скрыли его лицо.
— Высоко. И только. А понимаешь ли ты, как горько это слышать мне?
Похоже, что ее странствие по сказочном далям вместе с ним закончилось…
— Значит, мне лучше исчезнуть.
— Нет!!!
А, вот и он испугался потерять свою игрушку.
— В таком случае, — она постаралась придать своей улыбке беззаботность, — тебе придется подумать, как мы отсюда будем выбираться.
— Просто. Здесь имеется выход, известный мне одному, — он небрежно кивнул куда-то в угол; надо думать, это была не последняя тайна, которой он владел единолично. — Беда не в этом…
— Говори, в чем — я сделаю все, что в моих силах. Он покачал головой, задумчиво провел ладонью по лицу, словно стирая боль.
— Время. Мне просто нужно еще немного времени. Мне предстоит нелегкий разговор со здешним одинцом, его участие в нашем общем деле чрезвычайно важно. И он не должен заметить моей слабости.
Ага, маленький первобытный заговор. И тут все как у людей. Впрочем, она давно это подозревала. Непонятно только, почему эту незначительную задержку он именует бедой… Да и вообще всегда торопится покинуть ее и удалиться на какие-то дипломатические переговоры со здешними старейшинами. Боится он подолгу оставаться с ней наедине, что ли?
— А к маггирам мы идем тоже для того, чтобы договориться с их предводителем?
— Естественно. Но маггиры мне откажут.
— Зачем же тогда терять время?
— Политика. Хотя ты вряд ли знаешь это слово. Видишь ли, это прекрасная возможность еще раз показать всем окрестным племенам, что маггиры троевластные, почитающие себя средоточием всей мудрости, чести и совести Новоземья, на самом деле черствы и упрямы, и превыше всего ставят свои ведовские знания, позволяющие им повелевать огнем, землей и водой.
— Тоже неплохо. Что же превыше знания?
— Любовь. Пойми, Эссени, если бы не умение любить, которое кампьерры воспитывают в своих детях даже раньше, чем те учатся говорить — им бы не выжить под этим солнцем. Ведь все лучшие качества человека — терпение и сострадание, трудолюбие и повиновение, все они порождаются любовью…
Каким странным, нравоучительным тоном говорит он о любви… Вроде бы он прав, но где-то в глубине души топорщит свои колючки насмешливое несогласие.
Похоже, не знает бедный Горон, что такое настоящая-то любовь!
А если он стоит на ее пороге?
Тогда надо срочно переводить разговор на другую тему.
— Почему же маггиры подчиняются Лунному Нетопырю, если они так всемогущи?
— Поневоле. Они троевластны, но не всемогущи. Повелителю Тьмы подвластен один воздух, зато в любой момент он может кого угодно оградить своей лунной поволокой, которая непреодолима для колдовских чар. Но маггиры действительно мудры, и Нетопырь позволяет им многое… Во всяком случае, то, что не опасно для жизни.
— Одного я не пойму: почему этот летучий деспот так заботится о жизни тех, кого презирает, над кем издевается, кого ценит не больше, чем пыль под ногами?
— Почему? Да потому, что он — бог. А что такое бог без тех, кто в него верит?
— Но его же все ненавидят!
— Правильно. Любовь — это для ближних своих. Ненависть — для бога.
Вот это заповедь!
Он поднялся. Вспомнил, наверное, что если богу — богово, то здешнему одинцу — как минимум уважение:
— Пора. До завтра, Эссени. Оставайся на этом месте. А меня ждут.
17. Маггиры троевластные
Приказ был излишним — разъяренные гномы, гулко топая, мчались прямо на нее, ловко перепрыгивая через препятствия и подхватывая на бегу увесистые обломки, которые теперь сыпались градом слева и справа, и рука сама собой распрямилась в уверенном броске — первый из нападавших с каркающим вскриком рухнул наземь. Второй отреагировал мгновенно: отскочил в сторону, пригнулся, по-звериному высматривая в темноте противника.
Но принцессе было достаточно одного неуловимого движения, чтобы, перелетев через ничто, уже оказаться возле своей первой жертвы и выдернуть торчавший из горла нож. Раздался чмокающий звук, и теплая липкая струя выплеснулась ей на руки и на платье, затекая за ворот. Но на эмоции не было времени и, подавив неуемную, казалось, тошноту она в следующий миг нависла над согнувшимся на свою беду вторым противником и, охватив литую рукоятку двумя руками, с неженской силой ударила туда, где угадывалось основание шеи. Раздался хруст перебитых позвонков, что вызвало не меньший всплеск омерзения, но эта жертва нашла в себе силы еще закричать — впрочем, инстинкт неминучей гибели породил этот крик на секунду раньше, чем оружие коснулось тела; но так или иначе, а вопль этот удесятерило подземное эхо, и отдаленный топот показал, что цель была достигнута — кто-то, и не один, спешил на помощь.
