Страница:
На дворе нехотя светало. Сейчас явится Борб. Она хрустнула пальцами: как учил ее Иссабаст; если не знаешь, с чего начинать, вспомни, не числится ли за тобой какой-нибудь долг.
Долг имел место. В доме Алэла, несомненно, что-то стряслось, и она по-рыцарски обязана предложить ему помощь.
Она вернулась в шатровый покой, согнала с сундука Кукушонка и старательно выбрала одежду — чтобы не выглядеть при полном параде, что неуместно, но и не кое-как, все-таки визит к царственной особе.
— Скажешь Юргу, что я у Алэла, — шепнула она Кукушонку, который глядел на нее с непонятным упреком.
Вот только птичьих обид ей и не хватало.
Она перенеслась на вершину королевского островка, затопленного предрассветным кисельным туманом, против которого шуршащая здесь дождевая пыль был бессильна. Громадная хрустальная полусфера, венчающая королевский островок с недавних пор, потускнела от змеящихся потеков и казалась даже приплюснутой; нижняя часть, уже инкрустированная драгоценными камнями, под слоем дождевой воды потеряла свою искристую легкость и теперь уныло мечтала о лучшей доле. Повсюду в глубоких лужах мокли горки изумрудов, сапфиров и алмазов.
Она поискала глазами то место, где должен был лежать возвращенный ею амулет. Но сейчас там разлегся непомерно косматый и вдрызг промокший свянич; он свирепо защелкал жвалами, когда мона Сэниа приблизилась к нему. Мелкая суетливая молния отразилась в рачьих глазках. Ну, понятно: прикрыл собой Ракушку, точно понимал, что ее не должна была коснуться ни капля воды.
— Молодец, — сказала принцесса, — свое дело знаешь. Только где же все население?
А действительно, кругом ни души. И в море ни одной рыбачьей лодки — неужели ненастный рассвет так всех напугал? А еще потомственные рыбари.
Пришлось слететь вниз, в гостеприимный садик. Но и там было пусто, только разноцветные лужицы на столе — следы размытых Ардинькиных рисунков. От этого безлюдья с каждой минутой становилось все тоскливее и беспокойнее. Сэнни торопливо спустилась еще ниже, на ступеньки пологой лестницы, ведущей к простой дощатой двери в жилище всемогущего короля всех первозданных; сегодня она была плотно притворена. Растущая тревога заставила ее постучаться. Створки тотчас распахнулись, словно стоявший за ними ожидал кого-то, и принцесса чуть не отшатнулась: в темном проеме означилась совершенно белая призрачная тень.
— Войди, моя милая, — голосом Ушини прошелестела тень, ускользая вглубь неосвещенной передней.
Девушка переступила порог. Похоже, что в королевской избушке нешуточные проблемы, так что надо будет объясниться покороче.
— Присядь, — скорее угадалось, чем расслышалось. Принцесса вдруг подумала, что таким безнадежным тоном можно предложить присесть даже в том случае, если в этой полутемной комнате и вовсе нет ни стула, ни табурета. Она отступила к стене и, против ожидания наткнувшись на жесткую скамью, послушно опустилась на нее, зачарованно глядя на неподвижную фигуру, точно нанесенную инеем на дымчатое стекло. Все последнее время ей удивительно везло на подобия привидений, с какой-то фатальной периодичностью возникающие в одинаковом сумраке: сперва одинец в трепете нефритовых теней, затем Горон-Нетопырь под шапкой подлесья, потом она сама в своем шатровом покое, теперь вот на себя не похожая Ушинь…
— Я хотела видеть короля и извиниться перед ним за то, что сверх меры задержала у себя амулет… — начала она первое, что пришло в голову.
И услышала:
— У нас больше нет короля.
Мона Сэниа похолодела: вот она, беда, предчувствие которой пробивалось сквозь пелену ее собственных горестей. И — недоумение: что могло погубить чародея, повелевающего всем мыслимым и немыслимым?
— Как… как он мог погибнуть, такой всесильный повелитель всего сущего? — И это было не праздное любопытство — ведь на этих благополучных до сих пор островах с ней находились дети, все трое — ее и только ее малыши.
— Он утратил свое могущество, — прозвучал безутешный голос. — Поэтому он больше не может быть королем.
Сэнни едва сдержала облегченное «уф-ф-ф…» Алэл не погиб. Излишне чувствительная Ушинь по понятным причинам воспринимает все случившееся чересчур трагично, но опыт ее собственной беспокойной жизни уже давно приучил ее к первому правилу межзвездных скитальцев: все живы — значит, все в порядке.
— Я торопилась вернуть ему волшебную «ракушку» как только могла; но он так и не взял ее, — как можно мягче проговорила она. — Можно, я поговорю с ним, и, может быть, утешу?
Королева покачала головой:
— Это невозможно: супруг мой Алэл обрек себя на добровольное изгнание, и остров, который он выбрал себе последним пристанищем, мне неведом.
Последним! Ну, Ушинюшку опять занесло в крайность.
— Я пролечу над всеми островами и найду твоего короля! Даю тебе слово.
— Нет, нет, нет… — прямо как стон.
— Почему?
— Воля Алэла не может быть нарушена. Он не вернется, пока сам не почувствует, что искупил свою вину. Или не вернется вовсе.
Сэнни невольно почесала кончик носа: вину? Так кто же он — потерпевший или виновный?
Принцесса должна была признаться себе, что окончательно запуталась в хитросплетении каких-то условностей, тайн и недомолвок. Более того: ей давно уже хотелось попросту, по-женски обнять Ушинюшку и дать ей выплакаться на своем плече, но что-то невидимое (наверное, эти самые условности и тайны) почти ощутимо стояло между ними и сблизиться не позволяло.
Ну что ж, придется идти напролом.
— Мудрая государыня, надеюсь, ты не заподозришь меня в трусости, если я спрошу, неужели в твоих владениях появится враг, способный противостоять могуществу самого Алэла? Ведь тогда наши дети…
Ушинь вдруг всплеснула руками и осела на пол — точно провалилась по пояс. Сэнни вскочила и бросилась к ней, но широкие кисейный рукава лебедиными крыльями заплескались, не подпуская ее к себе.
— Не подходи, милая девушка, не приближайся ко мне! Иначе мне будет слишком тяжко говорить с тобой…
Ну, вот и еще не легче. Как это муж называл? А, стрессовое состояние.
— Хорошо, хорошо. — Она попятилась и присела на подоконник; в спину ощутимо дуло — хорошо, теперь уже в сон не потянет. — И все-таки, не допускаешь ли ты, осторожная и заботливая Ушинь, что этот враг может напасть и на наших малышей??
Призрак королевы утерся вполне реальным белым рукавом.
— Этим самым страшным врагом короля оказался он сам. — В голосе Ушини появились безнадежные вдовьи интонации.
— Не понимаю, — жестче, чем нужно бы, вырвалось у принцессы, но оказалось, что тон был выбран правильно — королева поднялась на ноги и снова замерла, опустив голову; это было так не похоже на прежнюю Ушинь, порхающую, точно пуховый шарик, что вернулась еретическая мысль: а не призрачный ли это двойник, говорящий фантом?..
— Мой супруг мастерил на вершине холма свою новую игрушку. — Всегда нежный, воркующий голосок королевы приобрел безжизненную монотонность, словно она не делилась своим горем, а выполняла тягостный долг, ведя этот рассказ. — Захео, мой зять, видел, как появилась ты, но беседа ваша была непродолжительной. А потом Алэл почему-то прервал свои труды и спустился на пристань.
Ушинь глубоко вздохнула и сделала паузу, как бывает перед кульминацией повествования. Впрочем, вряд ли ее сейчас волновало впечатление, которое производили ее слова на принцессу, но вот у той неприятно заныло под ребрышком: то, что здесь стряслось, неприятным образом случилось именно после ее появления.
А точнее — исчезновения.
— Но ведь она ничего не делала, только на время позаимствовала «ракушку», да и Алэл в это время просто забавлялся, из прибрежной гальки алмазики творил.
— Алэл глядел на море, — продолжала королева, — где среди рыбаков в такой же простой лодочке плавала Ардинька, она всегда отдавала свой улов тем, у кого больше ртов… Если бы в этот день мой государь призвал на себя благословение духов воды, он, как обычно, облегчил бы труд рыбарей, утишая поверхность волн и придонным течением сгоняя к берегу рыб… Но все последние дни он был занят творением из камня, и только стихия земли повиновалась ему от одного рассвета до другого.
Ушинь перевела дыхание, и Сэнни тоже непроизвольно вздохнула: подробности, конечно, вещь нелишняя, но пока ничего сверхъестественного в унылом речитативе не прозвучало. А спать между тем снова захотелось, и притом просто нестерпимо…
— И вот тогда-то и появилось оно, прямо на мелководье, посреди лодок; у чудища был черный гребень вдоль спины, аспидная морда и не то лапы, не то плавники, остальное же туловище было просто скелетом, крапчатыми костями, обтянутыми совершенно прозрачной кожей. Оно вцепилось громадными бивнями в лодку нашей дочери, и Ардинька закричала так отчаянно, что отцовское сердце не выдержало: Алэл, в этот день уже отягченный властью над земной стихией, преступил вековые законы и призвал себе на помощь духов воды. По его повелению водоворот закружил пятнистую тварь, успевшую перевернуть лодку, и отшвырнул ее далеко в море, где, надеюсь, и задушил пенными кольцами.
— А… Ардинька? — чуть ли не заикаясь, прошептала принцесса.
По слову Алэла волны вынесли ее на берег целую и невредимую, недаром вода — самая нежная и бережная из всех стихий…
— Так радоваться надо!
— Наша радость безгранична. — В голосе Ушини звучало беспредельное уныние. — Младшая дочь жива. Но какой ценой?
— Ну и какой? — Сэнни пожала плечами: в свое время перед нею встала подобная проблема, когда крэги похитили крошечного Ю-ю. Впрочем, нет, проблемы не было, потому что о цене даже речи не шло — она заведомо была согласна на любой выкуп.
— Ты забыла закон, передаваемый в монаршей семье первозданных из поколения в поколенье: каждое утро король-чародей выбирает себе подвластную стихию. Одну. Единственную. И он не смеет заменить ее другой до следующего рассвета.
— А если все-таки?..
— Тогда он до следующего восхода солнца правит двумя стихиями одновременно; но когда оно встает, он навсегда теряет свое могущество и превращается в простого смертного.
— И всего-то? И это — за жизнь собственного ребенка?
Выходит, все правильно, Алэл, как и она сама, согласился на любую цену за спасение своей младшенькой. Только странно, что Ушинь так убивается — ну проживут без чудес, пока новый король не подрастет, а экс-властитель погорюет-погорюет, да и вернется, надо же наследника учить, как своим чудодейственным даром пользоваться.
Хотя легко вот так трезво оценивать все это со стороны, когда несчастье прошло мимо, не коснувшись ни ее самой, ни детишек, ни Юрга. Как он говорил — «чужую беду руками разведу». Собственные-то беды она не руками разводила…
В памяти принцессы замелькало все, от чего она успела отказаться за собственную не такую уж долгую жизнь: родства с королевской семьей, возможность появляться на Равнине Паладинов, включая принадлежащий ей замок Асмура; право на дальнейшую борьбу с полонившей ее землю пернатой нечистью; завещание одинца, чуть было не передавшего ей бразды правления своим подлесьем; и наконец предложение венценосного крэга стать императрицей Джаспера…
Да, и еще такой пленительный вариант: стать наложницей Нетопыря Горона.
Не перечислять же это все заплаканной Ушинюшке на предмет утешения! Но и оставить ее одну в таком состоянии было просто бесчеловечно.
— Печальная история, — проговорила она с мягкой доверительностью, словно успокаивала отчаявшегося ребенка. — Но разве мог Алэл поступить иначе? Вот послушай, мне как-то рассказывали о несчастном чужестранном короле, который, стоя на вершине мелового утеса, видел, как у его подножия разбивается в щепки корабль, на котором плыл его собственный сын. Видел, но ничего сделать не мог, потому что он не был чародеем. Потом за всю оставшуюся жизнь этот король — тоже островной, между прочим — ни разу не улыбнулся… А вот твой добрый Алэл смог спасти свою дочь, и он вернется, хотя бы затем, чтобы на Ардиньку поглядеть. А пока за него кто-нибудь поцарствует, хоть этот… Подковный эрл.
— Только не он! — решительно и как-то чересчур поспешно возразила Ушинь.
— Ну, это ведь только на короткое время. Регентство всеми дворами признается.
— Нет! Такие, как он, не имеют права царствовать на Первозданных островах!
— Какие — такие?
Ушинь осеклась, словно сказала лишнее.
— Добрая государыня, договаривай уж, раз начала. Нам ведь здесь еще жить да жить…
Ушинь долго молчала, словно собираясь с силами. Тусклый немощный рассвет с трудом пробивался сквозь плотные занавеси, и теперь можно было разглядеть, что лицо королевы точно набелено — оно не отличалось от снежной чистоты ее траурного платья.