Если они сейчас найдут трупы…
И снова движения рук опережали обдуманность решений: достаточно было двух поспешных толчков, и вот уже оба еще не остывших тела впервые (увы, уже не в жизни!) преодолев неведомое в этом мире ничто , возникли на самой вершине какой-то заоблачной горы, чтобы в следующий миг начать неудержимое падение вдоль каменной кручи, обреченные в конце этого пути превратиться в обезображенные до неузнаваемости безымянные останки.
А ведь они всего-навсего исполняли свой долг.
Да. Но они подняли руку на моего Горона.
Ну, этой игрушки ты можешь сейчас лишиться…
Так. Значит, он жив. Пока еще жив.
Топот и тревожные голоса между тем действительно приближались. Назад, к стене, найти Горона, вместе укрыться его жестким плащом — даже вблизи это будет почти неотличимо от черноты камней. Конечно, ей ничего не стоило прямо сейчас перенестись вместе с ним в любое безопасное место, хотя бы в заброшенное подлесье возле Сумеречной Башни, но как объяснить это Горону, если он придет в себя? Хрупкое равновесие их отношений будет разрушено раз и навсегда…
Значит, этот вариант — на самый крайний случай.
Голоса вместе с топотом влились в пещеру. Она чуть приподняла краешек шершавой ткани, выглядывая наружу — около десятка кампьерров, подняв над головами пучки светящейся травы, кружили по пещере, собираясь у каждого кольца торчков-камышей и, вытянув шеи, перегибались через это непрочное ограждение и заглядывали куда-то внутрь. Вот оно что — колодцы! От таких фейерверков, какой она наблюдала совсем недавно, легко шарахнуться в сторону и угодить в провал; похоже, именно так сейчас и полагали невестийцы, опоздавшие к развязке разыгравшейся здесь трагедии. Но такое предположение хорошо до той поры, пока они не наткнутся на лужу крови. Тогда — все. А они ближе. Еще ближе. Уже слышно тяжелое, тревожное сопение…
Высокий женский крик донесся настолько издалека, что казалось — из другого мира. Не почудилось ли?
Нет. Вот оно, снова: «Ай-яа-яа-ааа!.. ааа… ааа…» Эхо? Нет. Так бьются головой о стену. И было в этом безысходном вопле еще что-то, недоступное пониманию чужака, но заставившее всех невестийцев замереть на месте, а затем разом, не сговариваясь, броситься вон из пещеры. Ну вот, можно хоть дух перевести. Ни одного не осталось?..
Какой там дух? Они же сейчас вернутся!
Без паники, мой неслышимый, без паники. Перевести дух — это значит, просто какое-то время обойтись без драки. А то, что на смену исчезнувшим подземельцам пришлют других, ясно даже и ежу, как говаривал кто-то… Знать бы только, что это за чудовище такое: ёж. Кажется, так звали жалостливого чародея, сотворившего Неоплаканных Зверей: ёж-Хриёр-ёж. Нет, как-то не так… А бормочу я все это от страха, потому что не могу нашарить заветный проход, до которого так и не добрался Горон. Где-то здесь… Или чуть подальше… Есть!
Каменная плита, из-под которой ощутимо тянуло холодком, на удивление легко сдвинулась в сторону; круглый лаз, открывшийся за ней, напоминал скорее звериную нору, но времени на сомнения не было, и Сэнни нырнула в темноту. Только бы не тупик, только бы проскользнуть хотя бы ползком… Получилось, и даже не ползком, а просто пригнувшись, только гораздо труднее было справиться с врожденным ужасом всех джасперян перед любым подземельем; а тут еще что-то острое, цепляющее за волосы, точно коготки летучих мышей, и неотвязные воспоминания о затопленных водой потаенных лабиринтах Пятилучья, где утлая лодчонка несла ее, связанную по рукам и ногам, в золоченый колодец, откуда, казалось, не было выхода даже через спасительное ничто…
Тусклый свет забрезжил над головой, и она с облегчением почувствовала, что может выпрямиться. Опять что-то вроде колодца. Одно утешение: он широк, точно башня, да и золотом не блещет, зато пол устлан упругим моховым ковром. И, как полагается в башне, узенькое оконце под самым потолком с неохотой пропускает сиреневатый полусвет — значит, выходит на север или запад. Но об этом потом, сейчас главное — переправить сюда Горона. И поскорее, пока он не очнулся.