— Ты, наверное, помнишь, что мы тебе рассказывали о свадьбе наших дочерей, — начала она так издалека, что принцесса вовремя подавила невольный зевок. — Это было великой радостью для всего первозданного народа… за исключением нашей семьи. Ведь Захео тогда оказался единственным принцем королевской крови, достойным стать отцом будущего правителя всех островов… сейчас, к счастью, подрастают другие, так что Хеллиень не ждет династический брак, ее выбор будет сделан только по велению сердца. Но у моих дочерей такого права не было: наследник престола, получающий дар чародейства от рождения, должен был родиться во что бы то ни стало. У любой. А время уходило. И мы призвали Кузнечного эрла, которому предстояло стать мужем всех трех сестер — такое дозволяется по нашим законам.
Ушинь в очередной раз вздохнула, и от этого легкого звука у принцессы вдруг заложило уши (сколько ж можно давиться собственной зевотой!). Больше всего на свете она сейчас хотела бы опуститься на скамью и свернуться клубочком, как соболек в дупле.
— Да-да, — заторопилась она, чтобы хоть звуком собственного голоса прогнать околевающую ее сонь. — Я помню.
Ты не можешь помнить того, чего не знаешь. — В голосе белой королевы появились какие-то несвойственные ей жесткие интонации. — В тот вечер, когда прибыл Захео, был устроен невиданный свадебный пир на воде — все взрослое население Первозданных островов собралось на своих лодках, и над каждой из них король зажег брызжущий неиссякаемыми искрами волшебный факел… Ты понимаешь, что для этого он с утра возложил на себя власть над стихией огня.
— Как жаль, что я не могла видеть этого чуда, — сонным голосом пробормотала Сэнни.
— Да, это было истинным чудом — всю ночь свяничи скользили между лодками, точно жуки-водомерки, разнося на своих спинках редкие яства, приготовленные руками невест; из морской дали доносилось тихое пение сирен, и гагары сбрасывали к подножию лестницы свой драгоценный пух — для свадебной перины… А с первым лучом солнца Алэл поднялся на вершину королевского холма, чтобы вобрать в себя все могущество власти над стихией живой плоти — и по завершении таинства он спустился вниз, дабы благословить молодых на зачатие наследного первенца…
Голос, звучавший все слабее и тише, смолк, словно у призрачной королевы не стало сил даже на шепот.
— И он не сделал этого, — донеслось словно издалека. — Больше того: он наложил на своих дочерей заклятие бесплодия.
У принцессы весь сон как ветром сдуло.
— Родной отец?..
— Несчастный отец. Потому что теперь, когда тайны живого были перед ним как на ладони, ему открылось то, чего он не мог почувствовать накануне: Захео не был первозданным. По какой-то причуде судьбы — или скорее роковой наследственности, которая может передаваться через множество поколений — он владел даром перелета через ничто. Разумеется, не подозревая об этом. И его потомство получило бы это проклятое — прости меня, я не хотела тебя обидеть — свойство, так что ни один из них не смог бы взойти на островной престол. Так повелел наш непреложный закон.
На что же надеялся Алэл, когда творил такое кощунство? Надо было изгнать Захео, а дочерям позволить выбрать себе мужей из простых смертных, ведь нет худшей доли для женщины, чем… — Она вспомнила Ардиньку, так и не ставшую матерью, и поперхнулась.
— Он надеялся на чудо, — печально усмехнулась покинутая королева. — Нежданное, негаданное чудо, каких не бывает…
— Но дети родились — значит, чудеса на свете еще есть!
Полутемная горница вдруг ощутимо стала наполняться тягостной, напряженной тишиной. Действительно, откуда-то свалился тайный супруг… Или опять сказки про непорочное зачатие, или все-таки чудо?
— Послушай, Ушинь. — Она уже обращалась к королеве, как равная к равной. — Ты — жена чародея, так кому же, как не тебе радоваться, когда это чудо наконец-то произошло?
— Чудо не должно приходить в дом, даже если это дом чародея, тропой обмана. И ценой обмана нельзя приносить в семью детей. Как я молила моего супруга и короля не делать этого… Он не послушал меня, и то, что сейчас случилось с ним — это кара судьбы. И он понимал это, удаляясь в искупительное изгнание.
Заплаканная Ушинька опять поставила все с ног на голову. Ну не было принцев — нашли молодого рыбака… Даже двоих. Старшие королевны, между прочим, обиженными не выглядели, хоть и вляпались в подпольный династический мезальянс. Да о чем речь — она сама, раз и навсегда выбрав своего звездного эрла, ни единого мига не горевала по поводу сомнительности его аристократического происхождения.
Только одна беда — сравнением с собой королеву не утешишь.
— Не будь слишком строга к нему, великодушная королева Ушинь. — Сэнни, тем не менее, продолжала свои попытки, даже понимая неубедительность своих слов. — Никакое чудо не может быть недобрым, на то оно и чудо, а не чернокнижная ворожба. И если Алэл для кого-то создал иллюзию…
— Недопустимую иллюзию! — запальчиво воскликнула королева-мать. — Облечь своих дочерей в образ другой женщины… Женщины, чей муж всегда смотрел на них с жалостью и едва ли не с насмешкой — увы, зоркость материнских глаз порой безжалостна… И они согласились лежать в его объятиях, когда он в колдовском наваждении считал, что делит ложе со своей возлюбленной! Одна лишь Ардиень не пошла на это. Не смогла. Потому что…
Королева внезапно запнулась и замолчала. Что-то еще открылось материнскому взору, нечто такое, о чем она не решилась говорить даже после всех своих неожиданных признаний.
А Алэл-то каков — не допустил, чтобы простой парень из рыбацкого семейства узнал о том, что он осчастливил правящую династию наследниками престола. Спесь не позволила. Напустил на дочек чары, обратил их в простых рыбачек — не иначе как высокородные девы потом три дня отмывались от рыбного запаха и клейкой чешуи… Только вот одно непонятно:
— Но как же получилось, что у средней сестры родился рыженький малыш — вылитый Захео?
Королева снова запнулась, еще бы — выдавать такие сокровенные семейные тайны! Но с другой стороны, ведь никто ее не вынуждает. Давно могла бы замолчать, мол, «устала я, милая вы моя…» Но «милые вы мои» сегодня тоже были что-то позабыты. Каждое слово Ушинь произносила так, словно отдавала непосильный долг:
— Всего на одну ночь Алэл снимал с дочерей свое заклятие, и вот надо ж было случиться, что именно в эту ночь законный муж Шамшиени настоял на своих супружеских правах! Честно говоря, я думала, ты догадаешься, что у ее двойняшек разные отцы. Но ты так недогадлива…
— А я сейчас о другом думаю — вернее, о другой. О той женщине, которую, как ты сказала, вроде бы любил этот… Рыбак. Виновник чуда. Так вот, не верю я, что любил он ее по-настоящему! Иначе никакое колдовство не заставило бы его обмануться. Даже если разум не заметил подмены, обманули глаза и уши, то могли же подсказать правду хотя бы кончики пальцев! Так что если мне кого-то и жаль в этой истории, то именно ее. И хорошо бы она никогда не узнала…
— Алэл так ей и обещал, — едва слышно прошептала Ушинь, — но он не предусмотрел, что дети будут так похожи на отца, что правда неминуемо должна будет всплыть сама собой, рано или поздно.
— Что-что? — не поверила своим ушам принцесса. — Обещал? Так Алэл с ней договорился? И она согласилась?
Ушинь внезапно выпрямилась во весь рост, опустив руки, и замерла, точно соляной столб.
— Да, — медленно и невыразительно, словно читая древнюю рукопись, проговорила призрачная королева. — Отдавая ей в ленное владение один из своих островов, король Алэл сказал: «Взамен я возьму то, что у тебя не отнимется, то, о чем ты не пожалеешь, то, о чем ты не узнаешь». Он был прав в одном: от тебя действительно ничего не отнялось, ведь с твоим супругом каждый раз была ты, до кончиков смуглых пальцев — только ты… Мой Алэл был хорошим волшебником.
26. Черная полоса, белая полоса
Долг имел место. В доме Алэла, несомненно, что-то стряслось, и она по-рыцарски обязана предложить ему помощь.
Она вернулась в шатровый покой, согнала с сундука Кукушонка и старательно выбрала одежду — чтобы не выглядеть при полном параде, что неуместно, но и не кое-как, все-таки визит к царственной особе.
— Скажешь Юргу, что я у Алэла, — шепнула она Кукушонку, который глядел на нее с непонятным упреком.
Вот только птичьих обид ей и не хватало.
Она перенеслась на вершину королевского островка, затопленного предрассветным кисельным туманом, против которого шуршащая здесь дождевая пыль был бессильна. Громадная хрустальная полусфера, венчающая королевский островок с недавних пор, потускнела от змеящихся потеков и казалась даже приплюснутой; нижняя часть, уже инкрустированная драгоценными камнями, под слоем дождевой воды потеряла свою искристую легкость и теперь уныло мечтала о лучшей доле. Повсюду в глубоких лужах мокли горки изумрудов, сапфиров и алмазов.
Она поискала глазами то место, где должен был лежать возвращенный ею амулет. Но сейчас там разлегся непомерно косматый и вдрызг промокший свянич; он свирепо защелкал жвалами, когда мона Сэниа приблизилась к нему. Мелкая суетливая молния отразилась в рачьих глазках. Ну, понятно: прикрыл собой Ракушку, точно понимал, что ее не должна была коснуться ни капля воды.
— Молодец, — сказала принцесса, — свое дело знаешь. Только где же все население?
А действительно, кругом ни души. И в море ни одной рыбачьей лодки — неужели ненастный рассвет так всех напугал? А еще потомственные рыбари.
Пришлось слететь вниз, в гостеприимный садик. Но и там было пусто, только разноцветные лужицы на столе — следы размытых Ардинькиных рисунков. От этого безлюдья с каждой минутой становилось все тоскливее и беспокойнее. Сэнни торопливо спустилась еще ниже, на ступеньки пологой лестницы, ведущей к простой дощатой двери в жилище всемогущего короля всех первозданных; сегодня она была плотно притворена. Растущая тревога заставила ее постучаться. Створки тотчас распахнулись, словно стоявший за ними ожидал кого-то, и принцесса чуть не отшатнулась: в темном проеме означилась совершенно белая призрачная тень.
— Войди, моя милая, — голосом Ушини прошелестела тень, ускользая вглубь неосвещенной передней.
Девушка переступила порог. Похоже, что в королевской избушке нешуточные проблемы, так что надо будет объясниться покороче.
— Присядь, — скорее угадалось, чем расслышалось. Принцесса вдруг подумала, что таким безнадежным тоном можно предложить присесть даже в том случае, если в этой полутемной комнате и вовсе нет ни стула, ни табурета. Она отступила к стене и, против ожидания наткнувшись на жесткую скамью, послушно опустилась на нее, зачарованно глядя на неподвижную фигуру, точно нанесенную инеем на дымчатое стекло. Все последнее время ей удивительно везло на подобия привидений, с какой-то фатальной периодичностью возникающие в одинаковом сумраке: сперва одинец в трепете нефритовых теней, затем Горон-Нетопырь под шапкой подлесья, потом она сама в своем шатровом покое, теперь вот на себя не похожая Ушинь…
— Я хотела видеть короля и извиниться перед ним за то, что сверх меры задержала у себя амулет… — начала она первое, что пришло в голову.
И услышала:
— У нас больше нет короля.
Мона Сэниа похолодела: вот она, беда, предчувствие которой пробивалось сквозь пелену ее собственных горестей. И — недоумение: что могло погубить чародея, повелевающего всем мыслимым и немыслимым?
— Как… как он мог погибнуть, такой всесильный повелитель всего сущего? — И это было не праздное любопытство — ведь на этих благополучных до сих пор островах с ней находились дети, все трое — ее и только ее малыши.
— Он утратил свое могущество, — прозвучал безутешный голос. — Поэтому он больше не может быть королем.
Сэнни едва сдержала облегченное «уф-ф-ф…» Алэл не погиб. Излишне чувствительная Ушинь по понятным причинам воспринимает все случившееся чересчур трагично, но опыт ее собственной беспокойной жизни уже давно приучил ее к первому правилу межзвездных скитальцев: все живы — значит, все в порядке.
— Я торопилась вернуть ему волшебную «ракушку» как только могла; но он так и не взял ее, — как можно мягче проговорила она. — Можно, я поговорю с ним, и, может быть, утешу?
Королева покачала головой:
— Это невозможно: супруг мой Алэл обрек себя на добровольное изгнание, и остров, который он выбрал себе последним пристанищем, мне неведом.
Последним! Ну, Ушинюшку опять занесло в крайность.