Она метнулась обратно в пещеру, естественно, не по тесному лазу, а привычным для джасперян способом; замерла. Так. Никого, кроме Горона, которого она безошибочно не увидала, но почувствовала рядом — легкий, тревожащий шелест его волос выдавал его. Очень важно было угадать, в сознании он, или нет?..
Нет.
Тогда все проще.
Он лежал лицом вниз, и его колдовские волосы хлестко метнулись ей навстречу, когда она наклонилась; но вместо удара она почувствовала всего лишь мягкое, ограждающее прикосновение. Теперь только бы не дотронуться до спины… Она пошарила по каменным осколкам, наткнулась наконец на безжизненную кисть суховатой руки. Этого достаточно, чтобы совершить совместный перелет. Она сжала запястье — не проснись, Горон, миленький, еще секунду…
Все. Они в безопасности. Теперь бы немного воды. Ах да, колодцы…
Небезопасно!
Да понимаю. И что-то еще…
Башенная камера медленно, словно нехотя, наполнялась утренним туманным светом. Свет. Ведь у Горона с собой была светящаяся ветвь! Скорее назад, потому что она безошибочно укажет подземным жителям на место недавней трагедии. Что, в пещере еще пусто? Да, еще. А вот и потускневшая ветка. Кстати, надо и вход задвинуть понадежнее, ведь, похоже, что здешним гномам он неизвестен. Если они не наткнутся сегодня на кровь, то за пару часов она в такой жаре высохнет…
Какие-то частые клацающие звуки послышались совсем неподалеку, словно некрупный зверь лакал воду… Или не воду.
Злобное шипение, выгнувшаяся горбиком спина и три немигающих кровавых глаза.
А главное — нестерпимая вонь.
Все, что угодно, она могла перенести, но только не это. Так что возвращение в спасительную башню-колодец можно было бы смело назвать позорным бегством. Но сладковатый прилипчивый запах за несколько секунд уже успел проникнуть между ворсинками плаща и теперь преследовал ее даже здесь. Она отшвырнула плащ, опустилась на колени возле Горона. Воды-то она так и не принесла. А что еще можно было сделать с раненым, кроме того, чтобы смыть с него кровь и перевязать потуже рану, она просто не представляла. На то у нее всегда имелся собственный лекарь. Да и крови что-то не видно, так что или удар пришелся по голове и его смягчила шапка волос, или по спине, и тогда это настоящий болевой шок. Что же делать, что делать?.. Да еще и этот неотступный тошнотворный запах, от которого все кругом плывет и невозможно сосредоточиться…
Проклятие, да ведь это пахнет кровь, пятнающая ее собственное платье и руки! Все-таки придется рискнуть и вернуться к колодцу…
А что, нет другого способа?
Действительно. Вот что значит, вжиться в роль несмышленой девчонки, путешествующей по сказочному миру в поисках того — неизвестно чего. И совсем из головы вон такая простая, реальная вещь — что ведь в ее владении все моря Вселенной!
— Горон, подождешь? Я на две секундочки, и сразу назад!
Не отвечает. Тогда мгновенный полет, и — каменистая осыпь, по которой спускается дорога, пролегающая вдоль всего хребта Игуаны к самой восточной оконечности ее «хвоста». Промчаться по влажной гальке, даже не снимая на бегу окровавленного платья и — в теплынь вечерней морской воды, смывающей всю скверну вынужденного убийства. В две секунды она, естественно, не уложилась, но в десять — пожалуй, потому что осталось только накинуть на мокрое тело плащ, туго затянуться лиловым пояском, и — обратно!
Иссиня-черный мох, едва угадываемый на нем профиль.
— Горон, ты меня слышишь?..
До волос даже не пришлось дотрагиваться: сами, зашелестев, точно легкая волна по гальке, сдвинулись в сторону, обнажая высокий, без единой морщинки лоб. Правда, губы, всегда обезображенные скорбным изломом, так и остались укрытыми ревнивой прядью, но вот пушистые ресницы — древние боги, какая красавица не отдала бы полжизни за такие!
Нашла время любоваться! Естественная защита для глаз от здешнего ослепительного солнца.
Которого невестийцы практически не видят… И потом, кто это решил, что я им любуюсь? Мне бы его только в чувство привести. Влажная тряпка на лоб, вот все, что приходит в голову. Из мокрого — только подол платья. А, сойдет. Только наклониться пониже…
Сперва дрогнули ресницы, потом — все тело. Руки судорожно нашарили на лбу влажную ткань, точно в ней было спасение от всех ведомых и неведомой бед, и Горон, вздрагивая всем телом, уткнулся в него лицом, как щенок зарывается в теплую шерсть материнского брюха.
Запах! Запах твоего тела и горькой колдовской воды!
— Очнись, Горон! — крикнула Сэнни вовсе не потому, что хотела ему помочь — просто ей было нестерпимо стыдно глядеть на то, как этого таинственного человека, на которого она привыкла глядеть снизу вверх, сотрясает какая-то жалкая дрожь.
Он очнулся. Рывком сел. Еще резче обернулся к ней, так что они оказались лицом к лицу.
И оба замерли в невольном оцепенении. Он — на какой-то миг, не узнавая ее, словно ожидал увидеть совсем другого человека. А она — потому, что впервые так близко увидела его глаза.
Раньше он тоже, разумеется, глядел на нее, не без того; но это был ускользающий взгляд из-под непроницаемых ресниц, что-то вроде черной молнии, и только. А сейчас она с каким-то суеверным ужасом, граничащим с восхищением, вглядывалась в эту сплошную агатовую черноту и с трудом различала серебряные паутинки, очерчивающие контуры радужки и разбегающиеся от зрачка лучики; никакого белка, все одинаково бездонно чернотой межзвездного Пространства…
Древние боги, да человек ли он?
Ты слышала его рассказ: он — последний из рода номадов. И этим сказано все.
Ну, кому сказано, а кому и нет.
— Прости… Кажется, я напугал тебя, Эссени…
Нет, не напугал — снова столкнул в омут нестерпимого внутреннего жара, сравнимого разве что со здешним солнцем. Горели даже подошвы ступней, даже кожа изнутри… Почему? Не потому ли, что нечеловечьи агаты его глаз напомнила ей магический черный свет, которым притягивал ее к себе проклятый Нетопырь?
Только бы он не заметил — ведь к нему, собственно, это отношения не имеет.
— Это ты меня прости: там, в пещере, я загляделась на огненный фонтан и не успела защитить тебя от опасности.
— Защитить? Ты — меня? Сэнни с трудом выдавила улыбку:
— Ну… произошло маленькое недоразумение. Эти печные мастера набросились на нас… Разве ты не помнишь? Впрочем, тебе, кажется, крепко досталось по голове. Могло отшибить память.
Он инстинктивно вскинул руку к затылку и вдруг рассмеялся:
— Действительно. Но если бы ты только знала, как давно я ни от кого не получал по голове… Забытое ощущение, осколочек детства.
— В таком случае, двое нас. В меня тоже недавно запустили мячом, и по тому же месту. И я так же, как и ты, была в восторге. Родство душ.
Смеялись теперь оба, почти счастливо. Теперь, когда все беды остались позади…
Да? А ты не думаешь о том, что ты вместе с Гороном замурована в этой башне?
Она еще продолжала смеяться, но Горон уже почувствовал, как в этом смехе задребезжали фальшивые нотки.
— Что? Чего ты испугалась, Эссени?
— Да ничего страшного. Просто я вспомнила, что задвинула единственный проход каменной плитой. Как же мы пройдем завтра к маггирам?
— Задвинула? Зачем? — искренне изумился он.
— Видишь ли, когда на нас напали… Меня… То есть я…
Волосы взметнулись с такой яростью, что между прядками проскочили крохотные искорки:
— Что? Что они с тобой сделали? Говори!
— Со мной? Кто бы посмел… Ничего. Но у меня не было другого выхода — прости, Горон, но мне пришлось их убить.
— Ты? Ты смогла убить человека?
— Двоих, Горон, двоих. И не гляди на меня так изумленно: если бы я не могла постоять за себя, встретил бы ты меня так далеко от моего дома?
Волосы с шелестом опустились, как всегда, оставляя видимой лишь узкую щелку для глаз. Горон долго глядел на нее из-под полуопущенных ресниц, как будто подыскивал оправдание ее словам. Не нашел.
— Убила. И ты говоришь об этом так просто, словно разбила две чашки… Неужели тебе не приходило в голову, как дорога на этой земле каждая человеческая жизнь?
— Думаю, она везде дорога одинаково, но знаешь, в тот момент из всех человеческих жизней меня волновала только твоя.
Снова повисла томительная пауза, и было нестерпимо трудно не опустить голову, не спрятаться от следующего вопроса. А он был неизбежен:
— Почему, Эссени? Кто я для тебя? Не обмани его!
Не обману. А иначе и быть не может.
— Горон, для этого на нашем языке просто нет слова. Для всего остального есть, а для этого — нет. Судьбе (а некоторые говорят — богам) было угодно, чтобы мы пошли одной дорогой, и не знаю, как получилось, но я не могу тебя предать, не могу тебе солгать. Не важно, мужчина ты или женщина, старик или ребенок, человек или дух. Ты для меня не просто тот, кто рядом; ты — Тот, Кто Рядом. Это не много и не мало. Это — бесконечно высоко. Понимаешь?