— Я пролечу над всеми островами и найду твоего короля! Даю тебе слово.
— Нет, нет, нет… — прямо как стон.
— Почему?
— Воля Алэла не может быть нарушена. Он не вернется, пока сам не почувствует, что искупил свою вину. Или не вернется вовсе.
Сэнни невольно почесала кончик носа: вину? Так кто же он — потерпевший или виновный?
Принцесса должна была признаться себе, что окончательно запуталась в хитросплетении каких-то условностей, тайн и недомолвок. Более того: ей давно уже хотелось попросту, по-женски обнять Ушинюшку и дать ей выплакаться на своем плече, но что-то невидимое (наверное, эти самые условности и тайны) почти ощутимо стояло между ними и сблизиться не позволяло.
Ну что ж, придется идти напролом.
— Мудрая государыня, надеюсь, ты не заподозришь меня в трусости, если я спрошу, неужели в твоих владениях появится враг, способный противостоять могуществу самого Алэла? Ведь тогда наши дети…
Ушинь вдруг всплеснула руками и осела на пол — точно провалилась по пояс. Сэнни вскочила и бросилась к ней, но широкие кисейный рукава лебедиными крыльями заплескались, не подпуская ее к себе.
— Не подходи, милая девушка, не приближайся ко мне! Иначе мне будет слишком тяжко говорить с тобой…
Ну, вот и еще не легче. Как это муж называл? А, стрессовое состояние.
— Хорошо, хорошо. — Она попятилась и присела на подоконник; в спину ощутимо дуло — хорошо, теперь уже в сон не потянет. — И все-таки, не допускаешь ли ты, осторожная и заботливая Ушинь, что этот враг может напасть и на наших малышей??
Призрак королевы утерся вполне реальным белым рукавом.
— Этим самым страшным врагом короля оказался он сам. — В голосе Ушини появились безнадежные вдовьи интонации.
— Не понимаю, — жестче, чем нужно бы, вырвалось у принцессы, но оказалось, что тон был выбран правильно — королева поднялась на ноги и снова замерла, опустив голову; это было так не похоже на прежнюю Ушинь, порхающую, точно пуховый шарик, что вернулась еретическая мысль: а не призрачный ли это двойник, говорящий фантом?..
— Мой супруг мастерил на вершине холма свою новую игрушку. — Всегда нежный, воркующий голосок королевы приобрел безжизненную монотонность, словно она не делилась своим горем, а выполняла тягостный долг, ведя этот рассказ. — Захео, мой зять, видел, как появилась ты, но беседа ваша была непродолжительной. А потом Алэл почему-то прервал свои труды и спустился на пристань.
Ушинь глубоко вздохнула и сделала паузу, как бывает перед кульминацией повествования. Впрочем, вряд ли ее сейчас волновало впечатление, которое производили ее слова на принцессу, но вот у той неприятно заныло под ребрышком: то, что здесь стряслось, неприятным образом случилось именно после ее появления.
А точнее — исчезновения.
— Но ведь она ничего не делала, только на время позаимствовала «ракушку», да и Алэл в это время просто забавлялся, из прибрежной гальки алмазики творил.
— Алэл глядел на море, — продолжала королева, — где среди рыбаков в такой же простой лодочке плавала Ардинька, она всегда отдавала свой улов тем, у кого больше ртов… Если бы в этот день мой государь призвал на себя благословение духов воды, он, как обычно, облегчил бы труд рыбарей, утишая поверхность волн и придонным течением сгоняя к берегу рыб… Но все последние дни он был занят творением из камня, и только стихия земли повиновалась ему от одного рассвета до другого.
Ушинь перевела дыхание, и Сэнни тоже непроизвольно вздохнула: подробности, конечно, вещь нелишняя, но пока ничего сверхъестественного в унылом речитативе не прозвучало. А спать между тем снова захотелось, и притом просто нестерпимо…
— И вот тогда-то и появилось оно, прямо на мелководье, посреди лодок; у чудища был черный гребень вдоль спины, аспидная морда и не то лапы, не то плавники, остальное же туловище было просто скелетом, крапчатыми костями, обтянутыми совершенно прозрачной кожей. Оно вцепилось громадными бивнями в лодку нашей дочери, и Ардинька закричала так отчаянно, что отцовское сердце не выдержало: Алэл, в этот день уже отягченный властью над земной стихией, преступил вековые законы и призвал себе на помощь духов воды. По его повелению водоворот закружил пятнистую тварь, успевшую перевернуть лодку, и отшвырнул ее далеко в море, где, надеюсь, и задушил пенными кольцами.
— А… Ардинька? — чуть ли не заикаясь, прошептала принцесса.
По слову Алэла волны вынесли ее на берег целую и невредимую, недаром вода — самая нежная и бережная из всех стихий…
— Так радоваться надо!
— Наша радость безгранична. — В голосе Ушини звучало беспредельное уныние. — Младшая дочь жива. Но какой ценой?
— Ну и какой? — Сэнни пожала плечами: в свое время перед нею встала подобная проблема, когда крэги похитили крошечного Ю-ю. Впрочем, нет, проблемы не было, потому что о цене даже речи не шло — она заведомо была согласна на любой выкуп.
— Ты забыла закон, передаваемый в монаршей семье первозданных из поколения в поколенье: каждое утро король-чародей выбирает себе подвластную стихию. Одну. Единственную. И он не смеет заменить ее другой до следующего рассвета.
— А если все-таки?..
— Тогда он до следующего восхода солнца правит двумя стихиями одновременно; но когда оно встает, он навсегда теряет свое могущество и превращается в простого смертного.
— И всего-то? И это — за жизнь собственного ребенка?
Выходит, все правильно, Алэл, как и она сама, согласился на любую цену за спасение своей младшенькой. Только странно, что Ушинь так убивается — ну проживут без чудес, пока новый король не подрастет, а экс-властитель погорюет-погорюет, да и вернется, надо же наследника учить, как своим чудодейственным даром пользоваться.
Хотя легко вот так трезво оценивать все это со стороны, когда несчастье прошло мимо, не коснувшись ни ее самой, ни детишек, ни Юрга. Как он говорил — «чужую беду руками разведу». Собственные-то беды она не руками разводила…
В памяти принцессы замелькало все, от чего она успела отказаться за собственную не такую уж долгую жизнь: родства с королевской семьей, возможность появляться на Равнине Паладинов, включая принадлежащий ей замок Асмура; право на дальнейшую борьбу с полонившей ее землю пернатой нечистью; завещание одинца, чуть было не передавшего ей бразды правления своим подлесьем; и наконец предложение венценосного крэга стать императрицей Джаспера…
Да, и еще такой пленительный вариант: стать наложницей Нетопыря Горона.