Он первый опустил голову, и волосы совсем скрыли его лицо.
— Высоко. И только. А понимаешь ли ты, как горько это слышать мне?
Похоже, что ее странствие по сказочном далям вместе с ним закончилось…
— Значит, мне лучше исчезнуть.
— Нет!!!
А, вот и он испугался потерять свою игрушку.
— В таком случае, — она постаралась придать своей улыбке беззаботность, — тебе придется подумать, как мы отсюда будем выбираться.
— Просто. Здесь имеется выход, известный мне одному, — он небрежно кивнул куда-то в угол; надо думать, это была не последняя тайна, которой он владел единолично. — Беда не в этом…
— Говори, в чем — я сделаю все, что в моих силах. Он покачал головой, задумчиво провел ладонью по лицу, словно стирая боль.
— Время. Мне просто нужно еще немного времени. Мне предстоит нелегкий разговор со здешним одинцом, его участие в нашем общем деле чрезвычайно важно. И он не должен заметить моей слабости.
Ага, маленький первобытный заговор. И тут все как у людей. Впрочем, она давно это подозревала. Непонятно только, почему эту незначительную задержку он именует бедой… Да и вообще всегда торопится покинуть ее и удалиться на какие-то дипломатические переговоры со здешними старейшинами. Боится он подолгу оставаться с ней наедине, что ли?
— А к маггирам мы идем тоже для того, чтобы договориться с их предводителем?
— Естественно. Но маггиры мне откажут.
— Зачем же тогда терять время?
— Политика. Хотя ты вряд ли знаешь это слово. Видишь ли, это прекрасная возможность еще раз показать всем окрестным племенам, что маггиры троевластные, почитающие себя средоточием всей мудрости, чести и совести Новоземья, на самом деле черствы и упрямы, и превыше всего ставят свои ведовские знания, позволяющие им повелевать огнем, землей и водой.
— Тоже неплохо. Что же превыше знания?
— Любовь. Пойми, Эссени, если бы не умение любить, которое кампьерры воспитывают в своих детях даже раньше, чем те учатся говорить — им бы не выжить под этим солнцем. Ведь все лучшие качества человека — терпение и сострадание, трудолюбие и повиновение, все они порождаются любовью…
Каким странным, нравоучительным тоном говорит он о любви… Вроде бы он прав, но где-то в глубине души топорщит свои колючки насмешливое несогласие.
Похоже, не знает бедный Горон, что такое настоящая-то любовь!
А если он стоит на ее пороге?
Тогда надо срочно переводить разговор на другую тему.
— Почему же маггиры подчиняются Лунному Нетопырю, если они так всемогущи?
— Поневоле. Они троевластны, но не всемогущи. Повелителю Тьмы подвластен один воздух, зато в любой момент он может кого угодно оградить своей лунной поволокой, которая непреодолима для колдовских чар. Но маггиры действительно мудры, и Нетопырь позволяет им многое… Во всяком случае, то, что не опасно для жизни.
— Одного я не пойму: почему этот летучий деспот так заботится о жизни тех, кого презирает, над кем издевается, кого ценит не больше, чем пыль под ногами?
— Почему? Да потому, что он — бог. А что такое бог без тех, кто в него верит?
— Но его же все ненавидят!
— Правильно. Любовь — это для ближних своих. Ненависть — для бога.
Вот это заповедь!
Он поднялся. Вспомнил, наверное, что если богу — богово, то здешнему одинцу — как минимум уважение:
— Пора. До завтра, Эссени. Оставайся на этом месте. А меня ждут.
17. Маггиры троевластные
Поспешность, с которой он удалился, была чуть ли не оскорбительна. Отогнул, точно ковер, край мохового покрова, устилавшего пол, нашарил что-то вроде скобы или кольца; с усилием потянул (она чуть было не влезла не в свое дело со своим традиционно-непрошенным «тебе помочь?», но вовремя прикусила язычок). Раздался странный для здешних мест гул, словно вода хлынула по трубам. И тут же появилось ощущение, будто пол, покачиваясь как поплавок, поднимается. Сэнни, не скрывая тревоги, глянула на Горона — по тому, как он, перебирая пальцами по гладкому камню стены, внимательно следил за подъемом, она поняла, что это ей не чудится. Стало быть, все идет как нужно. Пол стремительно уменьшающегося по высоте колодца уже почти достиг оконца, еще немного, и придется сгибаться… Горон что-то нажал в оконном проеме, и движение прекратилось.
— Располагайся. В соседней комнате найдешь воду и вяленые плоды, — не оборачиваясь, проговорил он так сухо, словно отдавал распоряжение прислуге. И помни: после всего случившегося тебя никто не должен видеть. Я приду за тобой на рассвете…
И, как ей показалось, прошел прямо сквозь стену.
Нет, на сей раз только показалось. Просто в камне открылся проход, своими очертаниями напоминающий человеческую тень. Пожалуй, даже не просто человеческую, а именно горбатую тень ее загадочного спутника. Так что или он сам был немножечко чародеем, или тут не обошлось без ведовства маггиров, обитающих где-то совсем поблизости. Но это — завтра, потому что сегодня она просто потеряла счет времени. Итак, завтра, на этом месте… Но до завтра пол здесь может снова опуститься, проход сам собой замуроваться, и вообще все перевернуться вверх ногами.
Она осторожно ступила за порог — и обомлела: маленькая ротонда со множеством дверей или ниш, занавешенных пестроткаными циновками, была убрана с фантастической роскошью. Даже голова закружилась. Ну что же, наконец-то ее сказка начала расцвечиваться достойными ее красками! Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы отметить на полу настоящий и совсем не потертый ковер, множество расшитых кожаных подушек, разбросанных по нему, из которых легко было бы соорудить комфортабельное ложе (гм, двуспальное…). На золоченых цепочках с потолка свисал не то щит, не то поднос, весь уставленный узкогорлыми кувшинами, чернеными чашами и чеканными сосудами — все заботливо прикрытое или даже запечатанное; в отличие от ковра вся эта утварь имела вид бережно сохраненной древности. К сожалению, все это были предметы роскоши давно ушедших веков, но — ни одного амулета. Только откуда такие раритеты?
Неужели непонятно? Это подношения.
А, остатки былых сокровищ, принесенных из Староземья. Только кому они предназначались — маггирам, Нетопырю или Горону? Ведь совершенно очевидно, что здесь он бывает регулярно.
Под самым потолком трепыхнулся крошечный язычок едва приметного светильника. Пожалуй, это сокрытое от посторонних глаз временное пристанище больше подошло бы самому Властителю Тьмы, нежели аскетическому страннику…
Не раздумывай — пользуйся. А может, приляжешь, отдохнешь, вкусишь заповедных плодов, взращенных чудодейством маггиров?..
Не вкушу. От одной мысли тошнит. И маггиры тут ни при чем — это все наваждение здешних дурманных запахов, не выпускающих ее из липких лапок щемящей истомы. Скорее на вершину, продутую свежими ветрами, где в потайной норке ее оружие, запасной плащ…
И правда: тут, на мшистой ложбинке возле самого пика неприступной горы, так и тянет залечь и отдышаться; солнышко уже припекает, хотя едва-едва вылезло из горной расщелины, как свежевылупившийся цыпленок из скорлупы. Желтое, торопливо разогревающее поостывшие за ночь верхушки гор, оно скоро станет нестерпимым. Но только не для нее.
Потому что здесь ее через миг не будет. На целые бесконечно долгие сутки.
Последний перелет через ничто , и вот она уже на восточном мысу Игуаны, куда никогда не осмеливаются заглядывать ее дружинники, знающие, что это ее излюбленное место купания. О, древние боги, до чего же голова кружится — а ведь здесь нет никаких запахов. Только нежный дух лиловатых водорослей, обнажившихся во время вечернего отлива. Еще раз застирать платье, а то ведь завтра — первый официальный визит к сильным мира того. Плывет все перед глазами… Может, все-таки запах? Ведь этой тканью, напитанной морской влагой, Горон обтирал лицо. Горон… Она взмахнула руками, теряя равновесие, поскользнулась на мокром камне и плюхнулась в неглубокую воду… Но наваждение дурноты этой водой ничуть не смыло.
Да что же это за напасть такая, неслышимый мой?
Молчит. На собственной земле ему почему-то непременно нужно потерять дар речи. Вероятно потому, что здесь нет места даже такому примитивному волшебству, как шелест внутреннего нашептывания… Здесь такое дремучее царство реальности, что дикой ересью кажется одно воспоминание о том, как этого платья касались губы постороннего мужчины.
Но тогда откуда это тягостное, захлестнувшее все ее тело ощущение, граничащее с болью, будто внутри угнездилась мучительно изнывающая пустота, унизительно и неодолимо требующая наполнения? С каждым мигом оно становилось все нетерпеливее, оно рвалось наружу нечленораздельным, первобытным криком — так пещерный дикарь, еще не обретший дар речи, оплакивает погибшую подругу, так осиротелая волчица подлунным воем призывает того, кто не вернулся с охоты в пустое логово…
Я, мона Сэниа, ненаследная принцесса Джаспера, приказываю себе — сбрось эти чары!!!