Не перечислять же это все заплаканной Ушинюшке на предмет утешения! Но и оставить ее одну в таком состоянии было просто бесчеловечно.
— Печальная история, — проговорила она с мягкой доверительностью, словно успокаивала отчаявшегося ребенка. — Но разве мог Алэл поступить иначе? Вот послушай, мне как-то рассказывали о несчастном чужестранном короле, который, стоя на вершине мелового утеса, видел, как у его подножия разбивается в щепки корабль, на котором плыл его собственный сын. Видел, но ничего сделать не мог, потому что он не был чародеем. Потом за всю оставшуюся жизнь этот король — тоже островной, между прочим — ни разу не улыбнулся… А вот твой добрый Алэл смог спасти свою дочь, и он вернется, хотя бы затем, чтобы на Ардиньку поглядеть. А пока за него кто-нибудь поцарствует, хоть этот… Подковный эрл.
— Только не он! — решительно и как-то чересчур поспешно возразила Ушинь.
— Ну, это ведь только на короткое время. Регентство всеми дворами признается.
— Нет! Такие, как он, не имеют права царствовать на Первозданных островах!
— Какие — такие?
Ушинь осеклась, словно сказала лишнее.
— Добрая государыня, договаривай уж, раз начала. Нам ведь здесь еще жить да жить…
Ушинь долго молчала, словно собираясь с силами. Тусклый немощный рассвет с трудом пробивался сквозь плотные занавеси, и теперь можно было разглядеть, что лицо королевы точно набелено — оно не отличалось от снежной чистоты ее траурного платья.
— Ты, наверное, помнишь, что мы тебе рассказывали о свадьбе наших дочерей, — начала она так издалека, что принцесса вовремя подавила невольный зевок. — Это было великой радостью для всего первозданного народа… за исключением нашей семьи. Ведь Захео тогда оказался единственным принцем королевской крови, достойным стать отцом будущего правителя всех островов… сейчас, к счастью, подрастают другие, так что Хеллиень не ждет династический брак, ее выбор будет сделан только по велению сердца. Но у моих дочерей такого права не было: наследник престола, получающий дар чародейства от рождения, должен был родиться во что бы то ни стало. У любой. А время уходило. И мы призвали Кузнечного эрла, которому предстояло стать мужем всех трех сестер — такое дозволяется по нашим законам.
Ушинь в очередной раз вздохнула, и от этого легкого звука у принцессы вдруг заложило уши (сколько ж можно давиться собственной зевотой!). Больше всего на свете она сейчас хотела бы опуститься на скамью и свернуться клубочком, как соболек в дупле.
— Да-да, — заторопилась она, чтобы хоть звуком собственного голоса прогнать околевающую ее сонь. — Я помню.
Ты не можешь помнить того, чего не знаешь. — В голосе белой королевы появились какие-то несвойственные ей жесткие интонации. — В тот вечер, когда прибыл Захео, был устроен невиданный свадебный пир на воде — все взрослое население Первозданных островов собралось на своих лодках, и над каждой из них король зажег брызжущий неиссякаемыми искрами волшебный факел… Ты понимаешь, что для этого он с утра возложил на себя власть над стихией огня.
— Как жаль, что я не могла видеть этого чуда, — сонным голосом пробормотала Сэнни.
— Да, это было истинным чудом — всю ночь свяничи скользили между лодками, точно жуки-водомерки, разнося на своих спинках редкие яства, приготовленные руками невест; из морской дали доносилось тихое пение сирен, и гагары сбрасывали к подножию лестницы свой драгоценный пух — для свадебной перины… А с первым лучом солнца Алэл поднялся на вершину королевского холма, чтобы вобрать в себя все могущество власти над стихией живой плоти — и по завершении таинства он спустился вниз, дабы благословить молодых на зачатие наследного первенца…
Голос, звучавший все слабее и тише, смолк, словно у призрачной королевы не стало сил даже на шепот.
— И он не сделал этого, — донеслось словно издалека. — Больше того: он наложил на своих дочерей заклятие бесплодия.
У принцессы весь сон как ветром сдуло.
— Родной отец?..
— Несчастный отец. Потому что теперь, когда тайны живого были перед ним как на ладони, ему открылось то, чего он не мог почувствовать накануне: Захео не был первозданным. По какой-то причуде судьбы — или скорее роковой наследственности, которая может передаваться через множество поколений — он владел даром перелета через ничто. Разумеется, не подозревая об этом. И его потомство получило бы это проклятое — прости меня, я не хотела тебя обидеть — свойство, так что ни один из них не смог бы взойти на островной престол. Так повелел наш непреложный закон.
На что же надеялся Алэл, когда творил такое кощунство? Надо было изгнать Захео, а дочерям позволить выбрать себе мужей из простых смертных, ведь нет худшей доли для женщины, чем… — Она вспомнила Ардиньку, так и не ставшую матерью, и поперхнулась.
— Он надеялся на чудо, — печально усмехнулась покинутая королева. — Нежданное, негаданное чудо, каких не бывает…
— Но дети родились — значит, чудеса на свете еще есть!
Полутемная горница вдруг ощутимо стала наполняться тягостной, напряженной тишиной. Действительно, откуда-то свалился тайный супруг… Или опять сказки про непорочное зачатие, или все-таки чудо?
— Послушай, Ушинь. — Она уже обращалась к королеве, как равная к равной. — Ты — жена чародея, так кому же, как не тебе радоваться, когда это чудо наконец-то произошло?
— Чудо не должно приходить в дом, даже если это дом чародея, тропой обмана. И ценой обмана нельзя приносить в семью детей. Как я молила моего супруга и короля не делать этого… Он не послушал меня, и то, что сейчас случилось с ним — это кара судьбы. И он понимал это, удаляясь в искупительное изгнание.
Заплаканная Ушинька опять поставила все с ног на голову. Ну не было принцев — нашли молодого рыбака… Даже двоих. Старшие королевны, между прочим, обиженными не выглядели, хоть и вляпались в подпольный династический мезальянс. Да о чем речь — она сама, раз и навсегда выбрав своего звездного эрла, ни единого мига не горевала по поводу сомнительности его аристократического происхождения.
Только одна беда — сравнением с собой королеву не утешишь.