Она встряхнула шелковистый ком начисто отстиранного одеяния, и лиловые капли, словно вобравшие в себя все фиалковые тени гаснущего заката, звонкой россыпью растревожили поверхность притихшего моря. Все. С Невестой на сегодня покончено. У нее еще хватает власти над собой, чтобы оборвать наваждение, которое (только сейчас она поняла это совершенно точно) возникло, как эхо, в ответ на вопль, долетевший до подземелья вяльев — ну конечно, такой смертной тоской мог звенеть только крик нилады, неприкаянной изгнанницы Лунного Нетопыря.
И не старина Горон, бессменный ее поводырь, был повинен в ее смятении — проклятие Нетопыревых губ, разбудивших в ней неистовое, звериное стремление подчиниться неизбежному властелину. Такого она не испытывала еще ни разу в жизни. Ну, чародейной власти над собой она не потерпит. С этим-то ее воля справится…
Уже справилась.
Только вот ежевечерняя торопливость оставила за пределами сознания еще одну, вроде бы примелькавшуюся кроху памяти: ей, несущей в своей крови хоть каплю живой воды, вся магия Вселенной была не страшна. Так что в заклятии ледяного поцелуя не было никакой ворожбы. И для простых смертных (как шепнул бы неслышимый голос) такое судьбой отмеряется. Дело житейское.
Так что в конский загон она влетела уже легкая и чистая, властная над собою и над всей Игуаной. И сомнениями не обремененная. Пожалуй, в первый раз почему-то пожалела о том, что оставила в замковых конюшнях на Равнине Паладинов свою серебряную кобылку с аметистовой гривой… Ничего, завтра же ее любимица будет здесь. А сейчас — любой конь, хотя бы вот этот чалый; припасть к гриве и мчаться по просеке, высыхая на скаку.
Вот только надо будет вовремя от него избавиться, отослав на материк, чтобы никому не бросилось в глаза, что он недостаточно взмылен для той продолжительной скачки, которой она собиралась объяснить свое столь долгое отсутствие.
Не получилось. Деревья, уже погруженные в сумрак, провожали косыми взглядами неистовый галоп ее чалого, сдвигаясь теснее и затеняя просеку; конь взвился на дыбы и остановился прежде, чем она сама успела его осадить.
— Располагайся. В соседней комнате найдешь воду и вяленые плоды, — не оборачиваясь, проговорил он так сухо, словно отдавал распоряжение прислуге. И помни: после всего случившегося тебя никто не должен видеть. Я приду за тобой на рассвете…
И, как ей показалось, прошел прямо сквозь стену.
Нет, на сей раз только показалось. Просто в камне открылся проход, своими очертаниями напоминающий человеческую тень. Пожалуй, даже не просто человеческую, а именно горбатую тень ее загадочного спутника. Так что или он сам был немножечко чародеем, или тут не обошлось без ведовства маггиров, обитающих где-то совсем поблизости. Но это — завтра, потому что сегодня она просто потеряла счет времени. Итак, завтра, на этом месте… Но до завтра пол здесь может снова опуститься, проход сам собой замуроваться, и вообще все перевернуться вверх ногами.
Она осторожно ступила за порог — и обомлела: маленькая ротонда со множеством дверей или ниш, занавешенных пестроткаными циновками, была убрана с фантастической роскошью. Даже голова закружилась. Ну что же, наконец-то ее сказка начала расцвечиваться достойными ее красками! Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы отметить на полу настоящий и совсем не потертый ковер, множество расшитых кожаных подушек, разбросанных по нему, из которых легко было бы соорудить комфортабельное ложе (гм, двуспальное…). На золоченых цепочках с потолка свисал не то щит, не то поднос, весь уставленный узкогорлыми кувшинами, чернеными чашами и чеканными сосудами — все заботливо прикрытое или даже запечатанное; в отличие от ковра вся эта утварь имела вид бережно сохраненной древности. К сожалению, все это были предметы роскоши давно ушедших веков, но — ни одного амулета. Только откуда такие раритеты?
Неужели непонятно? Это подношения.
А, остатки былых сокровищ, принесенных из Староземья. Только кому они предназначались — маггирам, Нетопырю или Горону? Ведь совершенно очевидно, что здесь он бывает регулярно.
Под самым потолком трепыхнулся крошечный язычок едва приметного светильника. Пожалуй, это сокрытое от посторонних глаз временное пристанище больше подошло бы самому Властителю Тьмы, нежели аскетическому страннику…
Не раздумывай — пользуйся. А может, приляжешь, отдохнешь, вкусишь заповедных плодов, взращенных чудодейством маггиров?..
Не вкушу. От одной мысли тошнит. И маггиры тут ни при чем — это все наваждение здешних дурманных запахов, не выпускающих ее из липких лапок щемящей истомы. Скорее на вершину, продутую свежими ветрами, где в потайной норке ее оружие, запасной плащ…
И правда: тут, на мшистой ложбинке возле самого пика неприступной горы, так и тянет залечь и отдышаться; солнышко уже припекает, хотя едва-едва вылезло из горной расщелины, как свежевылупившийся цыпленок из скорлупы. Желтое, торопливо разогревающее поостывшие за ночь верхушки гор, оно скоро станет нестерпимым. Но только не для нее.
Потому что здесь ее через миг не будет. На целые бесконечно долгие сутки.
Последний перелет через ничто , и вот она уже на восточном мысу Игуаны, куда никогда не осмеливаются заглядывать ее дружинники, знающие, что это ее излюбленное место купания. О, древние боги, до чего же голова кружится — а ведь здесь нет никаких запахов. Только нежный дух лиловатых водорослей, обнажившихся во время вечернего отлива. Еще раз застирать платье, а то ведь завтра — первый официальный визит к сильным мира того. Плывет все перед глазами… Может, все-таки запах? Ведь этой тканью, напитанной морской влагой, Горон обтирал лицо. Горон… Она взмахнула руками, теряя равновесие, поскользнулась на мокром камне и плюхнулась в неглубокую воду… Но наваждение дурноты этой водой ничуть не смыло.
Да что же это за напасть такая, неслышимый мой?
Молчит. На собственной земле ему почему-то непременно нужно потерять дар речи. Вероятно потому, что здесь нет места даже такому примитивному волшебству, как шелест внутреннего нашептывания… Здесь такое дремучее царство реальности, что дикой ересью кажется одно воспоминание о том, как этого платья касались губы постороннего мужчины.
Но тогда откуда это тягостное, захлестнувшее все ее тело ощущение, граничащее с болью, будто внутри угнездилась мучительно изнывающая пустота, унизительно и неодолимо требующая наполнения? С каждым мигом оно становилось все нетерпеливее, оно рвалось наружу нечленораздельным, первобытным криком — так пещерный дикарь, еще не обретший дар речи, оплакивает погибшую подругу, так осиротелая волчица подлунным воем призывает того, кто не вернулся с охоты в пустое логово…
Я, мона Сэниа, ненаследная принцесса Джаспера, приказываю себе — сбрось эти чары!!!
Она встряхнула шелковистый ком начисто отстиранного одеяния, и лиловые капли, словно вобравшие в себя все фиалковые тени гаснущего заката, звонкой россыпью растревожили поверхность притихшего моря. Все. С Невестой на сегодня покончено. У нее еще хватает власти над собой, чтобы оборвать наваждение, которое (только сейчас она поняла это совершенно точно) возникло, как эхо, в ответ на вопль, долетевший до подземелья вяльев — ну конечно, такой смертной тоской мог звенеть только крик нилады, неприкаянной изгнанницы Лунного Нетопыря.
И не старина Горон, бессменный ее поводырь, был повинен в ее смятении — проклятие Нетопыревых губ, разбудивших в ней неистовое, звериное стремление подчиниться неизбежному властелину. Такого она не испытывала еще ни разу в жизни. Ну, чародейной власти над собой она не потерпит. С этим-то ее воля справится…
Уже справилась.
Только вот ежевечерняя торопливость оставила за пределами сознания еще одну, вроде бы примелькавшуюся кроху памяти: ей, несущей в своей крови хоть каплю живой воды, вся магия Вселенной была не страшна. Так что в заклятии ледяного поцелуя не было никакой ворожбы. И для простых смертных (как шепнул бы неслышимый голос) такое судьбой отмеряется. Дело житейское.
Так что в конский загон она влетела уже легкая и чистая, властная над собою и над всей Игуаной. И сомнениями не обремененная. Пожалуй, в первый раз почему-то пожалела о том, что оставила в замковых конюшнях на Равнине Паладинов свою серебряную кобылку с аметистовой гривой… Ничего, завтра же ее любимица будет здесь. А сейчас — любой конь, хотя бы вот этот чалый; припасть к гриве и мчаться по просеке, высыхая на скаку.
Вот только надо будет вовремя от него избавиться, отослав на материк, чтобы никому не бросилось в глаза, что он недостаточно взмылен для той продолжительной скачки, которой она собиралась объяснить свое столь долгое отсутствие.
Не получилось. Деревья, уже погруженные в сумрак, провожали косыми взглядами неистовый галоп ее чалого, сдвигаясь теснее и затеняя просеку; конь взвился на дыбы и остановился прежде, чем она сама успела его осадить.