— Не будь слишком строга к нему, великодушная королева Ушинь. — Сэнни, тем не менее, продолжала свои попытки, даже понимая неубедительность своих слов. — Никакое чудо не может быть недобрым, на то оно и чудо, а не чернокнижная ворожба. И если Алэл для кого-то создал иллюзию…
— Недопустимую иллюзию! — запальчиво воскликнула королева-мать. — Облечь своих дочерей в образ другой женщины… Женщины, чей муж всегда смотрел на них с жалостью и едва ли не с насмешкой — увы, зоркость материнских глаз порой безжалостна… И они согласились лежать в его объятиях, когда он в колдовском наваждении считал, что делит ложе со своей возлюбленной! Одна лишь Ардиень не пошла на это. Не смогла. Потому что…
Королева внезапно запнулась и замолчала. Что-то еще открылось материнскому взору, нечто такое, о чем она не решилась говорить даже после всех своих неожиданных признаний.
А Алэл-то каков — не допустил, чтобы простой парень из рыбацкого семейства узнал о том, что он осчастливил правящую династию наследниками престола. Спесь не позволила. Напустил на дочек чары, обратил их в простых рыбачек — не иначе как высокородные девы потом три дня отмывались от рыбного запаха и клейкой чешуи… Только вот одно непонятно:
— Но как же получилось, что у средней сестры родился рыженький малыш — вылитый Захео?
Королева снова запнулась, еще бы — выдавать такие сокровенные семейные тайны! Но с другой стороны, ведь никто ее не вынуждает. Давно могла бы замолчать, мол, «устала я, милая вы моя…» Но «милые вы мои» сегодня тоже были что-то позабыты. Каждое слово Ушинь произносила так, словно отдавала непосильный долг:
— Всего на одну ночь Алэл снимал с дочерей свое заклятие, и вот надо ж было случиться, что именно в эту ночь законный муж Шамшиени настоял на своих супружеских правах! Честно говоря, я думала, ты догадаешься, что у ее двойняшек разные отцы. Но ты так недогадлива…
— А я сейчас о другом думаю — вернее, о другой. О той женщине, которую, как ты сказала, вроде бы любил этот… Рыбак. Виновник чуда. Так вот, не верю я, что любил он ее по-настоящему! Иначе никакое колдовство не заставило бы его обмануться. Даже если разум не заметил подмены, обманули глаза и уши, то могли же подсказать правду хотя бы кончики пальцев! Так что если мне кого-то и жаль в этой истории, то именно ее. И хорошо бы она никогда не узнала…
— Алэл так ей и обещал, — едва слышно прошептала Ушинь, — но он не предусмотрел, что дети будут так похожи на отца, что правда неминуемо должна будет всплыть сама собой, рано или поздно.
— Что-что? — не поверила своим ушам принцесса. — Обещал? Так Алэл с ней договорился? И она согласилась?
Ушинь внезапно выпрямилась во весь рост, опустив руки, и замерла, точно соляной столб.
— Да, — медленно и невыразительно, словно читая древнюю рукопись, проговорила призрачная королева. — Отдавая ей в ленное владение один из своих островов, король Алэл сказал: «Взамен я возьму то, что у тебя не отнимется, то, о чем ты не пожалеешь, то, о чем ты не узнаешь». Он был прав в одном: от тебя действительно ничего не отнялось, ведь с твоим супругом каждый раз была ты, до кончиков смуглых пальцев — только ты… Мой Алэл был хорошим волшебником.
26. Черная полоса, белая полоса
Такое бывало только в далеком, почти невспоминаемом детстве: накатывал ужас, ледяной и обжигающий одновременно, и какую-то долю мгновения казалось, что его можно оттолкнуть обеими руками, как снежный ком, и зажмуриться, и твердить крохотное беспомощное заклинание: «… это не со мной, с кем угодно, но только не со мной…»
Она открыла глаза и увидела себя в полумраке своего шатрового покоя, и ватный, неживой шорох-шепоток еще катился вдоль стен: «это не со мной…» Все было на самом деле, и не в игрушечном мирке детских ужасов, и не с кем-нибудь, а именно с нею, ненаследной принцессой Джаспера. Один, нелюдь полуночный, наигрался ею вдоволь и решил, что пришла пора, наконец, уложить ее в свою лунную постель; а другой, безродный эрл с неприветной Земли, попросту, по земному, взял и переспал со всеми колдуновыми девицами… Ну, не со всеми, но какая разница?
И не опустилась на дно морское зеленая Игуана, муж мой, любовь моя, и не засветилось солнце черным светом.
Ее и раньше охватывал беспредельный ужас, бывало такое — когда на Тихри исчез крошечный сын, или в золотом колодце, где она ощутила себя замурованной заживо; а то и совсем недавно, в первую свою встречу с Нетопырем, когда под клейкой пленкой лунной поволоки не осталось воздуха для дыхания… Но тогда каждый раз маячил крохотный лучик надежды, который можно было поймать на ладошку, как светлячка. И вот впервые в жизни она стояла перед тем, что непоправимо.
— Фируз, — негромко и очень-очень спокойно позвала она, поднимая руку.
Но ничего не произошло — послушная голубая птица впервые не отозвалась на ее призыв. Непривычная тишина заполняла шатер, ни шороха, ни дыхания. И только легкое движение воздуха, словно приподнялись крылья — и тут же опустились.
— Кукушонок, ты? — Снова взмах крыльями, но никакого перламутрового проблеска в этой безрассветной тени. — Где Фируз?
— В одном из замков Равнины Паладинов. — Кто позволил ему?..
— Его унесли тайком.
Так. Этого еще недоставало:
— Сейчас я велю…
— Нет. Ты сделала его причастным к чародейному убийству. Теперь здесь ему не место.
Она вдруг почувствовала, что у нее нет сил на то, чтобы выяснять — кто, где, когда и в чем еще виновен. Сейчас все ее существо было подчинено одному, но уж на это, она знала твердо, сил у нее хватит.
Она повернулась на каблуках и, больше не заботясь о бесшумности своих шагов, на негнущихся от усталости ногах направилась в спальню. Ей вдруг показалось, что она переставляет себя с одного места на другое, точно фигурку на шахматном поле…
Никого. Одеяло и подушка на полу, вещи раскиданы, словно эрла Брагина поднял с постели гром небесный. Через овальный проем было видно, что и детская пуста. Почти безразлично она отметила, что Харрова крикуна тоже не слышно. Что-то произошло, не исключено, что — чрезвычайное. Но неизменное шестое чувство подсказывало ей, что и оно относилось к разряду бед преодолимых.
Она вылетела на луг. На расстоянии вытянутой руки уже невозможно было хоть что-нибудь разглядеть, потому что мохнатая туча, приминая почерневшие колокольчики, улеглась прямо на землю и теперь укладывалась поудобнее, отираясь о стены и рождая в своей глубине игольчатые искры. Звать кого-нибудь в этом глухом кисельном мареве было бесполезно, и оставалось только проверить караулку.
Здесь, слава вселенским небесам, все было в порядке: Ю-ю с Фирюзой в уголку, на меховых плащах, ворошили книжки с живыми картинками — замурзанные, значит, сытые. Свянич с заспанным Шоёо в десять лап кормили из рожка Эшку — под присмотром аккуратного Борба и на расстоянии, безопасном для замшевых штанов дружинника.
— Где все? — отрывисто спросила мона Сэниа.
— Все в замке. — Борб вскочил на ноги, одергивая камзол.
— Замок пуст. — Ей и в голову не приходило, что он может иметь в виду их пустеющий дворец на Равнине Паладинов.
Борб повел плечами — поежился. Командор, улетая, велел ничего не говорить жене, но вот она стояла молча, в жестком платье из аметистовой парчи — в цвет глаз; но только сейчас они были совершенно черными, чуть не в половину истончившегося смуглого лица, от которого и остались-то еще высокие скулы и прочерк сжатого рта; и в руке, твердости которой позавидовал бы любой из дружины — уж никак не подходящий к парчовому платью меч. Вот и попробуй, промолчи. Последнее это дело — иметь двух командоров разом…
— Все в замке покойного эрла Асмура. — проговорил он с невольной завистью — вот где он сам хотел бы сейчас находиться, там ведь такое…
А принцесса окончательно потеряла дар речи: мало того, что ее супруг предал ее как жену, как возлюбленную; он еще и лишил ее рыцарской чести, нарушив клятву, которую она дала венценосному крэгу за них обоих.
Она открыла глаза и увидела себя в полумраке своего шатрового покоя, и ватный, неживой шорох-шепоток еще катился вдоль стен: «это не со мной…» Все было на самом деле, и не в игрушечном мирке детских ужасов, и не с кем-нибудь, а именно с нею, ненаследной принцессой Джаспера. Один, нелюдь полуночный, наигрался ею вдоволь и решил, что пришла пора, наконец, уложить ее в свою лунную постель; а другой, безродный эрл с неприветной Земли, попросту, по земному, взял и переспал со всеми колдуновыми девицами… Ну, не со всеми, но какая разница?
И не опустилась на дно морское зеленая Игуана, муж мой, любовь моя, и не засветилось солнце черным светом.
Ее и раньше охватывал беспредельный ужас, бывало такое — когда на Тихри исчез крошечный сын, или в золотом колодце, где она ощутила себя замурованной заживо; а то и совсем недавно, в первую свою встречу с Нетопырем, когда под клейкой пленкой лунной поволоки не осталось воздуха для дыхания… Но тогда каждый раз маячил крохотный лучик надежды, который можно было поймать на ладошку, как светлячка. И вот впервые в жизни она стояла перед тем, что непоправимо.
— Фируз, — негромко и очень-очень спокойно позвала она, поднимая руку.
Но ничего не произошло — послушная голубая птица впервые не отозвалась на ее призыв. Непривычная тишина заполняла шатер, ни шороха, ни дыхания. И только легкое движение воздуха, словно приподнялись крылья — и тут же опустились.
— Кукушонок, ты? — Снова взмах крыльями, но никакого перламутрового проблеска в этой безрассветной тени. — Где Фируз?
— В одном из замков Равнины Паладинов. — Кто позволил ему?..
— Его унесли тайком.
Так. Этого еще недоставало:
— Сейчас я велю…
— Нет. Ты сделала его причастным к чародейному убийству. Теперь здесь ему не место.
Она вдруг почувствовала, что у нее нет сил на то, чтобы выяснять — кто, где, когда и в чем еще виновен. Сейчас все ее существо было подчинено одному, но уж на это, она знала твердо, сил у нее хватит.
Она повернулась на каблуках и, больше не заботясь о бесшумности своих шагов, на негнущихся от усталости ногах направилась в спальню. Ей вдруг показалось, что она переставляет себя с одного места на другое, точно фигурку на шахматном поле…
Никого. Одеяло и подушка на полу, вещи раскиданы, словно эрла Брагина поднял с постели гром небесный. Через овальный проем было видно, что и детская пуста. Почти безразлично она отметила, что Харрова крикуна тоже не слышно. Что-то произошло, не исключено, что — чрезвычайное. Но неизменное шестое чувство подсказывало ей, что и оно относилось к разряду бед преодолимых.
Она вылетела на луг. На расстоянии вытянутой руки уже невозможно было хоть что-нибудь разглядеть, потому что мохнатая туча, приминая почерневшие колокольчики, улеглась прямо на землю и теперь укладывалась поудобнее, отираясь о стены и рождая в своей глубине игольчатые искры. Звать кого-нибудь в этом глухом кисельном мареве было бесполезно, и оставалось только проверить караулку.
Здесь, слава вселенским небесам, все было в порядке: Ю-ю с Фирюзой в уголку, на меховых плащах, ворошили книжки с живыми картинками — замурзанные, значит, сытые. Свянич с заспанным Шоёо в десять лап кормили из рожка Эшку — под присмотром аккуратного Борба и на расстоянии, безопасном для замшевых штанов дружинника.
— Где все? — отрывисто спросила мона Сэниа.
— Все в замке. — Борб вскочил на ноги, одергивая камзол.
— Замок пуст. — Ей и в голову не приходило, что он может иметь в виду их пустеющий дворец на Равнине Паладинов.
Борб повел плечами — поежился. Командор, улетая, велел ничего не говорить жене, но вот она стояла молча, в жестком платье из аметистовой парчи — в цвет глаз; но только сейчас они были совершенно черными, чуть не в половину истончившегося смуглого лица, от которого и остались-то еще высокие скулы и прочерк сжатого рта; и в руке, твердости которой позавидовал бы любой из дружины — уж никак не подходящий к парчовому платью меч. Вот и попробуй, промолчи. Последнее это дело — иметь двух командоров разом…
— Все в замке покойного эрла Асмура. — проговорил он с невольной завистью — вот где он сам хотел бы сейчас находиться, там ведь такое…
А принцесса окончательно потеряла дар речи: мало того, что ее супруг предал ее как жену, как возлюбленную; он еще и лишил ее рыцарской чести, нарушив клятву, которую она дала венценосному крэгу за них обоих.